Иудаистические агитаторы составляют лишь одну, и даже очень незначительную, часть иудейско-христианской общины. Мы не должны судить о ней односторонне по ее крайностям. Достойно внимания, что она могла породить из своих недр такое пропагандистское движение; энергия, проявившаяся при этом, заслуживает того, чтобы быть отмеченной. Но для большинства христиан-иудеев мы должны будем все же искать проявления их нравственной силы в другой области.
Шестидесятые годы отнимают у них их центр, их руководителей. Мученичество Иакова падает, вероятно, на 62 г., смерть Павла -- на 63 г., Петра -- на 64 г. Перед осадой Иерусалима христиане бежали в земли к востоку от Иордана, в Пеллу, Евсевий "Hist. eccl.", III 5. Мы имеем лишь скудные известия о том, что произошло здесь с ними. Мы узнаем о родственниках Иисуса, добывавших себе тяжелым трудом мужика жалкое пропитание, мозолистые руки свои показывали они имп. Домициану, там же, III 20. Мы слышим, что в этой среде очень дорожили кровным родством с Господом, вследствие чего, конечно, культивировали и память Иакова; несомненно, здесь надо искать источник того идеального образа брата Господня, который рисует нам Гегесипп; высоко ценили здесь и радостную готовность к исповеданию; там же, III 32; IV 22. Мы узнаем, что еще в половине II столетия существовали два параллельных направления, которые могут быть рассматриваемы как наследия точек зрения, олицетворявшихся в Петре и Иакове: представители одного направления, хотя сами и соблюдали отеческий закон своего народа, но не считали его, однако, составною частью христианства; представители другого направления объявили закон обязательным для христиан: Юстин в своем диалоге с Трифоном, гл. 47, признает первых, но не считает возможным причислять к церкви вторых. Мы не имеем данных для суждения о том, в какой мере и в каком духе те и другие действительно выполняли Закон. Превращение Закона в систему правил поведения, без храма и священного города должно было быть для них делом еще более легким, чем для их нехристианских соотечественников. Сохраненная в Талмуде история о Р. Елиазаре и христианском чудотворце Иакове из Kephar Sekhanja (Ropes, "Sprüche Jesu", 149 сл.) заставляет, правда, думать, что эти христиане в их отношении к закону были так же мелочны и противоречивы, как и иудейские раввины. Но если даже признать, что в этом рассказе заложено зерно истины, кто поручится, что в раввинской передаче осталась неискаженной та форма, в которой христиане выразили свой взгляд на данный вопрос.
Мы имеем лучший источник в Евангелии евреев, дошедшем до нас, к сожалению, в скудных фрагментах. Здесь мы находим совершенно другой дух: здесь настаивают на деятельной братской любви, на милосердии, приходящем на помощь другим, совершенно как в I Иоан. 3, 1; 4, 20: "Посмотри, многие из твоих братьев, сыны Авраама, покрыты грязью и умирают от голода, а твой дом полон богатства, от которого они ничего не получают". Огорчать своего брата считается одним из самых тяжелых грехов: "никогда не будьте веселы, если вы не видите брата вашего, соединенного с вами в любви". Все это, несомненно, правильное развитие основных мыслей Иисуса, и, раз иудейско-христианская община дошла до него самостоятельно, думаем, что она стремилась и к осуществлению идей Христа. Своеобразный вариант истории крещения показывает, что опять, как в I Иоан., 1, 8 сл., настойчиво требовалось сознание грехов и вины. Ученики Иксуса должны принадлежать к числу "добрых".
Нищенство запрещено; работа рук ценится. Положение женщины, как кажется, поднялось, если справедлива цитата из Талмуда, согласно которой Евангелие в отличие от Закона устанавливает, что дочь наследует в равной степени с сыном. Впрочем, наблюдается и грубое непонимание основной мысли Христа: так, в притче о вверенных талантах зарывший свой талант отделывается порицанием, а тяжесть наказания падает на того, который растратил его с блудницами и флейтистками. Заимствование этой черты из притчи о блудном сыне бесспорно ослабляет основной смысл притчи и бросает тень на христианскую среду, сделавшую это заимствование, показывая, что против таких проступков считалось необходимым настойчивое предостережение, вполне естественное для языческого мира. Само собой разумеется, что не все в этой среде было ясно и чисто. Мы должны были бы это признать и без рассказа Талмуда о неправедном подкупном христианском судье. Но можно решительно толковать в пользу христиан то обстоятельство, что в этом враждебном для них источнике мы не находим указаний на их отрицательные стороны. Воодушевление времени Баркохбы еще более, чем первые десятилетия, дало случай испытать в мучениях их веру в Мессию, Иисуса из Назарета и его свободное от государственности царство Божие и дать этим доказательство христианской нравственной силы, которое считали неоспоримым и языческие христиане II и III веков.
Позднее часть христиан-иудеев еще более приблизилась к христианам-язычникам: даже в Элии Капитолине, на древней священной почве Иерусалима, возникла языческо-христианская община. Аристон из Пеллы писал на греческом языке диалог против одного александрийского иудея. Гегесипп в глубине души христианин-католик. Те, которые не участвовали в этом развитии, которые и далее крепко держались "обрезания, обычаев закона и иудейского образа жизни", были для такого человека, как Иреней, уже просто еретиками, "Наег.", I 26, 2. Это суждение жестоко, но исторически оно все же правильно.
И в эти иудейско-христианские круги Палестины проник гносис с его аскезой; вместе с этим старый законный идеал праведности в духе праведности фарисейской, однако лучшей, чем она, совершенно изменился. Но об этом в другом месте.
Резюмируем наше суждение об иудейско-христианской общине первого столетия: она имела в нравственном отношении иную задачу, чем общины Павла на языческой почве. Ей нужно было не создавать совершенно нового идеала в противовес народным нравам, но придать внутренний смысл уже имевшемуся идеалу, укрепить его. Эту задачу она выполнила по мере сил. Этим она оказала существенную услугу всему христианству. Если молодые языческо-христианские общины представлялись нам чем-то незрелым, находящимся в стадии образования, то христианство на иудейской почве носит в себе до известной степени черты старого, готового. Воспитанная на Законе, иудейская христианская община была той основой, на которой выросло нравственное сознание всех христиан. Не забудем, что и сам Павел вышел из иудейства. И иудаистическая агитация в его общинах, при всем вреде, причиненном ею, все же дала, конечно, и положительный результат тем, что сильнее подчеркнула момент нравственный. "Апостольский декрет" действовал непосредственно, быть может, лишь в узком кругу, но, включенный в Деяния апостолов, он распространил свое косвенное влияние на все языческо-христианские общины. И позднее еще из иудейского христианства вышло, быть может, большее, чем мы думаем, число лиц с крупным значением. Иудейское христианство завещало языческой церкви драгоценнейшее сокровище, которым оно обладало, -- собрание слов Господних. Вместе с тем, оно дало ей библию Ветхого Завета. Исходя из этого основания -- совершенно безразлично, под непосредственным ли влиянием со стороны иудейского христианства, или нет, -- языческое христианство все более приближалось к идеалу христианства иудейского. Когда это было достигнуто, иудейское христианство выполнило свою задачу. Оно имело лишь временное значение и должно было умереть. Удивительно, что оно сохранилось живым до дней Иеронима. И мы, конечно, еще более удивлялись бы достигнутому им за это время нравственному самовоспитанию, если бы история не была так неблагодарна по отношению к тихой, верной работе в мелочах.