-- Ну, взгляните же на меня... Мнѣ нравится цвѣтъ вашихъ глазъ... Какъ васъ зовутъ?
-- Жанъ.
-- Просто Жанъ?
-- Жанъ Госсенъ.
-- Вы -- южанинъ, это слышно по говору... А сколько вамъ лѣтъ?
-- Двадцать одинъ годъ.
-- Художникъ?
-- Нѣтъ сударыня.
-- Неужели! Тѣмъ лучше!
Этими отрывочными фразами, едва слышными среди криковъ, смѣха и звуковъ музыки, подъ которую танцовали на маскированномъ балу, обмѣнивались въ іюньскую ночь, въ оранжереѣ, переполненной пальмами и древовидными папоротниками и занимавшей глубину мастерской Дешелетта, египтянка и итальянскій дудочникъ.
На настойчивые вопросы египтянки итальянскій дудочникъ отвѣчалъ съ наивностью его нѣжной молодости, съ радостью и облегченіемъ южанина, долго просидѣвшаго молча. Чужой среди этого міра художниковъ, скульпторовъ, разлученный при входѣ съ другомъ, привезшимъ его на балъ, онъ два часа томился, ходилъ въ толпѣ, привлекая къ себѣ вниманіе своимъ красивымъ лицомъ, съ золотистымъ загаромъ, съ бѣлокурыми вьющимися волосами, короткими, густыми, какъ завитки на бараньей шкурѣ его костюма; успѣхъ, котораго онъ и не подозрѣвалъ, росъ вокругъ него, возбуждая шепотъ.
Его то и дѣло толкали танцоры, молодые живописцы высмѣивали и его волынку, которую онъ неловко держалъ въ рукѣ, и его старое платье горца, казавшееся тяжелымъ и неуклюжимъ въ эту лѣтнюю ночь. Японка, съ глазами, выдававшими дѣвушку изъ предмѣстья, со стальными кинжалами, поддерживавшими ея взбитый шиньонъ, напѣвала ему, выводя его изъ терпѣнія: "Ахъ, какъ хорошъ, какъ хорошъ нашъ маленькій оффейторъ!.." межъ тѣмъ какъ молодая испанка, въ бѣлыхъ, шелковыхъ кружевахъ, проходя подъ руку съ вождемъ апашей, настойчиво совала ему въ носъ свой букетъ изъ бѣлыхъ жасминовъ.
Онъ ничего не понималъ въ этихъ заигрываніяхъ, считалъ себя крайне смѣшнымъ, и укрывался въ прохладной тѣни стеклянной галлереи, гдѣ въ зелени стоялъ широкій диванъ. Вслѣдъ за нимъ вошла и сѣла съ нимъ рядомъ эта женщина.
Была ли она молода, красива? Онъ не съумѣлъ бы этого сказать... Изъ длиннаго, голубого, шерстяного хитона, въ которомъ колыхался ея станъ, виднѣлись руки, тонкія, округлыя, обнаженная до плечъ; крошечные пальчики, унизанные кольцами, сѣрые, широко открытые глаза, казавшіеся еще больше отъ причудливыхъ металлическихъ украшеній, ниспадавшихъ ей на лобъ,-- сливались въ одно гармоничное цѣлое.
Актриса, безъ сомнѣнія... Ихъ немало бываетъ у Дешелетта... Мысль эта не обрадовала его, такъ какъ этого рода женщинъ онъ особенно боялся. Она говорила подсѣвъ совсѣмъ близко, облокотясь на колѣно и подперевъ рукою голову, говорила нѣжнымъ, серьезнымъ, нѣсколько утомленнымъ голосомъ...
-- Вы въ самомъ дѣлѣ съ юга? откуда же у васъ такіе свѣтлые волосы?.. Это прямо необыкновенно!
Она спрашивала, давно ли онъ живетъ въ Парижѣ, труденъ ли консульскій экзаменъ, къ которому онъ готовился, много ли у него знакомыхъ, и какимъ образомъ очутился онъ на вечерѣ у Дешелетта, на улицѣ Ромъ, такъ далеко отъ своего Латинскаго квартала.
Когда онъ назвалъ фамилію студента, который провелъ его (Ла-Гурнери, родственникъ писателя, она навѣрное его знаетъ...), выраженіе ея лица вдругъ измѣнилось и померкло. Онъ не обратилъ на это вниманія, будучи въ томъ возрастѣ, когда глаза блестятъ, ничего не видя. Ла-Гурнери пообѣщалъ ему, что на вечерѣ, будетъ его двоюродный братъ, и что онъ познакомитъ его съ нимъ. Я такъ люблю его стихи... Я былъ бы такъ счастливъ съ нимъ познакомиться...
Она улыбнулась, пожалѣвъ его за его наивность, красиво повела плечами, раздвигая рукою легкіе листья бамбука, и взглянула въ залу, словно ища его великаго человѣка.
Праздникъ, въ эту минуту, блисталъ и гудѣлъ какъ апоѳеозъ фееріи. Мастерская, или вѣрнѣе огромный, центральный залъ, такъ какъ въ ней никто не работалъ, занимала всю вышину особняка; она сверкала свѣтлою, легкою обивкою, тонкими соломенными или кисейными занавѣсками, лакированными ширмами, цвѣтными стеклами и кустомъ желтыхъ розъ, украшавшимъ высокій каминъ въ стилѣ Возрожденія, отражая причудливый и разнообразный свѣтъ безчисленныхъ китайскихъ, персидскихъ, мавританскихъ и японскихъ фонариковъ, то ажурныхъ съ овальными, какъ двери мечети арками, то склеенныхъ изъ цвѣтной бумаги и похожихъ на плоды, то развернутыхъ въ видѣ вѣера, то причудливой формы цвѣтовъ, ибисовъ, змѣй; время отъ времени внезапные потоки электрическаго свѣта, быстрые и голубоватые, какъ молній, заставляли блѣднѣть всѣ тысячи огней и заливали луннымъ сіяніемъ-лица и обнаженныя плечи, фантасмагорію тканей, перьевъ, блестокъ и лентъ, сливавшихся въ одно цѣлое въ бальной залѣ, поднимавшихся по голландской лѣстницѣ, ведшей на галлерею перваго этажа, изъ-за широкихъ перилъ которой виднѣлись ручки контрабасовъ и отчаянно мелькала. дирижерская палочка.
Молодой человѣкъ видѣлъ все это съ своего мѣста, сквозь сѣтку зеленыхъ вѣтвей и цвѣтущихъ ліанъ, сливавшихся съ этою картиною, обрамлявшихъ ее, и въ силу оптическаго обмѣна то бросавшихъ гирлянды глициній на серебристый трэнъ какой-нибудь принцессы, то украшавшихъ листкомъ драцены личико пастушки въ стилѣ помпадуръ; теперь зрѣлище это пріобрѣтало въ его глазахъ особенный интересъ, оттого что египтянка называла ему фамиліи, по большей части извѣстныя и знаменитыя, скрывавшіяся подъ этими забавными и фантастическими масками.
Этотъ псарь съ короткимъ бичемъ черезъ плечо,-- Ждэнъ; немного дальше -- поношенная ряса деревенскаго священника скрывала старика Изабэ, придавшаго себѣ росту, съ помощью колоды картъ, подложенной въ башмаки съ пряжками. Коро улыбался изъ подъ огромнаго козырька фуражки инвалида. Она указала ему также Томаса Кутюра, наряженнаго бульдогомъ, Жента, одѣтаго тюремнымъ смотрителемъ, Шама, наряженнаго экзотическою птицею.
Нѣсколько серьезныхъ историческихъ костюмовъ,-- Мюратъ, въ шляпѣ съ перомъ, принцъ Евгеній, Карлъ I,-- въ которые были наряжены самые юные художники, подчеркивали разницу между двумя поколѣніями артистовъ; самые молодые были серьезны, холодны, съ лицами биржевыхъ дѣльцовъ, старыхъ отъ морщинъ, проводимыхъ денежными заботами; другіе же были болѣе шаловливы, шумливы, разнузданы.
Не взирая на свои пятьдесятъ пять лѣтъ и на Академическія пальмы, скульпторъ Каудаль, одѣтый гусаромъ, съ обнаженными руками, съ геркулесовскими мускулами, съ палитрою живописца, болтавшейся вмѣсто шашки у его длинныхъ ногъ, откалывалъ "соло" эпохи grande chaumiere, передъ композиторомъ Де--Поттеръ, наряженнымъ подгулявшимъ муэззиномъ, въ тюрбанѣ, съѣхавшемъ на бокъ, и подражавшимъ пляскѣ живота, выкрикивая тонкимъ голосомъ: "Ла Аллахъ, иль Аллахъ".
Эти веселящіеся знаменитости были окружены широкимъ кругомъ отдыхавшихъ танцоровъ; въ первомъ ряду стоялъ Дешелеттъ, хозяинъ дома щуря маленькіе глазки, подъ высокою персидскою шапкою съ калмыцкимъ носомъ съ сѣдѣющею бородкою, радуясь веселью другихъ, и веселясь самъ безъ памяти, хотя и не давая это замѣтить.
Инженеръ Дешелеттъ, видное лицо въ художественномъ Парижѣ десять -- двѣнадцать лѣтъ тому назадъ,-- добрый, очень богатый, проявлявшій свободные артистическіе вкусы, и презрѣніе къ общественному мнѣнію, которое дается путешествіями и холостою жизнью, участвовалъ въ то время въ постройкѣ желѣзнодорожной линіи изъ Тавриза въ Тегеранъ; ежегодно, въ видѣ отдыха, послѣ десяти мѣсяцевъ утомленія, послѣ ночей, проведенныхъ въ палаткѣ, лихорадочныхъ переѣздовъ по пескамъ и болотамъ,-- пріѣзжалъ онъ проводить лѣто въ этомъ домѣ на улицѣ Рима выстроенномъ по его рисункамъ, и омеблированномъ, какъ лѣтній дворецъ; здѣсь онъ собиралъ талантливыхъ людей и красивыхъ женщинъ, требуя, чтобы культура въ нѣсколько недѣль отдавала ему все, что въ ней есть наиболѣе обаятельнаго и возбуждающаго.
"Дешелеттъ пріѣхалъ!" Эта новость облетала всѣ мастерскія художниковъ, едва только, какъ театральный занавѣсъ, поднималась огромная бумажная стора, закрывавшая стеклянный фасадъ дома. Это значило, что открывается цѣлый рядъ праздниковъ, что въ теченіе двухъ мѣсяцевъ музыкальные вечера и пиры, балы и кутежи будутъ смѣнять другъ друга, нарушая молчаливое оцѣпенѣніе этого уголка Европы, въ пору деревенскаго отдыха и морскихъ купаній.
Лично Дешелеттъ не игралъ большой роли въ той вакханаліи, которая бушевала день и ночь у него въ домѣ. Неутомимый кутила, онъ вносилъ въ общее веселье какое-то холодное неистовство, неопредѣленный взоръ, улыбающійся, словно одурманенный гашишемъ, но невозмутимо ясный и спокойный. Преданный другъ, раздававшій деньги безъ счета, онъ относился къ женщинамъ съ презрѣніемъ восточнаго человѣка, сотканнымъ изъ вѣжливости и снисходительности; и изъ женщинъ, посѣщавшихъ его домъ, привлеченныхъ его огромнымъ состояніемъ и прихотливо-веселою средою, въ которой онъ жилъ, ни одна не могла похвастаться тѣмъ, что была его любовницей долѣе одного дня.
-- Тѣмъ не менѣе онъ, добрый человѣкъ... прибавила египтянка, дававшая эти разъясненія Госсэну. Вдругъ, прерывая самое себя, она воскликнула: Вотъ и вашъ поэтъ!
-- Гдѣ?
-- Прямо противъ васъ... Одѣтъ деревенскимъ женихомъ...
У молодого человѣка вырвался вздохъ разочарованія. Его поэтъ! Этотъ толстый мужчина, потный, лоснящійся, старавшійся казаться изящнымъ, въ воротничкѣ съ острыми концами и въ затканномъ цвѣтами жилетѣ Жано... Ему вспомнились безнадежные вопли, переполнявшіе "Книгу Любви", которую онъ не могъ читать безъ легкаго лихорадочнаго трепета; и онъ невольно продекламировалъ вполголоса:
Pour animer le marbre orgueilleux de ton corps,
Ojsapho, j'ai donné' tout le sang de mes veines...
Она съ живостью обернулась, звеня своимъ варварскимъ головнымъ уборомъ, и спросила:
-- Что вы читаете?
-- Стихи Ла-Гурнери; онъ былъ удивленъ, что она не знаетъ ихъ.
-- Я не люблю стиховъ... сказала она кратко; она стояла, нахмуривъ брови, глядя на танцующихъ, и нервно комкая прекрасныя лиловыя гроздья, висѣвшія передъ нею. Затѣмъ, словно принявъ какое то рѣшеніе, для нея не легкое, она произнесла: "До свиданья"... и исчезла.
Бѣдный итальянскій дудочникъ былъ ошеломленъ. "Что съ нею?.. Что я ей сказалъ"?.. Онъ сталъ припоминать и ничего не вспомнилъ, кромѣ того, что хорошо бы пойти спать. Грустно взялъ онъ волынку и снова вошелъ въ бальный залъ, менѣе смущенный бѣгствомъ египтянки, чѣмъ толпою, сквозь которую ему надо было пробираться къ выходу.
Чувство своей безвѣстности среди этой толпы знаменитостей дѣлало его еще болѣе робкимъ. Танцы прекратились; лишь кое-гдѣ немногія пары не желали пропустить послѣднихъ тактовъ замиравшаго вальса; и среди нихъ Каудаль, исполинскій и великолѣпный, закинувъ голову, кружился съ маленькою вязальщицею въ развѣвающемся головномъ уборѣ, которую онъ высоко приподнималъ на своихъ рыжеволосыхъ рукахъ.
Въ огромное окно, въ глубинѣ зала, раскрытое настежъ, вливались волны бѣлаго утренняго воздуха, колебали листья пальмъ и нагибали пламя свѣчей, словно стремясь погасить ихъ. Загорѣлся бумажный фонарь, посыпались розетки; а.слуги по всему залу устанавливали маленькіе круглые столики, какъ на открытыхъ террасахъ ресторановъ. У Дешелетта всегда ужинали, такъ сидя вчетверомъ или впятеромъ за столикомъ; люди, симпатизирующіе другъ другу, отыскивали одинъ другого, объединялись въ группы.
Въ воздухѣ не умолкали крики -- неистовые возгласы предмѣстья; "Pil... ouit" несшіеся въ отвѣтъ на "you-you-you" восточныхъ дѣвушекъ, разговоры вполголоса и сладострастный смѣхъ женщинъ, увлекаемыхъ ласкою.
Госсенъ воспользовался шумомъ, чтобы пробраться къ выходу, какъ вдругъ его остановилъ его пріятель-студентъ; потъ съ него катился градомъ, глаза были вытаращены, а въ каждой рукѣ онъ держалъ по бутылкѣ:
-- Да гдѣ же вы?.. Я васъ повсюду ищу... У меня есть столъ, общество дамъ, маленькая Башелери изъ театра Буффъ... Одѣта японкой, вы должно быть замѣтили... Она приказала мнѣ отыскать васъ. Идемъ скорѣе"... и онъ удалился бѣгомъ.
Итальянскаго дудочника томила жажда; манили его также и опьянѣніе бала, и личико молоденькой актрисы, дѣлавшей ему издали знаки... Вдругъ нѣжный и грустный голосъ прошепталъ у него надъ самымъ ухомъ: "Не ходи туда"...
Женщина, только что бесѣдовавшая съ нимъ, стояла рядомъ, почти прижавшись къ нему, и увлекла его къ двери; онъ пошелъ за нею, не колеблясь. Почему? То не было обаяніе этой женщины; онъ едва разглядѣлъ ее, и та, которая звала его издали, со стальными кинжалами, воткнутыми въ высокую прическу, нравилась ему гораздо больше. Но онъ подчинялся чьей то волѣ, бывшей сильнѣе его воли, стремительной силѣ чьего-то желанія.
Не ходи туда!...
Вдругъ оба очутились на тротуарѣ улицы Ромъ. Извозчики ожидали, среди блѣднаго разсвѣта. Метельщики улицъ, рабочіе отправлявшіеся на работу, поглядывали на шумный, кишѣвшій народомъ и весельемъ домъ, на эту пару въ маскарадныхъ костюмахъ,-- на весь этотъ карнавалъ въ самый разгаръ лѣта.
-- Къ вамъ, или ко мнѣ?.. спросила она.
Не зная почему, онъ рѣшилъ, что къ нему лучше, и сказалъ кучеру свой далекій адресъ; во время длинной дороги они говорили мало. Она держала его руку въ своихъ маленькихъ и, какъ ему казалось, ледяныхъ ручкахъ; если бы не холодъ этого нервнаго пожатія, онъ могъ бы подумать, что она спитъ, откинувшись вглубь кареты, съ легкимъ отсвѣтомъ голубой шторы на лицѣ. Остановились на улицѣ Жакобъ, передъ студенческимъ отелемъ. Подниматься приходилось на четвертый этажъ.... трудно. "Хотите, я васъ понесу"?.. спросилъ онъ, тихонько смѣясь, помня, что весь домъ спитъ. Она поглядѣла на него медленнымъ, презрительнымъ и вмѣстѣ нѣжнымъ взглядомъ, опытнымъ взглядомъ, осуждавшимъ его, и ясно говорившимъ: "Бѣдный мальчикъ"...
Тогда, охваченымъ порывомъ, такъ шедшимъ къ его возрасту и его южному темпераменту, онъ поднялъ ее на руки и понесъ, какъ ребенка; несмотря на дѣвичью бѣлизну своей кожи, онъ былъ крѣпокъ и хорошо сложенъ; онъ взбѣжалъ въ первый этажъ однимъ духомъ, счастливый этою тяжестью, висѣвшею на немъ, охватившею его шею прекрасными, свѣжими, обнаженными руками.
Второй этажъ казался выше, и юноша поднимался безъ удовольствія. Женщина забывалась и дѣлалась тяжелѣе. Металлическія подвѣски ея головного убора, ласково щекотавшія его вначалѣ, мало-по-малу стали больно царапать его тѣло.
Въ третьемъ этажѣ онъ уже хрипѣлъ, какъ перевозчикъ фортепіано; у него захватывало духъ, а она шептала, въ восторгѣ закрывъ глаза: "Ахъ другъ мой, какъ хорошо... какъ удобно"... Послѣднія ступени, на которыя онъ поднимался шагъ за шагомъ, казались ему исполинской лѣстницей, стѣны, перила и узкія окна которой вились вокругъ безконечною сгатралью. Онъ несъ не женщину, а что-то грузное, ужасное; оно душило его, и онъ ежеминутно испытывалъ искушеніе выпустить, гнѣвно бросить ее, рискуя разбить ее насмерть.
Когда они достигли тѣсной площадки, она проговорила, открывая глаза: "Уже?"... Онъ же думалъ: "Наконецъ то!" но не могъ сказать этого и стоялъ блѣдный, скрестя руки на груди, готовой, казалось, разорваться отъ напряженія.
Вся ихъ исторія -- такое же восхожденіе по лѣстницѣ, въ печальномъ полумракѣ утра....