К вечеру Рафф Бринкер почувствовал себя гораздо лучше и настоял на том, чтобы немного посидеть у огня в жестком кресле с высокой спинкой. В домике поднялся целый переполох. Важнейшая роль выпала на долю Ханса, так как отец его был грузен и ему нужно было опереться на что-нибудь устойчивое. Сама тетушка Бринкер отнюдь не была хрупким созданием, но она очень тревожилась и волновалась, решившись на столь смелый шаг, как поднять больного без разрешения доктора, и даже чуть не повалила мужа, хотя считала себя его главной опорой и поддержкой.
-- Осторожней, вроу, осторожней, -- проговорил Рафф, дыша с трудом. -- Что это? Или я постарел и ослаб, или это лихорадка так изнурила меня?
-- Вы только послушайте его! -- рассмеялась тетушка Бриякер. -- Разговаривает не хуже нас, грешных. Конечно, ты ослабел от лихорадки, Рафф. Вот тебе кресло, в нем тепло и уютно. Садись... Ну-ну-ну, вот так!
Говоря это, она вместе с Хансом медленно и осторожно опустила больного в кресло.
Между тем Гретель металась по комнате и подавала матери все, что только можно было засунуть отцу за спину и чем прикрыть ему колени. Потом она подвинула ему под ноги резную скамеечку, а Ханс помешал огонь, чтобы он горел ярче.
Наконец-то отец "сидел". Не удивительно, что он оглядывался вокруг, как человек, сбитый с толку. "Маленький Ханс" только что, можно сказать, перенес его на себе. А "малышка" была теперь четырех с лишком футов росту и с застенчивым видом подметала у камина веником из ивовых прутьев. Мейтье, его вроу, веселая и красивая, как никогда, прибавила в весе фунтов на пятьдесят, и, как ему казалось, всего за несколько часов! Кроме того, на лице у нее появилось несколько новых морщинок, и это удивило ее мужа. Во всей комнате ему были знакомы только сосновый стол, который он сам сделал перед женитьбой, библия на полке да посудный шкаф в углу.
Ах, Рафф Бринкер! Не мудрено, что глаза твои наполнились горячими слезами, хотя ты увидел радостные лица своих близких! Десять лет, выпавшие из жизни человека. -- немалая потеря: десять лет зрелости, семейного счастья и любви; десять лет честного труда, сознательного наслаждения солнечным светом и красотой природы; десять лет хорошей жизни!.. Еще вчера ты думал об этих грядущих годах, а назавтра узнал, что они прошли и вместо них была пустота. Не мудрено, что горячие слезы одна за другой покатились по твоим щекам.
Нежная маленькая Гретель! Она заметила эти слезы, и вдруг исполнилось то, чего она желала всю жизнь: с этой минуты она полюбила отца. Ханс молча переглянулся с матерью, когда девочка бросилась к отцу и обвила руками его шею.
-- Папа, милый папа, -- шептала она, крепко прижимаясь щекой к его щеке, -- но плачь! Мы все здесь...
-- Благослови тебя бог, -- всхлипывал Рафф, целуя ее вновь и вновь. -- Я и забыл об этом!
Вскоре он снова поднял глаза и бодро заговорил:
-- Как же мне не узнать ее, вроу... -- сказал он, сжимая руками милое юное личико и глядя на дочь с таким выражением, словно воочию видел, как она растет, -- как же мне не узнать ее! Те же голубые глаза и те же губки! И... ах! я помню даже ту песенку, что она пела, когда едва стояла на ножках. Но это было давно, -- со вздохом добавил он, мечтательно глядя на девочку, -- давным-давно, и все это прошло.
-- Вовсе нет! -- с жаром воскликнула тетушка Бринкер. -- Неужто ты думаешь, я позволила бы ей позабыть эту песенку?.. Гретель, дочка, спой-ка ту старинную песню -- ту, что ты поешь с раннего детства!
Рафф Бринкер устало опустил руки и закрыл глаза. Но так отрадно было видеть улыбку, блуждавшую на его губах, пока голос Гретель обволакивал его, как благовонное курение...
Гретель только напевала -- она не знала слов.
Любовь побудила ее непроизвольно смягчать каждый звук, и Рафф готов был поверить, что его двухлетняя крошка снова рядом с ним.
Как только Гретель допела песенку, Ханс взобрался на деревянный табурет и начал рыться в посудном шкафу.
-- Осторожней, Ханс! -- сказала тетушка Бринкер, которая, при всей своей бедности, всегда была аккуратной хозяйкой. -- Осторожней! Направо стоит вино, а сзади белый хлеб.
-- Не бойся, мама, -- ответил Ханс, шаря в глубине на верхней полке, -- я ничего не уроню.
Соскочив на пол, он подошел к отцу и подал ему продолговатый сосновый брусок. С одного конца брусок был закруглен, и на нем виднелись глубокие надрезы.
-- Знаешь, что это такое, отец? -- спросил Ханс.
Лицо у Раффа Бринкера посветлело:
-- Конечно, знаю, сынок: это лодка, которую я начал мастерить для тебя вче... нет, не вчера, к сожалению, а много лет назад.
-- Я с тех пор хранил ее, отец. Ты ее закончишь, когда руки у тебя снова окрепнут.
-- Да, но уже не для тебя, мальчик мой. Придется мне подождать внуков. Ведь ты уже почти взрослый... А ты помогал матери все эти годы, сынок?
-- Еще бы, и как помогал-то! -- вставила тетушка Бринкер.
-- Дайте подумать... -- пробормотал отец, недоумевающе глядя на родных. -- Сколько же времени прошло с той ночи, когда грозило наводнение? Это последнее, что я помню.
-- Мы сказали тебе правду, Рафф. В прошлом году, на троицу, исполнилось десять лет.
-- Десять лет!.. И ты говоришь -- я тогда упал. Неужели меня с тех пор все время трепала лихорадка?
Тетушка Бринкер не знала, что ответить. Сказать ли ему все? Сказать, что он был слабоумным, почти сумасшедшим? Доктор велел ей ни в коем случае не огорчать и не волновать больного.
Ханс и Гретель удивились ее ответу.
-- Похоже на то, Рафф, -- промолвила она, кивнув и подняв брови. -- Когда такой грузный человек, как ты, падает вниз головой, мало ли что с ним может произойти... Но теперь ты здоров, Рафф, благодарение господу!
Он склонил голову. Ведь он лишь совсем недавно пробудился к жизни.
-- Да, почти здоров, вроу, -- сказал он, немного помолчав, -- но иногда голова у меня кружится, словно колесо на прялке. И ей не поправиться, пока я снова не пойду на плотины. Как ты думаешь, когда я опять примусь за работу?
-- Послушайте вы его! -- воскликнула тетушка Бринкер, радуясь, но, надо признать, и пугаясь. -- Лучше нам снова уложить его в постель, Ханс. Работа!.. О чем он только говорит!
Она попыталась было поднять мужа с кресла, но он еще не хотел вставать.
-- Подите вы прочь! -- сказал он, и на лице его промелькнуло что-то напоминающее его прежнюю улыбку (Гретель никогда ее не видела). -- Разве мужчине приятно, чтобы его поднимали, как бревно? Говорю вам, не пройдет и трех дней, как я снова буду на плотинах. Да! Там меня встретят славные ребята. Ян Кампхейсен и молодой Хоогсвлейт. Бьюсь об заклад, что тебе они были хорошими друзьями, Ханс!
Ханс взглянул на мать. Молодой Хоогсвлейт умер пять лет назад, Ян Кампхейсен сидел в тюрьме в Амстердаме.
-- Да, они, разумеется, помогли бы нам по мере сил, -- сказала тетушка Бринкер, уклоняясь от прямого ответа, -- если бы мы попросили их. Но Ханс был так занят работой и учением -- некогда ему было искать твоих товарищей!
-- Работой и учением... -- задумчиво протянул Рафф. -- Неужто они умеют читать и считать, Мейтье?
-- Ты только послушай их! -- ответила она с гордостью. -- Они успевают просмотреть целую книгу, пока я подметаю пол. Ханс, когда он глядит на страницу с длинными словами, радуется не хуже кролика на капустной грядке... А что до счета...
-- Ну-ка, сынок, помоги мне немножко, -- перебил ее Рафф Бринкер. -- Лучше мне опять прилечь.