Глава первая
Отступление
1
Наталья Федоровна заботливо пересматривала вынутое из комода белье и мурлыкала себе под нос похоронный марш.
Белье требовало основательной чинки. Наташа отобрала несколько пар, села к столу, подвинула поближе к себе огонь.
Миша поднял голову от книжки с картинками.
-- Мама, что папа долго не идет?
-- Скоро придет, Миша. Ты посмотри еще картинки.
Мальчик покачал головой, протянул капризно:
-- Мне надоело смотреть.
Слез со стула, подошел к матери, положил голову к ней на колени.
-- Мама, что папа долго не идет?
Наташа отложила в сторону белье, привлекла к себе сынишку. За окном по деревянным тротуарам гулко раздавались шаги нечастых прохожих. По немощеной улице мягко тарахтела извозчичья пролетка.
-- Да, что-то долго Димитрий сегодня.
Нагнулась к Мише, заглянула в лицо, -- Миша дремал. Ласково улыбнулась, погладила по пушистой головенке сынишки.
-- Мишук, ложись спать.
Мальчик открыл глаза.
-- Я папу буду дожидать.
На улице раздались твердые торопливые шаги.
-- Папа! -- Миша хорошо знал отцову походку.
Наташа бросилась в коридор.
-- Ты, Димитрий?
-- Я, я, Наташа!
Димитрий взял из рук жены задвижку, закрыл дверь.
В комнате к отцу бросился Миша.
-- Ты что, папа, как долго?
Киселев нагнулся к сыну, поцеловал.
-- Нельзя, Мишук, дела.
2
На город наступали с трех сторон -- с востока и запада, вдоль линии железной дороги, от станции к станции шли русско-чешские полки; с юга, из степей, по обоим берегам Иртыша широкой лавиной спускались казаки.
В восточном отряде всего четыре роты: рота мадьяр, две роты красноармейцев и рота железнодорожных рабочих. У мадьяр за начальника Франц, у красноармейцев -- Соломон Лобовский, у железнодорожников -- Алексей Петрухин.
Франц, Соломон, Петрухин -- Реввоенсовет.
Отходят медленно, с упорным боем. За каждой будкой, каждой кучей шпал, за каждым щитом -- точно за стеной каменной держатся. Каждый кустик и бугорок -- прикрытие.
Бешено напирает упорный и многочисленный враг. Падают люди. Все меньше и меньше отряд, но все больше и больше желание удержать каждый клочок земли.
На станциях упирались в землю всей ногой. Из-за станционных прикрытий били из пулеметов, а в станционных зданиях перевязывали раненых, которых некогда было перевязать на открытом месте под вражеским огнем. Дымились походные кухни, люди наскоро ели и опять бежали стрелять.
Враг задерживал наступление, высылал вперед броневики и осыпал снарядами лежащих за прикрытием людей. И когда получали приказ отступать, многие так и оставались лежать за прикрытиями, впившись в землю мертвыми скрюченными пальцами.
Подходившие победители добивали раненых, раздевали убитых, оттаскивая голые тела от линии железной дороги. Тучами летело воронье. Голыми телами да черным, разжиревшим вороньем, нанизанным на телеграфную проволоку, обозначена дорога в город.
3
У водокачки попался раненный в ногу красноармеец, не успел уйти. Окружили тесной кучкой. Острее штыков колют горящие злобой глаза пятиконечную звезду на шлеме.
-- У, сволочь!
К кучке чехов подошел капитан Палечек. Ясными голубыми глазами посмотрел на маленького, невзрачного красноармейца и неторопливо спросил:
-- Большевик?
Красноармеец молча и быстро кивнул головой.
В ясных голубых глазах капитана Палечека не было ни любопытства, ни злобы. Не спеша повернулся на каблуках и негромко бросил через плечо:
-- Расстрелять!
Четверо отвели на полсотни шагов в сторону, остановились у маленькой ложбинки.
-- Раздевайся!
Красноармеец сел на землю и стал стаскивать тяжелые ботинки. Рядом с ботинками положил аккуратно свернутые штаны и рубаху. Искоса глянул на стоявших вокруг чехов и сердито спросил:
-- Исподнее снимать?
Ближний солдат молча кивнул. Красноармеец торопливо сбросил остаток одежды, встал у края ложбинки, скрестил руки на груди. Чехи деловито вскинули ружья. У красноармейца вдруг запрыгала нижняя челюсть. Злобно обжег целившихся чехов.
-- Да ну же... стреляйте скорей, черти!
Штыками столкнули голое тело в ложбинку.
4
На левом фланге, у реки окопалась рота Франца. Три раза ходили чехи в атаку, три раза отбивали их мадьяры. Через реку, широким развернутым фронтом охватывая роту мадьяр, на полных рысях двинулись казаки. Правым и левым крыльями ушли далеко в степь, маячат черными точками, ружьем не достать. Далеко позади сомкнулись крылья. Рота мадьяр в широком казачьем кругу, как остров в море.
Выхода нет -- сзади казаки, впереди река, за рекой чехи. С диким гиканьем -- пики наперевес -- мчатся казаки, с каждой минутой суживая кольцо. Встречным кольцом, плечом к плечу сомкнулись мадьяры. Франц спокойно и негромко командует:
-- Товарищи, береги патроны, стреляй на выбор!
...Соломон со станции наблюдал в бинокль. Болью перекосило лицо. Глубокой печалью налились глаза. Хрустнули пальцы, сдавливая бинокль.
-- Не выдержит Франц, сомнут казаки.
Спустился с водокачки.
-- Андрей, примешь команду! Первая рота со мной!
Под огнем чешского броневика бегом, один по одному, от ямки к ямке, от бугорка к бугорку спешит рота Соломона на выручку Франца. Увидали казаки, разомкнули кольцо и левым крылом в обхват. Налетели, закружили, пятеро на одного. Словно огнем обожгло Соломону правое плечо. Выронил винтовку из рук, зашатался.
-- Не бей жида! Бери его живьем, живьем бери!
У самого лица выросла лошадиная морда. Оглушило ударом по голове. Все завертелось, поплыло...
К станции пришло их двадцать два: двадцать из отряда Франца, да двое уцелели от Соломоновой роты.
5
От станции к станции, шаг за шагом, пять дней и пять ночей все время лицом к врагу медленно отступал западный отряд Димитрия Киселева. На последней станции, перед мостом через реку уперлись. Задержать врага, выиграть время, дать в городе укрепиться!
Каждый час из города телеграммы:
-- Именем революции... Держитесь... высылаем помощь!
Димитрий нервно комкал в руках клочки жесткой шершавой бумаги, покусывая серые обветренные губы.
-- Гм, помощь, откуда ее взять? Петрухин, Соломон и Франц на востоке, Антон Носов сдерживает идущих из степей казаков. Нет, помощи ждать неоткуда.
Ночью, когда уверенный в победе враг прекратил преследование, Киселев собрал усталых бойцов.
-- Товарищи, помощь обещают, но лучше на нее не надеяться, взять ее неоткуда. Держаться самим надо.
По рядам гулко:
-- Продержимся, товарищ Киселев!
С западным отрядом Вера Гневенко. Через плечо сумка с бинтами и марлей, пузырьками и ватой. Вместе с отрядом, шаг в шаг, пять дней и пять ночей. Под самым огнем перевязки делает любовно, осторожно. Каждый красноармеец -- брат родной. Ни устали, ни голода, ни страха.
-- Товарищ Вера, вы бы отдохнули.
Даже не взглянет, только головой тряхнет:
-- Некогда.
...Две колонны чехов обходят отряд с обоих флангов, Димитрий стукнул оземь прикладом.
-- Эх, черт, пропало все! Не выдержим!
Ночью взорвали полотно, зажгли станцию. Ярким огненным столбом взметнулось пламя, освещая путь отходящему отряду.
6
Пароход медленно спускался по Иртышу. На стройной мачте весело трепещется красный флаг. С обоих бортов по четыре пушки, между пушками пулеметы.
Сам Антон Носов с частью отряда шел берегом. Когда казаки наседали особенно близко, пароход бросал якорь и огрызался обоими бортами. Казаки задерживались, и отряд Антона Носова уходил вперед.
Преследуемые в упор, шли почти без отдыха. Угрюмо встречали в прибрежных станциях. Не оказывалось провианта для людей, не было фуража для лошадей, не давали подвод.
Антон долгих разговоров не вел. Пароход останавливался против станиц, нащупывал жерлами пушек шатровые пятистенники станичных богатеев.
-- Даешь жратву! Даешь фураж!
Тотчас появлялись горы буханок, гнали на убой нагулянный скот, давали в обоз свежих коней.
У чернореченской станицы казаки глубоким обхватом зашли вперед. Выгнали всю станицу в степь. Подошедший отряд Антона расположился в пустых избах. Ночью станица запылала с обоих концов. По красно-багровым улицам бежали заспанные красноармейцы. С диким гиканьем, со степным разбойным посвистом носились огромными черными тенями казаки, в зареве пожара похожие на сказочных, чудовищ. У церкви десяток красноармейцев во главе с Антоном потонул в казачьей волне. Первым упал Антон от страшного удара шашкой по лицу, наискось. Скользнуло острием по верхней губе. Блеснуло золото зубов...
Еще у живого, еще предсмертной судорогой дергаются ноги, рукояткой шашки дробят челюсть, чтобы достать золотые зубы.
7
К городу подошли одновременно все три отряда. С востока -- Петрухин и Франц, с запада -- Димитрий Киселев, по Иртышу -- отряд Антона Носова. Но не было самого Антона и не было Соломона Лобовского...
В роскошных залах губисполкома -- бывшем дворце генерал-губернатора -- бурлил непрерывный человеческий поток. Едкий махорочный дым медленно плескался в лепной потолок тяжелыми сизыми волнами. У стен беспорядочно приткнуты винтовки. Кучами лежат пулеметные ленты, и между лентами маленькими игрушечными плужками о двух колесиках мирно прижукли пулеметы.
Киселев и Петрухин делают доклады. Злобой распирает груди за павших товарищей, заволакивает хмурью глаза. Крепче сжимают железо винтовок красноармейцы. Предгубисполком Андреич спрятал горе в глубоко провалившихся глазах, медленно поднялся.
-- Товарищи...
Виновато откашлялся, будто поперхнулся едким махорочным дымом, а не прятал дрожь в голосе.
-- Товарищи, почтим память павших.
Стоя, с непокрытыми головами, пели:
-- Вы жертвою пали в борьбе роковой...
А надо всеми глубокой тоской и слезами исходил голос Веры -- невесты Соломона Лобовского...
Димитрий приехал домой поздно ночью. Наташа не спала, знала, что отряды вернулись, и ждала Димитрия с минуты на минуту. Бросилась к мужу.
-- Митя!
Киселев крепко обнял жену, сейчас же с улыбкой отстранился.
-- Погоди, Наташа, дай помыться, а то, видишь, пропыленный с ног до головы.
Пока Димитрий умывался в кухне, Наташа собрала ему ужин. Проснулся Миша. Увидал отца, метнулся с кровати.
-- Ты что долго, папа, мы тебя ждали-ждали!
Киселев усадил Мишу к себе на колени.
-- Нельзя, Мишук, война, брат, такое дело, это тебе не в бабки играть.
-- Ты больше не пойдешь на войну?
-- Нет, пойду.
-- И я пойду с тобой!
Киселев засмеялся. Прижал к себе лохматую головенку сына, поцеловал в тугой лобик.
-- Вот, погоди, вырастешь большой, мы с тобой всех буржуев разобьем!
Миша оживился и торопливо стал рассказывать.
-- Я вчера Ваське-буржуенку нос расквасил...
Киселев с улыбкой слушал сына. Скоро Миша задремал на коленях у отца. Киселев осторожно положил мальчика на кровать и стал одеваться.
-- Ну, Наташа, мне в исполком. На всякий случай, будь готова, может быть, утром начнем эвакуировать город.
Тихо склонился над крепко заснувшим сынишкой, поцеловал в обе щеки, в лоб, невольно вздохнул.
-- Димитрий, ты бы соснул часок, -- сказала Наташа.
-- Нельзя, милая, там, в исполкоме, где-нибудь вздремну.
У двери еще раз оглянулся на Мишу и вышел.
8
Чуть зарозовел восток, началась погрузка на пароходы. К пристани подходили последние красные части. С сердитым гулким ревом носились по опустевшим улицам ощетинившиеся по бортам грузовики. Твердой четкой поступью тяжелых ног, с ружьями на изготовку, прошел отряд красноармейцев. Тесной кучкой, один к одному, торопясь и не соблюдая ногу, проспешили к пристани железнодорожники.
За крепко запертыми воротами притаился обыватель. В заборные щелочки злобно сверлил уходящих. И, как голодный зверь перед последним прыжком к жертве, дрожал от нетерпения мелкой знобкой дрожью...
Наташа в тревоге выглядывала в окно. Широкая пыльная улица тиха и безлюдна. На реке протяжно гудели пароходы. Неожиданно налетевший из степей сухой горячий ветер принес отдаленный орудийный гул. Ближе затакал пулемет. Миша подошел к окну.
-- Мама, что это, война?
-- Война, Миша.
Мальчик высунулся в окно, осмотрел улицу в обе стороны и недоверчиво обернулся к матери.
-- Ну, уж война, а что же на улице никого нет? Разве это война?
Наташа захлопнула окно, рассеянно остановилась возле связанной корзины и узлов. Отсутствие мужа беспокоило все сильней и сильней. Что же с Димитрием? Почему его нет так долго? Может быть, город уже взят?
Миша не отходил от матери.
-- Мама, почему папа долго не идет? Почему мы не едем на пароход?
Прятала от Миши расстроенное лицо и утешала:
-- Должно быть, скоро придет.
Снова шла к окну, тоскующими глазами смотрела в примолкшую улицу. Димитрия не было.
9
Киселев вышел из исполкома вместе с Андреичем, Верой и Петрухиным. Вера стала прощаться с товарищами. Андреич задержал ее руку.
-- Послушайте, Вера, ведь не поможете ничем. Спешите на пароход, пока не поздно.
Вера покачала головой.
-- Вы не поймете, Андреич. Я должна попытаться узнать о Соломоне. Я успею вернуться.
-- Ну, хорошо. Только, смотрите, не лезьте на рожон.
-- Я пойду с ней, -- сказал Петрухин, когда Вера отошла.
-- И то, Алексей, надежнее будет. Ну, а ты, Димитрий, куда?
-- Мне за женой заехать.
-- Возьми мою машину и дуй. Мне в горсовет, тут близко.
Киселев сел в автомобиль, сказал шоферу адрес. Машина ринулась вперед... Сзади упал первый снаряд, звонко разорвал молчание улиц и переулков.
Киселев нагнулся к шоферу.
-- Товарищ, скорей!
Машина -- вихрем, пыль за машиной -- вихрем. В стремительном беге закачались дома, сгрудились переулки. В знакомую улицу поворот на полном ходу. Колеса машины оторвались от земли. Димитрий ухватился за борт, закачался, крикнул шоферу:
-- Товарищ, скорей!
В конце улицы в облаке пыли вырос лес копий. Автомобиль дернулся назад-вперед, назад-вперед, заметался в узенькой уличке.
-- Товарищ Киселев, казаки!
Димитрий со стоном сжал голову, упал на дно машины...
Мчались назад. Свистели пули вдогонку, с гиканьем скакали казаки...
10
Наташа еще раз высунулась в окно, посмотрела в одну сторону, в другую. От притаившихся серых домишек повеяло жутью. Миша стоял возле, теребил за платье и хныкал:
-- Мама, пойдем на пароход.
Со вздохом отошла от окна.
-- Пойдем, Миша.
Торопливо собрала сынишку, оделась сама. Схватила подвернувшуюся под руки маленькую корзину, быстро распахнула дверь на улицу. От угла мчались казаки. Наташа втолкнула Мишу в коридор, захлопнула дверь, устало опустилась на выпавшую из рук корзинку и, закрыв лицо руками, заплакала...
11
О каменные плиты тротуаров главной улицы звякнули пули. К пристани, на пароходные гудки быстро пробежали два красноармейца. Галопом, звонко куя мостовую, промчался отряд казаков. Где-то стукнула калитка, зазвенело разбиваемое стекло. Всклокоченный рыжий человек, в валеных туфлях на босу ногу, выскочил из ворот, восторженно хлопнул себя по ляжкам, и по безлюдной улице диким сладострастным визгом пронеслось:
-- Братцы, казаки пришли!..
Застучали ворота, захлопали калитки. Загремели болты открываемых ставень.
Тысячью голосами заговорили улицы, запестрели бегущими людьми.
-- Держи, братцы, держи! Армеец во двор забежал!
Бросились во двор. Сгрудились в тесном проходе, давя друг друга. Черным вороньем облепили забор.
Высокой тоскующей нотой:
-- А-а-а! -- взметнулся предсмертный вопль и затерялся в зверином реве оскалившей зубы толпы. Озверевшие, хлебнувшие крови, с хриплыми криками неслись по улицам.
-- Лови! Держи! Бей!
-- Братцы, тут комиссар жил!
Останавливались, громили квартиры, ломали мебель, били посуду, зеркала, стекла. Дрались из-за дележа. Бежали дальше.
С шумом распахнулось окно второго этажа, со звоном посыпались стекла. В окне всклокоченный рыжий, в валеных туфлях на босу ногу. В высоко поднятых руках маленький, белый комок. Молодая женщина с воплем ухватилась за рыжего.
-- Дитя мое! Дитя!
Рыжий отмахнулся от женщины, нагнулся вниз.
-- Братцы, держи, пащенок комиссарский!
Мелькнуло в воздухе белое покрывало, маленьким комочком упало на каменные плиты. Словно бутылка с вином раскололась -- во все стороны поползла красная, темная жидкость.
Как причастие...
Кровью младенцев причащались христиане.
На углу сгрудились возле рабочего без фуражки.
-- Большевик, бей его!
-- Что вы, братцы, я посмотреть!
-- Заговаривай зубы, посмотреть!
Сомкнулись в тесном кольце. Жарко дышат груди, волчьим оскалом зубы.
-- Братцы, я же вот тут живу, за углом!
Ближе всех к рабочему толстый, стриженный в скобку, в теплом стеганом жилете поверх выпущенной рубахи, серебряная цепочка через весь живот. Подвинулся еще ближе, изловчился и левой рукой молча с размаху рабочего по скуле.
-- И-эх!
У рабочего ляскнули зубы. Тоненькой струйкой побежала кровь по подбородку.
-- Братцы, что вы...
-- Бей!
Бросились, сшибли. Сплелись в одном комке жарко дышащих тел, закружились в диком танце...
Когда отошли, утомленные и потные, на земле остались клочья, -- клочья мяса, клочья тряпок.
...У запертой двери магазина, спиной к двери, штыком вперед -- красноармеец. Давно опустел подсумок. Красноармеец влип в стену спиной и хрипло, будто в гору с ношей тяжелой взобрался:
-- Не подходи, убью!
Мимо торопятся два солдата с бело-зелеными повязками на рукавах.
-- Кормилец, родненький, пристрели армейца!
Простоволосая женщина ухватила за рукав. Жарко дышит в лицо. В прорехе кофты болтается тощая коричневая грудь.
-- Родненький мой, миленький, пристрели армейца!
Один из солдат на ходу вскинул ружье, деловито прицелился, выстрелил и, не глядя, побежал догонять товарища. Красноармеец охнул, выронил винтовку из рук, упал на колени. Оперся руками о каменные плиты, поднял кверху посиневшее сразу лицо, запрыгал по толпе страшными белками глаз. Из толпы выскочил с кирпичом долговязый парень. За ним круглолицый розовый старичок.
-- Вдарь! Вдарь! Промеж глаз вдарь! Эх!
Долговязый взмахнул кирпичом. Хрястнула переносица у красноармейца.
Сминая друг друга и рыча, как голодные собаки над костью, бросились кончать...
...Потом поодиночке и группами сводили к реке. Снимали одежду, аккуратно свертывали в узелки. Ставили людей лицом к берегу, и как на ученье, где глиняная фигура заменяет человека, -- по всем правилам военного искусства, ударить шашкой наотмашь, потянуть к себе. Пленные, суровые и молчаливые, падали в реку, окрашивая воду в красный цвет, любимый цвет. Будто полотнища красных знамен плескались у берега. И было так день, и два, и три.