Близится вечер. Солнце низко стоит над землёй, и его горизонтальные лучи бегут по изумрудным склонам холмов, кидая длинные тени от оливковых рощ.
На высоком холме, над обрывом стоит небольшая старая постройка с круглым куполом.
Она окружена кладбищем.
В земле обетованной, на этом кладбище прошлого, могилы тянутся бесконечной вереницей и придают Палестине такой печальный вид.
Среди могил, усевшись в кружок, неподвижно сидят женщины. Опираясь на могильные памятники, неподвижно стоят мужчины. Дремлют верблюды, неподвижные, похожие на большие чёрные изваяния.
Проводник указывает вам на древнее здание и произносит имя, которое звучит как мелодия, доносящаяся издали, из глубины веков.
-- Могила Рахили.
Жены Иакова, матери Иосифа и Вениамина.
Не встаёт ли пред вами при этом имени образ прекрасной женщины, с глазами, полными слёз, бесконечно красивыми и бесконечно печальными?
Образ великой матери, любимой и страдавшей.
Этот образ, полный красоты и страдания, привлекает к себе все сердца.
Здесь похоронено материнское горе.
Христианские паломницы останавливаются у этой великой могилы, чтобы поклониться похороненной здесь матери.
Еврейки и мусульманки приводят сюда своих детей, чтобы у могилы Рахили молиться о своих детях.
Сюда приходят мусульманские девушки пред выходом замуж и склоняются пред могилой великой жены и матери, чтобы она благословила их.
Есть трогательное обыкновение, -- что мать, потерявшая своего ребёнка, приходит плакать сюда.
Здесь она рыдает, у этой могилы, здесь ищет себе утешения и безмолвного сочувствия. И они сердцем понимают друг друга, -- несчастная мать и женщина с печальными глазами, лежащая там, в земле.
Эта могила -- место затихающей печали и облегчающих слёз.
Сюда приводят добрые люди круглых сирот, потому что Рахиль -- мать всех, кто лишён материнской ласки.
Эта могила окружена легендой, красивой и трогательной, созданной христианами-арабами.
Легенда рассказывает о том страшном часе, когда прозвучит труба великого суда. Последнею встанет Рахиль, прекрасная женщина, с печальными глазами, из своей древней гробницы и поспешит в долину страшного суда.
И услышит мир вновь плач Рахили.
Она падёт на колени пред престолом лучезарного, Милосердного Бога и, простирая к Нему свои прекрасные, свои дрожащие руки, скажет ему:
-- Именем страданий, которые перенесла я, именем скорби матери, умоляю Тебя, -- пощади, не осуди тех, кто в детстве не знал материнской ласки. Прости все грехи их чёрствому, холодному, озлобленному сердцу, потому что в детстве это сердце не знало ласки матери, не было пригрето материнской любовью. О, пощади, пощади их, перенёсших самое тяжкое наказание ещё раньше совершения преступления!
И прострет Милосердный Господь над нею свой пылающий скипетр, и скажет Рахили Бог любви и всепрощения:
-- Во имя страданий, перенесённых тобою, бедная мать, Я исполняю твою мольбу.
И скажет Он, обратясь к тем, кто не знал ласки матери:
-- Вы, кто не знал величайшей любви на земле, любви матери, вот ваша мать.
И припадут к Рахили все бездомные, все несчастные, все брошенные, все дети позора, и заплачут, как плачет больной, страдающий ребёнок, припав на грудь матери.
И этот плач умягчит сердце Бога.
И будет день страха, рыданий, стенаний и воплей, -- для них днём светлых, радостных слёз.
Самая могила Рахили, находящаяся под куполом, заперта.
Раз в год сюда приходит из Иерусалима караван еврейских женщин. Тогда отпирают могилу Рахили, женщины входят на поклонение её гробнице, и окрестности оглашаются тогда стонами, рыданиями и плачем жён и матерей.
Открыто для всех и всегда только преддверие гробницы, -- невысокая комната с маленькой запертой чугунной дверью в одной из стен.
Теперь могила Рахили окружена людьми. Неподвижным кругом сидящие женщины. Неподвижно стоящие мужчины. Неподвижно дремлющие верблюды. Их можно было бы принять за изваяния среди могильных памятников.
Мы входим в преддверие гробницы Рахили. Что-то длинное, белое лежит на полу, что можно принять за статую, завёрнутую в чистое полотно.
Смерть вытянула тело и заострила линии. Под саваном резко выделяются заострившиеся конечности ног, сложенные на груди руки.
Это мусульманская женщина, которую принесли хоронить здесь.
Сегодня утром, с первыми лучами солнца, золотыми, радостными, среди холмов раздалась печальная мелодия. Мелодично и уныло позванивали колокольцы, медленно, торжественно, словно церемониальным маршем выступали верблюды.
На их спинах покачивались закутанные в чёрные покрывала женщины, молчаливые, с печальными глазами.
Около шли мужчины в белых, с чёрными полосами, бурнусах.
Впереди каравана ехал в зелёной чалме и тёмно-коричневой одежде старый мулла, а за ним на верблюде колыхался завёрнутый в полотно длинный, вытянувшийся труп, с заострившимися под саваном линиями.
Под унылую, печальную мелодию перезванивавшихся колокольцев, в молчании, караван пришёл сюда, где заранее, ещё со вчерашнего вечера, была вырыта могила.
Труп положили перед дверью гробницы Рахили; и все разошлись по кладбищу. Мужчины, неподвижно остановившись у памятников, женщины, образовавши круг.
В зноем напоённом воздухе, под палящими лучами солнца они без пищи простояли и просидели здесь весь день, без движения, не вымолвив ни слова:
"Потому что смерть есть неподвижность и молчание!" -- говорит книга Сур.
И они воздают эту безмолвную почесть смерти, витающей здесь, среди могил.
Они стоят и сидят, опустив головы, молясь про себя, полные печальных мыслей, и в их позах столько покорности, словно они хотят сказать летающему среди них холодному призраку:
-- Мы все здесь перед тобою. Бери, кого ты изберёшь.
Их позы, их безнадёжные лица -- позы и лица людей, приговорённых к смерти. Потому что:
-- Человек, это -- приговорённый к смерти! -- говорит Коран.
И они сидят здесь, приговорённые к смерти, покорно ждущие исполнения приговора.
Всё длиннее и длиннее становятся тени оливковых рощ. Червонным золотом горят последние лучи заходящего солнца. Запад охвачен пожаром, горит ярко-красным, кровавым, огромным костром. От него несутся облака, словно облака багрового дыма, бледнеют, гаснут и тонут в бледно-голубой эмали неба. С востока надвигается тьма. И на потемневшем небе робко загорается бледная, дрожащая, трепещущая вечерняя звёздочка.
По молчаливому знаку муллы, двое берут труп и относят в могилу.
Глухо рычит земля, сбрасываемая лопатами в могилу. Словно жадное рычание зверя, пожирающего добычу,
Мулла, в зелёной чалме, обращается к востоку и, подняв руки, поёт:
-- Ля иллага иль Алла...
Поёт заунывно, протяжно, словно голодный шакал воет на кладбище.
Мужчины ещё ниже наклоняют головы. Сидящие в кружок женщины безмолвно наклоняют лица к земле и застывают так, словно готовясь получить смертельный удар.
Ни плача ни рыданий, потому что:
-- Смерти приличествует молчание! -- говорит Коран.
Молитва пропета, и караван уходит так же медленно, молча, величественно, как медленно, величественно, в молчании, он пришёл сюда.
Мы спускаемся в долину.
Ночь, южная ночь наступает быстро. В чёрном бархатном небе загорается бриллиантовое кружево звёзд.
Молодая, золотая луна серпом вырезывается на горизонте.
Я оглядываюсь назад.
В долине тьма, верхушки холмов облиты холодным, трепетным белым светом.
И словно трепещущий белый призрак стоит над обрывом могила Рахили.
Из-за холмов доносится медленный, печальный, мелодичный звон удаляющегося каравана.
Тише и тише... И в тишину погружается всё...