Это торжество происходит в субботу страстной недели, в два часа дня.
Трудно представить себе зрелище более странное, более фантастическое, менее соответствующее нашему понятию о храме...
Но вы не должны забывать, что пред вами дети Востока. Что у них иначе совершенно проявляется религиозный восторг. Не забудьте, что сам царь Давид в религиозном экстазе скакал и плясал пред Ковчегом Завета.
Храм Воскресения ещё в пятницу, с вечера, занят народом. Толпа проводит здесь ночь, стоя на ногах, боясь потерять место.
В храме погашены все огни, кроме приделов католиков, которые не признают священного огня и демонстративно зажигают в своих приделах все свечи и лампады.
Половина второго пополудни.
Я стою на консульском балкончике.
Внизу шумит и волнуется сплошное море голов. Храм переполнен. Человеческие головы видны на хорах, в нишах, в которых наколочены доски. Люди выглядывают из окон купола. Свесив ноги, еле держатся на десяти, на пятнадцатисаженной высоте в углублениях стен, кажутся висящими в воздухе.
Эта шумная человеческая толпа переполняет храм сверху донизу, лепится по стенам, её численность превосходит 6 тыс. человек.
От толпы веет фанатизмом и нетерпимостью. Католики пускают в свою ложу, с условием не зажигать свечей от священного огня. Опасаются свалки, быть может, кровопролитной, между греками и армянами из-за вопроса, идти или не идти армянскому патриарху вслед за греческим во время крестного хода вокруг Кувуклии.
Около армянского патриарха стоит турецкая стража, готовая кинуться и отстранить армянское духовенство, если оно вмешается в процессию.
Копты и сирийцы с возбуждёнными лицами обмениваются криками и ругательствами, -- спорят о том, чьё духовенство должно идти впереди в крестном ходе.
И это перед гробом Господним!
Из страха перед свалкой, в храм согнана масса турецких солдат, вооружённых словно для битвы. Они с трудом сдерживают натиск толпы, давящей друг друга, и образуют узенький коридорчик от алтаря храма Воскресения и вокруг часовни Гроба Господня.
По этому коридорчику, под охраной вооружённых турецких солдат, пойдёт крестный ход.
Здесь, в центре христианского мира, около величайшей святыни, храм полон невообразимого шума.
С балкончика я вижу, как с изумлением и ужасом переглядываются наши паломники, затерявшиеся в этой толпе армян, абиссинцев, смуглых сирийцев и арабов в белых рубахах и красных фесках.
От этой разноплемённой толпы несутся тысячи разнородных криков, воплей, -- словно вот-вот все кинутся друг на друга, и начнётся поголовная свалка.
Лица армян, стоящих по правую сторону Кувуклии, возбуждены. Глаза сверкают фанатизмом. Их яростные вопли тонут в торжествующих криках арабов, стоящих по левую сторону часовни:
-- Наша вера лучше всех.
Толпа полна нетерпения.
Арабы рукоплещут словно толпа, требующая зрелища. Гром этих рукоплесканий раздаётся среди церковного пения, яростных и восторженных криков.
Но вот послышалось протяжное, медленное, в нос, пение греческих монахов. Стук по плитам храма медных наконечников жезлов, которые несут кавасы.
В сопровождении служек, диаконов, священников, епископов, монахов, несущих хоругви, греческий патриарх приближается к Кувуклии.
Он молится перед запертыми дверями часовни. Двери завязаны розовой лентой, к которой прикреплена большая печать.
Начинается крестный ход.
Всё, что не охвачено экстазом, имеет бледный, испуганный, растерянный вид.
Живой барьер из турецких солдат еле сдерживает натиск толпы, рвущейся к крестному ходу. Полиция и солдаты оттесняют армянское духовенство при оглушительных, яростных криках армян.
Сирийское духовенство готово занять место в крестном ходу, как вдруг в средину шествия врываются абиссинцы. Коптский диакон, огромный чёрный великан, ударом кулака сбивает митру с сирийского епископа. Один из сирийцев взмахивает хоругвью и ударяет ею абиссинского священника. Кровь. Начинается свалка. Но в эту минуту в средину между дерущимися врываются турецкие солдаты и, осыпаемые ударами с двух сторон, разнимают враждующих.
Крестный ход продолжается. Он медленно обходит три раза вокруг часовни Гроба Господня.
Впереди идут греки в тёмных одеяниях. За ними смуглые сирийцы в светлых ризах, у них уже наступает праздник Воскресения. Шествие замыкают чёрные абиссинцы, с огромным фонарём впереди, в тёмно-малиновых бархатных ризах.
Это шествие тянется бесконечной лентой вокруг часовни.
Церковные напевы на разных языках доносятся лишь урывками, отдельными нотами среди криков впадающей в исступление толпы.
Арабы, высоко подняв руки, рукоплещут и кричат:
-- Нет веры, кроме веры нашей, истинно православной!
Вот на плечи толпы вскочил один араб, другой, третий.
Они закружились в бешеной пляске. Пляшут по плечам, по головам, падают от усталости, испуская дикие крики. Их заменяют другие.
Шествие обходит третий раз вокруг Кувуклии и останавливается пред запечатанным входом.
Греческий патриарх бледный, взволнованный, молится пред входом в пещеру Гроба Господня, и его разоблачают.
Он остаётся в одном белом саккосе.
Разрезают ленту с печатью, которой запечатаны двери, и патриарх входит в пещеру.
За ним входит туда же армянский патриарх, который, по обычаю, остаётся ожидать в приделе ангела и первым получает огонь от греческого патриарха.
Стон проносится над толпой.
Страшно взглянуть, что делается внизу.
Море голов волнуется, как настоящее разбушевавшееся, разъярённое море. Кричит, стонет, воет. Исступлённые лица! Кровью налитые глаза.
Экстаз, исступление всё растут и растут. Пляшущие арабы, как вертящиеся дервиши, бешено кружатся на головах толпы. У пляшущих появляется пена на губах. Аплодисменты то гремят в диком, но всё же стройном мерном ритме, то превращаются в беспорядочный гром, треск рукоплесканий. Вопли всё громче, всё диче.
Солдаты теряют силы сдерживать эту толпу. Живая изгородь колеблется. Ещё момент, и её прорвут, и всё кинется вперёд, обезумевшее, исступлённое, вырастут горы тел.
Бешеный вопль проносится над толпой.
Но в эту минуту в узеньком, боковом окошечке показывается сноп огня: армянский патриарх передаёт пачку горящих свечей.
Кажется, самые стены храма вздрагивают от торжествующего крика, от рукоплесканий.
Всё кидается вперёд. Всякий хочет первым схватить огонь. Греческий диакон вырывает у кого-то пачку горящих свечей, прорывает стражу и бежит с огнём из храма. За ним гонятся, ловят его за стихарь, отнимают свечи, валят на землю.
Арабы схватываются за руки и образуют живой коридор, по которому несколько человек бегут передать огонь толпе, ожидающей вне храма.
По толпе бежит огненный ручеёк, разветвляется, разбегается по всем направлениям, и через несколько минут весь храм превращается в сплошное море огня.
Море огня внизу. Огонь носится в воздухе: на хоры, в ниши, поднимают на верёвках пылающие пачки свечей. Всё пылает: хоры, ниши, стены.
Красные языки пламени стелются внизу. Клубы голубого дыма наполняют храм.
В храме более 6.000 человек. У каждого пачка в 33 свечи, по числу лет земной жизни Спасителя. Каждый, по обычаю, три раза гасит и зажигает свои свечи.
Из Кувуклии показывается патриарх с двумя пачками пылающих свечей.
Всё с криком кидается вперёд. Каждый хочет зажечь свои свечи от свечей патриарха.
Турецкие солдаты теряют последние силы в борьбе с толпой. Сдерживая её, они откидываются назад и ложатся на напирающую толпу.
По этому коридору патриарх в белом саккосе, высоко подняв над головой две связки пылающих свечей, бежит в алтарь, окружённый бегущими кавасами. Его волосы развеваются, высоко поднятые в вытянутых руках свечи кажутся пылающими факелами. Толпа кричит и стонет.
Клубы дыма становятся всё гуще и гуще, и в них тонет весь храм.
Стены, колонны, толпа, -- всё исчезает в дыму. В этом голубом дыму видны только языки пламени, которое кажется тёмно-багровым.
Эта мгла, эти клубы синего дыма скрывают ужасные сцены, разыгрывающиеся внизу.
Когда я выхожу из храма ощупью, в этой мгле, задыхаясь в дыму, с трудом пробираясь через толпу, я вижу арабов, исступлённых, обезумевших.
Они жгут себе лицо пылающими пачками свечей и кричат дикими, истерическими голосами, все одну и ту же фразу.
-- Что они кричат?
-- "Святой огонь не обжигает".
Они ничего не чувствуют в эти минуты.
По крутым, винтовым лестницам мы поднимаемся на кровлю храма.
Крыша храма Воскресения и примыкающие к ней плоские крыши соседних домов полны народом.
У арабов, у сирийцев, у коптов наступил праздник Воскресения Христова.
Они поют и под дикие напевы пляшут лихие пляски, жонглируя саблями, кинжалами, вскакивая друг другу на плечи, оглашая воздух воинственными криками.
Все крыши кругом -- один сплошной воинственный табор, словно празднующий победу.
А внизу по улицам бегают люди, с пылающими пачками свечей, разнося огонь по домам.
-- Ну, слава Богу, в этом году всё прошло благополучно.
-- А разве бывают несчастья?
-- Ещё бы.
Вот что, например, пишет уполномоченный Православного Палестинского общества по поводу торжества священного огня в 1895 году:
-- Раздача священного огня в Воскресенском храме в страстную субботу никогда не проходит без столкновения греков с армянами. В этом году столкновение это выразилось в более резкой форме, нежели во все предшествовавшие годы. Армянское духовенство давно добивается участвовать в торжественном крестном ходе вокруг часовни Гроба Господня, совершаемом греческим патриархом пред входом в часовню за получением священного огня. Настойчивое домогательство армян всегда встречало сопротивление со стороны греков, видящих в этом посягательство на свои преимущества, вследствие чего и происходят ежегодные столкновения. В этом году, когда патриарх Герасим, сопровождаемый архимандритом Фотием и другими лицами греческого духовенства, торжественно совершая крестный ход, обходил в третий раз часовню Гроба Господня и поравнялся со входом в армянский придел, армянский епископ, имевший войти вместе с патриархом в часовню Гроба Господня, попытался с двумя своими диаконами присоединиться к крестному ходу и занять место позади патриарха, но немедленно был отстранён из процессии патриаршими кавасами. Тогда присутствовавшая здесь же толпа армян ворвалась в процессию и совершенно расстроила крестный ход. Произошла ожесточённая свалка между армянами и греками. Защищавший патриарха кавас греческой патриархии был избит и без чувств вынесен из храма. Помогавший кавасу архимандрит Фотий получил сильный удар по клобуку, от которого клобук надвинулся на глаза, закрыв до половины лицо его; в тот же момент ему был нанесён второй удар, сбивший с головы клобук и с лица очки. Ожесточённый этим, Фотий вступил в рукопашную схватку с армянами. Один из греческих диаконов, потеряв в свалке свой клобук, схватил за бороду армянского епископа, пытавшегося подойти к часовне Гроба Господня, и, сильно потрясая голову епископа, свалил с него митру. Присутствовавшие около своего епископа армяне в тот же момент вцепились в огромные, чёрные, всклокоченные волосы греческого диакона и повлекли его назад, стараясь освободить от него епископа; но диакон крепко держал его за бороду и тащил за собою. Тогда стоявший поблизости турецкий солдат прикладом ружья сильно ударил греческого диакона в лоб и рассёк кожу. Кровь хлынула из раны, обагряя лицо и платье диакона, выпустившего из рук бороду епископа. Свалка становилась ожесточённее. По приказанию командующего иерусалимским гарнизоном, раздался сигнал горниста "надеть штыки". Окружавшие часовню Гроба Господня 200 солдат, сбитые с позиции волновавшеюся пятитысячной толпой, стали надевать на ружья штыки. Между тем, армяне, пытаясь отстранить от часовни Гроба Господня патриарха Герасима, сбили с него драгоценную митру, порвали облачение и отвлекли его от часовни ко входу в католический придел. Видя всё это, губернатор, Ибрагим-паша, бросился сам в толпу. Боясь, чтобы солдаты, ожесточившись, не пустили в дело штыки, он немедленно приказал горнисту сделать другой сигнал, после которого солдаты сняли с ружей штыки, а затем при помощи солдат отстранил от патриарха бунтовщиков, при чём какой-то грек -- поклонник, огромного роста, на руках вынес патриарха и поставил его у входа в часовню Гроба Господня, куда подошёл и Ибрагим-паша, держа в руках поднятую митру блаженнейшего Герасима. В это время солдатам удалось прикладами ружей подавить волнение. Продолжавшаяся около 20 минут свалка прекратилась. Патриарх бледный, сильно расстроенный, но ни на минуту не потерявший самообладания, стоял с распущенными волосами в порванном облачении у входа в часовню Гроба Господня. Губернатор торопил его войти в часовню, чтобы скорей раздать священный огонь, но Герасим отказался от этого, высказав намерение непременно дождаться армянского епископа, с которым, по издревле установившемуся обычаю, он должен был вместе войти в часовню за получением священного огня. Через несколько секунд армянский епископ сам протолкался из толпы и подошёл к патриарху. Тогда греческие диаконы, по обычаю, сняли с патриарха облачение, и он вошёл в часовню вместе с армянским епископом. Через минуту ожидания из боковых отверстий часовни появились поданные патриархом и армянским епископом горящие пучки свечей, и весь храм быстро был залит морем пламени. Последовавшее за раздачею огня богослужение прошло совершенно спокойно.