вот об чем прежде всего вопрос, в ответ на ваше голословное обвинение. Для чего же поддерживаете вы это обвинение. А для того, что, { Вместо: вот об чем ~ для того, что -- было: Мачехи в ту страшную минуту не было и в помине, а был совсем иной повод. Вы же между тем} выставляя на вид и доказывая, что это сделала мачеха, заключившая этим убийством целый год страданий ребенка, (не бывалых вовсе), {(не бывалых вовсе) вписано. } тем самым извращаете впечатление читателя, ист<орг>аете из его души всякую справедливость и милосердие. { Далее было: к извергу-мачехе, воздвигаете [между тем вопрос] перед [ним] обществом [вопрос] "детский вопрос" -- вопрос о страдании детей, а между тем ничего ведь этого нет, ничего ведь этого не было. [И так]. Настраивать так общество} Справедливо ли это? Человечно ли это? Вы так, по-видимому, заботитесь о справедливости и человечности! {Справедливо ~ и человечности! вписано. Далее было: Причина зверского преступления была совершенно иная.}
Но вы еще не то говорите. { Вместо: Но вы ~ говорите. -- было: Но вам это нипочем, вы еще не то говорите [то есть не говорите, а] утверждаете то есть.} Вы пишете, и опять-таки твердо и ясно, как изучивший { Было: как будто бы изучивший} всё дело до мельчайшей подробности { Далее было начато: следующее} наблюдатель.
Скабичевский. Художественностью не докажете. "Коробейник <и>" -- всё это бесконечно ниже.
Но стоны раненого сердца только когда народ, образованный уже, впоследствии, увидит, то поймет, что было серьезное. Ибо в стонах этих было нечто гораздо серьезнее стонов.
А потребность слиться и очиститься в народе, очиститься лишь любовью к народу -- вот бог, вот идол, вот преклонение, вот объект самоочищения, без этого, то есть без того, перед чем преклониться и чем очиститься, Некрасов должен был или остаться только подлецом, или убить себя.
Но этот примиривший его факт важен, важнее несравненно, чем можно думать, ибо он будет исторически свидетельствовать впредь, что не отделяться от народа хотела интеллигенция наша, чуть только стала интеллигенцией, не поработить народ, как Речь Посполита, не отрезаться от него, как умирающий труп французской аристократии, а стать самому народом, уйти в него, очиститься им, признать, что нет выше правды его -- на деле, значит, признание полное, по убежден<иям> (шатким) он западник, стало быть, интеллигенцию и Европу считал выше правды русской, грешил стихами (если б менее мести) или убили французов. Казаки, грива. {интеллигенцией ~ Казаки, грива, вписано. }
К чему же тогда страдания его. Значит, борьба за существ<ование> или практический взгляд о "Современнике", всё оправдывает. Выше правды связь его. В таком случае искусство для искусства. Не печальник<а> народного горя, а высшего представителя искусства для искусства.
Потому что страдания-то были ужасные. Он был выше поклонников своих. Не мог же он не дразнить себя языком за искусство для искусства.
Некрасов, он почти любил свое страдание.
Это было бы искусством для искусства. И действительно только это и было бы. И мы бы имели вполне право сказать, что умер последний и самый сильный представитель искусства для искусства.
Но по тому-то, что уже было напечатано (Суворин), я и говорю вслух.
С какой стати мы-то имеем право судить? Как граждане конечно: вот, дескать, был человек, у которого дело не вязалось с словом.
Но почем мы знаем, сколько сделал он, как он работал над собой, боролся ли он. Если б это было только искусство, но раненое сердце не отдавалось же падению без борьбы. Это нам неизвестно. И на основании его же суда над собой можем ли мы судить о нем?
Да мы-то все, может быть, еще хуже его.
Я знаю и сам, что рассказывают о случаях слишком практического понимания жизни Некрасовым.
Те тысячи, которые шли за гробом его, оправдали его. Что ж это? Заблуждение толпы? Не верю!
Решение правое, решение высшее, решение русское.
Нельзя сравнивать с Пушкиным главное потому, что после них.
Здесь главное.
Но мне-то доказывает истину его горести, что он выбрал очищением своим народ. Это главное, такая искренность, такая чистота в сердце.
Страсть. Но мы и все такие, только в других меньше силы признаться. Благородство падения несомненного и через факт стишков и опять страдание за это -- два демона -- мы все такие, только не так мерили. Болезнью воли. Фантастичес<кая> жизнь.
Правда выше Некрасова, выше тех целей, которым служил он, выше всяких соображений, и если б даже многим не понравилась, то всё равно говорю ее. Так и принять, что это был падший человек, но позвольте, однако, какой это был падший человек. Нуждается ли он в оправданиях либеральной прессы (Скабичевский), фельетонист<ов>.
Что он один из западников, который повержен перед народной правдой. Ведь если б не повержен, то не пришел бы к нему, ища в нем оправдания, биясь челом о плиты храма его.
Лермонтов. Салос Никола его устыдил. Но потом убил Шибанова.
Протестовал народ как историческая необходимость, но никогда как особая порода людей, хотя и были дураки, начинавшие это проповедовать, но Пушкины победили.
Этот печальник народного горя был печальником только в стихах. Любовь звучит. "Крестьянские дети". {Правда выше ~ "Крестьянские дети", записи на полях и на свободных местах страницы. }
Я твердо полагаю, что Некрасов в этом отношении был не хуже других, но и лучше, ибо имел твердость духа сознаться.
Болезни воли -- всё фантастическое. Как и вся наша жизнь с Петра.
Некрасов есть историческое свидетельство печальников. { Далее было: грешник} А что и грешен в то же время, то народ простит, несть человека, иже не согрешит. {Некрасов есть ~ не согрешит, вписано. }
Подлое ученье Скабичевского. Я не могу этого вынесть.
Страсть, страсть овладела им, и, надо признаться, в самой подлой форме. {Страсть ~ форме, запись на полях. }
Обращение к народу Пушкина было прежде некрасовского, и не в одном только страданье, а в таком объеме -- в любовании его мужеством, красотой, смелостью, подвигом, силою, трезвостью духа. Это Некрасов знал сам -- у Некрасова была только бедность -- пронзено сердце, но нередко с узостью взгляда в лекарствах.
Еще пущих шельм, чем 40-ые годы.
Был подлецом, сам свидетельствует, если же оправдывать и предположить, что сам он оправдывал, то во что же обратятся его вопли.
Если молодежь оправдала его, это хорошо, но тут масса, к тому ж, в целой-то массе и не знали, {к тому ж ~ не знали вписано. } а каждый кабаки не простит. Вот для тех-то я и пишу. Простят и кабаки.
Гордая натура, не просил прощения.
За что ж простить, за хорошие стихи, за знамя, не вырвать, слово без дела мертво есть, и знамя в таких руках есть лишь соблазн и гибель делу. Искусство для искусства. За стишки простить? Вправе сказать самый высший представитель искусства для искусства, ибо что можно сказать. Вот "Рыцарь на час", потом слезы, я верю, что он плакал, хотя и говорят, что масон, мим древний может плакать, да и Гамлет дивился, {я верю ~ дивился вписано. } потом стишки, потом проклятия, а потом мысль, а стишки-то хороши, напечатать, знамя поддержу, ну и подписчиков, и уезжая послать распоряжение, прибавить еще кабак -- что ж бы означали такие стишки?
Самоутверждение>, эстетику, искусство для искусства.
Нет, уж лучше воспевать голых женщин. {Нет, уж ~ женщин, вписано. }
Я не говорю, что Некрасов ставил кабаки, хотя меня и уверяли в этом клятвенно чуть не очевидцы.
Что же, он и был искусством для искусства. Да в тот момент, когда думал их печатать и если б он не чтил покаянно.
Вот эти-то переходы Некрасова от своих убеждений к народу и дороги. Мне любитель народа, претендующий стоять выше его своей интеллигенцией, был бы только противен. Да и не любитель был бы это народа, а лишь будущего его просвещения и европеизма, тогда как Некрасов был печальник народный за то, что видел в нем страдальца.
В чем же главный вопрос, говоря о Некрасове? В том, чтоб поверить его страданию, не актерству, не поэзии, не искусству для искусства (слезный ювелир, слезных дел мастер), но истине. Связь его и страданий его, но чем -- я наблюдал, народом очистился.
Пушкин едва ли не первый высказал, что народ выше общества, тогда как западники, к которым принадлежал Некрасов (по недостатку образования), всецело презирали народ, хотя и любили иногда, но себя и в лице своем просвещение ставили безмерно выше народа, они отказались от добровольцев, они осмеивают в большинстве и теперешнюю войну, совершенно не понимая народного в ней движения и участия.
еще пущих шельм. Перед народом они не принизились, а ставят себя еще выше народа. Разве в молодежи -- но и молодежи очень много прекра<сной>, даже полюбил их.
Но до понимания Пушкина еще вся Россия не доросла. Теперь вопрос о Пушкине вместо художественности перешел в вопрос о народности.
NB. Некрасов отдался весь народу, желая в нем и им очиститься, даже противуреча западническим своим убеждениям.
НЕКРАСОВ.
Пробиться. В форме чрезвычайно низкой, но доходившей до страсти, до страсти дурной.
Увести из этого грубого мира в стан погибающих. Значит, и осмыслил грубость ее.
Что не боролся с страстью своей до конца и что не зарыл себя, как многострадальный мученик печерский по пояс в землю, чтоб победить непобедимую страсть.
Вы утверждаете, Наблюдатель, твердо и точно, что всё дело произошло без колеба<ний>, без, а спокойно. Послушайте...
Зачем доносить. Ведь если всё от злобы к ребенку, то к чему же себя-то истреблять.
Болезни воли. Я знаю, что это бестолковая фраза.
От предумышленности отказался прокурор торжественно, и все это слышали.
Слишком виновную душу не надо иногда слишком явно и поспешно укорять в ее виновности, много уж и без того было муки. Если и жажд<ет> очиститься и таким образом стоять перед ней в высшем ореоле судьи. Умела раскаяться.
В чем-то же светился этот укор? Слышала: тебе, дескать, это надо теперь прежде всего, прежде питья, прежде еды и спанья, потому что ты грешница и в этом нуждаешься. Тут она могла услышать слишко<м> уж постоянный укор.
-- Послушайте.
-- Надо быть самому в аффекте.
-- Кстати, вы смеетесь над экспертами.
Анекдот.
Лето. Теперь девочка выбегает -- на шею. Ну что, лучше что ли, если б сослали?
Кстати, вы смеетесь, что счастливая. Точка. Объясню: долг налагается.
У дамы -- болезни воли.
Кончая "Дневник" и проверяя деятельность мою в этом смысле, я помню, но пример, что при деле Кронеберга <не закончено>