Отец Глэдис, мистер Энгертон, был поистине бестактнейшим из смертных. Небрежно одетый, непричесанный, напоминающий своей фигурой старого какаду, этот человек по природе был добродушнейшим существом, но преувеличенного мнения о своей комической особе. Если что-либо и способно было оттолкнуть меня от Глэдис, то именно перспектива получить такого тестюшку. Я убежден, что в глубине своего сердца он решил, будто я посещаю его дом по три раза в неделю исключительно ради одного удовольствия видеть его и, в особенности, выслушивать его бесконечные разглагольствования о биметаллизме, область в которой он, по справедливости, считался знатоком.
Более часа пришлось мне в этот достопамятный для меня вечер выслушивать его монотонную болтовню об обесценивании денег, о том, что малоценные монеты вытесняют монеты, содержащие большее количество благородного металла, о ценах на серебро и золото и т. п.
-- Представьте на минуту, -- воскликнул он с неожиданной горячностью,-- что в один прекрасный день все долги в мире должны были бы быть немедленно уплачены! Что бы тогда, спрашивается, случилось при настоящем положении вещей?
На это я дал ему сам собою напрашивавшийся ответ, что я лично был бы в этом случае разорен, но он яростно вскочил со стула, назвав меня непригодным для серьезных разговоров человеком, и, взбешенный выбежал переодеваться для какого-то заседания.
Наконец-то я остался с Глэдис наедине! Решительный момент моей судьбы наступил. Весь вечер я, подобно воину на поле брани, испытывал поочередно чувства близости победы и страха перед неведомым.
Она сидела передо мной, и нежный, гордый профиль ее очаровательного личика четко выделялся на фоне красной бархатной портьеры. Как она была xopоша в этот миг! И все же, как далека! До сих пор мы с ней были друзьями, но не разу мне не удавалось мне добиться чего-либо более дружбы; я точно так же мог бы дружить с любым товарищем-сотрудником и газете, -- вполне искренно, очень любезно, но абсолютно платонически. Мои мужские инстинкты всегда восстают, когда женщина бывает чересчур проста со мной и в моем присутствии не проявляет хотя бы легкого замешательства чувств. Согласитесь, что, подобное поведение -- плохой комплимент для мужчины. Когда проявляется половое влечение, то неизбежные спутники его -- некоторое смущение и подозрительность, являющиеся наследием седой старины, когда любовь и насилие шли рука об руку. Склоненная головка, избегающий собеседника взгляд, прерывающийся голос, легкое дрожание плеч, - только это является признаком начинающейся страсти, а вовсе не открытый, прямой взгляд и не быстрый, простой ответ. Несмотря на свои молоды годы, я все-таки успел открыть эту истину, если только она не была унаследована мною, подобно каждому человеку, как расовая память, именуемая инстинктом.
Глэдис была олицетворением женственности. Некоторые считали ее холодной и бесчувственной, но это была безусловная ложь. Несколько смуглый цвет кожи, как у восточных красавиц, коротко подстриженные черные волосы, большие влажные глаза, пухлые, чувственные губки - все говорило о страстном темпераменте. К сожалению, я с болью сознавал, что мне ни разу не удалось вызвать этой скрытой страстности ее натуры. В этот вечер, однако, я твердо решился вызвать ее на объяснение. Она могла отвергнуть мое предложение, но лучше быть отвергнутым любовником, нежели безразличным терпимым другом.
Я замечтался и только собрался нарушить продолжительное, неловкое молчание, как вдруг встретился со взглядом ее больших, испытующих темных глаз и увидел на ее лице горделивую и вызывающую улыбку.
-- Я чувствую, что вы собираетесь сделать мне предложение, Нэд. Я не хотела бы этого. Так, как теперь, - гораздо лучше.
Я подсел поближе.
-- Вот как! Но откуда же вы могли узнать о моем намерении просить вашей руки? -- спросил я с искренним удивлением.
-- Разве когда-либо в таких случаях женщина способна ошибиться? Но, милый Нэд, наша дружба была так хороша, так прелестна! К чему нарушать ее! Разве вы сами не чувствуете, как прекрасно, когда молодой человек может так открыто и честно говорить с глазу на глаз с девушкой?
-- Право, я не знаю, Глэдис. С глазу на глаз и открыто я могу беседовать... скажем, ну, хоть с начальником станции, -- Не могу вспомнить, почему именно мне пришел в голову добрый начальник станции, а не кто-нибудь другой, только при этом мы оба расхохотались, -- Но такая беседа нисколько не удовлетворяет меня. Я желал бы говорить с вами, держа вас в своих объятиях, я хотел бы, чтобы вы склонили ко мне на грудь вашу прелестную головку. Ах, Глэдис, я хотел бы...
Она разом вскочила со стула, заметив, что я намерен привести в исполнение кое-какие свои желания.
-- Вы все испортили, Нэд, -- сказала она, -- Все было так хорошо, так мило, пока не явилось вот это. Какая досада! Почему вы так плохо владеете собой?
-- Это не фантазия, -- защищался я, -- Это был естественный порыв, это любовь.
-- Конечно, может быть, все обстоит иначе, если оба любят. Я же никогда еще не испытывала чувств любви.
-- Но вы должны! Вы, с вашей красотой, с вашей душой, вы должны испытать его! О, Глэдис, вы созданы для любви! Вы должны полюбить!
-- Да, но приходится ждать появления этого чувства.
-- Но почему бы вам не полюбить меня, Глэдис? Вам не нравится моя внешность, или что-то еще во мне?
Ее лицо просветлело и, протянув свою ручку -- вся ее поза дышала при этом милостью и снисхождением, - она положила ее на мою голову. Затем, загадочно улыбнувшись, она взглянула на меня.
-- Нет, дело не в этом, -- промолвила она, наконец. - Вы не то, чтобы некрасивы, этого я не могу сказать, Дело глубже.
-- Мой характер?
Она строго кивнула головой.
-- Что же мне сделать, чтобы исправить его? Присядьте ради бога, и обсудим этот вопрос. . Нет, правда, я больше не буду, если только вы согласитесь.
Она подозрительно посмотрела на меня, и этот подозрительный взгляд несравненно больше пришелся мне по душе, чем все ее чистосердечие и откровенность как следствие равнодушного сердца. Сколько в любви мужчины к женщине звериного, первобытного, если посмотреть на нее просто, а не сквозь призму поэзии! А, впрочем, может быть, это только мне одному так представляется. Как бы то ни было, но она снова села.
-- Скажите мне, в чем мой недостаток?
-- Моя любовь принадлежит другому, -- ответила она.
На этот раз наступил мой черед вскочить.
-- Никому в частности, -- продолжала она, улыбаясь тому выражению, какое появилось у меня на лице, я влюблена только в идеал, но мне, увы, не приходилось встретить до сих пор мужчину, который соответствовал бы этому идеалу.
-- Объясните мне, каков ваш идеал?
-- О, отчасти он походит на вас.
-- Как бесконечно дороги мне ваши слова! Однако, что он делает, чего не делаю я? Говорите прямо! Что он -- вегетарианец, воздухоплаватель, теософ, сверхчеловек -- я попробую сделаться таким же, только слово скажите, Глэдис, - я готов на все!
Она рассмеялась.
-- Хорошо, но если хотите знать, то, во-первых, мой идеал не стал бы говорить такие речи,-- отвечала она -- Он был бы серьезен, обладал бы твердым характером и не поддался бы разом какому-то капризу взбалмошной девочки. Но кроме этого, он должен быть человеком дела, инициативы, человеком, смотрящим смерти прямо в глаза, незнакомым с чувством страха; он должен быть человеком великих дел и пережить неслыханные приключения. Если мне суждено испытать чувство любви, то я полюблю не человека, а ту славу, которой он окружен и которая отразится и на мне. Вспомните про Ричарда Буртона! Когда я прочла его биографию, написанную его женой, я поняла ее любовь к нему. А леди Стэнлей! Читали ли вы ее последнюю главу в ее книге о муже? Вот тип мужчины, на которого женщина способна от всей души молиться, став великой через свою любовь к нему и стяжав всемирное поклонение в качестве вдохновительницы его благородных, возвышенных дел.
Она была так очаровательна в своем возбуждении, что я чуть было окончательно не испортил наши отношения, намереваясь задушить ее в объятиях. Громадным усилием воли я сдержал свой порыв и продолжал отвечать.
-- Все не могут быть Стэнлеями или Буртонами, -- заметил я, -- К тому же, не всякому выпадает на долю гака возможность; по крайней мере мне лично возможность эта никогда не представлялась. Если случай подвернется, я попытался бы.
-- Но поле для геройских подвигов есть повсюду! Именно, в том-то и заслуга такого рода мужчин, о которых я говорю, что они сами их создают. Они умеют дерзать. Их не удержишь в задних рядах. Я такого века никогда не встречала на своем жизненном пути, мне кажется, что я очень близко знакома с ним. Кругом нас столько возможностей для героизма. Мужчинам надлежит совершать подвиги, женщинам -- награждать своей нежностью и любовью героев. Вот хоть бы этот молодой француз, предпринявший на прошлой неделе полет на своем аэроплане. Ввиду состоявшегося уже объявления о его предстоящем полете, он, несмотря на сильнейшую бурю, отважился лететь. Ветром в какие-нибудь двадцать четыре часа его отнесло за пять тысяч миль, и он очутился где-то в центре России. Вот про каких мужчин я говорю. Подумайте о той женщине, которую он любил; подумайте о том, как другие женщин должны были ей завидовать! Вот что я люблю, -- зависть женщин ко мне из-за моего мужа.
-- Я бы проделал то же самое, чтобы понравиться вам.
-- Да, но вы должны решиться на подвиг вовсе не ради того, чтобы мне угодить. Вы должны совершать подвиги потому, что иначе не можете поступить, потому, что этого требует ваша натура, которая жаждет подвига. Вот, например, в своей газете вы описывали происшедший на прошлой неделе в Виганской угольной шахте взрыв; разве вы не могли тогда, несмотря на удушливую атмосферу, все же спуститься в шахту и помочь несчастным рудокопам.
-- Я так и сделал.
-- Но вы об этом ничего не говорили.
-- Для чего бы я начал болтать об этом?
-- Я не знала этого. -- Она посмотрела на меня с большим вниманием, чем обыкновенно - Это было мужественно с вашей стороны.
-- Мне пришлось поневоле быть мужественным, ели хочешь хорошо описать происшествие, то приходится наблюдать его вблизи.
-- Что за прозаический мотив! Этим вы уничтожаете весь романтизм своего поступка. Впрочем, каким бы мотивом вы ни руководствовались, я все же рада за вас. - Она протянула мне свою ручку, но так мило и с таким благородством, что я смог лишь склонить голову и почтительно ее поцеловать. -- По правде сказать, я несколько взбалмошна и мне подчас приходят в голову самые глупые фантазии. А между тем, я настолько сжилась с этими фантазиями, мне они так дороги, что я не в силах от них отказаться. Если мне вообще суждено выйти замуж, то я выйду замуж за человека выдающегося.
-- Почему бы и не так? -- воскликнул с жаром я. -- Именно такая женщина, как вы, и способна вдохновлять мужчин. Вы пробудили во мне жажду к приключениям. Дайте мне случай показать себя, и я ухвачусь за него обеими руками! Впрочем, как вы говорите, мужчины должны создавать возможность, а не идти по протоптанным путям. Кляйва -- простой клерк, а завоевал Индию. Клянусь именем Святого Георга! Я еще сумею показать себя!
Ее рассмешила моя чисто ирландская горячность.
-- Почему бы и нет? -- промолвила она,-- У вас есть все необходимые для этого качества: вы молоды, здоровы, сильны, образованны, энергичны. Я сперва жалела, что вы решились заговорить со мной, а теперь рада, что наш разговор пробудил в вас лучшие чувства.
-- А если мне удастся?
Своей теплой, бархатной ручкой она зажала мне рот.
-- Ни слова более, сударь. Вам надлежало быть в вашей редакции уже полчаса тому назад, но у меня не хватило мужества напомнить вам об этом. Когда-нибудь, когда вы завоюете себе имя, мы еще раз поговорим об этом.
Вот при каких обстоятельствах очутился я в тот туманный ноябрьский вечер в камбервельском трамвае, со сладко бьющимся сердцем твердо решив, не откладывая, совершить подвиг, достойный прекрасной дамы моего сердца.
Но кому на всем земном шаре пришло бы тогда голову, в какие невероятные формы выльется этот подвиг, или какие исключительные пути приведут мен к нему.
Вероятно, читатель сразу не усмотрит связи между этой вступительной главой и дальнейшим моим повествованием, а, между тем, без этого вступления не могло бы быть и самого рассказа, ибо только тогда, когда человека окрыляет мысль совершить большое дело и он со всей душой стремится выполнить первый подвиг, он способен порвать со всем, с чем с детства сроднился и броситься с головой в таинственное, сказочное, не ведомое, которое сулит невероятные приключения и великие награды. Представьте же себе, вы, сотрудники "Ежедневной Газеты", в каком состоянии духа долен был находиться я, ваш ничтожный соратник, в тот достопамятный вечер, когда я весь был одним сплошным стремлением, не теряя ни минуты, совершить подвиг, достойный моей Глэдис!
Из жестокосердия ли или из каприза потребовала она от меня, чтобы ради ее прославления я рисковал своей жизнью? Я тогда не стал разбираться в этом. Да и такие мысли приходят в голову людям более зрелым, а не юноше в двадцать три года в разгар его первой любви.