Мне всегда очень нравился старый ворчливый, круглолицый редактор Мак-Ардль, и я имею основание думать, что и он мне симпатизирует. Разумеется, настоящим хозяином в деле был Бомон, но Бомон обитал в такой разряженной атмосфере, на недосягаемой высоте своего Олимпа, что способен был различать только такие крупные события, как, например, международный кризис или крах кабинета. Время от времени мы удостаивались видеть его следующим в великолепном одиночестве в святая святых, с устремленным вдаль взором и, казалось, что мысли его сейчас где-нибудь на Балканах или Персидском заливе. Он был для нас недосягаем. Но Мак-Ардль являлся его правой рукою и потому мы, грешные, имели дело непосредственно с ним. Когда я вошел в его кабинет, старик ласково кивнул мне головой и сдвинул свои очки на лысину.
-- Ну-с, мистер Мэлоун, по моим сведениям, вы отлично работаете, -- промолвил он с приятным шотландским акцентом.
Я поблагодарил его.
-- Последний взрыв вышел отлично. Хорош был и пожар в Саушварке. Описательная форма вам удается. Что привело вас сегодня ко мне?
-- Просить вас об одной милости!
На его лице отразился испуг, и он старался не глядеть на меня.
-- Та, та, та! В чем же дело?
-- Не могли ли бы вы дать мне какое-нибудь серьезное поручение для газеты? Я сделаю все, что в моих силах, чтобы с честью выйти из положения и доставить вам интересный материал.
-- О каком же роде поручения вы думали, мистер Мэлоун?
-- О любом, лишь бы оно было связано с приключениями и опасностью, мистер Мак-Ардль. Право, я старался бы изо всех сил. Чем поручение окажется опаснее, тем оно будет мне более по душе.
-- Никак приспичило расстаться с жизнью?
-- Не расстаться с жизнью, а найти цель своему существованию.
-- Боже мой, мистер Мэлоун, это звучит очень-очень возвышенно. Боюсь, что время таких романтических настроений миновало. Расходы, требуемые для выполнения специального поручения обыкновенно едва оправдываются добытыми результатами, да, кроме того, подобного рода поручение можно доверить лишь человеку опытному, с именем, импонирующему общественному мнению. Неисследованные белые пространства на карте земного шара почти все исчезли и вряд ли найдутся еще места для романтичных похождений. Впрочем, погодите! -- и лицо его внезапно осветилось улыбкой. -- Эти белые пространства на карте навели меня на одну мысль. Что бы вы сказали, если б
вам пришлось разоблачить вранье одного современного Мюнхгаузена и выставить его в смешном виде? Вы могли бы пригвоздить его как лгуна, кем он по существу и является. Черт возьми, это было бы занятно! Как вам нравится такое поручение?
-- Что угодно, где угодно, я ни перед чем не остановлюсь.
Мак-Ардль на несколько минут погрузился в раздумье.
-- Любопытно, удастся ли вам завязать с этим типом хотя бы самое поверхностное знакомство, -- произнес он наконец. -- У вас есть дар сходиться с людьми; думаю, что это либо животный магнетизм, либо свежая сила молодости, я это по себе знаю.
-- Вы очень добры, мистер Мак-Ардль.
-- Почему бы вам не испробовать счастья с профессором Чалленджером, в Энмор-Парке?
Откровенно говоря, я несколько опешил.
-- Чалленджер! -- вскричал я. -- Профессор Чалленджер, знаменитый зоолог, который проломил череп сотруднику газеты "Телеграф", Бленделлю?
Редактор коварно усмехнулся.
-- Не все ли вам равно? Разве вы не говорили, что желаете дела с приключениями?
-- Сэр, приключения должны быть связаны с делом, -- возразил я.
-- Совершенно верно. Не думаю, чтобы он всегда был таким неистовым. Мне кажется, Бленделль попал к нему в недобрый час или, может быть, просто не сумел к нему подойти. Возможно, что вам больше посчастливится. Наконец, надеюсь, вы будете более тактичны. Вам это дело подходит. Это было бы не плохо для газеты!
-- О профессоре я положительно ничего не знаю, -- сказал я, -- Мне памятно его имя только в связи с вопросом о привлечении его к ответственности за драку с бедным Бленделлем.
-- Вот кое-какие пригодные для вас сведения, мистер Мэлоун. Последнее время я следил за профессором. - С этими словами он вытащил из ящика бумажку, -- Тут вы найдете кое-какие биографические справки о нем. Слушайте:
"Чалленджер, Георг, Эдуард. Род.: Ларгс, Н. Б., 1863 г. Образование: Ларгская гимназия и Эдинбургский университет. В 1892 г. назначен ассистентом при Британском музее. В 1893 г. назначен ассистентом по отделу сравнительной антропологии. В том же году отставлен от должности за неприличную ругань в печати. За научные исследования в области зоологии получил медаль имени Крейстона. Почетный член иностранных обществ, -- гм, тут целая куча разных названий, на целых два дюйма петита. -- Бельгийское общество, Американская академия наук, Ла-Плата и проч. Экс-президент Палеонтологического общества. Отдел X Британской ассоциации и т. д., и т. д. Печатные труды: "Заметки о строении черепа у калмыков". "Отклонения от нормального строения спинного мозга"; масса брошюр, в том числе "Основные ошибки теории Вейсмана", возбудившие горячие прения на конгрессе зоологов в Вене. Излюбленные развлечения: прогулки пешком, лазание по горам (Альпы). Адрес: Энмор-Парк, Кенсингтон В. "
Вот возьмите это с собой. Это все, что у меня сейчас есть для вас.
Я машинально спрятал в карман записку.
-- Виноват, еще один вопрос, сэр, -- сказал я, увидев перед собой белую голую лысину вместо красного круглого лица. -- Мне еще не вполне ясно, с какой целью я должен посетить этого джентльмена. Что интересного он совершил?
И красное лицо снова взошло над бумагами.
-- Два года тому назад он один отправился в глубь Южной Америки. Вернулся оттуда только в прошлом году. Несомненно, был там, но не желает сообщить, в каком именно месте. И после этого принялся однажды рассказывать о своих приключениях, но, встретив недоверие со стороны слушателей, бросил читать лекции и ушел в себя, как улитка в раковину. Либо он видел в самом деле нечто в высшей степени необыкновенное, либо этот человек колоссальный выдумщик и лжец. Последнее вероятнее всего. Есть у него несколько попорченных фотографических снимков, в которые никто не поверил. Из-за встреченного недоверия стал странно раздражителен, -- на праздных любопытствующих бросается точно разъяренный зверь, а репортеров спускает с лестницы. На мой взгляд, он просто опасный маньяк со склонностями к научным изысканиям. Так вот, мистер Мэлоун, это подходящий для вас человек. Ну-с, а теперь ступайте и посмотрите, что вы сможете сделать с ним. Вы достаточно крепко сложены и умны, чтобы заставить считаться с собой. Ничего особенного с вами стрястись не может. Как вам известно, мы стоим под защитой полиции. - И его ухмыляющееся красное лицо снова превратилось в покрытый пучками серого пуха овал лысины. Беседа была окончена.
Я направился в Клуб Диких, но вместо того, чтобы войти туда, облокотился на перила террасы Адельфи и стал в задумчивости смотреть на коричневую, маслянистую воду. На воздухе у меня всегда мысль работает быстрее. Вытащив из кармана записку с биографией профессора Чалленджера, я внимательно перечел ее при свете электрического фонаря. Вот тут-то меня и осенила блестящая мысль!
Как бывалый газетный сотрудник, я ясно понял всю безнадежность для меня завязать знакомство с раздражительным профессором после всего, что я слышал о нем. Но, судя по его биографии и по словам Мак-Ардля, профессор был фанатиком науки. Нельзя ли поддеть его с этой стороны, подумал я. Во всяком случае, надо попытаться!
Я вошел в здание клуба. Только что пробило одиннадцать, и в большом зале было довольно много народа. Перед камином, спиной к входным дверям, сидел в кресле худощавый и длинный мужчина. Когда я подсел к нему, он тотчас же повернулся в мою сторону. Как раз, на мое счастье, это был именно тот человек, которого мне больше всего хотелось встретить. Звали его Тарп Генри, он работал в редакции "Природа". Это было сухощавое, пергаментообразное существо, на первый взгляд производившее впечатление неприступного человека, однако, вопреки своей обманчивой наружности, всегда готового придти людям на помощь. Я сразу же начал с ним разговор на интересовавшую меня тему.
-- Скажите, что вы знаете о профессоре Чалленджере? -- спросил я, усаживаясь напротив него.
-- Чалленджер! -- протянул он с неодобрительной миной.-- Чалленджер, это тот, который любит рассказывать сказки о своем последнем путешествии в Южную Америку!
-- Какие же это сказки?
-- Ах, это была сплошная чушь о якобы открытых им там совершенно невероятных животных. Я думаю, ему самому теперь неловко. По крайней мере, теперь он что-то перестал распространяться о своих открытиях. У него было по этому поводу интервью с агентом Рейтера, но тут поднялся такой гвалт, что он сам был не рад. Это было скандальное происшествие. Один или двое ученых вначале заинтересовались его болтовней, но он быстро отшил их.
-- Каким же образом?
-- Своей грубостью и невозможным поведением. Вот с каким письмом к нему обратился наш славный старик Вэдлей, член Зоологического института: "Президент Ученого института,-- писал он,-- просит профессора Чалленджера принять уверения в искреннем уважении и добавляет, что счел бы за личное для себя одолжение, если бы профессор оказал ему честь почтить своим присутствием ближайшее заседание Ученого института". Ответ последовал непечатный.
-- Что же он ответил?
-- Как говорят, он ответил следующее: "Профессор Чалленджер просит президента Ученого института принять уверения в своем совершенном уважении добавляет, что счел бы за личное для себя одолжение, если бы президент убрался ко всем чертям".
-- Господи!
-- Полагаю, что то же самое, должно быть, воскликнул по получении ответа и старик Вэдлей. Помню начало его речи на ближайшем же заседании: "За всю свою пятидесятилетнюю ученую деятельность..." Да, столь неожиданный ответ совершенно убил старика.
-- Но знаете ли вы еще что-нибудь о Чалленджере?
-- Как вам известно, по профессии я бактериолог, смотрю на жизнь через свой микроскоп и как будто всегда живу в 900-диаметровом микроскопе. Откровенно говоря, я мало интересуюсь всем тем, что доступно невооруженному глазу. Я пионер крайней науки, науки невидимого, и чувствую себя совсем не в своей тарелке, когда приходится сталкиваться со всеми вами -- большими, грубыми и страшными существами. Я слишком замкнут и не люблю смаковать скандальные истории, однако, о профессоре Чалленджере мне приходилось слышать на научных беседах, ибо это человек из той породы людей, мимо которых не проходят. Он в самом деле такой буян, как вы говорите, но он очень талантлив и притом это не человек, а сущая батарея, заряженная вместо электричества жизненной энергией; вместе с тем он страшно груб, дурно воспитан, с большими странностями и без всяких предрассудков. Он даже дошел до того, что стал демонстрировать фотографические снимки небывалых чудовищ, будто бы вывезенные им из Южной Америки.
-- Вы говорите, он со странностями. В чем же они заключаются?
-- У него их не одна, а тысяча; но последняя его мания -- это Вейсман и эволюция. Мне кажется, что на Венском конгрессе но поводу этого вопроса он выдержал бурю негодования.
-- Не можете ли вы передать мне, из-за чего именно поднялась эта буря?
-- Сейчас не могу, но журнал заседания переведен на английский язык. Перевод этот есть у нас в архиве. Быть может, вы пожелаете ознакомиться с ним?
-- О, да. Это как раз то, что мне нужно. Дело в том, что мне поручено интервьюировать этого голубчика и мне необходима какая-нибудь зацепка. Право, чертовски любезно с вашей стороны, что вы хотите мне помочь. Я хоть сейчас готов отправиться с вами, если только для вас не поздно.
Через полчаса я уже сидел в редакции "Природы". Передо мной лежал объемистый том, и я старался разобраться в научной статье "Вейсман против Дарвина", озаглавленной "Резкий протест на конгрессе в Вене. Эволюция перерождения". Хотя в науке я был не особенно силен, а потому не мог сполна уяснить себе рассуждений английского профессора, однако, сразу же убедился, что на Венском конгрессе Чалленджер держал очень решительную и воинственную речь и порядком-таки позлил своих континентальных оппонентов. Мне сразу же бросились в глаза отметки стенографа: "Возгласы негодования", "Шум", "Обращения к председателю с требованием прекращения речи" и т. п. Что же касается всего содержания статьи и ораторских прений, то для моих мозгов они могли бы быть с одинаковым успехом изложены и на китайском языке.
-- Я очень был бы вам признателен, если бы вы перевели мне эту тарабарщину на английский язык,-- сказал я патетически, обращаясь к своему коллеге.
-- Да ведь это же и есть перевод.
-- Если так, тогда я, пожалуй, охотнее возьмусь за подлинник.
-- Положим, тема несколько трудна для неофита.
-- То есть, если бы я только мог извлечь отсюда какую-либо конкретную человеческую мысль, я был бы безмерно счастлив. Ах, вот, кажется, нашел! Смутно, но будто я что-то улавливаю. Надо это сейчас же выписать. Пусть эта фраза послужит связующим звеном между мной и страшным профессором.
-- Больше ничем не могу вам быть полезен?
-- Напротив, напротив; я хотел бы написать ему. Если бы вы только разрешили мне составить письмо и отсюда отправить его, это придало бы ему больший вес.
-- Но этот субъект способен появиться здесь, устроить грандиозный дебош, переломать мебель...
-- Нет, нет, не беспокойтесь; я вам покажу письмо.
Уверяю, вы ничего не найдете в нем подстрекающего, поверьте мне.
-- Ладно, предоставляю в ваше распоряжение кресло и конторку. Там же вы найдете и письменные принадлежности. Только мне очень хотелось бы предварительно просмотреть ваше письмо до того, как вы отошлете его.
Письмо это стоило мне немалого труда, но зато, без хвастовства скажу, оно вышло на славу. С чувством справедливой гордости прочел я его вслух своему критику-бактериологу. Вот его содержание:
"Глубокоуважаемый профессор!
Будучи скромным слушателем естественных наук, я давно уже с горячим интересом слежу за вашими любопытными рассуждениями о разногласиях, существующих между Вейсманом и Дарвином. Я только что имел случай освежить свою память на этот счет, перечитав..."
-- Ну, и здорово же врете! -- проворчал Тарп Генри.
-- "...перечитав ваш превосходный доклад на Венском конгрессе. Ваши в высшей степени ясные и поразительно глубокие выводы являются, насколько я понимаю, последним словом науки в данном вопросе. Между прочим, вы говорите: "Я безусловно против основанного на чисто теоретических данных и ничем не подтвержденного положения, в силу которого каждый организм является микроорганизмом, получившим то или другое строение путем естественного, наследственного развития. Быть может, принимая во внимание позднейшие открытия в этой области, вы признали бы возможным видоизменить несколько свой взгляд на этот вопрос. Не находите ли вы, что эти открытия весьма исчерпывающи ? С вашего разрешения, я осмелился бы просить вас принять меня, чтобы иметь возможность лично изложить вам мои соображения на эту живо интересующую меня тему. Если вы согласны удостоить меня приема, то я явлюсь послезавтра в одиннадцать часов утра.
С истинным почтением, остаюсь искренно вам преданный Эдвард М. Мэлоун".
-- Ну-с, что вы на это скажете? -- спросил я торжествующе.
-- Что ж, если ваша совесть допускает...
-- Я еще никогда не поступал против голоса своей совести.
-- Но чего собственно вы добиваетесь?
-- Мне нужно во что бы то ни стало попасть к нему. А что будет дальше, увидим. Если все хорошо сложится, я не прочь откровенно во всем ему признаться. И если он в душе спортсмен, то ему это должно польстить...
-- Как бы не так! Ждите! Он вам польстит, но для этого вам теперь лучше запастись панцирем или же американской формой для футбола. Ну, пока что до свидания. Ответное письмо будет ждать вас здесь в пятницу, у меня в конторе, если только он вообще соблаговолит что-либо ответить. Это грубый, взбалмошный и опасный характер. Все, кому приходилось по доброй воле или по необходимости иметь с ним дело, прямо терпеть его не могут. Мишень для насмешек студентов, но они его боятся, как огня. Было бы лучше, пожалуй, для вас, если бы вы о нем никогда не слышали.