Не успели мы войти, как навстречу нам из столовой бросилась госпожа Чалленджер. Эта маленькая особа была сильно возбуждена. Она преградила профессору путь, напоминая собой разъяренного цыпленка перед бульдогом. Очевидно, она видела мой "уход", но возвращения моего еще не заметила.
-- Георг, ты чудовище! -- закричала она, -- Ты расшиб того славного юношу?
В ответ он указал в мою сторону пальцем.
-- Да ведь вот он, позади меня, живехонек и здоров.
От неожиданности она на минуту смутилась.
-- Ах, простите, я вас сразу не заметила.
-- Уверяю вас, сударыня, что все обошлось благополучно.
-- Но ведь он, кажется, подбил вам глаз! Какой ты грубый человек, Георг! Всю неделю скандалы и скандалы. Все тебя либо ненавидят, либо смеются над тобой. Терпение мое лопнуло. Эта капля переполнила чашу.
-- Что там полоскать грязное белье, -- прорычал он.
-- Ни для кого это не секрет! -- крикнула она. -- Вся улица, даже весь Лондон... Ступайте, Устин, вы нам больше не нужны... Ты полагаешь, о тебе не судачат? Где твое достоинство? Ты человек, которому надлежало быть ректором громадного университета, где бы тысячи студентов относились к тебе с почтением. Где твое достоинство, Георг?
-- А где твое, моя дорогая?
-- Ты слишком меня изводишь! Ты стал настоящим
людоедом!
-- Пощади меня, Джесси!
-- Да, да, ты превратился в какого-то дикого, ревущего буйвола.
-- Ах, так! За это ты ответишь! -- промолвил он.
С этими словами он приблизился к ней и к немалому моему удивлению, приподняв ее как перышко в воздухе, посадил на высокий пьедестал из черного мрамора, стоявший в одном из углов прихожей. Это была тоненькая колонка, футов в семь вышиной, и миссис Чалленджер с трудом удерживала равновесие. Более смешного зрелища, нежели то, какое представляла собой эта маленькая женщина с испуганным лицом, болтавшимися ногами и сведенной от страха спиной, мне не приходилось видеть.
-- Спусти меня вниз! -- пищала она.
-- Скажи "пожалуйста".
-- Ах ты, грубиян! Сейчас же сними меня отсюда!
-- Пройдемте в кабинет, мистер Мэлоун.
-- Право, сэр.. .-- пробормотал я, в нерешительности смотря на жену профессора.
-- Вот тут за тебя распинается мистер Мэлоун, Джесси. Скажи "пожалуйста", и я тотчас сниму тебя вниз.
-- Ах, ты, чудовище! Пожалуйста! Пожалуйста!
Он тотчас же снял ее с колонки, словно это была какая-то канарейка.
-- Надо уметь себя вести, милочка. Мистер Мэлоун -- журналист. Завтра же он все это тиснет в своем листке, да еще с дюжину экземпляров распространит между нашими соседями. "Странные случаи в семье, принадлежащей к высшему обществу"; а ведь, сидя на этом пьедестале, ты несомненно считала себя принадлежащей к высшему обществу, не правда ли? Затем он состряпает еще столбец: "Причуды брака". Мистер Мэлоун, газетный репортер, любит покопаться в грязи. Не правда ли, мистер Мэлоун? Вашу братию можно бы охарактеризовать одним латинским изречением, которое в переводе означает: свиньи из стада дьявола! Что-с, мистер Мэлоун, разве не так?
-- Вы в самом деле невыносимы! -- ответил я запальчиво.
Он разразился громким хохотом.
-- Теперь мы заключим союз! -- загремел он, выпирая вперед грудь и переводя свой взгляд с жены на меня и обратно, с меня на жену. Затем неожиданно, изменив тон, промолвил: -- Извините за эти семейные шутки, мистер Мэлоун. Я пригласил вас к себе для более серьезной цели, чем наши домашние дрязги. Ступай к себе, дорогая, и не куксись больше,-- При этом он опустил свои громадные лапы на ее плечо. -- Видишь ли, все, что ты говоришь, совершенно справедливо. Я был бы гораздо лучше, если бы следовал твоим советам. Только я перестал бы тогда быть самим собой. Есть много людей несравненно лучше меня, но профессор Чалленджер единственный в своем роде. Так уж примирись с ним, с таким, каков он есть. -- С этими словами он неожиданно громко чмокнул ее в губы. Этот громкий поцелуй поразил меня еще больше, чем все его грубые выходки, -- А теперь, мистер Мэлоун, -- сказал он внезапно полным достоинства голосом, -- прошу вас в кабинет, здесь по коридору.
Мы снова вошли в комнату, из которой каких-то десять минут назад вылетели с таким грохотом. Профессор старательно запер дверь, пододвинул мне кресло и сунул под нос ящик с сигарами.
-- Настоящие Сан-Жуан-Колорадо, -- сказал он. -- Подобные вам, легко возбуждающиеся субъекты, нуждаются в наркотике. Боже правый! Не откусывайте кончика! Отрежьте ножом, и отрежьте с почтением! Ну-с,? теперь присядьте поудобнее и внимательно выслушайте то, что я намерен вам сказать. Если вы ощутите потребность сделать какие-либо замечания, то прошу вас отложить таковые до более удобного случая. Прежде всего, вспомним ваше изгнание из моего дома, которое вы вполне заслужили.
Он погладил бороду и устремил на меня вопрошающий взгляд, точно ожидая от меня возражений.
-- Я перехожу к мотивам, побудившим меня пригласить вас к себе. Причиной тому послужил ваш ответ полицейскому, в котором, как мне показалось, я уловил несколько больше порядочности, чем привык до сих пор встречать в людях вашей профессии. Хотя, несомненно, вы сами являетесь виновником всего происшедшего, все же я не мог не оценить по достоинству проявленной вами некоторой широты взгляда на вещи и свободу от глупых предрассудков. Печальных представителей той породы людей, к которой вы имеете несчастие принадлежать, я привык считать значительно ниже своего умственного уровня. Произнесенные вами слова возвысили вас в моем мнении.
Поэтому, желая поближе познакомиться с вами, я и пригласил вас сюда. Вы можете сбрасывать пепел вашей сигары на японский подносик, лежащий на бамбуковом столике у вашего левого локтя.
Всю эту речь он отчеканил так, как обыкновенно профессор читает лекцию перед своими студентами. Он сидел напротив меня, откинувшись на стуле и выпуская огромное облако дыма; в такой позе, с надменно полузакрытыми глазами, он сильно напоминал колоссальную лягушку. Неожиданно он повернулся ко мне боком, предоставив моему взору лишь небольшую часть своей волосатой головы и красное, торчащее громадное ухо. Он рылся в куче бумаг, по-видимому разыскивая какие-то документы. Наконец, найдя то, что искал, он снова повернулся ко мне лицом, держа в руках нечто вроде засаленного старого альбома.
-- Я намерен побеседовать с вами о Южной Америке, -- заметил он. -- Пожалуйста, никаких замечаний, прошу вас. Прежде всего, я желал бы добиться от вас, чтобы вы поняли, что те данные, которыми я собираюсь с вами поделиться, ни в каком случае не могут быть напечатаны, если только на это не последует моего особого разрешения. А такого разрешения я, вероятно, никогда не дам. Ясно?
-- Но это слишком тяжелое условие, -- пробовал я возразить, -- Я полагаю, добросовестный отчет...
Он решительно положил альбом обратно в ящик стола.
-- В таком случае точка, -- заявил он безапелляционным тоном. -- До свидания!
-- Нет, нет! -- воскликнул я. -- Я принимаю все ваши условия! Насколько я понимаю, у меня нет выбора!
-- Ровно никакого! -- ответил он.
-- В таком случае, обещаю.
-- Честное слово?
-- Честное слово.
Он посмотрел на меня с оскорбительным недоверием.
-- Между прочим, что я могу знать о вашей чести? -- спросил он самым невозмутимым тоном.
-- Но, клянусь честью, сэр! -- вскипел я, -- Вы слишком много воли даете своему языку. Меня еще никто в жизни не осмеливался так оскорблять!
Его, по-видимому, больше заинтересовала, нежели рассердила, моя вспышка.
-- Круглоголовый, -- пробормотал он. -- Брахицефал, сероглазый, черноволосый, с примесью негритянской крови. Кельтской расы, как мне кажется?
-- Я ирландец, сэр.
-- Коренной?
-- Да.
-- Ваша вспыльчивость понятна. Итак, вы дали мне торжественное обещание, что оправдаете мое доверие. Должен заметить, что доверие это далеко не полное, но, тем не менее, я готов поделиться с вами кое-какими сведениями, не лишенными интереса. Вы, вероятно, слышали, что года два назад я совершил поездку в Южную Америку, поездку, которую в истории мировой науки назовут классической. Целью моей поездки была проверка кое-каких выводов, сделанных учеными Валлясом и Бейтсом; проверить эти выводы я мог лишь на месте. Если бы поездка моя и не имела иного результата, все же она была бы отмечена в анналах науки; однако там, на месте, я пережил нечто, открывшее новое широкое поле для исследований... Вы, вероятно, слышали,-- а может быть, в наш полуграмотный век и вовсе не слышали,-- что некоторые местности, прилегающие к Амазонке, исследованы до сих пор только частично и что эта река имеет многочисленные притоки, из которых многие еще даже не занесены на карту. На мою долю выпала задача ознакомиться с этими мало известными областями, изучить их фауну, ибо это изучение должно было дать мне материал для нескольких глав солидного труда по зоологии, труда, который послужил бы оправданием моего существования. Закончив свою миссию, я на обратном пути остановился на ночлег в маленькой индейской деревушке, расположенной у самого устья одного из притоков Амазонки (о географическом положении и названии этого притока я пока умолчу). Туземцы -- краснокожие кукама -- были еще сильным, но выродившимся племенем, и по умственному развитию едва ли ниже наших современных лондонских денди. Во время путешествия вверх по реке мне удалось вылечить несколько заболевших туземцев. Такой успех, разумеется, стяжал мне их благодарность и поклонение; поэтому по возвращении я нисколько не удивился оказанному мне теплому приему. По их жестикуляции я понял, что кто-то сильно нуждается в медицинской помощи и тотчас же последовал за одним из вождей в тесную хижину. Но, войдя туда, я увидел, что опоздал, перед самым моим приходом бедняга испустил дух. К моему удивлению, покойник оказался не краснокожим, а белым, и смею сказать, белым в особенном смысле слова, ибо по цвету его волос и некоторым признакам я установил, что он принадлежал к альбиносам. Одет он был в жалкие тряпки, тело носило следы перенесенных лишений, на лице лежала печать страдания и пережитых невзгод. Насколько мне удалось понять из объяснений туземцев, человек этот был для них совершенно чужим и пришел в их деревню из леса совершенно один, с признаками полного истощения. У его изголовья лежал мешок, и я тотчас же принялся разглядывать его содержимое. Имя его было написано на клочке бумаги, найденном мной в мешке. Мэйпль Байт, Озерная набережная, Мичиган. Вот человек, перед которым я всегда готов снять шляпу. Я не преувеличу, если скажу, что это имя будет стоять рядом с моим, если наука когда-нибудь справедливо разделит заслуги этого достижения.
По содержимому мешка мне не стоило большого труда убедиться в том, что покойный был артист и поэт, искавший новых, неизведанных ощущений. Я нашел также массу отрывков стихотворений. Я не считаю себя сведущим в такого рода вещах, но должен сказать, что эти отрывки произвели на меня впечатление. Затем я нашел путевые наброски, ящик с красками, ящик с цветными карандашами, коробку с цветными мелками, несколько кистей, вот эту изогнутую кость, которая лежит у меня на столе, на подставке, томик Бакстера о "Мухах и бабочках", дешевый револьвер и несколько патронов. Никаких съестных припасов, никаких признаков платья или белья! Либо у него никакого запаса не было, либо он в пути израсходовал его. Таков был багаж этого странного представителя американской богемы... Я уже собрался уходить, как вдруг мне бросился в глаза какой-то предмет, торчавший из кармана его дырявого пиджака. Этот предмет оказался альбомом, который вы сейчас видите перед собой. Он и тогда имел такой же жалкий истрепанный вид. Однако любой черновой листок Шекспира не встретил бы более благоговейного отношения со стороны его счастливого обладателя, чем это случилось с реликвией, случайно очутившейся в моих руках. Вот, возьмите альбом в руки и смотрите страничку за страничкой!
Он закурил новую сигару, откинулся на спинку стула, вперив в меня пристальный и гордый взгляд и следя за впечатлением, которое должен был произвести на меня этот документ.
Я раскрыл альбом, ожидая найти в нем некое откровение, хотя я еще не имел представления о том, какого рода могло быть это откровение. Первая страница разом разочаровала меня, на ней был изображен какой-то толстяк в голубом пиджаке, а под рисунком стояла подпись: Джимми Кольвер в почтовом ялике. Далее следовали маленькие эскизы из жизни индейцев. Затем набросок, на котором фигурировали два лица: откормленный, с лоснящимся, добродушным лицом священник и тощий джентльмен европейского типа. Под наброском было написано -- "За завтраком с братом Христофором в Розарио". Далее несколько страниц занимали эскизы женщин и детей и, наконец, целая серия рисунков животных с такого рода пояснениями: "Речная корова на песчаной отмели", "Допотопные черепахи и их яйца", "Черный ажути под миритовой пальмой", причем последнее животное напоминало огромного борова. Затем следовал целый ряд отвратительных на вид чудовищ с длинными плоскими головами и покрытыми чешуей хвостами. Все эти рисунки ничего мне не говорили, о чем я и заявил профессору.
-- Вероятно, тут изображены крокодилы?
-- Аллигаторы, аллигаторы! Настоящие крокодилы в Южной Америке вовсе не водятся. Между теми и другими такая существенная разница...
-- Виноват, я хотел сказать, что в этих рисунках я не вижу ничего такого необыкновенного, что могло бы подтвердить ваши слова.
Он милостиво усмехнулся.
-- Переверните-ка страницу! -- сказал он.
Я с недоверием последовал его совету. Передо мной был грубый набросок в красках какого-то экзотического ландшафта. Подобие зарисовок, из которых после создаются целые картины. Набросок был сделан второпях, отдельными, резкими штрихами и был похож на эскиз. На переднем плане бледно-зеленой краской была нарисована равнина, покрытая скудной растительностью; равнина, судя по наброску, в глубине возвышалась и сливалась с цепью скал темно-красного оттенка, напоминавших мне своими горизонтальными, своеобразными полосами базальтовые слои. За этими скалами высилась отвесная стена, занимавшая весь задний план рисунка. С правой стороны стояла одинокая пирамидальная колоссальных размеров скала, увенчанная деревом и отделенная от остального массива глубокою пропастью. Над стеной и скалой голубое тропическое небо. По поверхности красного кряжа тянулась узкая полоса зеленой растительности. На следующей странице я нашел тот же самый ландшафт, зарисованный тушью, но значительно увеличенный, так что все детали местности виднелись вполне отчетливо.
-- Ну-с? -- осведомился профессор.
-- Без сомнения, это довольно любопытная формация, -- отвечал я. -- Но я не настолько силен в геологии, чтобы явно признать исключительность этой формации.
-- Исключительность! -- повторил он за мной. -- Да, эта формация -- единственная в своем роде! Невероятная! Никто в мире не подозревает, что в наши дни существует такой феномен. Теперь перейдемте к тексту.
Я перевернул следующую страницу и невольно вскрикнул от неожиданности. Рисунок изображал какое-то совершенно необыкновенное по размерам и внешнему виду животное. Подобные чудовища рисуются больному воображению курильщика опиума или мерещатся человеку в припадке белой горячки.
Голова птичья, с клювом, чешуйчатое туловище, как у гигантской ящерицы, на громадном висячем хвосте торчали заостренные кверху роговидные отростки; вдоль всего спинного хребта шли костистые отростки, напоминавшие по виду петушиные гребешки. Перед чудовищем стояла какая-то смешная фигурка карлика, облаченная в мужской костюм и шляпу-панаму.
-- Ну-ка, что вы на это скажете? -- спросил профессор, с торжеством потирая руки.
-- Чудовищно, невероятно!
-- А как вы полагаете, с чего это он принялся рисовать такого зверя?
-- Основательно выпил, должно быть? -- высказал я свое предположение.
-- И это все, что вы можете по этому поводу сказать?
-- Да, господин профессор, а каково же ваше мнение?
-- Мое мнение таково, что это чудовище существует в действительности и срисовано с натуры.
Я чуть было не расхохотался, но тут у меня промелькнула мысль о возможности вторичного полета с лестницы, и я вовремя удержался.
-- Конечно, все возможно, -- промолвил я поспешно таким тоном, каким обыкновенно говорят с помешанным. -- Но все-таки, не могу не признаться, -- заявил я, -- что эта крошечная фигурка сильно занимает меня. Если бы она изображала краснокожего, можно было бы допустить, что в Америке существует особая неведомая раса людей-пигмеев, но ведь фигурка одета в европейское платье.
Профессор зафыркал подобно дикому буйволу.
-- Вы положительно переходите все границы!-- проворчал он,-- Я не допускал до сих пор возможности подобного тупоумия. Что это, прогрессирующий паралич? Атрофия мозга? Поразительно!
Он был слишком смешон, чтобы на него можно было сердиться. Сердиться на него было пустою тратой энергии; ведь если обращать внимание на всевозможные его дикие выходки, то пришлось бы все время ругаться. Вот почему я ограничился одной кислой улыбкой.
-- Меня поразили размеры фигурки, -- добавил я.
-- Взгляните же сюда! -- воскликнул он, нагибаясь ко мне и тыкая в альбом толстым волосатым пальцем, напоминавшим венскую сосиску, -- Видите это растение позади животного? Вы, вероятно, приняли его за репу или за кочан капусты? Так знайте же, что это пальма магна, а пальмы эти достигают в высоту пятидесяти, а то и семидесяти футов. Неужели вы не догадались, что фигурка эта нарисована не зря, а для какой-то определенной цели? Не мог же художник рисовать с натуры подобное чудовище, стоя перед самой его пастью. Поэтому, чтобы дать представление об относительных размерах человека и животного, он нарисовал и себя. Человек, допустим, был ростом пяти или шести футов. Пальма раз в десять выше.
-- Боже правый! -- воскликнул я, -- Стало быть, вы полагаете, что чудовище... Да, ведь тогда, пожалуй, вокзал Чэринг-Кросс не мог бы вместить этого зверя!
-- Да, говоря без преувеличения, довольно рослый экземпляр, -- примирительно согласился профессор.
-- Но позвольте, -- не сдавался я, -- нельзя же на основании какого-то наброска опрокидывать весь опыт науки!-- Перелистав остальные страницы, я убедился, что больше в альбоме не было ничего интересного. -- Набросок этот, быть может, был сделан под влиянием гашиша, в состоянии невменяемости. Наконец, это может быть следствием бреда, больного воображения. Неужели вы, человек науки, можете защищать подобную несообразность?
Вместо ответа профессор взял с полки какую-то книгу.
-- Вот превосходная монография моего даровитого коллеги, Рея Ланкастера, "Вымершие чудовища", -- сказал он, -- Тут есть один рисунок, который вероятно заинтересует вас. Да вот, нашел! Прочтите-ка надпись: "Предполагаемый вид существовавшего на земле динозавра-стегозавра Юрской эпохи". Одни его задние конечности вдвое больше среднего человеческого роста. Что вы на это скажете?
С этими словами он передал мне раскрытую книгу. Я невольно вскрикнул от удивления, увидев рисунок. Мне сразу же бросилось в глаза сходство между этим представителем животного мира допотопного периода и чудовищем, изображенным в альбоме неизвестного художника.
-- Это, в самом деле, поразительно! -- промолвил я.
-- Но вы все еще не верите в подлинность всех этих данных, не так ли?
-- Это -- совпадение, или же ваш американец видел где-нибудь подобный рисунок и просто запомнил его. В бреду он мог вспомнить очертания зверя и бессознательно зарисовать его.
-- Допустим, что так, -- сказал профессор снисходительно,-- тогда оставим рисунок. Попрошу вас теперь обратить внимание на эту кость, -- Тут он передал мне ту самую кость, которую нашел в мешке умершего путешественника. Длиною она была приблизительно в шесть дюймов; толщина ее немногим превосходила мой большой палец, а на одном из ее концов сохранились остатки высохшего хряща.
-- Какому из существующих животных может принадлежать подобная кость? -- спросил профессор.
Я внимательно осмотрел ее, мучительно вспоминая давно забытые лекции по зоологии.
-- Может быть, эта кость представляет собой сильно развитую человеческую ключицу, -- ответил я после некоторого раздумья.
Жест профессора выразил глубокое презрение.
-- Ключица человека имеет слегка изогнутую форму, эта же кость совершенно прямая. На ее поверхности имеется углубление, показывающее, что там проходила сильная вена, чего не могло бы быть, если бы это была ключица.
-- В таком случае, не знаю, что это такое.
-- Смущаться своего незнания не следует, ибо не только вы, но и все наши ученые-зоологи Кенсингтонского музея, вместе взятые, не могли бы определить, что это за кость,-- Он вынул из коробки маленькую косточку, величиною с горошину.-- Как видите, эта косточка -- одна из частей человеческого скелета и вполне соответствует той, которую вы держите в руках. Сравните, и вы получите представление о размерах зверя. По следам хряща вы можете убедиться, что кость, которую вы держите в руках, принадлежит не окаменевшему, а лишь весьма недавно павшему животному. Ну-с, что вы на это скажете?
-- Пожалуй, у слона...
Лицо его изобразило страдание.
-- Оставьте! Слоны в Южной Америке! Даже при современном состоянии школ...
-- В таком случае,-- прервал я его,-- быть может, это кость тапира или другого какого-нибудь крупного южноамериканского животного.
-- Можете быть уверены, молодой человек, что я кое-что смыслю в этом деле. Эта кость не принадлежит ни тапиру ни другому какому-либо известному зоологам животному. Она принадлежит какому-то громадному, страшно сильному и, судя по всему, очень свирепому животному, живущему на земле и поныне, но до сих пор еще неизвестному науке. Ну-с, я все еще вас не убедил?
-- Во всяком случае, должен признаться, что я в высшей степени заинтересован всем этим.
-- Значит, вы еще не безнадежны. Время от времени в ваших речах теплится разумная мысль. Надо уметь ждать этих мимолетных проявлений. Теперь оставим в стороне умершего американца и приступим к дальнейшему повествованию. Вы, конечно, понимаете, что я был сильно заинтригован и не мог покинуть берега Амазонки, не разузнав хорошенько, в чем тут дело. В моем распоряжении были кое-какие указания относительно того края, откуда явился наш путешественник. Да и одни индейские легенды, собранные мной об этой замечательной стране среди населяющих побережье Амазонки племен, могли послужить мне проводниками. Вам, наверное, приходилось слышать о Курипури?
-- Никогда в жизни.
-- Курипури -- это дух первобытного леса, существо зловещее, мстительное, всесильное; все туземцы стараются избежать встречи с ним. Никто не может хотя бы приблизительно описать его, но, тем не менее, при одном этом имени туземные племена, живущие в бассейне Амазонки, содрогаются от ужаса. Все племена, однако, указывают один и тот же путь, который ведет к этому Курипури. Именно из той местности и пришел американец.
Там, по-видимому, обитало какое-то неведомое, страшное существо. Я поставил себе задачу разузнать, что это такое.
-- И что же вы предприняли? -- Теперь у меня уже прошло всякое желание смеяться. Этот властный человек всецело завладел вниманием и заставил уважать себя.
-- Я преодолел суеверный страх туземцев, страх, доходящий у них до того, что на эту тему они даже боятся разговаривать, и путем доводов, угроз и подарков сумел уговорить двух туземцев последовать за мной в качестве проводников. После многих приключений, которые не стану описывать, пройдя значительную часть пути, о направлении которого я умолчу, мы, в конце концов, добрели до местности, куда еще не ступала нога человека, за исключением моего несчастного предшественника -- американца. Не откажите взглянуть вот на эту штучку.
Он передал мне фотографический снимок 9 на 12 сантиметров.
-- Плачевный вид снимка объясняется тем, -- заметил он, -- что во время обратного путешествия по реке лодка наша опрокинулась, и ящик, в котором находилась пластинка, разбился. Последствия этого бедствия были прямо-таки непоправимы. Почти все пластинки либо оказались вдребезги разбитыми, либо пошли ко дну. Настоящий снимок -- один из тех немногих, которые мне удалось спасти. Этого объяснения вполне достаточно. Я не в настроении обсуждать такого рода вопросы.
Фотография, действительно, была очень не четкой. Пристрастный критик мог вполне свободно истолковать ее ошибочно. На снимке был изображен простой серый ландшафт, и, внимательно всматриваясь, я различил на нем громадной высоты горный кряж, производящий издали ошибочное впечатление водопада. На переднем же плане была изображена равнина, там и сям поросшая лесом.
-- Мне кажется, это тот же самый ландшафт, который нарисован в альбоме, -- сказал я.
-- Да это одна и та же местность, -- ответил профессор. -- Я нашел следы лагеря американца. Теперь взгляните-ка сюда.
То был другой снимок с той же местности, но с более близкого расстояния. Снимок этот был еще расплывчатее первого. Однако я все же различил высокую, увенчанную деревом скалу, стоявшую в стороне от остального кряжа?
-- Я больше не сомневаюсь, -- воскликнул я.
-- И то хорошо, -- проворчал он. -- Мы делаем успехи, не так ли? Взгляните-ка на вершину скалы. Вы ничего там не видите?
-- Вижу громадное дерево.
-- А на дереве?
-- Большую птицу. Он протянул мне лупу.
-- Да, -- сказал я, разглядывая фотографию, -- большая птица сидит на дереве. Как будто у нее очень большой клюв. Я бы сказал, что это пеликан.
-- Не могу похвалить ваше зрение, -- ответил профессор.-- Это не пеликан и вообще не птица. Вероятно, вам будет небезынтересно узнать, что подобный редкий экземпляр мне удалось пристрелить. Это было единственное веское доказательство моих открытий, единственное, которое я мог привезти с собой.
-- У вас, в самом деле, есть этот зверь? -- Наконец-то появилось нечто, более конкретное.
-- Он был у меня. Но с той злополучной лодкой погибло многое. Я потерял его так же, как и свои фотографии. Когда он уже почти скрылся в водовороте воды, я все-таки еще успел схватить его за крыло, часть которого так и осталась у меня в руке. Меня в бессознательном состоянии вынесло на берег, но жалкий обрывок моего ценного доказательства я крепко сжимал в руке. Теперь я могу показать его вам.
И он вынул из ящика что-то такое, что я принял сперва за верхнюю часть крыла летучей мыши.
Это была кость, приблизительно фута два длиной, выгнутая, с одного ее бока свисал кусок кожи.
-- Небывалой величины летучая мышь, -- прошептал я.
-- Ничего подобного, -- сказал серьезно профессор, -- Мне, живущему в атмосфере науки, весьма трудно представить себе такое незнание основных принципов зоологии! Неужели возможно, что вы незнакомы даже с элементарными познаниями сравнительной анатомии. Как можно не знать, что крыло птицы есть не что иное, как ее предплечье, тогда как крыло летучей мыши состоит из трех удлиненных пальцев, соединенных между собой кожей. Перед вами же сейчас кость, которую определенно нельзя причислить к предплечью, и вы можете сами убедиться, что эта с одной стороны прикрепленная кожа висит всего на одной части кости, а потому не может принадлежать летучей мыши.
-- Тогда я больше ничего не могу сказать, -- ответил я, поняв, что мой запас знаний исчерпан.
Он снова взял книгу, которую уже один раз показывал мне.
-- Вот,-- сказал он, указывая на изображение какого-то небывалого летящего чудовища, -- вот превосходная репродукция диморфодонта или птеродактиля.
-- Это прямо поразительно! -- повторил я, -- Ведь, вы -- Колумб науки, открывший затерянный мир. Мне ужасно жаль, что я мог вначале сомневаться, но ведь это, поистине, невероятно.
Профессор прямо мурлыкал от удовольствия.
-- Что же вы предприняли дальше, сэр?
-- Начался дождливый сезон, мистер Мэлоун, запасы пришли к концу. Часть горного кряжа я исследовал, но найти туда путь и взобраться мне не удалось. Пирамидальная скала, на которой сидел подстреленный мною птеродактиль, оказалась более доступной и, благодаря моей привычке лазить по горам, мне удалось добраться до ее середины. Оттуда было гораздо удобнее разглядеть местность на поверхности кряжа. Но, сколько я ни всматривался на восток и запад, мне не удалось увидеть края заросшего плато. Внизу расстилалась болотистая равнина, похожая на джунгли, полная змей, зловредных насекомых и злейших бацилл лихорадки. Все это, вместе взятое, является естественной защитой этой своеобразной местности.
-- Удалось вам заметить там еще какие-либо признаки жизни?
-- Нет, сэр, но за неделю, которую мы провели у подножия кряжа, мы не раз слышали какие-то странные звуки, шедшие сверху.
-- Но зверь, которого нарисовал американец. Как ему удалось это, как вы думаете?
-- Можно лишь предполагать, что американец тоже взобрался на самую вершину скалы и оттуда увидел чудовище. А это говорит нам о том, что туда можно добраться. Но также очевидно, что путь этот не из легких, иначе обитающие там чудовища пробрались бы вниз и населили бы окружающую местность. В этом не может быть сомнения.
-- Но каким же образом чудовища попали наверх?
-- Не думаю, чтобы эту проблему стоило большого труда разгадать, -- отвечал профессор. -- Может быть дано лишь одно объяснение. Южная Америка, как вам должно быть известно, представляет собою гранитную породу. В этой местности много лет тому назад, под влиянием вулканических извержений, могло произойти поднятие почвы. Скалы, на мой взгляд, базальтового происхождения, и, следовательно, они плутонические. Допустим, что некоторая весьма значительная по размерам площадь величиною, скажем, с графство Сассекс, подземными силами оказалась вытолкнутой вверх со всей своей флорой и фауной и отрезанной от остального материка неприступными стенами скал. Спрашивается, каковы же могли быть последствия такой внезапной перемены? Очевидно, тут стали действовать свои, особые законы природы. Различные условия, влияющие на жизнь животных в их борьбе за существование, не коснулись данной площади. Таким образом, здесь могли выжить экземпляры, которые при обычных условиях уже давно исчезли. Заметьте, что птеродактиль и стегозавр принадлежат к Юрскому периоду, а следовательно, их существование на земле нужно исчислять тысячелетиями. Они случайно сохранились благодаря совершенно исключительным условиям.
-- Но вам ничего не стоит убедить ученый мир в непреложности ваших предположений.
-- Я тоже так думал поначалу, но это было очень наивно с моей стороны, -- с горечью промолвил профессор, -- Меня встретили недоверием, объясняющимся отчасти людским тупоумием, отчасти же завистью. А я не такой человек, сэр, чтобы приставать к людям со своими теориями, доказывать им свою правоту и кланяться. При первых же признаках недоверия я решил утаить от людей эти явные доказательства справедливости моих открытий. Все опротивело мне, я возненавидел даже разговор об этом предмете. Когда люди, являющиеся представителями праздной любопытной толпы, врывались в мой дом, я был не в состоянии оказать им приличный прием; признаюсь, что от природы я несдержан и под влиянием раздражения зверею. Мне кажется, в этом вы уже убедились.
Я молча опустил глаза.
-- Жена моя неоднократно журила меня за мое поведение, но я считаю, что всякий порядочный человек поступил бы так же, как и я. Но сегодня вечером я решил показать пример выдержки. Предлагаю вам придти на ученое заседание. -- И он передал мне лежавший на столе входной билет. -- Известный профессор-естественник, Персиваль Вальдрон, прочтет сегодня в половине девятого в здании Зоологического института доклад "О различных периодах развития". Меня пригласили специально, для преподнесения лектору благодарственного адреса от имени собрания. Я решил воспользоваться этим моментом, чтобы тактично и деликатно выдвинуть некоторые положения, могущие заинтересовать слушателей и вызвать у них желание более подробных разъяснений. Ничего воинственного, разумеется; лишь кое-какие намеки на то, что существуют более глубокие проблемы. Постараюсь держать себя в руках, чтобы посмотреть, приведет ли моя сдержанность к более благоприятным результатам, нежели мои прежние попытки.
-- Мне, стало быть, тоже можно присутствовать на заседании? -- спросил я с волнением.
-- Разумеется, отчего же! -- ласково ответил он. -- Он умел быть таким же обаятельным, как и отвратительным в своем раздражении. Улыбка его была положительно обворожительна; все лицо как-то сразу расплывалось, щеки надувались, напоминая пару красных яблок. Из полузакрытых глаз струился свет, точно солнечные лучи, и только по-прежнему зловеще чернела борода. -- Обязательно приходите! Мне будет приятно сознавать, что в этом многочисленном собрании, у меня есть хоть один единомышленник, пусть и весьма несведущий в этом вопросе. Думаю, что народу будет не мало, ибо хотя Вальдрон, на мой взгляд, лишь жалкий шарлатан, однако, он почему-то пользуется большой популярностью. Ну-с, мистер Мэлоун, я уделил вам гораздо больше времени, чем предполагал. Интересы отдельного индивида должны стушевываться перед интересами мировыми. Буду очень рад увидеть вас вечером. Разумеется, что все мною сказанное должно остаться между нами.
-- Но редактор наш, Мак-Ардль, пожелает знать о результате моего посещения.
-- Скажите ему, что захотите и можете, кстати, сообщить ему, что если он еще подошлет ко мне какого-нибудь шалопая из своей газетенки, то я приму его с плеткой в руках. Могу надеяться, что в печать ничего не проникнет. Всего хорошего. Итак, в половине девятого в здании Зоологического института.
Передо мной в последний раз промелькнули красные надувшиеся щеки, кудрявая, иссиня-черная борода и насмешливые, властные глаза профессора. Я раскланялся и вышел из кабинета.