Солнце медленно заходило, заливая багрянцем своих лучей расстилавшуюся передо мною беспредельную равнину Долго-долго, с замирающим сердцем, следил я, не отрываясь, за единственным якорем нашего спасения -- моим краснокожим посланцем. Постепенно его фигура становилась все меньше и меньше, пока не скрылась окончательно, утонув в розовой дымке заката.
Когда я вернулся в лагерь, было уже совсем темно. Последней светлой точкой был красноватый отблеск костра, разведенного Замбо. Единственное, что несколько подбодряло меня, это присутствие верного негра. Но, несмотря на весь ужас моего положения, я все же чувствовал себя бодрее, нежели несколько часов тому назад. Мысль, что наши имена все-таки не погибнут вместе с нами, но, наоборот, станут известны потомкам, значительно ободряла меня.
С ужасом думал я о предстоявшей мне ночи среди разоренного лагеря, но еще страшнее была перспектива провести эту ночь в лесу. На что-нибудь из двух нужно было решиться. Благоразумие требовало бодрствования, но измученное тело победило.
Я влез было на джинговое дерево, но его гладкие и прямые суки были не приспособлены для моей цели, и, заснув, я легко мог бы свалиться с них. Осмотревшись кругом и убедившись, что надежного убежища мне не найти, я запер калитку, развел три костра и, разлегшись на земле, внутри этого пылающего треугольника, тотчас же заснул, как убитый. Меня ожидало радостное пробуждение. На самом рассвете я почувствовал, что кто-то схватил меня за плечо; мгновенно очнувшись от сна, я инстинктивно схватился за винтовку; но тотчас же безгранично обрадовался. В склонившейся надо мной в холодном, утреннем тумане фигуре я узнал лорда Рокстона. Из моей груди вырвался радостный крик.
Это был он и не он. Покинул я его холодным, корректным и безукоризненно одетым джентльменом. Теперь же передо мной стоял бледный, тяжело дышащий, точно после продолжительной погони, человек с дико блуждающими глазами. Его тонкое лицо было исцарапано и в крови, платье висело лохмотьями, шляпа отсутствовала. Пораженный, я с изумлением смотрел на него, но он не дал мне раскрыть рта.
-- Скорей, дружище, скорей! -- крикнул он, собирая наши пожитки,-- Каждая минута дорога. Берите обе эти винтовки. Я захвачу остальные. Забирайте столько патронов, сколько сможете унести. Набейте полные карманы. Кое-что из пищи. Полдюжины банок консервов хватит на первое время. Так, это сделано! Говорить и раздумывать некогда. Бежим, или мы погибли!
Не успев еще, как следует, стряхнуть с себя дремоту и совершенно не понимая, что такое происходит, я как сумасшедший пустился бежать вслед за Рокстоном, держа под мышками винтовки, а в руках банки с консервами. Рокстон бросился в самую гущу кустарника, не обращая внимания на колючки.
-- Сюда! -- проговорил он, задыхаясь и сбрасывая на землю поклажу, -- Надеюсь, здесь мы в безопасности. Они первым делом кинутся в лагерь, но здесь не догадаются искать нас.
-- Что это все значит? -- спросил я, несколько отдышавшись. Куда девались наши профессора? Какой враг преследует нас?
-- Люди-обезьяны, -- ответил он, -- Вот звери! Не говорите громко: у них длинные уши и острые глаза. Зато, насколько я мог судить, обоняние у них не развито. Одним чутьем им нас не разыскать. Где вы пропадали, дружище? И повезло же вам, что вы не попали в нашу передрягу.
Шепотом, в кратких словах, я поведал ему о своих приключениях.
-- Не особенно приятно, -- проворчал он сквозь зубы, когда я дошел до своей встречи с динозавром и провала в яму.
-- Нельзя сказать, чтобы это плоскогорье подходило для курортного отдыха, не так ли? Но до встречи с этими чертями мне и в голову не приходило, какие опасности могут нас ожидать. Однажды я попался в лапы к папуасам-людоедам, но против этой компании те были просто дэнди.
-- Что же, однако, случилось? -- спросил я.
-- Случилось это рано утром. Ученые наши только что поднялись и не успели еще завести своего обычного научного разговора, как вдруг, ливнем посыпались эти проклятые обезьяны. Они сыпались точно яблоки с дерева, которое сильно трясут. По-видимому, они еще до рассвета неслышно подкрались к нам и взобрались на дерево. Одному из них я успел прострелить брюхо, но, прежде чем смогли опомниться, мы все трое очутились на лопатках. Я называю их обезьянами, но это не совсем так: все они оказались вооруженными каменьями и дубинами, несли между собой какую-то тарабарщину и кончили тем, что скрутили нам руки ползучими растениями. Они несравненно развитее всех до сих пор виденных мною во время путешествий животных. Это -- люди-обезьяны. Отсутствующий в нашей науке переходный тип от обезьяны к человеку. Что до меня, то я не пожалел бы, если бы они вообще отсутствовали. Своего раненого товарища они унесли. Из него хлестала кровь, как из поросенка. Потом, усевшись вокруг нас, они стали держать военный совет. От их горящих ненавистью взглядов кровь застывала в жилах. Ростом они с человека, но гораздо сильнее его. Под их красноватыми бровями странно сверкали стеклянные глаза, которые они подолгу таращили на нас. Чалленджер не трусливого десятка, но тут и он, видимо, сдал. Он бешено извивался, силясь сорвать с себя путы, крича в то же время, чтобы с ним покончили разом. Мне даже показалось, что от такого внезапного нападения у него помутился рассудок: так сильно он кричал. Если бы его окружала толпа газетных сотрудников, то и тогда, пожалуй, он бесновался бы не больше.
-- Но что же они сделали? -- спросил я с нетерпением, жадно ловя слова моего собеседника, все время зорко поглядывавшего по сторонам и не выпускавшего ни на минуту из рук заряженной винтовки.
-- Я думал, что нам пришел конец. Однако все неожиданно переменилось. Они лопотали и трещали точно оголтелые. Наконец, один из них стал рядом с Чалленджером. Вы будете смеяться, мой друг, но право же они казались родственниками, похожими как две капли воды. Я не поверил бы этому, если бы не убедился собственными глазами. Эта старая обезьяна, очевидно, главарь всей банды, имела те же самые внешние украшения, что и наш Чалленджер, с той лишь разницей, что у нее все было массивнее и более подчеркнуто. У нее было такое же короткое туловище, широченные плечи, могучая грудь, полное отсутствие шеи, жесткая борода, густые нависшие брови, тот же грозный взгляд. Когда обезьяна встала рядом со связанным Чалленджером и положила свою лапу на его плечо, то иллюзия получилась полная. Семмерли, с которым случился маленький истерический припадок, хохотал до слез, до икоты. Обезьяны тоже хохотали, если только можно назвать хохотом их дьявольские гримасы. Затем они схватили и потащили нас по лесу. Винтовки и некоторые другие предметы они не тронули, вероятно, считая их опасными. Но открытые банки с консервами они захватили с собой. Семмерли и мне в пути досталось изрядно, что видно по моей одежде и царапинам на теле. Они тащили нас прямо через колючий кустарник, так как их собственная кожа не боится ни колючек, ни острых сучьев. Чалленджер же оказался в привилегированном положении. Четыре обезьяны бережно несли его в сидячем положении. Он шествовал подобно римскому императору. Но что это?
До нас донеслось какое-то сухое пощелкивание, напоминавшее стук кастаньет.
-- Это они! -- прошептал мой спутник, заряжая вторую винтовку. -- Заряжайте все винтовки, дружище; живыми они нас не получат! Когда они возбуждены, то всегда издают такие звуки. Черт возьми! Мы докажем, что им здорово достанется, если они наткнутся на нас. Слышите вы их сейчас?
-- Едва-едва. Они уже далеко.
-- Эта партия для нас не опасна, но такие отряды разведчиков, наверное, рассыпаны по всему лесу. Ну-с, теперь я продолжу свой грустный рассказ. Они скоро доставили нас в свой город, состоящий из нескольких сот хижин из сучьев и листьев; хижины расположены в лесу, у края обрыва. Город их находится отсюда на расстоянии трех-четырех миль. Эти твари всего меня истыкали своими пальцами. Мне так и кажется, что я никогда как следует не отмою эти отвратительные следы. Обезьяны тщательно перевязали нас и, положив рядом, ногами кверху, под деревом, приставили стражу с дубинами. Когда я говорю "мы", то следует разуметь Семмерли и меня. Старый добрый Чалленджер был освобожден от пут, посажен на дерево и грыз орехи и ананасы. Он все же ухитрился побросать нам с дерева кое-какие плоды и сам, собственными руками, освободил нас от пут. Если бы вы видели его сидящим на ветвях дерева рядом со своим двойником и слышали его могучий бас, напевающий известный мотив: "Звените вы, колокола!" -- пение, по-видимому, приводило обезьян в благодушное настроение, -- вы, наверное, не удержались бы от смеха; мы же, как вы легко догадаетесь, были совсем не в смешливом настроении. Люди-обезьяны не прочь были предоставить Чалленджеру некоторую свободу действий, но зато за нами смотрели в оба. Громадным утешением для нас было сознание, что вы-то, по крайней мере, на свободе и сохраните наши бумаги... Теперь, дружище, расскажу вам нечто такое, что вас поразит. Вы говорили о кострах, западнях и т. п. Нам же удалось увидеть самих туземцев. Невзрачный народец, маленькие и пугливые. По-видимому, люди владеют одной частью плоскогорья, как раз той, где вы увидели пещеры. Обезьяны же занимают другую часть плато. Между теми и другими идет вечная кровавая борьба. Таково положение дел, насколько я понимаю. Вчера обезьянам удалось поймать с дюжину туземцев и привести их в свой город. Я уверен, что вам никогда в жизни не приходилось быть свидетелем подобного дикого ликования. Туземцы оказались низкорослыми краснокожими. По дороге их до такой степени искусали и исцарапали, что они еле плелись. Двоих из них обезьяны замучили до смерти на наших глазах, причем одному даже вырвали руку из предплечья. Невероятная жестокость. Эти маленькие краснокожие -- мужественный народ. Никто из них не пикнул. Но такое зрелище сделало нас прямо больными. Семмерли упал в обморок, да и сам Чалленджер едва удержался от этого. Кажется, обезьяны ушли?
Некоторое время мы прислушивались, затаив дыхание, но ничто, кроме щебетания птиц, не нарушало тишины леса. Лорд Рокстон продолжал свой рассказ.
-- Итак, мой друг, вы не попали к ним в лапы потому, что они занялись индейцами и попросту забыли о вас. Само собой разумеется, они с самого начала, как вы и говорили, следили за нами с дерева и прекрасно знали, что одного из нас не хватает. К счастью, они занялись своими новыми пленниками, благодаря чему мне и удалось предупредить вас. И нагляделись же мы ужасов. Помните то место у подошвы плоскогорья, где растут острые бамбуки и где мы наткнулись на скелет американца? Это место, как оказывается, находится как раз под самым их городом. Туда-то они и сбрасывают своих пленников. Надо думать, там лежит не один скелет. Казнь пленников на краю пропасти представляет собой целой церемонией. Одного за другим бросают они туземцев в пропасть, причем особенный интерес заключается в том, каким образом погибнет сброшенный: разобьется ли вдребезги о каменистую почву или будет проткнут острым бамбуком. Они удостоили нас этого зрелища. Четверо туземцев были сброшены со скалы таким образом, причем бамбук прошел сквозь их тела подобно вязальной спице, проходящей сквозь кусок масла.
Теперь стало понятно, почему сквозь скелет злосчастного американца пророс бамбук. Мы все, точно загипнотизированные, следили за тем, как злополучные туземцы, описав в воздухе кривую, с размаха летели в зияющую бездну. Конечно, мы ясно сознавали при этом, что за туземцами придет и наш черед.
Однако, к счастью, наши опасения не оправдались. Казнь остальных шести туземцев была отсрочена до сегодняшнего дня. Что же касается нас, то, насколько я понял, мы были оставлены напоследок в качестве лакомства. У Чалленджера еще были шансы остаться в живых, но я и Семмерли несомненно стояли на очереди.
Язык общения обезьян большей частью состоит из жестикуляции, а потому понять их вовсе не так трудно. Тогда я решил, что надо действовать без промедления. У меня уже отчасти составился маленький план. Привести же в исполнение этот план мог один только я, ибо Семмерли совершенно беспомощен, да и Чалленджер не многим большего стоит. Едва только обоим профессорам удалось на минутку очутиться друг против друга, как тотчас же между ними возник горячий спор насчет классификации поймавших нас рыжих дьяволов. Один считал их представителями каких-то явайских дриопитекусов, другой же с пеной у рта утверждал, что они несомненно принадлежат к семейству питекантропусов. Безумие да и только! Черт знает что такое! Зато я, следя за обезьянами, успел подметить их кое-какие слабые стороны. Во-первых, они неспособны бегать на открытом месте, как это может человек: у них короткие, кривые ноги и тяжелые, длинные туловища. Даже Чалленджер мог бы дать несколько очков вперед самому резвому из них. А уж мы с вами свободно оставили бы их далеко позади. Вторая же их слабая сторона заключалась в абсолютном незнании назначения и действия огнестрельного оружия. Я думаю, что они все еще не разобрались, каким образом оказался ранен их почтенный собрат. Если бы нам только посчастливилось добраться до своих винтовок, у нас оказался бы сильный козырь в руках.
Сегодня утром я удрал из их города. Своему телохранителю я дал сильного пинка в его обвисший живот, а сам пустился бежать по направлению к лагерю. В лагере я нашел вас, наши винтовки, и вот теперь мы здесь.
-- А как же наши ученые? -- возбужденно воскликнул я.
-- Да, в самом деле! Нам надо немедленно пойти к ним на выручку. С собой взять их я не мог. Чалленджер сидел на дереве, а Семмерли не годился бы для такого выпада. Единственное спасение было захватить ружья и постараться освободить их. Разумеется, можно опасаться, что обезьяны выместят свою злобу на профессорах и сбросят их. Возможно Чалленджера они пощадят, но Семмерли... С ним-то они не станут церемониться. В этом я глубоко убежден. В силу этих соображений я и считаю, что бегство мое не особенно ухудшило их положение. Зато теперь мы обязаны вернуться и освободить своих товарищей, или же, в случае неудачи, погибнуть вместе с ними. Итак, приятель, приготовьтесь ко всему и мужайтесь. До наступления темноты мы должны вырвать из рук обезьян наших друзей.
Рокстон был рожден вождем. Чем больше опасность, тем он становился энергичнее. Его речь делалась оживленнее, обычно холодные, спокойные глаза горели внутренним огнем, а кончики его донкихотовских усов подпрыгивали от возбуждения. Опасность имела для него притягательную силу. Только в минуту крайней опасности прорывалась его пылкая натура. Он считал опасность еще одной новой формой спорта, гордой игрой человека с судьбой, в которой ставками являлись жизнь и смерть. Даже и без опасения за участь товарищей предстоящая мне авантюра с таким исключительным человеком положительно доставила бы мне наслаждение. Мы уже было собирались вылезти из нашей засады, как вдруг он с силой стиснул мое плечо.
-- Клянусь всемогущим!-- прошептал он, наклоняясь к моему уху. -- Это они.
Невдалеке от нас между деревьями пробиралась партия людей-обезьян. Они шли гуськом, выгнув спины и осторожно переступая своими кривыми ногами. Время от времени они становились на четвереньки и беспокойно поворачивали головы, то вправо, то влево, очевидно прислушиваясь. Они казались маленькими, благодаря некоторой сутуловатости, но все же на мой взгляд рост их достигал пяти, шести футов. Грудь у них была необыкновенно развита, ручищи волосатые, длинные и цепкие. Многие из них были вооружены палицами и издали производили впечатление обросших волосами, уродливых людей. Но они показались только на одно мгновение и сейчас же скрылись в кустах.
-- На сей раз придется подождать, -- промолвил лорд Джон, все время державший ружье наготове.-- Лучшее, что мы сейчас можем сделать, это спокойно лежать здесь до тех пор, пока они не перестанут искать нас. Тогда надо будет попытаться пробраться к их лагерю и неожиданно напасть на них. Часок переждем и двинемся.
Чтобы убить время, мы раскупорили банки с консервами и позавтракали. Лорд Рокстон с самого утра ничего не ел, кроме нескольких плодов, и теперь он принялся уплетать за обе щеки.
Плотно позавтракав, мы взяли свои винтовки и с полными патронов карманами отправились на выручку друзей. Перед уходом, однако, мы позаботились отметить местоположение нашего убежища и сделали зарубки на деревьях с тем, чтобы в случае необходимости укрыться там опять.
Молча, стараясь не шуметь, ползли мы сквозь кустарник, пока не достигли самого края плато, невдалеке от места нашего первого лагеря. Тут мы остановились, и Рокстон сообщил мне свои планы,
-- До тех пор, пока мы среди деревьев, эти монстры имеют над нами преимущество, -- промолвил он, -- Они могут следить за нами, мы же лишены этой возможности. Но на открытом пространстве дело принимает другой оборот. Там мы можем передвигаться скорее, чем они. Поэтому нам придется все время держаться открытой местности. Вдоль края плато деревья попадаются сравнительно реже, чем в глубине плоскогорья. Поэтому мы и должны двигаться здесь. Не спешите, глядите в оба и все время держите ружье наготове. Главное же, ни под каким видом не сдавайтесь, пока у вас остается хотя бы один патрон. Вот вам мой последний совет, дружище.
Когда мы добрались до места нашего первого лагеря, я нагнулся и увидел внизу, у подошвы утесов, нашего доброго старого Замбо, мирно покуривающего трубку. Многое бы я дал за то, чтобы окликнуть его, однако, опасение быть услышанным, удержало меня. Лесная чаща казалась вся переполненной людьми-обезьянами; то и дело до нас доносилось их характерное пощелкивание. В этих случаях мы тотчас же прятались в кустах и сидели неподвижно до тех пор, пока звуки не замирали вдали. Поэтому продвигались мы вперед чрезвычайно медленно. Прошло, пожалуй, уже более двух часов времени, когда по осторожным движениям Рокстона я догадался, что мы близки к цели. Он велел мне остановиться, сам же пополз вперед один. Через минуту он возвратился; его возбужденное лицо так и дышало отвагой.
-- Вперед! -- скомандовал он.--Живее! Кажется, мы, слава богу, не опоздали!
Меня всего затрясло, как в лихорадке, когда я прополз несколько ярдов вслед за Рокстоном и выглянул из-за кустов.
Зрелище, представшее нашим взорам, никогда не изгладится из моей памяти. Оно было до такой степени дико и необычно, что я не нахожу достаточно ярких красок, чтобы точно передать моим читателям всю эту картину.
Если только когда-нибудь мне удастся опять посидеть в удобном кресле Клуба Диких и посмотреть на старую и грязную набережную Темзы, то не покажется ли мне самому все это кошмарным сном? Я даже уверен, что эти воспоминания я сочту за болезнь, за бред своего больного воображения.
Однако попытаюсь изложить свои впечатления, пока они еще свежи в моей памяти. Лежащий же сейчас возле меня человек может подтвердить правдивость моих слов.
Перед нами расстилалась большая зеленая лужайка. Деревья росли в виде полукруга по ее краям. В листве были устроены своеобразные гнезда, очень походившие на наши скворечники. Из гнезд и из окружающей листвы выглядывали бесчисленные люди-обезьяны. То были, очевидно, самки и детеныши. Эта толпа представляла собой как бы фон всей картины и с жадным любопытством наблюдала за драмой, которая также приковала в наши взоры.
На площадке, у самого края обрыва, толпилось несколько сот красноволосых уродливых созданий; некоторые из них поражали своими громадными размерами; своим видом они вызывали чувство глубокого омерзения. Но эти существа, видимо, подчинялись какой-то дисциплине, ибо ни одно из них не переступало черты, по которой они расположились правильным полукругом. В самом центре полукруга находилась небольшая группа краснокожих туземцев. Тела их блестели и отливали бронзой под палящими солнечными лучами. Рядом с ними с поникшей головой и связанными руками стоял высокий белый человек. Вся его фигура выражала ужас и отчаяние. Это был злополучный профессор Семмерли. Эту маленькую группу тесным кольцом окружала стража из людей-обезьян. Бегство было немыслимо. Вправо от них, в некотором отдалении, у самого края обрыва, виднелись две фигуры столь необычного (при других обстоятельствах я сказал бы столь смехотворного) вида, что они невольно приковали к себе мое внимание. Один из них был наш товарищ, профессор Чалленджер. Клочья одежды свисали с его плеч, рубашку у него отняли и его длинная черная, густая борода, казалось, срослась с мохнатой шерстью на его груди. Шляпы на нем не было. Сильно отросшие за время наших странствований волосы дико развевались по ветру.
Казалось, было достаточно только одного такого дня, чтобы превратить этот высочайший продукт современной культуры в отчаянного южно-американского дикаря. Рядом с ним стоял его победитель, глава племени. Рокстон был прав, он, действительно, очень походил на почтенного профессора, только волосы у него были не черного, а красного цвета. Та же коренастая фигура, те же исполинские плечи, те же висящие спереди длинные руки, та же мощная борода, спускавшаяся на волосатую грудь. И только узкий, невысокий лоб и плоский череп представляли резкую разницу с развитым, широким, выпуклым лбом Чалленджера. Во всех других отношениях король обезьян являлся какой-то смешной пародией на профессора.
Все это с быстротой молнии пронеслось у меня в голове.
Между тем, приходилось подумывать о другом, так как драма, видимо, назревала. Две человекообезьяны подхватили одного из туземцев и поволокли его к краю обрыва. Глава племени сделал какой-то знак рукой. По этому сигналу одна обезьяна схватила злополучного краснокожего за ногу, другая за руку. Трижды раскачав свою жертву, они со страшной силой бросили его в бездну. Сила размаха была такова, что тело несчастного сначала высоко взвилось в воздухе и только через несколько секунд с головокружительной быстротой полетело вниз. Едва тело исчезло за краем обрыва, как все обезьянье отродье, за исключением стражи, устремилось к краю плато. Минуту царило мертвое молчание, а затем оно сменилось всеобщим диким радостным воем. Обезьяны начали какой-то дикий танец с ужимками, вопя и размахивая в воздухе своими волосатыми ручищами. Вдоволь насладившись, они снова выстроились в полукруг, в ожидании следующей жертвы.
Наступила очередь Семмерли. Двое стражей схватили его за руки и грубо поволокли на авансцену. Длинное, худое тело профессора извивалось в их руках. Он напоминал щуплого цыпленка, которого собираются зарезать. Ломая руки, Чалленджер что-то отчаянно доказывал стоявшему рядом с ним главе племени. Видимо, он умолял последнего пощадить товарища. Но человек-обезьяна, качая головой, грубо оттолкнул профессора. Это было его последнее действие. Раздался треск ружейного выстрела, и обезьяний король повалился мертвым.
-- Пали в самую гущу! Пали, не стесняйся! -- кричал над моим ухом Рокстон.
Существуют странные душевные бездны, даже и у самого маленького среднего человека. В глубинах ее всегда невидимо копошатся зверские наклонности. У меня очень жалостливое сердце; нередко слезы застилали мои глаза при виде мучений какого-нибудь раненого зайца. Но в тот момент я почувствовал какую-то особенную жажду крови. Я выпускал пулю за пулей, снова заряжал ружье и стрелял без передышки, весь охваченный какой-то дикой жаждой убийства; при этом я орал и выл от радости, как бешеный зверь.
Наши четыре винтовки произвели страшную кровавую баню. Оба стража, державшие Семмерли, валялись убитыми. Профессор, шатаясь, как пьяный, с трудом встал на ноги, видимо не веря своему освобождению. Густая толпа людей-обезьян бросилась врассыпную, оглашая воздух пронзительными криками. Они не понимали, откуда несется на них это дыхание смерти. Они ломали руки, жестикулировали, что-то лопотали, выли, бросались в разные стороны, спотыкаясь о тела убитых товарищей. Затем сразу, точно по сигналу, бросились искать защиты на деревьях. Полянка была усеяна трупами и среди них остались стоять только пленники.
Чалленджер быстро оценил значение момента. Подхватив под руку ошеломленного Семмерли, он пустился бежать с ним в нашу сторону. Двое стражей погнались было за ними, но лорд Рокстон уложил обоих двумя меткими выстрелами.
Мы выбежали к профессорам навстречу, и каждому в руки сунули по заряженной винтовке. Но Семмерли окончательно обессилел и еле-еле передвигал ноги. Тем временем люди-обезьяны успели немного придти в себя и бросились в кусты, стараясь отрезать нам путь к отступлению. Чалленджер и я подхватили изнемогавшего Семмерли, а лорд Рокстон, оставаясь в арьергарде, прикрывал наше отступление, не переставая стрелять в рычащих из-за кустов врагов.
Целых полчаса преследовали нас по пятам эти стрекочущие твари. Но затем погоня стала ослабевать. Видимо, они признали наше могущество и не захотели больше подставляться под наши выстрелы. Когда, наконец, мы достигли своего лагеря и огляделись, то никого уже вблизи не оказалось. Мы были одни.
Так, по крайней мере, нам казалось. Однако мы ошибались. Не успели мы прикрыть колючками калитку, пожать друг другу руки и броситься в изнеможении на траву около ручейка, как послышались чьи-то крадущиеся шаги и до нас донеслись жалобные звуки человеческого голоса. Лорд Джон с винтовкой в руках бросился к калитке и открыл ее настежь. У самого входа лежали распростертые на земле четыре уцелевшие туземца. Дрожа от страха, они, тем не менее, жестами умоляли о заступничестве. Один из них красноречиво указал на близлежащий лес, с выражением неописуемого ужаса на лице. Затем он подполз к Рокстону, обхватил его колени и прижался к ним лицом.
-- Вот история! -- воскликнул лорд Джон, в недоумении теребя свой ус -- Скажите на милость, какого черта, что мы будем делать с этими господами? Встань, встань, братец, и убери свой нос с моих сапог.
Сидевший на земле Семмерли с сосредоточенным видом набивал свою трубку.
-- Наша святая обязанность протянуть им руку помощи, -- промолвил он. -- Всех нас, в том числе и их, вы вырвали из когтей смерти. Честь вам и хвала за это!
-- Изумительно! -- орал Чалленджер, -- Прямо изумительно! Не только мы в качестве отдельных индивидов, но и вся европейская наука будет вам глубоко признательна за наше спасение. Смею заметить, исчезновение профессора Семмерли и мое оставило бы заметный пробел в современной науке по зоологии. Наш юный друг и вы совершили блестящий подвиг.
При этих словах все лицо его озарилось светлой, отеческой улыбкой, но, боже мой, до чего были бы изумлены почтенные представители европейской науки, если бы увидели это свое избранное детище, опору науки, в том жалком состоянии, в каком он стоял перед нами: с взлохмаченными волосами, голой грудью и в жалких отрепьях. Он сидел, держа между коленями металлическую коробку с австралийской бараниной, и собирался отправить в рот огромный кусок. Краснокожие взглянули на него и затем с жалобным воем снова подползли к ногам Рокстона.
-- Ну, не бойся, не бойся, малютка! -- промолвил лорд Рокстон, ласково гладя маленького туземца по голове.-- Он не может спокойно относиться к вашей наружности, Чалленджер, и клянусь Святым Георгом, я отчасти его понимаю. Ну, будет, будет, малыш, это только человек, такой же человек, как и все мы.
-- Ужели только, сэр! -- завопил профессор.
-- Ну, что там говорить; ваше счастье, Чалленджер, что вы, действительно, не совсем такой, как другие. Не будь у вас такого поразительного сходства с обезьяньим королем.
-- Клянусь честью, вы чересчур много себе позволяете, лорд Рокстон.
-- Но ведь это же правда!
-- Прошу вас, сэр, переменить тему разговора. Замечания ваши неуместны и непонятны. Нам предстоит решить вопрос, как поступить с этими индейцами. Как мне кажется, нам бы следовало отвести их домой, если бы мы только знали, где они живут.
-- Это вовсе не так трудно узнать, -- вмешался я, -- Они обитают в пещерах, по ту сторону центрального озера.
-- Наш юный друг знает, где они живут. Мне кажется, что это вовсе не близко.
-- Хороших двадцать или тридцать километров, -- отвечал я.
Семмерли сделал недовольную гримасу.
-- Что касается меня, то я не в состоянии буду пройти такое расстояние. Кажется, эти твари опять завывают. Они напали на наш след.
Не успел Семмерли договорить этих слов, как до нашего слуха явственно донеслась из глубины чащи характерная трескотня наших врагов. Туземцев, видимо, также охватил безумный страх.
-- Мы должны бежать и, как можно, скорее! -- воскликнул Рокстон. -- Вы, Мэлоун, поддерживайте профессора. Индейцы понесут наш багаж. Ну-с, а теперь в путь. Поспешим, пока они не напали на наш след.
Менее чем через полчаса, мы добрались до кустов и спрятались в знакомом убежище. В течение целого дня раздавались возбужденные крики людей-обезьян возле нашего бывшего лагеря. Но в нашу сторону они не догадались направиться, так что всем, и белым, и красным, удалось основательно выспаться за это время.
Я также лег и только собрался вздремнуть, как вдруг кто-то схватил меня за рукав. Передо мной стоял Чалленджер.
-- Вы ведете дневник о наших приключениях и собираетесь издавать ваши записки, мистер Мэлоун? -- спросил он торжественным голосом.
-- Я только для этой цели и нахожусь здесь, -- отвечал я.
-- Совершенно верно. Вы, может быть, слыхали довольно плоское замечание Джона Рокстона по поводу какого-то фантастического... сходства... там...
-- Как же, слышал.
-- Само собой понятно, что подобный намек в ваших мемуарах на мой счет был бы для меня крайне оскорбителен.
-- Я решил придерживаться только одной правды.
-- Дело в том, что лорд Рокстон подчас высказывает какие-то фантастические предположения: он способен дать совершенно нелепое объяснение неизбежному факту преклонения представителей низшей расы перед людьми высшего порядка, всегда покоряющими их своей волею и умственным превосходством. Вы следите за моей мыслью?
-- Вполне.
-- Я полагаюсь на вашу тактичность. -- Затем, после продолжительной паузы он добавил. -- А ведь этот король людей-обезьян в самом деле был тип весьма не банальный. В нем было что-то такое величественное, не правда ли? В высшей степени одухотворенное, характерное лицо? Вы обратили внимание?
-- В высшей степени любопытное существо! -- согласился я.
И профессор, вполне успокоенный, отошел от меня и расположился на ночлег.