Не нахожу слов, чтобы выразить нашим друзьям с Амазонки благодарность за тот ласковый и предупредительный прием, который они оказали нам по возвращении из экспедиции. Особенно я был тронут исключительной заботливостью, проявленной по отношению к нам на всем протяжении нашего пути по Амазонке, сеньоров Пеналоза и других бразильских должностных лиц. Громадное спасибо также и сеньору Перейре из Пара, предусмотрительности коего мы обязаны возможностью явиться в цивилизованный мир не в жалких отрепьях, а в приличествующем обстановке платье. Черной неблагодарностью может показаться наш решительный отказ сообщить своим гостеприимным хозяевам точные данные о посещенных нами краях. Велико было их разочарование, когда мы категорически заявили им, что всякая попытка пойти по вашим следам окажется для них лишь пустою тратою времени и денег. Самые названия различных этапов нашего пути были нами переиначены; я вполне уверен, что сколь бы тщательно ни изучались наши отчеты и сообщения, никому не удастся и за тысячу километров приблизиться к открытой нами стране.
Встретив в Южной Америке небывалое возбуждение по поводу нашей экспедиции, мы сочли его за интерес чисто местного характера. Смею заверить своих друзей в Англии, что нам и в голову не приходила мысль о той грандиозной сенсации, которую произвели мои отрывистые сообщения в Европе. Но не успели мы дойти до Саутгэмптона, как по беспроволочному телеграфу от всевозможных газет на нас посыпались предложения за баснословный гонорар сообщить хотя бы очень краткие сведения о добытых нами результатах. Такая бомбардировка показала нам, какое сильное впечатление произвела наша экспедиция не только в ученых кругах, но также и на широкую публику. По общему соглашению мы, однако, решили воздерживаться от каких бы то ни было сообщений до представления подробного отчета о своих приключениях членам Зоологического института, от которых мы, как выборные, и отправились в далекие края. В Саутгэмптоне нас встретила целая туча корреспондентов, но так как мы наотрез отказались что-либо сообщить, то естественно взоры публики и журналистов обратились на публичное заседание, назначенное на вечер 7-го ноября.
Залы Зоологического института оказались слишком малы для вмещения всех желавших присутствовать при наших сообщениях, а потому заседание было перенесено в залы Queen's Hall на Реджент-Стрит. Как впоследствии выяснилось, и залы Queen's Hall тоже оказались тесны.
Заседание было назначено на следующий день вечером после нашего прибытия.
Само собой, что каждый из нас сперва занялся своими личными интересами.
О своих я пока умолчу. Возможно, со временем я немного успокоюсь и смогу говорить и думать об этом гораздо спокойнее. Читателю известно, какая причина заставила меня пуститься в это полное приключений предприятие. Мне кажется, будет гораздо лучше, если я сперва доведу свой рассказ до конца, ибо возможно придет еще тот день, когда я даже буду рад, что обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Во всяком случае, мне дали повод и возможность увидеть и пережить столько необычных и прекрасных моментов. Как бы то ни было я только приношу благодарность своей судьбе.
Теперь же обращусь к нашим дальнейшим переживаниям. Пока я сидел и придумывал наиболее удачную форму для своего изложения, мой взгляд случайно упал на утренний выпуск газетки за 8-е ноября. Самым лучшим изложением оказалась статья моего друга и коллеги Мак-Дона. Вот что сообщает дружище Мак:
НОВЫЙ МИР!
НЕБЫВАЛОЕ ЗАСЕДАНИЕ В ЗАЛАХ QUEEN's HALL!
ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ!
НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ!
ЧТО ЭТО БЫЛО?
НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА РЕДЖЕНТ-СТРИТ.
(Спец. корреспондент)
"Вызвавшее столько шума в печати заседание г.г. членов Зоологического института, командировавших в прошлом году в Южную Америку выборных для проверки заявлений профессора Чалленджера о существовании там представителей доисторической фауны и флоры, состоялось минувшей ночью в обширных залах Queen's Hall. Это заседание, по справедливости, создало эпоху в истории науки. Вряд ли кто из присутствовавших там когда-либо забудет его сенсационный и необычайный характер. (О, коллега Мак-Дона, какое чудовищное введение!) Билеты были распределены между г.г. членами института и их друзьями, но, как известно, понятие "друзья" весьма растяжимо; неудивительно поэтому, что задолго до восьми часов, т.е. времени открытия заседания, залы Queen's Hall оказались уже битком набиты публикой. Многочисленная толпа, совершенно неосновательно объявившая себя устроителем заседания, начиная с четверти восьмого вечера буквально штурмовала подъезд и наконец ворвалась в залы после ожесточенной свалки, в которой пострадало немало лиц, в том числе инспектор полиции Скобль; у последнего оказалась сломанной нога. В результате этого дикого нашествия, толпа не только заняла все проходы, но также ворвалась и в ложу, предоставленную в распоряжение представителей печати. Около пяти тысяч человек, по приблизительному подсчету, ожидало путешественников. Последние по прибытии тотчас же заняли заранее приготовленные для них места на трибуне, на которой уже восседал весь цвет ученого мира не только Великобритании, но еще Франции и Германии. Швеция также была представлена знаменитым зоологом Сергиусом из Упсальского университета. Путешественников встретили продолжительными и шумными овациями. Все собрание поднялось, как один человек, чтобы их приветствовать. Однако, наблюдательный зритель заметил бы, что среди общего хора приветствий слышались некоторые, дисгармонирующие с настроением большинства слушателей ноты. Хотя по этим признакам можно было ожидать, что дебаты не пройдут совершенно гладко, однако, никому и в голову не приходила мысль о том необычайном обороте, который приняло заседание.
На описании четырех путешественников я не стану останавливаться, ибо их фотографии за последние недели были помещены решительно во всех газетах. Перенесенные ими, по слухам, невероятные лишения и трудности, к счастью, мало отразились на их внешности. Возможно, что борода профессора Чалленджера стала гуще и более растрепана, черты лица профессора Семмерли еще более напоминают аскета, да и фигура лорда Рокстона как будто сделалась еще более гибкой; кожа на лице у всех троих стала темнее под влиянием палящих тропических лучей, но в общем все они выглядели вполне здоровыми. Что же касается нашего представителя, хорошо известного атлета и международного чемпиона футбола, Е. Д. Мэлоуна, то он нисколько не изменился. Взирая на толпу со своего возвышения, он улыбался свойственной ему добродушной, милой улыбкой, так идущей к его открытому, мужественному лицу. (Ну, погоди, Мак, за эти строки ты мне ответишь!) Когда, наконец, приветственный шум улегся и публика заняла свои места, председатель заседания, герцог Дерхемский, обратился к присутствующим с кратким вступительным словом. "В его намерения не входит, -- заявил он, -- пространными речами утомлять внимание собравшейся публики, он только желает отметить, что, по общему признанию, результаты экспедиции во всех отношениях блестящи" (рукоплескания). По-видимому, -- продолжал герцог, -- эпоха романтических приключений еще не миновала; существуют условия, при которых самая необузданная фантазия романиста оправдывается научными исследованиями. К этим немногим словам он считает необходимым добавить, что он от всей души радуется -- вместе со всеми присутствующими -- благополучному возвращению путешественников из трудной и опасной экспедиции, находя, со своей стороны, что всякая катастрофа, которая могла бы постигнуть их, несомненно, причинила бы невосполнимую потерю зоологии" (гром аплодисментов, к которым присоединяется и профессор Чалленджер).
Появление на кафедре профессора Семмерли вызывает новый взрыв энтузиазма; речь оратора то и дело прерывается рукоплесканиями и возгласами одобрения. Речь профессора in extenso (подробно) приведена на столбцах сегодняшнего номера. Подробнейшие же описания приключений уже переданы талантливым пером нашего специального корреспондента, Е. Мэлоуна. Ограничусь поэтому общим содержанием речи профессора. Выяснив вкратце историю возникновения экспедиции и воздав попутно всяческую похвалу много потерпевшему в свое время от недоверия современников и ныне вполне реабилитированному и по праву торжествующему победу профессору Чалленджеру, мистер Семмерли рассказал присутствующим о самом путешествии, тщательно избегая в то же время всяческих точных указаний о дороге на замечательное плоскогорье.
О приключениях личного характера он почти не говорил, предпочитая обратить внимание слушателей на огромное значение для науки произведенных членами экспедиции наблюдений в области животной и растительной жизни плоскогорья. В течение каких-нибудь нескольких недель удалось, по его словам, зарегистрировать сорок шесть новых разновидностей породы колеоптеры и девяносто шесть разновидностей лепидоптеры. С особым вниманием, однако, слушатели отнеслись к его рассказам о крупных животных, по общему признанию ученых, давно исчезнувших с лица земли. Профессор привел длинный перечень этих якобы давно исчезнувших пород, присовокупив, что ближайшее исследование плоскогорья несомненно даст возможность пополнить приведенный им перечень. Он вместе со своими спутниками встретился, по крайней мере, с целой дюжиной таких созданий, которые совершенно неизвестны современной науке. Со временем и эти животные будут надлежащим образом классифицированы и подробно изучены. Между прочим, он упомянул о змее длиною в пятьдесят один фут, с кожею ярко пурпурного цвета, а также о белом животном, очевидно млекопитающем, которое обладало способностью светиться во мраке; и о большом черном ящере, укус которого туземцы считают особенно ядовитым. Кроме этих совершенно новых для науки животных, он отметил множество представителей доисторической фауны, живших во времена Юрской эпохи. Из числа последних он назвал колоссального чудовищного стегозавра, встреченного однажды мистером Мэлоуном у берега озера; такой же стегозавр в свое время был найден в альбоме впервые посетившего неведомый мир отважного американца. Описал профессор также игуанодона и птеродактиля, т. е. два первых чуда, которые они встретили на плоскогорье. Большое впечатление произвело на публику описание свирепых динозавров, неоднократно преследовавших участников экспедиции и превосходивших по своей силе всех доселе виденных зверей. Затем профессор перешел к описанию громадной, отличающейся свирепыми инстинктами птице, фороракусу, и к гигантскому доисторическому оленю, до сих пор водящемуся на плоскогорье. Всеобщее возбуждение достигло своего апогея, когда профессор коснулся таинственных недров центрального озера. Слушая, как этот сухой, не способный к увлечению ученый беспристрастно описывал виденных им чудовищ, трехглазых рыб-ящеров или колоссальных водяных змей; невольно все это казалось сном и хотелось ущипнуть себя, чтобы опять вернуться к действительности. Далее профессор коснулся быта туземцев и необыкновенной породы людей-обезьян, являющихся как бы усовершенствованным видом питекантропуса, водящегося на острове Ява, и наиболее близко подходящих к гипотетическому понятию недостающего звена между обезьяной и человеком. В конце концов, Семмерли развеселил собрание описанием остроумного, но крайне опасного плана Чалленджера совершить спуск на сооруженном им самим воздухоплавательном аппарате и закончил свой доклад сообщением о случайно найденном нами выходе для возвращения в цивилизованный мир.
Можно было надеяться, что после благодарственного адреса, прочтенного профессором Успальского университета, Сергиусом, который выразил безусловно настроение большинства аудитории, прения будут считаться законченными; вскоре выяснилось, однако, что заседание пройдет далеко не так гладко, как предполагалось. В течение всего вечера в публике раздавались временами неодобрительные возгласы, а теперь поднялся со своего места и доктор Джэмс Иллингворт из Эдинбурга, обратившись к председателю собрания за разрешением внести некоторую поправку до вынесения той или другой резолюции.
Председатель: Пожалуйста, сэр, если вы настаиваете на своей поправке.
Доктор Иллингворт: Я полагаю, ваша светлость, что поправка необходима.
Председатель: В таком случае говорите, сэр.
Профессор Семмерли (вскакивал с места): Разрешите мне доложить вашей светлости, что этот человек со времени нашей полемики в "Quarterly Journal of Science" об истинной природе батибиуса является личным моим врагом.
Председатель: Я не считаю себя вправе входить в рассмотрение мотивов личного характера. Слово за вами, доктор.
Профессора Иллингворта было плохо слышно вследствие шума, производимого друзьями отважных исследователей. Были даже попытки стащить его с кафедры. Однако, как человек недюжинной физической силы, обладавший к тому же могучим голосом, профессор и среди шума сумел довести свою речь до конца. С момента выступления доктора стало очевидно, что у него немало друзей и сторонников среди публики, хотя они и составляли меньшинство аудитории. Громадное же большинство, можно сказать, держалось выжидательного нейтралитета.
Доктор Иллингворт начал с признания за профессорами Чалленджером и Семмерли их несомненных заслуг перед наукой. Выразив затем глубокое сожаление по поводу приписывания его выступлению личной неприязни к коллегам, он заявил, что руководствуется исключительно стремлением к научной истине. Занимаемая им ныне позиция одинакова с тою, какую занимал на последнем собрании сам профессор Семмерли. Тогда профессор Чалленджер выдвигал некоторые положения, которые подверглись строгой критике со стороны профессора Семмерли. Теперь же бывший оппонент сам защищает те же положения и полагает, что они свободны от критического исследования. Но основательны ли подобные притязания? ("Да", "Нет" и продолжительный шум, в течение которого в ложе печати слышен громоподобный голос Чалленджера, умоляющего председателя о разрешении вышвырнуть доктора Иллингворта на улицу). Год тому назад, -- продолжал между тем свою речь доктор, -- один человек утверждал известные вещи. Теперь же целых четверо утверждают вещи еще более невероятные. Но разве эти голословные утверждения могут быть признаны неоспоримыми в вопросе, который способен перевернуть вверх дном всю зоологию? Разве мало было случаев возвращения из дальних стран путешественников, распространяющих самые нелепые басни о своих похождениях, которые слишком легкомысленно, увы, принимались на веру. Подобает ли Зоологическому институту следовать примеру легковерной толпы? Он не оспаривает, что г. г. члены комитета отличаются сильным характером и железными нервами. Но человеческая натура -- штука сложная. Даже профессора могут поддаться соблазну славы. Все мы подобно мотылькам хотим быть поближе к свету. Как всякий охотник любит преувеличивать свои похождения, так и всякому корреспонденту лестно сообщить сенсационные известия, и нисколько не стесняясь, когда это необходимо, он дополнит фактическую сторону дела игрою своего воображения. Несомненно, у каждого из членов комитета есть свои причины преувеличивать результаты экспедиции ("Стыдно", "Стыдно!") Доктор заявляет, что он никого не намерен оскорблять. ("Но вы оскорбляете!" Шум). Все эти сообщения о чудовищных зверях и птицах носят крайне индивидуальный характер, они не подкреплены никакими серьезными доказательствами. Что нам предъявили сейчас? Кое-какие фотографические снимки. Допустимо ли в двадцатом веке, при современных технических усовершенствованиях, принимать снимки как исчерпывающее доказательство? Что же, кроме этих снимков, еще имеется? История бегства и спуска по канату, т. е. способ, который недоступен крупным и неуклюжим обитателям плоскогорья, -- быть может, это весьма понятно, но далеко не убедительно. Как было слышно, и лорд Джон Рокстон стал обладателем черепа фороракуса. Пусть ему, Иллингворту, покажут этот достопримечательный череп.
Лорд Джон Рокстон: Этот субъект, по-видимому, хочет выставить меня лжецом? (Страшный шум).
Председатель: К порядку! Тише! Я попросил бы вас, доктор Иллингворт, заключить свою речь и перейти к предлагаемой вами поправке.
Доктор Иллингворт: Ваша светлость, хотя я намеревался еще многое сказать, но подчиняюсь вашему требованию. Итак, я предлагаю от имени собрания поднести профессору Семмерли искреннюю признательность за его занимательный доклад, но тем не менее, прошу считать утверждаемые обоими профессорами положения недоказанными. На мой взгляд, следует еще раз проверить их утверждения, при чем выбрать комитет из большего количества лиц и притом лиц, заслуживающих большего доверия.
Трудно передать ту суматоху, которая произошла в зале после этих слов. Большинство аудитории выражало свое возмущение выходкою доктора криками: "Отставить!", "Возьмите назад свое предложение!", "Вон его!" С другой же стороны меньшинство, а оно все же было довольно значительно, требовало внесения поправки. Слышались возгласы: "К порядку!", "Тише!", "Играйте честно!" В глубине залы на последних скамьях между студентами-медиками завязалась драка. Были пущены в ход кулаки. Только присутствие дам удержало расходившихся слушателей от общей свалки. Внезапно наступила пауза, крики перешли в шепот, и наконец все стихло. Профессор Чалленджер стоял на трибуне. В наружности его и манере себя держать было что-то властное и покоряющее. Когда он поднял свою могучую длань, то вся аудитория как один человек заняла свои места и приготовилась слушать.
-- Многие из присутствующих, надеюсь, еще помнят, -- отчетливо произнес Чалленджер,--что на последнем собрании, удостоившемся моего посещения, разыгрались точь-в-точь такие же глупейшие, безобразные сцены. Тогда главным обидчиком моим был профессор Семмерли, и, хотя он ныне открыто сознался в своих заблуждениях, однако, я все же еще помню, как было дело. Но сегодня из уст только что покинувшего кафедру субъекта я слышал рассуждения еще более оскорбительного характера и, хотя стать на уровень его понимания для меня является некоторого рода унижением, все же постараюсь сделать это, дабы рассеять оставшиеся в уме присутствующих справедливые сомнения насчет выдвигаемых мною положений (смех, шум). Излишне напоминать, что хотя сделать доклад от имени экспедиции и было поручено профессору Семмерли, как главе избранного собранием комитета, но главным действующим лицом все-таки являюсь я, и если экспедиция достигла плодотворных результатов, то таковыми она несомненно обязана исключительно мне. Я доставил этих трех джентльменов до самого места и, как вы слышали, убедил их в справедливости моих первоначальных заявлений. Мы все надеялись, что по возвращении больше никто не усомнится в правдивости наших сообщений. Однако, умудренный горьким опытом, я не преминул привезти с собою доказательства, способные убедить всякого благоразумного человека. Как вам уже сообщил профессор Семмерли, наши фотографические аппараты были сильно помяты разгромившими наш лагерь людьми-обезьянами, при чем большинство негативов оказалось испорченным (аплодисменты, смех и с задних рядов крики: "Нашел дураков"). Я только что упоминал о людях-обезьянах и не могу умолчать, что некоторые из доносящихся до моего слуха звуков очень живо напоминают мне дни пребывания моего среди этих любопытных животных (смех). Несмотря на гибель многих ценных негативов, в нашей коллекции найдется несколько штук, могущих дать убедительное представление о плоскогорье и условиях жизни на нем. Отважится ли теперь кто-нибудь сказать, что наши снимки фальшивы? (Голос: "Да!"; продолжительный шум кончается тем, что некоторых попросту вытолкали из зала). Негативы могут быть проверены специалистами. Какие доказательства могли еще добыть члены экспедиции? Обстоятельства, при каких происходил побег, естественно, не допускали большого багажа. Однако коллекция бабочек и других насекомых, принадлежащая профессору Семмерли, уцелела, а в ней много новых образцов. Разве эта коллекция не является достаточно убедительной? (Несколько голосов: "Нет!"). Кто сказал "Нет?"
Доктор Иллингворт (вставая): Мы утверждаем, что подобная коллекция могла быть собрана не только на доисторическом плоскогорье, но и в любом другом месте (рукоплескания).
Профессор Чалленджер: Несомненно, сэр, нам приходится преклоняться перед вашим научным авторитетом, хотя, насколько мне известно, ваше имя далеко не отличается популярностью. В таком случае оставим в стороне фотографические снимки и энтомологическую коллекцию. Я перехожу теперь к добытым нами различного рода точным сведениям, освещающим некоторые пункты, до сих пор никогда никем еще не разъясненные, например, об условиях существования и привычках птеродактилей (чей-то голос: "Ерунда!", шум). Повторяю, мы можем многое сообщить об условиях жизни птеродактилей. Я могу показать вам картину одного из этих чудовищ, снятую с натуры, надеюсь, она убедит вас...
Доктор Иллингворт: Снимки не служат для нас достаточным доказательством.
Профессор Чалленджер: Вы желали бы видеть оригинал?
Доктор Иллингворт: Несомненно.
Профессор Чалленджер: И тогда бы вы наконец поверили?
Доктор Иллингворт (со смехом): Конечно!
В этот момент разыгралась сенсационная сцена, превзошедшая решительно все, что когда-либо происходило на ученых заседаниях. По знаку профессора наш сотрудник Е. Д. Мэлоун поднялся со своего места и направился в глубь ораторского отделения. Немного погодя он снова появился в сопровождении гиганта-негра. Оба они волочили квадратных размеров ящик. Ящик, по-видимому, был очень тяжел, так как они еле-еле дотащили его до кресла профессора. В зале царило гробовое молчание. Все напряженно наблюдали за тем, что происходило на платформе. Профессор Чалленджер отодвинул крышку ящика. Нагнувшись над ящиком, он несколько раз прищелкнул пальцами. Из нашей ложи мы слышали, как он ласково приговаривал: "Вылезай, миленок, вылезай, дорогой!" Мгновение спустя послышался скрипучий, сухой шум, и из ящика вылезло отвратительное невиданное чудовище, усевшееся на краю ящика. Даже неожиданное падение герцога Дерхемского в оркестр не отвлекло внимания окаменевшей публики от неслыханного зрелища. Морда чудища напоминала морду свирепейшего дракона, когда-либо рожденного самой неистовой фантазией средневекового ваятеля, в выражении маленьких красных, горящих, как уголья, глаз было что-то демоническое и отталкивающее. Его длинный изогнутый клюв был полуоткрыт и усеян двумя рядами острых белых зубов. Плечи были сутуловаты и покрыты чем-то вроде сложенной серой шали! Это был черт, как мы его представляли себе в детстве. Тут среди аудитории началась суматоха; кто-то вскрикнул, две дамы, сидевшие в первых рядах, упали в обморок. Некоторые из находившихся на трибуне отпрянули так, как будто намеревались последовать примеру своего председателя, слетевшего в оркестр.
С минуту можно было ожидать общей паники. Профессор Чалленджер поднял руку, желая успокоить аудиторию, но движение это испугало сидящее рядом с ним чудовище. (Внезапно оно расправило свое странное покрывало, оказавшееся парой громадных кожаных крыльев. Профессор хотел было удержать его за ноги, но опоздал. Оно успело уже подняться с края ящика и медленно полетело, сухо потрескивая своими десятифутовыми крыльями и распространяя вокруг отвратительный специфический запах. Вопли людей, сидевших на галерке, при виде этого летящего прямо на них страшного чудовища с горящими глазами и смертоносным клювом, усилились и довели зверя до сумасшествия. Все быстрее и быстрее кружилось чудовище, стукаясь крыльями о стены и массивные люстры.
-- Окно! Ради бога, прикройте окно! -- вопил профессор, прыгая по кафедре и ломая руки.
Но, увы! Его просьба опоздала. Спустя мгновение летучее существо, стучась на лету о стену, подобно гигантской бабочке, попавшей под колпак лампы, долетело до отверстия и, протолкав в него свое громадное уродливое туловище, исчезло! Профессор Чалленджер, закрыв руками лицо, в изнеможении упал в свое кресло, вся аудитория с облегчением вздохнула, радуясь тому, что опасность миновала.
Но затем.... О! Как найти слова для описания произошедшего. Симпатизировавшее с самого начала путешественникам большинство слилось в одну могучую волну со своими недавними противниками и, перескочив через рампу, хлынуло на трибуну. (Здорово, Мак, здорово!) Те из присутствующих, кто вначале заседания проявил оскорбительное недоверие, теперь старались загладить свою ошибку. Все встали, кричали, волновались, жестикулировали. Вокруг четырех исследователей образовалась плотная толпа.
-- Качать! Качать! -- кричали сотни голосов. В одно мгновение четыре фигуры взлетели над толпой. Они
сопротивлялись напрасно. Даже если бы державшие и пожелали опустить их на землю, то это было бы невозможно, до того плотно окружила их толпа.
-- На Реджент-Стрит! На Реджент-Стрит! -- слышалось со всех сторон.
Затем толпа, колыхаясь, медленно двинулась со своей ношей на плечах к выходу. На улице творилось тоже нечто невообразимое. Там ожидало до ста тысяч народу. Толпа занимала сплошь все пространство между гостиницей Ленгхем и Оксфорд-Цирком. Ошеломляющий гром аплодисментов раздался с появлением над головами толпы четырех неустрашимых героев, освещенных светом электрических ламп. Густая толпа двинулась, запрудив всю улицу, по направлению от Реджент-Стрит через Пэлль-Мэлль, Сент-Джэмскую улицу к Пикадилли. Все движение в центре Лондона приостановилось. Зарегистрирована масса столкновений между демонстрантами -- с одной стороны, полицейскими и шоферами -- с другой. Лишь около полуночи толпа доставила путешественников к подъезду жилища лорда Рокстона, в квартале Альбани, исполнив при этом хором заздравный британский гимн. Так закончился один из самых замечательных дней Лондона".
Мой друг Мак-Дона до сих пор совершенно верно передавал все события, хотя отчасти и приукрасил их. Что же касается меня, то мы нисколько не удивились всему происшедшему на заседании. Быть может, читатель припомнит мою встречу с лордом Рокстоном, одевшимся в своеобразный оборонительный кринолин с целью добыть для Чалленджера экземпляр "чертова цыпленка", как он называл птеродактиля. Упоминал я также о тех трудностях, которые нам причинил при спуске профессорский багаж. Я бы мог также добавить, что и в течение всего обратного путешествия мы немало повозились с этим грязным спутником, исключительно питающимся дохлой рыбой. Я до сих пор не распространялся на эту тему по просьбе Чалленджера, желавшего сохранить в тайне свое сокровище с тем, чтобы в последнюю минуту представить его в качестве неопровержимого доказательства и тем уничтожить своих врагов.
Теперь еще несколько слов о дальнейшей судьбе лондонского птеродактиля. Ничего достоверного о нем неизвестно, но говорили, что его видели сидящим в течение нескольких часов на краю крыши Queen's Hall две кумушки. Перепуганные женщины приняли его за черта. На следующий день в хронике появилась заметка о предании суду бежавшего с поста часового Милеса, охранявшего здание Мальборук-гауз. Во время допроса бедняга напрасно старался убедить судей в том, что он бросил свое ружье и побежал только потому, что внезапно над его головой появился сам дьявол. И вот последнее известие: утром через день команда датского парохода "Фрисланд", отошедшего уже с десять миль от берега Кап-Старт-Пойнта, заметила летящее над морем в юго-западном направлении невиданное существо, напоминавшее, по словам моряков, нечто среднее между крылатой козой и громадной летучей мышью. Если только чудовище последовало природному инстинкту и полетело через Атлантический океан к себе на родину, то весьма вероятно, что последний европейский птеродактиль погиб где-нибудь в морской пучине.
А Глэдис, -- о, моя Глэдис, -- именем которой я назвал озеро, ставшее теперь снова Центральным? Ее имя никогда не станет бессмертным! Как это я раньше не заметил в ней черствости? Разве нельзя было понять уже тогда, когда по одному ее знаку я рад был броситься в огонь и в воду, что ее любовь ничтожна, если она не боится толкнуть человека на опасность и даже смерть? Нередко зарождались во мне подобные мысли, но, вспомнив ее прекрасное лицо, я прогонял их, я обвинял себя -- не ищу ли я в этом поддержки своему эгоизму и малодушию. Любила ли она героизм в чистом его виде? Или же ее прельщала одна слава, доставшаяся ей без усилий и жертв с ее стороны? Или же я теперь мудрствую, когда уже поздно? Это был для меня страшный удар. В первую минуту я совершенно ошалел от неожиданности и почувствовал холодное презрение. Но с тех пор прошла уже целая неделя, у меня был весьма знаменательный разговор с лордом Рокстоном, и все обошлось довольно благополучно, хотя можно было ожидать и худшего. Расскажу все в нескольких словах. Ни одно письмо, ни телеграмма не встретили меня в Соутгэмптоне. Крайне взволнованный, в десятом часу вечера, я помчался к маленькой вилле в Стритхэме. Жива ли моя Глэдис? Но увы, куда девались мечты о встрече с распростертыми объятиями, о наполненных слезами умиления прекрасных глазах, о горячих приветствиях. Ведь ради ее каприза я рисковал своей жизнью! Отсутствие каких-либо вестей уже несколько охладило мой пыл. Но теперь, чувствуя близость возлюбленной, я снова вознесся на облака. Я пробежал по знакомой тропинке, принялся стучать в парадные двери и, заслышав голос Глэдис, оттолкнул опешившую служанку и прямо бросился в столовую, Глэдис сидела на низком пуфе около рояля. В три прыжка я бросился к ней и схватил ее руки в свои.
-- Глэдис! -- крикнул я. -- Глэдис! -- Она подняла на меня удивленные глаза. Тут я заметил, что в ней произошла какая-то резкая перемена. Высокомерный взгляд, плотно сжатые губы, все дышало отчужденностью. Она вырвала свои руки из моих.
-- Что это значит? -- проговорила она.
-- Глэдис! -- продолжал я, -- Что случилось? Ведь вы все та же, моя маленькая Глэдис, не правда ли? Глэдис Энгертон.
-- Нет, -- отвечала она, -- меня теперь зовут Поттс. Позвольте мне представить вам моего мужа.
До чего бывает нелепа жизнь! Я машинально раскланялся и пожал руку какому-то маленькому рыжему человеку, глубоко сидевшему в том самом кресле, которым так недавно пользовался один только я. Мы поспешно поклонились друг другу и сделали какие-то гримасы вместо улыбки.
-- Отец разрешил нам пока пользоваться его виллой. Наша квартира скоро будет отделана, -- заявила Глэдис.
-- О, да, -- пробормотал я.
-- Вы, стало быть, не получили моего письма в Пара?
-- Нет, никакого письма я не получал.
-- Как досадно, письмо мое все объяснило бы вам.
-- И так все ясно, -- ответил я.
-- Я много рассказывала Вильяму о вас. У нас с ним нет секретов. Я очень жалею, что все так вышло. Но ведь, согласитесь, ваше чувство ко мне не могло быть особенно глубоко, раз вы решились отправиться на край света, бросив меня на произвол судьбы. Надеюсь, вы не сердитесь на меня?
-- О, нет, нет, нисколько. Позвольте с вами проститься.
-- Не хотите ли чего-нибудь выпить, -- вмешался в разговор маленький человечек, -- Всегда этим кончается, -- добавил он конфиденциальным тоном, -- Да иначе и быть не может, раз у нас не существует полигамии, не правда ли?
И пока я пробирался к дверям, он залился идиотским смехом, видимо, очень довольный своей шуткой.
Я уже вышел в переднюю, как вдруг внезапная мысль заставила меня вернуться в столовую. Я снова подошел к своему счастливому сопернику, с тревогой уставившемуся на кнопку электрического звонка.
-- Не соблаговолите ли вы ответить мне на один маленький вопрос? -- промолвил я.
-- Конечно, если это возможно... -- ответил он.
-- Каким образом вы достигли своей цели? Искали ли вы с опасностью для жизни какой-нибудь клад, открыли ли полюс, убили ли какого пирата, перепрыгнули ли Ла-Манш? Какой геройский подвиг совершили вы? В чем ваш романтизм?
Он смотрел на меня с удивлением. Добродушное, маленькое лицо его напоминало вопросительный знак.
-- Не находите ли вы, что вопрос ваш несколько интимного свойства? -- наконец, промолвил он.
-- Отлично, еще один вопрос, пожалуйста. Скажите мне, кто вы такой, какова ваша профессия?! -- воскликнул я.
-- Я служу клерком у нотариуса, -- ответил он. -- Я правая рука нотариуса Джонсона, что живет на Чансерилэн, No 41.
-- Спокойной ночи! -- бросил я ему и исчез во мраке, как подобает безутешному герою. Тоска, злоба и смех кипели во мне точно в котле.
Еще маленькая заключительная сценка и тогда я закончу. Вчера вечером мы ужинали все четверо у лорда Рокстона и после ужина, сидя в его кабинете и наслаждаясь сигарами, вспоминали про свои недавние приключения. Странно было видеть в этой совершенно переменившейся обстановке старые, знакомые лица товарищей. Все такой же, как всегда, со снисходительной улыбкой на лице, с полузакрытыми властными глазами, могучей грудью и черной, длинной бородой, Чалленджер, сидевший в кресле и, как обычно, пикировавшийся по какому-то поводу с Семмерли. Последний, с бесстрастным лицом, с неизменной розовой трубкой в зубах, опровергая все приводимые коллегой доводы, тоже выпячивал свою козлиную бородку. И наконец сам гостеприимный хозяин. По-прежнему гордо смотрел он на нас своим орлиным взглядом. По-прежнему в его холодных голубых глазах, напоминавших глетчер, мелькала безумная отвага и огонек юмора. Вот какими они остались в моей памяти.
Был прекрасный вечер, и мы долго засиделись в освещенной красноватым светом комнате лорда Рокстона, когда внезапно он выразил желание что-то сказать нам. Вынув из шкафа ящик с сигарами, он поставил его перед нами на стол.
-- Тут есть одно дело, господа, о котором я хотел поговорить с вами. Сначала я не распространялся о нем. К чему было вселять надежды, которые, быть может, и не сбылись бы. Теперь же я говорю смело, ибо это уже не эфемерные надежды, а действительные факты. Вы, наверное, помните тот день, когда мы наткнулись на птеродактилей? Ну-с, я тогда там нашел кое-что сильно заинтересовавшее меня. Быть может, вы не обратили на это внимания. Урочище представляло собой кратер вулкана, дно которого было густо покрыто синим веществом. Профессор молча, в знак согласия, кивнул головой.
-- В своей жизни я уже один раз видел нечто подобное. То были бриллиантовые копи в Кимберлее. Мысль о бриллиантах с того момента не давала мне покоя. Поэтому я соорудил себе клетку, чтобы оградиться от вонючих обитателей урочища, и в течение целого дня прокопался там с лопатой. Вот что я нашел.
С этими словами он открыл ящик и высыпал его содержимое на стол. Перед нами лежало от двадцати до сорока грубых камней различной величины. Некоторые были величиной с горошину. Другие же с грецкий орех.
-- Быть может, вы найдете, что я должен был тогда же сообщить вам о своем открытии. Я, может быть, так и поступил бы, но зная, что бриллианты расцениваются не столько по своей величине, сколько по чистоте воды и плотности, решил выждать. В первый же день приезда я отнес один из них к знакомому ювелиру и попросил его отшлифовать камень и оценить.
Он вынул из кармана какую-то коробочку из-под пилюль и показал нам дивно играющий, великолепный шлифованный бриллиант.
-- Вот результат, -- промолвил он, -- Спинк оценивает эту кучку, по меньшей мере, в двести тысяч фунтов стерлингов. Разумеется, эти бриллианты принадлежат всем четверым на равных основаниях. Ни о чем другом я и слышать не хочу. Ну-с, Чалленджер, что вы думаете предпринять со своими пятьюдесятью тысячами фунтов?
-- Если вы настаиваете на своем великодушном предложении, -- ответил профессор, -- то на эти деньги я открою частный музей, являющийся издавна моей заветной мечтой.
-- А вы Семмерли?
-- Я отказался бы от преподавательской деятельности и все свободное время посвятил бы классификации меловых инфузорий.
-- Я же употреблю деньги, -- сказал лорд Рокстон, -- на организацию новой, вполне оборудованной экспедиции и вторично отправлюсь на наше старое плато. Ну, а вы, юный мой друг, разумеется, женитесь?
-- Только не сейчас, -- ответил я с горькой улыбкой, -- Если вы не возражаете, то я с удовольствием присоединюсь к вашей экспедиции.
Лорд Джон ничего не ответил, но через стол протянул мне свою загорелую руку.