Послесловие (И. Циперович)
Сборник «Удивительные истории нашего времени и древности» — «Цзинь гу цигуань», появившийся в Китае в конце первой половины XVII в., представляет для нас интерес как литературный памятник, восходящий своими истоками к устному литературному народному творчеству X–XII вв.
Период создания рассказов, вошедших в этот сборник, — конец XVI—начало XVII в. — ознаменован в истории китайской литературы возрождением жанра хуабэнь — краткой записи главной сюжетной линии устного рассказа — и появлением на основе таких хуабэнь повестей, написанных на простом разговорном языке того времени. Этот жанр сыграл исключительную роль в развитии исторического, бытового и фантастического романов.
Такие произведения, вошедшие в сокровищницу китайской литературы, как романы «Троецарствие» — «Сань го чжи янь и» Ло Гуаньчжуна, «Речные заводи» — «Шуй ху чжуань» в версиях Ло Гуаньчжуна и Ши Найаня, «Путешествие на запад» — «Си ю цзи» У Чэнъэня и другие романы и драмы, создавались на основе хуабэнь.
Сборник «Цзинь гу цигуань» появился в период, когда господствующие классы феодального Китая всеми силами стремились удержать в литературе отжившие формы старого литературного языка (вэньянь), классифицируемого современными китайскими лингвистами как «ортодоксальный, чистый» вэньянь — чжэнтун вэньянь,[3] не допуская в свою традиционную литературу ничего от живой струи народного творчества.
В этот период произведения неортодоксального толка, заключавшие в себе элементы разговорного языка — байхуа, — полностью замалчивались, а система схоластического образования путем государственных экзаменов культивировала литературу начетчиков-конфуцианцев, написанную на недоступном народу письменно-литературном языке.
И все же, несмотря на перечисленные обстоятельства, ничто не могло сдержать проникновения живой струи в литературу, и произведения различных жанров, написанные либо целиком на разговорном языке своего времени, либо включающие в себя элементы разговорного языка, существовали в Китае с древних времен. К числу таких произведений следует отнести и рассказы, вошедшие в сборник «Цзинь гу цигуань». Эти обстоятельства и определяют историческое значение данного сборника.
Каково же место сборника «Цзинь гу цигуань» в китайской литературе?
Современный историк китайской литературы Чжэн Чжэньдо в первой главе своей «Истории китайской популярной художественной литературы» — «Чжунго су вэньсюе ши», изданной в 1954 г., прежде всего останавливается на объяснении самого термина «популярная литература» — «су вэньсюе».
Популярная литература, говорит автор, это общедоступная, понятная всем по простоте изложения литература — тунсуди вэньсюе и массовая, народная литература — миньцзяньди вэньсюе. Популярная литература противопоставляется литературе, в которой господствовали отжившие формы непонятного на слух старого литературного языка — чжэнтун вэньсюе.
Популярная народная литература, говорится далее, не просто играет большую роль в истории китайской литературы, но составляет ее основу. Среди многообразия форм популярной народной литературы Чжэн Чжэньдо указывает на повествовательную литературу — сяошо, как на жанр, наиболее распространенный и по бытованию, и по количеству написанных в этом жанре произведений.
Чжэн Чжэньдо, как и его предшественники, выделяют в жанре повествовательной литературы три формы: 1) короткие рассказы — дуаньпянь сяошо, 2) средние по объему произведения — чжунпянь сяошо, 3) большие по объему произведения — чанпянь сяошо. К последней группе автор относит известные романы «Троецарствие», «Путешествие на запад», «Речные заводи» и другие, а к первой — сборник «Цзинь гу цигуань» и его источники.
Основоположник новой китайской литературы писатель Лу Синь одну из глав своей «Краткой истории повествовательной литературы» — «Чжунго сяошо ши люэ» — специально посвящает исследованию источников сборника «Цзинь гу цигуань».
Лу Синь считает, что истоки рассказов, вошедших в «Цзинь гу цигуань», надо искать еще в X–XI вв., когда наряду с литературой господствующего класса феодалов «на рынках и у колодцев», т. е. в народной среде, в городе и деревне, возникает особая литература: устные пересказы известных произведений или самостоятельные рассказы о различных событиях. «Это та литература, которая в свое время называлась „пинхуа“ и которую у нас теперь принято называть „байхуа сяошо“.[4] Так называемые пинхуа — простые рассказы, или байхуа сяошо — рассказы на разговорном языке, или тунсу сяошо — популярные народные рассказы — возникали вместе с зачатками театра, с уличными представлениями. В X–XII вв. (при династии Сун) на улицах больших городов, торговых и культурных центров страны, в особенности же на улицах тогдашней столицы Китая, города Кайфына, рассказчики, так называемые шохуажэнь, собирали вокруг себя толпы народа и либо рассказывали слушателям о событиях старины и о необычайных людях, либо в занимательной форме пересказывали буддийские предания и легенды, либо, наконец, импровизировали рассказы на злободневные темы».
«Сунские рассказы на рынках, — говорит Лу Синь, — заключали в себе морализующий элемент, но все же основная их задача состояла в том, чтобы рассказать о событиях, происходящих на рынках и у колодцев, и тем самым придать этим историям развлекательный характер».[5]
Рассказчики обычно кратко записывали основную сюжетную линию своего повествования, и эта запись — хуабэнь, предоставлявшая рассказчику полную свободу оформления, детализации сюжета и даже вымысла, послужила, как мы уже указывали, основой для многих позднейших повестей, романов и драм. Рассказы с занимательным сюжетом, повествующие о необыкновенных людях и о необычайных происшествиях, были настолько популярны в народе, что в дальнейшем, особенно в XV–XVII вв., их стали собирать в специальные сборники. Сборники эти были весьма многочисленны. Из них в первую очередь мы должны указать на три сборника: «Юй ши мин янь», «Цзин ши тун янь» и «Син ши хэн янь», известные в истории китайской литературы под общим названием «Сань янь» — «Троесловие».
Большая часть рассказов, вошедших в «Цзинь гу цигуань», взята именно из этого «Троесловия». По утверждению одного из европейских синологов, занимавшегося сличением рассказов «Цзинь гу цигуань», взятых из сборника «Син ши хэн янь» (единственного сохранившегося сборника из «Троесловия»), с текстом оригинала, составитель «Цзинь гу цигуань» перенес эти рассказы в свой сборник без малейшего изменения.[6] Составителем трех сборников вошедших в «Троесловие», является писатель и книгоиздатель минского периода Фэн Мэнлун, известный под псевдонимом Мо Ханьчжай (1574–1646).
Определяя место сборников Фэн Мэнлуна в китайской литературе того периода, Лу Синь пишет: «… жанр простых рассказов сунского периода был возобновлен лишь в конце минской династии. Это возобновление шло либо путем сохранения старых текстов (т. е. текстов сунских хуабэнь, — И. Ц.), либо путем их переработки».[7] Среди книг такого рода как на наиболее известную Лу Синь указывает на «Троесловие».
Чжэн Чжэньдо также придает большое значение появлению в свет сборников Фэн Мэнлуна: «Если на грани между минским и цинским периодами (т. е. в конце первой половины XVII в., — И. Ц.) вновь оживает жанр хуабэнь, то мы не ошибемся, если скажем, что обязаны этим в значительной степени деятельности Фэн Мэнлуна».[8]
В собственных повестях и драмах Фэн Мэнлуна, так же как и в повестях и драмах, подвергшихся его обработке, сказывается преимущество Фэн Мэнлуна перед другими писателями его века: стремление к простоте, к правдивому описанию, презрение к фальши, всему неестественному. Драматург и новеллист, Фэн Мэнлун был в то же самое время страстным поэтом-патриотом. Во время вторжения маньчжурских войск в Китай Фэн Мэнлун пишет стихи, призывающие на борьбу с врагом.
Первый сборник Фэн Мэнлуна — «Юй ши мин янь» — появился между 1621 и 1624 г. В сборнике 24 рассказа. Второй сборник — «Цзин ши тун янь» — появился в 1624 г. Сборник «Син ши хэн янь», вышедший в 1627 г. в Нанкине, завершает собой серию сборников Фэн Мэнлуна.
Эта серия вызвала в дальнейшем появление сходных сборников: «Цзюе ши мин янь», «Цзюе ши хэн янь», «Цзюе ши я янь».[9]
Среди других сборников периода Мин, сохранивших рассказы, построенные на материале сунских хуабэнь, и послуживших источником для сборника «Цзинь гу цигуань», следует указать:
1) «Цюань сян гу цзинь сяошо», включающий в себя 40 рассказов и вышедший в свет между 1621 и 1624 г.;
2) «Пай ань цзин ци», вышедший в 1627 г. и составленный Лин Мэнчу, известным под псевдонимом Цзи кун гуань чжужэнь; в сборник вошло 36 рассказов; в 1632 г. под тем же заглавием появляется продолжение этого сборника.
Большая часть перечисленных сборников до нас не дошла. Те же из них, что сохранились полностью или частично, представляют собой редкость.
В своем исследовании об источниках «Цзинь гу цигуань» Чжэн Чжэньдо обращает внимание на ценность «Цзинь гу цигуань» как литературного памятника: «Судьба сборников простых рассказов очень плачевна: несмотря на то, что эти сборники официально запрещены не были, они бесследно исчезли. От таких сборников, которые в течение 300–400 лет были самой распространенной и популярной литературой, фактически остался лишь один „Цзинь гу цигуань“».[10]
Таким образом, этот сборник является единственным дошедшим до нас источником, на основании которого мы можем судить о характере популярных в народе рассказов XV–XVII вв., об их сюжетах и героях, о литературном стиле и языке.
Сборник «Цзинь гу цигуань» увидел свет между 1632 и 1644 г., а затем неоднократно переиздавался и «был так же распространен и широко известен, как великие произведения „Троецарствие“, „Речные заводи“, „Сон в красной башне“».[11]
О составителе «Цзинь гу цигуань» мы ничего не знаем, как ничего не знаем и об авторах рассказов, вошедших в этот сборник. Распространение рассказов неизвестных авторов было в то время явлением обычным. Следует учесть, что в последние годы периода Мин (начало XVII в.) разложение государственно-бюрократического аппарата достигло наивысшего предела. И при дворе, и на местах царили взяточничество и произвол. Нетрудно себе представить, каково было положение в стране в эти годы, если даже в донесениях правительственных цензоров того времени мы читаем следующее: «…алчные и мерзкие чиновники наводнили собой всю страну. Каждый раз, когда император посылает их на ревизии (различных областей и районов, — И. Ц. ), они пользуются этим, как удобным случаем для наживы. Правители на местах подкупают таких ревизоров взятками и боятся лишь того, как бы взятка не показалась им недостаточной».[12] В донесении другого цензора читаем: «Императорские ревизоры получали в дар от местных управлений до 20–30 тысяч серебром; если в данной местности появлялся новый ревизор, это означало, что в сотни и тысячи раз увеличивались те тяготы, которые ложились на плечи народа».[13]
Неудивительно, что рассказы, воспевающие героику прошлого, восхваляющие деяния «необычных» людей — правдивых судей, неподкупных чиновников, благородных гетер и т. п., — осуждающие продажность и взяточничество, являлись оппозиционными к существующему положению вещей, отражали отношение народа к царившему произволу.
Естественно, что авторы таких повестей предпочитали оставаться неизвестными, дабы не навлечь на себя гнев сильных мира сего, а произведения подобного рода — и не только рассказы, но и знаменитые романы того времени — игнорировались литераторами, принадлежащими к господствующему классу. Составители «Сыку цюань шу цзунму тияо» — подробно аннотированного каталога-библиографии императорских библиотек XVIII в. — не могли обойти молчанием наличие сяошо (рассказов и романов) — жанра, представленного наиболее обильно в литературе того времени.
Однако составители данного каталога не могли отказать себе в удовольствии опорочить произведения этого жанра. Они заявляли, что, несмотря на обильное распространение в эпоху Тан, Сун и далее рассказов и романов (сяошо), среди произведений этого жанра «поистине, было немало таких, которые полны фальши и лжи, в которых отсутствует правда, проповедуется лишь разврат и беспутство и которые, тем самым, смущают слушателей. Как исключение, встречаем мы среди них… произведения, расширяющие кругозор и пополняющие знания».[14]
Нетрудно себе представить, что составители официального каталога называли «фальшью и ложью» ту самую жизненную правду, которую читатель находил в большинстве произведений этого жанра.
И все же, несмотря на то, что рассказы не входили в старое китайское понятие литературы, несмотря на то, что старые китайские критики и библиографы обходили молчанием сборник «Цзинь гу цигуань», сборник этот пользовался большой популярностью в широких кругах китайских читателей, и «почти не было человека, который не знал бы этого сборника».[15] Понятно, что рассказы, написанные на разговорном языке того времени, доступные простому, а не только «ученому» читателю из привилегированных кругов, рассказы с занимательным сюжетом, часто хорошо известным читателю по народным легендам и драмам того периода, не могли не привлекать к себе внимания.
Само название сборника — «Удивительные истории нашего времени и древности» — говорит о том, что в рассказах пойдет речь о чем-то удивительном, необычном, необыкновенном. В чем же выражается это удивительное, необычное? Это, с одной стороны, элементы фантастики и вымысла, вмешательство чудесных сил, с другой — описание приключений, необычных, редко встречающихся случаев в жизни вполне реальных героев. Введение элементов фантастики, наличествующих в тех или иных рассказах в большей или в меньшей степени, преследовало две цели. Во-первых, сделать рассказ более увлекательным, облечь его в те формы, которые помогали рассказчику, — не надо забывать, что рассказы «Цзинь гу цигуань» восходят к устным рассказам, — заинтересовать, привлечь к себе как можно больше слушателей. Фантастический рассказ и был одной из форм, удовлетворявших этим требованиям. Таким образом, фантастика в этих рассказах — не самоцель, а сюжетная завязка, облеченная в ту форму, которая наиболее легко воспринималась слушателем. Во-вторых, фантастический элемент вводится в тех случаях, когда в условиях реальной действительности справедливое разрешение конфликта оказывается невозможным, а моральное чувство слушателя требует именно справедливого разрешения его. Поэтому в этих рассказах нет резкой грани между необычным в действительности и фантастикой, вымыслом. Второе служит логическим продолжением первого. В одном случае справедливость восстанавливается сильными мира сего — владетельными князьями, мудрыми чиновниками, и это необычно; в других случаях на помощь приходят чудеса, вымысел.
В обстановке борьбы за должности, в обстановке, где царят взяточничество и обман, вмешательство чудесных сил приходит на помощь авторам довольно часто. Так, талантливому, но бедному человеку Чжу Майчэню гадатель предсказывает, что в пятьдесят лет он непременно прославится. Предсказание сбывается: Майчэнь становится уездным начальником.[16] Сун Цзиня в его несчастьях выручает буддийский монах; магическое воздействие на судьбу героя оказывает буддийская сутра «Цзиньган цзин».[17]
В некоторых рассказах, удивительно правдивых по своему содержанию, чудесные силы вводятся лишь для того, чтобы восстановить попранную справедливость, вознаградить добро, наказать зло. Буддийский монах, которого похоронил Сун Дунь, дарует ему сына и спасает его сына от всяческих несчастий.[18] Пэй Ду, который по предсказанию гадателя должен был умереть в нищете, в награду за свои высокие моральные качества получает в дар от неба долгую жизнь, богатство, и славу.[19] В рассказе «Ду-десятая в гневе бросает в воду ящик с драгоценностями» молодой человек, обманувший гетеру, сходит с ума и умирает. Сунь Фу, собиравшийся нечестным путем переманить гетеру, тоже умирает. Лю Юйчунь вознагражден за добро.
Фантастическая струя этих рассказов, элементы вымысла сочетаются во многих рассказах с подлинно реалистическим описанием.[20] Так, очень правдиво звучит описание образа жизни и мыслей мелких чиновников, главарей нищих, столичных гетер, молодых барчуков, алчных начальников. Перед нами реалистически раскрываются образы начальника уезда Ван Цэня,[21] молодого карьериста Мо Цзи,[22] богача-живодера Цзинь Чжуна[23] и других.
Выводя в своих рассказах ряд отрицательных образов, являющихся характерным порождением социальных условий той эпохи, авторы рассказов тем самым как бы выражают протест против режима взяточничества, коррупции, царивших в чиновничьей среде феодального Китая и достигших особенно больших размеров в последние десятилетия правления династии Мин.
Однако авторы минского периода не могли еще понять, что решающее значение для развития китайского общества того периода имели не пассивные протесты отдельных лиц, а крестьянские восстания и войны, которые заполняли собой всю историю средневекового Китая; не могли понять того, что «только эта классовая борьба крестьянства, только эти крестьянские восстания и войны и были истинными движущими силами исторического развития».[24] Авторы рассказов не придавали значения нараставшему в стране крестьянскому движению, и протест их поэтому носит ограниченный характер. Этот протест выражается, с одной стороны, в обличении взяточничества, продажности и прочих пороков феодального общества, с другой — в проповеди добра. Не случайно, что в данных рассказах в роли положительных героев выступают обычно представители городских низов или мелких чиновников. Представители господствующего класса в роли положительных героев — это либо ученые, писатели и поэты, широко известные и любимые в народе, либо те редкие правители и министры, чьи действия в глазах населения олицетворяли собой бескорыстие, справедливость, добродетель.
В ряде случаев некоторые рассказы на первый взгляд могут показаться простым повествованием о добродетелях знати, восхвалением благородных чувств и поступков представителей господствующих классов. Однако, как правило, сюжет служит авторам этих рассказов лишь фоном для вскрытия социальной несправедливости и зла. Так, рассказ «Пэй Ду, князь Цзиньчжоу, справедливо возвращает чужую невесту», где прославляется поступок министра-богача Пэй Ду, является по существу сатирой на чиновников, беззаконно грабящих народ, на льстивых сановников, идущих на воровство, шантаж, растрату ради того лишь, чтобы угодить высшим, на министров типа Хуан Фубо и Чэн И, которые «жестоко грабили и разоряли простой народ, а народные деньги расходовали без всякого толку».[25] В этом же рассказе показано, насколько распространенным явлением была покупка чинов. Только перед человеком с деньгами и связями были открыты все пути и дороги.
Весь рассказ «Лу Нань, любитель поэзии и вина, не посчитался с уездным начальником», повествующий о различных перипетиях в судьбе поэта-богача Лу Наня, является обличением произвола, козней и злоупотреблений властью, которые беззаконно чинят как местные начальники, так и представители чиновничье-бюрократического аппарата столицы. Если вспомнить, как обошелся начальник уезда с Лу Нанем, нетрудно себе представить, какие бесчинства творили местные власти по отношению к простым крестьянам.
В условиях старого феодального Китая талантливый, но бедный человек не мог выдвинуться и занять подобающее место в обществе. Герой новеллы «Чудачества Тан Иня», талантливый поэт, живописец и каллиграф конца XVI—начала XVII в. Тан Инь не допущен к государственным экзаменам на чиновную степень и лишен должности из-за интриг завистников.
Только богатые люди имеют повсюду доступ. Из новеллы «Ду-десятая в гневе бросает в воду ящик с драгоценностями» мы узнаем о том, что лица, сдавшие государству зерно, приобретали право зачислять своих детей в училище Гоцзыцзянь, где молодые барчуки завязывали выгодные знакомства и готовились к будущей карьере. Однако молодые люди, обучавшиеся в таких училищах, вместо занятий увлекались посещением столичных гетер.
Люди, которым удалось выдвинуться и занять высокую должность, стыдятся своих прежних друзей, отрекаются от своих родственников. Так, студент Мо Цзи, женившийся ради денег на дочери главаря нищих и получивший на средства жены степень и должность, начинает стыдиться своего «низкого» родства и не останавливается перед убийством своей собственной жены, могущей помешать его дальнейшей карьере. Устами Сюй Дэхоу автор издевается над такими людьми.[26]
Как правило, разоблачая зло, господствовавшее в современном им обществе, авторы рассказов вуалируют свой протест обращением к истории. В назидание продажным чиновникам своего времени, они обличают зло и несправедливость прошлых веков. Так, в уста Ли Бо, говорящего о режиме танской династии, автор вкладывает свое суждение о беспорядках, царивших в Китае минского периода: «При нынешних правителях… в государственных делах царит беспорядок и хаос, честность и справедливость совершенно исчезли; те, кто занимаются попрошайничеством и вымогательством, поднимаются на высокие посты; тот, кто дает взятки, получает ученую степень».[27]
Выступая против злоупотреблений, свивших себе гнездо в правительственном аппарате, авторы рассказов сочувствуют героям, рвущим со своей средой. Порядочные люди стыдятся находиться в компании чиновников, равнодушных к несчастьям других; они уходят со своих должностей, удаляются от двора, от государственной службы, заявляя тем самым свой искренний, хотя и пассивный по своей форме, протест против злоупотреблений. Так, поэт Ли Бо отказывается от высоких постов при дворе;[28] Пэй Ду, не пожелавший быть в одной компании с продажными министрами, удаляется от государственных дел.[29]
Симпатии автора на стороне людей «удивительных», «необычных»: неподкупных министров и чиновников, верных гетер, честных нищих.
Одной из причин популярности в китайском народе сборника «Цзинь гу цигуань» является то обстоятельство, что авторы вошедших в этот сборник рассказов в большинстве случаев в качестве героев выводили не вымышленных, а реальных лиц, имена и жизнь которых были хорошо известны всем и о которых ходила много всяких историй.
Таковы, например, рассказы о поэтах Ли Бо, Тан Би и Лу Нане. Нередко в этих рассказах содержатся историко-биографические сведения, представляющие познавательную ценность.
Нами переведено девять рассказов из сорока, входящих в сборник «Цзинь гу цигуань». Но и эти девять рассказов дают нам материал для подтверждения того положения, что сборник этот ценен как один из дошедших до нас памятников китайской литературы феодальной эпохи. Он ценен как своей тематикой, социальной направленностью, разнообразием сюжетов, особым подбором героев, так и своеобразием языка.
Повествование в основном ведется на простом разговорном языке того времени, который особо ярко звучит в диалогах.
Язык «Цзинь гу цигуань» можно классифицировать как пинхуа — простой язык.
Современный китайский лингвист Люй Шусян в своем «Очерке грамматики китайского языка» указывает: «Сравнительно чистый разговорный язык — это простой язык (пинхуа) сунских рассказчиков. Эту форму мы можем назвать пинхуа ти — форма простого языка. Рассказы древних времен непосредственно использовали эту форму языка. То, что мы раньше называли байхуа, указывает именно на эту языковую форму».[30]
В то же самое время в тексте рассказов мы находим элементы и другого языка, языка, который Люй Шусян классифицирует как тунсу вэньянь — популярный вэньянь.
Такой язык мы встречаем главным образом в описаниях, в речи ученых людей, в обращениях к императору и министрам.
Стремясь сделать свое описание правдивым и жизненным, авторы рассказов заставляют своих героев говорить тем языком, каким они говорили в действительности. Текст рассказов изобилует народными поговорками, пословицами, меткими выражениями, многие из которых широко известны в Китае и в наши дни. К последним можно отнести такие пословицы, как, например: «варя рис — считать зерна, топя печь — взвешивать хворост», «быть сучком в глазу», «лучше один свидетель, чем десять тысяч слухов» и т. д.
В самой форме повествования мы находим яркое свидетельство того, что источником рассказов «Цзинь гу цигуань» послужила запись устных рассказов. Авторы излагают сюжет своих повестей в форме, присущей именно устному рассказу, часто вступают в беседу с читателем. Повествование изобилует обычными зачинами устных рассказов: «Рассказывают, что там-то и там-то жил…»; «Только что я поведал вам о том, как… теперь расскажу…»; «Не буду говорить о…, а скажу о…»; «Это только первая часть нашего рассказа, теперь перехожу ко второй его части…» и т. д. и т. п.
В рассказах «Цзинь гу цигуань» нашли свое отражение народные верования того периода. Неудивительно, что в тексте рассказов мы встречаем даосские и главным образом буддийские термины. Но термины эти в большинстве случаев употребляются не в их философском значении, а в том осмыслении, в котором они бытовали в народе. Это также является подтверждением народных истоков данных рассказов. Так, например, встречающийся во многих рассказах термин «иньюань» является одним из основных терминов буддийской философии. Согласно буддийским верованиям, в возникновении вещей и явлений сочетаются первопричина (инь), т. е. общее предопределение, и причина вторичная (юань), т. е. обстоятельства, возникающие в процессе деятельности человека, причем, какой бы силой ни обладала первопричина, вторая причина сказывается на появлении и проявлении вещей, предметов, поступков. В тексте же наших рассказов этот термин употребляется в смысле «предопределенной судьбы», судьбы, которую не могут изменить никакие внешние факторы.
Стихи, которые являются обязательной составной частью каждого рассказа, входящего в сборник, непосредственно связаны с самим повествованием. Несмотря на то, что в этих стихах мы находим литературные и исторические намеки, а иногда просто цитаты из классических книг древнего Китая, они не имеют ничего общего со стихами «ученых» поэтов минского периода, изощрявшихся в подражании древним стилистам. Большая часть стихов носит морализующий и назидательный характер, некоторые же стихи просто говорят о чувствах, которые переживают герои рассказов, и о событиях, в которых они участвуют. В таких стихах наряду с литературными намеками, ссылками на классиков мы встречаем также простые, но яркие выражения народной мудрости.
* * *
Сборник «Цзинь гу цигуань» был широко известен в читательских кругах Китая и вызвал появление последующих изданий того же характера. Так, например, по типу «Цзинь гу цигуань» построен сборник «Сюй Цзинь гу цигуань» — «Продолжение „Цзинь гу цигуань“». Сборник этот содержит в себе 29 рассказов из сборника «Пай ань цзин ци», не вошедших в «Цзинь гу цигуань». За этим сборником появились последующие продолжения «Цзинь гу цигуань». Их известно еще четыре: «Эр сюй Цзинь гу цигуань» — «Второе продолжение „Цзинь гу цигуань“», и т. д. до «Пятого продолжения».
«Цзинь гу цигуань» был хорошо известен за пределами Китая.
Первый перевод отдельных рассказов из этого сборника на русский язык появился в 1909 г. Это был перевод А. И. Иванова, опубликованный в журнале «Живая старина» (выпуск II и III), а затем изданный отдельным оттиском. Перевод Иванова стоит намного выше переводов из «Цзинь гу цигуань», появившихся, в эти же годы в европейской периодике и в отдельных изданиях, хотя и оставляет желать лучшего в смысле точности. Переводчик-китаист сумел уловить источник этих рассказов, почувствовал их народный язык и придал своему переводу характер народной, сказки. В 1924 г. в журнале «Восток»[31] был опубликован один из рассказов из «Цзинь гу цигуань» в переводе Б. А. Васильева. В 1929 г. появились два рассказа из этого сборника в переводе В. С. Колоколова,[32] представляющем значительный шаг вперед по сравнению с переводом А. И. Иванова близостью к оригиналу.
Следует заметить, что живой разговорный язык рассказов, вошедших в этот сборник, яркий их колорит всегда привлекали к себе внимание составителей хрестоматий по китайскому разговорному языку.
Так, текст одного рассказа из «Цзинь гу цигуань» вошел как основной учебный материал в «Самоучитель китайского разговорного языка» Брандта.[33] С учебными же целями текст одного из рассказов из «Цзинь гу цигуань» был издан факультетом восточных языков Петербургского университета и снабжен примечаниями учебного порядка А. И. Иванова.[34] С учебной же целью пользовался текстами из «Цзинь гу цигуань» академик В. М. Алексеев при преподавании китайского языка в Ленинградском Государственном университете.
Сборник рассказов «Цзинь гу цигуань» с конца XVIII и начала XIX в. привлекал к себе внимание многих европейских буржуазных синологов. Ряд каталогов европейских библиотек (каталоги Дугласа, Курана, Джайлза, Кордье) упоминают о различных переводах отдельных рассказов, появлявшихся как в периодической печати, так и в отдельных изданиях. Первый перевод из «Цзинь гу цигуань» мы встречаем в сборнике «Contes et nouvelles de Theodor Pavie». Переводы французского синолога Пави были впервые опубликованы в 1759 г. в Париже, а затем там же в 1839 г. переизданы под заглавием «Choix de contes et nouvelles, traduites du chinois» par T. Pavie.
Английская версия перевода Пави была помещена в журнале «Chinese Repository» (XX). К числу первых переводчиков рассказов из «Цзинь гу цигуань» следует также отнести французских синологов А. Рэмюза, Э. С. Дэни, С. Жюльена. Затем рассказы из этого сборника появились в буржуазной печати в переводах Дугласа, Вигера, Хауэлла. В 1937, 1946 и 1948 гг. был издан немецкий перевод рассказов из «Цзинь гу цигуань».[35]
Перевод этот сделан с большими купюрами, не снабжен комментариями и не знакомит читателя с характером самого сборника.
Западноевропейских переводчиков рассказы «Цзинь гу цигуань» привлекали главным образом занимательностью и необычностью сюжетов, «экзотикой» темы. Они мало задумывались над источниками переводимых новелл, над эпохой, их породившей, над их языком и стилем. Именно поэтому сравнительно многочисленные переводы из этого сборника, появившиеся на западноевропейских языках, являются в большинстве случаев простым пересказом содержания с большими пропусками, неточностями и погрешностями против оригинала. Стихи, органически входящие в текст рассказов, как правило, не переводились. Наряду с этим, переводчики часто (в угоду европейскому читателю) инкорпорировали «красивые и изысканные» фразы, а иногда и целые эпизоды, отсутствующие в оригинале. Ряд мест, требующих пояснений, либо просто опускался, либо описательным порядком пересказывался в тексте самого перевода. Как правило, исторические и литературные намеки не расшифровывались. Очень характерным в этом отношении является высказывание одного из переводчиков «Цзинь гу цигуань», синолога конца XIX в. Э. С. Дэни. В предисловии к сборнику «Six nouvelles traduites pour la première fois du Chinois» (Париж, 1892) автор перевода говорит следующее: «Я не утруждал себя передачей там и сям встречающихся в тексте утомительных повторений, банальных поэтических цитат, несовершенных и полных аллегорий стихов, которые потребовали бы для европейского читателя длинных пояснений. Короче говоря, я обращался главным образом к широкой публике, не осведомленной в этнографии Востока, и хотел бы, чтобы мои переводы читались этой публикой без особых усилий».
* * *
Подходя к «Цзинь гу цигуань» — «Удивительные истории нашего времени и древности» — как к памятнику, в котором отразились лучшие традиции народного творчества, переводчик настоящего сборника старался сохранить стиль и своеобразный колорит оригинала, избегал описательных объяснений непонятных мест в самом тексте перевода и все пояснения выносил в примечания. В примечаниях к рассказам переводчик пытался показать истоки литературных и исторических намеков, которыми изобилует текст рассказов, а также дать краткие сведения о некоторых своеобразных чертах китайского быта.
В переводе сделано отступление от общепринятой транскрипции китайских собственных и нарицательных имен через дефис. В основу этого было положено то соображение, что дефис при транскрипции китайских слов отражал в написании китайское слово, состоящее из двух или более слогов (иероглифов). Современный китайский язык не является языком односложным. Китайское слово, состоящее из двух или более слогов (иероглифов), не перестает от этого быть целым словом и восприниматься на слух как слово, а не как комплекс его составных частей. В связи с этим нет необходимости транскрибировать китайские слова, в отличие от слов других иностранных языков, через дефис.
То же в отношении собственных имен. Принятая до сих пор транскрипция имен собственных, обозначаемых двумя иероглифами, через дефис заставляет читателя предполагать, что он имеет дело со сложным двойным именем. Однако это не так. Обычно компоненты, входящие в имя, составляют одно целое, и нет необходимости писать это имя через дефис. Некоторые имена, состоящие из двух компонентов, вообще непереводимы, и транскрипция таких имен через дефис была бы совсем необоснована.
В отношении транскрипции переводчик следовал традиции академика В. М. Алексеева, который в ряде своих работ отказался от дефисов при транскрипции собственных и нарицательных имен и транскрибировал китайские слова одним словом, вне зависимости от количества компонентов, входящих в их состав.
И. Циперович.