Что не дано судьбою человеку,
Того и силой не добьешься.
Судьба заранее предписана нам небом —
О ней тревожиться не стоит.
Когда себя ты воле волн вверяешь,
Хоть к небу тянутся их гребни,
Коль суждено — среди потоков бурных
Спокойно лодку переправишь.
Рассказывают, что при династии Мин в*годы «Истинного благоденствия» на одной из главных улиц уездного города Куньшань, что находится в области*Сучжоу, жил некий горожанин по фамилии Сун, по имени Дунь. Был он потомком семьи царедворца. Сун Дунь и его жена, урожденная Лу, ничем не промышляли и жили лишь на доход, который получали от сдачи в аренду земли, доставшейся им по наследству. Обоим было уже за сорок лет, но детей у них никогда не было.
Как-то Сун Дунь сказал своей жене:
— С древних времен говорят: «Вырастишь сына — обеспечишь старость, соберешь зерно — предотвратишь голод». Нам с тобой уже за сорок перевалило, а до сих пор еще нет у нас наследника-сына. Время мчится, как стрела, зрение слабеет, волосы седеют —*кто позаботится о нас после нашей смерти?
Сказал, и из глаз полились слезы.
— Все твои предки были отличными людьми, которые творили только добрые дела, никогда никому не причиняли зла и никому не строили козней, — возразила ему жена. — Притом из всего вашего рода только ты один остался в живых. Безусловно владыка неба не оставит тебя без потомства. Некоторым суждено иметь детей раньше, другим — позже. Бывает, ребенок родится не тогда, когда суждено: родители его вырастят, а он в расцвете сил умрет, так что все старания родителей пропадают даром и приходится им зря проливать много горьких слез.
— Да, ты права, — кивнул головой Сун Дунь и вытер слезы.
В это время в доме послышался кашель, и кто-то спросил:
«Дома ли „Яшмовый пик“?».
По обычаю тех времен у каждого человека, независимо от его происхождения, всегда было свое прозвище. «Яшмовый пик» — таково было прозвище Сун Дуня.
Сун Дунь стал прислушиваться. Когда его вторично окликнули, он по голосу узнал Лю Шуньцюаня, второе имя которого было Юцай. Из поколения в поколение семья Лю жила на большой джонке и промышляла перевозкой купцов и их товаров из одной провинции в другую, зарабатывая на этом большие деньги. На джонке, где жила семья лодочника, было все необходимое. Джонка была сделана из редкой породы пахучего кедра, и стоимость ее исчислялась в несколько сот*цзиней. В Цзяннани, в этой местности, сплошь пересеченной реками, многие занимались таким промыслом. Лю Юцай, о котором идет речь, был самым близким другом Сун Дуня. По голосу узнав своего друга, Сун Дунь поспешил выйти к нему навстречу. Друзья были настолько близкими, что не обременяли себя в знак приветствия низким поклоном. О том, как хозяин встретил своего гостя, как усадил его и стал угощать чаем, совсем необязательно рассказывать.
— Как случилось, что у Шуньцюаня сегодня нашлось свободное время? — спросил Сун Дунь своего гостя.
— Я специально пришел к «Яшмовому пику», чтобы попросить одну вещь.
— Чего же не хватает на вашей драгоценной джонке, что вы пришли просить это в моем бедном доме? — с улыбкой спросил хозяин.
— Что-нибудь особенное я не стал бы у вас просить, прошу лишь то, что у вас наверняка найдется.
— Ну, если в моей жалкой лачуге эта вещь имеется, мне не жаль вам ее предложить.
Лю Юцай, не торопясь, стал рассказывать о том, что ему было нужно. Надо вам сказать, что Сун Дунь и его жена, до сих пор не имевшие детей, где только могли возжигали жертвенные свечи и молились о потомстве. Они сделали мешочки из желтой ткани, в которых хранили предназначенные в жертву Будде*бумажные изображения лошадей, денег, одежды и прочего. В доме был специальный уголок для моления Будде, где муж и жена после того, как молились и возжигали жертвенные свечи, вешали каждый свой мешочек. Все это они делали с большой искренностью и верой.
Лю Юцай был старше своего друга на пять лет, ему уже исполнилось сорок шесть лет, но детей у него тоже не было. Жена его, урожденная Сюй, прослышала, что какой-то торговец солью из*Хойчжоу, желавший иметь потомство, недавно выстроил в Сучжоу недалеко от ворот*Чанмэнь храм*в честь известной в*Чэньчжоумногочадной матери. Нескончаемой чередой стекались в этот храм бездетные люди, чтобы возжечь фимиам и помолиться о ниспослании потомства. Лю Юцаю сейчас представился удобный случай: он должен был заехать за клиентом в*Фэнцяо и собирался по пути принести жертвы и возжечь свечу в этом храме. До сих пор Юцай никогда не имел мешочка для жертвенных принадлежностей и сейчас зашел к своему другу с тем, чтобы одолжить его.
Выслушав просьбу Юцая, Сун Дунь глубоко задумался и долго ничего не отвечал.
— Уж не чувство ли скупости овладело вами? — удивился молчанию друга Лю Юцай. — Если я испорчу ваш мешочек, то взамен дам два новых.
— Как вы можете говорить так! — сказал Сун Дунь. — Я вот о чем думаю: если Чэньчжоуский храм так славится, то я и сам бы не прочь отправиться с вами туда, только не знаю, право, когда это будет удобнее.
— Можно сразу же и поехать, — ответил Юцай.
— У жены есть свой мешочек, так что всего их у нас два, и я смогу с вами поделиться.
— Ну вот и хорошо, — сказал Юцай.
Сун Дунь сообщил жене, что он собирается поехать в Сучжоу возжечь свечи и помолиться о потомстве, чем очень ее обрадовал. Затем он пошел в молельню, снял со стены два мешочка, один из которых взял себе, а другой отдал Юцаю.
— Я отправлюсь к джонке первым и там буду ждать вас, — обратился Юцай к своему другу. — Приходите скорей. Джонка будет стоять у Западных ворот под мостом «Четырех коней». Если вы не побрезгуете грубой пищей, которую приготовляют у нас на джонке, можете не брать с собой провианта.
Согласившись с предложением друга, Сун Дунь поспешил собрать и уложить в мешочек жертвенные свечи и различные принадлежности, вырезанные из бумаги; затем надел новый белоснежный халат из*хуского шелка и направился к Западным воротам, где его поджидал Юцай.
Благодаря попутному ветру весь путь в семьдесят*ли они проделали всего за полдня. Когда их джонка причалила к Фэнцяо, уже смеркалось. Надо сказать, что район*озера Фэнху был средоточием торговли со всей округи. Здесь, куда ни глянь, стояло столько джонок, что они почти вплотную соприкасались веслами.
*Об этой местности в древности были сложены стихи, в которых говорилось:
Месяц заходит, вороны кричат,
В инее небо седое.
Грустен ночлег мой.
Огни рыбаков,
Клен над рекой предо мною.
В колокол бьют за стенами *Гусу,
Там, где *обитель Ханьшаня.
Слышу и я в одиноком челне
Звон полуночной порою. [1]
На следующий день друзья поднялись еще до рассвета. Здесь же, на джонке, умылись, поели постной пищи, очистили после еды рот, вымыли руки. Затем каждый обернул в холщевую материю деньги, предназначенные для жертвоприношений, уложил в желтый мешочек бумажных лошадей и привесил к мешочку свое*прошение. Сойдя на берег, они быстрым шагом отправились к воротам Чанмэнь. Уже рассвело, когда они подходили к храму. Храм был еще закрыт, но ворота, ведущие к нему, были уже отперты, и наши приятели стали прогуливаться по галлереям, расположенным по обе стороны здания.
— Действительно, прекрасное строение! — расхваливали они храм, осматривая его со всех сторон. В это время двери со скрипом распахнулись, из храма вышел служитель и пригласил пришельцев войти. Кроме наших друзей, здесь не было ни одного посетителя, и полочки для жертвенных свечей еще пустовали. Служитель принес стеклянные фонари, зажег свечи, взял у друзей их прошения и стал за них молиться.
Когда обряд поклонения и возжигания фимиама был окончен, посетители отблагодарили служителя несколькими десятками мелких монет, сожгли свои бумажные вещицы и покинули храм. Лю Юцай предложил Сун Дуню снова воспользоваться его джонкой, но тот отказался. Юцай вернул Сун Дуню его мешочек. Поблагодарив друг друга, приятели разошлись. Лю Юцай пошел обратно в Фэнцяо, где должен был найти своего клиента-купца, а Сун Дунь, рассчитав, что у него еще есть время, решил пойти к воротам Лоумэнь, а оттуда на лодке возвратиться домой. Но не успел он еще сделать и шага, как услышал, что рядом кто-то вздыхает и стонет. Подошел посмотреть — оказывается, к самой стене храма прилажена низенькая тростниковая лачуга, в которой при последнем издыхании лежит старый буддийский монах. Ни на оклики Сун Дуня, ни на его вопросы монах не в состоянии был ответить. Чувствуя нестерпимую жалость к старику, Сунь Дунь стоял, не отрывая от него взгляда.
— Чем так упорно его рассматривать, сделал бы лучше для него доброе дело, — обратился к Сун Дуню оказавшийся подле него прохожий.
— Чем я смогу ему помочь? — удивился Сун Дунь.
— Монах этот пришел сюда из провинции Шаньси, ему уже семьдесят или восемьдесят лет, — отвечал прохожий. — В свое время он нам рассказывал, что за всю свою жизнь никогда не прикасался к мясной пище и целыми днями занимался лишь тем, что читал наизусть*«Цзиньган цзин». Три года тому назад он пришел сюда собирать подаяние в надежде выстроить себе келью, но так как благодетелей не нашлось, то ему ничего не оставалось, как приютиться у стены в этой жалкой тростниковой лачуге. Целые дни проводил старик за чтением священных книг и питался только раз в день, по утрам, постной пищей, которую доставал поблизости в овощной лавчонке. После полудня он уже ничего не брал в рот. Некоторые из жалости подбрасывали ему какие-нибудь продукты или подавали несколько монет. Все деньги, как плату за питание, он отдавал хозяину лавки, не оставляя себе ни гроша. Недавно монах заболел: вот уже полмесяца, как он ничего не пьет и не ест. Два дня тому назад, когда он еще мог говорить, мы спросили его, не лучше ли скорей умереть, чем так страдать; он нам ответил на это: «Судьба еще не пришла». Сегодня он уже не может говорить и если не утром, то к вечеру умрет. Видно, вам, пришелец, жаль монаха, так сделайте доброе дело: купите какой ни на есть плохонький гроб и предайте сожжению его тело. Монах говорил: «Судьба еще не пришла». Может быть,*его судьба теперь зависит от вас, чужеземец.
«Я сегодня пришел сюда помолиться о потомстве, и если я вернусь домой, сделав доброе дело, верховный владыка об этом безусловно узнает», — подумал про себя Сун Дунь и спросил:
— Есть ли здесь лавка, в которой продаются гробы?
— Пойдете по переулку, там будет дом*Чэня-третьего, который как раз и содержит такую лавку, — ответил прохожий.
— Я бы хотел, чтобы вы пошли вместе со мной подобрать гроб, — попросил Сун Дунь незнакомца.
Незнакомец повел Сун Дуня к дому Чэня. Чэнь в это время был в лавке и следил за тем, как пильщики разделывали дерево.
— Хозяин! — обратился незнакомец к гробовщику. — Я привел к тебе покупателя.
— Если вам нужны доски для гроба, — сказал хозяин, — то в моей маленькой лавчонке есть плотные двойные доски из лучших сортов дерева. Есть у меня и готовые гробы, так что, если вам нужен готовый гроб, вам остается только его выбрать.
— Я бы хотел готовый гроб, — сказал Сун Дунь.
— Вот этот — первый сорт, и стоит он ровно три*лана, — сказал хозяин, указывая на один из гробов.
Сун дунь не стал спорить о цене.
— Чужеземец этот, — сказал спутник Сун Дуня, обращаясь к хозяину лавки, — жертвует свои деньги на покупку гроба для старого монаха, что живет в тростниковом шалаше; раз господин совершает такой благотворительный поступок, нечего запрашивать такую неслыханную цену.
— Ну, с такого благодетеля я не осмелюсь брать слишком дорого, — ответил лавочник, — отдам гроб за один лан и шесть*цяней, — мне самому он обошелся в эту цену, так что дешевле этого не уступлю ни на грош.
— Такая цена вполне справедлива, — сказал Сун Дунь и тут вспомнил, что на дорогу завязал в уголок платка слиток серебра весом всего в пять-семь цяней; после посещения храма из этих денег осталось не более сотни*тунцзы, так что, если он отдаст даже все, что у него есть, это не составит и полцены. «Но у меня есть еще выход, — подумал Сун Дунь, — ведь джонка Лю Юцая стоит неподалеку от Фэнцяо».
— Против цены не стану спорить, — сказал он тогда хозяину лавки, — мне придется только зайти к своему приятелю за деньгами. Я тотчас вернусь.
— Поступайте так, как вам будет удобнее, — ответил лавочник.
Спутник Сун Дуня недовольно проворчал:
— Пришелец вначале как будто бы выразил свое сострадание, а теперь думает о том, как бы ему сбежать. Прийти сюда выбирать гроб, зная, что у вас нет денег, это, знаете ли, уж слишком!
Не успел незнакомец договорить, как мимо лавки в замешательстве начали бегать люди. Многие из них причитали: «Бедный монах! Еще полмесяца тому назад мы слышали, как он читает молитвы, а теперь его уже нет в живых».
Вот уж действительно:
Пока ты жив —
Извлечь стремятся пользу из тебя,
Но лишь умрешь —
И тотчас о тебе забудут все.
— Разве ты не слышишь о чем говорят люди? — не оставлял незнакомец в покое Сун Дуня. — Монах уже умер, душа его покинула тело, а*глаза остались открытыми в ожидании, что ты его похоронишь.
Сун Дунь ничего на это не ответил и снова стал все обдумывать: «Допустим, что я договорюсь насчет этого гроба и пойду к Фэнцяо. Но что я буду делать, если Лю Юцая не окажется в джонке? Не стану же я, как дурак, ждать его прихода. Кроме того, часто говорят „цена не выбирает себе хозяина“: если кто-нибудь даст за этот гроб большую цену, хозяин, конечно, его продаст, и я окажусь лгуном перед тем монахом».
— Хорошо, — сказал Сун Дунь, — и вытащил деньги. При нем был всего лишь один слиток, который он тут же в смущении бросил на весы. Слиток этот был настоящим*юаньбао. На вид такие слитки как будто мало чего стоят, но когда их взвесишь, они оказываются очень ценными. Слиток Сун Дуня потянул больше семи цяней. Вручив деньги лавочнику, Сун Дунь снял с себя новый белый шелковый халат.
— Этот халат стоит больше лана, — сказал Сун Дунь продавцу. — Если вам не покажется оскорбительным, присчитайте к деньгам еще и стоимость халата; если я его не выкуплю, пусть эти деньги пойдут в счет моего долга.
— Простите, что я осмеливаюсь у вас все это принять и не удивляйтесь моей осторожности, — сказал хозяин, пряча деньги и платье.
Сун Дунь*вытащил из волос серебряную шпильку, весившую около одного цяня, и вручил ее продавцу:
— Не откажитесь затруднить себя обменом этой шпильки на деньги, а деньги употребить на различные расходы, связанные с похоронами.
— Редко встретишь такого гуманного чужеземца! — в один голос воскликнули свидетели этой сцены. — Самое главное он взял на себя. Теперь нам, местным жителям, остается только собрать немного денег и позаботиться о разных мелочах.
Все разошлись собирать деньги, а Сун Дунь пошел к тростниковой хижине взглянуть на монаха. Люди не солгали — монах действительно умер.
Из глаз Сун Дуня полились слезы. Почему, он сам не мог объяснить, но ему было так невыносимо тяжело, как будто умер кто-либо из его близких родственников. Не будучи в состоянии глядеть на мертвеца, Сун Дунь, сдерживая слезы, направился к воротам Лоумэнь. Рейсовая лодка уже отошла, и ему пришлось нанять маленькую лодочку, на которой он в тот же день добрался до дома.
Когда госпожа Лу увидела печальное лицо мужа, вернувшегося среди ночи без халата, она решила, что Сун Дунь попал в какую-нибудь переделку, и тут же стала его расспрашивать, что произошло.
— Долго рассказывать, — сказал Сун Дунь и направился прямо к домашнему алтарю, повесил свои мешочки и стал отбивать поклоны перед изображением Будды.
Затем он пошел в спальню, уселся, выпил чай и только после этого подробно рассказал жене всю историю с монахом.
— В этом нет ничего странного. Именно так ты и должен был поступить, — сказала ему жена.
Увидев, как умно рассуждает жена, Сун Дунь перестал грустить.
В эту ночь муж и жена спали до*пятой стражи. Во сне Сун Дунь увидел умершего монаха, который, войдя к нему в дом, поклонился в знак благодарности и сказал:
— Согласно небесному предопределению мой благодетель не должен был иметь детей и сроку его жизни должен был в этом году наступить конец. Верховный владыка за вашу душевную доброту жалует вам еще шесть лет жизни. Старый монах тоже желает принять участие в вашей судьбе и одарить вас сыном, чтобы отблагодарить за милость, которую вы мне оказали.
Госпоже Лу в ту же ночь приснилось, будто бы в комнату вошел достойнейший ученик Будды в виде божка с золотым телом. Во сне она начала кричать и… проснулась. Ее крик разбудил и Сун Дуня. Муж и жена рассказали друг другу о своих сновидениях и, не зная верить в них или нет, только без конца вздыхали да охали.
Действительно:
Посадишь тыкву — тыкву и получишь,
Горох посеешь — соберешь горох ты.
Людей толкая на поступок добрый,
Добро твори — и им тебе отплатят.
С этого времени госпожа Лу зачала. Она родила сына, которому в честь золотого божка, явившегося во сне его матери, дали*уменьшительное имя Золотой отрок; в списках же ребенок значился как*Сун Цзинь. Незачем говорить здесь о том, как рады были муж и жена рождению сына.
В это же время в семье Лю Юцая родилась дочь, которую назвали Ичунь. Когда дети подросли, кругом стали поговаривать о том, что неплохо было бы этим семьям породниться. Лю Юцай в душе очень хотел этого. Его друг, напротив, не желал иметь своей невесткой дочь простого лодочника, но никому об этом не говорил.
Когда Сун Цзиню исполнилось шесть лет, его отец тяжело заболел и умер. С древних времен говорят: «Процветание семьи целиком зависит от ее хозяина: десять женщин не могут сделать того, что может сделать один мужчина». После смерти мужа госпоже Лу, на руках которой осталось все хозяйство, пришлось несколько лет подряд бедствовать из-за неурожаев. В деревне нашлись люди, которые скрыли от властей ее вдовье положение, и с нее продолжали взымать подворные повинности. Вскоре бедная женщина осталась без денег и вынуждена была постепенно продать дом и землю и снять небольшую комнату. Первое время она еще кое-как боролась с нищетой, но вскоре, как говорится,*«не зарабатывать, да есть — так и гора опустеет». Не прошло и десяти лет, как вдова окончательно разорилась, заболела и умерла, оставив своего сына без всяких средств к существованию. Хозяин выгнал Сун Цзиня из комнаты, и ему некуда было деться. К счастью, молодой человек с детских лет кое-чему научился: умел писать и считать. Случилось так, что некий*цзюйжэнь по фамилии Фань был послан в провинцию Чжэцзян в область Цюйчжоу на пост начальника уезда Цзяншаньсянь. Отправляясь на должность, Фань подыскивал себе человека грамотного и умеющего вести счета. Кто-то рассказал ему о Сун Цзине, и тот велел его привести. Увидев перед собой красивого и еще совсем молодого человека, Фань был очень обрадован. Когда стали проверять знания молодого человека, обнаружилось, что он пишет складно, без ошибок и прекрасно считает в уме и на счетах.
Фань дал Сун Цзиню новое платье и тут же оставил нового секретаря у себя. С первого же дня Фань стал о нем очень заботиться и сажать его за свой стол.
Дождавшись*благоприятного дня, Фань вместе с новым секретарем сел на казенную джонку и отправился к месту своей службы.
Поистине:
*Удары в разноцветный барабан
Людей за веслами торопят,
Весенний легкий дует ветерок,
Парчевый парус развевая.
Напомню здесь читателю, что Сун Цзинь, несмотря на свою бедность, был все же выходцем из благородной семьи. Став теперь ближайшим помощником Фаня, мог ли он до того унизиться и опошлиться, чтобы быть заодно со слугами,*«прикрыть свой блеск мирской пылью»? Оскорбленные презрением к ним со стороны Сун Цзиня, слуги Фаня к тому же завидовали секретарю за его молодость и расторопность в работе.
Весь путь от уезда Кунынань Фань и его свита проделали водой. Когда они прибыли в*Ханчжоу и сошли на берег, слуги Фаня, желая настроить своего хозяина против Сун Цзиня, обратились к нему с такой речью:
— У вас здесь есть ничтожный слуга Сун Цзинь, который работает на господина, ведя счета и занимаясь перепиской. Следует его предупредить, чтобы он держал себя поскромней; он совершенно не знает правил приличия. Господин был очень неправ, обходясь с ним так ласково. Господин сажал его с собой за один стол, ел с ним одну пищу. Если это еще было возможно на джонке, за темной занавеской каюты, то теперь на суше, в больших гостиницах, господину следовало бы сохранить свое достоинство. Мы, мелкие людишки, посоветовавшись между собой, решили, что лучше всего заставить Сун Цзиня написать расписку, по которой он отдал бы себя в рабство нашему хозяину. Может быть, тогда он станет вести себя должным образом и, находясь в*ямыне при господине, не посмеет отступать от правил приличия и этикета.
Так как у молодого хозяина, как говорится,*«уши были сделаны из ваты», он поверил клевете. Позвал к себе в каюту Сун Цзиня и приказал ему тотчас же составить расписку.
Как мог Сун Цзинь написать такую вещь? Фань долго его принуждал к этому и в конце концов разозлился: приказал сорвать с него одежду и прогнать с джонки. Слуги набросились на Сун Цзиня, содрали с него все, что было возможно, и, оставив его в одном тонком халате, вытолкали на берег; Сун Цзинь долго не мог опомниться от ярости.
Когда Сун Цзинь увидел лошадей и повозки, снующие непрерывно взад и вперед в ожидании, пока начальник уезда сойдет на берег, он заплакал, закрыв лицо руками, и пошел прочь. Не было у него при себе ни денег, ни вещей, и он чувствовал нестерпимый голод. Сун Цзиню оставалось только уподобиться тем двум героям древних времен, о которых можно сказать:
В уделе *Уиграл на флейте *У Цзысюй,
Из милости *Хань Синяпрачка приютила.
Сун Цзинь днем ходил по улицам и просил подаяние, а ночью отдыхал в старом монастыре. Надо помнить, что Сунь Цзинь был благородного происхождения, поэтому, несмотря на свое жалкое существование, он по природе своей не мог уподобиться простым нищим-попрошайкам, которые, потеряв всякий стыд, унижаются и, как рабы, на коленях выпрашивают милостыню. Если Сун Цзиню удавалось что-нибудь получить, он был сыт, если ему не подавали — голоден. Так он и жил, кое-как перебиваясь. Вскоре он похудел, лицо его пожелтело, прежняя красота исчезла.
Действительно:
Как в сильный дождь прекрасные цветы
Становятся бледней,
Так и под инеем душистая трава
Теряет аромат.
Стояли последние осенние дни. Западный ветер нагонял холод, полили проливные дожди. Сун Цзинь голодный, в лохмотьях сидел в заброшенном*храме Гуаньвана, который служил ему кровом. Несмотря на голод и холод, он не мог высунуть голову на улицу: с шести утра до самого полудня шел проливной дождь. Когда дождь прошел, Сун Цзинь, подтянув потуже пояс, вышел из храма. Не успел он пройти и нескольких шагов, как лицом к лицу столкнулся с человеком, в котором сразу узнал самого близкого друга своего отца — Лю Юцая. Стыдясь в виде*«господина из Цзяндуна» предстать перед знакомым человеком, Сун Цзинь притворился, что не узнал старика, и прошел мимо с низко опущенной головой. Лю Юцай, который сразу же узнал в нищем сына своего друга, остановил Сун Цзиня, схватив его за плечо:
— Эй ты, чинуша из семьи Сун! Почему у тебя такой вид?
— В таком жалком одеянии я не осмелился вас приветствовать, — сказал Сун Цзинь, вытирая льющиеся потоком слезы.
— Что же с тобой все-таки произошло? — повторил свой вопрос Юцай.
Тогда Сун Цзинь подробно рассказал о том, как несправедливо с ним поступил начальник уезда Фань.
— Ну как не пожалеть тебя, — сказал старик Лю, выслушав печальную историю Сун Цзиня. — Если ты будешь помогать мне на джонке, я позабочусь о том, чтобы ты жил в тепле и был сыт.
— Если вы возьмете меня к себе, — сказал Сун Цзинь, упав перед Лю на колени, — я снова обрету отца и мать.
Старик Лю тут же повел его за собой к реке. Оставив молодого человека на берегу, старик поднялся на джонку, чтобы предупредить о случившемся жену.
— Ну что же, — сказала матушка Лю, выслушав рассказ мужа, — это и ему, и нам выгодно. Против чего тут можно возражать?
Старик Лю подал Сун Цзиню знак, приглашая подняться в джонку. Лю сбросил с себя старое холщевое платье и приказал Сун Цзиню переодеться в него. Когда тот был готов, старик повел гостя на корму, где познакомил его со своей женой. Здесь Сун Цзинь увидел их дочь Ичунь.
— Дайте-ка молодому человеку поесть! — распорядился старик, усадив Сун Цзиня на носу джонки.
— Поесть можно дать, только все холодное, — ответила матушка Лю.
— В котле еще есть горячий чай, — заметила Ичунь и глиняной кружкой зачерпнула из котла. Матушка Лю достала из шкафа немного овощей и вместе с холодной кашей предложила все это Сун Цзиню.
— Здесь на лодке не достать того, что можно было бы купить дома, — сказала она, — так что приходится питаться кое-как.
Не успел еще Сун Цзинь притронуться к еде, как стал накрапывать дождь.
— Принеси-ка с кормы старую войлочную шляпу, — приказал старик Лю дочери, — пусть Сун Цзинь ее наденет.
Ичунь взяла шляпу и увидела, что с одной стороны она уже распоролась по шву. Руки у Ичунь были проворные: она тут же*вытащила из прически иголку и нитку, сшила порванные места и бросила шляпу на тент из рогожки.
— Возьми-ка, надень ее! — крикнула она Сун Цзиню.
Сун Цзинь надел шляпу и принялся за холодную еду, которую он запивал горячим чаем. Затем, по приказанию старика Лю, Сун Цзинь стал прибирать и подметать палубу. Сам старик отправился на берег искать клиентов и вернулся только вечером. Ночь прошла спокойно. На следующее утро старик Лю поднялся и сразу заметил, что Сун Цзинь сидит на палубе, ничего не делая.
«Человек только пришел к нам, нельзя приучать его к безделью», — подумал про себя старик Лю и прикрикнул на Сун Цзиня:
— Я вас, почтенный Сун Цзинь, кормлю и одеваю. Чем сидеть так без дела, куда полезнее в свободное время сучить веревки и плести канаты.
— Стоит вам только распорядиться, я ни в чем не осмелюсь вас ослушаться, — поторопился ответить Сун Цзинь.
Старик Лю принес пучек пеньки и приказал плести канат.
Действительно:
Под низким навесом чужим
Как голову ты не пригнешь?
С этих пор Сун Цзинь и утром и вечером трудился без устали Работал он с большим усердием, никогда не уклоняясь от поручений. Если он не плел канатов, то занимался перепиской или вел счета, обнаруживая при этом большое знание дела. Он вел все денежные расчеты, связанные с перевозкой купцов и товаров, и никогда не ошибался ни на грош. Многие лодочники, узнав о способностях Сун Цзиня, переманивали его к себе, желая поручить ему все расчеты и записи. Не было ни одного пассажира, который бы не полюбил Сун Цзиня, не относился бы к нему с уважением и не хвалил бы его за то, что он в свои молодые годы уже так умен и понятлив. Старик и старуха Лю, видя, с каким усердием работает молодой человек, относились к нему очень хорошо. Они выдавали его за своего племянника, заботились о нем, хорошо кормили и одевали. Молодой человек, обретя, наконец, пристанище, успокоился душой, окреп телом, приобрел свой прежний цветущий вид и пользовался большой любовью среди всех лодочников.
Время летит, как стрела: незаметно прошло больше двух лет.
«Мы с женой уже стареем, — подумал однажды старик Лю, — и нет у нас никого, кроме дочери; пора подыскать хорошего зятя, который поддержал бы нашу семью. Такой, как Сун Цзинь, мог бы нас вполне устроить. Не знаю, как к этому отнесется старуха».
Случилось, что в тот же вечер старик со своей женой пили на лодке вино. Когда старик был уже совсем под хмельком, он, указав жене взглядом на стоящую подле них Ичунь, сказал:
— Дочь наша уже стала взрослой. Как мы можем оставить ее без опоры на всю жизнь?
— Это величайшее дело из всех тех, которые нам с тобой следует решить, — ответила матушка Лю. — Как ты до сих пор не позаботился об этом?
— Я часто об этом думаю, — возразил Лю, — но где найдешь человека, который во всех отношениях мог бы нас удовлетворить? Такого, например, как наш Сун Цзинь, умного и работящего, не найдешь и среди тысячи.
— Почему же не выдать за него нашу дочь? — спросила матушка Лю.
— Ну что ты говоришь! — воскликнул старик, притворившись недовольным и удивленным. — У Сун Цзиня нет ни семьи, ни дома, ни гроша за душой, и живет-то он только благодаря тому, что мы его кормим здесь, на нашей джонке. Как можно за такого человека отдать нашу дочь?
— Сун Цзинь родом из благородной семьи, — возразила ему на это жена, — притом он сын нашего друга. Еще при жизни его отца поговаривали о том, чтобы наши семьи породнились. Ты что, забыл об этом? Хоть он теперь и беден, но он талантлив, прибавь к этому его умение писать и считать. Мне кажется, что иметь зятем такого человека не зазорно. По крайней мере у нас с тобой под старость будет на кого опереться.
— Ты твердо приняла такое решение?
— В чем же тут сомневаться?
— Ну и прекрасно, — сказал Лю, который всю жизнь побаивался жены и был теперь очень доволен, что она сама предложила выдать дочь за Сун Цзиня; старику уже давно приглянулся молодой человек, но признаться в этом жене он все не решался, опасаясь, что та будет возражать.
Теперь, когда все было улажено, Лю тотчас позвал Сун Цзиня и в присутствии жены предложил ему породниться. Сун Цзинь сначала из скромности отказывался, но в конце концов покорно согласился, поняв, как добры к нему старики, и узнав, что от него не требуется никаких затрат на свадебные подарки. Старик Лю согласно дням рождения и именам жениха и невесты выбрал по обряднику-календарю*благоприятный для свадьбы день и сообщил об этом жене.
Вскоре вся семья вернулась домой в Куныпань, где прежде всего позаботились о Сун Цзине: сшили ему платье из тонкого шелка и нарядили во все новое. В новом платье, новой шапке, новых чулках и новых башмаках Сун Цзинь был необычайно красив.
Хотя и не был он *Цзыцзянем,
Что обладал талантом в восемь мер,
*Аньжэнюбыл весьма подобен:
Как будто с ним одно лицо имел.
Матушка Лю позаботилась о нарядах и для дочери. В день свадьбы был устроен богатый пир, на который пригласили родственников обеих семей, и Сун Цзинь был введен на джонку в качестве зятя. На следующий день с поздравлениями и подарками пришли все родственники. Три дня подряд длилось свадебное пиршество.
Нечего и говорить о том, с какой любовью старики Лю относились к Сун Цзиню, после того как он стал их зятем. С этих пор дела на лодке с каждым днем шли все лучше и лучше.
Время подобно стреле. Незаметно пролетел год. Ичунь родила дочку. Мать и отец полюбили ребенка, берегли его пуще золота, непрерывно ласкали его и няньчили. Когда девочке пошел второй год, она заболела оспой. Не помогли ни усилия врачей, ни лекарства: через двенадцать дней она умерла. Сун Цзинь не мог без боли вспоминать о любимой дочери. Он так плакал, так безмерно страдал и был настолько потрясен своим горем, что вскоре заболел чахоткой. По утрам его знобило, по вечерам кидало в жар; он все меньше ел и пил и на глазах таял, пока от него остались одни кости. Ходить он стал медленно, работать — плохо. Первое время старики Лю в надежде, что их зять сумеет еще поправиться, приглашали к нему врачей и гадателей.
Так прошло больше года, но Сун Цзиню не становилось лучше. Напротив, болезнь все усиливалась, и он стал больше походить на мертвеца, чем на живого человека.
Он уже больше не мог ни писать, ни считать и стал в конце концов*«соринкой в глазу». Старики, раскаиваясь в том, что так неудачно выдали свою дочь замуж, только и ждали того дня, когда их зять умрет.
— Прежде мы надеялись, что наш зять будет нам опорой под старость, а теперь он сам чуть жив, — роптали они. — Сидит у нас на шее, как околевшая змея, которую никак не сбросить. Да и у нашей прекрасной, как цветок, дочери теперь испорчена вся жизнь. Что ей делать дальше? Как нам теперь поступить? Как быть? Как можем мы жить спокойно, пока не найдем для нашей дочери другого, достойного мужа!
Долго советовались между собой лодочники и, наконец, нашли выход. Свой план они скрыли даже от дочери. Сказали только, что едут за клиентом и товаром в*Цзянбэй и повернули джонку в этом направлении.
Когда они добрались до области*Чичжоу и проезжали Ушэнь, они увидели перед собой заброшенное место: одинокие безмолвные горы, шумящий где-то вдали поток, заброшенный и запущенный берег; нигде не было видно следов человеческого жилья.
Легкий встречный ветер уводил джонку от этого места, но Лю упорно рулил к нему. Когда они в конце концов причалили, старик приказал своему зятю сойти на берег.
— Ах ты, больной чорт! — ругался лодочник, глядя, как Сун Цзинь еле шевелит ногами и руками. — Раз у тебя нет сил справляться с работой на джонке, потрудись здесь, на берегу: собери-ка немного дров, чтобы было чем топить и не пришлось тратить денег на топливо.
Сун Цзинь, испуганный и пристыженный, взял пилу и, собрав последние силы, сошел на берег. Он зашел в самую гущу леса, но где ему было взять сил, чтобы спилить хоть одно дерево? Пришлось только подбирать мелкие, валявшиеся на земле сучья и срезать засохший терновник.
Сун Цзинь приготовил две большие кучи хвороста, обвязал каждую старой лианой, но взвалить их на плечи не смог. Тогда он подобрал еще одну старую лиану, связал обе связки в одну и потащил ее по земле за свободный длинный конец лианы. Так он шел, как пастух, тянущий за собой корову. Пройдя значительное расстояние, Сун Цзинь вспомнил, что оставил в лесу пилу; он вернулся, подобрал ее, воткнул между сучьев и поплелся к реке. Когда он добрался до места, где должна была стоять джонка, он увидел, что ее там нет. Перед ним тянулся лишь остров без конца и без края. Над островом поднимались речные испарения.
Сун Цзинь пошел вдоль берега, но сколько он ни шел и как ни всматривался, ничего не было видно: джонки и след простыл. Когда багряное солнце уже склонилось далеко на запад, Сун Цзинь понял, что тесть бросил его и оставил в таком положении, о котором говорят: «к небу пути нет, на земле нет приюта». Несчастному стало так тяжело на сердце, что он начал громко рыдать. От слез у него пересохло в горле; в изнеможении бросился он на землю и долго не мог притти в себя. Вдруг Сун Цзинь заметил, что здесь же, на берегу, опираясь на посох, стоит старый монах. Как он очутился здесь, Сун Цзинь не мог понять.
— Благодетель мой, где же твои попутчики? Ведь это плохое место для жилья, — обратился монах к покинутому юноше.
Сун Цзинь быстро поднялся с земли, поклонился и, назвав себя, поведал монаху о том, как он был обманным путем покинут своим тестем и как теперь ему, сироте-горемыке, некуда деться. Сун Цзинь попросил монаха оказать ему помощь и не дать погибнуть.
— Тростниковая хижина бедного монаха неподалеку отсюда, ответил тот. — Проведешь у меня ночь, а на следующий день решим, как быть дальше.
Сун Цзинь, не переставая благодарить своего спасителя, пошел вслед за ним.
Не прошли они и одного ли, как Сун Цзинь действительно увидел тростниковую хижину. Старый монах высек камнем о камень огонь, сварил Сун Цзиню жидкую похлебку и, когда тот поел, обратился к молодому человеку:
— Я бы хотел подробно услышать, почтенный, за что родители твоей жены так не взлюбили тебя?
Сун Цзинь подробно рассказал монаху о том, как он попал к лодочнику, как стал его зятем. Рассказал он и о причине своей болезни.
— Таишь ли ты теперь ненависть к своим тестю и теще? — спросил тогда монах.
— В свое время, когда я нищенствовал, они меня приютили и женили меня на своей дочери, и если теперь они и бросили меня, то это только из-за моей тяжелой болезни; как могу я за это быть в обиде на кого-либо? Такова уж моя горькая судьба!
— Твои слова говорят о том, что ты человек прямой и великодушный. Твой недуг объясняется лишь тем, что нанесена рана твоим*«семи чувствам», и не лекарства тебе нужны, чтобы поправиться, а душевное спокойствие. Соблюдал ли ты прежде буддийские заповеди, читал ли когда-нибудь буддийские каноны?
— Нет, никогда.
— Это «Цзиньган цзин», — сказал монах, вытаскивая из рукава свиток. — Мой учитель дал мне эту священную книгу, а я дарю ее тебе. Если ты ежедневно будешь читать ее, печальные думы оставят тебя, болезнь пройдет, и ты будешь богат и счастлив долгие годы.
Не надо забывать, что Сун Цзинь был обязан своим, рождением буддийскому монаху, который жил у храма Чэньчжоуской обожествленной многочадной матери, и в прежнем своем Перерождении читал как раз этот канон. Так что теперь, когда монах один лишь раз прочел ему свой свиток, Сун Цзинь запомнил его и стал читать наизусть.
Такова связь между прежними перерождениями и последующей судьбой человека.
Долго сидел Сун Цзинь рядом с монахом и, закрыв глаза, нараспев читал канон. Под утро он незаметно заснул, а когда проснулся, увидел себя сидящим на куче бурьяна с «Цзиньган цзином», крепко прижатым к груди. Ни монаха, ни его тростниковой хижины нигде не было видно. Сун Цзинь развернул свиток и был очень удивлен, что знает его текст наизусть.
Прополоскав рот водой из пруда, Сун Цзинь стал громким голосом читать нараспев буддийский канон и сразу почувствовал себя легко и спокойно: больное его тело как будто вдруг все окрепло. Тут он понял, что спас его святой монах и что это спасение было предопределено самим его перерождением.
Хоть небо помогло и спасло Сун Цзиня, но он остался без всякого пристанища, как лепесток, плавающий в море. И вот он пошел куда глаза глядят.
Через некоторое время, когда он стал уже ощущать голод, ему издали показалось, что в роще у горы виднеется человеческое жилье. Сун Цзиню ничего не оставалось, как снова вернуться к своему старому занятию и направиться к жилью за подаянием. Но на этот раз вместо горькой судьбы его ждала радость. Кончились злополучия — пришло счастье.
Вот уж, действительно:
Оборвалась дорога, нет пути,
Но смотришь — вновь тропинка пред тобою;
Когда до дна исчерпана вода,
Опять источник где-нибудь пробьется.
Когда Сун Цзинь подошел к горе, он увидел, что никакого жилья там не было. Его взору представились только там и сям воткнутые в деревья пики, ножи, копья и рогатины. Немало этому удивившись, Сун Цзинь набрался храбрости, пошел вперед и вскоре набрел на разрушенный храм Духа земли. В храме стояли восемь больших крепко запертых сундуков, скрытых под листьями пырея и ветками сосны.
«Нет сомнения в том, что сундуки эти спрятаны здесь грабителями, а оружие перед входом разбросано ими же для острастки. Хоть я и не знаю, кому принадлежит это добро, но ничто не мешает мне взять его», — размышлял про себя Сун Цзинь, в уме которого уже созрел план. Втыкая в землю сосновые ветки, чтобы заметить дорогу, он потихоньку выбрался из леса и пришел на пустынный берег. И здесь он нашел свое благополучие и счастье. Случилось так, что как раз в это время к берегу пристала большая лодка: встречный ветер и испорченное управление вынудили ее здесь причалить, и лодочники занимались теперь починкой руля. Сун Цзинь, притворившись растерянным и взволнованным, приблизился к лодке и обратился к лодочникам со следующими словами:
— Я уроженец Шэньси, фамилия моя Цянь. Дядя мой отправился торговать в*Хугуан и взял меня с собой. Когда мы проезжали мимо этого места, на нас напали разбойники, которые ограбили нас и убили моего дядю. Я сказал разбойникам, что был у него мелким служащим, что я давно разбит недугом и стал молить их, чтобы они помилосердствовали и дали мне дожить свой век. Грабители оставили меня у себя и поселили вместе с одним из их шайки в храме Духа земли. На нас лежала обязанность охранять награбленное добро, пока вся шайка отправлялась разбойничать в другие места. С моим товарищем случилось несчастье: вчера он умер от укуса змеи, и теперь я здесь остался один. Прошу вас осчастливить меня и взять с собой.
Лодочники не очень-то поверили рассказу Сун Цзиня.
— В храме стоят восемь больших сундуков, — продолжал Сун Цзинь, — все они полны нашими вещами. Храм этот неподалеку отсюда. Очень бы просил нескольких человек сойти на берег и перенести в лодку мое имущество. Я охотно отдам вам в благодарность один из моих сундуков. Итти надо тотчас же; если чего доброго разбойники вернутся, мы не только не сумеем ничего предпринять, но и навлечем на себя большую беду.
Люди, которые могли в погоне за наживой проехать тысячи ли, услышав о восьми сундуках, полных богатств, с радостью согласились пойти с Сун Цзинем. Шестнадцать человек, которые последовали за ним, разделились на восемь пар, каждая пара носильщиков захватила с собой веревки.
Сун Цзинь привел лодочников в храм, и там они действительно увидели восемь сундуков. Сундуки были очень тяжелые, так что каждый понесли двое, и восемь пар носильщиков было как раз то, что нужно.
Оружие, которое торчало из деревьев, Сун Цзинь подобрал и спрятал в густой траве. Когда все сундуки были погружены в лодку, а руль исправлен, лодочники спросили Сун Цзиня, куда он пожелает направиться.
— Я отправляюсь в Нанкин к родным, — ответил Сун Цзинь.
— Прекрасно! Наша лодка должна итти в*Гуачжоу, так что это нам как раз по пути и мы сможем вас доставить.
Лодка отчалила и мчалась без остановки больше пятидесяти ли. На отдыхе, надеясь на щедрость богатого торговца из Шэньси, лодочники раскошелились, купили Сун Цзиню вина, мяса и устроили ему угощенье в честь избавления от бед.
На следующий день поднялся попутный западный ветер, лодочники натянули паруса и вскоре прибыли в Гуачжоу. От Гуачжоу по реке было всего только несколько десятков ли до Нанкина. Сун Цзинь нанял у переправы лодку, выбрал семь наиболее тяжелых сундуков и велел перенести их на лодку, а один сундук подарил лодочникам, сдержав, таким образом, свое слово.
О том, как лодочники раскрыли сундук и поделили между собой его содержимое, рассказывать не будем.
Переправившись к заставе Лунцзянгуань, Сун Цзинь нашел гостиницу и остановился в ней. Вызвал слесаря, тот подобрал ему ключи от сундуков, и, когда сундуки были открыты, убедился в том, что они были наполнены золотом, яшмой, жемчугом и прочими драгоценностями. Все эти богатства, вероятно, собирались разбойниками в течение многих лет и, конечно, не могли быть добыты грабежом одной семьи.
Сун Цзинь сначала продал на рынке содержимое одного сундука и выручил за него несколько тысяч золотом. Опасаясь, что такое богатство может вызвать подозрение, Сун Цзинь переселился в город, где нанял себе домашнюю прислугу, разоделся в тонкие шелка и стал питаться редчайшими яствами. Из содержимого остальных шести сундуков, он оставил себе только те ценные вещи, которые могли бы ему пригодиться, все остальное он продал и выручил не меньше нескольких десятков тысяч золотом. Затем в самом Нанкине, у ворот Ифэнмэнь, Сун Цзинь купил себе большой дом, заново отстроил в нем гостиную и садовую беседки и наполнил дом всякой утварью. Все в доме было красиво, во всем был виден порядок. Перед домом Сун Цзинь открыл лавку-ломбард. Кроме того, в нескольких местах он купил землю. В доме у него было множество слуг, из которых десять человек исполняли обязанности главных управляющих. Богач держал при себе также четырех красавцев-отроков, которые всегда и всюду его сопровождали.
В столице все называли Сун Цзиня «Богач Цянь». Из дома он выезжал в богатой колеснице, а дом у него был полон золота и драгоценностей.
С древних времен говорят: «от жилья меняется настроение, от пищи меняется тело». Теперь, когда Сун Цзинь разбогател, изменился и его внешний облик: он пополнел, стал снова цветущим, в глазах появился блеск. Не было уже больше прежнего истощенного болезненного вида, миновали былые горести и нищета.
В самом деле:
Коль счастье повстречаешь на пути,
Ты и здоров и силен духом;
Так с наступленьем осени луна
Блеск обновленный излучает.
Это только первая часть нашего рассказа. А теперь вернемся к Ичунь.
В тот день, когда ее родители приказали Сун Цзиню сойти на берег собирать хворост, Ичунь призадумалась: «Видно отец и мать ни с чем не считаются, если могут такого больного человека посылать за дровами». Она собралась было не пустить своего мужа, но побоялась ослушаться отцовского приказания. Когда Ичунь с беспокойством ожидала возвращения мужа, она вдруг увидела, как ее отец схватил шест и быстрыми движениями стал отталкивать джонку. Джонка отчалила от берега и пошла вперед на развернутых парусах. Ичунь в страшном испуге окликнула отца:
— Как же ты уезжаешь? Ведь на берегу остался мой муж!
— Кто твой муж? Этот больной чорт? И ты еще о нем заботишься? — сказала мать, плюнув в лицо дочери.
— Отец, мать! Что означают ваши слова? — вскрикнула в испуге Ичунь.
— А то, что твой отец решил в конце концов избавиться от этого ходячего чахоточного скелета, — безжалостно бросила старуха дочери. — Все равно болезнь твоего мужа неизлечима, и он только может заразить других.
Ичунь сдавило горло, слезы полились ручьями, она тотчас выбежала из каюты. Собираясь снять паруса и повернуть джонку, она схватила веревки, которыми были привязаны паруса, и стала отвязывать их.
Старуха-мать силком увела свою дочь на корму. Ичунь опустилась на колени и, колотя себя в грудь, стала взывать к небу и земле, чтобы родители вернули ей мужа.
Пока она неистовствовала и кричала, джонка при попутном ветре прошла уже несколько десятков ли.
— Дитя мое, послушай, что я тебе скажу, — стал успокаивать Ичунь подошедший к ней отец. — Когда женщине не повезет в замужестве, ей потом всю жизнь приходится страдать. Твой муж болен чахоткой и рано или поздно должен умереть, так что все равно вам бы пришлось расстаться. Не такая судьба тебе предопределена! А раз так, то лучше своевременно избавиться от него, чтобы не портить себе молодой жизни. Вот увидишь, мы тебе подберем хорошего мужа, и жизнь твоя наладится. Перестань думать о нем!
— То, что вы сделали, — возмутилась Ичунь, — не совместимо с требованиями долга и человечности и нарушает порядок, установленный небом. Ведь вы сами сосватали мне Сун Цзиня и сделали нас мужем и женой. Я с ним вместе жила и должна вместе с ним умереть — имею ли я право сожалеть о своей судьбе? Пусть его болезнь неизлечима, надо было ожидать, пока он спокойно умрет. Разве можно было оставить близкого человека одного на безлюдном берегу? Если теперь он умрет, я буду считать себя в этом виновной и непременно покончу с собой. Если вы меня любите, сейчас же поверните джонку и отправляйтесь на розыски Сун Цзиня, пока его не отправились разыскивать другие.
— Твой чахоточный, — возразил дочери старик, — не нашел на месте джонки и наверняка отправился в какую-нибудь деревню просить милостыню. Как теперь его разыскать? Кроме того, мы плыли сейчас по течению при попутном ветре и отъехали уже на расстояние в сотню ли, так что возвращаться нет смысла. Лучше успокойся.
Видя, что отец не хочет исполнить ее просьбу, Ичунь, навзрыд плача, выбежала на палубу, подбежала к борту джонки и хотела броситься в воду. Хорошо, что старуха Лю была женщиной проворной и успела ее удержать.
Ичунь клялась покончить с собой и не переставала плакать навзрыд.
— Ну что нам поделать с нашей упрямой дочерью! — ворчали старики. Всю ночь они неотлучно следили за Ичунь, а наутро, уступив мольбам дочери, повернули джонку.
Плыть пришлось против течения, к тому же дул сильный встречный ветер, так что за целый день они не проплыли и полпути. Всю следующую ночь Ичунь опять проплакала, не находя себе покоя. Только к вечеру третьего дня они причалили к злополучному месту, Ичунь сама сошла на берег и отправилась на поиски мужа. Когда она увидела валявшиеся на отмели разбросанные связки дров и нашла около них пилу, которую она сразу же опознала, она поняла, что дрова эти связывал ее муж. Сун Цзиня нигде не было, и жене его стало нестерпимо тяжело. Не желая поверить в смерть мужа, Ичунь настаивала на том, чтобы продолжать розыски, и старику ничего не оставалось, как следовать за дочерью по пятам. Долго шли они. Кругом был только темный лес да сплошные горы, нигде не было видно следов человека.
Старик Лю уговорил свою дочь возвратиться на джонку, где она снова проплакала целую ночь. На четвертый день, еще до восхода солнца Ичунь опять умолила отца отправиться с ней на поиски.
И опять кругом были дикие, заброшенные места, и опять им не удалось набрести на след человека. С плачем вернулась Ичунь на джонку.
«В таком заброшенном месте, — рассуждала Ичунь, — как смог бы мой муж добыть себе пищу? Кроме того, от долгой болезни он и двигаться то был не в состоянии. Без сомнения, он бросился в воду, оставив на берегу дрова и пилу».
От таких мыслей она стала громко плакать и бросилась бы в воду, если бы не мать, снова успевшая ее вовремя задержать.
— Мои родители заботятся о моем теле, но не сумели позаботиться о моем сердце, — упрекнула Ичунь стариков. — Раз я все равно решила умереть, то лучше дать мне возможность сделать это. Чем раньше я умру, тем скорее встречусь с мужем.
Старики не в силах были больше выносить страданий дочери и совсем расстроились.
— Дочь наша, — обратилась мать к Ичунь, — твои родители поступили неправильно и все, что сейчас происходит, вызвано их заблуждением. Но дело уже сделано, и раскаиваться сейчас бесполезно. Пожалей нас, стариков. Кроме тебя, у нас никого нет, и вряд ли мы сумеем пережить твою смерть. Прости нас, прояви свое милосердие и подожди, пока твой отец не даст объявлений о розыске, которые будут расклеены во всех прибрежных городах и местечках. Если господин Сун Цзинь не умер, то он сможет вернуться к нам, прочтя наше объявление. Если пройдет три месяца и от него никаких вестей не будет, тогда ты отдашь мужу должные почести в совершении всех положенных траурных обрядов. Твой отец даст тебе для этого денег, и ты сможешь ни в чем себе не отказывать.
Ичунь опустилась на колени и со слезами стала благодарить своих родителей:
— Если вы так решили, то теперь я смогу спокойно умереть.
Старик Лю тотчас же написал объявления о розыске и расклеил их на самых видных местах в прибрежных городах и различных населенных пунктах.
Прошло три месяца, но о Сун Цзине никаких вестей не приходило.
— Нет сомнения в том, что муж мой умер, — сказала как-то Ичунь и сразу же заколола себе вдовью прическу, надела платье из простой конопли, оделась вся в глубокий траур, а на домашнем алтаре*поставила мужу табличку, которой поклонялась и приносила жертвы. Кроме того, она пригласила девять буддийских монахов, которые три дня и три ночи молились о благополучии души Сун Цзиня. Ичунь отдала монахам за труды свои головные украшения и драгоценные серьги.
Старики Лю, нежно любившие свою дочь, готовы были ради нее вынести все, что угодно. Они не стали ей ни в чем мешать и дали ей полную волю на некоторое время.
С этих пор Ичунь стала плакать с раннего утра до поздней ночи и с поздней ночи до самого утра. Не было ни одного лодочника-земляка, который бы не сочувствовал Ичунь. Купцы, знакомые с семьей Лю, узнав о случившемся несчастье, сожалели о Сун Цзине и выражали свое сочувствие дочери лодочника. Проплакав шесть месяцев подряд, Ичунь, наконец, успокоилась.
— Наша дочь последние дни не плачет, — сказал однажды старик Лю своей жене, — она понемногу успокаивается. Хорошо бы уговорить ее выйти замуж. А то на кого мы, старики, да еще с дочерью-вдовой, сможем опереться?
— Ты совершенно прав, — ответила матушка Лю, — боюсь только, что Ичунь не согласится. Надо подойти к этому делу очень осторожно.
Прошел еще месяц. Двадцать четвертого декабря старик Лю направил свою джонку в Куньшань, чтобы на родине встретить новый год. Очутившись в родном доме, старик Лю напился, вино придало ему смелости, и он стал уговаривать свою дочь:
— Скоро наступит новый год, сними-ка свой траур.
— Траур по мужу длится всю жизнь, — возразила Ичунь. — Как же я могу его снять?
— Это еще что за вечный траур? — рассердился старик и уставился на дочь. — Если я тебе разрешу носить траур, ты и будешь его носить, а не разрешу — снимешь.
— Ну пусть наша дочь поносит траур еще несколько дней до конца этого года, — сказала матушка Лю, чтобы несколько смягчить грубую речь мужа. — Накануне нового года, когда мы приготовим мясной бульон и вынесем из дома табличку, тогда пусть и снимет траур.
Увидев, что ни мать, ни отец не хотят ей уступить, Ичунь, всхлипывая, сказала:
— Вы сами погубили моего мужа, а теперь не разрешаете мне соблюдать по нему траур, и все это только потому, что вы непременно хотите выдать меня вторично замуж. Но как могу я нарушить свой долг и тем самым провиниться перед покойным мужем? Пусть лучше я умру в трауре, чем останусь жить, сняв траур.
Старик Лю снова хотел было наброситься на дочь, но тут на него с бранью напустилась жена и силком увела мужа в каюту, где тот и заснул.
Опять, как в былые дни, Ичунь проплакала всю ночь.
Подошла новогодняя ночь: Ичунь стояла перед табличкой мужа и плакала. Старухе удалось успокоить дочь, и вся семья собралась за новогодним столом. Когда отец и мать увидели, что Ичунь и слышать не хочет о вине и мясной пище, они, недовольные, обратились к ней:
— Если ты не хочешь снять траур, то что мешает тебе отведать немного мяса? Незачем молодой женщине терять свой прежний вид и здоровье.
— Я еще не умерла, но во мне едва теплится жизнь. Для меня одной чашки постной пищи и то много, как стану я есть мясо? — возразила Ичунь.
— Ну, если ты не хочешь мяса, выпей хотя бы рюмку вина, чтобы развеять тоску, — предложила матушка Лю.
— Разве хоть капля вина попадала когда-нибудь в*«девять источников»? Думая о покойном муже, как могу я пить вино? — с плачем сказала Ичунь, встала из-за стола и пошла спать, так и не дотронувшись до еды.
После этого старики сказали друг другу: «Да, ничего с нашей дочерью не поделаешь, не сломить нам ее воли».
С этих пор они оставили Ичунь в покое.
Люди последующих поколений сложили стихи, восхваляющие добродетель Ичунь. В стихах говорилось:
О женах добродетельных и верных долгу
Из века в век писали в книгах.
Простого лодочника дочь могла ль, скажите,
Хоть что-нибудь прочесть об этом?
Дав клятву умереть, осталась мужу верной:
Вот воля крепкая, как камень!
За добродетель всем в веках известным вдовам
Уступит в чем она? Скажите!
На этом наша повесть не кончается. Продолжение ее таково: Сун Цзинь, прожив больше двух лет в Нанкине и еще больше разбогатев, стал размышлять о том, что если его теща и тесть так зло с ним поступили, то из этого совершенно не следует, что надо отказаться от жены, которая его любила и ничего плохого ему не сделала. Поручив доверенным лицам следить за домом, Сун Цзинь захватил с собой три тысячи ланов серебра, нанял лодку и в сопровождении четырех слуг и двух красавцев-отроков отправился в Куньшань навести справки о старике Лю. От соседей он узнал, что лодочник три дня тому назад отправился в*Ичжэн.
Сун Цзинь истратил часть своих денег на покупку материи и направился в Ичжэн. Здесь он остановился в известной гостинице и, покончив с выгрузкой товара, на следующий же день отправился в порт разыскивать Лю.
Джонку старика он заметил еще издалека. На корме стояла женщина, одетая в простое пеньковое платье, из чего Сун Цзинь понял, что жена его носит по нем траур и не вышла вторично замуж. Это его очень обрадовало.
Вернувшись, он обратился к хозяину гостиницы:
— Здесь на реке стоит на якоре джонка, на которой я видел женщину, прекрасную собой, но одетую в траур. Я разузнал, что владелец этой джонки — некий Лю Юцай из Куньшани, а женщина эта — его дочь. Я уже три года ношу траур по своей жене и теперь хотел бы просить эту женщину продолжить мой род.
Говоря так, Сун Цзинь вытащил из рукава десять ланов серебра и передал их хозяину:
— Возьмите эту небольшую сумму на вино и не откажитесь быть моим сватом. Если вам удастся устроить это дело, я вас постараюсь щедро отблагодарить. Если старик будет спрашивать о свадебных подарках, скажите, что я не поскуплюсь и на тысячу цзиней.
Хозяин гостиницы с радостью взял деньги, отправился на джонку к Лю и пригласил старика в винную лавку, где посадил его на почетное место и был с ним в высшей степени обходителен и любезен.
— Я простой лодочник, что же заставляет вас оказывать мне столько внимания? — недоумевая, спросил старик у хозяина гостиницы.
— Выпей сначала три рюмки, потом я тебе все расскажу, — ответил тот.
— Если вы не объясните мне в чем дело, я не осмелюсь дольше сидеть здесь с вами, — сказал Лю, еще более удивленный таким ответом.
— В моей гостинице остановился богач по фамилии Цянь, родом из Шэньси. Богатство его исчисляется десятками тысяч золотом. Он уже три года вдовеет, и вот теперь, прельстившись красотой твоей дочери, он хотел бы взять ее в жены. Богач предлагает тебе свадебные подарки в тысячу цзиней и просит меня быть его сватом. Я надеюсь, что с твоей стороны не последует отказа.
— Кто бы не хотел, чтобы дочь простого лодочника стала женой богача! — ответил старик. — Но дочь моя строго соблюдает траур по мужу и, как только речь заходит о вторичном замужестве, грозит покончить с собой. Так что из этого ничего не выйдет, и доброе желание вашего гостя я не сумею удовлетворить.
Старик Лю поднялся и собрался уже уходить, но хозяин гостиницы схватил его за руку.
— Все, что здесь приготовлено, сделано по воле господина Цяня, который просил меня угостить тебя. Раз деньги уже потрачены, зачем им зря пропадать? В том, что мы с тобой не сговорились, никакой беды нет.
Старику Лю пришлось остаться. За вином хозяин гостиницы снова заговорил о предложении Цяня и выразил надежду на то, что Лю, вернувшись на джонку, обсудит это дело в своей семье и сумеет все уладить.
Старик Лю, который уже не раз был напуган намерением своей дочери броситься в реку, в ответ только отрицательно покачал головой. Распив вино, они вышли и распрощались.
Вернувшись домой, хозяин гостиницы рассказал Сун Цзиню о беседе со стариком Лю.
— Ну, не вышло с женитьбой и ладно, — ответил Сун Цзинь, узнавший, таким образом, о непоколебимой воле своей жены. — Я бы хотел нанять джонку Лю и на ней отправиться вверх по реке Янцзы сбыть свои товары. Неужели старик и в этом мне откажет?
— Джонка для того у него и существует, чтобы перевозить купцов. Нечего и думать: он безусловно согласится, — заверил Сун Цзиня хозяин гостиницы и в тот же день передал лодочнику новую просьбу своего постояльца. Старик, конечно, тотчас же согласился.
Сун Цзинь отдал распоряжение слугам прежде всего погрузить в лодку его вещи, а товар решил пока оставить до следующего дня на берегу. Одев новую шапку и новое платье, Сун Цзинь направился к лодке; двое слуг, разодетых в зеленый шелк, с*ароматическими палочками в руках, сопровождали богача.
Старики, принявшие гостя за купца из провинции Шэньси, не узнали в нем Сун Цзиня. Другое дело муж и жена, которые всегда друг друга узнают: Ичунь издали наблюдала за гостем и, хотя не смела сама себе в этом признаться, не сомневалась в том, что купец этот не кто иной, как ее муж.
«Странно, — испуганная и удивленная сказала она про себя, — до чего этот человек похож на моего мужа!».
Как только Сун Цзинь очутился в джонке, он сразу же посмотрел в сторону, где стояла его жена, и произнес:
— Я страшно проголодался, если у вас все холодное, налейте мне немного горячего чая.
Эти слова еще больше удивили Ичунь.
Затем выдававший себя за купца из Шэньси стал кричать на своего слугу:
— Я вас кормлю и одеваю: чем сидеть так без дела, куда полезнее в свободное время сучить веревки и плести канаты.
Это были те самые слова, которые сказал лодочник Сун Цзиню на следующее утро после его появления у них на джонке.
Ичунь еще больше удивилась. Вскоре старик Лю сам принес чай и стал угощать богатого купца.
— У тебя на корме есть старая войлочная шляпа, — сказал купец, обращаясь к лодочнику, — одолжи мне ее.
Глупый старик, не понимая в чем тут дело, велел дочери принести шляпу. Протягивая отцу войлочную шляпу, Ичунь тихонько пропела четверостишье:
Хоть и стара уж войлочная шляпа,
Она моей заштопана рукой;
А тот, кто получить ее желает,
Как не похож теперь он на себя!
Гость расслышал эти слова, смысл которых для других был совсем непонятен. Держа в руках шляпу, Сун Цзинь пропел в ответ:
*Бессмертные всегда меняют облик,
Не узнают их больше земляки.
Хоть платье я сменил, в парчу оделся,
Но все же шляпу старую нашел.
«Как только Сун Цзинь очутился в джонке, он сразу же посмотрел в сторону, где стояла его жена…»
В эту ночь Ичунь сказала своей матери:
— Купец Цянь, что находится у нас на лодке, не кто иной, как Сун Цзинь. Иначе, как мог бы он знать, что у нас есть старая войлочная шляпа? Кроме того, и лицом он очень на него похож. Меня наводят на подозрение и те выражения, которые он употреблял. Расспросите его хорошенько.
— Глупая девочка, — сказал усмехаясь старик Лю. — От твоего чахоточного мужа теперь уже не осталось ни мяса, ни костей. Если даже допустить, что он до сих пор еще жив, то что он может делать, как ни побираться где-нибудь? Где ему достигнуть такого богатства и знатности?
— Прежде ты возмущалась, когда мы с отцом уговаривали тебя снять траур и вторично выйти замуж, — упрекала свою дочь старуха, — ни за что не хотела с нами согласиться и все искала смерти в воде. А теперь, как только ты увидала знатного богача, сразу же признала в нем своего мужа. Не стыдно ли тебе будет, если ты его признаешь, а он тебя нет?
Ичунь от стыда не могла произнести ни слова в ответ.
Между тем, старик отозвал жену в сторонку и сказал ей:
— Зря ты так говорила с дочерью. Разве судьба каждого человека не предопределена заранее? Вчера хозяин гостиницы пригласил меня в винную лавку и рассказал за вином, что этот купец хочет жениться на нашей дочери и предлагает свадебные подарки стоимостью в одну тысячу цзиней. Я знал непреклонную волю нашей дочери и поэтому не дал своего согласия. Теперь, когда Ичунь так трудно чем-либо обрадовать, почему бы не воспользоваться случаем и не разрешить ей выйти замуж за господина Цяня? Да и мы с тобой под старость лет были бы обеспечены.
— Ты прав, — согласилась старуха, — может быть и неспроста господин Цянь нанял именно нашу лодку. Расспроси-ка его завтра обо всем.
— Я и сам уже об этом думал, — ответил Лю.
На следующий день, закончив свой утренний туалет, Сун Цзинь взял старую войлочную шляпу и долго вертел ее в руках.
— Почему господин так внимательно рассматривает старую шляпу? — удивился Лю.
— Мне очень нравится, как она зашита и заштопана, — ответил купец, — по тому, как все это сделано, можно сказать наверняка, что здесь была приложена искусная рука.
— Эту шляпу зашивала моя дочь, — ответил лодочник. — Что вы нашли тут хорошего? Вчера хозяин гостиницы сказал мне о намерениях господина, но я совсем не уверен в том, что он не соврал мне, и я хотел бы вас самого об этом спросить.
— Что же он сказал тебе? — спросил Сун Цзинь, притворяясь, что не знает, о чем идет речь.
— Хозяин гостиницы сказал мне, что три года тому назад вы потеряли жену и до сих пор еще не женились и что теперь вы хотели бы взять себе в жены мою дочь.
— А ты бы согласился на это? — спросил Сун Цзинь лодочника.
— Я бы только этого и желал. Но, к сожалению, дочь моя строжайшим образом соблюдает траур по мужу и поклялась вторично не выходить замуж. Поэтому я и не посмел сразу дать свое согласие.
— При каких обстоятельствах умер твой зять? — поинтересовался купец.
— К великому сожалению, зять мой заболел чахоткой, — ответил лодочник. — Несколько лет тому назад он сошел на берег собрать дрова и не вернулся. Я же об этом ничего не знал и отчалил. После этого я написал объявления о розыске, искал его и расспрашивал о нем повсюду в течение трех месяцев, но от него никаких вестей не было. Вероятно, он бросился в реку и утонул.
— Ваш зять не умер, — ответил купец. — Он встретил святого старца, и тот исцелил его. Больше того, ваш зять приобрел большое богатство. Если вы хотите повидать своего зятя, позовите дочь, и я ей его покажу.
Ичунь, которая все время прислушивалась к разговору, при последних словах купца громко заплакала и, выбежав из каюты, обрушилась на мнимого купца:
— О, несчастный! Три года я носила по тебе траур, страдала и мучилась, а ты до сих пор не пожелал открыться!
— Приди ко мне, моя жена, — сказал Сун Цзинь и тоже заплакал.
Обнимая друг друга, муж и жена горько плакали.
— Теперь я своими глазами убедился, что это не какой-то господин Цянь, — сообщил старик Лю своей жене. — Придется нам с тобой просить у него прощения.
Старики вышли на палубу и начали отбивать низкие поклоны перед зятем.
— К чему эти поклоны! — сказал Сун Цзинь родителям своей жены, — только относитесь ко мне хорошо и, если я когда-нибудь заболею, не бросайте меня.
Старики были страшно пристыжены.
Ичунь сняла траур и выбросила в реку табличку, а Сун Цзинь позвал своих слуг и приказал им поклониться его теще.
Старик Лю зарезал курицу, принес вино и стал угощать дочь и зятя. И снова на джонке принимали гостей и был устроен пир.
Когда празднество было закончено, матушка Лю рассказала Сун Цзиню о том, что ее дочь вот уже больше трех лет не прикасалась к мясной пище и вину. Сун Цзинь был так растроган, что из глаз его потекли слезы. Он сам поднес жене рюмку вина и уговорил ее отведать мяса.
— Вы меня жестоко обманули и хотели меня погубить, теперь у меня по отношению к вам не должно быть больше ни любви, ни чувства долга. Я не должен был бы и знаться с вами, — заявил Сун Цзинь старикам. — Если я сегодня и пью ваше вино, то все это только ради вашей дочери.
— Если бы тебя тогда не обманули, — вмешалась Ичунь, — как смог бы ты стать известным богачом? Кроме того, в свое время мои родители сделали тебе много хорошего. Отныне забудем все плохое и будем помнить только хорошее.
— С почтением выполню желание моей мудрой жены, — сказал Сун Цзинь. — Я уже обосновался в Нанкине, — продолжал он, — там у меня в большом изобилии и земли и сады. Старики могут бросить свой промысел и поехать жить со мной в Нанкин. Им там будет спокойнее и веселее. Разве это не будет прекрасно?
Старики долго благодарили своего зятя. О том, как прошла эта ночь, незачем говорить.
На следующий день хозяин гостиницы, узнав о событиях на джонке, пришел с поздравлениями.
И опять целый день длилось празднество. Сун Цзинь поручил трем своим слугам остаться в гостинице и заняться продажей материи, а сам отправился вместе с семьей в Нанкин.
Пробыв несколько дней в городе, он вместе с женой отправился в Куньшань навестить могилы предков. Совершив обряд жертвоприношения умершим предкам, они не забыли при этом щедро одарить своих родичей.
Фань, бывший начальник уезда Цзяншаньсянь, в свое время так жестоко поступивший с Сун Цзинем, получил отставку и жил теперь у себя на родине в Куньшани. Когда до него дошли слухи о том, что его бывший секретарь стал известным богачом и находится сейчас в Куньшани, он так боялся повстречаться с ним, что скрывался где-то в уезде и больше месяца, пока Сун Цзинь был в Куньшани, не решался показываться в городе.
Покончив со своими делами на родине, Сун Цзинь снова вернулся в Нанкин. О том, как процветала, богатела и жила в полном довольстве вся семья Сун Цзиня, здесь говорить не к чему. Скажем еще только о том, что Ичунь, увидав, что ее муж каждое утро в молельне читает нараспев буддийский канон, спросила у него, зачем он это делает. Сун Цзинь рассказал своей жене о том, как он выздоровел после встречи со старым монахом, подарившим ему «Цзиньган цзин».
Ичунь, тронутая этим рассказом, попросила мужа научить ее читать этот канон, и с тех пор муж и жена до самой старости читали его вместе.
Сун Цзинь и его жена прожили больше девяноста лет, не зная, что такое болезни. Их сыновья и внуки были самыми именитыми из нанкинских богачей, и многие из них достигли ученых степеней и чиновных постов.
Люди позднейших поколений сложили об этой истории следующие стихи:
Лю, лодочник, хоть милость оказал,
Но до конца ее он не довел.
Сун Цзинь через лишения прошел,
Но счастия добился под конец —
Помог ему буддийский «Цзиньган цзин»
Избавиться от горестей и бед,
А вся в заплатах войлочная шляпа
Соединила мужа и жену.