У окна нижняго этажа невысокаго, но аристократическаго съ виду дома стояла молодая дѣвушка, жадно глядя на улицу.
Это было въ ноябрѣ, часа въ четыре дня. Солнце свѣтило только въ продолженіи первыхъ утреннихъ часовъ, и теперь, поднимаясь отъ сырой земли, расползался по улицамъ сѣрый, мутный туманъ. Воздухъ былъ неподвиженъ; медленно, точно во снѣ, спадали съ деревьевъ, отдѣлявшихъ улицу отъ насыпи, послѣдніе желтые листья. Въ каютахъ грузовыхъ судовъ, стоявшихъ на якорѣ въ каналѣ по ту сторону дороги, уже мелькали мѣстами огни.
Молодая дѣвушка оперлась головою о стекла и вздохнула не безъ нѣкоторой досады.
-- Отчего не позволили мнѣ съѣздить за дядей? Я такъ давно не видала его! прошептала она и, тутъ же, насмѣшливо вздохнувъ, прибавила: Но, понятно, молодой дѣвушкѣ неприлично появляться одной на станціи, гдѣ на нее будетъ смотрѣть всякій праздный народъ.
Нетерпѣливо проведя рукой по коротко обстриженнымъ, курчавымъ чернымъ волосамъ, она принялась внимательно всматриваться въ ряды проѣзжавшихъ каретъ, среди которыхъ ожидаемое купэ все не появлялось. Наконецъ, еще прежде чѣмъ подкатилъ къ крыльцу легкій экипажъ, она услыхала сухое, рѣзкое щелканье бича, которымъ кучеръ обыкновенно прокладывалъ себѣ путь между тяжелыми фурами. Торопливо выбѣжавъ изъ комнаты, дѣвушка спустилась по немногимъ ступенямъ широкой лѣстницы.
-- Милый дядя, наконецъ-то ты вернулся!
Высокій, худощавый мужчина въ дорожной шубѣ отвѣчалъ на ласки дѣвушки спокойно, но не безъ сердечности. Потомъ, взявъ ея головку обѣими руками, онъ обернулъ ее къ газовой лампѣ, горѣвшей въ сѣняхъ.
-- Ты блѣдна, Ева! Я этого и ожидалъ! Ты опять слишкомъ мало выходила на воздухъ.
Ева ничего не отвѣчала на это замѣчаніе. Взявъ одной рукой дорожный мѣшокъ, она крѣпко охватила другою большую руку пріѣзжаго и поднялась съ нимъ по лѣстницѣ до второго этажа.
-- Развѣ тети Анны нѣтъ дома?
-- Да, дядя, она въ столовой. Елена тоже тамъ и... господинъ Лезеръ...
-- Хорошо, дитя, я аккуратно явлюсь къ столу.
Онъ вошелъ въ уборную, до дверей которой его проводила Ева, и оставилъ дѣвушку въ сѣняхъ, мягко озаренныхъ лампою съ матовыми стеклами. Ева утомленно оперлась маленькой головкой о бронзовую фигуру, поддерживавшую лампу, и закрыла глаза. Дядя не ошибся; дѣвушка была очень блѣдна, и какая-то разочарованность читалась въ ея строгихъ, красивыхъ губахъ.
Внезапно внизу отворилась дверь. Нѣсколько рѣзкій дѣвичій смѣхъ, потомъ произнесенныя сквозь носъ слова: Да гдѣ же gnädiges Fräulein? наконецъ равнодушный, спокойный, matter of fact отвѣтъ тетки: Она вѣрно встрѣчаетъ дядю!-- донеслись до Евы. Она встрепенулась, спустилась по немногимъ ступенямъ и вошла въ столовую нѣсколькими минутами раньше дяди.
Господинъ Зибель возвращался домой послѣ дѣловой поѣздки, длившейся нѣсколько недѣль, и единственная перемѣна, замѣченная имъ у себя, была нѣсколько усилившаяся блѣдность и безъ того блѣднаго личика Евы.
Кромѣ этого все осталось по старому. Жена его была такою же холодною, спокойною и разсудительною, какою онъ зналъ ее въ теченіи пятнадцати лѣтъ, съ перваго дня ихъ свадебнаго путешествія; Елена Лакомбъ, внучка стараго домашняго учителя, отличалась тою же живостью и любезностью, какую обнаруживала всегда, когда появлялась, какъ дѣлывала часто, къ позднему обѣду на виллу близъ Темпельгофской набережной. Молодой Лезеръ, товарищъ по дѣламъ Зибеля, пользовавшійся особой протекціей хозяйки, былъ столь же односложенъ и сдержанъ въ разговорѣ, когда онъ не касался курса текущаго дня или экспорта, и столько же старался понравиться Евѣ своими филистерскими манерами, какъ въ теченіи двухъ лѣтъ со дня ея конфирмаціи. Онъ занялъ мѣсто между Еленой и хозяйкой. Разговоръ съ обѣими сосѣдками не клеился, а Ева, не смотря на ясные намеки тетки, и не думала даже принимать въ немъ участія. Можно-ли интересоваться бесѣдой, неизмѣнявшейся вотъ ужъ два года, съ той поры, когда она впервые сѣла за этотъ столъ взрослой дѣвушкой?
При этой мысли на глаза Евы готовы были, казалось, навернуться слезы гнѣва и нетерпѣнія.
Съ минуту Зибель зорко смотрѣлъ на нее сбоку, потомъ, взявъ изъ вазы яблоко и подавая его Евѣ, слегка пожалъ ея руку.
-- Очисти мнѣ яблоко, дитя, попросилъ онъ. Ужъ давно не оказывала ты мнѣ никакой услуги.
Тогда Ева улыбнулась и почти не замѣтила, что тетка сказала съ удивленіемъ и не безъ нѣкоторой ироніи:-- "Кажется, во всѣ пятнадцать лѣтъ нашей брачной жизни мнѣ не пришлось видѣть, чтобы ты ѣлъ яблоко". Не замѣтила Ева также и того, что на противоположной сторонѣ стола Елена, кокетливо потрясая растрепанными бѣлокурыми завитушками, падавшими ей на лобъ, улыбаясь предложила Лезеру очистить и ему что-нибудь, для того чтобы онъ не остался съ пустыми руками, въ отвѣтъ на что Лезеръ, съ свойственною ему стереотипною улыбкою, маскировавшею дерзкій взглядъ, посмотрѣлъ на розовые пальчики Елены.
Послѣ стола они съиграли партію въ шахматы. Опираясь о стулъ пріятельницы, Ева разсѣянно слѣдила за медленнымъ ходомъ игры.
Въ противоположномъ углу комнаты, около камина, Зибель стоялъ противъ жены.
-- Право, смѣшно находить ее блѣдною. Она совершенно здорова. Пускай она, пожалуй, броситъ музыку...
-- Этого она не сдѣлаетъ; это ея единственная радость. Но ты дашь ей больше свободы...
-- Больше свободы? Фрау Зибель почти презрительно посмотрѣла на мужа. Для того, чтобы она пошла по стопамъ своей матери?.. Я просто не понимаю тебя!
Зибель нетерпѣливо стучалъ носкомъ сапога о желѣзныя перекладины камина.
-- Ну, что же ты ничего не говоришь?
-- Потому что я уже говорилъ объ этомъ слишкомъ много. Я лучше потолкую съ самой Евой.
-- Какъ хочешь!
-- На фабрикѣ все въ порядкѣ?
-- Лезеръ позаботился обо всемъ. Онъ отлично замѣнилъ тебя. Своимъ хладнокровнымъ обращеніемъ онъ пріобрѣлъ необыкновенный авторитетъ надъ рабочими. Если бы только упрямая дѣвочка согласилась дать ему слово, мы могли бы быть покойны и тутъ и тамъ.
-- Ты вѣдь знаешь, что я не стану ее принуждать.
-- Еще бы! Ну, ты еще увидишь плоды твоей снисходительности и слабости!
За шахматнымъ столомъ Елена смѣялась надъ какимъ-то особенно удачнымъ ходомъ. Фрау Зибель вышла изъ комнаты, чтобы въ своемъ будуарѣ привести въ порядокъ счета, какъ дѣлала она въ теченіи пятнадцати лѣтъ каждый день послѣ обѣда. Ева заняла покинутое теткою мѣсто у камина.
Зибель кивнулъ ей серьезно, но ласково, и, слегка погладивъ ея густые, черные волосы, близко придвинулъ къ ней стулъ.
-- Милое дитя мое, началъ онъ своимъ спокойнымъ голосомъ, къ невозмутимому тону котораго Ева такъ привыкла, что была поражена внезапно дрогнувшею въ немъ тревожною ноткою,-- милое дитя, скажи мнѣ откровенно, что съ тобою?
-- Ничего, дядя. Я иногда немного утомлена, вотъ и все.
-- Охотно посылалъ бы я тебя съ Еленой для твоего развлеченія въ театръ или концерты, но вѣдь ты знаешь, какъ строго смотритъ тетка на такія вещи.
-- Знаю, милый дядя. Прошу тебя, не безпокойся объ этомъ.
-- Если же у тебя есть какое-нибудь особенное желаніе, осуществить которое я могу, скажи, и все, что въ моей власти, будетъ сдѣлано, чтобы доставить тебѣ удовольствіе.
Ева не сразу отвѣчала. Долго и пытливо глядѣла она на дядю своими большими сѣрыми глазами, чтобы убѣдиться, серьезно-ли онъ говоритъ, потомъ по ея красивому правильному лицу промелькнуло, словно лучъ, мужественное рѣшеніе и, ближе придвинувъ свой стулъ къ дядѣ и схвативъ его за обѣ руки, она прошептала страстно и искренно:
-- Мнѣ... мнѣ хочется... къ матери.
Вся краска разомъ исчезла съ лица Зибеля; хриплымъ, дрожащимъ голосомъ съ трудомъ произнесъ онъ: -- Къ твоей матери?.. Что это тебѣ вздумалось?.. Такъ внезапно! Ты вѣдь вовсе не знаешь ея!
-- Но она все-таки моя мать, такъ тихо и благоговѣйно сказала Ева, точно говорила о святой. Пусти меня къ ней, дядя, хоть на одинъ день, на одинъ часъ! Развѣ ты не можешь понять, что дочь тоскуетъ по матери?
-- Конечно, Ева, конечно...
Потъ крупными каплями стоялъ у него на лбу. Что, если она станетъ продолжать разспросы? Вѣдь она ужъ не ребенокъ! Ее не обманешь уклончивыми отвѣтами.
-- Ты вѣдь знаешь, Ева... снова началъ онъ.
-- Да, знаю, что прежде, когда я была маленькая и еще жилъ отецъ, котораго я также видѣла разъ, всего только одинъ разъ, я не должна была навѣшать ее... Вы говорили, что отецъ этого не желаетъ, что я еще слишкомъ мала... и что тамъ не могутъ достаточно заботиться о моемъ воспитаніи... Но теперь онъ уже давно умеръ, а я... я ужъ больше не ребенокъ...
-- Мать писала тебѣ, Ева?
-- Ни одного раза послѣ моей конфирмаціи.
Ей было очень больно признаться въ этомъ.
-- Просила она тебя когда-либо пріѣхать къ ней?
-- Нѣтъ, дядя. Но вѣдь я ея дочь и имѣю право просить мать, чтобы она позволила мнѣ ее навѣстить... Развѣ ты думаешь, что она меня не любитъ?
Такая сильная потребность любви и нѣжности читалась въ глазахъ Евы при этомъ вопросѣ, что Зибель сдѣлалъ невольное движеніе, чтобы привлечь дѣвушку на свою грудь.
-- Бѣдное дитя, прошепталъ онъ, склоняясь надъ молодой курчавой головкой, опиравшейся о его плечо,-- бѣдное, ни въ чемъ неповинное, довѣрчивое дитя!
Ева подумала, что ей удалось смягчить дядю.
-- Могу я съѣздить къ ней?
Онъ внезапно выпустилъ ее и сказалъ почти грубо:
-- Нѣтъ, никогда, и если ты меня любишь, не спрашивай о причинахъ. Отецъ твой назначилъ меня опекуномъ; послѣднимъ желаніемъ его было, чтобы ты росла въ моемъ домѣ, какъ мое дитя. Его предсмертная воля должна быть священна для меня.
Ева остановилась за стуломъ дяди. Онъ не могъ видѣть, какъ поблѣднѣла она и какой гнѣвный, почти грозный лучъ вспыхнулъ въ ея глазахъ. Но голосъ ея не выдалъ внутренняго волненія, и она спокойно сказала:
-- Еще одинъ вопросъ, дядя; я имѣю право требовать на него отвѣта. Живъ мой вотчимъ?
-- Да.
-- Онъ съ матерью?
-- Нѣтъ.
-- Почему?
-- Онъ много путешествуетъ заграницей.
-- Онъ навсегда разошелся съ нею?
-- Не знаю навѣрно; думаю, однако, что такъ.
-- Бѣдная мать!
Эти слова вырвались изъ ея губъ точно дуновеніе, между тѣмъ какъ ея стройные пальчики возбужденно и нетвердо ощупывали какой-то предметъ, скрытый подъ платьемъ на ея груди.
На противоположномъ концѣ комнаты шахматная игра кончилась. По обыкновенію Елена Лакомбъ побѣдила своего партнера, и ея растрепанныя завитушки и свѣтло-голубые глаза прыгали наперерывъ отъ радости.
Ея маленькая, полная фигурка самодовольно покачивалась, пока дѣвушка подходила къ сидѣвшей у камина Евѣ, чтобы во всѣхъ подробностяхъ описать ей свои мастерскіе ходы. Мужчины удалились въ кабинетъ Зибеля, чтобы дать и принять отчетъ во всемъ, что дѣлалось на фабрикѣ.
Ева терпѣливо слушала, пока Елена подробно описывала сегодняшнюю партію, сопровождая разсказъ намеками на любезность Лезера, какъ партнера, и ежеминутнымъ рѣзкимъ смѣхомъ. Съ дѣтства привыкла Ева къ роли наперсницы Елены.
Обѣ дѣвушки учились въ домѣ Зибеля подъ надзоромъ госпожи Зибель. Ни за что на свѣтѣ не отдала-бы она племянницы въ высшее учебное заведеніе для дѣвицъ, чтобы не подвергнуть "несчастной дочери брата" опасному соприкосновенію въ институтѣ со "всякимъ сбродомъ", какъ любила величать госпожа Зибель всѣ сословія, кромѣ того, къ которому сама принадлежала.
Дѣдъ Елены, старикъ Лакомбъ, у котораго жила сирота, организовалъ все преподаваніе и руководилъ имъ, и духовное общеніе съ этимъ старикомъ должно было замѣнить Евѣ свободныя, непринужденныя сношенія съ подругами и всю поэзію школьной жизни. Лишь во время уроковъ у профессора Лакомба могла Ева, отличавшаяся молчаливымъ, сдержаннымъ, подчасъ суровымъ обращеніемъ, взять верхъ надъ веселой, болтливой Еленой, которая живо, бойко, если и не всегда естественно, постоянно находила для всего подходящіе отвѣты.
Совершенно такъ-же продолжалось дѣло и тогда, когда выросли дѣвушки, и госпожа Зибель привлекла въ кругъ своихъ домашнихъ удовольствій Елену, съумѣвшую сдѣлаться во всѣхъ отношеніяхъ необходимою этой строгой женщинѣ. Не было обѣда или бала, гдѣ Елена не явилась-бы спутницей Евы. Елена отличалась во всемъ вкусомъ и умѣніемъ. Она избавила госпожу Зибель отъ хлопотъ по туалету Евы, и результатомъ этой любезности большею частью оказывался второй экземпляръ избраннаго Еленой костюма, уже для нея самой. Если увеселенія, которымъ предавались эти патриціи фабричнаго міра, далеко не составляли идеала Елены, то все-же это было много лучше одинокихъ вечеровъ въ обществѣ ученаго дѣда, да вдобавокъ можно было разсчитывать, что подъ покровомъ дома Зибеля найдется приличная партія и для такой совершенно бѣдной дѣвушки, какою признавала себя Елена.
Такимъ образомъ Ева Варнеръ и Елена Лакомбъ постоянно появлялись въ обществѣ вмѣстѣ, и всюду повторялось одно и то же: всѣ любовались гордой, классической красотой Евы, но веселились съ Еленой и страшно ухаживали за нею.
Даже Лезеръ, на сколько это дозволяла его трезвая, замкнутая натура (знакомые утверждали, будто у него подъ жилеткой вмѣсто сердца таблица цифръ), даже Лезеръ, серьезно намѣревавшійся свататься къ красавицѣ Евѣ, единственной наслѣдницѣ Зибеля, и имѣвшій основательныя надежды получить ея руку, предпочтительно бесѣдовалъ съ Еленой и нерѣдко слѣдилъ за ея граціозной, блестящей фигуркой смущенно-дерзкимъ взглядомъ.
Елена несомнѣнно предпочла-бы совершенно обратное. Она охотно отказалась-бы отъ скучной бесѣды съ Лезеромъ и отъ его втайнѣ нерѣдко назойливаго поклоненія, если бы онъ замѣнилъ это серьезнымъ намѣреніемъ просить ея руки, такъ какъ Лезеръ несомнѣнно былъ одною изъ лучшихъ партій Зибелевскаго круга. Евы она не боялась. Она была увѣрена, что гордая подруга никогда не согласится быть женою этой живой счетной машины, этого молчаливаго, непріятно замкнутаго человѣка. Только начать-бы половчѣе, и изъ поклонника сдѣлается солидный претендентъ. При такихъ обстоятельствахъ ей нетрудно было подчиняться госпожѣ Зибель и постоянно обращать вниманіе Евы на безпримѣрныя достоинства Эгона Лезера.
И въ этотъ вечеръ, достаточно похваставшись своими шахматными и иными побѣдами, Елена вернулась къ перечисленію качествъ Лезера и къ холодному обращенію Евы съ этимъ замѣчательнымъ молодымъ человѣкомъ. Но Ева, обыкновенно столь терпѣливая слушательница, была на этотъ разъ въ высшей степени возбуждена разговоромъ съ дядей и находилась не въ томъ настроеніи, какое нужно было, чтобы внимать похваламъ, расточаемымъ Еленой поклоннику, ей столь антипатичному. Она рѣзко оборвала разговоръ.
-- Я могла-бы отвѣтить тебѣ такими-же укорами по поводу нашего молодого рисовальщика, сказала она. Онъ уже давно серьезно привязанъ къ тебѣ.
Елена засмѣялась; ея маленькіе, правильные бѣлые зубки сверкнули при свѣтѣ камина.
-- Гансъ Фалькъ! Боже мой! да это просто смѣшно! Какой-то голышъ! Хижина и сердце! Нѣтъ, Ева, не для этого рождена я.
-- У него большое дарованіе.
-- Вздоръ! Въ томъ-то и бѣда, что онъ это воображаетъ! Если бы онъ намѣревался оставаться на фабрикѣ твоего дяди, медленно переходя со ступени на ступень къ обезпеченной будущности, почемъ знать?..
Она безпечно щелкнула на воздухѣ маленькими пальчиками, точно хотѣла сказать: Почемъ знать? Если все другое не удастся, лучше онъ, чѣмъ никто...
-- Но такъ внезапно бросить обезпеченную карьеру, чтобы сдѣлаться скульпторомъ и грызть сухую корку... нѣтъ, это не по мнѣ! прибавила она.
-- У него блестящее художественное будущее. Гейденъ увѣрялъ дядю...
-- Ну, да вѣдь ты идеалистка, Ева. Если онъ дѣйствительно такъ любитъ меня, онъ не станетъ долго колебаться между мною и своими фантастическими мечтами объ искусствѣ.
-- Вся его будущность -- ты и искусство. Онъ не отречется отъ васъ, потому что не можетъ этого сдѣлать, не измѣнивъ самому себѣ. А ты ставишь ему дилемму, которая, такъ или иначе, должна разрѣшиться печальнымъ разладомъ. Это безсердечно, Елена.
-- А развѣ ты лучше поступаешь? Эгонъ Лезеръ тебя любитъ, а ты его не слушаешь. Слѣдовательно, ты не менѣе безсердечна, чѣмъ я.
-- Какой серьезный разговоръ, барышни! раздался вдругъ за ними тоненькій, гнусящій голосъ Эгона Лезера. А тѣмъ временемъ разыгралась непогода, и я имѣю честь предложить фрейлейнъ Лакомбъ проводить ее домой, потому что даже въ закрытомъ экипажѣ она могла-бы подвергнуться нѣкоторому риску по пути въ Краузенштрассе.
Лезеръ рѣдко произносилъ послѣдовательно такія длинныя фразы и утомленно вздохнулъ, доведя свое предложеніе до конца.
-- Елена останется здѣсь, рѣшилъ непріятный голосъ фрау Зибель.
Она кончила счеты и вышла въ комнату своей беззвучной, крадущейся походкой какъ разъ въ то мгновеніе, когда Лезеръ началъ говорить. Несмотря на все свое расположеніе къ Еленѣ, фрау Зибель не считала полезнымъ избрать провожатымъ для бойкой дѣвушки того человѣка, котораго прочила въ мужья племянницѣ.
Лезеръ выслушалъ распоряженіе фрау Зибель, потупивъ глаза. Если бы она стояла поближе, ее, быть можетъ, поразила-бы странная складка его губъ подъ изящными усиками. Елена, напротивъ, улыбнулась и съ благодарностью поцѣловала руку госпожи Зибель. Никто не замѣтилъ горькаго разочарованія, причиненнаго ей этимъ вмѣшательствомъ. Елена Лакомбъ постоянно улыбалась; это было у нея правиломъ. Она знала, что въ свѣтѣ уйдешь гораздо дальше съ ея улыбкой, чѣмъ съ нѣсколько тяжелою серьезностью подруги, Евѣ не зачѣмъ было улыбаться; Еленѣ же это было необходимо.
Лезеръ откланялся тѣмъ же чопорнымъ поклономъ, съ какимъ въ теченіи двухъ лѣтъ удалялся изъ салона Зибеля два раза въ недѣлю и кромѣ того еще каждое воскресенье. Дѣвушки поднялись къ себѣ.
Когда затворилась дверь комнаты, всегда готовой для Елены, Ева вынула изъ подъ платья золотой медальонъ. Сжимая въ рукѣ маленькій, тонко нарисованный пастелью портретъ, дѣвушка упала на колѣни. Эти растрепанные волосы съ красноватымъ оттѣнкомъ казались ей настоящимъ сіяніемъ; въ этихъ черныхъ, полузакрытыхъ глазахъ, въ пухлыхъ, страстныхъ губахъ ей чудился вѣчный, неисчерпаемый источникъ таинственной, материнской любви. Благоговѣйно прижалась она губами къ портрету.
-- Бѣдная мама! вздохнула она, и слеза за слезою медленно катилась по рукамъ, сжимавшимъ медальонъ.