Садъ, разбитый въ Монте-Карло вокругъ казино, и терассы, надъ которыми склоняются пальмы, отличались необыкновеннымъ оживленіемъ. Октябрьскій день былъ такъ тепелъ, что маленькій эдемъ, цвѣтущій садъ, разведенный на отвѣсной скалѣ, былъ переполненъ не только обыкновенной публикой и habitués игорной залы, но и гостями, съѣхавшимися сюда въ громадномъ числѣ изъ Ниццы. При подобной температурѣ и атмосферѣ даже больные могли отважиться на короткій переѣздъ.
Между группами раскидистыхъ пальмъ и цвѣтущими боскетами, подъ полосатымъ холщевымъ навѣсомъ кафе болтала и смѣялась блестящая и пестрая толпа. Всюду виднѣлись цвѣтные шелковые зонтики, яркія атласныя и бархатныя платья, колеблющіяся, легкія перья и гирлянды цвѣтовъ, а между всѣмъ этимъ двигались мужчины въ утрированно-артистическихъ костюмахъ, въ бархатныхъ визиткахъ и мягкихъ шляпахъ, или же фланеры, одѣтые по послѣдней модѣ парижскихъ бульваровъ.
Полусвѣтъ и женщины, играющія въ рулетку по профессіи, также выставили значительный контингентъ.
Напудренныя щеки, подрисованныя губы, крашеныя косы и завитки, глаза искусно обведенные карандашомъ и казавшіеся блестящими, бойко выглядывали на мунсчинъ изъ подъ разноцвѣтныхъ вуалей.
Между этой публикой группами или попарно двигалось хорошее общество Монако, мужчины и дамы, принадлежащіе къ русской, французской и англійской аристократіи, нѣмецкіе художники, офицеры въ статскомъ платьѣ; молоденькія, свѣжія, любопытныя дѣвушки глядѣли большими удивленными глазами на шумно двигавшуюся взадъ и впередъ пеструю, смѣшанную толпу.
Несмотря на разнообразіе красивыхъ, нарядныхъ и эффектныхъ личностей, двѣ фигуры болѣе остальныхъ привлекали всеобщее вниманіе. Въ томъ, что высокій, исполинскаго роста мужчина съ бѣлокурыми волосами и бородой, и глубокими голубыми глазами, могъ быть только нѣмцемъ, и именно нѣмецкимъ художникомъ, не оставалось вскорѣ сомнѣнія. Многія изъ нарядныхъ аристократокъ уже узнали въ бѣлокуромъ исполинѣ знаменитаго Гельбаха, холоднаго, опаснаго нѣмца, сознательно и безсознательно покорявшаго въ Римѣ столько сердецъ.
Но кто же классически красивая женщина, опирающаяся на его руку? Никто не зналъ ея, а догадаться о ея національности по чернымъ, коротко остриженнынъ курчавымъ волосамъ, по сѣрымъ блестящимъ глазамъ и правильнымъ, какъ у античной геммы, чертамъ было трудно. Свѣтло-сѣрое платье, облегавшее стройный и все-таки полный станъ, начиная отъ шеи, пренебрегало всѣми вычурами моды, но тонкая ткань, изъ которой оно было скроено, была дорогая и не заурядная, а пряжка на поясѣ и аграфъ у ворота отличались прекрасной работой и были украшены драгоцѣнными камнями.
Ужъ не растаялъ ли наконецъ подъ огнемъ этихъ чудныхъ глазъ холодный Гельбахъ, "ледяной царь", какъ окрестила его въ австрійской колоніи Рима рыжая Стефи?
Это можно было почти предположить, потому что Гельбахъ слѣдилъ за всякимъ движеніемъ, за всякимъ измѣненіемъ на прекрасномъ лицѣ своей спутницы съ такою нѣжностью, съ такимъ блаженствомъ, что не замѣчалъ всего, что его окружало, и проходилъ безъ вниманія мимо многихъ, привѣтствовавшихъ его глазокъ.
Вскорѣ молодой женщинѣ, казалось, надоѣла вся эта сутолока; она шепнула какую-то просьбу своему спутнику, и онъ увелъ ее изъ пестраго, движущагося людского потока, прежде чѣмъ это успѣли подмѣтить слѣдившіе за парочкою любопытные и зоркіе глаза. Молодые люди свернули на одну изъ уединенныхъ, удаляющихся отъ казино дорожекъ и направились къ террасамъ, обращеннымъ къ морю.
Гельбахъ и его спутница опустились на одну изъ скамеекъ, осѣненную широколиственною пальмою. У ногъ ихъ искрилось море, темно-синее точно lapis lazuli; передъ ихъ взорами легкимъ изгибомъ разстилалась береговая линія Гивьеры ди-Поненте, замыкаемая чудною Бордигерою.
Ева прислонила голову въ груди Вильфрида.
-- Какъ много лучше здѣсь, мой милый, чѣмъ среди этихъ разряженныхъ людей, на чьихъ лицахъ видно столько тщеславія, чисто внѣшней свѣтскости и низкихъ страстей! А все-таки я сдѣлала нехорошо, попросивъ тебя уйти со мною оттуда. Тебѣ, Вильфридъ, эти люди нужны для изученія, какъ стимулъ для твоего искусства. Слишкомъ долго являюсь я тебѣ помѣхой. Вернись къ нимъ, пойди въ игорную залу, какъ ты хотѣлъ. Сколько времени уже не брался ты за кисть? Какъ давно дремлетъ твоя слава!
Гельбахъ разсмѣялся.
-- Съ тѣхъ поръ какъ (черезъ нѣсколько недѣль этому будетъ годъ) я вернулся изъ Рима и узналъ въ Берлинѣ одну гордую, холодную, очаровательную молодую дѣвицу. Ты знаешь, Ева, слава моя задремала съ той минуты, какъ проснулось мое счастье. Зачѣмъ же спрашиваешь ты объ этомъ, тщеславная женщина? Но разъ ты попала на разговоръ о достопамятныхъ дняхъ, знаешь ли ты, какой сегодня день?
Ева покраснѣла, нѣжно дотронулась до его руки и сказала:
-- Двѣ недѣли тому назадъ насъ вѣнчали.
Онъ прижалъ ея ручку къ губамъ.
-- Дитя мое, какой это былъ блаженный свадебный день! Насъ окружало безоблачное счастье. Старый дядя былъ покоенъ и радостенъ; лицо его просвѣтлѣло, тревога и печаль исчезли съ него; изъ устъ тетушки не вырвалось ни одного холоднаго слова; ей только было немного стыдно, что ея знаніе людей такъ жестоко обманулось, а разсчетливое, умное подлаживанье къ воззрѣніямъ ея кружка оказалось такимъ несостоятельнымъ.
-- За то въ ней не замѣтно было и слѣда озлобленія противъ тебя, чего я опасалась, продолжала Ева. Кто бы повѣрилъ, что она добровольно приметъ у себя художника, да еще такого вольнодумца, какъ ты! Всего менѣе повѣрила бы этому она сама. Это твое величайшее чудо, Вильфридъ.
-- Ты говоришь словами Ганса, улыбаясь отвѣтилъ Гельбахъ. Какъ важничали передъ нами эти дѣти своею ролью восьмидневныхъ новобрачныхъ! Тонелла въ качествѣ молодой женщины просто не знала, куда дѣваться отъ гордости и задора, встрѣчаясь съ своимъ названнымъ отцомъ, все еще пребывавшимъ въ званіи жениха. Какъ славно, что эти дѣти могли присутствовать на нашемъ праздникѣ!
-- Это было лучше всего, Вильфридъ. Какое счастье, что тебѣ удалось убѣдить Марту обвѣнчать ихъ раньше насъ! Теперь мы знаемъ, что они уже въ пристани и можемъ вдвое наслаждаться собственнымъ блаженствомъ. По моему разсчету, они должны пріѣхать сегодня на виллу Монти. Надѣюсь, что Гансъ уже застанетъ въ Неаполѣ свою Жницу, портретъ Тонеллы; тогда искусство вступитъ въ домъ молодой парочки вмѣстѣ съ любовью.
-- Одного я не могу забыть, послѣ короткой паузы продолжала Ева, что славный, добрый, честный Гейденъ не былъ на нашей свадьбѣ. Боюсь, Вильфридъ, что его удалило что нибудь, что онъ отъ насъ скрываетъ.
-- Твои опасенія вѣрны. Ева. Маленькая смуглая плутовка, крошка Тонелла, покорила, къ несчастью, его сердце, но ни она, ни Гансъ этого не подозрѣваютъ. Дай Богъ, чтобы славный этотъ человѣкъ поскорѣе справился съ собою. Онъ прилежно работаетъ въ Стокгольмѣ; это лучше всего поможетъ ему забыть крушеніе его запоздавшихъ надеждъ.
Онъ пропустилъ руку Евы подъ свою.
-- Пойдемъ, дитя; ты права. Я загляну въ казино, но сначала отведу тебя въ гостинницу. Тебѣ не скучно будетъ остаться тамъ одной?
-- Что ты, Вильфридъ! Тѣмъ больше буду я радоваться твоему возвращенію. Я напишу пока дядѣ.
Онъ нѣжно отвелъ съ ея бѣлаго лба нѣсколько темныхъ кудрей.
-- Еще одинъ поцѣлуй, прежде чѣмъ мы вернемся въ этотъ пестрый водоворотъ!
Когда уединенная часть сада уже осталась позади, на встрѣчу имъ показалась молодая дама въ поразительно-нарядномъ туалетѣ, уже издали улыбавшаяся и кивавшая. Подъ убранными красными бантами шляпою необъятныхъ размѣровъ прыгали на лбу отъ скорой ходьбы курчавые бѣлокурые волосы; два свѣтло-голубыхъ глаза нетерпѣливо глядѣли на Еву и Гельбаха черезъ дерзкій, вздернутый носикъ.
-- Елена!
-- Ева! Гельбахъ!
Елена Шифманъ такъ потрясала руки пріятельницы, что серебряные браслеты съ привѣшанными къ нимъ монетами, которые она носила на длинныхъ, мягкихъ перчаткахъ изъ желтой марсельской лайки, зазвенѣли. Бросивъ сбоку бѣглый, кокетливый взглядъ на Гельбаха, она продолжала:
-- Я уже слышала, что вы здѣсь. Мой мужъ принесъ мнѣ эту вѣсть изъ саду, ѣіужъ всегда находится около казино, пока я еще одѣваюсь. Знаменитаго Гельбаха не могли, конечно, не узнать.
Вильфридъ вѣжливо поклонился въ отвѣтъ на этотъ комплиментъ, сопровождавшійся нѣжнымъ взглядомъ, а Ева съ участіемъ спросила.
-- Какъ попала ты сюда, Елена? Ужъ не боленъ-ли твой мужъ?
-- Боже избави! Но въ Лондонѣ теперь считаютъ шикомъ ѣздить осенью на нѣсколько недѣль на Ривьеру. Подъ конецъ и здѣсь, и въ Ниццѣ становится скучно, какъ и вездѣ, но все же есть на что поглядѣть. Туалеты мѣняются ежедневно; съ нѣкоторымъ навыкомъ можно по нимъ скоро опредѣлить національность и званіе дамъ. Это очень занятно. Повѣрь, черезъ часъ узнаешь всѣ тайны Монте-Карло.
Ева улыбнулась немного грустно. Она надѣялась, что послѣ замужества Елена хоть нѣсколько отдѣлается отъ склонности ко всему поверхностному и внѣшнему.
-- Одно только глупо,-- Поль не хочетъ брать меня съ собою въ игорную залу, послѣ того какъ онъ мнѣ ее разъ показалъ. Такъ весело наблюдать за всеобщимъ напряженіемъ, пока шарикъ не дойдетъ до цѣли! Сколько хмурыхъ и какъ мало веселыхъ лицъ! По Поль ни за что не хочетъ, чтобъ я шла съ нимъ; онъ увѣряетъ, что общество тамъ слишкомъ смѣшанное. Ну, да я ужъ утѣшилась! Если я не стану больше мучить его, мужъ обѣщаетъ заказать мнѣ проѣздомъ черезъ Парижъ такой же туалетъ у Ворта, какой здѣсь на богатой русской съ рыжими волосами. Поль находитъ, что это платье очень пойдетъ и къ моимъ волосамъ; у меня нѣтъ, правда, черныхъ глазъ, какъ у русской, а все-таки я произведу фуроръ въ Лондонѣ въ этомъ нарядѣ. Кстати, какъ нравится тебѣ это платье changeant?
Ева, во что бы то ни стало желавшая избавить Вильфрида отъ общества болтливой Елены, пропустила руку пріятельницы подъ свою.
-- Очень нравится, отвѣтила она. Ты еще должна многое разсказать мнѣ, Елена. Если ты согласенъ, Вильфридъ, мы поищемъ уединеннаго мѣстечка, чтобы поболтать, пока ты сходишь въ казино.
И, обращаясь съ улыбкою къ Еленѣ, она продолжала:
-- Я не въ лучшемъ положеніи, чѣмъ ты. Мой мужъ тоіке не хочетъ брать меня въ игорную залу.
Гельбахъ незамѣтно пожалъ руку Евы и съ минуту глядѣлъ ей въ глаза съ благодарною нѣжностью, потомъ, проводивъ дамъ до уютнаго мѣстечка за густой лавровой изгородью, направился къ казино.
Въ залѣ, убранной въ мавританскомъ стилѣ, было четыре стола съ рулеткою. Вокругъ нихъ сидѣли играющіе, имѣя передъ собою пачки ассигнацій или груды золота, между тѣмъ какъ двойной и даже тройной рядъ зрителей напряженно слѣдилъ сзади за каждымъ движеніемъ рукъ. Иногда кто-нибудь протягивался между игроками и ронялъ нѣсколько золотыхъ на какія-нибудь цифры, особенно покровительствуемыя счастьемъ.
Посреди каждаго стола сидѣло другъ противъ друга по два крупье, между тѣмъ какъ пятый наблюдалъ за ходомъ игры съ возвышеннаго мѣста.
Гельбахъ тихо продвинулся до задняго ряда зрителей. Послѣ мира истинно-райской природы глаза его только медленно пріучались къ смѣнѣ окружавшихъ его картинъ, полныхъ дикихъ, съ трудомъ подавляемыхъ страстей. Среди глубокаго безмолвья правильно и монотонно раздавалось: "Faites votre jeu, messieurs!-- Le jeu est fait, rien ne va plus!" а когда маленькій, капризный шарикъ достигалъ цѣли, до слуха художника доносилось: vingt et un, rouge, impair et passe! а между этими возгласами глухо звякало на зеленомъ сукнѣ золото, и крупье неутомимо сгребали маленькими черными лопаточками выигрышъ банка въ груды.
Художественный глазъ Гельбаха подмѣтилъ для своей кисти много цѣнныхъ картинъ, много характерныхъ типовъ въ этой пестрой, составленной изъ всѣхъ слоевъ общества толпѣ, игравшей съ такимъ же неровнымъ, измѣнчивымъ счастьемъ, какъ неровно и измѣнчиво было выраженіе, вызываемое на лицахъ игроковъ выигрышемъ или проигрышемъ. Но сердце Гельбаха, считавшее человѣческое достоинство главнымъ въ жизни, его идеальная любовь къ людямъ, его философія, дѣлавшая изъ этой любви аксіому всего его образа мыслей и дѣйствій, съ отвращеніемъ отворачивались отъ проявленій тупой покорности, дикой алчности страстныхъ надеждъ, бѣшеннаго отчаянія, отъ тѣхъ чувствъ, которыми управлялъ такой ничтожный предметъ, какъ этотъ маленькій шарикъ, вертѣвшійся и катившійся по волѣ случая.
Гельбахъ былъ очень радъ, что, уступая своему никогда не обманывающемуся инстинкту, Ева не хотѣла идти въ игорную залу.
Когда зрѣніе и слухъ его до извѣстной степени свыклись съ своеобразною атмосферою, которою онъ не дышалъ столько лѣтъ, онъ принялся внимательнѣе слѣдить за измѣнчивымъ счастьемъ отдѣльныхъ лицъ, особенно приковывавшихъ къ себѣ его взоры.
Противъ него по ту сторону стола сидѣла молодая, поразительно красивая дама въ изысканно-дорогомъ нарядѣ. Справа и слѣва отъ нея помѣщались двое мужчинъ, изъ которыхъ старшій былъ по типу русскій, а сидѣвшій слѣва, болѣе молодой, очевидно, прусскій офицеръ въ статскомъ платьѣ.
Молодая дама играла очень покойно и серьезно; нѣкоторое время она съ большимъ счастьемъ придерживалась все однѣхъ и тѣхъ-же цифръ, и мужчины, которыхъ она, казалось, потихоньку ободряла взглядами и словами, слѣдовали за нею, пока счастье не измѣнилось вдругъ сразу, и значительныя груды золота, лежавшія передъ всѣми троими, не перешли къ банку.
Старшій изъ игроковъ хотѣлъ, повидимому, прекратить игру послѣ проигрыша, но одного слова, тихо произнесеннаго его сосѣдкой, было достаточно, чтобы онъ снова вынулъ портфель и протянулъ крупье для размѣна пачку ассигнацій.
Гельбаху показалось, будто молодая дама и крупье обмѣнялись быстрымъ, какъ молнія, взглядомъ. Но, быть можетъ, это было только дѣломъ его воображенія, плодомъ фантазіи, разгоряченной своеобразной атмосферой игорной залы.
Что касается младшаго изъ двухъ мужчинъ, то для него не потребовалось даже слова; достаточно было одного нѣжнаго, многообѣщающаго взгляда прелестныхъ глазъ красавицы, чтобы послѣ значительной потери снова воодушевить его къ игрѣ. Въ прежніе годы, во время своихъ путешествій заграницу, Гельбахъ часто имѣлъ случай наблюдать за такими сомнительными личностями, состоящими на жалованье у банка, предназначенными приковывать своими чарами къ зеленому столу молодыхъ, неопытныхъ людей и выпускать ихъ лишь тогда, когда проигранъ послѣдній франкъ, когда долги чести накопились одинъ на другомъ и насталъ неизбѣжный конецъ: пуля, пущенная въ притупленный мозгъ жертвы.
Несмотря на свое большое знаніе людей, Гельбахъ не былъ увѣренъ, видитъ-ли онъ въ нѣжной красавицѣ, сидѣвшей передъ нимъ, одно изъ такихъ исчадій ада, занимающееся своимъ постыднымъ ремесломъ на гибель человѣчества. Чѣмъ сильнѣе становились сомнѣнія художника, тѣмъ зорче старался онъ не спускать глазъ съ сидѣвшихъ противъ него.
За этими наблюденіями онъ не замѣтилъ шопота, шороха и внезапнаго движенія вокругъ и позади себя. Не слыхалъ онъ также, что недалеко отъ него говорили: "Она просто сошла съума! Вѣдь это ея послѣдняя тысяча рублей!.. Увѣряютъ, будто она хотѣла сорвать банкъ!.. Она, конечно, совершенно раззорена!.. Наконецъ-то она уходитъ!.. Слава Богу!.. Жаль ее; она все еще чертовски красивая женщина! Банку слѣдовало-бы взять ее на жалованье... Это невозможно! Для этого она слишкомъ извѣстна!.. Пст! Вотъ она идетъ! Посмотрите! Настоящая королева"!
Большинство окружавшихъ Гельбаха зрителей повернуло голову къ двери мавританской залы, изъ которой въ эту минуту выходила красивая женская фигура.
Почти машинально Гельбахъ тоже посмотрѣлъ въ сторону выхода, но отъ женщины, очевидно, пользовавшейся большой извѣстностью въ игорной залѣ, уже ничего не было видно, кромѣ прикрытаго дорогимъ вуалемъ изъ испанскаго кружева, узла золотисто-красныхъ волосъ, на которые, какъ разъ въ эту минуту, падалъ сквозь открытую дверь широкій солнечный лучъ.
Взоры Гельбаха снова вернулись къ зеленому столу и къ сидѣвшимъ по ту сторону его. Печальные глаза красавицы неотразимо привлекали художника. Если она, дѣйствительно, на жалованьи у банка, кто знаетъ, какая судьба привела ее къ этому ужасному ремеслу, и не занимается-ли она имъ съ отвращеніемъ?
Передъ тремя игроками снова лежала значительная груда золотыхъ.
-- Faites votre jeu, messieurs! послышался хриплый голосъ крупье, сидѣвшаго недалеко отъ Гельбаха по ту сторону стола.
При этомъ возгласѣ красавица обернулась къ человѣку, или только что занявшему мѣсто, или не замѣченному раньше Гельбахомъ. Наклоняясь надъ стуломъ молодой дамы, человѣкъ этотъ сжималъ въ худощавой лѣвой рукѣ нѣсколько приготовленныхъ для ставки десятифранковыхъ монетъ, между тѣмъ какъ правая рука судорожно охватывала спинку стула.
Красавица съ печальными глазами взяла деньги изъ костлявой руки и поставила ихъ на черное, котораго послѣдовательно сама придерживалась съ своими товарищами; голова стоявшей за нею худой фигуры наклонилась до одного уровня съ ея головою, чтобы сердитыми, косыми глазами слѣдить за движеніями шара.
Гельбахъ отпрянулъ, точно его ударили, потомъ выгнулся впередъ, чтобы еще разъ внимательно осмотрѣть играющаго. Никакого сомнѣнія,-- человѣкъ, отдѣленный отъ него зеленымъ столомъ, Лезеръ, такъ долго тщетно имъ разыскиваемый. Сердце Гельбаха такъ стучало, что на минуту дыханіе у него сперлось; голова внезапно закружилась при мысли, что насталъ часъ воздаянія, обѣщанный имъ всѣмъ, чью жизнь отравилъ преступникъ, и что божественное правосудіе отдаетъ его наконецъ въ его руки. Несмотря на большую перемѣну, происшедшую въ Лезерѣ, не узнать его было невозможно человѣку, одаренному такимъ взглядомъ, какъ Гельбахъ. Длинная, нечесанная борода, которою Эгонъ замѣнилъ свои маленькіе, изящно подстриженные усики, не вполнѣ скрывала узкія, непріятно сжатыя губы. Правда, волосы, искусно выкрашенные въ черное, еще болѣе порѣдѣли, а худощавая фигура въ небрежной, почти неопрятной одеждѣ казалась болѣе изнуренною и опустившеюся, чѣмъ въ нарядномъ туалетѣ былыхъ дней. Однако, несмотря на перемѣну, произведенную въ немъ искусствомъ, а также и ударами судьбы, общее впечатлѣніе настолько напоминало прежняго Эгона Лезера, что при всемъ возбужденіи, въ которое его повергло неожиданное появленіе преступника, Гельбахъ все-таки съ искреннимъ чувствомъ признательности подумалъ о томъ, какое счастье, что Евы нѣтъ тутъ, такъ какъ она несомнѣнно тотчасъ же узнала-бы негодяя.
Не спуская его съ глазъ, Гельбахъ удалился за тройной рядъ игроковъ и зрителей, чтобы не привлечь на себя случайно взгляда Лезера, все еще прикованнаго къ рулеткѣ. Изъ своей засады
Гельбахъ слѣдилъ за тѣмъ, какъ проигрывалъ Эгонъ нумеръ за нумеромъ, какъ щеки его становились все безцвѣтнѣе, а худая, костлявая рука все болѣе дрожала.
Чувство безпредѣльнаго отвращенія овладѣло Гельбахомъ при видѣ такого униженія человѣческаго достоинства и такой слабости, низводящей человѣка почти на степень животнаго. Какая каррикатура на догматъ свободной воли!
Вдругъ Лезеръ пересталъ играть. Онъ проигралъ, вѣроятно, банку послѣдній франкъ, но глаза его все еще съ ненасытной алчностью слѣдили за вращавшимся шаромъ фортуны и за передвигавшимися взадъ и впередъ по столу грудами денегъ. Съ растопыренными пальцами, вытянутой шеей, налитыми кровью неподвижными глазами стоялъ онъ въ густой толпѣ, точно гіена, готовая броситься на другое хищное животное, болѣе покровительствуемое судьбою.
Вслѣдъ за тѣмъ страшное напряженіе, казалось, прошло; возбужденіе, искусственно поддерживавшее все тѣло, улеглось, мышцы ослабли, вся жалкая фигура старчески съежилась.
Гельбахъ могъ ежеминутно опасаться, что пресыщенный игрою, Лезеръ удалится изъ залы. Художникъ окинулъ присутствующихъ быстрымъ взглядомъ. Плечо къ плечу съ нимъ стоялъ добродушный человѣкъ среднихъ лѣтъ, очевидно соотечественникъ, простой зритель трагедіи, разыгрывавшейся вокругъ игорнаго стола. Его доброе, широкое лицо, высокій ростъ, солидный, но далеко не модный нарядъ обличали въ немъ хлѣбопашца, винодѣла, или торговца.
Гельбахъ ни минуты не сомнѣвался, что его сосѣдъ -- честный нѣмецъ и личность, заслуживающая полнѣйшаго довѣрія.
Времени терять было нечего. Лезеръ уже безучастно далъ отодвинуть себя изъ второго ряда.
Тогда Гельбахъ рѣшительно обернулся къ сосѣду, отрекомендовался, и выведя его изъ круга зрителей, сообщилъ въ короткихъ словахъ, что только что узналъ за зеленымъ столомъ важнаго преступника, давно имъ разыскиваемаго, и поэтому проситъ незнакомца оказать ему услугу и призвать двухъ жандармовъ. Сосѣдъ, виноторговецъ изъ Штетина, высказалъ полную готовность помочь и поспѣшно вышелъ изъ залы.
Когда Гельбахъ взглянулъ на мѣсто, гдѣ до той минуты стоялъ Лезеръ, оно было пусто. Художникъ поблѣднѣлъ. Возможно ли, что упорная судьба снова скроетъ отъ него въ рѣшительную минуту негодяя, снова разстроитъ всѣ планы? Искать Лезера въ залѣ нечего; это было бы лучшимъ средствомъ совершенно потерять его изъ виду въ тѣснотѣ. Къ тому же Гельбахъ обѣщалъ соотечественнику дождаться его на этомъ мѣстѣ.
Онъ не двинулся поэтому, но глаза его зорко оглядывали толпу. Вотъ неряшливая фигура, дальше старческое лицо на молодомъ тѣлѣ, еще дальше пара алчныхъ, пронзительныхъ глазъ, но нигдѣ нѣтъ и слѣда Лезера.
Гельбахъ вынулъ часы; до закрытія игорной залы оставалось всего нѣсколько минутъ.
Кругомъ двигали стульями, группы расходились, стоявшіе порознь сдвигались тѣснѣе, шлейфы шуршали, послѣдняя ассигнація летѣла къ крупье, груды золота небрежно опускались въ карманы; мѣстами между возгласами: "rien ne va plus!" уже начинали завязываться разговоры -- но ни Лезера, ни штетинскаго незнакомца не было видно.
Гельбахъ все еще не трогался съ своего мѣста, вокругъ котораго волновавшаяся теперь толпа тѣснилась все болѣе и болѣе.
Вдругъ чья-то рука опустилась на его плечо.
-- Я привелъ двухъ жандармовъ, послышался голосъ штетинскаго виноторговца. Они стоятъ у выхода. Кажется, что здѣсь уже слѣдили за этимъ почтеннымъ человѣкомъ.
Отъ черезчуръ сильнаго волненія и напряженія всѣхъ органовъ у Гельбаха точно отяжелѣлъ языкъ. Съ трудомъ вымолвилъ онъ, что придется, вѣроятно, обыскать залу, такъ какъ преступникъ внезапно исчезъ, какъ вдругъ около него точно вынырнула откуда-то граціозная фигура красавицы съ печальными глазами, а за нею, вытянувъ шею, безсмысленно устремивъ глаза въ пространство, шатаясь шелъ Лезеръ.
Одно движеніе и Гельбахъ уже держалъ его за лѣвую кисть, между тѣмъ какъ новый знакомецъ съ быстротою молніи продвинулся сзади и овладѣлъ правою рукою.
Внезапное нападеніе на минуту лишило негодяя присутствія духа. Узнавъ Гельбаха, онъ испустилъ крикъ бѣшенстра и попытался сопротивляться. Но ему не удалось ни на волосъ освободиться отъ сильныхъ пальцевъ Гельбаха и штетинца.
-- Не трудитесь, сказалъ холодно художникъ; у двери ждутъ два жандарма. Ваша роль съиграна.
-- Мерзавецъ! прошипѣлъ Лезеръ. У меня есть здѣсь вліятельные друзья; я тебѣ отплачу за это!
Арестъ преступника, его сопротивленіе, короткій, хриплый крикъ, слова, произнесенныя шопотомъ -- все это длилось лишь нѣсколько минутъ, и очень немногіе изъ ближайшихъ сосѣдей поняли, въ чемъ дѣло.
Отталкивающая фигура Лезера была замѣчена не однимъ изъ посѣтителей игорной залы Монте-Карло, и Гельбаху на всѣхъ языкахъ предлагали помощь и поддержку. Мужъ Елены, съ ужасомъ узнавшій въ связанномъ преступникѣ одну изъ личностей, наиболѣе извѣстныхъ въ Берлинѣ на биржѣ и въ клубахъ, также предложилъ художнику свои услуги.
Гельбахъ только разъ мелькомъ видѣлъ молодого банкира, на котораго ему въ то время указывали, какъ на возлюбленнаго Елены, однако тотчасъ же узналъ его. Первая забота художника была объ Евѣ.
Пока они продвигались впередъ, онъ попросилъ Шифманна немедленно отыскать дамъ и успокоить Еву на счетъ продолжительнаго отсутствія ея мужа, не сообщая ей однако настоящей причины. Разговаривая такимъ образомъ, они достигли выхода.
Два жандарма увели Лезера при громадномъ стеченіи публики, среди которой точно огонь разнеслась молва, что опасный преступникъ, котораго въ теченіи многихъ мѣсяцевъ искали берлинскія власти, только что выданъ полиціи знаменитымъ Гельбахомъ.
Скрежеща зубами, шелъ взбѣшенный Лезеръ между жандармами, ежеминутно оказывая сопротивленіе.
Гельбахъ и штетинскій виноторговецъ провожали его на нѣкоторомъ разстояніи до префектуры.
Всѣ нужныя формальности были окончены въ короткое время. Гельбахъ удостовѣрилъ свою личность, предъявилъ высшей полицейской инстанціи владѣтельнаго княжества приказъ объ арестѣ Лезера и отправилъ въ полицейское управленіе Берлина депешу. Преступникъ былъ подвергнутъ строгому заключенію до прибытія изъ Берлина отвѣта на запросъ, какъ лучше произвести выдачу.
Не смотря на физическое и душевное волненіе, причиненное Гельбаху послѣдними двумя часами и завершеніемъ задачи, исполнить которую онъ поклялся, держа въ своей рукѣ дрожащую руку умирающаго, художникъ шелъ бодро, чтобы быть около Евы и успокоить ее, когда до нея достигнетъ, подобно быстро увеличивающейся волнѣ, важная новость дня.
Какъ и всѣ уроженцы горныхъ странъ, Гельбахъ обладалъ большими топографическими способностями и безъ особаго труда нашелъ поэтому дорогу къ лавровой изгороди, близъ которой оставилъ Еву въ обществѣ Елены. Шифманнъ также разыскалъ домъ и, подойдя къ уединенной скамейкѣ, Гельбахъ увидалъ, что банкиръ держитъ въ объятіяхъ свою маленькую жену, которая повисла у него на шеѣ, плача, точно ребенокъ.
Маленькая супружеская трагедія! съ улыбкою подумалъ Вильфридъ и порадовался, что Евѣ совершенно чуждо такое мелкое проявленіе чувствъ.
Съ упоеніемъ взглянулъ онъ на красивую, гордую фигуру жены. Ева стояла, выпрямившись, немного наклонивъ голову на бокъ, точно внимательно прислушиваясь; рука ея опиралась на спинку скамьи. Только тогда, когда онъ находился отъ нея на разстояніи нѣсколькихъ шаговъ, Гельбахъ замѣтилъ, что она очень блѣдна и что дрожь пробѣгаетъ по ея прекрасному тѣлу.
Когда онъ окликнулъ ее, она не двинулась, но обратила на него глубоко-печальный взглядъ. Услыхавъ его голосъ, Елена зарыдала еще громче. Возможно ли, чтобы арестъ Лезера произвелъ на Еву такое сильное впечатлѣніе? Она была, правда, его невѣстой, но все же...
Подойдя ближе, Гельбахъ увидалъ въ глазахъ Евы что-то, подсказавшее ему, что ея унылый взглядъ не имѣетъ никакого отношенія къ свершившейся судьбѣ преступника.
Гельбахъ схватилъ руку жены и нѣжно привлекъ къ себѣ дрожащую женщину.
-- Что случилось? Ева, дитя мое, ты дрожишь?
-- Развѣ ты не слыхалъ, чуть слышно прошептала она, испуганно прижимаясь къ нему, тамъ... за нѣсколько минутъ... выстрѣлъ? Женщина выстрѣлила въ себя... Не сердись, Вильфридъ, что я такъ взволнована... У умирающей такіе же волосы, какъ... у моей матери?
Вся кровь застыла въ жилахъ Гельбаха. Глухимъ, надтреснутымъ голосомъ спросилъ онъ:
-- Какъ это случилось? Была ты при этомъ? Знаешь ты?
Ева покачала головою.
-- Гуляя взадъ и впередъ, я услыхала выстрѣлъ и стоны подъ группою пальмъ, подъ которыми мы сидѣли сегодня. Я хотѣла поспѣшить туда и подать помощь, если еще возможно, но около умирающей уже суетились сторожа. Они не допустили меня; однако, сквозь лавровую изгородь я видѣла вытянутое тѣло, свѣтлое платье, прядь золотисто-красныхъ волосъ, а вслѣдъ затѣмъ явился...
-- Я, gnädige Frau, и увелъ васъ. Вамъ не мѣсто тамъ.
И обернувшись къ Гельбаху, Шифманнъ продолжалъ:
-- Одна изъ подозрительнѣйшихъ личностей, такъ называемая "рыжая русская" застрѣлилась.
Гельбахъ обнялъ Еву и поцѣловалъ ее въ лобъ съ безконечною, почти материнскою нѣжностью, потомъ усадилъ ее на лавку.
-- Успокойся, милая, я пойду туда и посмотрю, возможна ли еще человѣческая помощь.
Подъ пальмами, опираясь головою на поросшій плющемъ камень, лежала Стефани Орлова.
Любопытная толпа еще не проложила себѣ дороги къ умирающей. Она лежала одна подъ наблюденіемъ сторожа, тщетно старавшагося остановить кровь, ручьями изливавшуюся изъ сердца. Товарищъ его побѣжалъ за докторомъ.
Гельбахъ сдѣлалъ сторожу знакъ отойти и вмѣсто него самъ опустился на колѣни около умирающей. Жизнь ея безостановочно угасала по мѣрѣ того, какъ изливалась изъ раны кровь. Глаза были закрыты, но грудь еще правильно поднималась и опускалась.
Гельбахъ нѣжно подложилъ руку между головою Стефани и камнемъ, на который ее опустили. Художникъ забылъ все, кромѣ одного -- что мать его жены умираетъ на его рукахъ.
Испуганная тихимъ прикосновеніемъ, Стефани открыла глаза. Съ минуту они блуждали съ выраженіемъ страшнаго страданія, потомъ остановились на склонявшемся надъ нею лицѣ Гельбаха, и по измученнымъ чертамъ промелькнулъ лучъ счастья. Губы шевельнулись, но не могли произнести ни слова.
-- Стефани, тихо сказалъ Гельбахъ, отдохните; борьба кончена. Нелегка была она для вашего пылкаго сердца! Засните же спокойно, Стефани.
Она улыбнулась уже наполовину сквозь сонъ, услыхавъ голосъ, всю жизнь имѣвшій такую сильную власть надъ нею.
Тутъ кровь на минуту остановилась; губы умирающей снова тревожно шевельнулись, точно ища чего-то, наконецъ, сложились въ слово: Ева!
-- Она моя жена, нѣжно сказалъ Гельбахъ. Я сдѣлаю ее счастливою, Стефани!
Глаза ея все еще испуганно глядѣли на его губы, точно ожидая еще чего-то.
-- Я не убью въ ея сердцѣ любви къ матери, нѣтъ, ни за что. Никогда не узнаетъ Ева...
Послѣдній лучъ признательности и счастія вспыхнулъ въ глазахъ Стефани. Вслѣдъ затѣмъ кровь снова хлынула широкою струею и голова тихо склонилась въ сторону, на руку Гельбаха. Пылкое, страстное сердце перестало биться.
Онъ вынулъ руку изъ подъ пышныхъ волосъ, золотистой волною разсыпавшихся по камню, поросшему плющемъ, и нѣжно закрылъ глаза покойной.
Кругомъ царила глубокая, торжественная тишина. Лишь въ цвѣтущихъ кустахъ и въ вершинахъ раскидистыхъ пальмъ надъ головою Стефани шепталъ легкій вѣтерокъ съ томно-синяго моря, разстилавшагося у подножія скалистой террасы, гдѣ спала послѣднимъ сномъ умершая. А въ тѣни лавровой изгороди стояла со сложенными руками стройная женщина и, ничего не подозрѣвая, молилась объ успокоеніи ея души.
Два дня спустя легкій экипажъ двигался по долинѣ Изара къ уединенному домику на откосѣ горы. Дверь, украшенная зелеными вѣнками съ пучкомъ красныхъ ягодъ, стояла настежъ, а на порогѣ ея виднѣлась высокая, пожилая женщина съ загорѣлымъ лицомъ и свѣтло-голубыми глазами, въ которыхъ сіяла живѣйшая радость.
Вильфридъ везетъ къ ней молодую жену! Теперь мать готова умереть; ничего лучше этого уже не можетъ дать ей жизнь, такъ хорошо къ концу сложившаяся.
Гельбахъ высадилъ Еву, и когда она въ первый разъ почувствовала свою руку въ жесткихъ, морщинистыхъ пальцахъ старушки, горячая благодарность наполнила ея сердце. Точно какимъ-то чудомъ осуществилось то, о чемъ она такъ тоскливо мечтала, и ея рука покоится въ рукѣ женщины, охранявшей молодые годы Вильфрида.
Красивый домикъ, съ его изящной утварью, садикъ за бѣлой изгородью, видъ на высоко лежащее кладбище, деревенская улица съ стройной, какъ игла, колокольнею, казались Евѣ точно сказочнымъ міромъ среди густого лѣса. Она не могла наглядѣться на скромныя красоты этого уголка, а пока она шла рука объ руку съ Вильфридомъ по маленькимъ ихъ владѣніямъ, глаза матери съ нѣжнымъ восторгомъ слѣдили за красивыми чертами Евы и открытымъ взглядомъ ея ясныхъ глазъ, а ухо старушки упивалось нѣжнымъ звукомъ прекраснаго голоса.
Вѣрный инстинктъ, здравый умъ, безошибочный тактъ честнаго сердца съ перваго же взгляда подсказали почтенной женщинѣ, что Вильфридъ не могъ сдѣлать лучшаго выбора. Ева не изъ тѣхъ красавицъ, какихъ такъ часто рисовалъ ея сынъ, съ утомленными глазами, разслабленными чертами, блѣдными губами, выражающими печальную житейскую мудрость, какую даетъ большой свѣтъ. Та, которую ввелъ въ свой домъ Вильфридъ, осталась нетронутою суетностью свѣта и его грустной опытностью. Эти глаза, глубокіе и чистые, какъ горныя озера, еще не видали того, что такъ легко туманитъ и утомляетъ взоръ.
Передъ заходомъ солнца Гельбахъ пошелъ съ Евой въ свой родной лѣсъ. Среди темныхъ сосенъ, окаймляющихъ дорогу, шли они по мягкому мху въ самую чащу, туда, гдѣ буки раскидываютъ свою золотистую, блестящую листву, а надъ ними возвышаются красноватыя вершины дубовъ.
Безмолвно-счастливые, шли молодые люди рядомъ. Только изрѣдка глаза Гельбаха заволокивались тѣнью при воспоминаніи о женщинѣ, кончившей жизнь на террасѣ Монте-Карло, и о своей обязанности сообщить Евѣ, что далекая, незнакомая, чужая ей мать умерла.
Ева первая нарушила тишину. Ласково взявъ за руку мужа и нѣжно взглянувъ на него, она тихо сказала:
-- Какъ добра твоя мать, Вильфридъ, и какъ благодарна я тебѣ, что ты привезъ меня къ ней! Мнѣ, кажется, я полюблю ее, какъ... собственную мать.
Онъ обнялъ жену и крѣпко прижалъ ея голову къ своей груди.
-- Дитя мое, началъ онъ, тверда-ли ты и можешь-ли перенести въ моихъ объятіяхъ все?
-- Все, Вильфридъ.
-- Такъ полюби же покрѣпче мою мать. Ея привязанность -- единственная материнская любовь, которая тебѣ осталась. Твоя мать умерла.
Глубокій вздохъ вырвался изъ груди Евы.
-- Когда? беззвучно спросила она.
-- Нѣсколько дней тому назадъ, далеко отсюда.
-- Она была очень несчастна, Вильфридъ, тебѣ это извѣстно? Не правда-ли, она была очень несчастна?
-- Да, дитя. Пожелай ей успокоенія и люби ее, какъ любятъ умершихъ.
-- Ты зналъ ее, Вильфридъ? Говори. Я давно объ этомъ догадывалась.
-- Да, я зналъ ее... Но не распрашивай меня болѣе...
-- Она не была...
Голосъ Евы дрогнулъ, точно готовъ былъ оборваться.
-- Она не была... хорошею женщиной? докончила Ева.
-- Люби ее, дитя; она тебѣ мать.
-- Любить ее? Ты это говоришь, значитъ она была хорошая?
Страшная мука слышалась въ этихъ послѣднихъ словахъ; въ глазахъ Евы читался тревожный вопросъ, когда она взглянула на Гельбаха.
Но онъ привлекъ ея голову къ себѣ на грудь, чтобы молодая женщина не видала печали въ его взорѣ, и тихое, чуть слышное: да! вылетѣло изъ его губъ.
Съ тяжелымъ сердцемъ сдержалъ онъ обѣщаніе, данное Стефани Орловой.
------
За нѣсколько часовъ до отъѣзда изъ долины Изара, Ева сидѣла съ старушкой въ уютной гостиной, гдѣ нѣкогда стояло фортепьяно Тонеллы.
Обѣ женщины, для которыхъ Вильфридъ былъ высшимъ благомъ на землѣ, его старая мать и молодая жена, держали другъ друга за руку и говорили о немъ.
-- Онъ всегда былъ такой, разсказывала старушка. Еще въ дѣтствѣ, когда онъ самъ былъ бѣднымъ мальчишкой, онъ уже любилъ людей и дѣлалъ для нихъ все, что было въ его власти. Если онъ умѣетъ найтись въ каждомъ положеніи, перенести каждый ударъ судьбы, какой только можетъ разразиться надъ человѣкомъ, если онъ всюду побѣждаетъ зло и ложь и, какъ ты отлично выразилась, Ева, вокругъ него, какъ вокругъ нашихъ горныхъ вершинъ, вѣетъ чистымъ воздухомъ, то никакой тайны въ этомъ нѣтъ, а все объясняется искренней, чистой, безкорыстной любовью къ людямъ, которая почти безсознательно для него самого наполняетъ его грудь.
-- Быть можетъ, ты права, мамочка, задумчиво отвѣтила Ева. По крайней мѣрѣ я никогда не видала слѣдовъ такой полезной дѣятельности тамъ, гдѣ много толкуютъ о благотворительности, нравственности, долгѣ или о своемъ достоинствѣ, гдѣ одинъ робко смотритъ на другого и взвѣшиваетъ каждый поступокъ, каждое слово, гдѣ царитъ притворство, любятъ только самихъ себя и осмѣиваютъ, презираютъ и стараются потушить Божью искру, горящую въ нашихъ сердцахъ.
Водворилось непродолжительное молчаніе. Старушка тихо положила руку для благословенія на голову молодой женщины, а Ева подняла сверкающіе взоры къ начинавшему меркнуть вечернему сіянію, возвѣщавшему зарожденіе новаго, лучезарнаго дня.
А. Вес--я.
КОНЕЦЪ.
"Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 4--8, 1890