I.
Латинь герцога Гиза.
Въ понедѣльникъ 18-го августа 1572 года въ Луврѣ былъ большой праздникъ.
Окна стариннаго королевскаго жилища, всегда мрачныя, были ярко освѣщены; сосѣднія площади и улицы, обыкновенно бывшія безлюдными лишь-только пробьетъ девять часовъ на башнѣ Сенжермен-л'Оксерруа, были наполнены народомъ, не смотря на то, что была уже полночь.
Эта грозная, стиснутая, шумящая толпа походила въ темнотѣ ночи на мрачное, волнующееся море; оно разливалось по набережной, вытекая изъ Улицъ Фоссе-Сен-Жерменъ и Ластрюсъ; волны разбивались въ приливѣ у стѣнъ Лувра и откатывались съ отливомъ до противолежащей отели Бурбонъ.
Не смотря на королевскій праздникъ, а можетъ-быть и именно по причинѣ королевскаго праздника, въ этомъ народѣ было что-то угрожающее.
Дворъ праздновалъ свадьбу Маргариты-Валуа, дочери короля Генриха II-го и сестры короля Карла ІХ-го, съ Генрихомъ Бурбономъ, королемъ наваррскимъ. Дѣйствительно, въ этотъ день поутру кардиналъ Бурбонъ благословилъ союзъ новой четы съ торжествомъ, установленнымъ для бракосочетанія французскихъ принцессъ, на возвышеніи, устроенномъ при входѣ въ Церковь-Нотр-Дамъ.
Этотъ бракъ удивилъ всѣхъ и заставилъ крѣпко призадуматься иныхъ, понимавшихъ вещи яснѣе прочихъ. Трудно было понять сближеніе двухъ партій, ненавидѣвшихъ другъ друга отъ всей души,-- партіи протестантовъ и католиковъ. Спрашивалось, какъ молодой принцъ де-Конде проститъ герцогу Анжу, брату короля, смерть отца своего, котораго убилъ Монтескіу въ Жарнакѣ? Какъ молодой герцогъ Гизъ проститъ адмиралу Колиньи убійство своего отца, зарѣзаннаго въ Орлеанѣ Польтро-де-Меромъ?-- Этого мало: Жанна-Наваррская, мужественная супруга слабаго Антуана Бурбона, устроившая для своего сына Генриха этотъ царственный бракъ, умерла всего только два мѣсяца назадъ, и о внезапной смерти ея носились странные слухи. Вездѣ говорили шопотомъ, а въ иныхъ мѣстахъ и громко, что Жанна узнала какую-то страшную тайну, и что Катерина Медичи, опасаясь распространенія этой тайны, отравила ее душистыми перчатками: перчатки изготовилъ нѣкто Рене, соотечественникъ Медичи, человѣкъ очень-искусный въ дѣлахъ такого рода. Этотъ слухъ распространился и утвердился тѣмъ болѣе, что послѣ смерти великой королевы, два медика, въ числѣ которыхъ былъ знаменитый Амбруазъ Паре, получили, по требованію ея сына, позволеніе вскрыть тѣло, за исключеніемъ только черепа. Жанна-Наваррская была отравлена ядовитымъ запахомъ, и только въ мозгу, единственной части тѣла, исключенной изъ вскрытія, можно было найдти слѣды преступленія. Мы говоримъ "преступленія", потому-что въ немъ никто не сомнѣвался.
И это еще не все; король Карлъ настаивалъ на этомъ бракосочетаніи съ твердостью, походившею на упрямство: этотъ бракъ долженъ былъ не только возстановить миръ въ его королевствѣ, но и привлечь въ Парижъ главнѣйшихъ гугенотовъ Франціи. Женихъ былъ протестантъ, невѣста католичка: надобно было просить разрѣшенія у папы Григорія XIII. Разрѣшеніе не являлось, и эта остановка сильно безпокоила покойную наваррскую королеву. Однажды она высказала Карлу IX свои опасенія на-счетъ этой медлительности, на что король отвѣчалъ:
-- Не безпокойтесь, тётушка; я уважаю васъ больше папы, и люблю сестру мою больше, нежели боюсь его. Я не гугенотъ, но и не дуракъ, и если господинъ-папа вздумаетъ упрямиться, я самъ возьму Марго за руку и подведу ее къ алтарю съ вашимъ сыномъ.
Эти слова пронеслись изъ Лувра по городу; гугеноты были очень-обрадованы, католики сильно призадумались и не знали, просто ли измѣняетъ имъ король, или играетъ только комедію, которая разрѣшится въ одно прекрасное утро неожиданною развязкою.
Всего болѣе неизъяснимо было поведеніе Карла IX относительно адмирала Колиньи, лѣтъ пять или шесть непримиримо съ нимъ враждовавшаго. Оцѣнивъ голову его въ 150,000 экю золотомъ, король теперь чуть не божился имъ, называлъ его mon père и говорилъ во всеуслышаніе, что онъ предоставитъ веденіе войны исключительно ему. Эта перемѣна въ поведеніи короля дошла до такой степени, что даже Катерина Медичи, до-сихъ-поръ управлявшая дѣйствіями, волею и даже желаніями молодаго государя, начала безпокоиться, -- и не безъ причины: въ минуту откровенности Карлъ сказалъ адмиралу, говоря о фландрской войнѣ:
-- Тутъ есть еще одно обстоятельство, mon père, на которое нельзя не обратить вниманія: надо, чтобъ королева, мать моя, которая, какъ вы знаете, всюду суетъ свой носъ, ничего не знала объ этомъ предпріятіи; мы должны хранить это въ величайшей тайнѣ: она непремѣнно намутитъ и испортитъ все дѣло.
Какъ Колиньи ни былъ благоразуменъ и опытенъ, однакожь не съумѣлъ утаить такой полной довѣрчивости. Не смотря на то, что въ Парижъ пріѣхалъ онъ, полный подозрѣнія,-- не смотря на то, что при отъѣздѣ его изъ Шатильйона одна крестьянка бросилась къ ногамъ его, восклицая: "Не ѣзди, отецъ нашъ, не ѣзди въ Парижъ! Ты умрешь, если поѣдешь -- ты и всѣ, кто будетъ съ тобою!" -- не смотря на все это, подозрѣнія мало-по-малу угасли въ его сердцѣ и въ сердцѣ Телиньи, его зятя, съ которымъ король обходился дружески, называя его mon cousin, какъ называлъ адмирала mon père, и говоря ему "ты" -- что дѣлывалъ онъ только въ-отношеніи лучшихъ друзей своихъ.
Гугеноты, исключая немногихъ раздражительныхъ и недовѣрчивыхъ головъ, были совершенно успокоены. Смерть королевы наваррской приписали воспаленію легкихъ, и обширныя залы Лувра наполнились храбрыми протестантами, которымъ бракъ молодаго предводителя ихъ, Генриха, обѣщалъ неожиданный возвратъ счастія. Адмиралъ Колиньи, ла-Рошфуко, принцъ Конде-сынъ, Телиньи, -- словомъ, всѣ начальники протестантской партіи торжествовали могущество и хорошій пріемъ въ Лувръ именно тѣхъ лицъ, которыхъ за три мѣсяца король Карлъ и королева Катерина хотѣли велѣть повѣсить на висѣлицѣ выше висѣлицы убійцъ. Только маршала Монморанси напрасно искали въ обществѣ его братьевъ; никакія обѣщанія не могли соблазнить его, ничто не могло обмануть; онъ остался въ замкѣ своемъ Иль-Аданѣ, извиняясь скорбью о смерти отца, великаго коннетабля Анна де-Монморанси, убитаго изъ пистолета Робертомъ Стюартомъ въ сраженіи при Сен-Дени. Но такъ-какъ съ-тѣхъ-поръ прошло уже больше двухъ лѣтъ, и такъ-какъ чувствительность вовсе не была модною добродѣтелью того времени, то о необыкновенно-долгомъ траурѣ его думали, что хотѣли.
Впрочемъ, все обвиняло маршала Монморанси; король, королева, герцогъ д'Анжу и герцогъ д'Алансонъ какъ-нельзя-лучше угощали своихъ гостей.
Сами гугеноты говорили герцогу д'Анжу заслуженные, впрочемъ, комплименты о сраженіяхъ при Жарнакь и Монконтурѣ, выигранныхъ имъ, когда ему не было еще 18-ти лѣтъ; въ этомъ онъ опередилъ Цезаря и Александра, съ которыми его сравнивали, разумѣется, ставя побѣдителей при Иссѣ и Фарсалѣ ниже его. Герцогъ д'Алансонъ смотрѣлъ на все это своими ласкающими и лукавыми глазами; королева Катерина сіяла отъ радости и разсыпалась въ комплиментахъ принцу Генриху Конде на-счетъ его недавней женитьбы на Маріи-Клевской; наконецъ, даже Гизы улыбались страшнымъ врагамъ ихъ дома, а герцогъ де-Майеннъ разсуждалъ съ Таванномъ и адмираломъ о войнѣ, которую теперь больше нежели когда-нибудь готовы были объявить Филиппу ІІ-му.
Посреди этихъ группъ прохаживался, слегка наклонивъ голову и вслушиваясь во всякое слово, молодой человѣкъ лѣтъ девятнадцати, съ проницательнымъ взоромъ, черными, очень-коротко остриженными волосами, густыми бровями, съ орлинымъ носомъ, тонкой улыбкой, молодыми усами и бородой. Этотъ молодой человѣкъ, о которомъ знали до-сихъ-поръ только по сраженію при Арне-ле-Дюкъ, гдѣ онъ отличился личною храбростью, былъ любимый воспитанникъ Колиньи, герой дня, предметъ всеобщихъ комплиментовъ; три мѣсяца тому назадъ, то-есть когда мать его была еще въ живыхъ, его звали принцемъ беарнскимъ; теперь онъ назывался королемъ наваррскимъ, а послѣ -- Генрихомъ IV-мъ.
По-временамъ, мрачное облако быстро пролетало по челу его: конечно, онъ вспоминалъ, что мать его скончалась всего только мѣсяца два назадъ, а онъ меньше нежели кто-нибудь сомнѣвался въ ея отравленіи. Но это облако было мимолетно и исчезало какъ дрожащая тѣнь; говорившіе съ нимъ и поздравлявшіе его были именно убійцы мужественной Жанны д'Альбре.
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ короля наваррскаго, разговаривалъ съ Телиньи молодой герцогъ Гизъ, столько же задумчивый и озабоченный, сколько король старался быть веселымъ и простодушнымъ. Онъ былъ счастливѣе Беарнца; двадцати-двухъ лѣтъ, онъ почти поравнялся славою съ отцомъ своимъ, великимъ Франсуа Гизомъ. Онъ былъ высокаго роста, изящной наружности, съ гордымъ взглядомъ, одаренъ естественнымъ величіемъ, невольно-наводившимъ на мысль, когда онъ проходилъ мимо принцевъ, что они передъ нимъ простой народъ. Не смотря на его молодость, католики видѣли въ немъ главу своей партіи, какъ гугеноты въ молодомъ Генрихѣ-Наваррскомъ, портретъ котораго мы только-что очертили. Сначала онъ носилъ титло принца жуанвильскаго; онъ въ первый разъ явился на военномъ поприщѣ при осадѣ Орлеана, подъ начальствомъ своего отца, умершаго на рукахъ его, называя Колиньи своимъ убійцею. Тогда молодой герцогъ далъ, подобно Аннибалу, торжественную клятву отмстить за смерть отца адмиралу и семейству его и преслѣдовать враговъ религіи безъ отдыха и пощады, обѣщая передъ лицомъ Бога быть на землѣ его ангеломъ истребителемъ до-тѣхъ-поръ, пока не будетъ истребленъ послѣдній еретикъ. Не безъ удивленія видѣли, что принцъ, всегда вѣрный своему слову, протягиваетъ руку людямъ, которыхъ поклялся считать своими вѣчными врагами, и дружелюбно разговариваетъ съ зятемъ того, въ чьей смерти поклялся умирающему отцу.
Но, мы уже сказали, это былъ вечеръ удивительныхъ событій.
Дѣйствительно, съ знаніемъ будущаго, къ-счастію отнятымъ у человѣка, съ способностью читать въ сердцахъ, принадлежащею только Богу, привилегированный зритель увидѣлъ бы за этомъ праздникѣ любопытнѣйшее зрѣлище, какое только могутъ представить лѣтописи печальной людской комедіи.
Но этотъ зритель не былъ въ залахъ Лувра: онъ съ улицы смотрѣлъ сверкающими глазами и ворчалъ грознымъ голосомъ; этотъ наблюдатель -- былъ народъ, съ его инстинктомъ чудесно-изощреннымъ ненавистью; онъ смотрѣлъ, какъ пляшутъ тѣни его непримиримыхъ враговъ, изъяснялъ ихъ чувства такъ вѣрно, какъ только можетъ изъяснять ихъ любопытный передъ бальною залою, герметически закупоренною. Музыка увлекаетъ танцующаго, между-тѣмъ, какъ любопытный зритель, стоящій внѣ залы, видитъ только движеніе и смѣется надъ безсмысленною кукольною пляскою: онъ не слышитъ музыки...
Музыка, увлекавшая за собою гугенотовъ, была -- голосъ ихъ гордости.
Блескъ, мерцавшій среди мрака ночи предъ глазами Парижанъ, былъ -- молніи ихъ ненависти, озарявшія будущность.
И, однакожь, все улыбалось внутри дворца; въ эту минуту пробѣжалъ даже по заламъ Лувра еще болѣе-сладкій, льстивый говоръ; новобрачная, перемѣнивъ свой торжественный костюмъ, -- платье съ шлейфомъ и длинный вуаль, снова появилась въ танцовальной залѣ; съ нею шла прекрасная герцогиня де-Неверъ, ея лучшій другъ, и король Карлъ, братъ ея, велъ ее за руку, представляя ее почетнѣйшимъ изъ гостей.
Эта новобрачная была дочь Генриха ІІ-го, перлъ Французской короны, Маргерита Валуа, которую Карлъ IX, отъ избытка родственной любви, не называлъ иначе, какъ сестрица Марго.
Новую королеву наваррскую встрѣтили съ лестнымъ радушіемъ, и, безъ сомнѣнія, она стояла такого пріема. Маргеритѣ не было еще двадцати лѣтъ, и она была уже предметомъ похвалъ всѣхъ поэтовъ, сравнивавшихъ ее кто съ Авророю, кто съ Цитерою. Дѣйствительно, при дворѣ, гдѣ Катерина Медичи собрала всѣхъ красивѣйшихъ женщинъ, какихъ только могла отъискать, чтобъ окружить себя хоромъ сиренъ, Маргарита была по красотѣ безъ соперницъ. У нея были черные волосы, свѣжій цвѣтъ лица, сладострастные глаза, отѣненные длинными рѣсницами, малиновыя тонкія губы, изящная шея, богатая гибкая талія, дѣтскія ножки, обутыя въ шелковые башмаки. Французы гордились, что на ихъ землѣ расцвѣлъ такой роскошный цвѣтокъ; иностранцы, проѣзжавшіе Францію, возвращались домой, пораженные ея красотою, если имъ удалось только видѣть ее, и изумленные ея познаніями, если говорили съ нею. Маргерита была не только красивѣйшая, но и образованнѣйшая женщина своего времени; всѣ знали и повторяли слова одного ученаго Итальянца, который былъ ей представленъ, и, проговоривъ съ нею цѣлый часъ по-итальянски, по испански и по-латинѣ, воскликнулъ, уходя, въ восторгѣ: "Видѣть дворъ не видя Маргериты Валуа, значитъ не видать ни Франціи, ни двора!"
Понятно, что не было недостатка въ привѣтствіяхъ и поздравительныхъ рѣчахъ Карлу IX и королевѣ наваррской; извѣстно, что гугеноты были искусные ораторы. Въ этихъ рѣчахъ искусно проскользали къ королю намеки на прошедшее, просьбы о будущемъ; на всѣ эти намеки онъ отвѣчалъ съ своею лукавою улыбкою:
-- Отдавая сестрицу Марго Генриху-Наваррскому, я отдаю ее всѣмъ протестантамъ королевства.
Эти слова успокоивали однихъ и заставляли улыбаться другихъ, потому-что тутъ дѣйствительно было два смысла: одинъ отеческій, которымъ Карлъ IX и не думалъ отягощать свою голову; другой оскорбительный для новобрачной, ея мужа и самого Карла, потому-что онъ напоминалъ кой-какія глухія сплетни, которыми скандалёзная хроника двора успѣла уже найдти средства замарать брачное платье Маргериты Валуа.
Гизъ, какъ мы уже сказали, разговаривалъ съ Телиньи; онъ, однакожъ, не слишкомъ-внимательно слѣдилъ за разговоромъ; иногда оглядывался и бросалъ взглядъ на группу дамъ, посреди которой блистала королева наваррская. Если случалось, что взоръ ея встрѣчался со взоромъ герцога, по прелестному лбу ея какъ-будто пробѣгало облако, озаренное дрожащимъ ореоломъ алмазовъ, окружавшихъ ея голову, и въ нетерпѣливой, встревоженной позѣ ея какъ-будто проглядывало какое-то намѣреніе.
Принцесса Клодія, старшая сестра Маргериты, которая уже нѣсколько лѣтъ была за герцогомъ лотарингскимъ, замѣтила это безпокойство и хотѣла подоидти къ сестрѣ, чтобъ узпагь причину; по въ это время всѣ отступили, давая дорогу королевѣ-матери, которая шла, опираясь на руку молодаго принца Конде, и принцесса очутилась далеко отъ сестры своей. Гизъ воспользовался всеобщимъ движеніемъ и подошелъ къ герцогинѣ де-Неверъ, своей невѣсткѣ, а слѣдовательно и къ Маргеритѣ. Герцогиня лотарингская (де-Лоррень), неспускавшая глазъ съ молодой королевы, замѣтила, что облако на челѣ ея смѣнилось яркимъ пламенемъ, мелькнувшимъ на щекахъ. Герцогъ, однакоже, подходилъ все ближе и ближе, и когда онъ былъ уже только въ двухъ шагахъ отъ нея, Маргерита, которая какъ-будто не столько видѣла, сколько чувствовала его приближеніе, оборотилась, съ трудомъ придавъ лицу своему выраженіе спокойствія и беззаботности. Герцогъ почтительно поклонился и во время поклона проговорилъ въ-полголоса:
-- Ipse attuli.
То-есть:
-- Я принесъ самъ.
Маргерита въ свою очередь поклонилась герцогу, и, приподымаясь, проронила въ отвѣтъ:
-- Noctu pro more.
Что значило:
-- Ночью, какъ обыкновенно.
Эти сладкія слова, прозвучавшія въ огромномъ накрахмаленномъ воротникѣ королевы, какъ въ говорной трубѣ, услышалъ только тотъ, кому они были сказаны; но какъ ни былъ коротокъ этотъ разговоръ, въ немъ, конечно, было высказано все, что хотѣли сказать другъ другу молодые люди. Отвѣтивъ тремя словами на два, Маргерита отошла, еще болѣе задумчивая; герцогъ просіялъ послѣ этого разговора. Человѣкъ, котораго всѣхъ болѣе должна была бы интересовать эта сцена, не обратилъ, казалось, на нее ни малѣйшаго вниманія. У короля наваррскаго въ свою очередь были глаза только для одной особы, около которой собирался кружокъ почти-неменьше кружка Маргериты Валуа: это была прекрасная госпожа де-Совъ.
Шарлотта де-Бони-Самблансе, внука несчастнаго Самблансе и жена Симона де-Физа, барона де-Сова, была одна изъ приближенныхъ дамъ къ Катеринѣ-Медичи, одна изъ страшнѣйшихъ помощницъ этой королевы, подносившая врагамъ напитокъ любви, когда не смѣла поднести имъ флорентинскій ядъ. Маленькая блондинка, то живая какъ ртуть, то тающая отъ меланхоліи, всегда готовая къ любви и интригѣ -- двумъ занятіямъ, въ-продолженіи пятидесяти лѣтъ господствовавшимъ при дворѣ трехъ королей. Женщина во всемъ смыслѣ слова и во всей прелести дѣла, начиная съ голубыхъ, томныхъ или пылающихъ глазъ, до возмутительной ножки, обутой въ бархатъ, госпожа де-Совъ уже нисколько мѣсяцевъ завладѣла всѣми способностями короля наваррскаго, начинавшаго тогда дебютировать на поприщѣ любви и на поприщѣ политической жизни. Она овладѣла имъ до такой степени, что даже величественная, царская красота Маргериты-Наваррской не пробудила удивленія въ сердцѣ ея супруга. И, странное дѣло! даже Катерина Медичи, эта душа полная мрака и таинственности, настаивая на предположенномъ ею бракъ дочери своей съ королемъ наваррскимъ, продолжала, ко всеобщему удивленію, почти-явно покровительствовать любовной связи Генриха съ госпожею де-Совъ. Но, не смотря на эту могущественную помощницу Генриха и назло невзъискательнымъ нравамъ эпохи, прекрасная Шарлотта противилась до-сихъ-поръ. Это неслыханное, невѣроятное упорство еще болѣе красоты и ума ея зародило въ сердцѣ Беарнца страсть, которая, не могши удовлетворить себя, перегарала въ душѣ и истребляла въ сердцѣ молодаго короля и робость, и гордость, и даже полуфилософскую, полулѣнивую безпечность, составлявшую главное основаніе его характера.
Госпожа де-Совъ нѣсколько минутъ какъ вошла въ залу; изъ досады ли, изъ огорченія ли, только она рѣшилась-было сначала не быть свидѣтельницею торжества своей соперницы и, подъ предлогомъ нездоровья, отпустила своего мужа, государственнаго секретаря, въ Лувръ; но Катерина Медичи спросила, почему не пріьхала ея милая Шарлотта, и узнавъ, что она задержана легкимъ нездоровьемъ, написала ей короткое приглашеніе, которому госпожа де-Совъ поспѣшила повиноваться. Генрихъ былъ сначала опечаленъ ея отсутствіемъ и вздохнулъ вольнѣе, когда увидѣлъ, что господинъ де-Совъ вошелъ, одинъ; по въ ту самую минуту, когда онъ, не ожидая никакого явленія, хотѣлъ, вздохнувъ, подойдти къ милому созданію, которое былъ осужденъ если не любить, то по-крайней-мѣрѣ считать женою,-- въ концѣ залы явилась госпожа де-Совъ; онъ остановился на мѣстѣ какъ прикованный, устремивъ глаза на эту Цирцею, привязавшую его къ себѣ магическою цѣпію, и вмѣсто того, чтобъ приблизиться къ женѣ, онъ, помедливъ немного, пошелъ къ госпожѣ де-Совъ.
Придворныя, замѣтивъ, что король наваррскій, влюбчивость котораго была извѣстна, идетъ къ Шарлоттѣ, не посмѣли мѣшать ихъ свиданію и удалились очень-деликатно, такъ-что въ ту самую минуту, когда Маргарита Валуа и Гизъ обмѣнялись нѣсколькими латинскими словами, Генрихъ, подошедъ къ госпожѣ де Совъ, началъ просто по-французски, хоть и на гасконскій ладъ, разговоръ, не столь таинственный.
-- А! сказалъ онъ: -- наконецъ вы являетесь. А мнѣ сказали, что вы нездоровы, и я уже потерялъ надежду васъ видѣть.
-- Не хотите ли ваше величество увѣрить меня, отвѣчала госпожа де-Совъ:-- что вамъ дорого стояло разстаться съ этой надеждой?
-- Надѣюсь, отвѣчалъ Беарнецъ. Не-уже-ли вы не знаете, что вы мое солнце днемъ и звѣзда моя ночью? Я думалъ, что окруженъ непроницаемымъ мракомъ; вдругъ являетесь вы -- и все озарилось свѣтомъ.
-- Плохую же я оказала вамъ услугу.
-- Что вы хотите сказать? спросилъ Генрихъ.
-- Я хочу сказать, что тотъ, кто владѣетъ прекраснѣйшей женщиной Франціи, долженъ желать только одного, чтобъ свѣтъ исчезъ и воцарилась тьма, потому-что въ темнотѣ ждетъ насъ блаженство.
-- Это блаженство, злая, -- вы знаете, оно въ рукахъ одной, которая смѣется надъ бѣднымъ Генрихомъ.
-- О! возразила баронесса:-- я думаю, напротивъ, она была игрушкою короля наваррскаго.
Генрихъ испугался такого непріязненнаго тона, по обдумалъ, что этотъ тонъ обнаруживаетъ досаду, а досада -- маска любви.
-- Право, любезная Шарлотта, сказалъ онъ: -- вы дѣлаете мнѣ несправедливый упрекъ; не понимаю, какъ такія прекрасныя губки могутъ быть столь жестоки. Не-уже-ли вы думаете, что я женюсь? Нѣтъ, чортъ возьми, не я!
-- Такъ не я ли? съ колкостью возразила баронесса, если можно назвать колкостью слова женщины, которая васъ любитъ и упрекаетъ въ равнодушіи.
-- И ваши прекрасные глаза такъ близоруки, баронесса? Нѣтъ, нѣтъ! Не Генрихъ-Наваррскій женится на Маргеритѣ Валуа.
-- Кто же? позвольте спросить.
-- И, Боже мой! Реформатская вѣра выходитъ замужъ за папу, -- вотъ и все!
-- Полноте, ваше величество, полноте! Вы не обманете меня острымъ словцомъ: ваше величество любите принцессу Маргериту, и я нисколько не упрекаю васъ въ этомъ,-- сохрани Боже! Такую красавицу любить можно!
Генрихъ задумался на минуту; тонкая улыбка играла на губахъ его.
-- Баронесса, сказалъ онъ: -- вы, кажется, ищете предлога поссориться со мною; но вы не имѣете на это права: что сдѣлали вы, скажите, чтобъ не допустить меня до женитьбы на Маргеритѣ? Ничего. Напротивъ, вы постоянно лишали меня всякой надежды.
-- И къ-счастію, ваше величество, отвѣчала г-жа де-Совъ.
-- Какъ?
-- Конечно: теперь вы женитесь на другой.
-- О! я женюсь на ней, потому-что вы меня не любите.
-- Еслибъ я любила васъ, мнѣ пришлось бы умереть не дальше, какъ черезъ часъ.
-- Черезъ часъ! Что это значитъ? Отъ какой же болѣзни?
-- Отъ ревности... Черезъ часъ королева наваррская отошлетъ своихъ дамъ, а ваше величество своихъ каммердинеровъ и свиту.
-- И вы не шутя заняты этою мыслію?
-- Я этого не говорю. Я говорю, что еслибъ я любила васъ, эта мысль терзала бы меня ужасно.
-- А! воскликнулъ Генрихъ, въ восторгѣ отъ этого признанія, которое онъ услышалъ отъ баронессы:-- а если король наваррскій не отошлетъ своей свиты сегодня вечеромъ?
-- Ваше величество, отвѣчала г-жа де-Совъ, глядя на короля съ изумленіемъ, на этотъ разъ непритворнымъ:-- вы говорите всегда вещи невозможныя и, главное, невѣроятныя.
-- Что же надо сдѣлать, чтобъ вы повѣрили имъ?
-- Надо доказать ихъ на дѣлѣ, а этого вы не можете сдѣлать.
-- Могу, баронесса, могу. Клянусь св. Генрихомъ, что докажу! воскликнулъ король, пожирая молодую женщину пылающими отъ любви взорами.
-- О! ваше величество! прошептала прекрасная Шарлотта, понижая голосъ и опустивъ глаза... Я не понимаю. Нѣтъ, нѣтъ! вамъ невозможно ускользнуть отъ счастія, которое васъ ожидаетъ.
-- Въ этой залѣ четыре Генриха, возразилъ король: -- Генрихъ Французскій, Генрихъ Конде, Генрихъ де-Гизъ; но есть только одинъ Генрихъ-Наваррскій.
-- Что же дальше?
-- Дальше? Что, если этотъ Генрихъ наваррскій не разлучится съ вами во всю ночь?
-- Въ эту ночь?
-- Да; увѣритесь ли вы тогда, что онъ не провелъ ее съ другою?
-- А! Если вы это сдѣлаете!.. воскликнула въ свою очередь баронесса.
-- Честное слово, что сдѣлаю!
Г-жа де-Совъ подняла глаза, влажные сладострастнымъ обѣщаніемъ и улыбнулась королю, сердце котораго замерло отъ восторга.
-- И такъ, что вы скажете въ такомъ случаѣ? спросилъ Генрихъ.
-- О! въ такомъ случаѣ, отвѣчала Шарлотта:-- въ такомъ случаѣ я скажу, что ваше величество дѣйствительно любите меня.
-- Хорошо же, вы скажете это! Скажете, потому-что оно дѣйствительно такъ!
-- Но какъ же это устроить? пролепетала г-жа де-Совъ.
-- И, Боже мой! у васъ, конечно, есть какая-нибудь горничная или служанка, въ которой вы увѣрены.
-- Да! Даріола предана мнѣ душой и тѣломъ; она готова умереть за меня. Это истинное сокровище!
-- Sang diou! Баронесса, скажите ей, что я позабочусь о ея счастіи, когда буду французскимъ королемъ, какъ предсказываютъ мнѣ астрологи.
Шарлотта улыбнулась.
-- Чего же желаете вы отъ Даріолы?
-- Бездѣлицу -- для нея, а для меня все.
-- Однако же?
-- Ваша комната надъ моею.
-- Да.
-- Пусть она ждетъ у дверей. Я постучу тихонько три раза; она впуститъ меня, и я докажу вамъ, что хотѣлъ доказать.
Баронесса промолчала нѣсколько минутъ; потомъ, какъ-будто оглядываясь, чтобъ кто-нибудь не подслушалъ, она на минуту остановила глаза свои на группѣ, окружавшей королеву-мать; но какъ ни быстро было это движеніе, Катерина и ея каммер-фрау обмѣнялись взглядами.
-- О! еслибъ я захотѣла, сказала г-жа де-Совъ голосомъ сирены:-- еслибъ я захотѣла заставить ваше величество солгать...
-- Попробуйте, попробуйте...
-- Признаюсь вамъ, мнѣ этого ужасно хочется.
-- Сдайтесь; женщины всего сильнѣе послѣ пораженія.
-- Я припомню вамъ, что вы обѣщали Даріолѣ, когда вы будете королемъ Франціи.
Генрихъ вскрикнулъ отъ радости.
Именно въ то мгновеніе, когда этотъ крикъ вырвался изъ груди Беарнца, королева наваррская отвѣчала герцогу де-Гизу:
-- Noctu pro more (ночью, какъ обыкновенно).
Генрихъ отошелъ отъ г-жи де-Совъ, столько же счастливый, какъ и герцогъ Гизъ, удалявшійся отъ Маргериты Валуа.
Черезъ часъ послѣ этой двойной сцены, король Карлъ и королева-мать удалились въ свои покои; въ ту же минуту, залы начали пустѣть; стали видны базисы мраморныхъ колоннъ галереи. Адмирала и принца Конде проводили домой четыреста дворянъ сквозь народную толпу, ворчавшую имъ въ-слѣдъ. Потомъ Генрихъ де-Гизъ вышелъ въ свою очередь съ католическими вельможами Лоррени, напутствуемый радостнымъ крикомъ и рукоплесканіями народа.
Что касается до Маргериты Валуа. Генриха-Наваррскаго и г-жи де-Совъ, -- они жили въ самомъ Луврѣ.