XXVII.

Жена Атоса.

-- Остается теперь разузнать объ Атосѣ, сказалъ д'Артаньянъ прыгающему Арамису, послѣ того, какъ онъ передалъ ему обо всемъ, что произошло въ столицѣ послѣ ихъ отъѣзда, а превосходный обѣдъ заставилъ одного изъ нихъ забыть свой тезисъ, а другого -- усталость.

-- Вы, значитъ, полагаете, что съ нимъ случилось несчастье? спросилъ Арамисъ.-- Атосъ такъ хладнокровенъ, такъ храбръ и превосходно владѣетъ шпагой.

-- Да, безъ сомнѣнія, никто лучше меня не знаетъ мужество и ловкость Атоса; но я предпочитаю отражать лучше шпагою удары копья, чѣмъ палокъ; я боюсь, что Атосу челядь намяла бока: хамово отродье колотить крѣпко и не скоро отвязывается. Вотъ почему, признаюсь вамъ, я бы хотѣлъ тронуться дальше по возможности скорѣе.

-- Я постараюсь ѣхать съ вами, сказалъ Арамисъ:-- хотя чувствую, что едва ли въ состояніи ѣхать верхомъ. Вчера я попробовалъ было постегать себя плетью, которую вы видите на стѣнѣ, но сильная боль помѣшала мнѣ продолжать это благочестивое упражненіе.

-- Это потому, дорогой другъ, что никто еще не видѣлъ, чтобы старались вылечить мушкетную рану ударами молотка; но вы были больны, а болѣзнь туманитъ голову, вслѣдствіе этого я и извиняю васъ.

-- Когда вы думаете выѣхать?

-- Завтра, на разсвѣтѣ; отдохните возможно лучше этою ночью, а завтра, если будете въ состояніи, отправимся вмѣстѣ.

-- Итакъ, до завтра, сказалъ Арамисъ:-- хотя вы точно выкованы изъ желѣза, но, должно быть, все-таки нуждаетесь въ отдыхѣ.

Утромъ, когда д'Артаньянъ вошелъ къ Арамису, онъ засталъ его у окна.

-- На что вы смотрите? спросилъ д'Артаньянъ.

-- Я любуюсь на этихъ трехъ великолѣпныхъ коней, которыхъ держатъ въ поводу конюха; путешествовать на такихъ рысакахъ -- чисто королевское удовольствіе.

-- Дорогой Арамисъ, вы испытаете это удовольствіе, потому что одинъ изъ этихъ коней вашъ.

-- Ба! А который?

-- Какого выберете: я не отдаю предпочтенія ни одному изъ нихъ.

-- А богатый чепракъ, покрывающій его, тоже мой?

-- Безъ сомнѣнія.

-- Смѣетесь вы, что-ли, д'Артаньянъ.

-- Съ той минуты, какъ вы начали говорить по-французски, я уже не смѣюсь больше.

-- Эти вызолоченныя кобуры, бархатный чепракъ и сѣдло, украшенное серебряными гвоздями, мои?

-- Да, а та лошадь, которая не стоитъ на мѣстѣ,-- моя, а гарцующая -- Атоса.

-- Ну-ну! это -- превосходныя животныя.

-- Очень польщенъ тѣмъ, что онѣ вамъ понравились.

-- Это король сдѣлалъ вамъ такой подарокъ?

-- Одно вѣрно,-- не кардиналъ. О томъ, откуда онѣ, не заботьтесь, а примите только къ свѣдѣнію, что одна изъ нихъ ваша собственность.

-- Я выбираю ту, которую держитъ въ поводу рыжій конюхъ.

-- Прекрасно!

-- Слава Богу! вскричалъ Арамисъ:-- я совсѣмъ не чувствую боли: сяду верхомъ съ тридцатью пулями въ тѣлѣ. Что за чудныя стремена, чортъ возьми! Эй Базенъ! Поди сюда, сію минуту!

Базнъ, угрюмый и съ изнуреннымъ видомъ, показался на порогѣ.

-- Отточи шпагу, расправь перья на шляпѣ, вычисти плащъ и заряди пистолеты, приказалъ Арамисъ.

-- О пистолетахъ нѣтъ надобности заботиться, прервалъ д'Артаньянъ:-- въ кобурахъ имѣются уже заряженные.

Базенъ вздохнулъ.

-- Э, полно, Базенъ, успокойся, замѣтилъ д'Артаньянъ:-- заслужить царство небесное всегда будетъ время.

-- Баринъ былъ уже такъ силенъ въ богословіи! произнесъ чуть не плача Базенъ:-- онъ бы сдѣлался епископомъ, а можетъ быть кардиналомъ.

-- Ну, добрый мой Базенъ, поразмысли-ка немного, для чего необходимо быть духовнымъ лицомъ? Это не избавляетъ отъ обязанности сражаться: тебѣ хорошо извѣстно, что въ случаѣ войны кардиналъ надѣнетъ шишакъ и возьметъ въ руки бердышъ, а что ты скажешь о монсиньорѣ де-Ногарѣ де-ла-Валлетъ?-- онъ вѣдь тоже кардиналъ. Спроси-ка у его слуги, сколько разъ приготовлялъ онъ ему корпію.

-- Увы! вздохнулъ Базенъ,-- знаю, баринъ; теперь все на свѣтѣ перевернулось вверхъ дномъ.

Тѣмъ временемъ оба молодыхъ человѣка и слуга спустились внизъ.

-- Подержи мнѣ стремя, Базенъ, приказалъ Арамисъ.

Арамисъ вспрыгнулъ въ сѣдло съ тою же легкостью и граціею, какъ обыкновенно, но послѣ нѣсколькихъ вольтовъ и скачковъ благороднаго животнаго, сѣдою, почувствовалъ невыносимыя страданія, поблѣднѣлъ и зашатался. Д'Артаньянъ, предвидя это, не упускалъ его изъ виду, бросился къ нему, помогъ слѣзть съ лошади и отвелъ назадъ въ комнату.

-- Нѣтъ, дорогой Арамисъ, полечитесь, сказалъ онъ:-- я поѣду одинъ на поиски Атоса.

-- Вы изъ бронзы вылиты, замѣтилъ ему Арамисъ.

-- Нѣтъ, мнѣ просто везетъ, вотъ и все. Но какъ вы будете проводить время до моего возвращенія? Не будетъ уже больше словопреній и богословія... а?

-- Будьте покойны, отвѣчалъ Арамисъ:-- вы найдете меня готовымъ ѣхать съ вами.

Они простились, и спустя десять минутъ д'Артаньянъ, поручивъ своего друга Арамиса попеченіямъ Базена и хозяйки, скакалъ по дорогѣ къ Амьену.

Какимъ образомъ найдетъ онъ Атоса, да и найдетъ ли?

Положеніе, въ которомъ онъ оставилъ его, было критическое; онъ легко могъ пасть въ борьбѣ. Эта мысль омрачила его чело и вырвала у него нѣсколько вздоховъ, и въ душѣ онъ далъ клятву отмстить. Изо всѣхъ его друзей Атосъ былъ самымъ старшимъ и, повидимому, менѣе другихъ подходилъ къ его симпатіямъ и вкусамъ.

Между тѣмъ онъ оказывалъ этому дворянину особенное предпочтеніе. Благородная и полная достоинства внѣшность Атоса, проблески величія, пробивавшіеся время отъ времени изъ мрачности, въ которую онъ охотно замыкался, это невозмутимо-ровное расположеніе духа, дѣлавшее его самымъ покладистымъ товарищемъ, непринужденная и язвительная веселость, отвага, которую можно было бы назвать слѣпою, если бы она не была слѣдствіемъ самаго рѣдкаго хладнокровія,-- всѣ эти качества возбуждали къ нему въ д'Артаньянѣ болѣе чѣмъ дружбу или уваженіе, скорѣе какое-то благоговѣніе.

Дѣйствительно, Атосъ,-- въ тѣ дни, когда онъ бывалъ въ хорошемъ расположеніи духа,-- могъ съ успѣхомъ выдерживать сравненіе даже съ де-Тревилемъ, изящнымъ и благороднымъ придворнымъ. Онъ былъ средняго роста, но ростъ этотъ былъ замѣчательно въ мѣру пропорціоналенъ, и не разъ въ борьбѣ съ Портосомъ онъ одолѣвалъ этого гиганта, физическая сила котораго вошла въ пословицу между мушкетерами; его голова, съ пронизывающими насквозь глазами, прямымъ носомъ и подбородкомъ, обрисованнымъ какъ въ бюстѣ Брута, носила не поддающійся описанію характеръ величія и прелести; его руки, о которыхъ онъ совершенно не заботился, приводили въ отчаяніе Арамиса, холившаго свои и употреблявшаго для этого миндальное тѣсто и душистыя масла; звукъ его голоса былъ убѣдительный и вмѣстѣ мелодичный. Но что было совершенно непостижимо въ Атосѣ, старавшемся всегда оставаться въ ткни, незамѣтнымъ,-- это знаніе свѣта и обычаевъ самаго блестящаго общества, привычки человѣка знатнаго рода, сквозившія противъ его желанія во всѣхъ его дѣйствіяхъ.

Касалось ли дѣло пира, Атосъ устраивалъ его какъ никто въ свѣтѣ, разсаживая каждаго изъ приглашенныхъ сообразно его знатности по происхожденію или личнымъ достоинствамъ. Касалось ли дѣло до геральдики, Атосъ зналъ всѣ дворянскія фамиліи въ королевствѣ, ихъ генеалогію, родственныя связи, гербы и происхожденіе. Въ этикетѣ ни одна мелочь не была неизвѣстна ему. Онъ зналъ, какія права были у крупныхъ вассаловъ; ему были извѣстны въ совершенствѣ правила псовой и соколиной охоты, и однажды, говоря объ этомъ великомъ искусствѣ, онъ удивилъ самого короля Людовика XIII, считавшагося знатокомъ.

Какъ всѣ знатные сеньоры той эпохи, онъ превосходно ѣздилъ верхомъ и владѣлъ оружіемъ. Болѣе того, онъ былъ такъ воспитанъ, что хорошо зналъ даже схоластическія науки, почти незнакомыя дворянамъ того времени, и посмѣивался надъ крохами латыни Арамиса, тогда какъ Портосъ дѣлалъ только видъ, что понимаетъ; два или три раза ему случалось даже, къ великому изумленію его друзей, когда у Арамиса проскальзывала какая-нибудь ошибка въ латинской грамматикѣ, поправлять время въ глаголѣ или падежъ въ существительномъ. Честность его была безукоризненна, тогда какъ въ этомъ вѣкѣ военные легко заключали полюбовныя сдѣлки съ религіей и совѣстью, а бѣдняки -- съ седьмою заповѣдью. Атосъ былъ, значитъ, человѣкъ необыкновенный.

А между тѣмъ эта возвышенная натура, это прекрасное твореніе, эта тончайшая эссенція, видимо, болѣе имѣла склонности къ животной жизни, какъ старики -- къ физическому и моральному безсилію. Атосъ въ часы своего добровольнаго удаленія изъ общества,-- а это случалось съ нимъ часто,-- утрачивалъ свою свѣтлую сторону.

Тогда полубогъ замиралъ, и едва оставался обыкновенный смертный. Съ опущенной головой, тусклымъ взглядомъ, тяжелою и утомленною рѣчью, Атосъ въ продолженіе долгихъ часовъ глядѣлъ на бутылку и стаканъ съ виномъ, или на Гримо, который, привыкши по знакамъ уже угадывать его приказанія, читалъ въ неподвижномъ взглядѣ своего господина выраженіе малѣйшаго желанія и немедленно исполнялъ его.

Если въ такія минуты собирались остальные друзья, то одно, много два слова, да и то, видимо, стоившія страшнаго усилія, составляли вкладъ Атоса въ общую бесѣду. Взамѣнъ Атосъ пилъ одинъ за четверыхъ и при этомъ только болѣе хмурилъ брови, и имъ овладѣвала глубокая грусть.

Д'Артаньянъ, пытливый и проницательный умъ котораго мы знаемъ, при всемъ желаніи удовлетворить свое любопытство, не могъ объяснить себѣ ничѣмъ причину такого упадка силъ, ни подмѣтить что-нибудь, что могло бы бросить лучъ свѣта. Атосъ никогда не получалъ писемъ и никогда не скрывалъ своихъ дѣйствій отъ друзей.

Нельзя было сказать, чтобы вино наводило на него эту грусть; напротивъ, собственно для того только онъ и пилъ, чтобы разогнать ее, хотя лекарство это не помогало, а скорѣе усиливало его тоску. Нельзя было приписать мрачное настроеніе его духа игрѣ, потому что, въ противоположность Портосу, сопровождавшему пѣснями или рѣзкими выходками колебаніе шансовъ въ игрѣ, Атосъ какъ при выигрышѣ, такъ и при проигрышѣ оставался одинаково непринужденнымъ. Однажды вечеромъ въ кружкѣ мушкетеровъ онъ выигралъ тысячу пистолей, потомъ проигралъ не только ихъ, но даже вышитый золотомъ парадный кушакъ, снова вернулъ все съ прибавкою сотни луидоровъ,-- и все это не заставило его нахмурить прекрасныя черныя брови хотя бы на полулинію; руки его не утратили своего перламутроваго оттѣнка, а увлекательная бесѣда его въ тотъ вечеръ не утратила своей прелести и непринужденности.

Не происходило это, какъ у нашихъ сосѣдей -- англичанъ, отъ вліянія атмосферическихъ явленій, потому что грусть его вообще болѣе всего усиливалась съ наступленіемъ хорошаго времени года: іюнь и іюль были самыми ужасными мѣсяцами для Атоса.

Въ настоящемъ у него не было горя; онъ пожималъ плечами, когда заходилъ разговоръ о будущемъ; тайна его была, значить, въ прошедшемъ, какъ смутно намекали д'Артаньяну.

Эта таинственность, окружавшая Атоса, дѣлала его еще болѣе загадочнымъ; глаза и языкъ ни разу не выдали его, даже въ совершенно пьяномъ состояніи и несмотря на всю ловкость разспросовъ.

-- Да, размышлялъ д'Артаньянъ,-- можетъ быть, бѣдный Атосъ теперь уже умеръ, и умеръ по моей винѣ, такъ какъ я вовлекъ его въ это дѣло; онъ не зналъ ни начала его, не будетъ знать и результата, и отъ него ему нѣтъ никакой пользы.

-- Прибавьте къ этому, баринъ, замѣтилъ Плянше:-- что, сохраненіемъ жизни мы, вѣроятно, обязаны ему. Помните ли, какъ онъ закричалъ: выбирайтесь на просторъ, д'Артаньянъ, я захваченъ! И послѣ того, какъ онъ разрядилъ свои пистолеты, какъ страшно гремѣлъ онъ своею шпагой! Можно было подумать, что это двадцать человѣкъ, или, скорѣе, двадцать взбѣсившихся чертей!

Послѣ этихъ словъ д'Артаньянъ еще болѣе подгонялъ лошадь, хотя та и безъ того мчалась въ карьеръ.

Около одиннадцати часовъ утра увидѣли Амьенъ, а въ половинѣ двѣнадцатаго подскакали къ дверямъ злополучной гостиницы.

Д'Артаньянъ давно уже измышлялъ, какъ бы получше отомстить вѣроломному хозяину, и заранѣе утѣшался въ мысляхъ этимъ мщеніемъ. Онъ вошелъ въ гостиницу, надвинувъ на глаза шляпу, положивши лѣвую руку на рукоять шпаги, а правой щелкая хлыстомъ.

-- Узнаете ли вы меня? обратился онъ къ хозяину, вышедшему встрѣтить его.

-- Не имѣю еще этого счастія, милостивый государь, отвѣчалъ тотъ, ослѣпленный блестящимъ видомъ д'Артаньяна.

-- А! вы меня не узнаете?

-- Нѣтъ, милостивый государь.

-- Ну, такъ два слова вернутъ вамъ намять. Что вы сдѣлали съ тѣмъ дворяниномъ, къ которому, около пятнадцати дней тому назадъ, вы имѣли дерзость предъявить обвиненіе въ дѣланіи фальшивой монеты?

Хозяинъ поблѣднѣлъ, такъ какъ д'Артаньянъ принялъ самую угрожающую осанку, а Плянше подражалъ ему.

-- О, милостивый государь, и не говорите о немъ, началъ хозяинъ самымъ плачевнымъ тономъ.-- Ахъ, сударь, какъ дорого поплатился я за эту ошибку. О, я несчастный!

-- Что случилось съ этимъ дворяниномъ, спрашиваю я васъ?

-- Благоволите выслушать, милостивый государь, и будьте милосердны. Да присядьте, ради Бога!

Д'Артаньянъ, страшно разгнѣванный, сѣлъ грознымъ судьею. Плянше горделиво прислонился къ его креслу.

-- Вотъ что произошло, милостивый государь, продолжалъ трясшійся отъ страха хозяинъ.-- Я узналъ васъ теперь: вы уѣхали, когда началась у меня несчастная ссора съ тѣмъ дворяниномъ, о которомъ вы спрашиваете?

-- Да, вы видите, значитъ, что ждать вамъ пощады нечего, если не скажете всей правды.

-- Благоволите только выслушать, и вы узнаете всю правду.

-- Слушаю.

-- Я былъ предупрежденъ властями, что въ мою гостиницу пріѣдетъ одинъ знаменитый фальшивый монетчикъ съ нѣсколькими изъ своихъ товарищей; всѣ они будутъ переряжены гвардейцами или мушкетерами. Ваши лошади, ваша прислуга, ваша наружность, однимъ словомъ все, было мнѣ описано подробно.

-- Далѣе, далѣе? торопилъ д'Артаньянъ, быстро сообразившій, откуда шли такія точныя указанія.

-- Въ виду этого я принялъ,-- согласно распоряженію начальства, приславшаго мнѣ въ подкрѣпленіе шесть человѣкъ,-- такія мѣры, какія считалъ необходимыми для того, чтобы обезопасить себя отъ предполагаемыхъ фальшивыхъ монетчиковъ.

-- Что?! прикрикнулъ д'Артаньянъ, которому слово фальшивый монетчикъ рѣзало уши.

-- Простите, милостивый государь, что я говорю такь, но въ этомъ названіи именно и заключается мое оправданіе. Начальство напугало меня, а вы знаете, что трактирщикъ долженъ подчиняться начальству.

-- Я спрашиваю васъ еще разъ, гдѣ этотъ дворянинъ? что съ нимъ сдѣлалось? Умеръ онъ? живъ?

-- Потерпите, милостивый государь, сейчасъ дойдемъ. Послѣ вашего внезапнаго отъѣзда, добавилъ хозяинъ съ лукавствомъ, которое не ускользнуло отъ д'Артаньяна,-- этотъ дворянинъ, вашъ другъ, защищался отчаянно. Его слуга, который по непредвидѣнному несчастію затѣялъ ссору съ людьми, присланными властями и переряженными въ конюховъ...

-- А, презрѣнный! вскричалъ д'Артаньянъ:-- вы были, значитъ, въ заговорѣ, и я не знаю, что удерживаегь меня уничтожить васъ всѣхъ.

-- О, нѣтъ, милостивый государь, мы не всѣ были въ затворѣ, вы это сами увидите. Господинъ вашъ другъ (простите, что не называю его по носимому имъ, безъ сомнѣнія, почетному имени, но мы не знаемъ его), господинъ вашъ другъ двумя выстрѣлами изъ пистолетовъ вывелъ изъ битвы двухъ человѣкъ и началъ отступать, защищаясь шпагою, которою онъ изувѣчилъ еще одного изъ моихъ людей, а ударомъ плашмя оглушилъ и меня.

-- Скоро ли ты кончишь, палачъ? торопилъ д'Артаньянъ:-- что сталось съ Атосомъ?

-- Отступая, какъ я докладывалъ вамъ, онъ набрелъ на лѣстницу въ погребъ и, воспользовавшись тѣмъ, что дверь была отворена, онъ захватилъ ключъ и забаррикадировался внутри. Будучи увѣренными, что онъ оттуда не уйдетъ, его оставили въ покоѣ.

-- Значитъ, его не хотѣли убить, а желали взять въ плѣнъ?

-- Правосудный Боже! взять его въ плѣнъ? онъ самъ заточилъ себя, клянусь вамъ. Прежде всего онъ натворилъ большихъ бѣдъ: одинъ человѣкъ былъ уложенъ на мѣстѣ, двое серьезно ранены. Убитый и оба раненые были унесены товарищами, и я болѣе не слыхалъ ни о тѣхъ, ни о другихъ. Самъ же я, какъ только пришелъ въ себя, отправился къ губернатору, которому разсказалъ обо всемъ происшедшемъ и спросилъ, что дѣлать съ плѣнникомъ. Но губернаторъ показалъ видъ, точно онъ упалъ съ облаковъ; онъ сказалъ мнѣ, что совершенно не понимаетъ, о чемъ я толкую, что приказанія, полученныя мною, шли не отъ него, и если я имѣлъ несчастіе сказать кому нибудь, что онъ, губернаторъ, принималъ какое либо участіе въ этой дерзкой стычкѣ, то онъ прикажетъ повѣсить меня. Полагаю, что я ошибся, сударь, задержавши одного вмѣсто другого, а тотъ, кого слѣдовало захватить, спасся.

-- Говори, гдѣ Атосъ? загремѣлъ д'Артаньянъ, нетерпѣніе котораго удвоилось отъ небрежности властей въ этомъ дѣлѣ,-- что съ нимъ сталось?

-- Я спѣшилъ исправить свои вины по отношенію къ плѣннику, продолжалъ трактирщикъ,-- и отправился къ погребу, чтобы освободить его. Услышавъ, что ему предлагаютъ выйти на свободу, онъ объявилъ, что ему разставляютъ западню, и сталъ предписывать свои условія. Я сознаю, что я поставилъ себя въ скверное положеніе, обвинивши мушкетера его величества, поэтому я почтительно доложилъ ему, что готовъ подчиниться условіямъ.

-- Прежде всего, сказалъ онъ,-- я требую, чтобы мнѣ привели моего слугу въ полномъ вооруженіи.

Приказаніе его поспѣшили исполнить, такъ какъ вы отлично понимаете, сударь, что мы были расположены исполнить все, чего захочетъ вашъ другъ. Г. Гримо (онъ назвалъ его, хотя вообще онъ не разговорчивъ) былъ, значитъ, сведенъ въ погребъ, израненный, въ томъ видѣ, какъ онъ былъ. Тогда господинъ его забаррикадировалъ дверь, а намъ приказалъ оставаться въ нашей лавкѣ.

-- Да, наконецъ, вскричаіъ д'Артаньянъ,-- гдѣ же онъ? гдѣ Атосъ?

-- Въ погребѣ, сударь.

-- Какъ, негодяй, вы держите его до сихъ поръ въ погребѣ?

-- Нѣтъ, сударь, право, нѣтъ! Держать его въ погребѣ?! Вы не знаете, значить, что онъ натворилъ тамъ, въ погребѣ? Да если бы вы могли вызвать его оттуда, сударь, такъ я остался бы благодаренъ вамъ до конца жизни, я почиталъ бы васъ за своего святого.

-- Такъ онъ тамъ? Я его найду тамъ?

-- Безъ сомнѣнія, сударь. Онъ рѣшился тамъ остаться. Ежедневно ему подаютъ черезъ отдушину на вилахъ хлѣбъ, а когда онъ спрашиваетъ, то говядину; но, увы! онъ употребляетъ больше всего не хлѣбъ и не говядину! Я было сдѣлалъ какъ-то попытку спуститься въ погребъ съ двумя своими работниками, но онъ пришелъ въ страшную ярость. Я слышалъ, какъ онъ сталъ заряжать пистолеты, а слуга его -- мушкетъ. А когда мы спросили ихъ, что они намѣрены дѣлать, господинъ отвѣтилъ, что у него и у его слуги сорокъ зарядовъ, и что онъ разстрѣляетъ скорѣе ихъ всѣ до послѣдняго, чѣмъ позволитъ кому-нибудь изъ насъ сойти въ погребъ. Я пожаловался губернатору, но тотъ мнѣ отвѣтилъ, что я получаю по заслугамъ, и это отучить меня оскорблять благородныхъ путешественниковъ, останавливающихся у меня.

-- Значитъ, съ тѣхъ поръ?.. спросилъ д'Артаньянъ, не будучи въ состояніи удержаться отъ смѣха при видѣ жалкой фигуры хозяина.

-- Съ тѣхъ поръ, сударь, мы ведемъ самую грустную жизнь, какую только можно себѣ представить, потому что всѣ наши запасы въ погребѣ: тамъ вино въ бутылкахъ и бочкахъ, пиво, масло и пряности, сало и колбасы; а такъ какъ намъ запрещено спускаться туда, то мы вынуждены отказывать въ питьѣ и ѣдѣ заѣзжающимъ къ намъ путешественникамъ, вслѣдствіе чего трактиръ нашъ терпитъ ежедневно убытки. Если еще недѣлю вашъ другъ пробудетъ въ погребѣ, мы будемъ разорены.

-- Это будетъ вполнѣ справедливо, дурачина. Развѣ не ясно было видно ни одной нашей наружности, что мы люди порядочные, а не фальшивые монетчики?

-- Да, сударь, вы правы. Позвольте, однако, позвольте!-- вотъ онъ расходился!

-- Его, вѣроятно, потревожили.

-- Да его необходимо потревожить! вскричалъ хозяинъ.-- Къ намъ только что пріѣхали двое англичанъ.

-- Ну, такъ что же?

-- Англичане любятъ хорошее вино, какъ вы знаете, сударь; эти же потребовали самаго лучшаго. Жена моя спрашивала у г. Атоса позволенія удовлетворить этихъ господъ, а онъ отказалъ, какъ всегда. Ну, вотъ, подымается настоящій содомъ.

Д'Артаньянъ услышалъ сильный шумъ въ сторонѣ погреба. Онъ всталъ и, вмѣстѣ съ хозяиномъ, который ломалъ въ отчаяніи руки, и Плянше, который держалъ наготовѣ заряженный мушкетъ,-- приблизился къ погребу. Тамъ они застали обоихъ англичанъ, которые были возмущены. Они сдѣлали большой переѣздъ и умирали отъ голода и жажды.

-- Да это просто насиліе, кричали они на хорошемъ французскомъ языкѣ, хотя съ небольшимъ иностраннымъ акцентомъ,-- этотъ сумасшедшій не дозволяетъ добрымъ людямъ пользоваться своимъ же добромъ. Мы выломаемъ дверь, и если онъ въ самомъ дѣлѣ взбѣсился -- мы убьемъ его.

-- Потише, господа! сказалъ д'Артаньянъ, вынимая изъ-за пояса пистолеты,-- вы никого не убьете.

-- Ну, ну, слышался изъ-за двери спокойный голосъ Атоса:-- пускай-ка они покажутся немного, эти людоѣды, мы поглядимъ на нихъ.

Какъ ни были, повидимому, храбры оба англичанина, они переглянулись, однако, въ нерѣшительности; казалось, что въ погребѣ сидитъ одинъ изъ гигантовъ, голодныхъ лѣшихъ, героевъ народныхъ легендъ, и проникнуть къ нему безнаказанно въ пещеру немыслимо.

Наступила на минуту тишина, но, наконецъ, англичанамъ сдѣлалось стыдно отступать, и тотъ который былъ задорливѣй изъ нихъ, спустился на пять или шестъ ступенекъ, составлявшихъ лѣстницу, и ударилъ въ дверь ногой съ такою силою, что могла повалиться стѣна.

-- Плянше, сказалъ д'Артаньянъ, заряжая свои пистолеты,-- я возьму на себя того, который стоить на верху, а ты позаботься о стоящемъ внизу. Господа! Вы, значитъ, желаете сраженія! Ну, что жъ, давайте сражаться.

-- Боже мой, закричалъ изъ погреба Атосъ:-- я слышу, кажется, д'Артаньяна.

-- Да, отвѣчалъ д'Артаньянъ, возвышая въ свою очередь голосъ:-- я тутъ, дорогой другъ.

-- Превосходно! кричалъ Атосъ:-- мы обработаемъ ихъ, этихъ выламывателей дверей.

Англичане обнажили шпаги, но они были поставлены между двухъ огней; съ минуту они стояли въ нерѣшимости; но, какъ и въ первый разъ, гордость взяла верхъ, и отъ второго удара ноги дверь треснула во всю вышину.

-- Сторонись, д'Артаньянъ, сторонись, кричалъ Атосъ:-- сторонись, я стану стрѣлять!

-- Господа! сказалъ д'Артаньянъ, котораго не покидало хладнокровіе,-- господа, поразмыслите! Терпѣніе, Атосъ. Вы впутываетесь въ скверное дѣло и будете пристрѣлены: я со своимъ человѣкомъ выпустимъ въ васъ три выстрѣла и столько же послѣдуетъ изъ погреба; послѣ у насъ будутъ шпаги, которыми, могу васъ увѣрить, мой другъ и я владѣемъ недурно. Предоставьте мнѣ устроить и ваши, и свои дѣла. Сейчасъ вамъ принесутъ вино, даю вамъ слово.

-- Если сколько-нибудь осталось, раздался насмѣшливый голосъ Атоса.

У трактирщика выступилъ холодный потъ.

-- Какъ, не осталось вина! пробормоталъ онъ.

-- Конечно, найдется, возразилъ д'Артаньянъ:-- будьте покойны, вдвоемъ они не могли выпить весь погребъ. Вложите, господа, ваши шпаги въ ножны.

-- А вы заткните пистолеты за поясъ.

-- Охотно.

Д'Артаньянъ первый подалъ примѣръ. Потомъ, повернувшись къ Плянше, онъ сдѣлалъ ему знакъ разрядить мушкетъ.

Успокоенные англичане вложили, ворча, шпаги въ ножны. Имъ разсказали исторію Атоса, и они согласились, что во всемъ виноватъ трактирщикъ.

-- Господа, сказалъ д'Артаньянъ,-- отправляйтесь въ отведенное вамъ помѣщеніе; я отвѣчаю, что черезъ десять минутъ вамъ принесутъ все, чего вы пожелаете.

Англичане поклонились и ушли

-- Теперь я остался одинъ, дорогой Атосъ, сказалъ д'Артаньянъ,-- откройте мнѣ, пожалуйста, двери.

-- Сію минуту, отозвался Атосъ.

Послышался страшный трескъ отъ падающихъ бревенъ и досокъ: это бастіоны и контръ-эскарпы Атоса разрушались самимъ осажденнымъ.

Черезъ минуту дверь распахнулась, и показалась блѣдная голова Атоса, который быстрымъ взглядомъ окинулъ мѣстность.

Д'Артаньянъ бросился къ нему на шею и нѣжно поцѣловалъ. Онъ хотѣлъ утащить его изъ сырого помѣщенія и тогда только замѣтилъ, что Атосъ едва стоитъ на ногахъ.

-- Вы ранены? спросилъ онъ его.

-- Ничуть не бывало: я смертельно пьянъ,-- вотъ и все, и никогда человѣкъ не былъ въ болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, чтобы напиться. Хвала Богу, хозяинъ! я одинъ выпилъ по крайней мѣрѣ пятьдесятъ бутылокъ.

-- Умилосердьтесь! вскричалъ хозяинъ,-- если слуга выпилъ только половину того, что баринъ, я разоренъ.

-- Гримо -- слуга хорошаго дома, и онъ не позволилъ себѣ дѣлать то же, что я. Онъ пилъ только изъ бочки. Постойте, мнѣ кажется, что онъ забылъ воткнуть втулку. Слышете? течетъ!

Д'Артаньянъ прыснулъ со смѣху, а хозяина бросило изъ озноба въ жаръ.

Гримо также показался изъ-за спины своего господина съ мушкетомъ на плечѣ и трясущейся головой, какъ у пьяныхъ сатировъ на картинахъ Рубенса. Онъ спереди и сзади былъ облитъ жирною жидкостью, въ которой хозяинъ тотчасъ распозналъ свое лучшее оливковое масло.

Вся группа прошла черезъ большой залъ и водворилась въ лучшей комнатѣ гостиницы, которую д'Артаньянъ занялъ по праву сильнаго.

Хозяинъ съ женой бросились съ лампами въ погребъ, входъ въ который имъ былъ такъ долго запрещенъ. Тамъ ихъ ожидало ужасное зрѣлище.

Укрѣпленія Атоса, въ которыхъ онъ сдѣлалъ брешь для выхода, состояли изъ хвороста, досокъ и пустыхъ бочекъ, наваленныхъ по всѣмъ правиламъ стратегіи. Тамъ и сямъ видны были, плавающія въ лужахъ масла и вина, кости отъ съѣденныхъ окороковъ; цѣлая груда побитыхъ бутылокъ валялась въ лѣвомъ углу погреба, а одна бочка, кранъ которой не былъ завернуть, выпускала черезъ него послѣднія капли живительной влаги. Опустошеніе и смерть, какъ сказалъ поэтъ древности, царили здѣсь, какъ на полѣ брани.

Изъ пятидесяти колбасъ, повѣшенныхъ на брусьяхъ, осталось только десять.

Стоны хозяина и хозяйки проникали сквозь своды погреба, и самъ д'Артаньянъ былъ взволнованъ. Атосъ не повернулъ даже головы.

Но горе смѣнила ярость.

Вооружившись вертеломъ, хозяинъ въ отчаяніи бросился въ комнату, куда удалились оба друга.

-- Вина!-- приказалъ Атосъ, увидѣвъ его.

-- Вина! вскричалъ изумленный хозяинъ.-- Вина! Но вы выпили его у меня болѣе чѣмъ на сто пистолей; я человѣкъ разоренный, погибшій, уничтоженный!

-- Ба! сказалъ Атосъ,-- у насъ все время была жажда.

-- Если бы вы удовольствовались еще тѣмъ, что пили, но вы перебили всѣ бутылки.

-- Вы толкнули меня на цѣлую груду ихъ, и она разсыпалась. Это ваша вина.

-- Все у меня погибло!

-- Масло составляетъ цѣлебный бальзамъ для ранъ, и бѣдному Гримо нужно же было залечивать себѣ тѣ, которыя вы нанесли ему.

-- Колбасы мои съѣдены!

-- Въ этомъ погребѣ масса крысъ.

-- Вы заплатите мнѣ за все! кричалъ раздраженный хозяинъ.

-- Ты трижды шутъ, сказалъ Атосъ, приподнимаясь, но тотчасъ же снова сѣлъ: силы стали ему измѣнять. Д'Артаньянъ поддержалъ его и поднялъ хлыстъ.

Хозяинъ попятился, весь въ слезахъ.

-- Это выучить васъ, замѣтитъ д'Артаньянъ,-- держать себя вѣжливѣе съ путешественниками, посылаемыми вамъ Богомъ.

-- Богомъ! нѣтъ, не Богомъ...

-- Любезный другъ, сказалъ д'Артаньянъ: -- если вы не перестанете терзать намъ уши, мы всѣ четверо запремся въ вашъ погребъ и поглядимъ, дѣйствительно ли убытокъ такъ великъ, какъ вы говорите.

-- Ну, да, господа, сказалъ хозяинъ:-- я виноватъ, сознаюсь; но помилосердствуйте: вы вельможи, а я бѣдный трактирщикъ, пожалѣйте меня.

-- Если ты станешь разговаривать такимъ образомъ, то растрогаешь мнѣ сердце, и изъ глазъ у меня польются слезы, какъ текло вино изъ твоихъ бочекъ. Люди не всегда бываютъ такими извергами, какъ кажется. Подойди сюда, поговоримъ.

Хозяинъ боязливо приблизился.

-- Подойди, говорю тебѣ, и не бойся, продолжалъ Атосъ,-- Когда я хотѣлъ расплатиться съ тобою, я положилъ свой кошелекъ на столъ.

-- Да, милостивый сударь.

-- Въ этомъ кошелькѣ было шестьдесятъ пистолей; куда дѣвался кошелекъ?

-- Отданъ на храненіе въ канцелярію губернатора; мнѣ сказали, что это была фальшивая монета.

-- Ну, заставь возвратить тебѣ мой кошелекъ и возьми себѣ эти шестьдесятъ пистолей.

-- Но, милостивый государь, вы хорошо знаете, что канцелярія губернатора не выпуститъ того, что попало въ ея руки. Если бы это была въ самомъ дѣлѣ фальшивая монета, то еще была бы надежда, но, къ несчастію, это настоящая.

-- Устраивайся самъ, мой любезный, это до меня не касается, тѣмъ болѣе, что у меня не осталось ни гроша.

-- Послушайте, сказалъ д'Артаньянъ:-- а старая лошадь Атоса, гдѣ она?

-- Въ конюшнѣ.

-- Сколько она стоитъ?

-- Самое большое пятьдесятъ пистолей.

-- Она стоитъ восемьдесятъ, бери ее, и мы квиты.

-- Какъ! ты продаешь мою лошадь, спросилъ Атосъ:-- ты продаешь моего Баязета? На чемъ же я отправлюсь въ походъ? на Гримо?

-- Я привелъ тебѣ другого коня.

-- Другого?

-- И превосходнаго! вскричалъ хозяинъ.

-- Въ такомъ случаѣ, если есть другой, красивѣе и моложе, бери стараго и давай вина.

-- Какого? спросилъ окончательно просіявшій хозяинъ.

-- Того, что въ глубинѣ около рѣшетинъ, его еще остается бутылокъ двадцать пять; остальныя всѣ были разбиты во время моего паденія. Принеси бутылокъ шесть.

-- Этотъ человѣкъ -- просто сороковая бочка, сказалъ въ сторону хозяинъ,-- если онъ останется здѣсь только пятнадцать дней и будетъ платить за все, что выпьетъ, я совсѣмъ поправлю свои дѣла.

-- Не забудь еще, продолжалъ д'Артаньянъ,-- подать четыре бутылки того же вина и англичанамъ.

-- Теперь, сказалъ Атосъ,-- пока принесутъ вина, разскажи, д'Артаньянъ, что приключилось съ другими. Послушаемъ.

Д'Артаньянъ разсказалъ, какъ онъ нашелъ Портоса въ постели съ вывихомъ, а Арамиса -- за диспутомъ съ богословами. Разсказъ его пришелъ къ концу, когда вошелъ хозяинъ съ затребованными бутылками вина и окорокомъ, оставшимся, по счастью для него, не спрятаннымъ въ погребъ.

-- Отлично, сказалъ Атосъ, наполняя стаканы для себя и для д'Артаньяна,-- за здоровье Портоса и Арамиса. Ну, а лично съ вами, мой другъ, что случилось? Я нахожу, что у васъ какой-то зловѣщій видь.

-- Увы!сказалъ д'Артаньянъ, это потому, что изо всѣхъ насъ я самый несчастный.

-- Вы несчастны, д'Артаньянъ? Посмотримъ, въ чемъ ваше несчастье? Разсказывайте.

-- Послѣ, отвѣчалъ д'Артаньянъ.

-- Послѣ, а почему не сейчасъ? Потому что вы думаете, что я пьянъ, д'Артаньянъ? Знайте же, что никогда у меня голова не бываетъ свѣтлѣе, чѣмъ въ то время, когда я выпью. Говорите же, я весь обратился въ слухъ.

Д'Артаньянъ разсказалъ приключеніе съ г-жой Бонасье.

Атосъ слушалъ его, не моргнувъ глазомъ, а когда тотъ кончилъ, замѣтилъ:

-- Все на этомъ свѣтѣ пустяки, пустяки!

Это была поговорка Атоса.

-- Вамъ все пустяки, дорогой Атосъ! сказалъ д'Артаньянъ:-- вамъ это легко, потому что вы никогда не любили.

Потухшіе глаза Атоса вдругъ вспыхнули, но только ни мгновенье, и снова померкли и приняли то же неопредѣленное выраженіе, какъ прежде.

-- Ты правъ, отозвался онъ:-- я никогда не любилъ.

-- Скажите же, каменное вы сердце, какое вы имѣете право относиться сурово къ намъ, нѣжнымъ сердцамъ?

-- Нѣжныя сердца, пронзенныя сердца! сказалъ Атосъ.

-- Что вы говорите?

-- Я говорю, любовь -- лотерея, и кто выигрываетъ въ эту лотерею -- тому капутъ. Въ томъ, что вы проиграли, ваше великое счастье, повѣрьте мнѣ, дорогой д'Артаньянъ. Самое искреннее мое пожеланіе вамъ, чтобы вы всегда проигрывали.

-- Казалось, она меня такъ любила!

-- Только казалось?

-- О, нѣтъ сомнѣнія, она любила меня.

-- Дитя, нѣтъ человѣка, который бы не воображалъ, какъ вы, что любовница любитъ его, и нѣтъ человѣка, котораго;любовница не обманула бы.

-- Исключая васъ, Атосъ, у котораго любовницъ не было.

-- Это правда, сказалъ Атосъ послѣ минутнаго молчанія:-- я не имѣлъ ихъ никогда. Давайте пить!

-- Однако, философъ вы этакій, научите меня, поддержите, мнѣ необходимо и утѣшеніе.

-- Утѣшеніе, въ чемъ?

-- Въ моемъ несчастіи.

-- Ваше несчастіе просто смѣшно, сказалъ Атосъ, пожимая плечами.-- Мнѣ очень интересно,что вы скажете, если я разскажу вамъ одну любопытную исторію.

-- Случившуюся съ вами?

-- Съ однимъ изъ моихъ друзей,-- не все ли равно?!

-- Разскажите, Атосъ, разскажите.

-- Давайте пить, это будетъ лучше.

-- Пейте и разсказывайте.

-- Да, это возможно, сказалъ Атосъ, выпивая залпомъ и снова наполняя свой стаканъ,-- одно дѣло ничуть не мѣшаетъ дѣлать другое.

-- Я слушаю, сказалъ д'Артаньянъ.

Атосъ сосредоточился и, по мѣрѣ того какъ уходилъ въ себя, онъ все болѣе и болѣе блѣднѣлъ; онъ былъ въ томъ періодѣ хмеля, когда обыкновенные пьяницы сваливаются и засыпаютъ. Атосъ бредилъ наяву. Этотъ лунатизмъ пьянства казался чѣмъ-то ужаснымъ.

-- Вы непремѣнно хотите этого? спросилъ онъ.

-- Я прошу васъ разсказать, сказалъ д'Артаньянъ.

-- Пусть будетъ по-вашему. Одинъ изъ моихъ друзей,-- одинъ изъ моихъ друзей, запомните это хорошенько, а не я,-- началъ Атосъ, прерывая себя съ мрачной улыбкой,-- одинъ изъ графовъ моей провинціи, т. е. Берри, благородный не менѣе Дандоло или Монморанси, влюбился, въ двадцать пять лѣтъ, въ молодую шестнадцатилѣтнюю дѣвушку, прекрасную, какъ сама любовь. Сквозь наивность ея лѣтъ пробивался острый умъ, умъ не женщины, а поэта: она не нравилась, а опьяняла. Она жила въ небольшомъ городкѣ, гдѣ брать ея былъ священникомъ.

Оба были чужими въ странѣ и пріѣхали неизвѣстно откуда; никто о нихъ не зналъ, но никому и въ голову не приходило разспрашивать при видѣ ея красоты и благочестія ея брата. Какъ бы то ни было, но всѣ считали, что они хорошаго происхожденія. Мой другъ, бывшій владѣльцемъ края, могъ бы, по своему желанію, соблазнить ее или взять силою но праву сюзерена: кто явился бы на помощь двумъ иностранцамъ, никому неизвѣстнымъ? Къ несчастію, онъ былъ честный человѣкъ, женился на ней. Дуракъ, простофиля, глупецъ!

-- Почему глупецъ, если онъ любилъ ее? спросилъ д'Артаньянъ.

-- Не перебивайте, сказалъ Атосъ -- Онъ привезъ ее въ свой замокъ, сдѣлалъ первой дамой въ провинціи, и, нужно отдать ей справедливость, она держала себя превосходно...

-- Ну? спросилъ д'Артаньянъ.

-- Однажды, когда она была на охотѣ со своимъ мужемъ, продолжалъ Атосъ тихимъ голосомъ,-- она упала съ лошади и съ ней сдѣлался обморокъ; графъ бросился на помощь, а такъ какъ она задыхалась въ платьѣ, то онъ распоролъ его кинжаломъ и обнажилъ ей плечо... Догадайтесь, что у нея было на плечѣ, д'Артаньянъ? вдругъ спросилъ Атосъ съ взрывомъ хохота.

-- Откуда же я могу знать? отвѣчавъ д'Артаньянъ.

-- Цвѣтокъ лиліи: она была заклеймена!

И Атосъ залпомъ выпилъ стаканъ вина, который держалъ въ рукахъ.

-- Ужасно! вскричалъ д'Артаньянъ.-- Правду ли вы мнѣ только разсказываете?!

-- Истину, другъ мой: ангелъ былъ демономъ. Бѣдная дѣвушка была воровка.

-- Какъ же поступилъ графъ?

-- Графъ былъ знатный сеньоръ и имѣлъ на своихъ земляхъ право верховнаго и низшаго суда; онъ изорвалъ все платье на графинѣ, скрутилъ ей за спиной руки и повѣсилъ на деревѣ.

-- Боже мой, Атосъ, убійство! вскричалъ д'Артаньянъ,

-- Да, убійство, не болѣе, сказалъ Атосъ, блѣдный, какъ смерть.-- У меня, кажется, нѣтъ вина.

И Атосъ, схвативъ послѣднюю бутылку, поднесъ ее ко рту и опорожнилъ безъ передышки, точно это былъ обыкновенный стаканъ. Онъ опустилъ голову на руки; д'Артаньянъ, пораженный, стоялъ передъ нимъ.

-- Это вылечило меня отъ прекрасныхъ, поэтичныхъ и увлекательныхъ женщинъ, заключилъ Атосъ и всталъ, не думая продолжать апологію графа.-- Пошли вамъ Господь то же самое! Давайте пить!

-- Она умерла? пробормоталъ д'Артаньянъ.

-- Чортъ возьми! Да протяните же вашъ стаканъ. Ветчины, дурачина! приказалъ Атосъ: -- мы не можемъ пить болѣе.

-- А ея братъ? спросилъ тихо д'Артаньянъ.

-- Ея братъ? повторилъ Атосъ.

-- Да, священникъ.

-- Ахъ, да, Я послалъ за нимъ, чтобы повѣсить и его, но онъ предупредилъ меня и наканунѣ оставилъ свой приходъ.

-- Узнали ли по крайней мѣрѣ, кто былъ этотъ негодяй?

-- Это былъ, безъ сомнѣнія, первый любовникъ и сообщникъ красавицы, достойный ея человѣкъ, выдававшій себя за священника, быть можетъ, для того, чтобы выдать замужъ свою любовницу и обезпечить такимъ образомъ свою судьбу. Его бы четвертовали, надѣюсь!

-- Боже мой, Боже мой! шепталъ д'Артаньянъ, совершенно ошеломленный этимъ ужасными разсказомъ.

-- Кушайте, однако, ветчину, д'Артаньянъ, она превосходна, замѣтилъ Атосъ, отрѣзывая кусокъ и кладя его на тарелку молодого человѣка.-- Какое несчастье, что такихъ окороковъ было только четыре въ погребѣ! Я выпилъ бы пятидесятью бутылками больше.

Д'Артаньянъ не могъ больше поддерживать разговоръ, который произвелъ на него удручающее впечатлѣніе. Онъ опустилъ голову на руки и притворился спящимъ.

-- Молодежь совсѣмъ не умѣетъ пить, сказалъ Атосъ, смотря на него съ сожалѣніемъ:--а этотъ еще изъ наилучшихъ!..