Поступки принца Конде. -- Первоначальные меры Мазарини. -- Раздача наград. -- Беглый взгляд на парижское общество этого времени. -- Франсуаза д'Обинье, сделавшаяся потом госпожой де Ментенон. -- Начало ее жизни. -- Она объявляется умершею. -- Великая бедность. -- Она вступает в монастырь. -- Приезд ее в Париж. -- Как она знакомится со Скарроном. -- Ее замужество. -- Успехи ее в обществе. -- Герцогиня де Лонгвиль удаляется от света. -- Принц Марсильяк примиряется с двором. -- Вступление в брак принца Конти. -- Сарразен как посредник. -- Его кончина. -- Приговор принцу Конде. -- Виды Мазарини в отношении Луи XIV. -- Празднества при дворе. -- Король как актер и танцор. -- Коронование Луи XIV. -- Первая его кампания. -- Смерть Брусселя.
Принц Конде в свое время сказал подстрекавшим его к войне: "Берегитесь! Я последний возьмусь за оружие, но я последний и положу его!" И он сдержал свое слово. Конечно, вместо того, чтобы уехать из Парижа, он мог заключить с двором выгодный для себя мир, и кардинал, его изгоняя, предлагал к тому средства, может быть даже и изгонял именно с этой целью, но Конде был одним из тех своенравных гениев, которые желают испытать все. Побыв знаменитым полководцем, соскучившись политикой, он решил испытать судьбу крамольника, подобно Сфорца и герцогу Лотарингскому. Поэтому, собрав несколько тысяч солдат, он заставил именовать себя предводителем испанских войск, завоевал мимоходом те города, которые забрал у него Мазарини, но будучи вынужден отступить перед Тюренном, перешел близ Люксембурга границу Франции, назвавшей его после Рокруа, Нордлингена и Лана своим героем.
Вернувшись в Париж и уверенный, что на этот раз он уже не будет изгнан, кардинал счел первой обязанностью заняться государственными финансами, которые были очень расстроены, а также своими собственными, которые были не в лучшем состоянии. На место герцога Вьевиля, умершего в ту самую минуту, когда его удостоили герцогского достоинства, министром финансов был назначен граф Сервьен, а генерал-прокурором -- Никола Фуке, брат друга Мазарини аббата Фуке. Потом, то ли за неблагодарность к принцам, то ли за верность королю награды посыпались направо и налево. Герцог де Гиз был сделан членом Верховного совета вместе с маршалом Тюренном, который служил королю и Мазарини, и с маршалом Граммоном, служившим королю против кардинала; г-н де Льон был пожалован в кавалеры ордена Святого Духа и назначен церемониймейстером этого ордена; статс-секретарь Летелье получил такую же милость как преемник де Шавиньи и должности государственного казначея; наконец, граф Пальо, который взял Монтрон, и Миоссан, который возил узников в Венсенн, были пожалованы в маршалы под именами Клерамбо и д'Альбре.
В Париже все было спокойно, так что кардинал, устроив свои собственные дела, почувствовал себя довольно сильным, чтобы устроить и дела своих родственников. Кроме трех племянниц, которые были уже при нем, он вызвал из Рима двух своих сестер, вдов с детьми. Кое-какие племянники и племянницы оставались еще в Италии, готовые лететь во Францию по первому призыву дяди...
Парижское общество обновилось -- люди Регентства и Фронды почти все рассеялись. Гастон, некогда собиравший гостей по два раза в неделю, жил в Блуа; его дочь, принцесса де Монпансье, со своими дамами уехала в Сен-Фаржо; принц Конде исчез со своим блистательным офицерством и дамами своей партии; герцогини де Шатийон, де Роган, де Монбазон и де Бофор выехали из Парижа; все друзья коадъютора -- де Бриссак, Шатобриан, Рено де Севинье, Ламет, д'Аржантей, Шато-Рено, д'Юмьер, Комартен и д'Аквиль -- находились в изгнании: г-н де Монтозье с женой оказались в Гиени; герцог Ларошфуко оканчивал выздоровление в Дампвилье; мать умершей м-ль де Шеврез покаялась с грехах, выйдя вновь замуж; принц Конти удалился в свое поместье Гранж; Скюдери со своей сестрой жили в Нормандии.
В Париже остался безногий Скаррон, поскольку, как тогда позволяли себе шутить, был не в состоянии бежать.
Мы только что сказали о его женитьбе, обратим теперь внимание на его молодую жену, в салоне которой преобразовалось парижское общество. Франсуаза Скаррон была дочерью Констана д'Обинье, барона Сюримо, который без согласия отца женился на Анне Маршан, вдове Жана Куро и потом убил ее за неверность вместе с любовником. Женившись в 1627 году на Жанне Кардильяк, дочери губернатора Шато-Тромпета, он имел от нее сына и дочь, родившуюся 27 ноября 1635 года в тюрьме. Эта дочь, судьба которой началась так печально, и была Франсуаза д'Обинье -- сначала супруга поэта Скаррона, затем морганатическая супруга короля Луи XIV.
Франсуаза была окрещена по католическому обряду; ее крестным стал герцог Ларошфуко, отец автора "Максим", а крестной -- Франсуаза Тирако, графиня де Нейян. Спустя несколько месяцев после рождения девочка была увезена из тюрьмы г-жой Вильет, сестрой Констана д'Обинье. Через несколько лет Констан выхлопотал разрешение быть переведенным в Шато-Тромпет, и г-жа д'Обинье потребовала дочь назад. Франсуазе было года четыре, когда дочь тюремщика, имевшего много серебряной посуды, играя с ней, упрекала ее в бедности, на что малышка отвечала: "Но я -- дворянка, а ты нет!"
В 1639 году д'Обинье был выпущен из тюрьмы, и поскольку он не пожелал отречься от кальвинизма, то не мог жить во Франции и уехал на Мартинику. Во время плавания девочка заболела и впала в летаргический сон; врач объявил о смерти и ее собрались уже бросить в море, как это принято, но мать, наклонившись, чтобы в последний раз поцеловать свое дитя, почувствовала слабое дыхание и чуть слышное биение сердца и с восторгом унесла ее в свою каюту, где ребенок открыл глаза.
Спустя два года, на Мартинике, мать и дочь, сидя на траве, собирались откушать молока, как вдруг услышали легкий шум, сопровождаемый пронзительным свистом -- к ним с поднятой головой и сверкающими глазами приближалась огромная змея. Схватив девочку за руку, г-жа д'Обинье бросилась в сторону, а змея подползла к чаше, выпила молоко и уползла.
Стараниями г-жи д'Обинье дела бедных изгнанников на Мартинике начали поправляться, когда мужу пришла в голову пагубная мысль послать жену во Францию узнать, нельзя ли спасти что-нибудь из секвестрованного имущества. В отсутствие жены Констан пустился в игру и проиграл все вновь приобретенное, и когда г-жа д'Обинье ничего не достигнув во Франции возвратилась на Мартинику, то нашла его снова совершенно разоренным. У семьи не оставалось ничего, кроме жалованья поручика, да и этого жалованья они забрали вперед столько, что когда Констан в 1645 году умер, а г-жа д'Обинье решила вернуться в Европу, то вынуждена была оставить свою дочь в залог главному кредитору. Впрочем, тому скоро надоело кормить ребенка даром и, ни на что не рассчитывая, он отослал девочку во Францию. Г-жа д'Обинье была едва ли не беднее прежнего, и г-жа Вильет, которая уже прежде брала ребенка, предложила забрать Франсуазу, на что мать согласилась с большим страхом, опасаясь, как бы дитя ее не стало кальвинисткой, поскольку религиозные дела и так погубили ее жизнь. Опасения сбылись, и спустя немного времени под влиянием тетки ее дочь переменила веру. Тогда г-жа де Нейян, крестная, состоявшая при Анне Австрийской, выхлопотала повеление удалить девушку из дома г-жи Вильет и забрала ее к себе, где приняла все меры, чтобы опять обратить Франсуазу в католичество. Однако просьбы, богословские речи и прочее оказались бесполезными -- та, которая впоследствии имела прямое отношение к отмене Нантского эдикта, готова была стать мученицей за веру, которую впоследствии будет преследовать.
Г-жа де Нейян решила действовать унижением, и на девушку возложили тяжелые домашние обязанности -- она стала ключницей, отпускала овес лошадям, бегала за слугами, ибо тогда колокольчики не были еще в употреблении. Более того, г-жа де Нейян, вообще скупая, мучила холодом свою крестницу, и та однажды чуть не задохнулась от горячих углей, которые принесла в медном сосуде в свою комнату, чтобы согреться. Этот случай заставил мать забрать ее и поместить в монастырь Ниортских Урсулинок, но ни г-жа де Нейян, ни г-жа Вильет не хотели платить за нее. Наконец, побежденная более бедами, нежели разъяснениями и требованиями, и полагаясь на уверение своего духовника, что тетка, которую Франсуаза обожала, не будет осуждена на вечные муки, она снова приняла католичество.
Девушка пробыла в монастыре с год, но поскольку за нее не платили, урсулинки предложили ей удалиться, и она возвратилась к матери только для того, чтобы увидеть ее умирающей от печали и нищеты. Удрученная горем, Франсуаза три месяца не выходила из своей маленькой комнатки, помышляя о том, что не лучше ли наложить на себя руки и соединиться во гробе с матерью, нежели влачить жизнь, в которой она встречала одни несчастья. Наконец г-жа де Нейян сжалилась и вновь поместила девушку к урсулинкам, а вскоре взяла ее с собой в Париж в свой дом на прежних условиях.
В числе гостей дома г-жи Нейян часто бывал маркиз Виларсо, поклонник Нинон Ланкло, который увлекся развивающейся красотой Франсуазы, и начал усердно за ней ухаживать. По этому поводу Буаробер написал маркизу послание в стихах, где, отдавая должное прелестям девушки, предупреждал о ее гордости и оказался прав. М-ль д'Обинье познакомилась также с кавалером Мере, который в обществе ученых дам считался человеком со вкусом, и он открыл в девушке не только красоту, но и тонкий, приятный ум, тем замечательный, что никто не занимался его развитием и он расцвел сам собой как полевой цветок. Мере очень нравилась м-ль д'Обинье и он, называя своей юной индеанкой, знакомил ее со светом, обучал приличным манерам, однако та чувствовала себя несчастной по-прежнему и повторяла часто, что желает только найти благодетеля, который бы внес за нее деньги для поступления в монастырь.
Скаррон жил напротив дома графини де Нейян и хотя был только поэтом и бедняком по временам он оказывал такие благодеяния, что богатые люди пожимали плечами. Кавалер Мере говорил Скаррону о покровительствуемой им индеанке, и тот пообещал найти в своем кошельке и кошельках своих знакомых сумму, которую следует внести в монастырь за несчастную сиротку. Мере сообщил добрую весть Франсуазе и она с радостью побежала к Скаррону поблагодарить, но поэт, увидев ее такой молодой и прекрасной, услышав ее изящную речь, переменил намерения.
-- Милостивая государыня, -- заявил он, -- с момента, как вы пришли, я передумал! Я не хочу ничего давать, чтобы содействовать вашему заключению в монастырь!
Франсуаза опечалилась.
-- Погодите, -- продолжил Скаррон, -- я не хочу, чтобы вы стали монахиней, поскольку хочу на вас жениться. Мои люди иногда меня бесят, но я не могу побить их, друзья от меня уходят, а я не могу пойти за ними! Наоборот, мои слуги под командой молоденькой хозяйки будут во всем повиноваться, а друзья, без сомнения, сбегутся, когда увидят у меня прекрасную жену. Сударыня, я даю вам неделю на размышление.
Хотя Скаррон был безногим, он имел репутацию доброго и веселого человека, что в обществе ценилось более славы поэта. Имея возможность его часто видеть, м-ль д'Обинье оценила эту личность и на восьмой день объявила о своем согласии. Через несколько дней по вступлении в брак, она писала брату:
"Я недавно вышла замуж, но сердце здесь значит мало, а тело, говоря прямо, ничего не значит".
Скаррон не обманулся -- под управлением молодой хозяйки слуги стали покорными, а вскоре сбежались и друзья. Дом Скаррона стал местом встреч умников двора и города и в описываемое нами время считалось модной необходимостью бывать у него.
Однако Скаррон состоял в числе активных фрондеров и часть сатирических пьес против Мазарини вышла из его арсенала. Впрочем, это было отчасти справедливо, поскольку министр, в видах экономии, лишил поэта пенсии, которую он по болезни получал от королевы, и тот мстил оружием, дарованным ему Богом. К несчастью, Мазарини вернулся в Париж еще могущественнее, и прелестная г-жа Скаррон, заботой которой было заставить упрямых слуг стать послушными и возвратить мужу разбежавшихся друзей, нажила теперь и другие заботы -- помирить мужа с двором.
Несмотря на короткие отношения с Нинон, никто никогда не говорил о м-м Скаррон ничего дурного, а сама Нинон спустя сорок лет так выражалась о г-же де Ментенон: "В молодости она была целомудренна по слабости ума; и хотела было вылечить ее от этой причуды, но она оказалась слишком богобоязненна". В общем, у г-жи Скаррон было двое задушевных друзей -- легкомысленная Нинон Ланкло и бесстрастная г-жа де Севинье.
Репутация безукоризненного целомудрия и обаяния красоты открывали г-же Скаррон все двери. Многократные просьбы о невысылке мужа из Парижа обнаружили всю прелесть ее речи, всю ее деликатность. Маркизы де Ришелье, де Виларсо и д'Альбре приняли в ней живейшее участие, так что наконец было получено разрешение остаться в столице, и тогда дом Скаррона снова стал местом собрания изящного общества.
В королевстве все оставалось более или менее спокойным, очищенный от бунтовщиков парламент проявлял покорность. Правда, Нидерланды, где нашел себе убежище Конде, казались грозной тучей на горизонте Франции, но беспокойный кардинал Рец уже содержался под надежной стражей в Венсенне. Принцесса Конде с сыном уехали из Бордо к принцу, принц Конти оставался в Гранже. Герцогиня Лонгвиль, возвращаясь к оставшемуся спокойным среди последних смут мужу, остановилась в Мулене у своей родственницы, аббатисы монастыря Святой Марии -- вдовы казненного по приказу Ришелье Монморанси. В этом тихом убежище, у подножия алтаря, где неутешная вдова столько плакала, г-жа де Лонгвиль начала свое продолжительное обращение к Богу, подробности которого сохранил Вильфор в своем жизнеописании Анны-Женевьевы Бурбон, герцогини де Лонгвиль.
Обожатель прекрасной кающейся грешницы принц Марсильяк, ставший герцогом Ларошфуко после смерти своего отца и потерявший охоту к междоусобице после двух ран -- одной при Бри-Конт-Робере в первую Фронду, сражаясь против Конде, и второй при предместье Сент-Антуан, сражаясь за Конде -- выздоравливал в Дампвилье. Уединение и страдания произвели спасительное действие на автора "Максим" и он желал теперь только одного -- примириться с двором, чтобы получить возможность сочетать браком своего сына с м-ль ла Рош-Гюйон, единственной наследницей Дюплесси-Лианкуров.
Ради этого герцог Ларошфуко послал Гурвиля в Брюссель просить принца Конде согласиться на предполагаемый брак. Однако Гурвиль был очень замешан в смутах Фронды и еще недавно взял в плен директора почт Бюрена, отпустив его за выкуп в 40 000 экю, поэтому Мазарини не спускал глаз с посланца Ларошфуко, и, узнав, что тот приехал в Париж, поклялся его не выпустить. Гурвиль, человек смелый, решил идти навстречу опасности и в то время как Мазарини поднял на ноги всю полицию для поимки преступника, он попросил у кардинала аудиенции. Мазарини согласился, и Гурвиль вместо того, чтобы быть приведенным к министру, явился к нему сам как посланник. Кардинал решил, что таким человеком не стоит пренебрегать, принял его, выслушал, оценил пользу, которую смог бы извлечь с помощью этого ловкого и неустрашимого посланца и сделал такие предложения, что они договорились. Следствием аудиенции было примирение герцога Ларошфуко с двором и совершенное усмирение Гиени, а 24 июля 1653 года при посредничестве Гурвиля был подписан мир с городом Бордо.
Вполне успокоившийся кардинал Мазарини почти целиком переключился на устройство дел своей фамилии и обратил взор на принца Конти, желая женить его на одной из своих племянниц. Обстоятельства благоприятствовали -- принц Конти, перехватив письмо брата, в котором приказывалось военным делать вид, будто они повинуются принцу Конти, но слушаться только графа Марсена, рассорился с Конде и ничего теперь так не хотел, как помириться с двором. Нужен был человек, пользующийся доверием принца Конти, и Мазарини вспомнил о Сарразене.
Жан-Франсуа Сарразен, известный в истории французской литературы как один из острословов XVII века, происходил из Нормандии. Он приехал в Париж, когда les presieuses были во всем блеске; он понравился м-ль Поле и она ввела его в общество как человека хорошего происхождения, хотя его отец был только блюдолизом государственного казначея Фуке, на гувернантке которого женился. Вскоре Сарразен нашел случай представиться коадъютору и, став одним из самых верных его приверженцев, по его же рекомендации перешел к принцу Конти секретарем. О Сарразене говорили, что ради денег он готов на всё, и кардинал предложил ему 25 000 ливров, если желаемый брак состоится. Сарразен немедленно взялся за дело, встретив затруднений меньше, чем ожидал. Принц Конти принял предложение с условием самому выбрать между племянницами, на что согласились, и выбрал Анну-Марию Мартиноцци, почти пристроенную за герцога Кандаля, который прежде отвергал сей мезальянс, а теперь немало удивился, видя, что принц крови по своему собственному желанию берет за себя ту, которой он почти отказал. Принц Конти, передав все доходы со своих духовных владений аббату Монтре, отправился в Париж, где Мазарини его обласкал, а через несколько дней в Фонтенбло в кабинете короля состоялось венчание.
Надо сказать, что Сарразен недолго прожил после этого. По слухам, он не получил от кардинала ни гроша, а Сегре пишет, что однажды в пылу гнева, которому принц Конти часто предавался после невыгодной женитьбы -- ведь он променял 40 000 дохода на 25 000 -- он ударил несчастного Сарразена щипцами в висок, и тот, заболев от удара и огорчения горячкой, через несколько дней умер. Правда, Таллеман де Рео утверждает, что принц Конти никогда не поступил бы так со своим секретарем, а на самом деле его отравил один каталонец, жену которого тот обольстил, и подтверждает это тем, что та женщина умерла также и в тот же час.
Пока принц Конти женился на племяннице кардинала, парижский парламент приговорил принца Конде, изобличенного в оскорблении величества и вероломстве и лишенного имени Бурбона, к смерти, какую королю угодно будет определить. В ответ Конде взял Рокруа, а Тюренн, по малочисленности своего войска вынужденный избегать решительного сражения, вознаградил себя взятием Сен-Менегу.
Мазарини, видя, как подрастает Луи XIV, присутствуя при развитии этого характера, который со временем сделался столь самовластным, понял, что скоро обнаружится новое влияние на дела и, желая привязать к себе юного короля, начал мало-помалу разрывать свою связь с Анной Австрийской, которая по причине тесных уз не смела открыто жаловаться на его итальянскую, как она говорила, неблагодарность. Почти 15 лет Мазарини господствовал именем матери, теперь он решил переменить систему и управлять именем сына.
Луи XIV по своей природе любил удовольствия, и кардинал призвал удовольствия на помощь. Несмотря на бедность двора, зима прошла в празднествах и увеселениях -- справили бракосочетание Луизы Савойской с принцем Баденским, отметили день Людовика Святого, Париж давал обеды. Развлечения приносили и театральные представления, а Луи XIV начал обнаруживать определенный вкус. Впрочем, одобренная им "Пертарита" Пьера Корнеля провалилась, зато брат Пьера Тома с успехом поставил две свои пьесы. В это же время молодой человек по имени Кино поставил свою первую комедию, вызвавшую всеобщий восторг.
Кроме трупп Бургундского отеля, Маре и Пти-Бурбон, которая давала представления в Галерее, единственном остатке разрушенного отеля Бургундского коннетабля, имелось еще три, разъезжавшие по провинциям. Одну из них содержала принцесса де Монпансье, которая очень скучала в Сен-Фаржо несмотря на свою старую гувернантку, двух статс-дам, попугаев, собак и английских лошадей; другая труппа развлекала двор в Пуатье, потом в Сомюре; третья давала в Лионе комедию в 5 действиях, молва о которой долетела до самого Парижа -- это была комедия "L'Etourdi" Мольера.
Король любил не только трагедию или комедию, но и интересовался балетом. Поскольку отель Пти-Бурбон примыкал к церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа и, следовательно, находился поблизости от Лувра, то этот театр был избран для проведения придворных праздников. Именно там давались знаменитые королевские балеты, о которых так много говорилось и в которых играли король, герцог Анжуйский, придворные кавалеры, дамы из свиты королевы и собственно актеры, помогавшие знатным дебютантам. Бенсерад, в то время весьма уважаемый, имел исключительную привилегию сочинять стихи к этим балетам, что послужило ему если не источником славы, то источником богатства.
Собственно, первый балет, "Маскарад Кассандры", в котором участвовал сам король, был поставлен еще в Пале Рояле. "Маскарад Кассандры" так понравился Луи XIV, что он попросил сочинить еще один и подлиннее. Этот второй, "Ночь", был поставлен уже в театре Пти-Бурбон. Король исполнял в нем несколько ролей; изображая одну из Игр, сопровождающих Венеру, он произносил стихи, дающие некоторое представление об уроках, преподаваемых пятнадцатилетнему монарху:
Где радость для себя ты, юноша, найдешь,
Скажи, когда в чертог Амура ты войдешь?..
Король появлялся также в конце представления под видом Восходящего Солнца и декламировал следующее:
Уже я правлю сам своими скакунами,
За ними льется свет блестящими волнами.
Вручила вожжи мне небесная десница,
Богине властию обязан я своей.
Мы славою равны: она -- цариц денница,
Светило я царей.
В этих балетах Луи XIV чаще всего изображал бога, а герцог Анжуйский, чье прекрасное лицо отлично подходило для ролей женщин, привык изображать богинь. Быть может, это стало одной из причин развития в нем особенных наклонностей, имевших сильное влияние на всю его жизнь.
Некоторую известность имел театр Маре, итальянская труппа которого под руководством Моидори осмеивала иногда заботливое лицо кардинала Ришелье. Пьеса "Саламанкский школяр" имела удивительный успех и особенно понравилось одно действующее лицо -- Криспен, который стал типом под даровитым пером Мольера.
Один за другим ставились новые балеты -- "Пословицы", "Время", "Фетида и Пелей". Первые два не требовали большой сцены и были поставлены в зале телохранителей Пале Рояля, а третий, для которого пришлось выписать актеров из Мантуи и который, казалось, будет грандиознее всего, что до сих пор игралось во Франции, был поставлен в Пти-Бурбон. Луи XIV появлялся в балете в пяти ролях -- Аполлона, Ареса, Фурии, Дриады и придворного вельможи и имел такой успех, что велел играть балет всю зиму и даже по три раза на неделе.
Однако праздники стоили много денег, а государство обеднело после всего случившегося в последние годы. Мазарини, как уже говорилось, назначил вместо умершего герцога Вьевиля двух главноуправляющих финансами -- графа Сервьена, подавшего полезный совет заменить ядом опиат для коадъютора, и Фуке в награду его брату аббату и ради успокоения парламента. Мазарини к ним и обратился. Сервьен стал в тупик, а Фуке только этого и ждал. Как человек богатый и понимающий в финансах, жаждущий власти и золота, поскольку с одним приходит и другое, а вместе они доставляют если не счастье, то, по крайней мере, удовольствие, Никола Фуке поднялся и заявил, что ежели будет угодно обратиться к нему по этому поводу, то он найдет деньги не только для праздников и войны, но и для церемонии, о которой по бедности казны не смеют думать, то есть для коронации. Мазарини любил смелых и решительных людей, особенно когда они брали на себя ответственность, и дал все полномочия Фуке, который с этого времени стал единственным и настоящим министром финансов. Через три месяца Фуке сдержал все свои обещания, и Мазарини вверил ему не только государственные финансы, но и попечение о своем собственном имуществе.
Время, назначенное для коронации, наступило и теперь только увидели, какая пустота будет окружать коронование Луи XIV. Герцог Орлеанский, изгнанный в Блуа, отказался приехать только для церемонии, если не примут его условия, а так как на это не соглашались, то на его присутствие рассчитывать не приходилось. Принцесса де Монпансье не могла присутствовать при торжестве без своего отца. Осужденный на смерть принц Конде командовал испанскими войсками, а принц Конти, предчувствуя затруднительность своего положения, просил и получил позволение, оставив жену, принять начальство над Руссильонской армией. Кардинал Рец сидел в тюрьме. Тысячи знатных дворян или последовали за принцем Конде, или злобились в своих поместьях, а все Монморанси, Фуа, Ла Тремуй, Колиньи, как говорили потом, блистали "своим отсутствием". Однако Мазарини решил ввиду отсутствия первых актеров заставить вторых играть их роли. Благодаря Фуке было главное -- деньги, и церемония совершилась в Реймсе с обычными обрядами. На другой день король получил орден Св. Духа, который тут же пожаловал своему брату, а на третий день он, как помазанник Божий, совершил обряд возложения рук на больных зобом, числом более 3000.
После коронации Луи XIV отправился в армию. Собирались отобрать у принца Конде город Стене, и король хотел присутствовать при взятии крепости. Он прибыл в Ретель 28 июня, а оттуда направился в Седан, где осмотрел боевой лагерь. Полагали, что осада будет продолжительной и кровопролитной, но принц повел все свои войска против Арраса, оставив в городе небольшой отряд. Стене был взят и, возможно, этот успех стал причиной того, что Луи XIV впоследствии полюбил осады. Потом решили идти на испанцев; часть войска пошла на соединение с маршалом сюренном, другая, во главе с королем, получив все подкрепления, которые только смогли собрать, образовала два корпуса под командой маршалов ла Ферте и Оккенкура. Французы расположились вокруг испанцев и дали несколько незначительных сражений, готовивших генеральное, которое собирались дать в день Людовика Святого, в надежде, что предок короля и святой покровитель Франции будет споспешествовать славе французского оружия. Благочестие не обмануло французов: испанцы и лотарингцы были сбиты с позиций. Однако принц Конде, придерживавший свои войска для решительной минуты, со свойственной ему стремительностью бросился на победителей, показав, как всегда, чудеса рыцарственной храбрости, однако не спас ни артиллерии, ни обоза, оставшихся в руках французов, и не смог продолжить осаду Арраса, куда через несколько дней прибыл король, чтобы поздравить своих генералов и особенно Тюренна с победой. Потом Луи XIV вернулся в Париж и распорядился отслужить благодарственный молебен.
На другой день после этой церемонии, в которой французы приносили Богу благодарность за снятие осады с одного города и взятие другого, умер в полной тишине советник Бруссель, который лет пять-шесть назад с таким шумом играл роль народного защитника.