"Къ счастью сословія,-- говоритъ г. Невядомскій по поводу дѣла Лохвицкаго,-- властное слово высшаго судебнаго учрежденія положило предѣлы ненормальному движенію". Намъ же кажется, что это рѣшеніе, идущее въ явный разрѣзъ со всѣмъ тѣмъ, что говорилъ самъ сенатъ съ 1866 года {См., кромѣ приведеннаго рѣш. 1876 г., No 5, еще рѣш. 1876, No 5, и 1877 г., No 27.} по январь 1879 г., и являющееся рѣдкимъ обращикомъ interpetationis abrogentis, положило бы конецъ стремленію "водворить въ сословіи присяжныхъ повѣренныхъ чувства правды и чести", если бы самъ сенатъ не отступилъ довольно скоро отъ дарованной имъ адвокатамъ свободы отъ нравственныхъ обязанностей. Но объ этомъ послѣ. А теперь разберемъ мотивы "властнаго слова", сирѣчь рѣшенія сената, въ связи съ дополняющими ихъ соображеніями статьи г. Невядомскаго.
Не легко далось сенату это своеобразное рѣшеніе. На изготовленіе его ушло время отъ 22 января 1879 г. по 11 января 1880 г. Видно, не легко было сенату разрывать съ старыми добрыми традиціями, имѣвшими цѣлью привить адвокатурѣ начала нравственности. Должно быть, не разъ переписывался проектъ рѣшенія. Наконецъ, сенатъ взялъ да и переписалъ почти цѣликомъ отдѣльное мнѣніе нѣкоторыхъ членовъ московской судебной палаты. Этимъ ограничилась роль верховнаго истолкователя закона. Вотъ соображенія сената:
"На основанія уставовъ 20 ноября 1864 г., присяжные повѣренные состоятъ при судебныхъ мѣстахъ для занятія дѣлами по избранію и порученію тяжущихся, обвиняемыхъ, съ цѣлью дать тяжущимся возможность имѣть хорошихъ адвокатовъ въ судѣ. Въ дѣятельности своей присяжные повѣренные обязаны точно исполнять закономъ установленныя правила и всѣ принимаемая ими на себя обязанности сообразно съ пользою ихъ довѣрителей; они не должны писать или говорить на судѣ ничего такого, что могло бы клониться къ ослабленію церкви, государства, общества, семейства и доброй нравственности (ст. 358, 2 пун. 367 ст. учр. суд. устан., объясненія къ 389 ст. по изд. госуд, кавц. и форма присяги на званіе присяжнаго повѣреннаго). Палата не обвиняетъ Лохвицкаго въ томъ, чтобы онъ писалъ или говорилъ на судѣ что-либо противное добрымъ нравамъ или клонящееся къ ослабленію церкви, государства, общества и семейства; обвиненіе палаты направлено противу принятія имъ и веденія гражданскихъ дѣлъ Элькина съ званіемъ безнравственности источниковъ правъ сего послѣдняго, и собственно въ этомъ палата усматриваетъ со стороны присяжнаго повѣреннаго Лохвицкаго нарушеніе имъ обязанностей званія. Для опредѣленія тѣхъ началъ, которыми должна регулироваться профессіональная дѣятельность адвоката, при принятіи и веденіи гражданскихъ дѣлъ, слѣдуетъ, прежде всего, имѣть въ виду, что всякій споръ о правѣ гражданскомъ подлежитъ вѣдѣніе суда, дѣятельность котораго заключается въ примѣненіи закона, опредѣляющаго какъ самое право, такъ и способъ удостовѣренія его дѣйствительности; гражданскій судъ не стремится въ отысканію абсолютной справедливости, онъ повѣряетъ и опредѣляетъ право тѣми способами, которые установлены закономъ, и на основаніи доказательствъ, представленныхъ сторонами, и разрѣшаетъ оное на основаніи законовъ, охраняющихъ и ограждающихъ спорное право. Если, такимъ образомъ, нравственность гражданскаго права менѣе строга, чѣмъ нравственность индивидуальная, если сей послѣдней нравственности не требуется отъ самого тяжущагося, обращающагося къ содѣйствію правосудія, то адвокатъ, какъ представитель извѣстной профессіи, извѣстной общественной дѣятельности, въ силу которой онъ является посредникомъ между тяжущимся и судомъ по предмету разрѣшенія вопроса о правѣ, не можетъ быть разсматриваемъ въ своей дѣятельности съ точки зрѣнія требованій индивидуальной нравственности. На обязанность адвоката не можетъ быть возложено разысканіе нравственной чистоты дѣла, и потому принятіе имъ гражданскаго дѣла къ своему производству можетъ регулироваться только закономѣрностью тѣхъ требованій, защитникомъ которыхъ онъ является, и наличностью тѣхъ данныхъ для удостовѣренія въ дѣйствительности защищаемаго права, которыя установлены закономъ или симъ послѣднимъ покровительствуются. При этомъ, нельзя оставить безъ вниманія и то, что критерій индивидуальной нравственности слишкомъ неуловимъ и понимается всякимъ по своему; допустить обязанность присяжнаго повѣреннаго устраняться отъ защиты правъ, которыя, по мнѣнію его, пріобрѣтены тяжущимся способами нечестными, значило бы оставить значительное количество правъ, основанныхъ на законѣ, безъ защиты и затруднить тяжущимся доступъ къ правосудію, ибо веденіе гражданскихъ дѣлъ требуетъ званія и опытности, которыми не всегда обладаютъ сами тяжущіеся".
Какимъ мертвящимъ архаизмомъ звучитъ только что приведенное разсужденіе сената! Lasciati ogni speraoza,-- говоритъ онъ всѣмъ оптимистамъ, которые имѣли наивность думать, что преобразованный гражданскій судъ, при помощи честной адвокатуры, можетъ дать нѣчто лучшее, чѣмъ благоговѣйное преклоненіе предъ буквоѣдствомъ и формализмомъ. Было время, когда поклоненіе буквѣ и формализму возведено было въ юридическій культъ. При малѣйшихъ отступленіяхъ отъ сократительной формы тяжущійся лишался своего права. Римъ далъ законченный типъ подобнаго порядка вещей. Но въ Римѣ же слишкомъ 2000 лѣтъ тому назадъ раздалась впервые на судѣ гражданскомъ благая вѣсть объ упраздненіи или доведеніи до минимума формализма и о примиреніи закона съ справедливостью, съ доброю совѣстью,-- словомъ, вѣсть о внесеніи въ гражданское право начала индивидуализаціи, элемента bonae fidei, при которыхъ только и возможно правосудіе въ истинномъ значеніи этого слова { Юрид. Вѣстн. 1879, No 8.}. Можно было надѣяться, что и у насъ съ судебною реформою произойдетъ хотя небольшое смягченіе формализма и внесеніе въ гражданскія дѣла справедливости. Такъ и случилось. Лучшимъ тому доказательствомъ служитъ и самое дѣло Элькина, по которому сенатъ, на основаніи вердикта присяжныхъ о пріобрѣтеніи дома Поповой посредствомъ обмана, призналъ возможнымъ уничтожить крѣпостной актъ. Для чего, послѣ этого, понадобилось сенату писать сомнительнаго достоинства трактатъ о томъ, что нравственность неуловима, что нравственность гражданскаго права менѣе строга, чѣмъ нравственность индивидуальная, и пр.? Никакой нравственности гражданскаго права не существуетъ. Нравственность одна. Правда все та же. Гражданское право знаетъ извѣстныя формы, установленныя съ благою цѣлью, но дающія поводъ для злоупотребленія, вотъ и все. Законъ устанавливаетъ, наприм., praesumptio juris et de jure о томъ, что безденежность крѣпостныхъ заемныхъ писемъ не можетъ быть доказываема. Цѣль такого закона понятна, но и злоупотребленія имъ возможны. Законъ безсиленъ карать эти злоупотребленія, когда ихъ совершаетъ частное лицо, и волею-неволею приходится ему мириться съ тѣмъ уродливымъ явленіемъ, которое характеризуется словами: summum jus summa injuria. Но въ силу какихъ возвышенныхъ соображеній, во имя какой здравой общественной потребности можно допускать или требовать, чтобы адвокатъ, вооруженный наукою и опытомъ, сдѣлался соучастникомъ безнравственнаго поступка?
Если нравственность необязательна для тяжущагося, говоритъ сенатъ, то она не можетъ быть обязательна и для адвоката, какъ представителя извѣстной профессіи, въ силу которой, онъ является посредникомъ между тяжущимися и судомъ.
Давно ли установился такой взглядъ на адвокатскую профессію?
До сихъ поръ, по крайней мѣрѣ, не только совѣты, но и самъ сенатъ находилъ, что существуетъ нѣсколько менѣе грубая мѣрка для оцѣнки поведенія адвоката, чѣмъ положительный законъ. Присяжные повѣренные, по рѣшеніямъ того же сената, даже въ частной жизни несвободны отъ корпоративнаго контроля, который слѣдитъ за тѣмъ, чтобы они не совершали поступковъ, роняющихъ нравственное достоинство ноеимаго ими званія. Оно и понятно; профессіональная мораль стоитъ всегда выше частной, и это не только въ адвокатской профессіи, но и въ нѣкоторыхъ другихъ, какъ, напр., медицинской. Человѣколюбіе не вмѣняется въ обязанность частному лицу, но за нарушеніе правилъ человѣколюбія медикъ отвѣчаетъ предъ закономъ. За предѣлами уголовнаго закона все дозволительно частному лицу, но адвокатъ нерѣдко изгоняется за поступокъ, не воспрещенный уголовнымъ закономъ, и такіе случаи бывали нерѣдко въ практикѣ. Элькина оправдалъ судъ уголовный на основаніи п. 1 ст. 771 уст. угол. суд., а не трудно предвидѣть, какъ бы отнесся къ этому неуголовному поступку корпоративный судъ. Въ одномъ изъ послѣдующихъ рѣшеній самъ сенатъ совершенно вѣрно разъяснилъ, что уголовные суды разсматриваютъ законопротивныя дѣянія повѣренныхъ, какъ проступки частныхъ лицъ, совѣты же обсуждаютъ тѣ же дѣянія только относительно предосудительности, несоотвѣтствія съ званіемъ свѣреннаго и совершенно независимо отъ хода и исхода уголовнаго дѣла (рѣш. 1883 г.,No 31). Гдѣ тотъ законъ, въ силу котораго частно" лицо могло быть подвергнуто взысканію за требованіе съ своего контрагента по счету лишняго и за сознательно изворотливое и несогласное съ правдою объясненіе своего поступка? А, между тѣмъ, за подобные поступки былъ исключенъ петербургскій присяжный повѣренный Семеновъ (рѣш. 1870 г., No 5). Гдѣ тотъ законъ, который каралъ бы сына за то, что онъ, воспользовавшись безденежнымъ заемнымъ письмомъ матери, продалъ ея пѣнія и выгналъ ее изъ дома? А за этотъ безчеловѣчный поступокъ былъ исключенъ адвокатъ N. изъ сословія присяжныхъ повѣренныхъ (рѣi. 1872 г., апрѣль). Гдѣ тотъ законъ, который требовалъ бы не пользоваться минутнымъ отсутствіемъ противника изъ залы засѣданія для представленія словесныхъ объясненій въ отсутствіи его, не предъявлять завѣдомо-несправедливыхъ отводовъ и возраженій по собственному гражданскому дѣлу? А за такіе поступки присяжные повѣренные подвергались взысканіямъ. Такихъ примѣровъ можно привести многое множество изъ извѣстной книги г. Арсеньева {"Замѣтки о русской адвокатурѣ", II, стр. 120 и слѣд.}.
Указанное различіе между профессіональными и общегражданскими обязанностями и различіе въ послѣдствіяхъ за нарушеніе ихъ такъ очевидны, такъ общеизвѣстны, что трудно себѣ объяснить, какъ общее собраніе кассаціонныхъ департаментовъ могло высказать приведенное положеніе о тождествѣ нравственной мѣрки для оцѣнки поведенія тяжущагося и адвоката.
Говоря объ этихъ обязанностяхъ, сенатъ сдѣлалъ, повидимому, ничтожное, но, въ дѣйствительности, важное упущеніе. Цитируя по присягѣ обязанности присяжнаго повѣреннаго, сенатъ пропустилъ всего только два-три слова,-- но какихъ слова!-- въ которыхъ заключается вся суть адвокатской морали. Слова эти слѣдующія: "честно и добросовѣстно исполнять обязанности принимаемаго мною на себя званія". Какъ пропустилъ сенатъ эти золотыя слова, заключающія въ себѣ лучшій отвѣтъ на интересовавшій его вопросъ, непостижимо, но не даромъ говорится: littera docet, littera nocet. Сдѣлавъ такой пропускъ, сенатъ ставитъ въ вину палатѣ, что она обвинила Лохвицкаго, несмотря на то, что послѣдній, согласно присягѣ, ничего не говорилъ и не писалъ что-либо противное добрымъ нравамъ или клонящееся въ ослабленію церкви и пр.
Что это -- шутка или иронія? Вѣдь, пользуясь такими пріемами толкованія, можно утверждать, что присяжнымъ повѣреннымъ только и запрещено писать и говорить противъ доброй нравственности, а въ поступкахъ своихъ они не обязаны съ нею сообразоваться. Говорить противъ нравственности онъ не долженъ, а сознательно помогать торжеству безнравственности можетъ. Но съ такимъ выводомъ, конечно, не согласился бы самъ сенатъ.
Сенатъ утверждаетъ далѣе, что присяжный повѣренный есть простой посредникъ между судомъ и тяжущимся, нисколько не солидарный съ послѣднимъ. Такой взглядъ не соотвѣтствуетъ дѣйствительности. Такое обязательное посредничество существуетъ только тамъ, гдѣ тяжущимся обязательно предъявлять иски чрезъ адвокатовъ, какъ, напримѣръ, во Франціи, Германіи. Тутъ они играютъ такую же пассивную роль посредниковъ, какъ, напримѣръ, у насъ нотаріусы при протестѣ векселей или передачѣ бумагъ отъ одной стороны къ другой. Они и не солидарны съ кліентами. Ничего подобнаго у насъ нѣтъ. У насъ тяжущіеся сами могутъ и письменно, и лично сноситься и объясняться съ судомъ, и никакихъ посредниковъ законъ не требуетъ. У насъ адвокатъ, по справедливому замѣчанію г. Арсеньева, не юридическій толмачъ, только формулирующій требованія сторонъ; это представитель, который оказываетъ дѣятельное участіе. Онъ обрабатываетъ сырой матеріалъ и даетъ ему форму, онъ усвоиваетъ ввѣренное ему дѣло и принимаетъ на себя нравственную отвѣтственность за все то, что онъ требуетъ отъ имени и въ пользу другаго {Арсеньевъ, стр. 153.}. Ошибочность точки зрѣнія сената послѣ приведенныхъ словъ слишкомъ очевидна, чтобы слѣдовало о ней дольше распространяться.