в которой вспыхивает забастовка, увлекающая даже читателя.
Есть кружева, которые необходимо плести в сырых подвалах, потому что в сухом воздухе тончайшая нить рвется. Есть старинные ткани, из которых можно шить платья только при том условии, что в комнате не будет ни одной пылинки. Есть еще целый ряд таинственных одежд, как бы связывающих собою девушек и женщин двух кругов: тех, кто носит платья, и тех, кто шьет их.
Эта цепь из труда, продукта и потребителя неразрывна. Нарушить ее могут только из ряда вон выходящие события: изменение моды, отсутствие товара или забастовка тех, кто производит продукт.
Моды меняются в соответствии со вкусами потребителя. Товара не может не быть. Следовательно, единственной причиной сегодняшнего волнения всех порядочных женщин Лондона была забастовка служащих и работниц ателье, мастерских и фабрик дамской одежды.
Душой забастовки была, конечно, Мэри. Та самая Мэри, которую любит Томми Финнаган, которая работает с ним плечо к плечу и верит в то же, что и он.
Механика действий многих мужчин имеет своей скрытой пружиной крикливый и сердитый голос жены. В данный же момент голоса многих жен, лишенных по милости забастовщиц туалетов, слились в один ужасный концерт. Забастовка работниц швейной промышленности вызвала стачку аристократок Лондона. Так велика сила женского… ну, конечно, не единения, а желания быть хорошо и к лицу одетой.
То, что работницы, снабжающие произведениями тончайшего швейного искусства, одеты исключительно бедно и скверно; то, что цена одного платья равна иногда пятилетнему бюджету рабочей семьи из трех-четырех человек; то, что зовется в ученых книгах социальным неравенством, — было забыто. Лэди Уонсберри, вернувшись из-за границы, давала свой знаменитый летний бал, бал, который славился тем, что на всех приходивших все было исключительно английского производства, из английского, материала. А тут дурацкая забастовка развратных девчонок грозит сорвать этот бал, грозит уничтожить традиции доброй, старой Англии, грозит дворцам. Короче говоря, стачка женщин большого света[51] имела самые серьезные основания, тогда как эта ужасная забастовка началась из-за ерунды, из-за такой мелочи, как сотый сантиметр.
Дело в том, что владельцы больших, обслуживающих родовую и финансовую аристократию мастерских решили перейти от поштучного расчета с работницами на пометровый. Так, по их мнению, пропадало меньше материала, повышалась производительность, а главное, увеличивалась прибыль. Работницы, нищенский заработок которых резко снижался от этой операции, возмутились. Тем более, что хозяева сдавали в работу метр материала, а оплачивали его, как девяносто девять сантиметров. Работницы возмутились, а возмущение оформила в забастовку Мэри.
Работница, будь она в тысячу раз энергичнее и умнее всех женщин своей среды, все же не смеет оскорблять, даже косвенно, такую высокопоставленную особу, как жена господина министра.
Жена господина министра, оскорбленная в лучших своих стремлениях простой работницей-забастовщицей, набросилась на своего супруга, супруг, в свою очередь, учинил разнос начальнику полиции, начальник полиции обругал заменявшего Уинклоу Берриса, а Беррис решил сделать все, чтобы изъять Мэри из среды работниц на время забастовки. Цепь замкнулась, и звеном, которое молено было бы без ущерба выбросить, чтобы цепь легла снова удобно и привычно, была Мэри.
Беррис, заменявший мистера Уинклоу, жаждал выдвинуться. Теперь представлялась изумительная возможность услужить господину министру, а это много значит, даже в «свободной» Англии.
Кроме этого (автор считает необходимым сознаться), миссис Беррис грызла своего мужа не менее свирепо, чем остальные жены. И Беррис решился. Нужен только предлог, чтобы как-нибудь убрать Мэри из Лондона, а затем забастовка без главаря сорвется, и все будет в порядке. Конечно, он должен действовать неофициально, не как представитель Скотлэнд-Ярда, но все же…
Как удалить эту девчонку из Лондона? Ах, если бы можно было арестовать ее! Если бы можно было обвинить ее в чем-нибудь!
Выход из положения падает на стол вместе с пачкой телеграмм, среди которых:
ВОЗМОЖНО ДЖЕМС ПУКС НЕДЕЛЮ ТОМУ НАЗАД ПРИБЫЛ ЛОНДОН ВЫЗВАННЫЙ НЕИЗВЕСТНОЙ МЭРИ ТОЧКА ПРИЛОЖИТЬ ВСЕ УСИЛИЯ ТОМУ ЧТОБЫ ВЫЯСНИТЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ЭТОГО ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ УИНКЛОУ
Беррис улыбается: хе, хе, неизвестной Мэри. Нет, эта Мэри великолепно известна. Это именно та Мэри, которую мистеру Беррису нужно изолировать. Мистер Беррис усиленно потирает лоб, размышляет, рассчитывает, а затем отправляется к помещению союза швейниц, где, как он знает, Мэри проводит сейчас дни и ночи.
Однако беседа не дает никаких козырей мистеру Беррису: Мэри Клевлэнд слишком занята последние две недели, чтобы интересоваться таинственными исчезновениями аристократических бездельников. Мэри Клевлэнд первый раз в жизни слышит подробности истории Джемса — нет, она не читает газет, кроме «Дейли Геральд»[52], а в этой газете было только несколько строк об этой истории.
Беррис, покусывая усы, возвращается в управление. Как бы связать эту девчонку с похищением Пукса? Ах, если бы была хотя бы одна улика! Мэри в Лондоне — тысячи, но нужно найти что-нибудь такое, что связало бы именно эту Мэри, именно Мэри Клевлэнд с исчезновением Пукса.
Автор вынужден просить читателя — честное слово, в последний раз — пожаловать в Каир. Нити романа — не по вине автора — разбросались по всему восточному полушарию. Автор обязан связать нити воедино, а без участия читателя он этого сделать не может.
Поэтому — пожалуйте в Каир.
Инспектор Уинклоу улетел. Маленькая точка в небе скоро скрылась за горизонтом.
Сюзанна Смозерс осталась на аэродроме.
Тем не менее мысли обоих почти совпадают.
Оба теперь одинаково не верили в то, что Джемс вернулся в Лондон. Сюзанна была убеждена, что Джемс действительно в России, что он уже погиб, попав к большевикам. Инспектор же предполагал, что Джемс был вовлечен египтянкой в какую-нибудь романтическую историю и отправился в глубь страны, и что сейчас речь может итти, главным образом, о выкупе — не романтические разбойники, а обыденнейшие жулики, очевидно, решили заработать на романтических склонностях Джемса.
Телефон к услугам Сюзанны всегда. И сейчас, в минуту волнения, необходимо поговорить с Лондоном, чтобы узнать от подруги последние новости, чтобы не оторваться из-за этого пари от лондонской жизни.
— Какие новости, Кэт?
— О, Сюзанна, какая ты счастливая! Ты не в Лондоне и не должна будешь пойти в прошлогоднем платье на бал лэди Уонсберри.
— Деточка, почему в прошлогоднем?
— Понимаешь, забастовка этих портних.
— Портних?
— Ну, как их, работниц, которые служат у портних. И мы не можем шить себе платья в Англии. И, знаешь, забастовкой руководит эта — невеста Финнагана, Мэри Клевлэнд. Мне об этом вчера рассказал папочка. А Беррис — ты ведь знаешь Берриса — думал, что это она вызвала в Лондон Джемса, а мистер Пукс…
Трубка резко падает на рычаг. Мысль, мелькнувшую в это мгновение, необходимо оформить.
Да, да, да. Это, пожалуй, можно проделать. Это будет великолепным щелчком по носу этому мальчишке. Да, да. Это не только можно, но даже нужно проделать. Снова трубка у уха Сюзанны. Но сейчас разговор посерьезнее — Сюзанна вызывает к телефону Берриса.
— Я хочу знать, мистер Беррис, чего вам недостает, чтобы упрятать эту девчонку в тюрьму.
— Улик, мисс Смозерс. Нет достаточного количества улик. По английским законам…
— Плюньте на закон, Беррис, говорю вам. Мы сами себе закон.
— Но, мисс Смозерс…
— Мистер Беррис, я завтра буду в Лондоне. И тогда я вам покажу, где находятся улики, опутывающие эту Мэри с ног до головы.
Мимолетная мысль претворяется в определенный план. Сюзанна делает все, чтобы поспеть на утро в Лондон — чековая книжка иногда оказывается сильнее даже расписаний воздушных сообщений.
Перед самым отъездом Сюзанна посылает инспектор Уинклоу странную телеграмму:
МОЛЧИТЕ СУТКИ МОЛЧАНИЕ БУДЕТ ОПЛАЧЕНО ПОДРОБНЫЕ ИНСТРУКЦИИ ЗАВТРА СМОЗЕРС
Следующий день был полон тревоги для всех свободных от дежурства констэблей Лондона: фотографии Джемса, розданные им управлением, должны были быть путеводной звездой каждому из них.
Весь день только-что прилетевшая Сюзанна провела в волнении. Нервы напряглись, как струна, сердце жаждало выигрыша пари, ликвидации забастовки и мести. Весь день констэбли метались по огромному городу. Каждый притон, каждый подозрительный уголок был обследован. Джемса нигде не было.
К пяти часам дня похудевший Беррис высказал робкое предположение: — может-быть, Пукса нужно искать не только в Лондоне; мог же он уехать вместе с Мэри из города.
В пять часов дня Сюзанна обозвала Берриса идиотом:
— Если эта девчонка здесь, значит и Джемс должен быть здесь. Понимаете, должен быть.
Ну, как мог Беррис спорить?
— Мисс Смозерс, они сегодня устраивают митинг. Поедем, может-быть? Может-быть, мы найдем там что-нибудь.
Вы не слышали никогда, читатель, как говорит Мэри Клевлэнд? Умножьте классовую ненависть на голод, на злобу, на отчаяние, возведите это в степень желания победить, и вы поймете, что каждое слово, швыряемое председательницей стачечного комитета в толпу, — бомба, снаряд, взрывающие основы основ.
— Товарки! Вы знаете, как мы живем. Вы знаете, что мы высчитываем каждый пенни[53]. Что каждый кусок хлеба смочен нашим потом. Но и тот хлеб, который едят они, важные господа, носящие наряды, сделанные нашими руками, тоже пахнет нашим потом. Мы имеем больше прав на эту еду, чем они. Они не работают, а живут сладко. Мы работаем и голодаем. Это справедливо?
И в этот момент, такой напряженный и острый, Сюзанна Смозерс решилась:
— Да!
Тысячи голов повернулись в сторону автомобиля. Тысячи рук сильнее сжались в кулаки.
— Да, справедливо!
Мэри не смутилась ни на мгновенье. Сюзанна забыла приличия, осторожность — все, все. Вон репортеры уже пробираются сквозь толпу к ней. Завтра она снова будет описана во всех газетах — цель оправдывает средства.
— Женщины! Не верьте этой агитаторше. Мир устроен так, что в нем есть покупатели и продавцы. И не вы измените этот порядок. Покоритесь судьбе: неужели вы думаете, что устрашите своих хозяев тем, что будете голодать? Голод приближается к вам. Каждый день, в который вы ничего не зарабатываете, приближает вас к голодной смерти. А хозяева не худеют даже от вашей жалкой попытки. Они найдут тысячи других работниц. Женщины! Не слушайте агитаторов. Становитесь на работу. Вы не можете требовать, вы должны просить.
Голос Мэри врывается в напряженную тишину площади:
— Товарки! Спросите ее, кто шил ей платье…
Тишина шевелится:
— Слушайте! Слушайте!
— Спросите ее, сколько она тратит на платья. Отбросьте цену материи и цену нашего труда. Сколько остается в кармане наших хозяев? А они не теряют от каждого дня забастовки?
Толпа тесно обступает автомобиль; тишины уж нет — море бурлит, волнуется, грозит залить островок, на котором стоит Сюзанна.
— Эй, ты, кукла, расскажи нам правду; скажи, почему ты защищаешь хозяев!
Беррис не выдерживает: всем телом наваливается он на грушу автомобиля — гудки заглушают, по крайней мере, ругань. Резкий свист раздается в ответ. Толпа хохочет. Автомобиль трогается. Репортеры бегут вслед, на ходу щелкая фотоаппаратами.
Сюзанна рвет в бешенстве перчатки. Да, завтра ее имя появится в газете, но в каком виде, боже мой!
Сюзанна рвет в бешенстве перчатки. Мэри должна быть наказана не только за то, что она невеста Томми. Нет, Мэри нужно наказать и за то, что она — Мэри.