ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Эпизодъ Берты.

I.

Происхожденіе.

27-го іюня 1850 года произошло паденіе Джобсона.

Всѣ его враги, самые близкіе друзья и любящая жена говорили, что "онъ поднялся, какъ ракета, и упалъ, какъ ея хвостъ". Эта метафора означала, что Джобсонъ надѣлалъ много шума, обнаружилъ немало блеска, и что, по мнѣнію всѣхъ этихъ лицъ, теперь онъ лопнулъ и окончательно погасъ.

Іовъ {Іовъ по-англійски -- Job (Джобъ).} былъ отецъ всѣхъ Джобсоновъ. Онъ, говорятъ, сказалъ, что человѣку такъ же естественно родиться для горя, какъ искрѣ летѣть кверху. Очевидно, онъ предвидѣлъ судьбу Джобсона. Въ этой знаменитой метафорѣ онъ точно опредѣлилъ всѣ обстоятельства ракетнаго успѣха: поднятіе въ верхніе слои среди шума и блеска, при рукоплесканіяхъ толпы, и конецъ, выражающійся въ трескѣ, сверканіи, пустой трубкѣ и падающей палкѣ.

Подобную жизнь стоитъ описать и стоитъ прочесть, а еще полезнѣе подумать о ней серьёзно. Бѣдный Александръ Великій поднялся и упалъ въ такомъ же родѣ, а равно Наполеонъ I и его племянникъ Наполеонъ III; Гудсонъ, мистеръ Рупель и баронъ Струсбергъ имѣли такую же судьбу. Къ нимъ можно присоединить еще Карла XII и мистера Бенсона.

Подобныя жизни, конечно, полны приключеній, и весь свѣтъ желалъ бы знать, изъ какихъ составныхъ частей была первоначально устроена такая человѣческая ракета, т. е. изъ какихъ элементовъ, воспламеняющихся и взрывчатыхъ, такъ какъ, въ сущности, слава и успѣхъ имѣютъ воспламеняющійся и взрывчатый характеръ; весь свѣтъ желалъ бы убѣдиться, имѣла ли означенная ракета на столько блестящій, лучезарный эффектъ, чтобы весь міръ, въ томъ числѣ и его пророки, или тѣ, которые считаютъ себя пророками, поднявъ кверху ослѣпленные глаза и отуманенныя головы, не могли не вскрикнуть отъ восторга: О!

Такого-то рода живой фейерверкъ, внутренній его составъ, начинаніе, спускъ и всѣ подробности послужатъ намъ матеріаломъ для достовѣрнаго разсказа въ назиданіе, въ примѣръ или для забавы, смотря по обстоятельствамъ.

Внѣшняя скорлупа Джобсона, въ ея неначиненномъ видѣ, была впервые явлена міру въ Барбадосѣ. Но прежде, нежели продолжать нашу исторію, мы должны представить доказательства фактическаго существованія Джобсона. Нѣкоторые критики станутъ отрицать существованіе Джобсона и будутъ утверждать, что эта исторія "параболическая", "миѳическая", "аллегорическая", "невѣроятная", "невозможная"... Богъ знаетъ, какіе еще эпитеты подберутъ къ ней ея хулители. Предупредимъ же этихъ каркающихъ вороновъ и представимъ имъ безспорное доказательство.

Что Джобсонъ дѣйствительно существовалъ доказывается простымъ фактомъ. Не общимъ говоромъ, который доказываетъ только, что одинъ дуракъ повѣрилъ другому; не свидѣтельствомъ отца и матери, подверженнымъ еще сомнѣнію. Нѣтъ, мы говоримъ о фактѣ, гораздо болѣе достовѣрномъ, о количествѣ и дѣятельности враговъ Джобсона.

По общему правилу, ненависть людей останавливается лишь на конкретныхъ предметахъ. Только очень рѣдкіе философы, какъ, напримѣръ, мистеръ Грегъ и Гербертъ Спенсеръ, могутъ воспылать пламенной злобой къ идеальнымъ или несуществующимъ предметамъ. Конечно, мужчины и, прибавимъ, въ особенности женщины, часто питаютъ горячую преданность къ несуществующему, но когда мужчины и женщины чувствуютъ, лѣлеятъ и открыто выражаютъ ненависть къ существу, имѣющему имя, то вы можете быть увѣрены, что такое существо живетъ и его бытіе достовѣрно. Дѣло въ томъ, что въ 1850 году, въ какомъ бы слоѣ общества вы ни вращались, вы могли встрѣтить лицъ обоего пола, ненавидѣвшихъ нѣчто, называемое ими Джобсономъ, и выражавшихъ свою глубокую антипатію къ Джобсону и его идеямъ, потому что онъ имѣлъ идеи, которыя подвергались строгой критикѣ. Нѣкоторые люди имѣютъ идеи и высказываютъ ихъ, но ихъ никто не критикуетъ. Кто въ этомъ виноватъ, пусть рѣшатъ заинтересованныя стороны; но обыкновенно идеи, неподвергаемыя критикѣ, ея не стоятъ. Каждый глубокій, истинный предметъ непремѣнно подвергается обсужденію. И такъ, повторяю, Джобсонъ имѣлъ свои идеи, и онѣ подвергались строгому анализу, анатомическому сѣченію; онѣ возбуждали борьбу. Онъ отличался такими манерами и привычками, которыя взвѣшивались и оцѣнялись, какъ хлопокъ или чай. У него было лицо, вызывавшее критику; оно было большое и служило предметомъ живой ненависти. Даже его одежда подвергалась микроскопическому изслѣдованію, результаты котораго не приносили ни малѣйшей пользы обществу. Какъ бы то ни было, всегда и вездѣ находились люди, для которыхъ идеи Джобсона, его манеры, привычки, внѣшній видъ, черты лица, одежда были смѣшными и ненавистными. Поэтому, очевидно, Джобсонъ существовалъ. Онъ не могъ играть роль невидимаго ангела. Его можно было видѣть, слышать, осязать. Иначе никто не взялъ бы на себя труда его ненавидѣть.

Такимъ образомъ, какихъ невѣроятностей мы впослѣдствіи ни разсказали бы о нашемъ героѣ, великій, безспорный фактъ не дрогнетъ, не поколеблется -- Джобсонъ существовалъ. Мы, слѣдовательно, начинаемъ нашъ разсказъ въ болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, чѣмъ другіе авторы подобныхъ исторій. Ничто не доказываетъ достовѣрность разсказываемыхъ ими происшествій, а достовѣрность нашего повѣствованія подтверждается его заглавіемъ. Это -- исторія дѣятельности враговъ Джобсона.

Нашъ герой, какъ читатель уже, вѣроятно, догадался, былъ человѣкъ свѣтскій, въ различныхъ значеніяхъ этого слова. Его враги были нетолько домашніе, хотя и въ этомъ послѣднемъ отношеніи, какъ окажется впослѣдствіи,-- онъ раздѣлялъ общую участь каждаго христіанина. Враговъ Джобсона можно было найти нетолько въ Мэрибонѣ, но и въ Соутваркѣ, Вестминстерѣ и Тоуэръ-Гамлетѣ, нетолько въ Миддльсексѣ, но въ Дургамѣ и Корнвалисѣ. Вы встрѣтили бы ихъ на озерѣ Киларнѣ, въ дилижансѣ, пробирающемся чрезъ Троссакъ, и въ особомъ отдѣленіи шотландской желѣзной дороги. Его слава къ тому же не ограничивалась только его отечествомъ. Въ Берлинѣ, Парижѣ. Нью-Іоркѣ, Мельбурнѣ, въ газетахъ Токіо и кофейняхъ Алжира вы могли найти слѣды пламенной вражды къ Джобсону.

Не слѣдуетъ ли намъ его уважать за это? Свѣтъ раздѣленъ на два класса людей: на хорошихъ и дурныхъ, проклятыхъ и непроклятыхъ, козлищъ и овецъ. Но Джобсона ненавидѣли эти оба класса людей. Немалое доказательство его важнаго значеніи представляетъ фактъ, что онъ съумѣлъ возбудить столь пламенную и далеко распространенную вражду.

Онъ былъ сынъ той могучей расы, которая одна можетъ производить такихъ людей, расы, держащей въ своихъ рукахъ всесвѣтную имперію, расы, сыны которой путешествуютъ, торгуютъ, сражаются и открываютъ невѣдомыя мѣстности подъ эгидою своего славнаго знамени, во всѣхъ климатахъ, во всѣхъ странахъ. Эти люди составляютъ одно изъ чудесъ нашей великой Британской имперіи. Ихъ жизнь заслуживаетъ подробной лѣтописи.

Еслибъ кому-нибудь показалось нѣкотораго рода униженіе въ въ томъ обстоятельствѣ, что однимъ изъ этихъ чудесъ былъ человѣкъ, носившій имя Джобсона, а не Стэнлея или другое какое аристократическое имя, то этому горю помочь нельзя. Факты остаются фактами; даже мистеръ Грегъ, который оспариваетъ все, не можетъ спорить противъ факта. Великобританцы, съ очень обыкновенными именами и совершающіе необыкновенныя дѣла, представляютъ нерѣдкое на свѣтѣ явленіе.

Надо сознаться, что Джобсонъ нетолько не аристократическое, но даже и не красивое имя. Оно никогда, подобно имени Смита, не было записано въ списокъ нашей древней аристократіи. Человѣкъ, по имени Смитъ, и теперь первый лордъ адмиралтейства, но никто не слыхивалъ, чтобъ какой-нибудь Джобсонъ достигъ подобной высоты. Джобсонъ -- приличное, но очень обыкновенное имя. Къ тому же, оно возбуждаетъ всегда мысль о несчастьѣ и катастрофѣ, благодаря печальной судьбѣ его прародителя Іова. Но пора намъ приступить къ нашему разсказу.

Среди кочевой жизни, руководимой отъ времени до времени распоряженіями главнаго штаба англійской арміи, одинъ полковой докторъ находился въ Барбадосѣ съ своей женою, бывшею въ интересномъ положеніи. Въ этомъ отдаленномъ уголкѣ великобританскихъ владѣній имѣется прекрасное общество, когда нѣтъ возстанія негровъ или контр-революціи бѣлыхъ, прекрасный климатъ, когда нѣтъ бури и ртуть не поднялась до верхушки термометра. Тамъ славно было бы жить, еслибъ на островъ явился св. Патрикій и убилъ всѣхъ тропическихъ насѣкомыхъ, стоножекъ въ дюймъ длины и таракановъ въ величину жаворонка. Въ дни рабства и даже теперь, Барбадосъ -- богатый островъ и нѣкогда въ немъ царила нетолько сахарная, но и умственная культура. Прежде тамъ было хорошее общество и мѣстная "плантократія" жила въ красивыхъ домахъ; теперь же большинство владѣльцевъ заложило свои земли, и, тѣснимое двумя или тремя крупными заимодавцами, оставляютъ свои старые родовые дома въ добычу обветшанія, доказывая во-очію справедливость изреченія, что зло вымѣщается на дѣтяхъ до третьяго и четвертаго поколѣнія. Солнцемъ залитой небольшой островъ, среди блестящаго синяго моря, съ мѣломъ и бѣлыми коралами подъ почвой, Барбадосъ имѣетъ самое многочисленное по густотѣ народонаселеніе во всемъ свѣтѣ. Въ этомъ-то мѣстѣ Джобсонъ явился на свѣтъ.

Взглянувъ впервые на своего первенца, докторъ сказалъ своей женѣ:

-- Слава Богу, Маріанна, ребенокъ прекрасный во всѣхъ отношеніяхъ.

-- Мы его назовемъ Тадеусъ, отвѣчала больная шопотомъ.

Докторъ сдѣлалъ гримасу, которой жена его не видала, потому что лежала съ закрытыми глазами, и отвѣчалъ:

-- Хорошо, голубушка.

Онъ былъ прижатъ къ стѣнѣ. И какъ было ему не уступить при такихъ обстоятельствахъ? Какъ могъ онъ возбудить споръ въ такую минуту, съ такой женою и въ такомъ положеніи? Мистрисъ Джобсонъ была дипломатъ съ чисто женской сметливостью и упорствомъ. Лордъ Биконсфильдъ былъ бы ребенкомъ передъ нею, да и князь Горчаковъ едвали бы могъ съ нею потягаться. Она поймала въ ловушку своего мужа и заставила его дать слово, а онъ зналъ, что еслибъ вздумалъ потомъ взять это слово назадъ, то миръ и счастье покинули бы его жилище навсегда. Онъ тяжело вздохнулъ и вышелъ изъ комнаты.

Дѣло въ томъ, что еще до рожденія нашего героя между мужемъ и женою были долгія пренія по вопросу, "какъ мы назовемъ ребенка, если у насъ родится мальчикъ?" Мистрисъ Джобсонъ питала по этому предмету самыя опредѣленныя убѣжденія. Докторъ не отличался никакими предвзятыми мнѣніями, но былъ слишкомъ человѣкъ со вкусомъ, чтобъ согласиться на что-нибудь нелѣпое или некрасивое.

Мистрисъ Джобсонъ, урожденная Тильбюри, была родомъ изъ Норфолька, и если она чѣмъ-нибудь гордилась, то своимъ прапрадѣдушкой, шведомъ благороднаго рода. Онъ былъ профессоромъ въ Упсалѣ, когда Густавъ III употребилъ свое божественное право для совершенія революціи на пользу народа. Достойный профессоръ, по имени фонъ-Стифкинъ, счелъ своимъ долгомъ, какъ свободный гражданинъ и потомокъ свободныхъ гражданъ, протестовать противъ деспотическаго акта короля. Король посмотрѣлъ косо на этотъ протестъ, и почтенный профессоръ, слишкомъ добрый, чтобъ затѣвать междоусобіе, и слишкомъ гордый, чтобъ уступить, стряхнулъ пыль съ своихъ ногъ и отправился въ Гулъ, откуда перебрался въ Норичъ. Тамъ его отлично приняли богатые банкиры и промышленники, потому что онъ былъ джентльмэнъ и ученый. Женившись на вдовѣ съ небольшимъ состояніемъ, онъ сдѣлался главою большого шведо-британско-норфолькскаго семейства, которое, однако, не желая сохранить имя своего предка, отбросило фонъ! и стало называть себя Стивенъ, болѣе звучное имя для англійскихъ ушей, чѣмъ первоначальное шведское Стифкинъ.

Однако, мистрисъ Джобсонъ, происходившая отъ одной изъ дочерей фонъ-Стифкина, очень гордилась этимъ знатнымъ предкомъ. Дарвинъ не имѣлъ бы болѣе пламеннаго ученика, чѣмъ эта добрая женщина, еслибъ онъ сдѣлалъ свое великое открытіе пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Она относила къ шведскому предку всѣ хорошія качества въ ея семьѣ, а такъ какъ она не признавала въ ней никакихъ недостатковъ, то и этимъ отрицательнымъ достоинствомъ они были обязаны фонъ-Стифкину. Эти мысли ей внушила ея мать, которая, въ свою очередь, унаслѣдовала ихъ отъ дочери фонъ-Стифкина. Если мистрисъ Джобсонъ, урожденная Маріанна Тильбюри, отличалась благородной осанкой, въ чемъ она была вполнѣ убѣждена, то получила это наслѣдство отъ матери стараго шведа, дальней родственницы шведской королевской семьи, но какой именно изъ многочисленныхъ королевскихъ семей, которыми Провидѣніе благословляло этотъ храбрый народъ, она не опредѣляла. Мистрисъ Джобсонъ гордилась своимъ французскимъ акцентомъ и увѣряла, что это наслѣдіе стараго шведа, который отличался славными лингвистическими способностями и сначала жилъ въ Норичѣ обученіемъ дѣтей мѣстнаго духовенства иностраннымъ языкамъ. Свои маленькія ручки и ножки, а также слегка римскій и вообще очень пріятный небольшой носъ она одинаково приписывала своему шведскому предку, хотя въ сущности носъ у него походилъ на клювъ ястреба, а руки и ноги на лапы гориллы. Кромѣ того, мистрисъ Джобсонъ утверждала, что ея рѣшительный характеръ, о которомъ она ежеминутно напоминала своему мужу, перешелъ къ ней тоже по наслѣдству, противъ чего почтенный докторъ не спорилъ, но часто говаривалъ своимъ друзьямъ по секрету и, конечно, вдали отъ своего дома, что "старикъ фонъ-Стифкинъ былъ, вѣроятно, самая упрямая старая скотина, какая только существовала на свѣтѣ".

Этотъ замѣчательный предокъ никогда не выходилъ изъ головы достойной дамы и воспоминаніе о немъ нельзя было уничтожить ни мольбами, ни аргументами. Поэтому, она твердо рѣшилась, что если у нея будетъ сынъ, то онъ, въ знакъ этого славнаго родства, будетъ носить имя фонъ-Стифкина, Тадеусъ. Она даже готова была бросить перчатку классическимъ знаніямъ мужа и сатирическому юмору всего свѣта, назвавъ Тадсей свою дочь, еслибъ небу было угодно даровать ей таковую, но милосердное небо спасло отъ этого бѣдствія добраго доктора, наградивъ его сыномъ. Не разъ клялся онъ мысленно, что никакія увѣщанія, никакія пытки не заставятъ его назвать своего сына именемъ проклятаго стараго скандинава или финна -- онъ не зналъ хорошенько, чѣмъ изъ двухъ былъ фонъ-Стифкинъ -- и, однако, какъ мы видѣли, далъ слово своей женѣ, что ихъ благородное дѣтище получитъ имя Тадеуса.

Докторъ Джобсонъ былъ женатъ восемь лѣтъ. Онъ служилъ полковымъ докторомъ и, достигнувъ сорока-лѣтняго возраста, былъ человѣкъ красивый, высокаго роста, сильный, здоровый, сангвиникъ по характеру и комплекціи. Онъ всегда отличался хорошимъ желудкомъ, что даетъ человѣку возможность добродушно смотрѣть на жизнь. Въ обществѣ онъ былъ любимцемъ всѣхъ дамъ, въ томъ числѣ и своей жены; въ арміи его всѣ любили, а среди товарищей-медиковъ его считали искуснымъ врачемъ.

Отецъ Джобсона былъ также докторъ. Онъ поселился много лѣтъ тому назадъ въ маленькомъ городкѣ Лудло, въ Шропширѣ, который славится своей очаровательной мѣстностью, вдохновляющей человѣка мыслящаго и съ утонченнымъ вкусомъ, но не очень пріятной для доктора. Обитатели этого прелестнаго уголка не любятъ болѣть и ипохондрія тутъ вовсе неизвѣстна. Общество въ Лудло было всегда избранное. Отставные чиновники и не очень богатые представители знатныхъ родовъ любятъ жить въ подобныхъ уголкахъ, гдѣ отсутствіе собственнаго великолѣпнаго помѣстья вознаграждается въ нѣкоторой степени живописной панорамой, болѣе изящной, чѣмъ тѣ, которыми пользуется людская масса, и гдѣ маленькая кучка привилегированныхъ лицъ можетъ, не навлекая на себя насмѣшекъ грубаго, вульгарнаго люда, составлять общество, основанное на принципахъ взаимнаго уваженія и сознанія превосходства немногихъ надъ многими. Посѣщать членовъ этого гордаго кружка, обѣдать повременамъ съ мѣстными джентльмэнами въ гостинницѣ "Три Пера", быть завсегдатаемъ въ домахъ двухъ или трехъ пасторовъ и веселымъ собутыльникомъ въ столовыхъ двухъ богатыхъ купцовъ, оставившихъ дѣла, и у главнаго въ городѣ стряпчаго, предпринимать каждый день прогулку къ замку, а по воскресеньямъ ходить въ церковь -- все это, конечно, не особенно привлекательно для честолюбиваго человѣка. Но докторъ Джобсонъ, отецъ, былъ человѣкъ спокойный и себѣ на умѣ. Онъ мало по малу расширилъ свою практику, и его искуство, соединенное съ приличными, мягкими манерами, вскорѣ открыли ему доступъ въ дома окрестныхъ сквайровъ и крупныхъ землевладѣльцевъ. Если ему выпадалъ свободный день и онъ желалъ посвятить его охотѣ, уженію или верховой ѣздѣ, Джобсону стоило только отправиться въ своемъ скромномъ кэбѣ къ одному изъ богатыхъ или знатныхъ самаритянъ, жившихъ вокругъ Лудло, и каждый съ радостью предоставлялъ въ его пользованіе верховую лошадь, удочку и ружье, а потомъ приглашалъ его на хорошій обѣдъ и, наконецъ, отпускалъ вечеромъ домой совершенно счастливымъ и довольнымъ. Такимъ образомъ, докторъ Джобсонъ старшій принялъ тонъ хорошаго общества, перенялъ его манеры и передалъ эти качества своему сыну. Этотъ сынъ, Артуръ Кэнамъ -- мы сейчасъ увидимъ замѣчательное происхожденіе этого имени -- учился въ граматической школѣ короля Эдуарда VI, а потомъ имѣлъ счастіе заслужить стипендію въ Баліольской коллегіи Оксфордскаго университета. Съ нѣкоторой помощью отъ отца, который имѣлъ девять человѣкъ дѣтей и не могъ давать ему много денегъ, онъ достигъ ученой степени. Онъ не былъ блестящимъ студентомъ и не получалъ никакихъ наградъ, но любилъ физическія упражненія и отличался въ атлетическихъ играхъ. Отецъ сдѣлалъ его врачемъ, а жившій въ окрестностяхъ Лудло англійскій пэръ, въ честь котораго онъ былъ названъ Кэнамъ, доставилъ ему мѣсто полковаго доктора.

Исторія дружескихъ отношеній Джобсона отца съ этимъ пэромъ слишкомъ любопытна, чтобъ оставить ее неизвѣстной потомству. Лордъ Кэнамъ, баронъ Кэнамъ изъ Баггота, въ графствѣ Сэлопъ, былъ лордомъ-намѣстникомъ графства. Онъ былъ верховнымъ судьей королевской скамьи въ царствованіе Георга III. Когда докторъ Джобсонъ началъ пробивать себѣ дорогу въ свѣтѣ, этотъ пэръ нашелъ его очень пріятнымъ собесѣдникомъ и надежнымъ цѣлителемъ подагры, а потому по временамъ приглашалъ его на охотничьи праздники въ Гопъ-Багготѣ. Тогдашній верховный судья, сэръ Вильямъ Панбурнъ, однажды отправился на сессію въ Уэльсъ и его предшественникъ пригласилъ его на охоту въ багготскіе лѣса. Всѣ сосѣди знали, что лордъ Кэнамъ былъ дурной стрѣлокъ. Къ его не малой чести, онъ началъ свою карьеру съ писца въ конторѣ стряпчаго, но именно потому, далеко не къ своей чести, онъ старался доказать міру, что всю свою жизнь былъ джентльмэномъ. Такимъ образомъ, во всемъ графствѣ не было лучшихъ садковъ дичи, какъ въ Гопъ-Багготѣ, и никто не выражалъ большей страсти къ охотѣ, какъ его благородный владѣлецъ. Но все это было напускное. Хотя привычка обращаться съ сумкою стряпчаго должна научить человѣка имѣть зоркій глазъ, но она не развиваетъ искуства наполнять дичью охотничью сумку.

Какъ бы то ни было, лордъ Кэнамъ и лордъ верховный судья отправились вмѣстѣ на охоту въ багготскій лѣсъ. Случайно они отдѣлились отъ остального общества и въ это самое время одинъ изъ лѣсниковъ былъ тяжело раненъ. Все его лицо было испещрено дробью, словно рябинами. Бѣдный человѣкъ очень скромно объяснилъ свое несчастье случайнымъ выстрѣломъ изъ ружья одного изъ судей, которое задѣло за дерево. Докторъ Джобсонъ находился въ числѣ охотниковъ. Онъ осмотрѣлъ бѣдняка, нашелъ, что онъ опасно раненъ и обратилъ должное вниманіе на предметъ, столь близко относившійся до одного изъ свѣтилъ судебнаго міра. Они сами, конечно, молчали о виновникѣ катастрофы и никто изъ присутствовавшихъ не находилъ нужнымъ забрасывать ихъ вопросами. Но между собою охотники много толковали объ этомъ ужасномъ случаѣ и даже держали пари, что несчастный умретъ и что то или другое изъ судебныхъ свѣтилъ будетъ судиться за убійство, причемъ одни стояли за права любезнаго амфитріона на эту честь, а другіе признавали его недостойнымъ такой славы. Джобсонъ вскорѣ пришелъ къ положительному заключенію насчетъ того, кто стрѣлялъ въ бѣднаго лѣсника. Онъ вынулъ изъ его тѣла сто тридцать семь дробинокъ. Лордъ Кэнамъ пригласилъ его обѣдать въ этотъ вечеръ и не успѣлъ онъ явиться въ домъ, какъ его тотчасъ провели въ комнату, отведенную лорду верховному судьѣ.

-- Докторъ, сказалъ сэръ Вильямъ: -- у лѣсника серьёзная рана?

-- Да, отвѣчалъ Джобсонъ: -- весь организмъ его сильно потрясенъ. Вся его кожа исколота и нѣкоторыя изъ дробинокъ попали въ такія мѣста, что я не могу ихъ вытащить.

-- Гм! произнесъ судья:-- я очень сожалѣю моего достойнаго собрата Кэнама. Скажите мнѣ по-секрету, докторъ Джобсонъ, онъ всегда былъ такимъ плохимъ стрѣлкомъ?

-- Я никогда не считалъ его плохимъ стрѣлкомъ, отвѣчалъ Джобсонъ.

-- А! продолжалъ судья, качая головою:-- я надѣюсь, однако, ради лорда Кэпама, что вы поставите на ноги раненнаго. Я намъ скажу подъ строжайшей тайной, что онъ выстрѣлилъ въ бѣдняка.

-- Я сдѣлаю все, что могу.

-- Пожалуйста, прошу васъ сердечно. Я именно послалъ за вами, чтобъ обратиться къ вамъ съ этой просьбой. Право, я такъ буду счастливъ ради моего почтеннаго собрата, если бѣднякъ выздоровѣетъ, что почту себѣ за честь прибавить пятьдесятъ гиней къ тому гонорару, который вы получаете отъ лорда Кэнама.

Не успѣлъ докторъ Джобсонъ выйти изъ комнаты верховнаго судьи, какъ другой лакей подошелъ къ нему со словами:

-- Милордъ проситъ васъ пожаловать къ нему въ библіотеку: онъ ждетъ васъ съ нетерпѣніемъ.

Джобсонъ отправился въ библіотеку и нашелъ тамъ лорда Кэнама, который не зналъ о его посѣщеніи сэра Вильяма.

-- Ну, что вашъ больной?

-- Плохъ, милордъ, отвѣчалъ Джобсонъ. пожимая плечами:-- право, не знаю, удастся ли его спасти.

-- Неужели! воскликнулъ Кэнамъ:-- какъ я сожалѣю Нанбурна. Надѣюсь, что никто изъ охотниковъ не замѣтилъ, что онъ плохо стрѣляетъ. Я могу вамъ довѣрить тайну: это онъ выстрѣлилъ въ лѣсника. Постарайтесь вылечить его, ради моего собрата.

-- Я сдѣлаю все, что могу, отвѣчалъ Джобсонъ:-- но вотъ видите, милордъ, прибавилъ онъ, пристально смотря на своего собесѣдника: -- онъ получилъ два полныхъ ружейныхъ заряда и, право, удивительно, что онъ еще остался живъ.

-- Чортъ возьми, Джобсонъ, какой вы хитрый! воскликнулъ лордъ: -- а я былъ увѣренъ, что это сдѣлалъ одинъ Нанбурнъ.

-- А онъ увѣренъ, что это вы, милордъ. Я только-что его видѣлъ. Вы оба цѣлили въ одну птицу и оба одинаково дали промахъ. Я вынулъ болѣе ста дробинокъ.

Нечего было-дѣлать; судебныя свѣтила объяснились между собою, весело подтрунивая надъ ловкой смекалкой Джобсона, и раздѣлили по-братски отвѣтственность за неловкіе выстрѣлы. Докторъ же Джобсонъ вылечилъ лѣсника и получилъ щедрое вознагражденіе. Кромѣ того, отличаясь способностью держать языкъ за зубами, онъ заслужилъ уваженіе благороднаго лорда Кэнама, который никогда впослѣдствіи не забылъ оказанной ему услуги. Поэтому, Джобсонъ сдѣлался другомъ бывшаго верховнаго судьи и когда родился у него сынъ, то онъ назвалъ его именемъ пэра, прибавивъ, впрочемъ, и царственное имя сына Генриха VII, который женился и умеръ въ замкѣ Лудло. Такимъ образомъ, когда Артуръ Кэнамъ Джобсонъ получилъ докторскій дипломъ, лордъ Кэнамъ, какъ мы видѣли, доставилъ ему мѣсто полкового врача. И вотъ причина, почему онъ находился въ Барбадосѣ съ 159-мъ линейнымъ полкомъ во время появленіи на свѣтъ маленькаго Тадеуса.

II.

Тетка Тадеуса.

Квартира доктора Джобсона выходила на старый, красивый плацъ-парадъ св. Анны, близь Бриджтоуна, состоявшій изъ довольно обширнаго, ровнаго пространства, покрытаго зеленой муравой и окаймленнаго съ одного конца довольно тѣнистымъ наркомъ, а съ другой -- рядомъ деревьевъ и длинными желто-грязными казармами. Подъ прямымъ угломъ къ этому главному зданію, хотя на нѣкоторомъ разстояніи, возвышался двухэтажный флигель, въ которомъ помѣщались офицерская столовая, клубъ и офицерскія квартиры, о которыхъ съ удовольствіемъ вспоминаютъ многіе храбрые офицеры нашей арміи, хотя тишина и скука мирной тропической жизни нарушалась только повременамъ бурей или возстаніемъ негровъ. Эти зданія отличались особенно толстыми стѣнами и вообще строились съ цѣлью противостоять болѣе могучему врагу, чѣмъ человѣкъ. Они часто побѣдоносно выносили тропическій ураганъ. Однако, всякій разъ, какъ барометръ опускался, небо становилось свинцовымъ, а атмосфера накалялась, какъ жерло, люди гарнизона смотрѣли другъ на друга съ блѣдными лицами, какъ бы спрашивая, готовы ли они послѣдовать на тотъ свѣтъ за своими предшественниками.

Квартиры офицеровъ находились на противоположной отъ Бриджтоуна сторонѣ плацъ-парада за большими, массивными казармами, передъ которыми стояли часовые въ наиболѣе тѣнистыхъ уголкахъ. Солдаты внѣ службы торчали у оконъ въ самой легкой одеждѣ; тамъ и сямъ виднѣлась солдатская жена или невидимо обнаруживала свое присутствіе, осыпая громкой бранью своего мужа или какого-либо другого несчастнаго мужчину, случайно шедшаго мимо. Еслибъ не было такъ стравіно жарко, еслибъ негритянки не шагали граціозно по накаленной, пыльной дорогѣ, неся на головѣ всякаго рода предметы, начиная отъ корзины съ ячменемъ до чашки съ патокой, еслибъ маленькіе негрёнки не маршировали на плацу и, наконецъ, еслибъ лѣнивые негры въ живописныхъ рубищахъ не валялись животомъ кверху, грѣясь на солнцѣ, то случайный зритель этой сцены подумалъ бы, что онъ находится въ гарнизонномъ городѣ западной Ирландіи, гдѣ какой-нибудь безумный офицеръ велѣлъ выкрасить казармы охрой.

Офицерскій флигель отличался свѣжей краской, блестѣвшей подъ лучами полуденнаго солнца. Тамъ и сямъ четыреугольныя глубокія окна были украшены цвѣтами, ползучими растеніями и орхидеями въ деревянныхъ карзинкахъ. Даже англійскіе холостые воины, а тѣмъ болѣе женатые любятъ во всѣхъ странахъ свѣта цвѣты, представляя тѣмъ трогательный контрастъ между нѣжной красотой и грубой удалью. Что же касается до доктора Джобсона, то онъ былъ знающій ботаникъ, и сосѣднія съ его квартирой галлерея и лѣстница были наполнены экземплярами удивительной и изящной флоры Вестъ-Индіи.

Въ верхній этажъ зданія достигали по длинной лѣстницѣ, которая выходила на широкую, но нѣсколько пришедшую въ ветхость веранду. Тутъ виднѣлись часто блестящіе мундиры различныхъ частей войска и веселые молодые офицеры прогуливались въ своихъ бѣлыхъ кителяхъ, идя или возвращаясь изъ клуба, находившагося въ одной сторонѣ верхняго этажа. Въ противоположномъ углу была квартира полкового доктора. Занимаемое имъ помѣщеніе не было очень обширно и удобно для женатаго человѣка; оно состояло изъ простой гостинной, съ матомъ на полу, дверь изъ которой выходила на маленькую, отдѣльную веранду, изъ двухъ спальныхъ и маленькой комнаты, служившей заодно доктору туалетной, ванной и лабораторіей. Конечно, въ другомъ мѣстѣ зданія были лазаретъ и аптека, находившіеся подъ присмотромъ его помощниковъ. Въ то время, когда родился нашъ герой, въ виду семейныхъ потребностей доктора, пустоголовый, но очень добрый аристократъ, майоръ Гренвиль, самый мелкій офицеръ по росту во всемъ полку, любезно уступилъ свою спальню миссъ Бертѣ, хорошенькой сестрѣ Джобсона, которая пріѣхала погостить на полгода къ своимъ родственникамъ, подъ предлогомъ ухода за больной золовкой и частью изъ желанія повидать Вестъ-Индію, но въ сущности съ цѣлью чрезвычайно естественной въ молодой дѣвушкѣ -- показать восторженному мужскому полу свою прелестную особу при благопріятныхъ условіяхъ тропическаго климата. Такимъ образомъ, миссъ Берта помѣстилась въ этой любопытной комнатѣ, съ придѣланной къ стѣнѣ рѣзной громадной пепельницей для трубокъ, которую ея владѣледъ почтительно вычистилъ, но неуспѣшно дезинфектировалъ, и съ полками, на которыхъ виднѣлись военные учебники, старые альманахи скачекъ, двѣ или три библіи, подаренныя "искренними друзьями", разрозненные томы французскихъ романовъ и журналовъ. Кромѣ того, стѣны были украшены портретами двухъ или трехъ лошадей, взявшихъ призъ въ Дерби, а подъ тѣнью бѣлыхъ кисейныхъ занавѣсокъ, окружавшихъ походную желѣзную кровать, и надъ самымъ ея изголовьемъ висѣлъ цѣлый рядъ литографій, изображавшихъ красавицъ, частью аристократовъ и частью знаменитыхъ актрисъ, что доказывало въ ихъ юномъ собственникѣ замѣчательное разнообразіе вкусовъ. На эти картины миссъ Берта любовалась каждое утро, спрашивая себя, неужели могли существовать такія красавицы (словно она никогда не смотрѣлась въ зеркало!), и показывались ли онѣ когда-нибудь публикѣ въ костюмахъ, въ которыхъ изобразили ихъ художники? Ее также интересовало знать, были ли онѣ аристократическія родственницы благороднаго майора Гренвиля? И, наконецъ, къ которой изъ нихъ онъ питалъ самое теплое чувство?

Берта была любимой сестрой доктора и мы можемъ смѣло сказать ея лѣта, потому что ей было только восемнадцать лѣтъ. Джобсонъ считалъ ее лучшей и самой хорошенькой изъ числа своихъ четырехъ или пяти сестеръ; говоря объ англійскихъ семействахъ, нѣтъ надобности быть слишкомъ точнымъ относительно числа ихъ членовъ. Конечно, подобное доказательство фаворитизма не дѣлало чести доктору Джобсону, тѣмъ болѣе, что онъ былъ старшій братъ, а старшій братъ -- спеціально англійское учрежденіе, имѣющее свое начало въ феодализмѣ и представляющее стальной наконечникъ того семейнаго клина, который онъ обязанъ, по долгу своего призванія, вбить въ общество.

Однако, докторъ Джобсонъ не имѣлъ ни малѣйшей мысли, что онъ стальное остріе, или что онъ обязанъ вбить клинъ въ общество. Онъ не былъ одаренъ никакими способностями организатора или повелителя людей. Онъ отличался очень опредѣленными симпатіями и антипатіями, подобно многимъ смирнымъ, лѣнивымъ людямъ, и не дозволялъ имъ выразиться въ вредной дѣятельности. Поэтому, хотя онъ предпочиталъ Берту, но любилъ всѣхъ своихъ братьевъ и сестеръ. Онъ добродушно забывалъ свои права первородства и дозволялъ всему семейству дѣйствовать со всей свободой гражданъ республики, не требуя ихъ подчиненія своему произволу.

Итакъ, Берта Джобсонъ была любимицей своего большого, сильнаго и добраго брата. Конечно, нельзя отрицать, что существовали совершенно благовидныя причины для подобной любви.

У видавъ ее въ эту минуту, когда она сидитъ во второй спальнѣ своего брата, отданной въ полное распоряженіе Тадеуса и его кормилицы, полной, юркой, темнокожей Батшебы, обыкновенно называемой Шеба, всякій принужденъ былъ бы сказать, что она представляетъ прелестное зрѣлище. Счастье, что благородный майоръ Гренвиль или капитанъ инженеровъ Робертъ Эгертонъ Брумголъ, или веселый адъютантъ Тримгэръ, или Томъ Карлсбрукъ, самый толстый офицеръ всего гарнизона, не могутъ бросить взгляда чрезъ опущенные ставни на эту очаровательную молодую дѣвушку, граціозно принимавшую на себя видъ зрѣлой женщины. Она сидитъ на низенькомъ комышевомъ стулѣ; ея простенькое бѣлое платье кажется такимъ блестящимъ и изящнымъ; маленькій передникъ, обшитый узкой розовой лентой, ловко обхватываетъ ея тонкую талію; ея маленькія ножки обуты въ тоненькія туфли и прозрачные чулки. На рукахъ она держитъ краснощекаго младенца и, покачиваясь, смѣется и киваетъ головой, смотря прямо въ его влажные, неосмысленные глаза. Еслибъ эти храбрые человѣкоубійцы, смѣло ходившіе не разъ противъ штыковъ и пушекъ, увидали эту сцену, то навѣрное она подѣйствовала бы на нихъ гораздо болѣе ружья, или пушки. Посмотрите на эту маленькую гордую головку; густые темно-каштановые роскошные волосы, естественно вьющіеся, собраны въ одну благородную діадэму. На ровномъ, овальномъ лбу словно нарисованы кистью художника прелестныя дугообразныя брови, изъ подъ которыхъ смотрятъ мягко свѣтящіеся глаза, темные, не черные, и не каріе, а неопредѣленнаго, и столь нѣжнаго, столь лучезарнаго цвѣта, какой рѣдко встрѣтить. Прямой, небольшой носъ слегка приподнятъ, какъ бы для того, чтобъ показать артистически изваянныя ноздри. Верхняя словно кораловая губа тихо покоится на мягкой розовой подушкѣ нижней. На пухломъ подбородкѣ виднѣется соблазнительная ямочка, а зубы походятъ не на жемчугъ -- жемчугъ не имѣетъ ничего общаго съ хорошими зубами -- а на самый свѣтлый, самый твердый, самый блестящій перламутръ. Майоръ Гренвиль говаривалъ, грызя орѣхи послѣ шампанскаго: "я желалъ бы, чтобъ она укусила меня этими зубками". Конечно, это замѣчаніе было очень грубое и мысль, чтобъ Берта Джобсонъ осквернила свои бѣлые, невинные зубки хотя бы синей кровью Гренвилей, была невозможна и оскорбительна. Но, безъ сомнѣнія, благородный майоръ полагалъ высказать въ этихъ словахъ самый высшій комплиментъ, на какой онъ только былъ способенъ.

Маленькое тѣло юнаго Джобсона было не спеленато, а только окружено самой тонкой, вполнѣ соотвѣтственной климату тканью, такъ что ему дозволялось дѣлать что угодно своими обнаженными рученками. Но онъ повидимому очень доволенъ былъ, что ему давали лежать спокойно, смотрѣть на прелестное лицо, наклонившееся надъ нимъ, и нѣжно колыхаться той тихой качкой, которая считается необходимымъ условіемъ дѣтскаго рая.

Берта, цвѣтъ лица которой, подъ вліяніемъ Вестъ-Индскаго климата, сталъ лучезарно прозрачнымъ, мотаетъ своей хорошенькой головкой, болтаетъ какія-то смѣшныя глупости и смѣется, какъ серебрянный колокольчикъ. А Батшеба стоитъ подлѣ, уткнувъ въ бедра свои толстыя темнокожія руки, съ чудовищнымъ красножелтымъ ситцевымъ турбаномъ на головѣ и открытымъ ртомъ, въ которомъ такъ блестѣли розовыя десны и слоновыя клыки, что никто бы не удивился, еслибъ Берта, испуганная этой пастью, бросила въ нее младенца, чтобъ смилостивить людоѣдку. Тогда и міръ былъ бы избавленъ отъ чтенія этого разсказа.

Пока голосъ Берты звенѣлъ, какъ серебрянная струна, Батшеба гудѣла, какъ толстый контрабасъ.

-- О, прекрасный ребенокъ! восклицала она: -- я никогда, миссъ Берта, не видывала такого малютки! Посмотрите на его ручки, на его ножки... ха, ха, ха... онѣ точно какъ у цыпленка. А носикъ какой чудный!

Тутъ Батшеба такъ близко прикоснулась къ лицу ребенка своей пастью, что Берта съ ужасомъ прижала его къ своей груди и посмотрѣла, широко раскрывъ глаза, на добродушное, по чудовищное лицо, наклонившееся надъ нею.

Въ эту минуту докторъ Джобсонъ вошелъ въ комнату и взглянулъ съ восторженнымъ удивленіемъ на странную картину, представляемую контрастомъ между кросотою его бѣлой сестры и эѳіопскимъ уродствомъ Батшебы. Это происходило на второй день послѣ рожденія нашего героя. Докторъ проспалъ лишній часъ въ это утро и позже обыкновеннаго отправлялся на службу. Вотъ почему братъ и сестра встрѣтились впервые послѣ счастливаго событія.

-- О, Артуръ! воскликнула Берта:-- онъ самый хорошенькій, самый милый, самый прекрасный...

Докторъ Джобсонъ смотрѣлъ съ гордостью на самаго хорошенькаго, самаго милаго и самаго прекраснаго изъ дѣтей, но это совершенство вдругъ подняло такой варварскій визгъ, что Берта, прижавъ его къ своему плечу, едва его убаюкала.

-- Какъ ты его назовешь, Артуръ? спросила молодая дѣвушка, которая слышала о спорѣ брата съ женою по поводу имени ихъ сына, но полагала, что мужъ поставитъ на своемъ:-- славное было бы имя Этертонъ, или Артуръ.

Докторъ не тотчасъ отвѣчалъ. Батшеба съ любопытствомъ наострила уши и широко открыла свои большіе глаза. Онъ не много покраснѣлъ и тихо произнесъ:

-- Я предоставлю Маріаннѣ назвать, его какъ она хочетъ.

-- Что? воскликнула съ жаромъ Берта: -- ты не хочешь сказать, Артуръ, что...

-- Я хочу сказать, отвѣчалъ онъ тѣмъ же тихимъ голосомъ:-- что его назовутъ въ честь его знатнаго предка...

-- Графа Тадеуса Фонъ-Стифкина, дальняго родственника шведской королевской семьи! О! Артуръ!.. Ну, Шеба, возьми его!

И миссъ Берта, почти бросивъ нашего героя на руки негритянки, вскочила, надула губки и съ презрѣніемъ взглянула на брата. Его красивое, доброе лицо отуманилось, но не отъ гнѣва, и впечатлительная молодая дѣвушка кинулась къ нему на шею и поцѣловала его.

-- О, голубчикъ! воскликнула она:-- ты самый лучшій и самый мягкій человѣкъ на свѣтѣ!

По волѣ судьбы, каждое слово изъ этого разговора было слышно въ комнатѣ больной, которая лежала за тонкой перегородкой въ сосѣдней спальнѣ. Ея пламенная фантазія дополнила то, чего она не могла видѣть. Такимъ образомъ, когда Джобсонъ, убѣдившись, что здоровье его сына было настолько хорошо, насколько можно было ожидать при его неопытности въ жизни, возвратился къ женѣ, то онъ засталъ ее въ слезахъ.

-- Что съ тобой, Маріанна? воскликнулъ съ изумленіемъ Джобсонъ:-- тебѣ дурно?

-- Нѣтъ.

И больная умолкла, исчезнувъ за мокрымъ носовымъ платкомъ.

-- Что съ тобой, Маріанна? повторилъ докторъ, нѣжно взявъ одну изъ ея бѣлыхъ, исхудалыхъ рукъ.

-- Ничего, отвѣчала она, отдернувъ руку.

-- Дай мнѣ пощупать пульсъ, сказалъ Джобсонъ тихо.

Она покачала головой, какъ бы выражая, что не считала этотъ путь лучшимъ къ правильному діагнозу.

-- Господи! произнесъ вслухъ докторъ, но говоря самъ съ собою:-- кто-то ее обидѣлъ? Шеба, что ли, тебѣ нагрубила? спросилъ онъ.

Она снова молча покачала головой.

-- Такъ скажи мнѣ, голубушка, что случилось?

Его голосъ звучалъ немного повелительнѣе обыкновеннаго. Больная тотчасъ отдернула платокъ и бросила на него гнѣвный взглядъ.

-- Какъ можешь ты говорить со мною такимъ тономъ, Артуръ? промолвила она:-- да еще въ моемъ положеніи! О! отчего я не умерла!

И она залилась слезами.

-- Пожалуйста, не плачь, Маріанна! Это можетъ тебѣ повредить! Успокойся!

-- О! Артуръ, я никогда не думала, что ты могъ бы это сдѣлать... когда я одна лежу больная, вдали отъ своихъ родственниковъ и друзей.

-- Я ничего не сдѣлалъ...

-- Нѣтъ, ты сдѣлалъ! произнесла больная болѣе энергичнымъ тономъ, чѣмъ слѣдовало.

-- Ну, полно, не тревожься. Ты слишкомъ слаба. Будь умница, моя голубушка.

-- У меня довольно силъ, чтобъ слышать и думать не хуже другихъ.

-- Я знаю, дорогая Маріанна, но въ твоемъ положеніи ты не должна волноваться.

-- Но какъ же мнѣ не волноваться! воскликнула мистрисъ Джобсовъ:-- надо мною издѣваются твои родственники въ моемъ домѣ... при моихъ слугахъ... въ присутствіи моего мужа... а онъ не останавливаетъ ихъ.

-- О, милая Маріанна! произнесъ Джобсонъ, смекая наконецъ, въ чемъ дѣло и говоря серьёзно, но съ внутренной, незамѣтной усмѣшкой:-- увѣряю тебя, ты не поняла настоящаго смысла нашего разговора.

-- А какой же его настоящій смыслъ, мистеръ Джобсонъ? спросила больная, обтирая послѣднюю слезу и пристально смотря на мужа своими большими глазами.

Докторъ Джобсонъ, вызванный такимъ образомъ на поспѣшный и нѣсколько щекотливый анализъ, нашелъ, бросивъ быстрый взглядъ на факты, что трудно было вывести изъ происшедшаго какой-нибудь смыслъ, который удовлетворилъ бы мистрисъ Джобсонъ.,

-- Какой же его настоящій смыслъ? повторила она: -- ты не терпишь имя, которое я выбрала милому ребенку; это мнѣ очень хорошо извѣстно.

Джобсонъ молчалъ.

-- Ты позволяешь своей сестрѣ упоминать о немъ въ презрительныхъ выраженіяхъ, не протестуя и не сдѣлавъ ей выговора.

Джобсонъ продолжалъ хранить молчаніе.

-- И твоимъ обращеніемъ, если не прямо словами, ты принимаешь участіе въ оскорбленіи памяти великаго и почтеннаго человѣка, родство съ которымъ, какъ ты хорошо знаешь, составляетъ одно изъ немногихъ утѣшеній моей жизни.

Джобсонъ не произнесъ ни слова. Его жена вывернула наружу его совѣсть, какъ самый ловкій адвокатъ, и онъ былъ совершенно смущенъ. Кромѣ того, какъ докторъ, онъ боялся отвѣчать, чтобъ не разстроить ея еще болѣе. Онъ хотѣлъ разсердиться, но взглянулъ на нее и всякое возраженіе замерло на его губахъ. Онъ просто подошелъ къ ней, обнялъ ее и, поцѣловавъ, сказалъ:

-- Не думай болѣе объ этомъ. Берта молода, легкомысленна, и, быть можетъ, поступила неосторожно, но она любитъ меня и тебя. Повѣрь, что съ годами она научится уважать память графа Фонъ-Стифкина. А теперь не принести ли тебѣ маленькаго Тадеуса?

Онъ впервые назвалъ ребенка по имени; мистрисъ Джобсонъ пріятно улыбнулась и черезъ минуту съ материнской гордостью прижала малютку къ своей груди, а докторъ съ любовью смотрѣлъ на мать и на сына.

III.

Лэди Пилькинтонъ.

Извѣстіе о рожденіи молодого Джобсона быстро распространялось. Всѣ на островѣ знали доктора Джобсона и никто не питалъ къ нему непріязни. Онъ получалъ поздравленія со всѣхъ сторонъ, хотя въ сущности онъ только взялъ билетъ въ самой азартной изъ человѣческихъ лотерей. Слѣдующая почта понесла это извѣстіе въ Англію, въ Индію и колоніи, но прежде, чѣмъ получились поздравительныя письма изъ Мадраса и Сингапура, мистрисъ Джобсонъ, отличавшаяся энергичной натурой, встала и уже выходила. Леди Пилькинтонъ, жена командовавшаго войсками въ англійской Гвіанѣ и островахъ, генералъ-майора сэра Вильяма Пилькинтона, катала ее каждый день, кромѣ воскресенья, въ своемъ красивомъ фаэтонѣ, запряженномъ парою красивыхъ канадскихъ пони.

Лэди Пилькинтонъ играетъ значительную роль въ этой исторіи и потому она, помимо ея личныхъ качествъ, заслуживаетъ подробной характеристики. Съ тѣхъ поръ, какъ въ моду вошло писать, такъ называемые, субъэктивные романы, вѣроятно, потому что у авторовъ болѣе субъэктовъ, чѣмъ объектовъ, если писатель не представитъ самаго подробнаго и мелочнаго анализа каждаго выведеннаго имъ лица, начиная отъ посланца съ письмомъ къ Мирандѣ до герцогини, сводящей съ ума принца крови своей красотою -- его произведеніе считается не глубокимъ и поверхностнымъ. Но эта система намъ кажется оскорбительной для читателей, которымъ критики отказываютъ въ малѣйшей долѣ воображенія, такъ что имъ будто бы необходимо все разжевать и въ ротъ положить. Можетъ быть, критики и знаютъ свою публику лучше авторовъ, но мы отказываемся имѣть о своихъ читателяхъ такое низкое мнѣніе и, напротивъ, утверждаемъ, что еслибъ ихъ было только полдюжины, они съумѣютъ придать плоть и кровь самому бѣглому абрису, если только онъ набросанъ живо и вѣрно.

Впрочемъ, лэди Пилькинтонъ вполнѣ заслуживала самаго обстоятельнаго описанія, такъ какъ она была центромъ и главою общества въ Барбадосѣ. Она не была хорошенькой, но ея лицо, фигура и манеры дышали тѣмъ, что французы называютъ словомъ, для котораго ни на одномъ языкѣ нѣтъ синонима -- distingué. Высокаго роста, энергичная, рѣшительная, но вполнѣ женственная въ голосѣ и движеніяхъ, живая, отлично знающая свѣтъ, настоящая лэди, хотя отличавшаяся нѣкоторой свободой полковыхъ привычекъ, она держала себя прекрасно съ молодыми и старыми офицерами, и вообще руководила всѣмъ обществомъ въ Барбадосѣ съ такой твердой, но спокойной энергіей, что никто не думалъ вступать съ нею въ соперничество. Съ темными, гладкими волосами, высокимъ, узкимъ лбомъ, сѣро-голубыми глазами, прямымъ, тонкимъ носомъ, маленькимъ рѣшительнымъ ртомъ, пухлымъ подбородкомъ и гордой осанкой, незнавшей преградъ и нодонускавшей капитуляцій, лэди Пилькинтонъ была очень добра, нѣжна и любезна. Я сомнѣваюсь, чтобы такое соединеніе силы и нѣжности, достоинства и скромности встрѣчалось въ комъ-нибудь, кромѣ англичанъ и, конечно, оно никогда не встрѣчалось въ такомъ совершенствѣ, какъ въ лэди Пилькинтонъ. Съ перваго взгляда она возбуждала ваше сочувствіе, со второго внушала уваженіе.

Когда милэди проѣзжала мимо казармъ въ своемъ фаэтонѣ, съ петронической быстротой, сидя прямо, какъ доска, съ бичемъ въ одной рукѣ и вожжами въ другой, съ сметливымъ маленькимъ негромъ на заднемъ сидѣньи, всѣ офицеры выходили на веранду и низко кланялись ей съ глубокимъ уваженіемъ, ни одна іота котораго не пропадала для ея быстрыхъ сѣрыхъ глазъ, повидимому, устремленныхъ на уши лошадей.

-- Вотъ лэди Пилькинтонъ ѣдетъ за женой Джобсона, чтобы покатать ее, сказалъ однажды капитанъ королевскихъ инженеровъ Этертонъ Брумголъ тѣмъ истымъ тономъ англичанина, который полагаетъ, что самый простой фактъ, высказанный имъ, пріобрѣтаетъ новый интересъ, выходя изъ его устъ.

-- Клянусь Юпитеромъ, я желалъ бы, чтобы она покатала сестру Джобсона, промолвилъ лѣниво благородный Иденъ Гренвиль, майоръ 159-го линейнаго полка:-- съ самаго своего пріѣзда бѣдняжка едва выходитъ изъ дома. Право, держать въ четырехъ стѣнахъ молодую дѣвушку въ ея годахъ -- это хуже нежели жестоко обращаться съ животными.

-- Тѣмъ болѣе, что это лишаетъ васъ, Гренвиль, возможности ее видѣть, не такъ ли? замѣтилъ старый сѣдой майоръ Барклей, смотря пристально на Гренвиля, который, откинувшись на спинку камышеваго кресла, курилъ сигару.

-- Она вѣдь занимаетъ его комнату, произнесъ поручикъ Юбанкъ: -- и онъ принужденъ помѣщаться въ койкѣ въ моей комнатѣ. Онъ цѣлую ночь кряхтитъ и жалуется на свою тяжелую судьбу и излишнее добродушіе.

-- Э! воскликнулъ Гренвиль, пуская на воздухъ цѣлое облако дыма:-- всѣ офицеры мнѣ завидуютъ. Знать, что вашу комнату занимаетъ такое божество, что ваши стѣны освѣщаетъ такая ангельская улыбка, что по вашему полу порхаютъ такія хорошенькія ножки, что на вашей подушкѣ покоятся такія нѣжныя щечки...

Общій взрывъ хохота прерываетъ порывъ краснорѣчія Гренвиля и онъ, покраснѣвъ, умолкаетъ, ища утѣшенія въ сигарѣ.

-- Э! восклицаетъ старикъ Барклей:-- гдѣ вы научились риторикѣ... въ кадрингтонской коллегіи {Коллегія, основанная въ Барбадосѣ адмираломъ Кадрингтономъ, составляетъ доселѣ лучшее учебное учрежденіе, когда-либо существовавшее въ англійскихъ колоніяхъ.}? Ваше краснорѣчіе слишкомъ увѣсисто и не по моему вкусу, а главное, совершенно безполезно. Я вчера вечеромъ видѣлъ миссъ Джобсонъ.

-- Что? воскликнуло около дюжины голосовъ съ изумленіемъ, а Гренвиль, молча, привскочилъ на своемъ стулѣ.

-- Садитесь, Гренвиль, и постарайтесь быть хладнокровнымъ. Вы, молодые офицеры линейныхъ полковъ, привыкли смотрѣть на спеціальныя части въ арміи также презрительно, какъ старый дуракъ и его совѣтники въ главномъ штабѣ {Приводя буквально слова майора Барклея, я очень счастливъ, что онъ умеръ, а слѣдовательно, не можетъ подлежать военному суду. Авторъ этого разсказа только заботится о приведеніи дѣйствительно случившихся фактовъ и дѣйствительно произнесенныхъ словъ, а нисколько не высказываетъ своихъ мнѣній. Выше приведенныя слона относятся къ давно прошедшему времени и военной администраціи; поэтому не военный авторъ можетъ смѣло предположить, что никто въ преобразованной арміи не станетъ говоритъ такъ непочтительно о существующихъ нынѣ начальникахъ. Многіе примѣры доказываютъ, что еслибы и нашелся такой смѣльчакъ, то горько бы поплатился за свою дерзость.}, но вы видите, спеціальное знаніе и наука могутъ быть подспорьемъ и для нѣжныхъ чувствъ.

-- Браво, Барклей! воскликнулъ Брумголъ и вынулъ свою памятную книжку, какъ бы желая записать слова стараго майора:-- это совершенная эпиграмма. Между риторикой Гренвиля и военнымъ остроуміемъ...

-- И вашимъ мѣднымъ лбомъ, замѣтилъ Гренвиль.

-- Помолчите, молодые люди, когда говоритъ старшій, воскликнулъ Барклей:-- я вчера послѣ обѣда пошелъ къ Джобсону на чашку чаю по его приглашенію. Онъ хотѣлъ, чтобы я помогъ ему опредѣлить любопытную стоножку, которую онъ купилъ у какого-то негра въ Бриджтоунѣ. Мы вмѣстѣ порѣшили, что это прекрасный экземпляръ Scolopendra angulata, вѣроятно, привезенный на какомъ-нибудь кораблѣ изъ Тринидада. Миссъ Берта разливала чай.

Общій столъ, частью искренно, частью ради шутки, привѣтствовалъ эти слова. Потомъ раздался громкій крикъ: "Мальчикъ!" и явившійся негръ получилъ приказаніе принести пуншъ и горькой водки восьми или девяти офицерамъ.

-- Она была красивѣе, чѣмъ когда-либо, продолжалъ старый майоръ съ иронической улыбкой: -- и непремѣнно хотѣла показать мнѣ маленькаго ребенка -- jobsonius recentissvnius. Увѣряю васъ, Гренвиль, что она обращалась съ малюткой, какъ настоящая мать. Что касается до меня, однако, то мнѣ интереснѣе было опредѣлять стоножку.

Гренвиль снова застоналъ.

-- Но знаете ли что, прибавилъ майоръ:-- въ логовищѣ Джобсона разладъ. Миссъ Берта, поднявъ ребенка, спросила у меня: какъ вы думаете назовутъ его, майоръ Барклей? Я отвѣчалъ: "Конечно, Артуромъ". Джобсонъ закрылъ глаза, а мистрисъ Джобсонъ бросила на меня молніеносный взглядъ. "Нѣтъ, Тадсусомъ", воскликнула миссъ Берта, искоса посматривая на мистрисъ Джобсонъ, лежавшую на кушеткѣ въ великолѣпномъ чепцѣ и бѣломъ платьѣ.-- Такъ звали одного моего знатнаго родственника, замѣтила мнѣ строго мистрисъ Джобсонъ, потому что я не могъ удержаться отъ улыбки: -- графа фонъ-Стифкина, моего прапрадѣда.

Старикъ Барклей удачно передразнилъ тонъ и манеры мистрисъ Джобсонъ, что вызвало громкій смѣхъ, хотя эта почтенная дама пользовалась общимъ сочувствіемъ.

-- Я увѣренъ, что у нихъ будетъ исторія изъ-за этого имени, прибавилъ майоръ.

-- И вы подольете масла къ огню, замѣтилъ его собратъ по инженерному ремеслу, капитанъ Брумголъ, который одинъ, казалось, не смаковалъ разсказа майора.

-- Та...де..усъ, чортъ возьми! воскликнулъ Гренвиль, задумчиво подергивая свои усы и смотря на потолокъ:-- вѣдь онъ будетъ ея племянникомъ!

-- Вотъ необычайное открытіе! сказалъ Брумголъ:-- посмотрите, что значитъ поговорить съ ученымъ человѣкомъ. Гренвиль дошелъ до поразительнаго вывода, что сынъ брата племянникъ.

-- Вамъ хорошо смѣяться, прибавилъ Гренвиль: -- но Берта очень хорошенькое имя, а Та...де-усъ... чрезвычайно непріятное.

-- А вамъ-то какое до этого дѣло? воскликнулъ Эгертонъ Брумголъ съ большимъ жаромъ, оправдываемымъ обстоятельства:-- онъ не вашъ племянникъ.

-- Но онъ можетъ сдѣлаться его племянникомъ, сказалъ Барклей, передразнивая такъ ловко тонъ и голосъ Гренвиля, что всѣ разсмѣялись.

Прежде чѣмъ Гренвиль успѣлъ отвѣтить, одинъ изъ молодыхъ офицеровъ громко вскрикнулъ и всѣ бросились на веранду. Экипажъ лэди Пилькинтонъ выѣзжалъ изъ-за угла и въ немъ сидѣла, вмѣсто жены доктора, миссъ Берта, въ бѣломъ кисейномъ платьѣ и прелестной шляпкѣ изъ итальянской соломы съ широкими полями, украшенной однимъ страусовымъ перомъ и легкимъ, развѣвающимся по вѣтру вуалемъ. Въ рукахъ у нея былъ изящный розовый шелковый зонтикъ, по послѣдней лондонской модѣ, составлявшій украшеніе ея не очень разнообразнаго туалета. Она была немного блѣдна, но глаза ея засверкали и лицо покрылось румянцемъ, когда, поднявъ глаза, она поклонилась офицерамъ, которые, снявъ шляпы, преклонили головы съ почтительнымъ восторгомъ. Они молча слѣдили за фаэтономъ, пока онъ исчезъ за казармами.

-- Чортъ возьми! воскликнулъ Гренвиль и, не объясняя смысла этого восклицанія, онъ бросилъ на полъ шляпу и опустился снова на стулъ.-- Эй, мальчикъ!

-- Что прикажете, сэръ?

-- Горькой водки! Большую рюмку.

-- Ха, ха, ха, произнесъ Трименгэръ, адъютантъ генерала:-- бѣдный юноша! вы желаете горькаго, потому что сладкое вамъ не дается!

Гренвиль принялъ видъ, что онъ обидѣлся, и ничего не отвѣчалъ.

Здѣсь кстати сказать два слова объ этой личности. Благородный Эдгаръ де-Понсонби, Иденъ Гренвиль былъ младшій сынъ лорда Рибенгола, владѣльца Рибенгола въ Іоркширѣ и другихъ многочисленныхъ помѣстій, а главное, угольныхъ копей въ Баллокъ-Чезѣ. Этотъ уголь успѣшно поддерживалъ блескъ благороднаго рода, который, благодаря расточительности двухъ или трехъ поколѣній, едва не омрачился раззореніемъ и банкротствомъ. Но когда, внѣ всякаго участья владѣльцевъ, двѣ или три маленькія фермы оказались стоящими надъ жилой чернаго брилліанта, родовой гербъ просіялъ, и съ тѣхъ поръ заблестѣлъ новымъ блескомъ. Мистеръ Иденъ Гренвиль, бывшій, подобно отцу, консерваторомъ, обыкновенно утверждалъ, что находка подобныхъ сокровищъ въ старинныхъ аристократическихъ помѣстьяхъ была прямымъ доказательствомъ, что Привидѣніе стояло за аристократовъ. Эта истина доказывается исторіей многихъ древнихъ англійскихъ родовъ, и потому, въ виду фактовъ, врядъ ли ее можно оспаривать. Лордъ Гибенголъ засѣдалъ въ Верхней Палатѣ, а старшій сынъ его, отличавшійся высшей способностью подавать голосъ, былъ членомъ Палаты Общинъ, гдѣ онъ ежедневно пожималъ руки полдюжинѣ родственниковъ, также депутатовъ. Его второй сынъ былъ пасторомъ и имѣлъ одно изъ самыхъ доходныхъ мѣстъ. Третій сынъ былъ майоромъ 159-го линейнаго полка. Онъ достигъ этого чина, хотя имѣлъ не болѣе тридцати-пяти лѣтъ отъ роду, способами, извѣстными только тѣмъ лицамъ, которыя имѣютъ руку въ главномъ штабѣ.

Вся англійская армія единогласно знаетъ, что ея главный штабъ -- самый блестящій и прозрачный обманъ на свѣтѣ. Спеціальныя части войскъ, которыя главный штабъ всячески унижаетъ передъ другими частями арміи, гдѣ менѣе требуется умственныхъ способностей, смотрятъ на него, какъ на главу привилегированной системы фаворитизма и касты. Вокругъ него собираются веселыя бабочки богатаго двора, и онъ часто питаетъ ихъ подслащенной ложью военной чести, безъ всякой подкладки военнаго знанія. Это центръ произвола, съ каждымъ днемъ все усиливающагося и попирающаго немногія еще оставшіяся почетныя права офицеровъ, независимость которыхъ немыслима, если они не имѣютъ протекціи. Даже въ настоящее время никто не смѣетъ сдѣлать что-нибудь противъ этихъ аристократическихъ любимчиковъ главнаго штаба, не заслуживъ строгаго выговора или даже примѣрнаго наказанія, и компетентные люди говорятъ, что эти баловни судьбы не пользуются той строгой справедливостью, съ которою военный законъ относится къ плебеямъ. Въ главномъ штабѣ каста очень укрѣпилась, благодаря покровительству королевской власти. Но это положеніе дѣлъ должно быть уничтожено энергичной реформой, и будемъ надѣяться, что при этомъ ни мало не поколеблются основы власти.

Майоръ Эдгаръ де-Понсонби, Иденъ Гренвиль, одинъ изъ тѣхъ многихъ, которые извлекали пользу изъ того факта, что у нихъ родственники "имѣли руки въ главномъ штабѣ". Существованіе этой фразы въ арміи свободнаго государства, быть можетъ, само по себѣ составляетъ уже двусмысленный фактъ. Но Гренвиль не могъ жаловаться на то, что главнокомандующій открылъ въ немъ такія способности, которыхъ не могли подмѣтить самые близкіе друзья этого молодого офицера.

По внѣшности, майоръ Гренвиль не былъ образцемъ воина. Небольшого роста и худощавый, онъ отличался журавлиными ногами. Его талія скорѣе была прилична для женскаго корсета, чѣмъ для портупеи и сабли. Его маленькія руки, ни по длинѣ, ни по силѣ, не обѣщали большого успѣха въ обращеніи съ оружіемъ. Впрочемъ, ему надо было отдать справедливость, онъ былъ храбрый офицеръ и повелъ бы отчаянную аттаку съ такимъ энтузіазмомъ, на какой онъ только былъ способенъ. По его собственному выраженію, онъ былъ дамскій кавалеръ. Его лицо, походившее скорѣе на куклу, чѣмъ на человѣка, не было уродливо, хотя его полускрывали темные шелковистые усы и баки. Онъ отличался очень приличными, но афектированными манерами, и, несмотря на энтузіазмъ, воспламенявшій его относительно женщинъ, онъ держался очень низменнаго и чувственнаго взгляда на нихъ. Первыя побѣды, одержанныя имъ надъ женскими сердцами, имѣли своей ареной людскую лорда, а потому его взглядъ на женщинъ былъ основанъ на практическомъ знакомствѣ съ горничными. Къ несчастію, во многихъ случаяхъ онъ нашелъ на опытѣ, что это мѣрило было совершенно подходящее, и естественнымъ послѣдствіемъ этого былъ тотъ фактъ, что Гренвиль полагалъ, что онъ совершенно заслуживалъ названіе "джентльмэна" за то только, что нерѣдко ощущалъ сантиментальный энтузіазмъ къ прекрасному полу. Но въ корнѣ этого чувства лежало фальшивое и далеко недостойное настоящаго джентльмэна волокитство, грубое, пошлое, поверхностное рыцарство среднихъ вѣковъ и эпохи Стюартовъ, которое одинаково восторгалось внѣшнимъ блескомъ и внутреннимъ развратомъ Боккачіо, Брантома или Граммона.

Между тѣмъ лэди Пилькинтонъ и миссъ Берта весело болтали, покачиваясь въ фаэтонѣ, который быстро катился по ровной твердой дорогѣ. Они выѣхали за городъ. Тамъ и сямъ виднѣлись небольшія рощи или густой кустарникъ, но большая часть страны была покрыта сахарными плантаціями, которыхъ не защищали даже изгороди. Въ одномъ мѣстѣ виднѣлась роскошная, граціозная зелень сахарнаго тростника, въ другомъ тянулась полоса черной земли, на которой негры и преимущественно негритянки поднимали матыками извѣстковую подпочву для новыхъ всходовъ. Они проѣзжали то мимо старомодныхъ, основательно выстроенныхъ домовъ съ итальянскими фасадами и громадными гербами надъ парадной дверью или входомъ въ конюшню, то мимо представлявшихъ разительный контрастъ съ этими богатыми жилищами рядовъ маленькихъ мазанокъ, обитаемыхъ неграми и вокругъ которыхъ кишѣли цѣлыя арміи чернокожихъ дѣтей, дѣтей безъ воспитанія, и безъ всякихъ надеждъ въ жизни, кромѣ проявленія животнаго инстинкта, сдерживаемаго патріархальной дисциплиной, и лѣниваго труда, для поддержки души въ тѣлѣ. И однако эти дѣти смѣялись, пѣли и играли; по временамъ, среди нихъ показывались сѣдые старики, которые, казалось, только что вываляли свои черныя головы въ плантаціи хлопка, зрѣлыя матроны или граціозныя темнобурыя дѣвушки, которыя съ улыбкой скалили свои блестящіе зубы на пролетавшій мимо блестящій экипажъ.

-- Кстати, Берта, сказала вдругъ лэди Пилькинтонъ, смахивая бичемъ крупную муху со спины одной изъ лошадей: -- Маріанна просила меня и сэра Вильяма быть крестной матерью и крестнымъ отцомъ ея ребенка, надѣлавшаго столько шума въ горнизонѣ своимъ появленіемъ на свѣтъ. Но она мнѣ не сказала, какъ его назовутъ.

-- Тадеусъ, отвѣчала рѣшительно миссъ Берта.

-- Тадеусъ! воскликнула милэди.-- Боже мой, какой ужасъ! Что это значитъ? Вѣдь докторъ Джобсонъ не тайный диссентеръ, хотя я всегда подозрѣвала его наклонность къ мнѣніямъ Нижней Церкви.

-- О, нѣтъ, лэди Пилькинтонъ. Отчего вамъ вошла въ голову такая мысль?

-- Тадеусъ звучитъ такъ странно, точно методистское имя! отвѣчала милэди:-- Тадеусъ? Да это имя погубитъ бѣднаго ребенка. Ну, скажите сами, возможенъ ли генералъ-лейтенантъ Тадеусъ Джобсонъ? Нѣтъ, единственно открытая для него карьера будетъ карьера методистскаго пастора.

-- Пожалуйста, милая лэди Пилькинтонъ, не будемъ объ этомъ говорить. Я не могу слышать этого страшнаго имени. И какой прекрасный ребенокъ! Это имя предка Маріанны, графа...

-- Фонъ-Стифкина! О, я знаю исторію этой старой муміи. Я ненавижу фонъ-Стифкина. Маріанна всегда кормитъ своихъ друзей этимъ подогрѣтымъ кушаньемъ. Я до сихъ поръ принимала это за безвредную слабость -- вѣдь всѣ мы имѣемъ слабости и часто очень вредныя -- но теперь я позволю себѣ сказать Маріаннѣ, что она доходитъ до безумія, совершенно нечестиваго. Она портитъ всю будущность ребенка изъ глупой фантазіи.

-- Какъ бы я желала, чтобъ вы уговорили ее перемѣнить ея намѣреніе, воскликнула Берта.-- Я увѣрена, что Артуру ненавистно это имя. Оно такое чудовищное! Но онъ такъ добръ и...

-- Такой баранъ, прибавила рѣзко милэди.-- Ну, не обижайтесь, я не могу видѣть добрыхъ дураковъ. Они поворачиваютъ всю мою внутренность. Я люблю, чтобъ мужчина былъ мужчиной.

Вѣроятно, лэди Пилькинтонъ говорила совершенно искренно, хотя весь свѣтъ могъ засвидѣтельствовать, что ея мужъ, генералъ, командовалъ вездѣ, кромѣ своего домашняго очага. Женщины энергичныя и съ сильной волей не могутъ терпѣливо переносить человѣка, который не въ состояніи завоевать ихъ уваженія и, какъ бы неограниченно онѣ ни царили у себя дома, онѣ ненавидятъ мужчинъ, подчиняющихся женскому вліянію. Это парадоксъ, но совершенно справедливый. Лэди Пилькинтонъ, отличаясь самымъ повелительнымъ правомъ, мало уважала людей слабыхъ, податливыхъ. Однако, несмотря на это, она любила доктора Джобсона и считала его настоящимъ джентльмэномъ, что означало въ ея глазахъ образецъ человѣческаго достоинства.

-- Право, онъ не могъ сдѣлать иначе, сказала Берта, считая необходимымъ защитить брата:-- Маріанна была такъ слаба, и онъ не могъ пойти противъ нея.

-- Пустяки, Берта, вы ничего не понимаете. Какъ можно назвать сына чудовищнымъ именемъ Тадеуса только потому, что жена капризничаетъ. А еслибъ она вздумала дать сыну имя Навуходоносора или Магаршадалгашбаза?..

Берта засмѣялась.

-- Онъ согласился бы, еслибъ думалъ, что это успокоитъ больную.

-- Ну! воскликнула лэди Пилькинтонъ и вдругъ умолкла, прикусивъ себѣ языкъ и ударивъ бичемъ по лошадямъ.

Она была по природѣ очень вспыльчива, но умѣла себя сдерживать. Поэтому, она тотчасъ перемѣнила разговоръ.

-- А гдѣ вы, Берта, жили все это время? спросила она: -- я только что подумала объ этомъ. У васъ, вѣроятно, очень тѣспо.

-- О! отвѣчала Берта, слегка покраснѣвъ:-- майоръ Гренвиль очень любезно уступилъ мнѣ свою комнату и мнѣ очень удобно въ ней. Но еслибъ вы только знали, какая это смѣшная комната!

И молодая дѣвушка, широко откривъ глаза, взглянула на лэди Пилькинтонъ, которая засмѣялась.

-- Я знаю. Вездѣ разбросаны трубки, глиняныя кружки, разбитыя чаши для пунша, портреты балетныхъ танцовщицъ, охотничьи картины и десятки французскихъ романовъ. Нѣтъ, Берта, такая комната вамъ не годится. Вы переѣдете ко мнѣ и останетесь у меня, пока докторъ найдетъ новую квартиру или какъ нибудь удобнѣе устроится. А маленькаго офицерчика мы вернемъ къ его пенатамъ;

-- Нѣтъ, это невозможно, лэди Пилькинтонъ, отвѣчала Берта съ страннымъ оживленіемъ: -- увѣряю васъ, мнѣ очень хорошо въ его комнатѣ, и онъ очень добрый. Онъ предложилъ брату держать его комнату хоть шесть мѣсяцевъ.

Лэди Пилькинтонъ посмотрѣла искоса на молодую дѣвушку.

-- Вашъ братъ можетъ держать комнату Гренвиля сколько ему угодно, сказала она: -- но вы переѣдете ко мнѣ. Да вернемся сейчасъ къ вамъ и устроимъ это дѣло.

Въ тоже мгновеніе, она повернула лошадей и твердая рѣшимость, выражавшаяся въ каждой чертѣ ея лица, ясно доказывала. что еслибъ докторъ Джобсонъ разъ въ жизни вздумалъ оказать сопротивленіе, то оно было бы совершенно безполезнымъ. Берта молчала, но ей было неловко. Молодая, неопытная и несвѣдущая въ наукѣ свѣтскихъ приличій, она не могла поспѣвать за быстрой дѣятельностью ума ея великосвѣтской собесѣдницы. Какъ могла она въ своемъ легкомысленномъ умишкѣ отгадать цѣли, которыми руководствовалась такая ловкая, хитрая и опытная женщина, какъ лэди Пилькинтонъ. Быть можетъ, послѣдняя, съ своей стороны, не вполнѣ постигала, что Берта была не въ состояніи въ своей простотѣ придти къ тому убѣжденію, что ей не слѣдовало ощущать хотя бы самое слабое чувство благодарности къ мистеру Гренвилю. Въ концѣ концовъ, научая молодежь избѣгать зло, часто научаешь ихъ тому, что такое это зло. Въ этомъ и заключается главная опасность католической исповѣди.

Не было на свѣтѣ болѣе зоркаго наблюдателя, чѣмъ лэди Пилькинтонъ. Благодаря своимъ тонкимъ, постоянно напряженнымъ нервамъ, она инстинктивно видѣла и понимала все, что происходило вокругъ нея. Она точно измѣрила характеръ каждаго офицера въ гарнизонѣ и ей были до мелочей извѣстны всѣ мысли и привычки каждаго изъ нихъ. Вы сказали бы о ней: "Она слишкомъ умна, она знаетъ слишкомъ много". Но въ сущности, она знала мало, а только сознавала много. Ея умъ инстинктивно обхватывалъ многіе предметы, практически ей незнакомые и на которые она смотрѣла простымъ взглядомъ, какъ докторъ на разсѣкаемый имъ трупъ. По вашему мнѣнію, вѣроятно, такое знаніе всего не могло не осквернить ея ума. Но это несправедливо; лэди Пилькинтонъ, вполнѣ свѣтская женщина, была одной изъ тѣхъ, правда, рѣдкихъ женщинъ, которыя, вращаясь постоянно среди легкомысленныхъ и развратныхъ молодыхъ людей, оставалась чистой, незапятнанной и имѣла на нихъ самое благодѣтельное вліяніе. Многихъ юношей она брала за руку и не обнаруживая имъ, какъ хорошо она знала жизнь и внутреннія побужденія, мало по малу развивала и укрѣпляла въ нихъ хорошую сторону ихъ отуманенной на время, но въ сущности, доброй натуры.

Что касается Берты, то она чувствовала себя теперь въ неловкомъ положеніи не отъ туманнаго взгляда на свѣтское приличіе, но совершенно отъ другой причины. Ее мучила простая, естественная гордость. Ея отецъ былъ не богатъ и дома пришлось перенести не мало лишеній, чтобъ дать ей возможность съѣздить въ Вест-Индію. Но ея маленькій гардеробъ былъ все-таки очень недостаточенъ, хотя она очень искусно изворачивалась старыми тряпками. Не трудно было съ помощью модистки, а главное своего личнаго труда устроить отъ времени до времени для бала или обѣда прелестный туалетъ. Но такъ невозможно будетъ поступать въ роскошномъ домѣ лэди Пилькинтонъ, при условіяхъ открытой тропической жизни, при ея модной горничной, горничной ея горничной и такъ далѣе. Вотъ почему сердце молодой дѣвушки тревожно билось во время возвращенія домой, и она отвѣчала почти наугадъ на любезные вопросы милэди, которая какъ будто ничего не замѣчала. По дорогѣ, онѣ встрѣтили двухъ или трехъ офицеровъ, которые, по странной случайности, выбрали мѣстомъ своей прогулки ту дорогу, по которой проѣхала жена генерала. Достигнувъ казармъ, она ловко обошла мистрисъ Джобсонъ. Послѣдняя, не желая, чтобъ ею командовали, выказала нѣкоторое сопротивленіе, но лэди Пилькинтонъ рѣзко, по военному, объявила, что если жена доктора не отпуститъ къ ней Берты, то она откажется крестить человѣческое существо съ такимъ страннымъ именемъ, какъ Тадеусъ.

-- Конечно, такъ назывались великіе люди, Маріанна, прибавила она:-- и между прочимъ добрый старый графъ фонъ-Стифкинъ, о которомъ вы говорите такъ много: но вѣдь, право, это имя очень уродливое! И оно такъ пахнетъ диссентерами!.. Но, милая Маріанна... не тревожьтесь... оно звучитъ какъ-то церковно и вы, вѣроятно, сдѣлаете его пасторомъ... Да, да, это будетъ слава... достопочтенный Тадеусъ Джобсонъ! Онъ, вѣроятно, дойдетъ и до епископа. Я съ вами согласна, это прекрасное имя для вашего малютки. Слава Богу! я никогда не имѣла тяжелой заботы пріискать имя ребенку.

Произнеся послѣднія слова, она слегка вздохнула, потомъ зѣвнула и продолжала:

-- Ну, вѣдь дѣло о Бертѣ рѣшено, не правда ли? Она сейчасъ же поѣдетъ со мною? Мы обѣдаемъ черезъ часъ. Это бѣлое платье съ цвѣткомъ въ корсажѣ будетъ отлично. Моргалъ принесетъ вамъ цѣлую корзинку цвѣтовъ. Я вамъ дамъ двадцать минутъ, чтобъ собрать ваши вещи. Ну, бѣгите скорѣе въ свою комнату, а я поболтаю пока съ Маріанной.

Такимъ образомъ, Берта, полудовольная, полувстревоженная, ушла въ комнату Гренвиля и собрала свой скудный гардеробъ. Спустя часъ, она сидѣла за обѣденнымъ столомъ по правую руку генерала. Слѣва отъ нея сидѣлъ майоръ Лофтусъ, секретарь генерала, а напротивъ Тременгэръ, его веселый адъютантъ. Ложась спать въ этотъ день, она не могла не сознаться, что никогда въ жизни не проводила такого пріятнаго и блестящаго вечера.

IV.

Гроши.

Однажды передъ обѣдомъ, въ соборной церкви произошли крестины маленькаго Джобсона. Воспріемниками были сэръ Вильямъ и лэди Пилькинтонъ.

Въ тѣ времена, изобрѣтательность находилась еще въ младенчествѣ и паровая машина была, подобно Джобсону, неразвитой силой; поэтому, не были еще извѣстны резинковые рожки, а употреблялись только серебряные. Подобное питательное орудіе поднесъ генералъ своему крестнику, и оно послужило на пользу нетолько самому Тадеусу Джобсону, но въ послѣдствіи и всѣмъ его дѣтямъ, тогда какъ современныхъ резинковыхъ рожковъ не хватаетъ и одному ребенку. Такъ измельчалъ свѣтъ съ его великими открытіями, либеральными идеями и научнымъ прогрессомъ; но кто бы рѣшился сказать, что лучше было бы жить на свѣтѣ, еслибъ вернуть назадъ доброе старое время?

О Тадеусѣ, рожденномъ и окрещенномъ по всѣмъ правиламъ. даже получившемъ серебряный рожокъ, составлявшій его единственное достояніе, теперь почти нечего сказать. Излишне распространяться о томъ, какъ онъ лежалъ, открывъ глаза, и съ удивленіемъ смотрѣлъ на широкое темнокожее лицо Шебы и какія невѣдомыя, ничѣмъ не выражавшіяся мысли бродили въ его умѣ. Для истинныхъ философовъ и ученыхъ, которые съ любовью стараются проникнуть въ тайны нетолько блестящихъ звѣздъ, но и подобныхъ неразвитыхъ дѣтскихъ душъ, быть можетъ, были бы интересны наши усилія описать вѣроятную исторію нѣмой, но не лишенной идей и чувствъ жизни или лучше зародыша жизни. Но для большинства, младенецъ Тадеусъ -- маленькое непріятное, кричащее, зубы прорѣзывающее животное. Поэтому пусть его ростетъ подъ присмотромъ черной Шебы, уродливое лицо которой было ему пріятнѣе всякаго другого, а темнокожее плечо мягче всякой подушки. Пока же онъ, не умѣя считать дней и отличать ихъ отъ ночей, мало по малу просыпался къ сознанію, случились событія, имѣвшія значительное вліяніе на его жизнь и характеръ. Мы теперь и перейдемъ къ разсказу объ этихъ событіяхъ.

Миссъ Берта помѣстилась болѣе, чѣмъ удобно, въ домѣ лэди Пилькинтонъ. Послѣдняя, нисколько не вторгаясь въ ея тайны, быстро привела въ извѣстность ея скудныя средства и отгадала тревожившія ее заботы. Два дня спустя послѣ того, какъ Берта помѣстилась въ хорошенькой комнатѣ, довольно большой и высокой, съ прохладнымъ матомъ на полу и красивой мебелью изъ краснаго дерева, лэди Пилькинтонъ безцеремонно вошла въ дверь, держа въ рукахъ кусокъ блестящей розовой шелковой матеріи.

-- Посмотрите, Берта, сказала она:-- я получила по почтѣ новые туалеты и мои глупые агенты прислали мнѣ розовое платье. Я терпѣть не могу розовый цвѣтъ и онъ ко мнѣ совершенно нейдетъ. Но я люблю его на другихъ и онъ къ вамъ отлично пойдетъ, взгляните.

И милэди бросила кусокъ матеріи на плечи Берты, которая въ эту минуту стояла въ одной юпкѣ передъ зеркаломъ. Одного поспѣшнаго взгляда было достаточно Бертѣ, чтобъ убѣдиться въ справедливости словъ лэди Пилькинтонъ и глаза ея заблестѣли, но только на минуту. Потомъ, лицо ея мгновенно омрачилось и, сбросивъ съ себя шелковую матерію, она отвѣчала:

-- Это платье прелестно... но, лэди Пилькинтонъ... мой братъ не можетъ позволить себѣ такого расхода.

Щеки ея покрылись румянцемъ при этомъ сознаніи.

-- Милая Берта, сказала милэди, поцѣловавъ ее: -- никогда не говорите о деньгахъ. Это неприлично. Неужели вы думате, глупый котенокъ, что я могу войти въ коммерческую сдѣлку съ вами или съ вашимъ братомъ? Пустяки. Вы теперь мое дитя, и я должна бросить это платье, если кто-нибудь не согласится носить его. А у меня есть маленькое, хорошенькое созданье, на которомъ оно будетъ прелестно. Морганъ скроитъ и сошьетъ вамъ его. Это дѣло рѣшенное. Вы надѣнете его на губернаторскій балъ.

Берта отвернулась отъ шелковаго платья и, смотря прямо въ глаза лэди Пилькинтонъ, промолвила:

-- Какъ вы добры, что подумали обо мнѣ! Но я не могу его принять.

-- Я не терплю но, и дѣло кончено.

-- Нѣтъ, пожалуйста, лэди Пилькинтонъ, воскликнула Берта, всплеснувъ руками: -- я не умѣю высказать то, что хочу... но, право, я не могу взять отъ васъ платья.

Жена генерала прикусила губу и зорко посмотрѣла на молодую дѣвушку, глаза которой горѣли. Говорило ли въ ней истинное чувство или напускное? Она ждала, что скажетъ Берта далѣе.

-- Я желала бы поѣхать на балъ въ моемъ бѣломъ фуляровомъ платьѣ, то есть, если я могу поѣхать съ вами, лэди Пилькинтонъ, въ такомъ бѣдномъ платьѣ. А если нѣтъ, то я лучше возвращусь къ брату.

И слезы показались на глазахъ молодой дѣвушки. На лицѣ лэди Пилькинтонъ, которое немного отуманилось, тотчасъ показалась улыбка. Она бросила матерію на постель и обняла Берту.

-- О, гордая, дерзкая англичаночка! воскликнула она, цѣлуя ее: -- дѣлайте, какъ хотите, но позвольте мнѣ дать вамъ совѣтъ. Никогда не питайте подозрѣній -- это очень нездорово. Я не имѣла никакой задней мысли... а была только рада, что ошибка моихъ агентовъ дозволяла мнѣ соединить двѣ красоты -- шелковую и живую. Но теперь, вы не получите этого платья. Я продамъ его Маріаннѣ за полъ цѣны. А вы отдайте ваше хорошенькое бѣлое фуляровое платье Морганѣ, она его устроитъ къ балу. Не забывайте, что это первый балъ во всемъ году.

Дѣйствительно Морганъ, горничная лэди Пилькинтонъ, взяла это простенькое платье, но когда, черезъ нѣсколько дней, она принесла его обратно, то оно такъ преобразилось, что Берта его не узнала. Прелестный розовый шелковый корсажъ замѣнилъ прежній и прекрасные французскіе цвѣты украшали юпку. Что же было дѣлать Бертѣ? Она его примѣрила, полудовольная, полуразсерженная, и даже тихая Морганъ не могла удержаться отъ восторженнаго, восклицанія, видя какъ удалась ея работа.

V.

Губернаторскій балъ.

Балъ у губернатора долженъ былъ затмить всѣ самыя блестящія празднества, когда либо данныя въ Барбадосѣ. А это было не легко, такъ какъ въ Барбадосѣ, со времени его развитія, какъ громадной плантаціи, происходило много великолѣпныхъ и очень дорогихъ торжествъ. Въ предъидущемъ году, лэди Пилькинтонъ одержала побѣду надъ всѣми своими соперницами, давъ балъ, поразительный по блеску. Этотъ успѣхъ жени генерала имѣлъ такое вліяніе на губернаторшу, мистрисъ Синклеръ, что она рѣшилась заткнуть ее за поясъ въ этомъ году. Не имѣя сама никакого титула, она была просто женою работящаго чиновника, счастливо шедшаго по службѣ, но чувствовала, что не могла дозволить, чтобы кто-нибудь затмилъ ее въ той сферѣ, гдѣ она должна была царить надъ всѣми. Верховное величіе короля отражалось, хотя и очень слабо, въ особѣ мистера Синклера, и его жена не могла допустить, чтобъ звѣзды меньшаго достоинства блестѣли лучезарнѣе ея. Поэтому, вся изобрѣтательность доброй женщины и всѣ средства колоніи были напряжены, чтобъ достигнуть такого эффекта, который заставилъ бы всѣхъ забыть прошлогодній балъ у жены генерала. Конечно, мистрисъ Синклеръ имѣла большое преимущество въ самомъ помѣщеніи. Губернаторской домъ былъ благородное зданіе съ большой лѣстницей, прекрасной столовой въ нижнемъ этажѣ и цѣлымъ рядомъ пріемныхъ комнатъ во второмъ, вполнѣ достойныхъ самаго аристократическаго жилища. Позади дома тянулся большой, отлично содержанный садъ. Старые плантаторы отличались аристократическими вкусами и привычками. Они гордились тѣмъ, что выстроили королевскому представителю самый большой и лучшій домъ во всей Вест-Индіи.

Къ этому великолѣпному зданію въ день бала устремились всѣ обитатели острова, имѣвшіе притязаніе принадлежать къ обществу, во всевозможныхъ экипажахъ: отъ красивыхъ старомодныхъ каретъ до странныхъ фургоновъ, влекомыхъ мулами. Садъ передъ домомъ былъ освѣщенъ фонарями, которые отлично горѣли въ тихой, невозмущаемой ни малѣйшимъ вѣтромъ атмосферѣ, несмотря на то, что вокругъ нихъ постоянно кружились различныя насѣкомыя. Гости, поднимаясь по широкой лѣстницѣ, уставленной великолѣпными растеніями, встрѣчали съ перваго шага поразительную картину. Блестяще разукрашенныя и освѣщенныя громадными канделябрами сѣни кишѣли черными лакеями, въ свѣтлыхъ ливреяхъ, и толпою офицеровъ, въ красныхъ мундирахъ, и дамъ, въ воздушныхъ туалетахъ. На верхней площадкѣ губернаторъ и мистрисъ Синклеръ принимали, стоя, своихъ гостей. Жара была нестерпимая, но на это, казалось, никто не обращалъ вниманія и ею только извинялась чрезвычайная легкость и décolletée дамскихъ нарядовъ, чѣмъ тропическія мошки очень ловко пользовались когда только успѣвали поймать своихъ жертвъ спокойными хоть на одну минуту. Изъ оконъ верхпяго этажа неслись звуки военной музыки и шумный говоръ.

Ровно въ десять часовъ къ подъѣзду подкатила великолѣпная карета генерала Пилькинтона, за которой слѣдовали въ болѣе скромномъ экипажѣ его секретарь и адъютантъ. Эти два плута воспользовались преимуществомъ, которое имъ доставляло ихъ общественное положеніе, и ангажировали миссъ Берту на два первые танца. Они, впрочемъ, простерли бы свою смѣлость далѣе и закабалили бы ее на весь вечеръ, еслибъ лэди Пилькинтонъ, съ веселой рѣзкостью, не прервала дальнѣйшіе переговоры, приказавъ имъ довольствоваться пріобрѣтеннымъ счастьемъ.

Лэди Пилькинтонъ вошла въ залу первая, подъ руку съ адъютантомъ, а генералъ слѣдовалъ позади съ Бертой, которая вся покраснѣла отъ этой неожиданной чести. Глаза всѣхъ невольно обратились на нее и общій гулъ восторженнаго удивленія пробѣжалъ среди всѣхъ присутствующихъ, особливо въ группѣ офицеровъ, которые, не обращая вниманія на мѣстныхъ красавицъ, сидѣвшихъ по стѣнамъ, нетерпѣливо ждали пріѣзда миссъ Джобсонъ.

Увидавъ ихъ, лэди Пилькинтонъ сдѣлала смѣлое фланговое движеніе и, оттѣснивъ такимъ образомъ легкую пѣхоту, она, съ помощью генерала, юмориста въ душѣ и съ удовольствіемъ оказавшаго содѣйствіе стратегическимъ талантамъ жены, помѣстила Берту на уголокъ дивана, рядомъ съ собою.

-- Ну, голубушка, сказала она взволнованной дѣвушкѣ: -- первая кадриль уже кончилась. Возьмите свой carnet и запишите первые два танца для нашихъ мальчиковъ (она всегда называла мальчиками своихъ домашнихъ офицеровъ); а вотъ идетъ еще мистеръ Брумголъ. Вы можете дать ему одинъ танецъ, но обѣщаете только восемь танцевъ, и то по одному каждому кавалеру.

Не успѣла она произнести этихъ словъ, какъ любезный инженеръ подошелъ къ Бертѣ, а за нимъ показался Гренвиль, пробиравшійся съ трудомъ сквозь толпу. Загорѣлое, мужественное лицо капитана Брумгола сіяло побѣдоносной улыбкой; онъ почтительно поклонился лэди Пилькинтонъ и сказалъ ей нѣсколько словъ прежде, чѣмъ пожать бѣлую перчатку Берты и ангажировать ее. Лэди Пилькинтонъ одобрительно улыбнулась, когда молодая дѣвушка записала его имя для кадрили, но ея лицо приняло очень строгое выраженіе, когда юный офицеръ сказалъ, что имѣетъ право на два танца.

-- Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Брумголъ, произнесла она:-- надо быть справедливымъ. Вотъ идетъ Гренвиль. Но зачѣмъ, я, право, ужь не знаю. Неужели вы хотитете ангажировать такую старуху, какъ я, мистеръ Гренвиль? Ну, такъ и быть. Я окажу вамъ эту честь.

Гренвиль поклонился съ принужденнымъ смѣхомъ.

-- Я танцую вторую кадриль съ его превосходительствомъ, мистеръ Гренвиль, а слѣдующую съ вами. Запишите имя. Вы, кажется, знакомы съ миссъ Джобсонъ?

-- Конечно; здравствуйте миссъ Джобсонъ, отвѣчалъ юный офицеръ:-- знакомъ ли я съ миссъ Джобсонъ? Да вы шутите, лэди Пилькинтонъ! Ха, ха, ха! Развѣ вы не знаете... что, къ моему величайшему счастью, миссъ Джобсонъ пользуется...

-- Вашимъ уваженіемъ, прибавила она:-- конечно, я это знаю. Ну, если вы хотите ее ангажировать, то я позволю записать васъ на одинъ танецъ, не болѣе. Но вотъ Тременхэръ идетъ за нею. А вы не забывайте, что я танцую съ вами третью кадриль, иначе я отдамъ васъ подъ судъ. Подождите, мистеръ Гренвиль! вашу руку, и проводите меня къ старой мистриссъ Траттонъ. Я давно не видала ее.

Берта пошла танцовать, получивъ строгій приказъ возвратиться на то же мѣсто. Когда она явилась обратно, то братъ ея болталъ съ лэди Пилькинтонъ; на красивомъ лицѣ его играла добродушная улыбка и вся его фигура дышала той нѣжной симпатіей, которую онъ выказывалъ каждой женщинѣ, на какой бы ступени она ни стояла. Онъ съ восторженнымъ удивленіемъ и гордостью посмотрѣлъ на свою сестру, въ ея великолѣпномъ платьѣ, а потомъ бросилъ полудовольный, полувопросительный взглядъ на лэди Пилькинтонъ. Эта хитрая женщина поняла его мысли и поднесла палецъ ко рту въ знакъ молчанія. Онъ повиновался.

-- Послушайте, сказала она: -- нагнитесь ко мнѣ, докторъ Джобсонъ. Она сегодня вечеромъ такъ прелестна, что даже опасно. Вы, вѣроятно, останетесь не долго, но пока вы здѣсь, не спускайте съ нея глазъ.

-- Я не уйду прежде васъ, отвѣтилъ онъ просто. И весь вечеръ Джобсонъ ходилъ взадъ и впередъ по заламъ, замѣчая съ гордостью и нѣкоторымъ опасеніемъ, что его сестра возбуждала всюду общій восторгъ.

Время шло; восемь танцевъ Берты окончились и всѣ направились въ столовую для ужина; тутъ лэди Пилькинтонъ приказала Джобсону взять сестру подъ свое покровительство, хотя Тременхэръ просилъ позволенія повести къ ужину царицу бала.

За ужиномъ счастье улыбнулось Эгертону Брумголу. Докторъ Джобсонъ былъ его другомъ. Открыто нарушая свой долгъ въ отношеніи толпившихся въ залѣ красавицъ, Брумголъ спокойно послѣдовалъ за братомъ и сестрою. Совершенно случайно толпа отдѣлила ихъ отъ избраннаго верхняго кружка, который окружалъ представителей королевской власти, а потому молодой инженеръ былъ въ состояніи сѣсть рядомъ съ Бертой. Конечно, его товарищи офицеры тотчасъ начали злословить о немъ изъ зависти. Лэди Пилькинтонъ, повидимому, не обратила на это никакого вниманія; Брумголъ стоялъ высоко въ ея мнѣніи. Зоркій ея глазъ не предвидѣлъ въ немъ никакихъ недостатковъ, кромѣ бѣдности, нѣкоторой доли гордости и чрезмѣрнаго ученаго педантства, потому что онъ былъ очень образованный человѣкъ и любилъ иногда выказать свое превосходство. Онъ провелъ двадцать очаровательныхъ минутъ подлѣ Берты; его сердце тревожно билось и все его существо лихорадочно дрожало при каждомъ звукѣ музыкальнаго голоса, при каждомъ застѣнчивомъ взглядѣ, брошенномъ на него. Она выпила только бокалъ шампанскаго, такъ какъ не любила вина, и обѣщала ему слѣдующій вальсъ, если лэди Пилькинтонъ не будетъ имѣть ничего противъ этого. Онъ же пилъ шампанское, какъ офицеръ, стаканами, опаражнивая каждый за ея здоровье, т. е. мысленно провозглашая этотъ тостъ. По совершенно иной причинѣ, маіоръ Гренвиль, на противоположномъ концѣ стола, пилъ такъ же безъ конца шампанское, бросая по временамъ мрачные взгляды на Берту и едва говоря съ сидѣвшей подлѣ него хорошенькой миссъ Бринзденъ изъ Шатомона, богатой креолкой. Многіе другіе молодые люди, не имѣвшіе счастья ни танцовать, ни говорить съ прелестной сестрой доктора, заглушали свое горе въ красномъ винѣ и другихъ болѣе крѣпкихъ напиткахъ.

По окончаніи ужина, Брумголъ, Берта и ея братъ пошли въ пустой павильонъ съ цвѣтами и растеніями, который былъ нарочно пристроенъ къ столовой. Молодые люди гуляли среди высокихъ папоротниковъ и цвѣтущихъ камелій въ какомъ-то очаровательномъ снѣ; ихъ думы сосредоточились въ ихъ глазахъ, а глаза были устремлены другъ на друга. Видя, что съ сестрою только Брумголъ, Джобсонъ сталъ спокойно осматривать растенія, съ чисто научной точки зрѣнія. Вдругъ послышался шелестъ платья. Мистриссъ Синклэръ торопливо вошла въ павильонъ, опираясь на руку Гренвиля.

-- О, Мистеръ Брумголъ! воскликнула она:-- наконецъ, я васъ нашла. Гдѣ вы были? Все общество требуетъ, чтобы вы намъ что-нибудь спѣли, прежде чѣмъ начнутся танцы. Пожалуйста, не откажите. Пойдемте, пойдемте.

Бѣдный Брумголъ свалился на прозаическую землю съ седьмого неба.

-- Но, мистриссъ Синклэръ, отвѣчалъ онъ:-- я ни мало не ожидалъ, я не приготовленъ.

-- Для импровизаціи никогда не готовятся, воскликнула губернаторша: -- если вы не согласитесь, капитанъ Брумголъ, то мы, право, подумаемъ, что вы готовитесь для своихъ импровизацій.

-- О! пожалуйста, мистеръ Брумголъ! произнесъ ему въ самое ухо прелестный голосокъ, и онъ почувствовалъ легкое прикосновеніе къ его рукѣ: -- спойте что-нибудь сантиментальное, а не смѣшное и мы всѣ будемъ вамъ очень благодарны.

Капитанъ Брумголъ не сопротивлялся болѣе. Онъ тотчасъ отдался всею душею импровизаціи, т. е. попыткѣ выразить въ музыкѣ и поэзіи то, что чувствовала его душа. Загорѣлое его лицо, черные блестящіе глаза и римскій носъ обнаруживали его отдаленное восточное происхожденіе. Иногда эта страстная сторона его натуры брала въ немъ верхъ надъ стойкимъ англійскимъ характеромъ. Въ настоящую минуту, онъ находился въ южномъ настроеніи. Подавъ руку мистриссъ Синклэръ, онъ пошелъ съ нею въ залу; всѣ черты его лица сіяли торжествомъ, сладость котораго онъ какъ будто заранѣе предвкушалъ. Только мгновенное облако омрачило его чело при видѣ, что Гренвиль предложилъ руку Бертѣ. Эти молодые офицеры были товарищи. Брумголъ воображалъ, что онъ открылъ въ Гренвилѣ нѣчто большее, чѣмъ легкомысліе -- гордый эгоизмъ и слабую нравственность. Поэтому, ему было непріятно видѣть бѣлую перчатку Берты на мундирѣ Гренвиля. Что касается самой Берты, то она не имѣла опредѣленной непріязни къ Гренвилю; онъ былъ очень добръ, предупредителенъ и любезенъ съ нею, т. е. насколько ему дозволяла его натура. Однако, въ эту минуту, она едва ли чувствовала, съ кѣмъ идетъ, такъ всецѣло ея мысли были заняты предстоявшей импровизаціей Брумгола. Она слышала его однажды и наивно высказала надежду, что онъ будетъ имѣть успѣхъ.

-- О, да, да, отвѣчалъ Гренвиль, смотря пристально на широкую спину импровизатора:-- конечно, да, миссъ Джобсонъ. Онъ никогда не дастъ осѣчки. Клянусь, я никогда не видалъ, чтобы онъ не успѣлъ въ чемъ-либо имъ предпринятомъ. У него ужасно много энергіи. Но неправда ли, какъ тутъ божественно?

-- Что? спросила Берта.

-- Все... музыка, вечеръ, публика, цвѣты, дамы... вы.

-- И вы, маіоръ Гренвиль! воскликнула Берта.

-- Ха, ха, ха! Очень хорошо. Вы меня ловко поддѣли. Но вотъ мы и пришли. Боже мой, лэди Пилькинтонъ! Тише! Слушайте!

Брумголъ сидѣлъ за фортепьяно, положивъ одну ногу на педаль. Правая рука быстро бѣгала по клавишамъ, а лѣвою онъ слегка проводилъ по лбу, словно стараясь слить источники поэзіи и мелодіи въ одинъ могучій потокъ. Онъ игралъ, откинувъ немного голову назадъ, въ спокойномъ, тихомъ созерцаніи.

-- Онъ точно видитъ ангела, произнесла Берта, а ничѣмъ не исправимый Гренвиль замѣтилъ:

-- Однако, онъ не смотритъ въ эту сторону.

Послѣ краткой прелюдіи, онъ пропѣлъ импровизованное стихотвореніе, дышавшее пламенной любовью и имѣвшее припѣвъ послѣ каждаго куплета:

"Будь моей, о, будь моей!

Моя жизнь, моя радость!"

Голосъ его звучалъ большей нѣжностью, силой и чувствомъ, чѣмъ обыкновенно. Въ комнатѣ царило мертвое молчаніе, и всѣ съ наслажденіемъ его слушали. Онъ не импровизировалъ музыки, но искусно подобралъ къ своимъ страстнымъ строфамъ старинный мотивъ трубадуровъ.

Окончивъ пѣніе, Брумголъ, среди всеобщихъ рукоплесканій, направился къ тому мѣсту, гдѣ стояла Берта. Онъ не слышалъ комплиментовъ, сыпавшихся на него со всѣхъ сторонъ; онъ видѣлъ только ея лицо и слышалъ только ея голосъ. Въ нихъ онъ видѣлъ свое истинное и настоящее торжество. Лэди Пилькинтонъ, посмотрѣвъ на него пристально, подумала, что она никогда не видала человѣка столь вдохновеннаго, какъ Брумголъ въ эту минуту, и, закрывъ на минуту глаза, не имѣла сердца помѣшать драмѣ, трагедіи или комедіи, разыгрывавшейся передъ нею. Молодые люди понеслись въ вихрѣ вальса, но едвали сознавая, гдѣ они, и что дѣлали. Но лэди Пилькинтонъ дозволила только одинъ вальсъ. У нея было строгое правило всегда уѣзжать съ бала тотчасъ послѣ ужина, и это правило было вполнѣ основательное. Въ тѣ времена еще чаще, чѣмъ теперь, публика на балахъ къ утру становилась буйной, часто совершенно неприличной.

Забавно было видѣть, какъ выходили изъ залы популярная генеральша и царица бала въ сопровожденіи толпы блестящихъ кавалеровъ, которые наперерывъ старались оказать молодой дѣвушкѣ хоть какую-нибудь мелкую услугу и заслужить ея улыбку.

По дорогѣ домой, генералъ задремалъ, прижавшись въ уголокъ, а лэди Пилькинтонъ читала нравоученія Бертѣ.

-- Злая чародѣйка, говорила она: -- сколько вы, сегодня обворожили бѣдной молодежи. Брумголъ совсѣмъ погибъ. Бѣдный Гренвиль тяжело раненъ, такъ же какъ Тременхэръ и мой милый Бобъ. Мнѣ придется за ними ухаживать. Но позвольте мнѣ вамъ сказать два слова. Брумголъ бѣденъ, какъ крыса; кромѣ жалованья, онъ ничего не имѣетъ. Гренвиль нищій-аристократъ, безъ всякаго сердца; ему надо жениться на аристрократкѣ или богатой плебейкѣ. Вы, моя милая Берта, не богаты. Мои мальчики не имѣютъ за душей ничего, кромѣ головы, и то не очень свѣтлой. Съ другой стороны, желтовато-зеленый юноша Фуллертонъ, который такъ пламенно хотѣлъ танцовать съ вами и съ которымъ вы поступили очень жестоко, единственный сынъ, наслѣдникъ десяти-тысячнаго дохода съ сахара, рома и денежнаго капитала.

-- О, лэди Пилькинтонъ!

-- Шш! шш! моя голубушка! Бываютъ вещи, о которыхъ лучше не говорить. Будьте умница. Держите всю молодежь на почтительномъ разстояніи. Барбадосъ не такое мѣсто, гдѣ бы вы могли найти себѣ жениха, слышите!

VI.

Нескромный молодой человѣкъ.

Никто не могъ упрекать лэди Пилькинтонъ за ея внимательно обдуманныя и преднамѣренно циничныя замѣчанія. Она очень полюбила простенькую, но далеко неглупую красотку, которая была такъ искренна и смѣла во всемъ, что касалось ея личнаго достоинства и гордой чести. Но чѣмъ глубже была привязанность генеральши къ молодой дѣвушкѣ, которая довѣрчиво льнула подъ ея покровительство, тѣмъ болѣе она сознавала опасности, окружавшія Берту, и опасеніе, чтобы не произошло какого-либо рокового столкновенія, благодаря ея чарующей прелести, мучительно терзало ее. Холодныя, рѣзкія слова неумолимо сыпались на Берту, но они не производили желаемаго дѣйствія. Безполезно было предостерегать ее на счетъ Гренвиля. Выказывая ему нѣкоторую долю благосклонности, она должна была сдерживать инстинктивное чувство, отталкивавшее ее отъ него. Но братъ ея былъ такъ обязанъ ему за любезную уступку ей своей комнаты, что она не могла быть не благодарною. Такимъ образомъ, преимущество, которымъ пользовался майоръ Гренвиль, было болѣе кажущимся, чѣмъ настоящимъ.

Что же касается Брумгола, то слова лэди Пилъкинтонъ были едва ли не напрасны. Берта Джобсонъ была сама дочерью бѣдныхъ родителей. Она привыкла къ многимъ ограниченіямъ самолюбія, къ мелкимъ экономіямъ и ежедневнымъ отказамъ въ самыхъ ничтожныхъ желаніяхъ. Поэтому, приличная бѣдность ее не пугала; она принадлежала не къ тѣмъ женщинамъ, которыя ослабѣваютъ и киснутъ отъ борьбы съ нуждой, а напротивъ, къ тѣмъ, которыя крѣпнутъ и борются съ лишеніями мужественно, энергично. Ея натура не могла почерствѣть и поблекнуть отъ житейскихъ треволненій, и, при выборѣ мужа, она ни за что не позволила бы сказать себѣ: "Я буду стараться, главное, обезпечить себѣ безбѣдное существованіе". Естественно, что замѣчанія лэди Пилькинтонъ о Брумголѣ скорѣе могли усилить, чѣмъ уничтожить, нарождавшееся въ ней сочувствіе къ блестящему инженеру. Онъ былъ человѣкъ вполнѣ достойный ея любви, и она готова была посвятить ему всю свою жизнь, не думая о тѣхъ мелкихъ ежедневныхъ лишеніяхъ, къ которымъ уже привыкла въ домашнемъ своемъ быту. Поэтому, когда на слѣдующій день, Брумголъ явился съ восторгомъ въ генеральскій домъ, было что-то столь нѣжное въ ея застѣнчивомъ взглядѣ, тихомъ голосѣ и легкомъ пожатіи руки, что онъ весь преисполнился счастьемъ. Однако, онъ очень мало говорилъ съ Бертой, а все время болталъ съ лэди Пилькинтонъ, которая намѣренно избѣгала всякихъ сантиментальныхъ разговоровъ.

-- Я надѣюсь, что вы не забыли пикника, мистеръ Брумголъ, сказала она, когда онъ всталъ прощаться:-- мы собираемся здѣсь и ѣдемъ всѣ вмѣстѣ въ Кодринтонъ. Я нашла вамъ прелестную даму, миссъ Бриндзенъ, прехорошенькую молодую дѣвушку, съ тремя тысячами дохода.

Онъ пристально посмотрѣлъ на нее, какъ бы желая убѣдиться, искренно ли она говорила, и потомъ бросилъ поспѣшный взглядъ на Берту.

-- Я, конечно, пріѣду во-время, лэди Пилькинтонъ, и, кого бы вы мнѣ ни поручили, сочту своимъ долгомъ быть любезнымъ; но, предупреждаю васъ, что за богатой невѣстой я гоняться не стану.

И, поклонившись, онъ вышелъ изъ комнаты.

-- Вотъ настоящій джентльменъ, сказала лэди Пилькинтонъ, смотря съ восторгомъ ему вслѣдъ: -- а настоящій джентльменъ -- самый опасный человѣкъ на свѣтѣ.

Солнце быстро клонилось къ западу, и фаэтонъ лэди Пилькинтонъ, по обыкновенію, подкатилъ къ крыльцу генеральскаго дома. Но Берта отказалась отъ прогулки, подъ предлогомъ усталости, что вполнѣ подтверждалось ея блѣдными щеками и мутными глазами. Поэтому, генеральша поѣхала одна, а Берта, полежавъ немного въ гамакѣ, развѣшенномъ среди веранды, взяла зонтикъ и пошла въ садъ, довольно обширный и прекрасно содержанный, съ мраморнымъ бассейномъ, хорошенькимъ водопадомъ и аллеями пробковыхъ деревьевъ. Берта медленно ходила подъ тѣнью густой зелени, погруженная въ мечты, и передъ ея глазами мелькалъ все одинъ и тотъ же образъ.

Вдругъ подлѣ нея раздались шаги, и, обернувшись, она съ удивленіемъ увидѣла молодого Фуллертона, который поспѣшно шелъ но дорожкѣ отъ дома. Заѣхавъ съ визитомъ къ лэди Пилькинтонъ и узнавъ, что ея нѣтъ дома, онъ хотѣлъ удалиться, какъ вдругъ замѣтилъ въ саду зонтикъ Берты. Позволивъ себѣ колоніальную вольность, которая, безъ сомнѣнія, лишила бы его навсегда милостей генеральши, онъ отправился въ садъ, чтобы поговорить съ миссъ Джобсонъ. На лицѣ его играла болѣзненная, непріятная улыбка, а его впалые черные глаза, казалось, горѣли, какъ уголья. При видѣ его, Бертѣ стало какъ-то неловко.

-- О, миссъ Джобсонъ! сказалъ онъ, протягивая руку, до которой Берта едва прикоснулась кончиками своихъ пальцевъ:-- я заѣхалъ къ вамъ съ визитомъ и, видя, что вы здѣсь, позволилъ себѣ лично засвидѣтельствовать вамъ мое почтеніе.

-- Лэди Пилькинтонъ нѣтъ дома, отвѣчала Берта очень холодно и сухо.

Она повернулась и пошла домой; онъ хотѣлъ предложить ей руку, но она отшатнулась и, остановись, ждала, что онъ уйдетъ. Онъ, повидимому, былъ очень смущенъ этой тактикой и не зналъ, что дѣлать, что говорить.

-- Вы очень веселились вчера на балу? спросилъ онъ, наконецъ, пристально смотря на нее своими блестящими глазами.

-- Да, отвѣчала она, вся вспыхнувъ отъ досады.

-- Вы были царицей бала, продолжалъ онъ: -- всѣ это говорили.

Что ей было на это отвѣтить? Она молча пошла къ дому. Онъ послѣдовалъ за нею. Тогда ей показалось необходимымъ сказать что-нибудь этому неотвязчивому человѣку, и она небрежно спросила:

-- Вы много танцевали?

Онъ, въ свою очередь, побагровѣлъ.

-- Я танцовалъ только съ вами, отвѣчалъ онъ, не спуская съ нея глазъ:-- вы, конечно, это замѣтили.

Бертѣ очень не нравились его взгляды и тонъ. По счастью, они поровнялись въ эту минуту съ задней верандой и она подъ какимъ-то предлогомъ вошла на нее.

-- Прощайте, сказала она сухо, не протягивая руки, но онъ схватилъ ее такъ быстро, что она не успѣла отдернуть, и крѣпко пожалъ ее.

-- Прощайте, миссъ Джобсонъ, отвѣтилъ онъ болѣе мягкимъ тономъ:-- надѣюсь, что мы увидимся на пикникѣ.

Онъ снялъ шляпу, бѣгомъ выбѣжалъ изъ сада и, вскочивъ въ кабріолетъ, дожидавшійся его у подъѣзда, быстро исчезъ изъ вида.

Чѣмъ болѣе Берта обдумывала эту странную сцену, тѣмъ болѣе она ей не нравилась. Слова, произнесенныя Фуллертономъ, не имѣли никакого значенія, но его тонъ и манеры были очень странны. Однако, раздумывая о томъ, какъ разсказать лэди Пилькинтонъ о случившемся, она пришла въ тупикъ. Нельзя было описать поведеніе мистера Фуллертона безъ выводовъ, которые -- она это вполнѣ сознавала -- нисколько не оправдывались фактами. Она, можетъ быть, по неопытности придавала ему такой смыслъ, какого онъ вовсе не имѣлъ. Мистеръ Фуллертонъ имѣлъ хорошее положеніе въ свѣтѣ и получилъ хорошее воспитаніе. Въ этомъ отношеніи родители его ничего не жалѣли. Онъ прошелъ весь курсъ въ Вестминстерѣ и Оксфордѣ. Его мать была чрезвычайно образованная женщина, и, хотя онъ не нравился Бертѣ, она ни разу не чувствовала во время прежнихъ разговоровъ съ нимъ такого отвращенія къ нему, какъ теперь. Въ виду всѣхъ этихъ причинъ, она нашла лучшимъ не говорить никому о случившемся, но дала себѣ слово, что, въ случаѣ повторенія подобной сцены, она прибѣгнетъ къ защитѣ лэди Пилькинтонъ.

VII.

Пикникъ.

Ярко и свѣтло взошло солнце въ день пикника, и свѣжо, прохладно манили къ себѣ весело плескавшія о берегъ морскія волны. Толпа молодыхъ офицеровъ тѣснилась въ купальняхъ, оглашая воздухъ громкими криками и шумнымъ смѣхомъ. Веселѣе всѣхъ казался Брумголъ и дальше всѣхъ плавалъ, такъ что даже товарищи начинали безпокоится, какъ бы не съѣли его акулы. Но онъ вернулся на берегъ свѣжій, съ новыми силами, сіяя красотой и здоровьемъ.

Такъ начался этотъ день, обѣщая молодымъ людямъ много веселья, забавъ и удовольствія.

Мѣстомъ для пикника, на который были приглашены всѣ оффиціальныя лица на островѣ и многіе изъ плантаторовъ съ ихъ. семействами, былъ избранъ паркъ, окружавшій школу, основанную адмираломъ Кодринтономъ, въ пятнадцати или шестнадцати миляхъ отъ Бриджтоуна, среди живописной панорамы, напоминающей прелестные уголки Девоншира. Близь этого единственнаго во всѣхъ англійскихъ колоніяхъ учебнаго заведенія, находится небольшая гора, съ которой открывается самый великолѣпный видъ на цѣломъ островѣ.

Самое зданіе кодринтонской коллегіи, украшенное ползучими растеніями, которыя издали кажутся плащемъ, и окруженное красивыми тѣнистыми аллеями, лежитъ въ глубокой долинѣ. На обширномъ зеленомъ лужкѣ было раскинуто, по приказанію лэди Пилькинтонъ, нѣсколько палатокъ и, по любезному согласію школьнаго начальства, самая крупная аудиторія была обращена въ бальную залу.

Здѣсь собрались въ этотъ свѣтлый, ясный день сливки Барбадосскаго общества; все, что было на островѣ наиболѣе чарующаго въ смыслѣ женской прелести и мужской красоты. Всѣ приглашенные пріѣхали въ различныхъ экипажахъ; женщины были въ самыхъ легкихъ, блестящихъ туалетахъ, а мужчины въ бѣлыхъ курткахъ и панталонахъ, въ соломенныхъ шляпахъ, лакированныхъ башмакахъ и пестрыхъ чулкахъ. Къ четыремъ часамъ весь лужокъ и всѣ окрестныя аллеи и дорожки кишѣли веселыми, пестрыми группами.

Лэди Пилькиптонъ естественно прибыла на мѣсто первая, въ сопровожденіи своей военной свиты: Тременхэра, Лофтуса, Карингтона, Гренвиля, Барклея, Брумгола и проч. Всѣ они были въ самомъ веселомъ и счастливомъ настроеніи духа. Сначала миссъ Берта служила единственной цѣлью всѣхъ любезностей и комплиментовъ, такъ что не успѣвала обращать вниманія на всѣхъ блестящихъ кавалеровъ, ломавшихъ копья изъ-за ея улыбки, но мало по малу стали подъѣзжать мѣстныя красавицы и лэди Пилькитонъ разбила свою армію съ удивительнымъ искуствомъ. Преданность Брумгола военной дисциплинѣ была подвергнута самому тяжелому испытанію; едва только онъ успѣлъ пожать руку Бертѣ, какъ генеральша отозвала его, чтобы поправить пошатнувшуюся палатку, а потомъ поручила его попеченіямъ миссъ Бринзденъ, съ строгимъ приказомъ повести ее прежде въ буфетъ, а потомъ въ залу, гдѣ и протанцовать съ нею котильонъ. Онъ повиновался, но внутренно пожалѣлъ, что эта смуглая, чернобровая красавица не находилась въ эту минуту въ Стамбулѣ или Пекинѣ. Но онъ почти вслухъ застоналъ, увидѣвъ, что, согласно военнымъ распоряженіямъ, Фуллертонъ подалъ руку миссъ Джобсонъ. Бѣдному инженеру было хорошо извѣстно, что Фуллертонъ считался однимъ изъ самыхъ богатыхъ наслѣдниковъ на островѣ и очень пріятнымъ дамскимъ кавалеромъ. Что же касается до Берты, то она очень неохотно взяла руку молодого креола, которая странно дрожала при ея легкомъ прикосновеніи. Она теперь очень пожалѣла, что не разсказала лэди Пилькинтонъ о его посѣщеніи. Однако, вокругъ нихъ было много публики, разговоръ завязался общій; она была очень молода и легкомысленна, а онъ, хотя нѣсколько блѣдный и разсѣянный, видимо старался быть ей пріятнымъ.

Они прямо отправились въ танцовальную залу и заняли мѣсто въ первомъ котильонѣ. По странной случайности, прямо противъ нихъ всталъ капитанъ Брумголъ съ своей дамой. Это сосѣдство было очень непріятно Фуллертону и онъ съ удовольствіемъ ушелъ бы въ другой уголъ залы, но Берта попросила остаться тамъ, гдѣ они были. Мать Фуллертона прочила ему въ невѣсты миссъ Бринзденъ, которая и сама питала къ нему нѣжныя чувства. Брумгола же юный барбадосецъ инстинктивно считалъ опаснымъ соперникомъ. Онъ зорко слѣдилъ за блестящимъ инженеромъ на балу и замѣтилъ, что онъ обращалъ особое вниманіе на Берту, и что молодая дѣвушка совсѣмъ различно обращалась съ Брумголомъ и съ нимъ. Онъ съ завистью видѣлъ такъ же, какъ онъ ужиналъ сидя рядомъ съ нею, какъ удалился потомъ въ павильонъ и особливо какъ сочувственно смотрѣла на него Берта во время его пѣнія. Его натура, самолюбивая и страстная, не могла выносить мысли о счастливомъ соперникѣ. Зависть, ревность, злоба клокотали въ немъ. Брумголъ, съ своей стороны, сначала смотрѣлъ съ презрительной улыбкой на ухаживаніе богатаго барбадосца за Бертой, такъ какъ онъ ясно видѣлъ, что молодая дѣвушка не обращала на него никакого вниманія. Но, мало по малу, чувствуя, что вспыхнувшая любовь овладѣваетъ имъ всецѣло, онъ сталъ взвѣшивать свои недостатки, свою бѣдность и сравнивать ихъ съ этимъ юношей, который своей физической красотой, любезностью и богатствомъ могъ плѣнить каждую молодую дѣвушку, а еще болѣе самолюбивыхъ родственниковъ. А потому онъ не могъ не почувствовать жала ревности, при видѣ хотя бы и временнаго успѣха Фуллертона. Конечно, онъ понималъ очень хорошо, что все это были продѣлки лэди Пилькинтонъ. Онъ очень любилъ и уважалъ ее за энергичное, мудрое и бдительное командованіе всѣмъ барбадоскимъ обществомъ, но не могъ не затаить противъ нея злобы за врученіе Берты богатому барбадосцу, особливо принимая на видъ, что эта умная, хитрая женщина никогда ничего не дѣлала безъ цѣли.

Такимъ образомъ, эти молодые люди, во все время, покуда длился мирный котильонъ, слѣдили другъ за другомъ съ затаенной ненавистью. Это чувство дѣйствовало на нихъ совершенно различно. Брумголъ, смѣлый и откровенный отъ природы, пользовался всякимъ случаемъ, чтобъ приблизиться къ Бертѣ или заговорить съ нею самымъ дружескимъ образомъ, а Фуллертонъ, едва сдерживая свою страсть и злобу, становился все блѣднѣе и на каждомъ шагу путался и дѣлалъ ошибки въ котильонѣ. Однажды Брумголъ даже крикнулъ ему въ шутку:

-- Что вы дѣлаете, сэръ, вы съума сошли! Вы забыли свою даму, она васъ ждетъ! Впрочемъ, миссъ Джобсонъ, вы сами виноваты: мы всѣ отупѣли отъ восторга передъ вашей красотой.

Эти слова были очень легкомысленны и неосторожны. Онъ самъ о нихъ пожалѣлъ, когда вдругъ почувствовалъ слезу, капнувшую на его руку изъ черныхъ глазъ миссъ Бринзденъ. Ему стало такъ совѣстно, что, по окончаніи котильона, онъ пошелъ съ нею въ садъ и всяческими любезностями старался загладить горькое впечатлѣніе, произведенное его ошибкой. Она это поняла, совершенно успокоилась и они вскорѣ вернулись въ залу.

Между тѣмъ, Берта протанцовала польку съ Гренвилемъ и галопъ съ Тременхэромъ. Фуллертонъ стоялъ подлѣ и пожиралъ ее глазами. Наконецъ, онъ подошелъ къ ней и началъ назойливо ангажировать ее. Берту окружало много кавалеровъ, добивавшихся чести танцовать съ нею, и странное, не совсѣмъ приличное упорство, съ которымъ онъ настаивалъ на своемъ, вызвало общее неудовольствіе. Въ эту минуту, къ многочисленной группѣ, средоточіемъ которой была Берта, подошелъ Брумголъ и, поклонившись, громко сказалъ:

-- Вы мнѣ оставили одинъ танецъ, миссъ Джобсонъ? Помните, вы мнѣ дали слово уже недѣлю тому назадъ.

Берта радостно взглянула на него. Его счастливое вмѣшательство выводило ее изъ непріятнаго положенія и, не думая о послѣдствіяхъ, она весело воскликнула:

-- Вотъ я всѣхъ увѣряю, что ужасно устала и не могу болѣе танцовать. Проводите меня къ леди Пилькинтонъ, и я спрошу у нея, могу ли я еще танцовать.

Леди Пилькинтонъ не могла быть вездѣ. На пикникахъ обычныя правила приличія какъ бы намѣренно нарушаются. Она ухаживала за старыми гостями, предоставивъ молодежи веселиться на свободѣ. Поэтому, Брумголу и Бертѣ пришлось долго искать ее по саду. Было пять часовъ и солнце уже садилось, такъ что подъ тѣнью деревьевъ стояла прохлада, особенно пріятная послѣ душной танцовальной залы.

-- О, какъ здѣсь хорошо! воскликнула Берта.

Ея рука нѣжно покоилась на бѣломъ рукавѣ его кителя. Онъ чувствовалъ себя на седьмомъ небѣ и невольно, инстинктивно прижалъ ея ручку къ своему сердцу.

-- Да, прелестно! отвѣчалъ онъ и, снявъ шляпу, пошелъ съ обнаженной головой. Обогнувъ одну аллею, они наткнулись на генерала, сидѣвшаго въ тѣни деревьевъ съ двумя старыми дамами.

-- А гдѣ лэди Пилькинтонъ, сэръ? спросилъ Брумголъ почтительно кланяясь.

-- Она пошла на гору, чтобъ полюбоваться панорамой прежде заката солнца.

-- Пойдемте туда, промолвилъ блестящій инженеръ вполголоса, обращаясь къ Бертѣ.

Они медленно стали подниматься въ гору. Издали за ними слѣдовалъ кто-то, не спускавшій съ нихъ глазъ. Но теперь, отгадавъ куда они шли, онъ быстро нырнулъ въ кусты и, обогнувъ гору съ другой стороны, встрѣтилъ ихъ наверху, скрываясь за деревьями. А они тихо шли по тропинкѣ. Брумголъ посмотрѣлъ во всѣ стороны и, не видя никого, нагнулся къ самому уху молодой дѣвушки. Онъ нашептывалъ ей поспѣшно, пламенно, краснорѣчиво вѣчно новую и юную повѣсть любви. А она, опираясь на его руку своими обѣими ручками, смотрѣла на него и слушала всею душею, всѣмъ сердцемъ.

-- И вы будете меня звать Робиномъ, говорилъ онъ:-- всѣ меня всегда звали Эгертономъ, только для одной моей матери я былъ Робинъ. Ну, скажите. Робинъ.

-- Робинъ, Робинъ, Робинъ!

Но что это? Его лицо съ восторгомъ слѣдитъ за тихо лепечущими его имя прелестными губками. Вдругъ за нимъ послышались шаги. Блеснулъ ножъ! И онъ падаетъ безъ чувствъ на землю. А на бѣломъ кителѣ, подъ плечомъ, тихо льется струя свѣжей, алой крови...

Въ воздухѣ раздается страшный, дикій крикъ. Берта бросается на безжизненный трупъ. Красивыя черты юноши искажены предсмертной, даже мгновенной агоніей! Губы его блѣдны, какъ полотно. Надъ нимъ стоитъ человѣкъ, скрестивъ руки, и молча смотритъ на убитаго имъ соперника. Большой американскій ножъ валялся рядомъ на травѣ. Но Берта ничего этого не видитъ и ничего не понимаетъ. И ни слезинки не видно въ ея большихъ, широко открытыхъ глазахъ.

Черезъ минуту, раздались голоса и шаги. Убійца поднялъ голову. Нѣкоторые изъ гостей, услыхавъ раздирательный крикъ, спѣшили на помощь. Впереди всѣхъ шелъ Джобсонъ, который предчувствовалъ, что случилась катастрофа, но не подозрѣвалъ страшной истины. Съ другой стороны, бѣжали: Гренвиль, Барклей и Карингтонъ. Они догадывались, съ кѣмъ случилось несчастье, потому что генералъ сказалъ имъ, кто пошелъ въ гору. Убійца не пытался искать спасенія въ бѣгствѣ. Джобсонъ былъ на мѣстѣ первымъ. Одного взгляда было ему достаточно, чтобъ понять все. Не зная нѣжныхъ чувствъ сестры къ убитому, онъ могъ только предположить, что она была случайной зрительницей ссоры между этими двумя людьми. Онъ схватилъ ее за руку и хотѣлъ оттащить отъ мертваго трупа. Но, къ его величайшему ужасу, она вскрикнула еще ужаснѣе прежняго и. кинувшись на бездыханное тѣло, обвила его руками. Тременхэръ и Гренвиль прибѣжали вдвоемъ. Джобсонъ ихъ не видѣлъ. Понявъ тотчасъ, что случилось, они набросились на злодѣя и повалили его на землю. Еслибъ другіе офицеры не подоспѣли во время, чтобъ оттащить ихъ, они растерзали бы несчастнаго на мелкія части.

Потомъ произошла ужасная, убійственная сцена. Бѣдную красавицу едва оторвали отъ трупа; она рвала на себѣ волосы, дико металась и изступленно кричала:

-- Робинъ, Робинъ! Мой Робинъ!

VIII.

Тѣнь смерти.

Докторъ Джобсонъ, не смыкавшій глазъ во всю ночь, всталъ въ пять часовъ утра такъ тихо, чтобы не проснулась жена. Надѣвъ коленкоровый бѣлый халатъ, онъ зажегъ свѣчу и пошелъ въ комнату Берты. Наканунѣ ночью, ее привезли домой и помѣстили снова въ комнатѣ Гренвиля. До разсвѣта оставался еще часъ и въ это время въ тропическихъ странахъ всего темнѣе и душнѣе.

Она лежала на небольшой походной кровати съ поднятыми занавѣсами, и только легкая, бѣлая простыня покрывала ея прелестныя, невинныя формы. Тонкая кружевная кофта ея собственной работы едва скрывала роскошныя округленія ея дѣвственной груди и художественно изваянныя плечи. Ея прекрасные, распущенные каштановые волосы были разбросаны по подушкѣ и въ ихъ шелковистыхъ волнахъ дрожалъ прохладный утренній воздухъ, проникавшій въ отворенное окно. Лицо ея было блѣдно, какъ у мертвеца, но привычный глазъ доктора тотчасъ замѣтилъ, что она жива. Черезъ нѣсколько минутъ, она какъ бы очнулась и онъ съ безпокойствомъ слѣдилъ за движеніями ея вытянутыхъ ноздрей и сжатыхъ губъ, съ тревогой прислушивался къ едва слышному, глухому ея стону. Вдругъ, одна крупная, одинокая слеза покатилась по блѣдной щекѣ, словно густыя рѣсницы удерживали ее съ того мгновенія, какъ она заснула.

Слезы вызываютъ слезы. Докторъ Джобсонъ молча зарыдалъ. Онъ не могъ удержаться отъ этого видимаго проявленія душившаго его сердце горя. Неожиданно глаза ея открылись, она лежала на лѣвомъ боку, лицомъ къ брату. Увидавъ его, она не испугалась, но на лицѣ ея пробѣжало удивленіе. Онъ поставилъ свѣчу на полъ и, опустившись на колѣни, уткнулъ голову въ подушку и горько рыдалъ, словно сердце его хотѣло лопнуть. Она немного посторонилась и, протянувъ лѣвую руку, стала нѣжно проводить ею по лбу брата. Въ глазахъ ея не было ни слезинки. Она пристально посмотрѣла на него и промолвила, какъ бы говоря про себя:

-- Нѣтъ, нѣтъ, это не Робинъ. Онъ тамъ наверху. Я сказала, чтобы онъ меня подождалъ... Онъ меня послушается... Артуръ, Артуръ, мой братъ Артуръ! Что съ тобою? Что случилось, Артуръ? Отчего ты плачешь? Скажи мнѣ, Артуръ?

Она не могла видѣть его лица, но поцѣловала его въ лобъ. Онъ не слышалъ ея словъ, не видѣлъ ея. Глаза ея, сухіе, широко открытые, холодно блестѣвшіе, съ удивленіемъ слѣдили за нимъ.

-- Артуръ, воскликнула она, взявъ его за плечо и стараясь встряхнуть:-- Артуръ, ты плачешь о комъ-то. Можетъ быть, кто-нибудь умеръ. Шш! прибавила она, поднося палецъ къ своимъ губамъ:-- не надо говорить о смерти! Это страшное слово. Оно пугаетъ его!.. Умеръ кто-то, кого онъ любитъ. Скажи, милый, кто?

Джобсонъ мало-по-малу собрался съ силами и пришелъ въ себя. Она говорила. Онъ это понялъ и бросилъ быстрый взглядъ на ея блѣдное лицо, которому мерцаніе свѣчи съ пола придавало могильный оттѣнокъ. Онъ впился въ нее глазами, сердце его дрогнуло. Онъ теперь страшился худшаго, чѣмъ смерть.

-- О ты, наконецъ, открылъ глаза, Артуръ, продолжала молодая дѣвушка:-- но отчего они такіе красные! Бѣдный! Ты пересталъ плакать! Довольно слезъ! Ну, скажи мнѣ, Артуръ, кто умеръ?

Вдругъ глаза ея уставились на дверь и она рванулась къ стѣнѣ.

-- О! посмотри! посмотри! Тамъ ходятъ двѣ тѣни!.. Ты видишь! Нѣтъ, теперь одна! Шш! Она была тутъ всю ночь. Это Робинъ, но я его пустила къ себѣ. Я сказала: постой тамъ. Бѣдный, онъ такой грустный! Вонъ, вонъ, ты видишь! Гдѣ твоя тѣнь, мой желанный!.. О! что это!

И дико, вскрикнувъ, она лишилась чувствъ.

Въ эту минуту въ дверяхъ показалась мистрисъ Джобсонъ. Ея фигура въ бѣломъ пеньюарѣ рельефно выступала изъ темноты. Джобсонъ быстро вскочилъ. Она увидала его лицо и задрожала всѣмъ тѣломъ. Она никогда не видывала ничего столь ужаснаго. Его красивыя черты, всегда столь спокойныя, были искажены такимъ горемъ, которое могутъ чувствовать только сильныя, могучія натуры. Сердце ея сжалось. Но она была мужественная, энергичная женщина. Она взглянула на постель и на лежавшую тамъ безъ чувствъ молодую дѣвушку, обвила мужа руками, быстро поцѣловала его и произнесла повелительнымъ тономъ:

-- Артуръ! Артуръ! Скажи, что надо дѣлать? Развѣ ты не видишь, она въ обморокѣ. Ей очень дурно... ну, скорѣе!

Громкій, звонкій голосъ жены пробудилъ его. Онъ бросился къ Бертѣ, приподнялъ ее, пощупалъ пульсъ, послушалъ сердце и старался просунуть палецъ между сжатыми зубами.

-- Мои инструменты, Маріанна, чашку и корпіи! Принеси спиртъ! Боже мой, только бы не было еще хуже, промолвилъ онъ про себя, когда мистрисъ Джобсонъ вышла изъ комнаты.

Мало-по-малу, съ большимъ трудомъ удалось привести ее въ сознаніе; она теперь лежала тихо, но тяжело дышала и не открывала глазъ. Докторъ ушелъ въ свою комнату и приготовилъ ей морфинъ. Она выпила и вскорѣ заснула. Тогда онъ одѣлся и пошелъ въ лазаретъ. Но онъ былъ совершенно убитъ горемъ. Онъ не сказалъ ни слова своей женѣ, но она поняла все по его лицу.

Машинально передвигая ноги, онъ направился черезъ плацъ-парадъ и по дорогѣ встрѣтилъ майора Барклея и Гренвиля, которые въ сущности его поджидали. Они всю ночь не ложились, глубоко пораженные, въ особенности Барклей, случившимся наканунѣ. Увидавъ блѣдныя, искаженныя черты доктора, онъ шепнулъ Гренвилю:

-- Помолчите, предоставьте мнѣ говорить съ нимъ. Джобсонъ! громко прибавилъ онъ сочувственнымъ тономъ:-- я надѣюсь, что вы намъ сообщите хорошія вѣсти, и что бѣдная миссъ Берта хорошо перенесла страшный ударъ! Э, Джобсонъ!

Голосъ старика вдругъ прервался и онъ замигалъ.

-- Э, Джобсонъ! повторилъ онъ.

Докторъ мрачно, дико посмотрѣлъ на нихъ. Потомъ, сдѣлавъ надъ собою громадное усиліе, онъ промолвилъ очень тихо:

-- Ахъ! да! Вы, Барклей, спрашиваете о моей сестрѣ? Какъ вы добры! Да, она очень поражена... очень. Ей было дурно... теперь она спитъ.

-- Слава Богу, произнесъ басомъ Барклей.

-- Слава Богу, повторилъ тоскливымъ дискантомъ Гренвиль.

-- Джобсонъ, не вамъ поручено это дѣло, продолжалъ Барклей кашляя: -- вы знаете, надо произвести первое дознаніе передъ мертвымъ трупомъ. Оно назначено въ восемь часовъ. Теперь уже четверть осьмаго, а въ половинѣ будетъ вскрытіе тѣла. Не желая подвергать васъ такому печальному зрѣлищу, я послалъ за докторомъ Мак-Комби, старшимъ врачемъ въ Бриджтоунѣ. Онъ, какъ вы знаете, очень хорошій человѣкъ. По несчастью, причина смерти такъ очевидна, что вскрытіе только необходимая проформа.

-- Нѣтъ, нѣтъ, майоръ Барклей! сказалъ Джобсонъ, взявъ его за руку:-- я довольно силенъ, чтобъ исполнить мою обязанность, въ чемъ бы она ни состояла. Я самъ произведу вскрытіе тѣла и самъ подпишу свидѣтельство.

-- Хорошо, будь по вашему, промолвилъ майоръ, видя, что всякіе аргументы тщетны.-- Но поговоримъ о дознаніи. Оно начнется въ восемь часовъ. Гм! Гмъ!.. Она должна быть спрошена, какъ свидѣтельница!

Докторъ отскочилъ съ ужасомъ.

-- Она... свидѣтельница! Боже милостивый! воскликнулъ онъ.

Барклей схватилъ его за руку и мигнулъ Гренвилю, чтобъ онъ отошелъ. Юноша повиновался и старикъ, обращаясь къ Джобсону, произнесъ нѣжно:

-- Джобсонъ, милый, добрый другъ, скажите мнѣ, что случилось? Я боюсь чего-то ужаснаго! Вы говорите, что она спитъ? О! Джобсонъ она... Нѣтъ, милосердное небо, это невозможно!

-- Нѣтъ, отвѣчалъ мрачно Джобсонъ:-- это хуже смерти, Барклей.

Майоръ вздрогнулъ и схватился рукою за голову.

-- Мой, бѣдный другъ! промолвилъ онъ:-- О, моя бѣдная красотка!

И, взявъ Джобсона за руку, онъ молча пошелъ съ нимъ по направленію къ лазарету. За ними издали слѣдовалъ Гренвиль, мучимый самымъ глубокимъ отчаяніемъ.

-- О! думалъ онъ:-- я далъ бы съ удовольствіемъ тысячу фунтовъ, чтобъ бѣдный Брумголъ воскресъ и женился на ней. И я бы его не ревновалъ! Боже мой, кто можетъ забыть ея страшный крикъ: "Робинъ, Робинъ!"... Но что съ ней? Джобсонъ блѣденъ, какъ мертвецъ, и майоръ весь трясется словно въ лихорадкѣ! Объ чемъ они говорили? Что съ ней случилось! Да, да, она умерла, бѣдняжка!

Эта мысль до того овладѣла всѣмъ его существомъ, что онъ бросился за докторомъ и Барклеемъ.

-- Стойте, стойте! кричалъ онъ внѣ себя.

Они остановились.

-- Скажите, воскликнулъ онъ со слезами на глазахъ и едва переводя дыханіе:-- она не умерла? Не правда ли, она не умерла?

Джобсонъ былъ глубоко тронутъ. Сочувствіе благороднаго юноши было такъ искренно, что ему вдругъ стало легче переносить свое горе, и, горячо пожавъ ему руку, онъ промолвилъ:

-- Нѣтъ, Гренвиль, увѣряю васъ, ея жизнь не въ опасности. Но она очень больна. Не спрашивайте теперь у меня ничего болѣе. Благодарю васъ обоихъ за сочувствіе. Она не можетъ явиться на дознаніе. Ступайте въ лазаретъ, а я вернусь за своими инструментами. Еще разъ благодарю васъ, добрые друзья. Я никогда этого не забуду. Да благословить васъ Господь!

IX.

Привидѣніе.

Вечеромъ весь гарнизонъ хоронилъ Брумгола съ военными почестями. Его любили всѣ, начиная отъ генерала до солдата, а трагическая смерть его возбуждала общее сожалѣніе и трогательное сочувствіе. Что же касается до убійцы, то барбадосцы питали къ нему такое отвращеніе, что губернаторъ просилъ генерала приставить военный караулъ къ тюрьмѣ, гдѣ онъ содержался, изъ боязни, чтобъ разъяренная толпа не умертвила его безъ суда.

Стоя вокругъ открытой могилы, всѣ съ грустью думали о молодой дѣвушкѣ, жизнь которой такъ романтично была связана съ этой преждевременной смертью. Никто, кромѣ майора Барклея, генерала и Джобсона, не зналъ о новомъ несчастьѣ, разразившемся надъ нею. Ея отсутствіе на дознаніи объяснилось болѣзненнымъ состояніемъ. Докторъ выдалъ свидѣтельство, что она не можетъ явиться и вѣсть о ея тяжелой болѣзни распространилась повсюду.

Послѣ похоронъ, всѣ тихо разошлись. Толпа негровъ, окаймлявшая дорогу, была очень разочарована тѣмъ, что полкъ вернулся въ казармы безъ музыки. Офицеры и солдаты были слишкомъ глубоко тронуты печальной церемоніей, чтобъ желать разсѣять свою грусть веселыми звуками полекъ и кадрилей.

Докторъ Джобсонъ возвратился домой и снялъ свой мундиръ. Берта долго спала очень спокойно и когда онъ заглянулъ въ ея комнату, она тихо лежала, открывъ глаза. На устахъ ея играла улыбка, все же остальное лицо выражало мрачную грусть, а въ глазахъ то отсутствіе всякаго сознанія, которое еще утромъ такъ испугало доктора. Онъ постоялъ съ минуту на порогѣ и вернулся въ свою комнату. Маріанна уложила его отдохнуть и сама сѣла подлѣ постели. Они оба вскорѣ задремали.

Прошло часа два. Плачъ нашего героя, котораго совершенно забыли, благодаря трагическимъ событіямъ, разбудилъ мистрисъ Джобсонъ. Она встала и тихонько пошла взглянуть на свое дѣтище.

-- Батшеба, сказала она:-- пойди въ комнату миссъ Берты и посмотри, что она дѣлаетъ. Возьми съ собою свѣчу.

Черезъ минуту, негритянка вбѣжала въ комнату, съ широко разинутымъ ртомъ отъ испуга.

-- Тамъ нѣтъ миссъ Берты! Постель пустая! Платья раскиданы по полу!

Маріанна молча передала юнаго Джобсона кормилицѣ и побѣжала въ комнату Берты.

Слова негритянки были справедливы. На кровати не было никого; чемоданы, привезенные наканунѣ изъ генеральскаго дома, были открыты и вещи Берты разбросаны. Она исчезла. Маріанна громко закричала, зовя на помощь мужа.

-----

Въ этотъ вечеръ офицеры 159-го полка обѣдали очень мрачно. Самые легкомысленные весельчаки не считали возможнымъ нарушать грустное настроеніе, объявшее всѣхъ. Большинство молчало и только нѣкоторые обмѣнивались лаконическими замѣчаніями. Водка и хересъ поглощались съ замѣчательной быстротой, а кушанья исчезали машинально. Наконецъ, за дессертомъ языки стали развязываться и старики, избѣгая грустный предметъ, пустились разсказывать о прежнихъ своихъ подвигахъ. Общество начало оживляться. Но вдругъ одинъ изъ офицеровъ громко вскрикнулъ.

Офицерская столовая была длинная комната съ двумя дверьми въ противоположныхъ концахъ. Одна изъ нихъ выходила въ гостинную, а другая -- въ корридоръ съ офицерскими квартирами. Послѣдняя дверь была оставлена отворенной для воздуха. На крикъ офицера всѣ повернулись. На порогѣ стояла бѣлая, какъ лилія, Берта Джобсонъ. Она была въ томъ самомъ костюмѣ, въ которомъ плѣнила всѣ сердца на губернаторскомъ балѣ. Сердца у всѣхъ дрогнули.

Ея странно блестѣвшіе глаза быстро пробѣжали по лицамъ присутствующихъ. Легкая улыбка играла на устахъ. Наконецъ, ея взглядъ остановился на пустомъ стулѣ, рядомъ съ Гренвилемъ. Слуги поставили приборъ умершему, какъ всегда, рядомъ съ молодымъ аристократомъ, и никто не рѣшился приказать, чтобъ его сняли, хотя Гренвиль и жаловался своему сосѣду, что очень неловко сидѣть радомъ съ пустымъ мѣстомъ.

Увидавъ пустое мѣсто, молодая дѣвушка просіяла и тихо присѣла къ офицерамъ. Всѣ замерли, неловко отдали ей поклонъ. Только старикъ Барклей сдѣлалъ два шага впередъ, какъ бы желая ее остановить.

-- Здравствуйте, господа, сказала Берта: -- какъ вы поздно обѣдаете! Развѣ вы не ѣдете на балъ? Я такъ долго ждала... капитана Брумгола. Онъ обѣщалъ заѣхать за мною... за нами. Мы всѣ сговорились ѣхать вмѣстѣ. Я устала ждать. Гдѣ онъ?

Она снова обвела глазами присутствующихъ и остановилась попрежнему на пустомъ стулѣ. Мрачное облако отуманило тогда ея чело, она всплеснула руками и воскликнула съ отчаяніемъ:

-- Ушелъ!

Она едва не упала, но майоръ Барклей поддержалъ ее. Гренвиль бросился къ нему на помощь.

-- Прочь, сэръ, воскликнулъ старикъ повелительнымъ тономъ:-- оставайтесь на своихъ мѣстахъ. Тутъ молодежь ничего не можетъ сдѣлать... Гм! гм!.. Возьмите мою руку, миссъ Джобсонъ. Онъ еще не пришелъ. Пойдемте его искать.

Ея лицо просіяло на минуту и она съ улыбкой посмотрѣла на всѣхъ.

-- О! промолвилъ она:-- извините. Я вамъ помѣшала... Но что это, зачѣмъ вы плачете? воскликнула она вдругъ, вырываясь изъ рукъ майора и впиваясь глазами въ офицеровъ, стоявшихъ ближе къ ней:-- О! Я знаю, я знаю! Боже мой, я все понимаю!

И она схватилась рукою за сердце, точно оно хотѣло выскочить.

Въ эту минуту Джобсонъ вбѣжалъ въ комнату, какъ безумный. Волосы и одежда у него были въ безпорядкѣ. Онъ не обратилъ ни на кого вниманія, подошелъ къ сестрѣ и, взявъ ее на руки, вмѣстѣ съ Барклеемъ тихо понесъ домой.

Всѣ присутствовавшіе не смѣли взглянуть другъ на друга или промолвить слова, и молча разошлись, кто въ свою комнату, кто на плацъ-парадъ подышать чистымъ воздухомъ.

X.

У доктора обнаруживаются признаки сумасшествія.

На судьбы юнаго Джобсона, убійство Брумгола произвело глубокое и неизгладимое вліяніе. Преступленіе Фуллертона печально отразились нетолько на его бѣдной прелестной теткѣ, но и на его совершенно невинной и ни къ чему не причастной особѣ.

Ничто не могло разсѣять мрачнаго облака, которое отуманило гарнизонъ и все барбадосское общество послѣ смерти Брумгола и несчастья Берты. Фуллертона не могли спасти его громадныя связи и онъ былъ казненъ, къ великому удовольствію толпы, которая не могла ему простить его гнуснаго злодѣйства. Общее чувство отвращенія къ его памяти ежедневно поддерживалось грустнымъ зрѣлищемъ бѣдной молодой дѣвушки. Лэди Пилькинтонъ каждое утро катала въ фаэтонѣ свою маленькую любимицу, лицо которой уже не оживлялась кокетливой улыбкой при видѣ офицеровъ, почтительно снимавшихъ передъ нею шляпу. Ея глаза безсмысленно смотрѣли въ пространство и ея крѣпко сжатыя губы едва отворялись, чтобъ отвѣтить лаконически на вопросы лэди Пилькинтонъ, которая старалась по временамъ пробудить дремавшее въ ней сознаніе. Позади фаэтона, вмѣсто негра, теперь всегда помѣщался докторъ Джобсонъ, который зорко слѣдилъ за каждымъ движеніемъ Берты и прислушивался къ каждому ея слову.

Молодая дѣвушка находилась всегда какъ бы во снѣ. Она была тиха, спокойна и послушна, какъ ребенокъ. Послѣ сцены въ офицерской столовой, она, казалось, поняла яснѣе прежняго настоящее значеніе случившагося роковаго событія. Она никогда уже не упоминала о Робинѣ, и единственное ея удовольствіе состояло въ томъ, что она брала на колѣни маленькаго Тадеуса и качала его, устремивъ свои взоры въ его глаза, такъ же безсознательно глядѣвшіе какъ ея. Незамѣтно для нея, Джобсонъ и Маріанна учредили надъ ней постоянный надзоръ. Мистрисъ Джобсонъ окружала ее самыми нѣжными ласками и безропотно переносила ея невнимательную холодность. Только лэди Пилькинтонъ, докторъ и маленькій Тадеусъ могли возбудить на мрачномъ лицѣ Берты нѣчто въ родѣ улыбки, которая походила на лучъ свѣта, играющій на мраморной статуѣ.

Во время этой печальной эпохи, которая, мало по малу, становилась невыносимой для всѣхъ, майоръ Гренвиль возбуждалъ своимъ поведеніемъ серьёзныя опасенія въ товарищахъ. Онъ совершенно измѣнился. Онъ пересталъ ходить на утреннія собранія офицеровъ, гдѣ уничтожалось столько водки, и никогда болѣе не появлялся въ картежномъ обществѣ, которое собиралось разъ въ двѣ недѣли въ губернаторскомъ домѣ. Уже не слышно было его веселыхъ криковъ въ офицерской билліардной, и вообще онъ сталъ избѣгать общества, а когда, по необходимости, присутствовалъ на вечерахъ или обѣдахъ, то былъ удивительно молчаливъ. Съ другой стороны, онъ сталъ очень аккуратно исполнять всѣ служебныя обязанности и, къ общему удивленію, не пропускалъ ни одной церковной службы по воскресеньямъ. Даже говорили, что онъ посѣщалъ нѣсколько разъ полковаго епископа. Все это возбуждало вниманіе его товарищей, но никто не позволялъ себѣ ни малѣйшей шутки, приписывая странное поведеніе молодого офицера тому сильному вліянію, которое произвело на всѣхъ происшедшее трагическое событіе.

Вотъ въ какомъ положеніи находились дѣла, когда, однажды, мѣсяца два спустя послѣ роковаго пикника, докторъ Джобсонъ направился въ генеральскій домъ, послѣ утренняго развода. Сэръ Вильямъ Пилькинтонъ сидѣлъ у себя въ кабинетѣ, у стола, заваленнаго книгами, картами и депешами. Когда Джобсонъ показался въ дверяхъ, онъ всталъ, крѣпко пожалъ ему руку и указалъ на стулъ.

-- Сэръ Вильямъ, началъ докторъ, тронутый этимъ дружескимъ сочувствіемъ: -- я пришелъ вамъ сказать нѣчто, что, я знаю, будетъ вамъ такъ же непріятно, какъ и мнѣ, но послѣднія грустныя обстоятельства заставляютъ меня рѣшиться на этотъ тяжелый шагъ. Я хочу подать въ отставку.

-- Что вы, Джобсонъ! Въ отставку? Зачѣмъ? Что васъ къ этому побуждаетъ? Чѣмъ вы будете жить? Это невозможно. Вы еще молоды, вы любите полкъ, передъ вами блестящая карьера, за это я вамъ ручаюсь...

-- Все это такъ, мой почтенный другъ, отвѣтилъ Джобсонъ, взявъ за руку генерала: -- но эта ужасная исторія испортила всю мою жизнь. Она отуманила мрачнымъ облакомъ весь гарнизонъ.

-- Это правда, произнесъ сэръ Вильямъ:-- но это не причина бросать службу. Это очень грустное событіе и мы всѣ глубоко сочувствуемъ вашему горю. Но нельзя вамъ, ради этого, погубить всю свою жизнь. Помните, что у васъ есть сынъ.

-- Я этого не забылъ, сэръ Вильямъ, и остался бы здѣсь съ величайшимъ счастіемъ, еслибъ только это было возможно. Но долгъ заставляетъ меня поступить иначе. Пока я могъ надѣяться на выздоравленіе сестры я считалъ своей обязанностью не покидать службы и исполнялъ свои обязанности, какъ это мнѣ ни было тяжело. Но теперь, послѣ долгаго и основательнаго изслѣдованія ея болѣзни, я убѣдился, что она неизлечима, по крайней мѣрѣ, на многіе годы. Если когда-нибудь она выздоровѣетъ, то лишь послѣ долгихъ лѣтъ самаго внимательнаго и нѣжнаго ухода подъ руководствомъ одного лица.

-- А развѣ вы не можете... гм... не можете... началъ генералъ, избѣгая прямыхъ взоровъ Джобсона, но послѣдній его перебилъ:

-- Нѣтъ, сэръ, не могу. Извините, но я понимаю, что вы хотѣли сказать. Я не могу отослать ее домой, даже въ домъ отца. Я не могу навязать отцу больную дѣвушку; у него и такъ много заботъ съ столькими дѣтьми. Къ тому же, хотя онъ очень искусный докторъ, но онъ старъ и, конечно, будетъ принужденъ отдать ее на чужое попеченіе. А этого я допустить не могу. Я долженъ посвятить ей всю мою жизнь. Другого исхода нѣтъ и я рѣшился подать въ отставку и уѣхать въ Канаду.

-- Любезный другъ Джобсонъ, воскликнулъ сэръ Вильямъ: -- эта неожиданная рѣшимость дѣлаетъ вамъ честь! вы очень благородно и великодушно приносите себя въ жертву, но, послушайте, вѣдь это пахнетъ Донкихотствомъ. Подумайте о своей женѣ, о своемъ сынѣ. Вѣдь ихъ будущность будетъ подвержена риску. Вы отправитесь, такъ сказать, въ пустыню, не имѣя ничего вѣрнаго передъ собою, а здѣсь вы бросаете хорошее положеніе въ настоящемъ и вѣрную блестящую карьеру въ будущемъ. Имѣете ли вы право такъ поступить въ отношеніи вашего семейства?

-- Я все обдумалъ, сэръ Вильямъ.

-- А что говоритъ мистрисъ Джобсонъ?

-- Конечно, сэръ, я съ нею совѣтовался. Она со мною согласна и готова идти на всякій рискъ, на всякую жертву.

-- Господи! стало быть, она такъ же съума сошла! воскликнулъ генералъ съ жаромъ.

Джобсонъ вздрогнулъ. Генералъ въ туже минуту вскочилъ и схвативъ его за руку, произнесъ съ чувствомъ:

-- Простите меня, тысячу разъ простите, дорогой другъ мой. Эти слова сорвались у меня съ языка безъ всякаго намѣренія.

Онъ прошелся раза два по комнатѣ и, остановись передъ докторомъ, прибавилъ:

-- Вы оба благородные люди и небо васъ вознаградитъ за это. Я согласенъ, что ваша сестра не можетъ здѣсь оставаться. Это слишкомъ тяжело для насъ всѣхъ. Обдумавъ ваши слова, я нахожу, что вы правы, не желая отправлять ее въ Англію въ теперешнемъ ея состояніи. Да, вашъ планъ, быть можетъ, лучшій выходъ. Пойдемте къ лэди Пилькинтонъ и поговоримъ съ нею. Я могу вамъ дать рекомендательныя письма въ Канаду... но Джобсонъ, что мы станемъ дѣлать безъ доктора?

XI.

Прощай Барбадосъ!

Мало сознавалъ маленькій Джобсонъ какое глубокое сочувствіе, какія искреннія слезы и добрыя пожеланія сопровождали его отъѣздъ въ Нью-Йоркъ, на почтовомъ бригѣ, въ насмѣшку названномъ "Скорый". Что значило, для него веселый вѣтерокъ, наполнявшій паруса съ обѣщаніемъ благополучнаго отплытія, толпа солдатъ, офицеровъ и чиновниковъ, провожавшая любимаго доктора и его жену, или даже блѣдная молодая дѣвушка, отправлявшаяся вмѣстѣ съ нимъ и повидимому также не понимавшая, что означала вся эта суматоха? Онъ сознавалъ только каждые два часа неудержимое влеченіе къ своей кормилицѣ, что дѣлало его маленькую особу хронической непріятностью, переносимой лишь въ виду возлагаемыхъ на нее большихъ надеждъ. И счастье было для маленькаго Джобсона, что онъ не понималъ, какое важное значеніе въ его жизни играла эта блѣдная молодая дѣвушка, и какое невѣдомое будущее открывалось передъ нимъ и его почтенными родителями. Какая жалость что уноситься потокомъ жизни можно только въ такомъ возрастѣ, когда не сознаешь этого великаго наслажденія!

Генералъ и генеральша поцѣловали на берегу своего крестника, сидѣвшаго на рукахъ Батшебы, которая, несмотря на жару, навертѣла на себя весь свой гардеробъ, считая это вѣрнѣйшимъ способомъ укладывать вещи, и потомъ обратились къ остальнымъ членамъ интересной группы, собравшейся передъ полковой лодкой, на рулѣ которой стоялъ Гренвиль въ полномъ мундирѣ. Сэръ Вильямъ протянулъ руку Маріаннѣ и почтительно ей поклонился, потомъ онъ такъ же простился съ Бертой, но она не обратила на него никакого вниманія, а только съ тѣнью чего-то въ родѣ чувства взглянула на лэди Пилькинтонъ, которая, нѣжно поцѣловавъ Маріанну, обняла молодую дѣвушку. Всѣ остальные инстинктивно отвернулись.

-- Прощайте, Берта, Христосъ съ вами! сказала генеральша, вся въ слезахъ.

Въ глазахъ Берты вдругъ блеснулъ лучъ сознанія. Она схватила за руку своего добраго друга.

-- О! произнесла она: -- вы его такъ же любили. Вы плачете о немъ. Я не могу плакать. Онъ всегда... всегда при мнѣ. Вотъ онъ сидитъ въ лодкѣ и ждетъ меня. Но отчего у него лицо такое блѣдное и куртка вся въ крови!

Она говорила громко, такъ что окружающіе могли ее слышать. Поэтому, генералъ и Джобеонъ успѣли схватить ее за руки, когда она вдругъ побѣжала къ водѣ. Завернувъ ее въ шаль, они осторожно посадили ее въ лодку и не покидали до тѣхъ поръ, пока безопасно помѣстили въ каюту корабля.

Когда вслѣдъ за ней изъ лодки поднимали маленкаго Джобсона, Гренвиль громко сказалъ:

-- Мистрисъ Джобсонъ, могу я поцѣловать вашего молодца?

И, получивъ дозволеніе, онъ запечатлѣлъ крѣпкій поцѣлуй на пухленькой щекѣ ребенка и потомъ вскочилъ на палубу.

-- Джобсонъ, промолвилъ онъ дрожащимъ голосомъ, слѣдуя за докторомъ и генераломъ, которые уводили въ каюту бѣдную молодую дѣвушку:-- какъ вы думаете... могу я пожать ей руку... мнѣ бы доставило это большое счастіе и я помнилъ бы это всю жизнь.

Генералъ пристально посмотрѣлъ на молодого офицера и замѣтилъ ли онъ нѣчто странное въ его глазахъ или почувствовалъ невольную симпатію къ наивной просьбѣ юноши, но только сказалъ доктору:

-- Если вы думаете, Джобсонъ, что это не сдѣлаетъ ей вреда, то позвольте. Ему этого очень хочется.

-- Прощайте, сказалъ Гренвиль едва слышнымъ голосомъ и, взявъ маленькую ручку, слегка пожалъ ее.

Потомъ онъ молча соскочилъ въ лодку и устремилъ глаза въ воду. Когда онъ очнулся, то они уже были на половинѣ дороги къ берегу и генералъ его о чемъ-то спрашивалъ. Онъ поднялъ глаза и машинально махнулъ рукою въ отвѣтъ на развѣвавшійся съ корабля бѣлый платокъ Маріанны. Вся толпа на берегу сняла шляпы: но неслышно было ни одного крика, хотя всѣ сердца бились теплымъ сочувствіемъ къ благородному доктору, его достойной женѣ и бѣдной молодой дѣвушкѣ.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.