ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Первое десятилѣтіе.

I.

Новыя сцены и знакомыя лица.

Тихо шли годы и маленькій Тадеусъ Джобсонъ росъ подъ прежнимъ попеченіемъ преданной Батшебы, благополучно минуя агонію первыхъ зубовъ, припадки кашля и насморка, мучительную корь, едва не смертельную горячку. Наконецъ, онъ является передъ нами семилѣтнимъ мальчикомъ, въ курткѣ и панталонахъ изъ сѣраго канадскаго домотканнаго сукна, съ розовыми щеками, большими глазами, кудрявой головой, съ энергичнымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ нѣжнымъ и мечтательнымъ выраженіемъ лица. На шеѣ у него шерстяной шарфъ, а на рукахъ теплыя рукавицы; за собою онъ тащитъ на веревкѣ маленькія салазки, которыя легко скользятъ по блестящему, твердому снѣгу, изъ его рта и носа вылетаютъ облака сѣроватаго пара, и клубятся въ чистомъ, свѣтломъ, холодномъ воздухѣ. На ногахъ у него пестрая индѣйская обувь, въ которой онъ не слышно подвигается по тонко хрустящему снѣгу.

Рядомъ съ нимъ идетъ женщина лѣтъ двадцати-пяти въ толстомъ шерстяномъ платьѣ, съ мѣховой пелеринкой на плечахъ и маленькой мѣховой же шапочкѣ, изъ подъ которой развиваются каштановые волоса; щеки ея сіяютъ и легкая рѣшительная походка доказываетъ физическую свѣжесть и привычку къ постоянному движенію. По временамъ, она съ веселымъ смѣхомъ кричитъ маленькому Тадди, такъ прозванному неизвѣстно кѣмъ и когда, и, быстро отбѣжавъ отъ него, останавливается, чтобы взглянуть, какъ мальчуганъ мужественно слѣдуетъ за нею. Если же вдругъ салазки, раскатившись сзади, сшибаютъ его съ ногъ, то она поднимаетъ ребенка, осыпаетъ его холодное лицо поцѣлуями и, посадивъ на санки, везетъ его далѣе, смѣясь во все горло.

Игра съ Тадди единственное проявленіе въ Бертѣ какого-нибудь интереса къ жизни. Со всѣми, кромѣ него, она молчалива и сдержанна. Она любитъ когда докторъ подходитъ къ ней, беретъ ее за руку, прижимаетъ къ своей груди и цѣлуетъ ея бѣлый, точно изъ слоновой кости лобъ. Въ эти минуты ея черные глаза, которые увы! сохранили странный, дикій взглядъ, смотрятъ какъ-то мягче и иногда слеза катится по ея щекѣ. Но когда Джобсонъ спроситъ: "Что съ тобой, милая?" она ничего не отвѣтитъ, а устремляетъ свои взоры въ пространство.

Повернувъ налѣво, Тадди и Берта направляются по дорогѣ къ широкой, покрытой ледяными глыбами рѣкѣ. Громадныя льдины, устремляясь изъ верхнихъ озеръ и безчисленныхъ рукавовъ великой рѣки, несутся быстрымъ теченіемъ и, напирая другъ на друга, составляютъ, наконецъ, сплошную бѣлую изрытую буграми равнину отъ одного берега до другого, такъ что могучій потокъ несется подъ этой ледяной оболочкой. Чу! вдали слышится глухой, перекатывающійся въ безмятежномъ воздухѣ шумъ. Въ нѣсколькихъ миляхъ выше по рѣкѣ, одной изъ величайшихъ въ свѣтѣ, громадная водяная масса низвергается съ высокихъ утесовъ дико ревущимъ, шипящимъ и бурнымъ водопадомъ. Но Тадди и Берта такъ привыкли къ этимъ грознымъ звукамъ природы, что едва обращали на нихъ вниманіе. Лучезарное солнце блеститъ и сверкаетъ на дѣвственномъ бѣломъ снѣгу, превращая обнаженныя деревья въ прихотливые коралы, а покрытыя инеемъ конусобразныя сосны, съ ихъ отвислыми вѣтвями, походятъ издали на воздушныя пагоды, зеленыя снизу и бѣлыя сверху. Это удивительное солнце ослѣпляетъ глаза, но живитъ умъ, а сухой, холодный воздухъ разжигаетъ чувства и воспламеняетъ кровь. Ни одного облака не видно на чистомъ голубомъ небѣ, гдѣ отдыхаетъ глазъ, въ безграничной лазури. Часто устремляются туда глаза Берты съ какимъ-то изумленнымъ вопросительнымъ взглядомъ, а потомъ она опускаетъ голову и грустная улыбка играетъ на ея лицѣ. Она снова смѣется съ Тадди, но почти не произноситъ ни слова. Тадди къ этому совершенно привыкъ. Строптивый до неприличія съ Батшебой и матерью, у которой теперь было уже пятеро дѣтей, дѣлившихъ между собою материнскую любовь, онъ поддается всецѣло душой и тѣломъ чарующему вліянію своей прелестной тетки. Она не походитъ на всѣхъ остальныхъ женщинъ и смиряетъ его своей красотой и странными, задумчивыми манерами. Ихъ соединяетъ такая симпатія, что ни ему, ни ей не надо терять времени на слова. Ея улыбка для него краснорѣчивѣе дюжины фразъ другого человѣка. Ея настроеніе странно отражается на немъ. Если она задумчива и молчалива, то онъ идетъ рядомъ съ нею, посматривая по сторонамъ, спокойный, счастливый, но также серьёзный, сосредоточенный. Если же, напротивъ, она весела, вся его маленькая фигурка дышетъ огнемъ. Они оба громко смѣются, махаютъ руками и болтаютъ дѣтскій вздоръ между вспышками хохота. Умный докторъ Джобсонъ, теперь одинъ изъ первыхъ медиковъ всей Канады, зорко слѣдилъ за развитіемъ этой привязанности. Сначала, она его очень безпокоила. Онъ боялся, чтобы взаимная симпатія не отразилась дурно на ребенкѣ, окруживъ его чело облакомъ, отуманивавшемъ чело тетки. Но, присмотрѣвшись ближе, онъ съ удивленіемъ замѣтилъ, что только чрезъ него можно было имѣть на Берту хоть какое-нибудь вліяніе. Умъ Тадди, хотя дѣтскій и еще не развившійся, былъ сильнѣе ума Берты и лишь онъ одинъ могъ развеселить ее. Убѣдившись въ этомъ, докторъ дозволилъ рости ихъ дружбѣ и въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ они были неразлучны.

Между тѣмъ, они достигли высокаго берега рѣки, который тихо спускается къ дорогѣ, проложенной черезъ ледъ къ противоположному берегу. Тадди съ крикомъ радости, бросаетъ веревку на крашенныя салазки и, положивъ лѣвую руку на переднюю перекладину, соединяющую полозья, садится на заднюю, поджавъ лѣвую ногу, а правую ногу оставляетъ на свободѣ для управленія санями. Устроившись такимъ образомъ, онъ смѣло спускается подъ гору при веселомъ крикѣ Берты: "Пошелъ, Тадди!", сопровождаемый громкимъ хлопаніемъ въ ладоши. Легкія санки, каждую минуту пріобрѣтая большую скорость, несутся внизъ съ неимовѣрной быстротою и маленькая нога Тадди искусно маневрируетъ, словно руль, то избѣгая преграды, то поворачивая, согласно изгибамъ берега. За нимъ поднимаются легкія облака пушистаго снѣга. Во всей природѣ царитъ безмятежная тишина, прерываемая только легкимъ скрипомъ полированнаго желѣза. Ребенокъ, стиснувъ зубы, смотритъ въ оба, а Берта съ безпокойствомъ слѣдитъ за нимъ, за встрѣчающимися на его быстромъ пути препятствіями. А ихъ не мало. Вотъ виднѣется бугорокъ; за нимъ лежитъ сваленное дерево. Трусливый, или неловкій мальчикъ заметался бы во всѣ стороны и его санки, стукнувшись бокомъ о могучую преграду, выбросили бы его въ снѣгъ на глубину двадцати футовъ или умчали бы головой впередъ по ледяной крутизнѣ съ великой опасностью размозжить его маленькое тѣло. Но нашъ Тадди, широко открывъ глаза и крѣпко схватившись руками за переднюю перекладину, прямо направляетъ санки на дерево и ловкимъ маневромъ своей лѣвой ноги, поднимается съ санями на воздухъ, футовъ на пять и, благополучно перепрыгнувъ черезъ преграду, несется далѣе. Въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ онъ скользитъ спокойно по бѣлому, гладкому снѣгу, легко переводя дыханіе. Но у подножія горы, гдѣ дорога спускается на рѣку, ждетъ его новая опасность. Сани фермеровъ, спускаясь по болѣе отлогой тропѣ, тутъ всегда круто поворачиваютъ на ледъ и мало-по-малу образовали глубокій и широкій ухабъ, который ребенку невозможно объѣхать, потому что направо стоитъ громадное дерево, съ давнихъ временъ указывающее переправу, а съ другой -- нагроможденная масса остроконечныхъ льдинъ, столкновеніе съ которыми легкихъ санокъ привело бы къ неминуемой гибели. Снова затаивъ дыханіе, сжавъ зубы и крѣпко прильнувъ всѣмъ тѣломъ къ своему страшному деревянному коню, Тадди отважно аттакуетъ врага. Если ему суждено вернуться домой живымъ, то его утлый челнъ долженъ перелетѣть черезъ зіяющую пучину, и оба полозка разомъ врѣзаться въ противоположную крутизну, причемъ малѣйшее уклоненіе въ одну сторону сѣдока можетъ нарушить равновѣсіе и погубить его на вѣки. Молодецъ Тадди! Крѣпко сжавшись, какъ одна масса, санки и ребенокъ перескакиваютъ черезъ эту послѣднюю преграду. Теперь они на гладкомъ льду и Тадди, подавшись впередъ всѣмъ тѣломъ, спокойно катится до крайняго предѣла движенія, даннаго санямъ длиннымъ разбѣгомъ.

-- Ура! кричитъ онъ, махая рукой, и его тонкій, звучный голосокъ долетаетъ до Берты, слѣдившей съ тревожно бившимся сердцемъ за этой бѣшенной скачкой съ препятствіями.

-- Ура! отвѣчаетъ она и также, въ знакъ побѣды, махаетъ рукою маленькому тріумфатору, едва виднѣющемуся внизу.

Наконецъ, соскочивъ съ саней и перекинувъ черезъ плечо веревку, Тадди начинаетъ взбираться на гору по извилистой тропинкѣ, которую проложили ребятишки, чтобъ облегчить себѣ путь. И, несмотря на только что испытанныя треволненія, онъ твердо рѣшился, достигнувъ вершины, снова попытать счастья.

Между тѣмъ, къ Бертѣ подходитъ какой-то человѣкъ и его видъ, вѣроятно, ей очень знакомъ, потому что она не вздрагиваетъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ, не выражаетъ ни удовольствія, ни отвращенія. Этотъ человѣкъ небольшаго роста, въ синемъ индѣйскомъ кафтанѣ, доходящемъ до колѣнъ, съ красными обшлагами и воротникомъ; на спинѣ у него виситъ капишонъ, также синій, съ красной подкладкой; подпоясанъ онъ свѣтлымъ кушакомъ, на головѣ виднѣется тюленья шапка, а сѣрыя панталоны засунуты въ индѣйскіе, пестрые сапоги. За собою онъ тащитъ на ремнѣ большія индѣйскія сани, состоящія изъ деревянныхъ полозковъ, въ семь или восемь футовъ длины, соединенныхъ между собою толстой кожей. Коротенькая пѣнковая трубочка довершаетъ картину. Намъ надо посмотрѣть раза два на эту фигуру съ пробивающейся просѣдью въ бородѣ и волосахъ, прежде чѣмъ мы узнаемъ стараго знакомаго, майора Гренваля. Но это дѣйствительно онъ.

-- Здравствуйте, миссъ Джобсонъ, нѣжно говоритъ онъ, снимая шапку и вынимая изо рта трубку, которую прячетъ въ карманъ.

Она смотритъ ему прямо въ лицо, но не признаетъ его. Онъ не прибавляетъ ни слова и почтительно ждетъ, что она скажетъ или сдѣлаетъ.

-- Тадди здѣсь, говоритъ она, наконецъ, указывая на мальчика, съ трудомъ поднимающагося въ гору.

Майоръ только киваетъ головой. Онъ изучилъ ее не менѣе основательно, чѣмъ докторъ, знаетъ ея манеры и угадываетъ малѣйшія желанія. Онъ оставляетъ на вершинѣ свои сани, называющіяся на мѣстномъ нарѣчіи тобоггинъ, и бѣгомъ направляется къ мальчику.

-- Садись, Тадди, кричитъ онъ издали: -- тетка тебя ждетъ. Я тебя повезу.

Тадди быстро исполняетъ это приказаніе, очень ему пріятное, и майоръ поспѣшно вталкиваетъ его наверхъ.

-- Тадди, говоритъ онъ, смотря на ребенка черезъ плечо: -- устрой, чтобъ тетка покаталась со мною на тобоггинѣ.

-- Хорошо, голубчикъ, отвѣчаетъ мальчуганъ, сверкая глазами и весело смѣясь.

Самъ майоръ научилъ его обращаться съ собою такъ фамильярно, къ величайшему неудовольствію мистрисъ Джобсонъ.

-- А вы побережете тетю, не ушибете ее? прибавляетъ Тадди. послѣ минутнаго размышленія и очень серьёзнымъ тономъ.

-- Ушибу! Я! воскликнетъ майоръ глубоко прочувствованнымъ голосомъ:-- что ты, дитя мое! Я ни за что на свѣтѣ не причинилъ бы ей ни малѣйшаго вреда.

-- Даже еслибъ вамъ дали много табаку, глубокомысленно замѣчаетъ Тадди: -- вѣдь вы любите болѣе всего на свѣтѣ табакъ?

Прежде чѣмъ майоръ успѣлъ отвѣтить, онъ бросилъ взглядъ вокругъ себя и, громко вскрикнувъ, побѣжалъ впередъ. Тадди, оставшись одинъ, взлѣзъ на санки и посмотрѣлъ на вершину. Тетя Берта сидѣла на тобоггинѣ, придвинутомъ къ самому краю горы. Она сбросила свою шапочку и въ рукахъ держала двѣ коротенькія палочки, съ помощью которыхъ управляютъ санями. Неосторожный крикъ майора заставляетъ ее обернуться и, увидавъ Тадди, она взмахиваетъ руками, весело смѣется и быстро спускается съ горы. Тадди никогда въ жизни не забудетъ этой минуты. Съ быстротою молніи соскакиваетъ онъ съ своихъ салазокъ и бѣжитъ на вершину, гдѣ стоитъ майоръ, разводя руками и съ широко раскрытыми отъ страха глазами отчаянно слѣдитъ за бѣшенной пляской индѣйскихъ саней, уносящихъ Берту на вѣрную погибель. Встрѣтивъ сочувствіе въ смертельной агоніи, выражающейся въ каждой чертѣ майора, Тадди начинаетъ плакать. А тобоггинъ, благополучно перепрыгнувъ черезъ первую преграду, быстро направляется къ роковому ухабу. Вотъ сани взлетѣли на воздухъ и Берта, выброшенная съ необыкновенной силой, падаетъ на снѣгъ далеко за страшнымъ деревомъ. Слава Богу! Но она исчезла! Майоръ, какъ бѣшенный, съ опасностью жизни, бросается внизъ и достигаетъ подошвы горы то бѣгомъ, то на четверенькахъ. Тадди слѣдуетъ за нимъ, но на первыхъ же шагахъ теряетъ равновѣсіе и скатывается какъ мячикъ. Когда онъ, наконецъ, поднявшись на ноги, осматривается по сторонамъ, близь него стоитъ тетя Берта, вся въ снѣгу, съ головы до ногъ. Она отряхиваетъ свои мокрые волосы и весело смѣется надъ майоромъ, который, опустившись на колѣни и поднявъ къ небу руки, восторженно смотритъ на нее, какъ на небеснаго ангела.

-- Тетя, тетя! восклицаетъ Тадди, подбѣгая къ ней и схвативъ ее за руки:-- вы не ушиблись?

-- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Но посмотри, Тадди, что съ нимъ?

И она указываетъ на майора.

Гренвиль краснѣетъ и быстро вскакиваетъ.

-- Слава Богу! Слава Богу! произноситъ онъ въ полголоса.

-- О, онъ молится и благодаритъ Бога за ваше спасеніе, произноситъ мальчикъ:-- ну, тетя, поцѣлуйте меня и скажите, что вы совсѣмъ здоровы.

-- Да, я совсѣмъ здорова, восклицаетъ Берта и, поцѣловавъ ребенка, умолкаетъ.

Взявъ ее за руки, Тадди ведетъ молодую дѣвушку къ боковой тропинкѣ и они медленно поднимаются въ гору. Ребенокъ пристально смотритъ на свою тетку, но не говоритъ ни слова. Майоръ снизу слѣдитъ за ними. Онъ садится на глыбу льда и набиваетъ трубку, попрежнему бормоча:

-- Слава Богу!

Но не успѣлъ онъ закурить, какъ неожиданно какая-то мысль блеснула въ его головѣ.

-- Господи! восклицаетъ онъ:-- она забыла свою шапочку на вершинѣ горы.

И, таща за собою тобоггинъ, онъ бѣгомъ поднимается по прямой, скользкой дорогѣ, такъ что, когда Берта съ Тадди являются на вершину, онъ подаетъ ей мѣховую шапочку, съ которой предварительно стряхнулъ снѣгъ.

II.

Появленіе майора.

Докторъ Джобсонъ поселился въ Канадѣ, въ городѣ Корнвалѣ, въ провинціи, прежде называвшейся Верхней Канадой, а потомъ Онтаріо. Находясь на плоской поверхности около двадцати пяти футовъ надъ уровнемъ широкой, глубокой, бурной рѣки, немного ниже того мѣста, гдѣ пѣнящійся потокъ сглаживаетъ свою волнистую поверхность, Корнваль былъ избранъ конечнымъ пунктомъ одного изъ тѣхъ великолѣпныхъ каналовъ, которые тогда правительство строило для прохода судовъ съ хлѣбомъ изъ отдаленныхъ бухтъ Верхняго-Озера въ заливъ св. Лаврентія, минуя опасныя пороги, которыя затрудняютъ плаваніе по рѣкѣ. Въ тѣ времена всѣ ожидали, что Корнваль, величайшее поселеніе богатѣйшаго и многолюднѣйшаго округа, сдѣлается большимъ городомъ и люди, считавшіе себя дальнозоркими, полагали, что покупка тамъ земли составляла выгодную спекуляцію. Такъ какъ Корнваль находился на границѣ Соединенныхъ-Штатовъ, отъ которыхъ его отдѣляла только рѣка, то въ немъ содержался небольшой гарнизонъ. Кромѣ того, въ городѣ была таможня и другіе памятники цивилизаціи. Зданіе окружного уголовнаго суда было такое же большое, четыреугольное, неудобное и уродливое, какъ въ любомъ ассизномъ городѣ Старой Англіи. Здѣсь въ положенные сроки засѣдали судьи, шерифъ, выкрикивали имена обвиняемыхъ судебные пристава и сыпали цвѣтами краснорѣчія адвокаты въ тогахъ; все дѣлалось по англійски, по старинному. Однако, подсудимые и толпа, тѣшившаяся въ залѣ, далеко не напоминали то, что можно было видѣть въ судахъ Линкольншира или Вексфорда. Смуглые, испитые индѣйцы, въ темныхъ кафтанахъ, грязныхъ кушакахъ и грубой обуви, шутили съ французскими, шотландскими и ирландскими фермерами или ихъ рабочими. Французскій католическій патеръ, держа въ рукахъ сзою большую треугольную шляпу, подавалъ табакерку доктору богословія Траутбеку, ректору Торанто, который былъ пасторомъ въ приходской церкви, и даже мистеръ Маквотеръ, пресвитеріанскій проповѣдникъ, удостоивалъ взять табачку своими длинными, сухощавыми пальцами.

Въ городѣ и въ его окрестностяхъ жило немало старыхъ поселенцевъ, торговцевъ и фермеровъ, потомковъ высокорожденныхъ, хорошо образованныхъ и богатыхъ лицъ. Графства Стормантъ и Гленгари, особливо послѣднее, кишѣли состоятельными шотландцами, лучшими изъ эмигрантовъ. Цѣлый кланъ Макдональдовъ переселился въ Гленгари, гдѣ гаэльскій языкъ такъ преобладалъ, что англійская рѣчь была едва слышна. Всякій, посѣтивъ эту мѣстность и видя ея рыжихъ обитателей, слыша ихъ разговоръ, читая ихъ имена на вывѣскахъ или присутствуя на церковной службѣ на гаэльскомъ языкѣ, счелъ бы Канаду болѣе шотландской, чѣмъ сама Шотландія.

Корнваль, какъ мы уже сказали, былъ расположенъ на гладкой равнинѣ, параллельно рѣкѣ; широкія улицы его всѣ пересѣкались подъ прямыми углами. Кромѣ таможни и суда, въ немъ находились кирпичныя казармы на двѣ роты, и нѣсколько церквей, школа и порядочное число лавокъ, въ которыхъ можно было купить всѣ предметы, необходимые въ сельскомъ и домашнемъ быту. Плуги, сѣдла, ножи и различныя матеріи лежали тутъ рядомъ съ сахаромъ, кофе, глиняной посудой, лѣсами для удочекъ и гробами. Лавочники были большею частью шотландцы, они торговали честно, но выдаивали страну до послѣдней капли. Нѣкоторые изъ нихъ были нетолько люди ловкіе, но и съ большими средствами. Они вели значительную торговлю, не малая часть которой составляла контрабанду. Въ кладовыхъ нѣкоторыхъ изъ этихъ лавокъ можно было бы найти товара на десять и на двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Многіе лавочники давали деньги въ займы колонистамъ, находившимся въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ, такъ что мало по малу обширная часть округа была имъ заложена и голоса должниковъ находились въ ихъ распоряженіи.

Дома въ Корнвалѣ, большинство кирпичные и деревянные, и очень немногіе изъ камня, были большіе, помѣстительные. Многіе изъ нихъ были окружены садами, въ которыхъ росли блестящіе цвѣты и великолѣпные плоды. Зимой все это было скрыто подъ густымъ пушистымъ снѣгомъ, блестяще освѣщенномъ лучами солнца или мерцаніемъ луны.

Въ этой-то мѣстности докторъ Джобсонъ рѣшилъ поселиться, узнавъ случайно, что старый шотландскій медикъ, жившій въ Корнвалѣ почти съ его основанія, погибъ, наконецъ, послѣ долгой борьбы съ старостью и дурной водкой. Но привести въ исполненіе эту рѣшимость ему было не очень легко; мистрисъ Джобсонъ, хотѣвшая сказать свое слово въ этомъ столь важномъ вопросѣ, склонялась въ пользу Квебека. Она любила этотъ городъ, средоточіе правительства, его возвышенное положеніе, его грозную цитадель, церкви и дома съ черепичными крышами, расположенные въ безпорядкѣ по уступамъ горы, и чудную широкую рѣку, гдѣ могли стоять на якорѣ самые большіе военные корабли на разстояніи восьмисотъ миль отъ моря. Провинціальный парламентъ и гарнизонъ обезпечивали Квебеку хорошее общество. У мистрисъ Джобсонъ была подруга юности, жившая подлѣ Квебека, въ хорошенькой виллѣ въ Монморанси, гдѣ ея мужъ имѣлъ лѣсопильню. Поэтому, она и желала остаться въ Квебекѣ. Доктору Джобсону такъ же нравился этотъ городъ. Онъ любилъ живописную мѣстность и ему улыбалась мысль поселиться въ гарнизонномъ городѣ. Но мужъ подруги Маріанны былъ сметливый, практическій человѣкъ. Онъ откровенно объяснилъ доктору, что въ Квебекѣ было слишкомъ много докторовъ и что ему слѣдовало ѣхать далѣе вверхъ по рѣкѣ.

-- Послушайтесь меня, сказалъ мистеръ Епнисъ:-- отправляйтесь въ Верхнюю-Канаду. Выберите себѣ какой-нибудь маленькій городокъ: Гамильтонъ, Кингстонъ, или Корнваль и поселитесь тамъ. Практика сама къ вамъ придетъ, только не двигайтесь съ мѣста. Конечно, общество не будетъ такое хорошее, какъ въ Квебекѣ или Монреалѣ, но вѣдь эти городки быстро развиваются, вы будете жить скромно, но припѣваючи и дадите прекрасное воспитаніе вашему сыну.

Докторъ Джобсонъ сразу понялъ благоразуміе этого совѣта, но ему стоило много труда, чтобы убѣдить въ этомъ свою жену; наконецъ, однако, ему это удалось и онъ отправился одинъ на рекогносцировку. Долго онъ странствовалъ безъ всякаго толка, пока, наконецъ, не попалъ въ Корнваль въ то самое время, когда докторъ Макферсенъ послѣдовалъ за своими паціентами на тотъ свѣтъ, а эпидемическія горячки грозили опустошить весь округъ. Онъ тотчасъ нанялъ домъ покойнаго доктора, написалъ женѣ, чтобы она оставалась въ Квебекѣ, пока не окончится эпидемія и, благодаря своимъ успѣшнымъ леченіямъ, съумѣлъ, несмотря на всѣ усилія своего единственнаго соперника, доктора Скирро, забрать въ свои руки почти всю практику доктора Макферсена. Мало того, онъ отбилъ значительную часть даже старыхъ паціентовъ доктора Скирро; красивая наружность и приличныя манеры снискивали ему расположеніе дамъ, что нисколько не возстановляло противъ него мужчинъ, такъ какъ онъ былъ человѣкъ женатый. Узнавъ о неожиданныхъ распоряженіяхъ мужа, мистрисъ Джобсонъ написала ему непріятное письмо, но это ни къ чему не повело. Докторъ уже нанялъ домъ, и когда онъ съ теченіемъ времени отправился въ Квебекъ за семьей мистрисъ Джобсонъ, то, послѣ цѣлой недѣли, размышленій она спустила флагъ и смиренно послѣдовала за побѣдителемъ.

Такимъ образомъ, мы находимъ семью нашего героя, спокойно живущею въ большомъ четырехугольномъ деревянномъ домѣ въ Корнвалѣ, гдѣ мистрисъ Джобсонъ быстро подарила доктору, къ вящему усиленію его заботъ и будущихъ безпокойствъ маленькаго Тадди, пятерыхъ дѣтей обоего пола. Однако, несмотря на естественное удовольствіе, доставляемое ей успѣхомъ мужа, мистрисъ Джобсонъ не очень любила Корнваль. Зимой это было скучное, неинтересное, снѣгомъ занесенное мѣстечко. Лѣтомъ, зной былъ невыносимъ, а мошки выводили изъ всякаго терпѣнія. Кромѣ того, однажды случилось землетрясеніе, которое такъ ее перепугало, что она родила преждевременно; тоже самое сдѣлалось съ нею и по случаю еще болѣе напугавшаго ее пожара въ домѣ. Все это убѣдило ее, что провидѣніе преслѣдовало ея семью за отъѣздъ изъ Квебека. Дѣйствительно, Джобсону было суждено до конца своихъ или ея дней постоянно слышать упреки за его самовольную и легкомысленную поспѣшность въ выборѣ осѣдлости. Когда это зло перестало быть насущнымъ, то оно сдѣлалось историческимъ, а историческое зло страшная вещь, ибо оно существуетъ долго послѣ совершенной перемѣны всѣхъ обстоятельствъ. Зачѣмъ ему было не подождать? Вѣдь онъ могъ выбрать пятьдесятъ городовъ лучше Корнваля. Къ чему было торопиться? Главный докторъ въ Квебекѣ могъ умереть, кто-нибудь могъ уѣхать, что-нибудь могло случиться. Потомъ, у Китти была корь, всѣ дѣти имѣли скарлатину; а въ Квебекѣ никто не слыхалъ о кори и скарлатинѣ. Въ Корнвалѣ же эти болѣзни вѣчно свирѣпствовали. По крайней мѣрѣ, такъ увѣряла почтенная мистрисъ Меллобой. Она сама (мистрисъ Джобсонъ) не была здорова ни одного дня со времени переѣзда въ этотъ противный городишко, что нисколько не удивительно при томъ числѣ дѣтей, которыхъ она рождала на свѣтъ съ неимовѣрной поспѣшностью. Всѣ эти нападки переносились терпѣливо докторомъ, который очень много работалъ, постоянно увеличивалъ число своихъ кліентовъ и даже часто ѣздилъ въ сосѣдніе города, куда проникла его слава. Онъ чувствовалъ, что обязанъ былъ чѣмъ-нибудь вознаградить Маріанну. Онъ не посовѣтовался съ нею насчетъ поселенія въ Корнвалѣ и, дѣйствительно, дѣти слѣдовали одинъ за другимъ слишкомъ быстро. Неудивительно, что ея нервная система была совершенно потрясена. Поэтому, онъ добродушно отвѣчалъ на всѣ ея упреки и всегда ощущалъ укоры совѣсти, развивавшіе въ немъ раскаяніе и терпѣніе.

Какъ мы уже видѣли, Берта была непремѣннымъ членомъ семьи доктора. Въ этомъ отношеніи не было спора между мужемъ и женою. Въ глубинѣ души Маріанна только и думала, что о своемъ мужѣ и объ его счастьи. Ея капризы были внѣшними проявленіями умной, горячей, склонной къ критикѣ натуры, какъ наружная зыбь на глубокой, могучей рѣкѣ, но внутри -- любовь къ мужу оставалась все прежнимъ невозмутимымъ, великимъ потокомъ. И она никакъ не могла забыть того роковаго утра въ Бриджтоунѣ, когда она увидѣла своего мужа въ комнатѣ Берты. Его страшное лицо и взглядъ никогда не выходили изъ ея памяти. Она охотно дѣлила съ нимъ всѣ заботы и трудности, неизбѣжно сопровождавшія ухаживаніе за Бертой, и никогда съ ея языка не срывалось ни одного горькаго слова, ни одной жалобы на всѣ жертвы, которыхъ имъ стоило пребываніе въ домѣ больной молодой дѣвушки. Мошки могли вывести ее изъ терпѣнія, но ни одна вспышка Берты, ни одна ея странная выходка не сердила мистрисъ Джобсонъ. Докторъ это замѣчалъ съ чувствомъ нѣжной благодарности.

Они жили въ Корнвалѣ уже съ годъ, когда однажды вечеромъ, въ октябрѣ мѣсяцѣ, среди всѣхъ прелестей теплой канадской осени, докторъ Джобсонъ отправился съ женою къ гостинницѣ "Коривальская Корона" для ожиданія дилижанса изъ Сант-Анны, который долженъ былъ привезти англійскую почту. Вскорѣ послышалась труба почтальона и на дорогѣ показался тяжелый экипажъ, везомый тремя очень породистыми, но очень дурно содержанными лошадьми. Это былъ длинный, громадный фургонъ на высокихъ колесахъ, съ занавѣсками изъ непромокаемой матеріи; на крышѣ виднѣлось много легкаго товара изъ Монреаля. На широкой передней скамейкѣ, подлѣ возницы, сидѣло двое мужчинъ. Одинъ изъ нихъ въ шинели со множествомъ пелеринокъ и въ дорожной шапкѣ, проѣзжая мимо доктора и его жены, любезно имъ поклонился.

-- Это Гренвиль! воскликнулъ Джобсонъ, едва вѣря своимъ глазамъ:-- какимъ образомъ онъ сюда попалъ?

И онъ хотѣлъ побѣжать къ дилижансу, чтобы поздороваться съ старымъ пріятелемъ, но мистрисъ Джобсонъ его удержала.

-- Подожди, сказала она ему на ухо: -- онъ пріѣхалъ, чтобы повидать Берту. Помнишь, что говорила лэди Пилькинтонъ. Не предлагай ему остановиться у насъ; вѣдь лучшая въ домѣ спальня еще не отдѣлана.

-- Но что же онъ подумаетъ? воскликнулъ докторъ, видя, что фургонъ остановился и Гренвиль слѣзаетъ на землю: -- вѣдь онъ намъ отдалъ свою комнату для Берты.

-- Это пустяки, отвѣчала рѣшительнымъ тономъ Маріанна:-- намъ нельзя его принять, и къ тому же Берта не должна его видѣть.

Послѣднее соображеніе подѣйствовало на доктора, однако, онъ пошелъ на встрѣчу къ Гренвилю и Маріанна послѣдовала за нимъ.

Гренвиль едва не бросился къ нимъ въ объятія.

-- Любезный другъ! Милая мистрисъ Джобсонъ! воскликнулъ онъ:-- какъ вы поживаете?

-- Откуда вы взялись? спросили они въ одинъ голосъ послѣ обычнаго привѣтствія.

-- О! произнесъ серьёзнымъ тономъ майоръ: -- я вамъ послѣ все разскажу. Какъ здоровье миссъ Джобсонъ?

Докторъ и жена его переглянулись. Они такъ же приняли серьёзный тонъ. Маріанна покачала головой.

-- Все такъ же.

Гренвиль бросился хлопотать о своемъ багажѣ, а докторъ, по его просьбѣ, пошелъ нанять ему комнату въ гостинницѣ. Онъ выбралъ No 10-й въ первомъ этажѣ. И въ этой довольно обширной и порядочно меблированной комнатѣ Гренвиль прожилъ шесть лѣтъ, покидая ее только на нѣсколько недѣль осенью для охоты въ отдаленныхъ лѣсахъ.

Въ первый день своего пріѣзда, онъ обѣдалъ у доктора, но Маріанна не пустила за столъ Берту подъ какимъ-то ловкимъ предлогомъ. Они много говорили о старинѣ, о полковыхъ знакомыхъ, о лэди Пилькинтонъ, съ которой Маріанна поддерживала постоянную переписку. Гренвиль очень измѣнился, что тотчасъ замѣтилъ даже Джобсонъ. Онъ былъ спокойнѣе, не такъ горячъ и легкомысленъ, какъ бывало. Онъ говорилъ серьёзно и выраженіе его лица казалось грустнымъ. Когда подали чай, онъ вдругъ сказалъ, обращаясь къ Маріаннѣ:

-- Вы, вѣроятно, удивляетесь, зачѣмъ я сюда пріѣхалъ. Но дѣло въ томъ, что я вышелъ изъ полка.

-- Вы въ отставкѣ?

-- Нѣтъ, въ безсрочномъ отпуску, на половинномъ жалованьи. У меня есть, кромѣ того, кое-какія деньги и я рѣшился жить тамъ, гдѣ вы живете, если вамъ это не будетъ непріятно.

Докторъ и Маріанна переглянулись съ изумленіемъ.

-- Ну, продолжалъ майоръ, вынимая платокъ и обтирая глаза:-- любезный Джобсонъ и вы, милая мистрисъ Джобсонъ, не говорите мнѣ ничего непріятнаго! Не сердитесь. Вы не знаете, что я хочу сказать... я хочу сказать, что... ну... что я желаю жить возлѣ васъ.

Докторъ съ безпокойствомъ посмотрѣлъ на Гренвиля, потомъ подошелъ къ нему и, взявъ его руку, пощупалъ пульсъ.

-- О, не безпокойтесь обо мнѣ, сказалъ Грепвиль, дѣлая усиліе надъ собою:-- мнѣ очень совѣстно, мистрисъ Джобсонъ, но я такъ давно думаю и мечтаю объ этомъ свиданіи, что оно меня совсѣмъ смутило. Теперь я оправился.

Его собесѣдники, однако, не раздѣляли его мнѣнія. Впрочемъ, Маріанна все-таки сдерживала себя и молчала.

-- Будемъ говорить о чемъ-нибудь другомъ, воскликнулъ весело докторъ, полагая, что дѣйствительно у Гренвиля нервы разстроены.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ майоръ:-- я началъ и позвольте мнѣ кончить. Я теперь выплакался и могу говорить спокойно. Послѣ вашего отъѣзда съ нею, я никакъ не могъ забыть роковаго событія. Страшная судьба бѣднаго Брумгола, ваше горе, ея несчастное положеніе, все это преслѣдовало меня днемъ и ночью, не давая ни минуты покоя. Я старался всѣми силами отдѣлаться отъ этого кошмара. Вы не повѣрите, но увѣряю васъ, я сдѣлался самымъ набожнымъ человѣкомъ въ полку. Это нашло на меня совершенно помимо моей воли, продолжалъ онъ, искоса поглядывая на Маріанну, чтобъ убѣдиться, не вызвали ли его слова улыбки на ея серьёзномъ дотолѣ лицѣ:-- я въ свое время былъ большой грѣшникъ, а это страшное событіе окрасило мою жизнь въ самую мрачную краску. Но когда я бросилъ карты и бильярдъ, продалъ своихъ скаковыхъ лошадей и пересталъ держать пари, отказался отъ вина и проч., то я сталъ просто пропадать. Церковная служба, библія и проповѣди не пришлись по моему характеру, и я такъ затосковалъ, что едва не наложилъ на себя руки. Я пришелъ къ тому отчаянному убѣжденію, что мнѣ не къ чему жить.

Лицо Маріанны, до сихъ поръ очень натянутое, стало теперь выражать нѣкоторый интересъ и сочувствіе. Это поощрило Гренвиля и онъ продолжалъ съ большей самоувѣренностью:

-- Лэди Пилькинтонъ одна меня понимала. Всѣ же другіе полагали, что я схожу съ ума, и право я былъ не далекъ отъ этого. Ну, вмѣсто того, чтобъ сдѣлать исторію и написать къ моимъ родственникамъ, она просто, однажды передъ обѣдомъ, подъѣхала къ казармамъ въ своемъ фаэтонѣ, какъ, бывало, она заѣзжала за вами и, подозвавъ меня, сказала:

"-- Майоръ Гренвиль, я ѣду въ Кадрингтонъ. Возьмите шляпу и, пожалуйста, проводите меня.

"-- Въ Кадрингтонъ! воскликнулъ я, вздрагивая всѣмъ тѣломъ.

"-- Да, въ Кадрингтонъ, и мнѣ необходимо, чтобы вы поѣхали со мною.

-- Мнѣ было страшно ѣхать туда, но вы ее знаете, она всегда умѣетъ поставить на своемъ. Я сѣлъ рядомъ съ нею и мы помчались. Ея лошади бѣжали скорѣе, чѣмъ когда-либо, а она правила съ своимъ обычнымъ искуствомъ. Мы проѣхали болѣе шести миль, прежде чѣмъ она открыла ротъ, а я былъ такъ пораженъ этой поѣздкой, что не рѣшался говорить.

"-- Мистеръ Гренвиль, сказала она, наконецъ: -- вы очень несчастны. Вы просто больны, и если вы не примете мѣръ, то это кончится дурно.

"-- Я въ этомъ не виноватъ, лэди Пилькинтонъ, промолвилъ я.

"-- Вы горюете о томъ, чего не поправишь, продолжала она:-- и не хотите лечиться.

"-- Чего не вылечишь, то надо вытерпѣть, произнесъ я механически.

"-- Пословицами горю не поможешь, воскликнула она: -- не къ чему ихъ приводить. Вы не лечитесь и не терпите. Еслибы бѣдный Брумголъ остался въ живыхъ, онъ, по всей вѣроятности, женился бы на Бертѣ Джобсонъ. Въ этомъ случаѣ, вы ее вскорѣ бы забыли и все пошло бы по старому. Теперь же, потому что бѣдный Брумголъ умеръ, а маленькая Берта хуже, чѣмъ вышла замужъ, т. е. насколько дѣло касается васъ, то вы предались меланхоліи или, иначе сказать, идіотству.

"-- Я тутъ ни причемъ, это помимо меня, произнесъ я мрачно.

"-- Хорошо, сказала она съ жаромъ:-- пойдите и поторопитесь; вы не имѣете права дѣлать несчастными другихъ потому, что вы сами несчастны.

Ея послѣднія слова меня очень поразили. Эта идея мнѣ никогда не входила въ голову. Я, значитъ, эгоистически наслаждался своимъ горемъ, мозоля глаза другимъ. Но все-таки рѣшиться на предлагаемое ею средство я не былъ согласенъ. Между тѣмъ, мы подъѣхали къ Кадрингтону и вышли изъ фаэтона. Она взяла меня подъ руку и повела къ роковому мѣсту.

"-- Ну, сказала она:-- человѣкъ, который умеръ здѣсь, имѣлъ сильную, твердую волю. Я рѣдко встрѣчала молодого офицера, который обѣщалъ бы столько съ будущемъ. Eгo смерть уже сразила одно существо, неужели вы хотите быть второй ея жертвою? Конечно, если вы будете далѣе развивать свое сумасшествіе, то мы съумѣемъ принять мѣры, но пока вы ограничиваетесь тихимъ бѣшенствомъ, то намъ не къ чему привязаться.

-- Я былъ озадаченъ ея рѣзкимъ тономъ, хотя, конечно, онъ былъ не напускнымъ:

"-- Но, лэди Пилькинтонъ, увѣряю васъ, его страшная фигура, ея ужасное лицо не выходятъ изъ моей головы. Какъ подумаешь только...

"-- Вы не имѣете права думать объ этомъ. Она до васъ вовсе не касается. Вы должны изгнать изъ своей головы всякую мысль объ этихъ роковыхъ событіяхъ. Забудьте все и вернитесь къ обыкновенной жизни. Вы теперь увидѣли снова арену ужасной катастрафы. Подумайте, что она теперь и какъ ваша жизнь безцѣльна и несчастна.

"-- Что вы посовѣтуете? спросилъ я въ отчаяніи.

"-- Бросьте полкъ и поѣзжайте въ Англію, отвѣчала она рѣшительнымъ тономъ.

-- Я ничего не сказалъ, но вечеромъ въ этотъ день на меня напалъ такой страхъ, какъ никогда. Посѣщеніе роковаго мѣста растравило мою рану и я положительно не могъ болѣе оставаться въ Барбадосѣ. Я взялъ отпускъ у генерала и черезъ недѣлю отправился въ Англію. Тамъ, въ продолженіи значительнаго времени, я старался вести мою прежнію жизнь, но это ни къ чему не повело. Я чувствовалъ, что могу быть счастливымъ только тамъ, гдѣ хоть издали буду имѣть возможность видѣть ее.

Благородный майоръ Гренвиль произнесъ эти слова такимъ голосомъ и тономъ, что Джобсовъ и Маріанна невольно были поражены контрастомъ съ его прежнимъ цинизмомъ и легкомысліемъ.

-- Я, можетъ быть, дуракъ, прибавилъ онъ:-- но я искренній человѣкъ и не играю комедіи.

Онъ взглянулъ при этомъ на Маріанну, которая значительно смягчилась, но все-таки, видѣла, какими непріятностями, если не прямыми опасностями, могло грозить поощреніе безумныхъ идей Гренвиля.

-- Добрый майоръ, сказалъ она съ чувствомъ: -- вашъ разсказъ меня глубоко растрогалъ, но подумайте, въ какое неловкое положеніе вы насъ ставите.

-- Да, Гренвиль, прибавилъ Джобсонъ: -- Берта у насъ пользуется полной свободой. Она ходитъ куда хочетъ. Ваше присутствіе, быть можетъ, возбудитъ въ ней грустныя воспоминанія. Какъ можете вы жить подлѣ насъ? И какая у васъ цѣль? Я полагаю, что она неизлечима.

Майоръ посмотрѣлъ на нихъ безпомощно. Онъ не могъ ничего отвѣтить на ихъ благоразумныя рѣчи, и потому искалъ спасенія въ проволочкахъ.

-- Ну, сказалъ онъ:-- оставимъ этотъ вопросъ открытымъ до завтра.

На слѣдующій день, Берта случайно гуляла въ саду, когда Гренвиль вошелъ въ калитку. Она такъ же сіяла красотой, какъ въ день ихъ отъѣзда изъ Барбадоса, только красота эта стала болѣе зрѣлой. Она посмотрѣла на него пристально, какъ бы удивленная, и поспѣшно сдѣлала нѣсколько шаговъ къ нему, но потомъ вдругъ повернулась и пошла въ домъ.

-- Майоръ Гренвиль въ саду, сказала она очень спокойно своему брату, котораго встрѣтила въ сѣняхъ.

Докторъ взялъ ее за обѣ руки и вполнѣ убѣдился, что свиданіе съ Гренвилемъ ни мало не разстроило ея. Позднѣе въ тотъ же день, онъ ввелъ ее въ комнату, гдѣ сидѣлъ майоръ и она поздоровалась съ нимъ, протянувъ ему руку, но не сказала ни слова. Очевидно, его присутствіе не волновало ее. Но, несмотря на это, докторъ и его жена просили Гренвиля уѣхать въ Англію или во всякомъ случаѣ оставить мысль поселиться подлѣ нихъ. Онъ же не хотѣлъ и слышать объ отъѣздѣ. Онъ остался въ гостинницѣ, и мало по малу, сдѣлался необходимымъ членомъ Корнвальскаго общества. Берта не обращала на него никакого вниманія, а съ теченіемъ времени его тихая, правильная, скромная жизнь и мягкія манеры совершенно побѣдили сердца Джобсона и его жены. Что же касается до самого майора, то онъ, повидимому, былъ счастливъ, видѣлся съ семьей доктора, по крайней мѣрѣ, разъ въ день, игралъ въ лошадки съ маленькими дѣтьми, развивалъ физически Тадди и незамѣтно слѣдовалъ издали за Бертой, когда она выходила изъ дома.

Такимъ образомъ, прошло семъ лѣтъ и Гренвиль, повидимому, былъ согласенъ жить такъ всю свою жизнь.

III.

Буфетъ Корнвальской короны.

Буфетъ старинной, основанной въ первые дни колоніи гостиницы Корнвальской Короны, переименованный въ современную эпоху въ Корнвальскій Отель, былъ съ давнихъ поръ центромъ городской жизни. Ареопагъ, форумъ, биржа, кабачекъ -- все совмѣщалось въ этомъ буфетѣ, отличавшимся международнымъ характеромъ. Тутъ можно было встрѣтить и индѣйца въ макасинахъ и плащѣ, и ловкаго, сухощаваго янки, и французскаго канадца, съ мягкими манерами и любезностью, и англійскихъ, шотландскихъ и ирландскихъ эмигрантовъ съ самымъ разнообразнымъ акцентомъ.

Комната эта была низкая, по довольно большая и четырехугольная. Ея маленькія французскія окна съ толстыми переплетами, съ которыхъ уже давно сошла первоначальная краска, выходили на улицу, и такъ какъ они отстояли отъ земли всего на три фута, то можно было, сидя на подоконникѣ, разговаривать съ знакомыми и внутри буфета и извнѣ, конечно, не зимою, когда вставляли вторыя рамы, законопаченныя и заклеенныя бумагой такъ плотно, что наружный воздухъ ни мало не проникалъ. Въ одномъ углѣ комнаты возвышалась деревянная, крашенная выручка, не блестѣвшая украшеніями, которыя въ нашемъ болѣе мрачномъ климатѣ считаются необходимыми для соблазна посѣтителей. Это было, по преимуществу, мѣсто дѣловое; тутъ пили не на шутку, и никакихъ внѣшнихъ приманокъ не требовалось. На стѣнѣ, на полкахъ, за прилавкомъ, вмѣсто батареи пестрыхъ графиновъ и художественно-разставленной хрустальной посуды, стояло нѣсколько бутылокъ, съ полдюжины простыхъ стеклянныхъ боченковъ съ металлическими кранами, и порядочное количество грубыхъ, толстыхъ стакановъ. Люди, посѣщавшіе этотъ притонъ Бахуса, не требовали блеска для глазъ, но солидной выпивки для мучимаго жаждою горла. На прилавкѣ стояли двѣ или три тарелки съ нарѣзанной вяленой рыбой и накрошенными морскими сухарями. Уходя, каждый посѣтитель бралъ кусочекъ того или другого на дорогу, и, какъ предугадывалъ хитрый хозяинъ, изъ десяти девятеро вскорѣ возвращались, чтобы утолить жажду отъ раздирающаго горло сухого сухаря или вяленой рыбы.

Хозяинъ буфета и всей гостиницы, мистеръ Томасъ Спригсъ, былъ по внѣшности далеко не обычнымъ типомъ трактирщиковъ. Физически онъ былъ ошибкой природы. Маленькій, худощавый человѣчекъ, съ смуглымъ, морщинистымъ лицомъ и гладкими черными, мѣстами посѣдѣвшими волосами, онъ отличался всегда чисто выбритымъ подбородкомъ и вѣчно что-то жующими губами. Но его высокій лобъ, густыя черныя брови, и блестящіе глаза производили большее впечатлѣніе на постороннихъ, чѣмъ можно было ожидать отъ его далеко невнушительной наружности. Его вполнѣ основательно считали въ Корнвалѣ очень ловкимъ человѣкомъ. Онъ нажилъ денегъ, давалъ въ займы подъ большіе проценты, бралъ въ залогъ и покупалъ фермы, владѣлъ дровянымъ дворомъ и лѣсопильней. Два раза его выбирали въ мэры, и онъ вообще былъ человѣкъ богатый, вліятельный. Въ засаленномъ черномъ сюртукѣ, который онъ лѣтомъ, однако, снималъ, мистеръ Спригсъ расхаживалъ по своему буфету, засунувъ руки за жилетъ, или по улицѣ, надѣвъ шляпу на макушку. Его зоркіе глаза видѣли и замѣчали все, что происходило вокругъ него. Никто не могъ ни въѣхать въ городъ, ни выѣхать изъ него, чтобы онъ не зналъ объ этомъ, и большинство платило ему при этомъ дань въ той или другой формѣ.

За прилавкомъ стояла или бѣгала по всему дому, съ чердака до подвала, миссъ Сисели, единственная дочь Спригса, въ коротенькой юбочкѣ, незакрывавшей ея маленькія живыя ножки. Выше отца на цѣлую голову, она была очень хорошенькая, хотя выраженіе ея лица было, быть можетъ, слишкомъ лукавымъ и знающимъ, а ея граціозная фигура отличалась слишкомъ зрѣлыми формами. На ней всегда было ситцевое платье съ кокетливымъ передникомъ; ея длинные, черные волосы, старательно причесанные, представляли удивительный пейзажъ съ густо напомажиными островками и прихотливыми кудрявыми боскетами. Благодаря ея миловидности, трудолюбію, свободнымъ манерамъ и веселости, нельзя было, взглянувъ однажды на Сисели Спригсъ, не посмотрѣть на нее вторично, а, посмотрѣвъ вторично, каждый долженъ былъ признать, что этотъ трудъ вполнѣ окупался удовольствіемъ отъ ея лицезрѣнія.

Во всякомъ случаѣ, Сисели была единственной радостью въ жизни Томаса Спригса. Его жена умерла много лѣтъ тому назадъ, пока дочь была еще очень молода, и она была воспитана наудачу мистеромъ Спригсомъ и его женскими помощницами. Онъ очень любилъ ее, почти не спускалъ съ нея глазъ, она, можно сказать, выросла въ буфетѣ, потому что мистеръ Спригсъ былъ всегда за прилавкомъ, за исключеніемъ того времени, когда онъ торговался съ индѣйцами и фермерами или ѣздилъ по окрестностямъ Корнваля для покупки провизіи и для сбора долговъ. Конечно, это не была школа нравственности и приличныхъ манеръ для молодой дѣвушки, но она за то могла тутъ съ избыткомъ наострить свой юный умъ. Цѣлые дни и вечера проводила маленькая дѣвочка, съ быстрыми черными глазами, сидя на своемъ деревянномъ стулѣ или на колѣнахъ отца, слушая городскія сплетни и изучая различныя выраженія лицъ и фигуры посѣтителей, праздношатающихся, зѣвакъ, пьяницъ и серьёзныхъ людей. Что бы вышло изъ такого воспитанія, еслибы Сисели была предоставлена совершенно сама себѣ -- трудно сказать. Она была одарена одной изъ тѣхъ самостоятельныхъ, возвышенныхъ натуръ, которыя такъ же не подчиняются низкимъ и площаднымъ вліяніямъ, какъ сильный организмъ не поддается заразительнымъ болѣзнямъ, но, конечно, ея манеры были бы гораздо грубѣе, чѣмъ теперь, еслибы ей дозволили развиваться исключительно въ патологической атмосферѣ буфета, безъ знакомства съ болѣе утонченными сферами.

Какъ мы уже сказали, буфетъ Корнвальской короны былъ городскимъ форумомъ. Здѣсь обсуждались всѣ вопросы политическіе, муниципальные и частные. Всѣ самыя свѣжія новости сообщались передъ выручкой, за которой утоляли жажду. Тутъ можно всегда узнать послѣднюю цѣну на послѣдній куль ржи, проданной въ окрестностяхъ Корнваля, потому что торгъ немедленно вспрыскивали за прилавкомъ. Въ этой аудиторіи обсуждали всѣ спорные вопросы мѣстной политики, правосудія, религіозной борьбы и частныхъ распрей; сюда стекались городскія власти, судьи, муниципальные совѣтники и члены провинціальнаго парламента для успокоенія или возбужденія своей энергіи. Даже пасторы появлялись на этой аренѣ въ особыхъ торжественныхъ случаяхъ и запивали горячимъ пуншемъ какія-нибудь необыкновенные подвиги своего пастырскаго служенія. Такимъ образомъ, однажды докторъ богословія Траутбекъ, достопочтенный ректоръ Торонта, толстый, здоровенный джентельмэнъ, не очень ученый богословъ, но очень добрый человѣкъ, зашелъ въ буфетъ, чтобы обогрѣться послѣ похоронъ. Онъ замѣтилъ Сисели, и былъ пораженъ какъ ея наружностью, такъ и несоотвѣтственной для нея обстановкой. Онъ счелъ своимъ долгомъ навѣстить Спригса на слѣдующее утро и съ чувствомъ сталъ говорить ему о непростительномъ его обхожденіи съ своей дочерью. Слова его подѣйствовали. Сисели начали посылать ежедневно въ школу на три часа. Въ первое время это ей очень не нравилось, но скоро она полюбила уроки и сравнительно легко заимствовала у своихъ учителей все, что они могли ей сообщить. А такъ какъ ея живой умъ не могъ довольствоваться преніями въ буфетѣ, какъ они ни были разносторонни, миссъ Сисели брала книги вездѣ, гдѣ могла, преимущественно романы, и жадно читала описанія свѣтскаго общества, въ которое она никогда не могла попасть, и набиралась жизненныхъ теорій, которыя ей никогда не пришлось бы примѣнить.

Лампы, въ которыхъ горѣлъ рыбій жиръ, были уже зажжены, огонь весело пылалъ въ большой четырехугольной желѣзной печи, съ открытой заслонкой, а дымъ и жаръ съ такой силой выходили изъ тонкихъ желѣзныхъ трубъ, подвѣшенныхъ подъ потолокъ, что они дрожали, а печка такъ накалилась, что посрединѣ ея виднѣлось роковое красное пятно, которое доказывало, что нарушены были границы безопасности для такого стараго деревяннаго дома. Но никто въ Канадѣ не обращаетъ на это вниманія и мистеръ Поджкисъ, сидя на разстояніи шести футовъ отъ накаленнаго металла, замѣчалъ красное пятно только когда ему хотѣлось освободить свой ротъ отъ слюны, порождаемой табакомъ, который онъ постоянно жевалъ. Онъ цѣлилъ очень вѣрно и раскаленное желѣзо шипѣло подъ струей бурой жидкости. Мистеръ Поджкисъ, какъ всегда, пришелъ первый и помѣстился въ старомъ качающемся деревянномъ креслѣ, а Сисели поставила на столикъ подлѣ него стаканъ пунша.

Трактирщикъ, снявъ сюртукъ, убиралъ за прилавкомъ, а Сисели сѣла отдохнуть на стулъ въ почтительномъ разстояніи отъ печки. Въ этотъ вечеръ она прибавила маленькій хорошенькій чепчикъ къ прочимъ украшеніямъ своего туалета, и на щекахъ ея игралъ румянецъ. Старики болтали, а она молча сидѣла, мечтая и слѣдя за отраженіемъ огня въ печкѣ на противоположной стѣнѣ. Мистеръ Спригсъ переставлялъ вещи за прилавкомъ только для моціона.

-- Что новаго? спросилъ онъ у Поджкиса.

Мистеръ Поджкисъ прицѣлился, попалъ прямо въ центръ краснаго пятна на печкѣ и съ удовольствіемъ прислушался къ шипѣнію.

-- Ничего. Холодная погода.

-- Очень. У Сима Вилькокса носъ замерзъ.

-- Неужели! Онъ довольно пропитанъ водкой, чтобы не поддаться холоду, замѣтилъ Поджкисъ и, засмѣявшись надъ своей шуткой, снова выстрѣлилъ въ печку.

-- Онъ хорошій человѣкъ, Симъ Вилькоксъ, отвѣчалъ трактирщикъ, не желая, чтобъ при немъ поносили одного изъ его лучшихъ кліентовъ.

-- Очень, пьетъ страсть сколько спиртныхъ напитковъ, сказалъ сухо Поджкисъ.

-- И всегда платитъ наличными деньгами, произнесъ мистеръ Сиригсъ, особенно ударяя на послѣднія два слова.

Мистеръ Поджкисъ философски обратился за утѣшеніемъ къ своему стакану и выпилъ его залпомъ. Онъ пилъ въ кредитъ, но его кредитъ былъ надежный. Онъ только не любилъ платить по счетамъ.

-- Сизи, произнесъ онъ:-- я выпью еще стаканъ, только положите поболѣе лимона. Вы красотка, прибавилъ онъ, впиваясь въ нее своими зелеными глазами:-- вы просто амальгама Гебы, Юноны и Лаисы.

Сисели не обратила никакого вниманія на этотъ двусмысленный комплиментъ, но передала пустой стаканъ своему отцу, чтобъ онъ состряпалъ пуншъ.

Мистеръ Поджкисъ, классическая рѣчь котораго, быть можетъ, удивила читателей, былъ по ремеслу башмачникъ, по призванію -- литераторъ. Онъ былъ человѣкъ трехъ книгъ. Долго онъ довольствовался двумя. Въ качествѣ пуританина изъ Масачусета, онъ началъ и продолжалъ читать библію, предпочитая по буквѣ и духу первыя историческія ея части. Второй книгой былъ разрозненный томъ Популярной Энциклопедіи. Третью онъ купилъ на аукціонѣ, потому что она быа очень толстая и дешевая. Это было старинное изданіе Лемпріерова Словаря и онъ прочелъ его нѣсколько разъ отъ доски до доски. Такимъ образомъ, мистеръ Поджкисъ, въ этой отдаленной колоніи, имѣлъ достаточно матеріала, чтобъ писать передовыя статья въ газетѣ, самой распространенной на свѣтѣ. Но судьба ему отказала въ этомъ благополучіи и онъ осыпалъ своими знаніями всѣхъ друзей. Однако, благодаря недостатку умственной дисциплины, всѣ его знанія находились въ безпорядочномъ хаосѣ. Его умъ обнималъ много фактовъ и именъ, но онъ не могъ припомнить ихъ и классифицировать съ научной точностью. Въ его головѣ было вавилонское столпотвореніе. Онъ часто мѣшалъ имена священной исторіи, общей исторіи и миѳологіи.

-- Да, продолжалъ онъ, мечтая вслухъ:-- вы настоящая Геба. Онъ была богиня, разносившая кубки на ареопагѣ, и удивительная красавица. А веселый юноша, по имени Ганимедъ, исполнялъ ту же должность у боговъ.

Сисели, не слушая его, поставила на столъ второй стаканъ пунша и сѣла на свое мѣсто, зѣвая.

-- Майоръ заходилъ? спросилъ мистеръ Поджкисъ, смотря своими зелеными глазами на молодую дѣвушку, но обращаясь къ ея отцу.

Сисели тотчасъ наострила уши.

-- Нѣтъ, я его сегодня не видалъ, отвѣчалъ трактирщикъ:-- вѣроятно, онъ ходилъ за сестрою доктора Джобсона. Хорошенькая она, нечего сказать, но идіотка. Майоръ, я также полагаю, сошелъ съ ума. Никогда я не видывалъ человѣка такъ глупо влюбленнаго.

-- Да и еще въ сумасшедшую, замѣтилъ мистеръ Поджкисъ, подмигивая и не спуская глазъ съ Сисели:-- а я только-что видѣлъ майора.

Она вспыхнула и ея хорошенькія ушки вздрогнули, но она продолжала сидѣть молча, проглотивъ вопросъ, просившійся ей на языкъ.

-- Да, онъ шелъ, какъ всегда, слѣдуя за красавицей; сынъ доктора былъ съ нею. Они катались на тобоггинѣ. Майоръ курилъ трубку и страшно дымилъ. "Здравствуйте, майоръ, сказалъ я:-- какъ вы поживаете?" -- "Ничего, благодарю васъ, отвѣчалъ онъ:-- но я только ужасно испугался".-- "За нее?" спросилъ я, кивая головой на молодую дѣвушку.-- "Да, за миссъ Джобсонъ, произнесъ онъ торжественно:-- она чуть-было не убилась".-- "Не можетъ быть!" воскликнулъ я.-- "Она съѣхала съ Спанкеровой горы на тобоггинѣ (вы знаете это мѣсто, миссъ Сисели), упала въ самый ухабъ у подошвы горы и едва не размозжила своей драгоцѣнной головки".-- "Какъ вы думаете, майоръ, спросилъ я:-- докторъ хорошо поступаетъ, дозволяя идіоткѣ бѣгать всюду? Я полагалъ, что единственное средство лечить ихъ -- это привязать на цѣпь въ комнатѣ и держать въ одиночествѣ, какъ Андромаху, привязанную къ скалѣ". Майоръ поблѣднѣлъ и произнесъ, шипя, какъ змѣя: "Поджкисъ, если вы когда-нибудь скажете что-либо подобное предо мною или за моей спиной, то я выбью вамъ всѣ зубы и пересчитаю ребра". Я вспылилъ и отвѣчалъ: "Майоръ, я не хотѣлъ васъ оскорбить и вы не должпы обижаться. Я только говорилъ..." Онъ меня остановилъ, воскликнувъ: "Довольно, я не могу подумать, чтобъ эту молодую дѣвушку подвергли такой пыткѣ. Не повторяйте вашихъ ужасныхъ словъ, мистеръ Поджкисъ". И онъ побѣжалъ вслѣдъ за дѣвчонкой.

Тутъ мистеръ Поджкисъ прицѣлился и плюнулъ въ печь.

-- Что, она ушиблась? спросила вдругъ Сисели, которая внимательно слушала его разсказъ, то краснѣя, то блѣднѣя.

-- Нѣтъ, нисколько, отвѣчалъ Поджкисъ.

Въ эту минуту мистеръ Спригсъ вышелъ изъ комнаты и вскорѣ явился въ верхнемъ платьѣ.

-- Я пойду къ муниципальному совѣтнику Джеосту, сказалъ онъ: -- Сисели, тутъ все готово. Скажи гостямъ, что я вскорѣ вернусь.

Онъ вышелъ въ широкій, темный корридоръ, изъ котораго подуло холодомъ, и они слышали, какъ онъ затворилъ за собою двойную наружную дверь.

Мистеръ Поджкисъ продолжалъ зорко слѣдить за Сисели, которая, отвернувъ голову, смотрѣла на дверь и нетерпѣливо топала своей маленькой ножкой. Его зеленые глаза немного смягчились. Онъ сплюнулъ, снова посмотрѣлъ на нее и задумался. Потомъ онъ кашлянулъ и произнесъ самымъ нѣжнымъ голосомъ, на какой только былъ способенъ:

-- Миссъ Спригсъ!

Молодая дѣвушка вздрогнула, обернулась и пристально посмотрѣла на него.

-- Не пугайтесь такъ, продолжалъ мистеръ Поджкисъ, какъ-то странно сверкая глазами:-- послушайте, миссъ... миссъ Спригсъ... милая Сисси, хотите быть моей Пенелопой?

Лицо Сисели побагровѣло и ея черные глаза пронизали его быстрымъ взглядомъ.

-- Мистеръ Поджкисъ, сказала она:-- не будьте такимъ злымъ. Не называйте меня бранными словами.

-- Вы не понимаете, Сисси, отвѣчалъ мистеръ Поджкисъ, нагибаясь къ ней и все непріятнѣе и непріятнѣе сверкая глазами: -- послушайте, миссъ Спригсъ... милая Сисси, я становлюсь старъ, и мнѣ пора устроиться; а умнѣе и красивѣе васъ нѣтъ ни одной дѣвушки во всѣхъ окрестностяхъ. Я человѣкъ надежный, вы знаете, у меня двадцать тысячъ долларовъ, и мой домъ прекрасно совмѣститъ двухъ, а если явятся на свѣтъ...

Тутъ онъ остановился въ изумленіи и страхѣ, потому что Сисели вскочила съ мѣста, вся дрожа отъ гнѣва.

-- Быть вашей... какъ вы тамъ сказали, и выйти за васъ замужъ, мистеръ Поджкисъ! воскликнула она, презрительно поднявъ кверху свой маленькій носикъ и бросая молніеносные взгляды на маленькаго человѣка: -- за стараго, дряблаго орѣха, какъ вы?

Глаза мистера Поджкиса горѣли, какъ уголья, его нижняя губа отвисла, и онъ потерялъ даже возможность сплюнуть.

-- Хорошо, сказалъ онъ, наконецъ: -- дѣлайте, какъ знаете. Не я буду въ накладѣ. Вы сами пожалѣете, миссъ Сисели. Во всякомъ случаѣ, нечего плакать. (Сисели начала всхлипывать, а Поджкисъ боялся разсердить ея отца). Много славныхъ молодыхъ дѣвушекъ почли бы за честь, еслибы Ефраимъ Поджкисъ предложилъ ввести ихъ въ свое сердце и въ свой домъ, къ своимъ ларамъ и пенатамъ.

-- Великая честь! воскликнула Сисели, вдругъ засмѣявшись и утирая свои слезы:-- я думала, что вы были старикъ искренный. Мнѣ не надо вашихъ денегъ. Ступайте къ Фебѣ Кламъ. Она возьметъ обѣими руками дохлаго индѣйца, если только у него есть двадцать тысячъ долларовъ.

Поджкисъ плюнулъ въ печку и перевелъ дыханіе. Глаза его все-таки сверкали попрежнему, безпокоя молодую дѣвушку.

-- Феба Клалъ умная дѣвушка: если она не красавица, то умѣетъ цѣнить людей, а нѣкоторыя красавицы этого не умѣютъ. Конечно, я не Аполіонъ...

-- Да, да, вы это самое, воскликнула Сисели: -- я знаю, кто онъ былъ.

-- Богъ красоты.

-- Нѣтъ, никогда. Аполіонъ -- имя діаволовъ "въ странствіи Пилигрима". Неужели вы думаете, я этого не знаю. Если вы желаете себя называть дьяволомъ, то, конечно, я не стану вамъ мѣшать.

-- Гм! произнесъ Поджкисъ, проводя рукою по подбородку, который давно уже слѣдовало побрить: -- вы, можетъ быть, и правы, миссъ Спригсъ. Я не такъ выразился. Мнѣ надо было сказать Аполлонъ. Повторяю: конечно, я не Аполлонъ, но что стоитъ красавица?

-- Двадцать тысячъ долларовъ, мистеръ Поджкисъ, отвѣчала миссъ Спригсъ, совершенно оправившись отъ своего смущенія и весело смѣясь: -- зачѣмъ же вы не идете къ той, кто васъ стоитъ, а лѣзете ко мнѣ?

У двери дома послышались шаги. Сисели вскочила и, подойдя къ мистеру Поджкису, подала ему руку.

-- Ну, мистеръ Поджкисъ, сказала она:-- покончимъ это дѣло. Я вамъ очень благодарна, но я не хочу еще выйти замужъ. Дайте мнѣ руку и останемся попрежнему друзьями.

Блестящіе зеленые глаза Поджкиса помутились; онъ холодно взялъ ея руку и тотчасъ выпустилъ. Она тогда побѣжала отворять дверь кому-то, вошедшему въ сѣни; Поджкисъ, откинувшись на спинку своего кресла, проглотилъ громадную дозу никотина, заставившаго его кашлять и отплевываться.

Прежде чѣмъ Поджкисъ пришелъ совершенно въ себя, дверь отворилась и вошелъ майоръ.

-- Э, миссъ Сисси, сказалъ онъ, обращаясь къ молодой дѣвушкѣ, которая кивнула ему головой, вся покраснѣвъ:-- вы сегодня прелестны. Какъ ваши глаза блестятъ и какой хорошенькій у васъ чепчикъ! Что это значитъ? Въ чемъ дѣло?

Сисели надула губки и бросила гнѣвный взглядъ на мистера Поджкиса.

-- Я только-что говорила съ г. Аполіономъ, сказала она.

Майоръ тотчасъ догадался, что мистеръ Поджкисъ щеголялъ своими класичесскими знаніями.

-- А! онъ называетъ себя г. Аполіономъ! произнесъ Гренвиль, посматривая съ улыбкой на мистера Поджкиса и молодую дѣвушку: -- лучше называйте его Мефистофелемъ. О, берегитесь, Маргарита!

-- Что? какъ вы сказали? воскликнулъ Поджкисъ:-- повторите.

-- Ме-фи-сто-фель.

-- О! этого нѣтъ въ Лемпріерѣ.

-- Но есть... въ Фаустѣ.

-- Фаустъ! И этого нѣтъ въ Лемпріерѣ. А какъ вы ее назвали?

-- Маргаритой.

-- И этого нѣтъ въ Лемпріерѣ.

Майоръ разсмѣялся.

-- Послушайте, Сисели, сказалъ онъ: -- помогите мнѣ снять кафтанъ.

Миссъ Сисели, бывшая на цѣлую голову выше маіора, съ сіяющимъ отъ удовольствія лицомъ, развязала ему красный кушакъ, причемъ безъ всякой нужды медлила, почти прикасаясь своей щекой къ его лицу, такъ что онъ чувствовалъ ея дыханіе; потомъ она стащила его кафтанъ и вынесла въ сѣни, чтобъ тамъ стряхнуть снѣгъ. Поджкисъ слѣдилъ за этой сценой, какъ кошка; глаза его снова пріобрѣли свой обычный бутылочно-зеленый цвѣтъ. Майоръ сѣлъ и вынулъ изъ кармана трубку. Вскорѣ возвратилась Сисели, толкая передъ собою покойное кресло отца.

-- Вотъ, майоръ, вамъ будетъ тутъ лучше, сказала она:-- хотите, я вамъ набью трубку?

Гренвиль помѣстился въ покойномъ креслѣ и, бросивъ на молодую дѣвушку нѣжный взглядъ, передалъ ей трубку. Онъ слѣдилъ за ея граціозной фигурой, пока она удалилась за прилавокъ и набивала трубку табакомъ изъ глиняной чашки съ надписью: "Виргинскій". Потомъ она подала ему трубку, зажгла лучинку въ печкѣ и поднесла къ табаку.

-- Прекрасный табакъ! произнесъ Гренвиль, закуривъ трубку и бросая попрежнему пламенные взгляды на Сисели.

-- Его вѣрно подслащаютъ патокой, по крайней мѣрѣ, такъ всегда дѣлаютъ съ табакомъ, который жуютъ, замѣтилъ мистеръ Поджкисъ, вынимая изо рта свою жвачку и бросая ее подъ столъ: -- я его попробую. Принесите мнѣ, пожалуйста, миссъ Сиси, вашими хорошенькими ручками немного Виргинскаго.

-- Возьмите сами, мистеръ Поджкисъ, отвѣчала она:-- чашка съ табакомъ на выручкѣ.

Поджкисъ не всталъ съ мѣста, а майоръ продолжалъ курить. Сисели же побѣжала отворять дверь отцу, шаги котораго она узнала издали. Его сопровождалъ стряпчій. Нѣсколько другихъ посѣтителей вошло съ нимъ и комната оживилась; стали громко говорить, передвигать стулья, топать ногами, отряхая снѣгъ, который, тая, образовалъ на полу цѣлыя лужи. Сисели приготовляла различные напитки и ходила взадъ и впередъ между столами. Майоръ, откинувшись на спинку кресла, слѣдилъ за нею сквозь облако табачнаго дыма, а мистеръ Поджкисъ не сводилъ своихъ зеленыхъ глазъ съ нихъ обоихъ. Однако, ему вскорѣ помѣшалъ въ этомъ занятіи мистеръ Роджеръ, учитель въ граматической школѣ.

Этотъ учитель былъ англичанинъ, родомъ съ шотландской границы, высокаго роста, здоровенный, съ пріятными голубыми глазами, длиными волосами, большимъ ртомъ и прекрасными бѣлыми зубами. Вообще онъ поражалъ своей силой и нѣжностью. Несмотря на его ростъ, достигавшій шести футовъ, глаза у него свѣтились бархатной мягкостью, а его голосъ, манеры и выраженіе лица заставляли забывать грубое впечатлѣніе, которое производили его длинныя ноги, толстая, сѣрая суконная одежда и сапоги на двойной подошвѣ. Никто изъ могучихъ шотландцевъ въ колоніи Макдональдовъ въ Гленгари не могли соперничать съ мистеромъ Роджеромъ въ играхъ, требовавшихъ силы и въ тоже время всѣ дѣти и женщины Корнваля цѣнили его мягкое обращеніе. Увидавъ его, Сисели протянула ему руку, а онъ, обративъ на нее свой свѣтлый взглядъ, слегка покраснѣлъ, что нельзя было замѣтить на его загорѣлыхъ щекахъ.

Поджкисъ питалъ къ мистеру Роджеру самое глубокое отвращеніе. До прибытія учителя въ Корнваль, онъ пользовался славой авторитета въ классическихъ знаніяхъ, но съ тѣхъ поръ, какъ мистеръ Роджеръ сталъ приходить разъ въ недѣлю на вечернія собранія въ буфетъ Корнвальской короны, какъ холостякъ, любившій пошутить и поболтать съ сосѣдями, онъ, для общей забавы, вступалъ съ нимъ въ классическіе споры и разбивалъ его на голову. Это была борьба Лемпріера, плюсъ умственная дисциплина, съ Лемпріеромъ минусъ умственная дисциплина, и остроуміе учителя ясно выказывало, къ общему удовольствію, все самоувѣренное хвастовство и невѣжество мистера Поджкиса.

-- А, мистеръ Поджкисъ! сказалъ онъ, взявъ стулъ и нарочно усаживаясь какъ можно ближе къ башмачнику:-- ну, какъ здоровье Сарданапала, Магаршалагашбаза и Мельпомены? Что это вы какъ будто сегодня не въ классическомъ настроеніи? Что съ вами случилось? Не обидѣлъ ли васъ Юпитеръ и Плутонъ? Или, быть можетъ, васъ поранилъ Купидонъ?

Несчастный Поджкисъ взглянулъ молча на Роджера, а потомъ на Сисели. Она мѣшала стаканъ грога за выручкой и переглядывалась съ майоромъ. Онъ тотчасъ понялъ, что она не могла сказать ни слова о случившемся школьному учителю.

-- Мистеръ Роджеръ, отвѣчалъ онъ:-- Юпитеръ милостивъ ко всѣмъ добрымъ людямъ. Мои дѣла идутъ хорошо, а Купидону я не покланяюсь.

Услыхавъ эти слова, Сисели разсмѣялась.

-- Мистеръ Роджеръ, сказала она:-- Купидонъ -- богъ любви, не правда ли?

-- Да, и, какъ вы сами увидите, миссъ Сисели, отвѣчать Роджеръ, пристально смотря на нее: -- это опасный товарищъ. Никогда не знаешь, когда онъ подвернется и спуститъ стрѣлу въ самое ваше сердце.

-- О, я не боюсь, у меня корсетъ, произнесла она:-- но вотъ мистеру Поджкису, кажется, Купидонъ прострѣлилъ сердце, хотя онъ и отпирается.

Поджкисъ обернулся и взглянулъ съ укоромъ на молодую дѣвушку.

-- Хорошо, мистеръ Поджкисъ, продолжала она:-- я ничего не сказала бы, еслибъ избранница вашего сердца не была прелестной особой. Это миссъ Пенс-Лупъ, а вы -- мистеръ Аполіонъ.

Общій взрывъ хохота привѣтствовалъ эту выходку. Башмачникъ молча принялся курить трубку, не сводя глазъ съ майора, который слѣдилъ за всѣми движеніями Сисели. За ними наблюдалъ и еще другой человѣкъ своими большими голубыми глазами. Между тѣмъ, комната наполнилась посѣтителями, которые образовали шумныя группы; облака дыма выходили изъ тридцати трубокъ, стаканы гремѣли. И въ этой пропитанной табакомъ атмосферѣ Сисели бѣгала съ стаканами, кружками и бутылками.

Стряпчій Джюстъ, человѣкъ очень веселый и пользовавшійся въ городѣ нѣкоторымъ авторитетомъ, обыкновенно игралъ роль хозяина на этихъ вечерахъ и черезъ нѣсколько времени онъ предложилъ майору спѣть какой-нибудь романсъ. Гренвиль бывалъ не часто на этихъ вечерахъ, но у него было правило дѣлать пріятное всѣмъ, и потому онъ спѣлъ съ успѣхомъ "Старые монахи". За нимъ слѣдовали другіе и въ томъ числѣ бѣдный мистеръ Поджкисъ долженъ былъ пропѣть своимъ разбитымъ голосомъ "Пробочную ногу", такъ какъ всегда его заставляли повторять этотъ романсъ, полагая, что онъ вполнѣ подходилъ къ его ремеслу. Наконецъ, наступила очередь мистера Роджера, который обладалъ хорошимъ голосомъ и былъ общимъ любимцемъ. Вставая со стула, онъ былъ нѣсколько взволнованъ, глаза его особенно блестѣли и руки дрожали. Однако, онъ посмотрѣлъ на Сисели. Она теперь сидѣла за прилавкомъ. Она улыбнулась ему и кивнула головой, какъ бы поощряя начать пѣніе. Мистеръ Роджеръ вынулъ изо рта трубку, прокашлялся и началъ пѣть. Слова и мелодія выбраннаго имъ романса были совершенно новыя. Онъ не успѣлъ докончить и перваго куплета, какъ всѣ обратились въ слухъ. Въ романсѣ воспѣвалась дочь трактирщика, златокудрая дѣвица, которая не хотѣла ни за кого выходить замужъ, охраняя независимость своего сердца, пока не явился въ гостинницу странствующій музыкантъ Вилъ и не плѣнилъ ее своимъ пѣніемъ. Тогда она его страстно полюбила, но онъ ее бросилъ и плакучая ива прикрыла стыдъ златокудрой дѣвы, уже не дѣвы и не замужней.

Впродолженіи пѣнія Роджера, майоръ продолжалъ курить, но уже устремя глаза не на Сисели, а на потолокъ. Молодая дѣвушка также перестала смотрѣть на майора и ловила на лету каждое слово, вылетавшее изъ уйгъ Роджера.

-- Откуда вы достали этотъ романсъ, мистеръ Роджеръ? спросилъ спокойно Гренвиль, когда умолкли рукоплесканія.

-- Его написалъ неизвѣстный авторъ и, судя по языку, этотъ романсъ старинный, отвѣчалъ Роджеръ, покраснѣвъ.

-- Онъ мнѣ не нравится, сказала Сисели рѣшительнымъ голосомъ: -- пожалуйста, мистеръ Роджеръ, не пойте его болѣе никогда.

-- Хорошо, произнесъ школьный учитель, смотря на нее такъ пристально, что она опустила глаза.

-- Отчего, миссъ Сисели, вамъ не нравится этотъ романсъ? сказалъ мистеръ Поджкисъ съ саркастической улыбкой:-- я полагаю, что онъ первостепенный. Дайте мнѣ, пожалуйста, слова, мистеръ Роджеръ, я ихъ выучу наизусть. Прощайте, миссъ, прибавилъ онъ, вставая и проходя мимо прилавка: -- отчего вы не спросите у него копіи этого романса, миссъ Спригсъ?

IV.

Письмо Маріанны Джобсонъ къ лэди Пилькинтонъ.

"Милая лэди Пилькинтонъ, мы съ большимъ удовольствіемъ получили, наконецъ, послѣ такого продолжительнаго молчанія ваше славное, длинное письмо съ интересными новостями. Дѣйствительно, мнѣ казалось, что прошелъ цѣлый вѣкъ съ послѣдней вашей вѣсточки, но, конечно, мы слѣдили по Таймсу за вашей оффиціальной дѣятельностью, и объясняли ваше долгое молчанія, окончаніемъ срока службы сэра Вильяма на Мысѣ Доброй Надежды и полученіемъ блестящаго мѣста въ Альдершотѣ. Какъ вы должны быть счастливы, что снова вернулись въ старую Англію! Нѣтъ ни одной страны міра, которую можно было бы сравнить съ нею и, хотя мы здѣсь живемъ сравнительно хорошо и счастливо, но мое сердце съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе жаждетъ возвращенія на родину. Меня очень заинтересовало подробное описаніе въ вашемъ предпослѣднемъ письмѣ вашей жизни на мысѣ Доброй Надежды. По крайней мѣрѣ, у васъ было много хорошихъ и послушныхъ слугъ, а тотъ фактъ, что они не очень блестящи, я полагаю, говоритъ въ ихъ пользу, особливо, когда вспомнишь о здѣшней ужасной, дерзкой канадской прислугѣ. Я всей душей сожалѣю, что Джобсонъ не выбралъ Южную Африку для нашей осѣдлой жизни, а остановился на этомъ несчастномъ уголкѣ, гдѣ климатъ не знаетъ середины между адскимъ зноемъ и адскимъ холодомъ. А какое здѣсь общество! Я желала бы вамъ показать одинъ изъ нашихъ вечеровъ. У насъ есть очень приличный пасторъ Траустбекъ. Онъ докторъ богословія Торонскаго университета, о которомъ вы, вѣроятно, никогда не слыхали. Это маленькая коллегія въ одномъ изъ городовъ на берегу озера Онтаріо. Этотъ джентельмэнъ порядочно образованъ и Джобсонъ находитъ, что онъ умѣетъ поддержать общій разговоръ. Потомъ у насъ есть французскій патеръ г. Поммери, добрый, веселый французскій канадецъ съ очень порядочными манерами и либеральными убѣжденіями. Я его чрезвычайно люблю. Наконецъ, здѣсь живетъ нашъ соперникъ докторъ Скирро, толстый, высокаго роста человѣкъ съ грубыми чертами лица; онъ воспитывался въ Монреалѣ и говоритъ какимъ-то ирландско-американскимъ нарѣчіемъ. Это обыкновенный языкъ въ Канадѣ и я думаю, что на всемъ свѣтѣ не существуетъ худшаго. Мнѣ даже страшно подумать, что мои дѣти могутъ научиться такому отвратительному акценту. Говорятъ, что его отецъ былъ въ Квебекѣ носильщикомъ, эмигрировавшимъ изъ Сѣверной Ирландіи. Онъ хорошо знаетъ медицину, такъ какъ въ Монреалѣ прекрасная медицинская школа, но ужасно вульгарный и самоувѣренный человѣкъ. Еслибы я была больна, то скорѣе умерла бы, чѣмъ позвала его. Къ тому же, онъ ненавидитъ Джобсона и говоритъ противъ него самымъ недостойнымъ джентельмэна образомъ. Однако, Джобсонъ рѣшилъ не обращать на это никакого вниманія и требуетъ, чтобы я была знакома съ мистрисъ Скирро, мѣстной канадкой, родившейся по сосѣдству на какой-то фермѣ; она худая, блѣдная злючка, говоритъ въ носъ, и однажды, просто плюнула на коверъ въ нашей гостиной. Кромѣ того, у насъ трое стряпчихъ, изъ которыхъ одинъ очень умный и получилъ воспитаніе въ Торонто. Мистеръ Латушъ, ирландскаго происхожденія и двоюродный братъ лорда Ньютонлиматоди, какъ увѣряетъ его жена, очень хорошо воспитанная и пріятная особа. Она одна изъ не многихъ здѣсь женщинъ comme il faut, и въ ея обществѣ чувствуешь себя совершенно дома, хотя я уже привыкла встрѣчать здѣсь благородныя чувства и возвышенныя черты характера подъ грубой и ничего не обѣщающей оболочкой. Вы видите, что общество здѣсь новое и смѣшанное. Мы обязаны посѣщать очень странныхъ людей, фермеровъ и лавочниковъ, которые нажили себѣ большое состояніе. Мы вчера обѣдали на фермѣ, подъ названіемъ Бринкмина, находящейся въ селеніи Мулинетъ, подлѣ удивительнаго водопада. Хозяинъ этой фермы, богатый шотландецъ мистеръ Мортонъ, очень цѣнитъ Джобсона. Онъ былъ простымъ рабочимъ гдѣ-то въ Сутерландѣ, а жена его ткачихой въ Глазго, но, увѣряю васъ, она очень почтенная женщина и ведетъ себя гораздо лучше, чѣмъ мистрисъ Скирро. Они принимали насъ въ большой комнатѣ, гдѣ они работаютъ, читаютъ, ѣдятъ и, однимъ словомъ, дѣлаютъ все, исключая спанья. Она меблирована очень хорошо; у нихъ есть даже фортепіано, на которомъ миссъ Мортонъ, несмотря на свои распухшія, кривыя отъ постоянной работы руки, играетъ очень хорошо, сравнительно говоря. Они чрезвычайно добры и любезны. Но обѣдъ былъ чудовищный: рѣчная щука, которыхъ ловятъ здѣсь, разводя огни у прорубей во льду, ветчина, жареная курица, ростбифъ, жареная баранина, плумпудингъ, яблочный тортъ и т. д. Столъ просто гнулся подъ громаднымъ числомъ блюдъ. Но, что всего поразительнѣе, что всѣ эти кушанья поданы сразу и хозяева ожидали, что мы будемъ ѣсть все за одно. Джобсонъ прекрасно ихъ понимаетъ и вполнѣ входитъ въ юморъ подобнаго угощенія, но я, не отличаясь большимъ аппетитомъ, вѣроятно, обидѣла добрыхъ людей, отказавшись, чтобъ меня начиняли всевозможными кушаніями. Но, повторяю, они очень любезны, и хотя не имѣютъ внѣшняго лоска, но обращеніе ихъ вполнѣ приличное. Мистеръ Мортонъ говорилъ очень умно объ общей и канадской политикѣ;у послѣдняя, въ настоящее время, представляетъ позорное зрѣлище хитрости и подкуповъ. Мистеръ Мортонъ увѣряетъ, что дѣла пойдутъ лучше, и дѣйствительно, хуже того, что есть, быть не можетъ. Нашъ маленькій Барбадасъ сравнительно просто рай. Но я очень увлеклась, revenons à nos moutons.

"Мы рады были слышать, что одинъ изъ вашихъ юношей, Тременгэръ, женился и такъ блестяще. Корбиты вѣдь знатное и богатое семейство, не правда ли? Джобсонъ помнитъ, что съ нимъ былъ въ Оксфордѣ одинъ Корбитъ. Неужели вы дѣйствительно посѣдѣли? Это должно быть очень красиво, хотя оно вамъ не нравится, въ виду вашихъ молодыхъ лѣтъ. Виновенъ ли въ этомъ климатъ Южной Африки? Вѣроятно, вы посѣдѣли мало-по-малу, а не вдругъ. Здѣсь продаютъ какой-то элексиръ мистрисъ Скалъ для рощенія волосъ, и онъ удивительно полезенъ. Джобсонъ смѣется, но, только благодаря этому элекеиру я спасла свои волосы, которыя стали страшно падать. Я не знаю, можно ли его купить въ Лондонѣ, и непремѣнно послала бы вамъ нѣсколько стклянокъ, еслибы разстояніе не было столь громадно.

"У насъ все идетъ по старому, какъ я уже вамъ писала. Берта очень походитъ на ребенка и ея здоровье очень поправилось. Но въ умственномъ отношеніи, она все таже. Джобсонъ внимательно наблюдаетъ за нею и отмѣчаетъ симптомы. Я никогда не видывала такого самопожертвованія, и часто говорю ему въ шутку, что прикинусь больной для того, чтобы онъ такъ же ухаживалъ за мною. Конечно, это все пустяки; ни одна женщина на свѣтѣ никогда не имѣла такого мужа, хотя онъ по прежнему легкомысленно дѣйствуетъ, не совѣтуясь ни съ кѣмъ и попадая поэтому въ непріятныя ловушки. Ему на дняхъ предлагали пять сотъ долларовъ за леченіе здѣшняго перваго министра. Я знала кое-что объ этомъ человѣкѣ черезъ мистрисъ Латушъ, близко знакомую со всѣми этими негодяями, и потому совѣтовала не трогаться съ мѣста прежде, чѣмъ не заплатятъ обѣщанную сумму или хоть часть ея. Конечно, онъ не принялъ моего совѣта, поѣхалъ къ министру и пробылъ тамъ недѣлю, а здѣсь пропустилъ болѣзнь мистера Крадака, одного изъ нашихъ богатѣйшихъ паціентовъ, который былъ принужденъ послать за докторомъ Скирро. И что же! Джобсонъ вернулся безъ гроша, даже самъ заплатилъ за путешествіе пятьдесятъ долларовъ. Мистрисъ Латушъ говоритъ, что ему не видать этихъ денегъ, какъ своихъ ушей. Я, право, не понимаю, отчего мужчины такъ упрямы и нелѣпы. Но васъ тронуло бы его обращеніе съ Бертой. Мы дѣлаемъ все, что можемъ, чтобы возбудить въ ея головѣ умственную работу, но она не выказываетъ ни малѣйшаго сознанія и какъ бы не замѣчаетъ нашихъ усилій. Иногда мнѣ очень тяжело ухаживать за нею, приносить ей такія жертвы и не видѣть отъ нея никакой благодарности. Но мы ее такъ любимъ, она такая тихая, нѣжная и мы не можемъ забыть, что, по волѣ Провидѣнія, она лишена ума. Вашъ маленькій крестникъ ея величайшій другъ. Они неразлучны. Она не можетъ гулять безъ него и онъ единственное существо, которое можетъ заставить ее говорить. Джобсонъ иногда слѣдуетъ за ними незамѣтно и не разъ слышалъ, что она совершенно сознательно разговариваетъ съ Тадди объ его дѣтскихъ дѣлишкахъ. Это подаетъ Артуру нѣкоторую надежду. Она очень тиха, никогда не приходитъ въ ярость и рѣдко надута, а только всегда апатична. Она иногда беретъ книгу и глаза ея механически пробѣгаютъ но строчкамъ, по она не понимаетъ ни слова изъ всего прочитаннаго. По мнѣнію Джобсона, еслибъ что-нибудь заставило ея умъ работать и завело бы часовую машину, то она могла бы еще выздоровѣть. Его теорія, что часть ея мозга совершенно парализована ужаснымъ происшествіемъ, но что можно возбудить снова его дѣятельность. Впрочемъ, я лично потеряла всякую надежду; вѣдь столько уже прошло лѣтъ и мы постоянно старались безъ малѣйшаго успѣха. Иногда она насъ не на шутку пугаетъ. Она очень любитъ гулять и кататься въ лодкѣ, для чего такъ пригодна прекрасная широкая рѣка съ многочисленными островами. Несмотря на мои совѣты, мужъ поощряетъ ея страсть и увѣряетъ, что индѣйцы на взглядъ ужасные разбойники, свободно снующіе по лѣсамъ, не сдѣлаютъ ей никакого вреда. Несомнѣнно, она достаточно сильна и отважна, чтобъ самой управлять лодкой, которую онъ нарочно выстроилъ для нея, такъ какъ мѣстные челноки очень опасны. Что касается индѣйцевъ, то онъ, повидимому, правъ: однажды осенью, она пропадала нѣсколько часовъ. Утромъ, она отправилась въ лодкѣ внизъ по рѣкѣ и потому всѣ боты и челноки Корнваля пустились на поиски за нею, имѣя во главѣ Джобсона и Гренвиля; о которомъ я послѣ скажу подробнѣе. На протяженіи шести миль они обшарили берега и острова безъ всякаго результата. Наконецъ, они достигли индѣйскаго селенія и узнали, что тамъ была какая-то бѣлая женщина. Они поспѣшно вышли на берегъ и нашли большую толпу индѣйцевъ въ маленькой католической часовнѣ. Дѣйствительно Берта сидѣла тамъ, снявъ шляпу и распустивъ волосы по плечамъ, а индѣйцы, стоя на колѣняхъ вокругъ, покланялись ей, какъ божеству. Они не хотѣли вѣрить, чтобы такое дивное и странное существо было не сверхъестественнымъ, и пришлось послать къ нимъ католическаго патера для объясненія, кто она и что съ нею. Онъ потомъ сказалъ Джобсону, что она можетъ вполнѣ безопасно странствовать среди индѣйцевъ; они не прикоснутся къ ней, такъ они увѣрены, что это небесное видѣніе. Артуръ тогда еще болѣе убѣдился въ правильности своей системы дозволять ей дѣлать все, что угодно; впрочемъ, нельзя не сознаться, что она очень тиха и осторожна. Только однажды она выказала глубокое чувство или сознательное волненіе; это было спустя нѣсколько дней послѣ описаннаго нами случая. Отправившись къ рѣкѣ, она увидѣла свою лодку вытащенной на берегъ и, послѣ долгихъ стараній сдвинуть ее съ мѣста, опустилась на землю и начала рыдать, какъ ребенокъ, ломая себѣ руки. Тадди, сопровождавшій ее, былъ очень растроганъ и поднялъ такой крикъ, что тотчасъ явился на подмогу майоръ Гренвиль, который, какъ я уже вамъ писала, все живетъ здѣсь и слѣдуетъ издали за нею, куда она ни пойдетъ. Это, право, слишкомъ романтично и нелѣпо. Ну, онъ прибѣжалъ и, съ помощью мальчика, спустилъ лодку на воду. Берта осушила свои слезы и просто сказала "благодарствуйте" и, сѣвъ въ лодку съ Тадди, отправилась внизъ по рѣкѣ. Не могу скрыть отъ васъ, что меня очень пугаютъ эти постоянныя прогулки маленькаго Тадди съ нею, но Джобсонъ не хочетъ и слышать объ ихъ прекращеніи, боясь, что она впадетъ въ унылое отчаяніе. Къ тому же майоръ Гренвиль только и дѣлаетъ цѣлый день, что слѣдитъ за нею и Тадди. Право, я никогда ничего не видывала необыкновеннѣе происшедшей въ немъ перемѣны. Онъ сталъ серьёзнымъ, примѣрнымъ человѣкомъ, хотя Джобсонъ и увѣряетъ, что онъ очень поглупѣлъ, но это неправда, ему и поглупѣть-то было не съ чего, какъ вы, вѣроятно, скажете. Я васъ увѣряю, что безъ него мнѣ было бы плохо. Каждое утро онъ является за приказаніями; правда, отъ него страшно несетъ табакомъ, потому что онъ дымитъ цѣлый день, какъ фабричная труба, но, несмотря на все мое отвращеніе къ табаку, я принуждена это терпѣть, ибо онъ такъ добръ и внимателенъ. Онъ научилъ Тадди фехтованію и боксу. На прошлой недѣлѣ, они превратили нашу гостиную въ гладіаторскую арену; Гренвиль ползалъ на колѣняхъ, а Тадди нападалъ на него съ удивительной отвагой. Онъ очень силенъ для своихъ лѣтъ и подставилъ синякъ подъ глазъ майора. Я послѣ этого запретила въ домѣ подобныя побоища, но они практикуются, повидимому, на чистомъ воздухѣ. Странно смотрѣть на майора среди нашей семьи и я часто его спрашиваю, зачѣмъ онъ покинулъ свою родню и общество и прозябаетъ здѣсь. Онъ отвѣчаетъ очень просто: "Никто обо мнѣ не заботится, да и мнѣ нѣтъ дѣла ни до кого: я могу быть счастливымъ только здѣсь". Я однажды сказала ему, что онъ ведетъ себя какъ идіотъ, но онъ такъ оскорбился, что я съ тѣхъ поръ оставляю его въ покоѣ.

"Въ отношеніи докторской дѣятельности мой мужъ имѣетъ громадный успѣхъ. За нимъ присылаютъ изъ другихъ округовъ Канады въ важныхъ случаяхъ, особливо когда требуется хирургическая операція. У него рука удивительно вѣрная и счастливая. Также онъ имѣетъ большой авторитетъ въ горячкахъ, которыя здѣсь постоянно свирѣпствуютъ. Оспа никогда не выводится между индѣйцами и переходитъ часто на бѣлыхъ. Лихорадка, скарлатина и тифъ одинаково изобилуютъ. Поэтому, я постоянно дрожу за своихъ дѣтей и это тѣмъ непріятнѣе, что не было никакой необходимости поселяться здѣсь. По общему мнѣнію, Квебекъ самое здоровое мѣсто, онъ стоитъ на горѣ и тамъ общество прекрасное. Какъ бы то ни было, мы уже купили здѣсь домъ и дали значительныя суммы денегъ подъ залогъ земли, а потому не должны жаловаться на судьбу.

"Всѣ дѣти здоровы, кромѣ маленькой Эдитъ, у которой бронхитъ. Иногда холодъ здѣсь убійственный.

"Я боюсь, что Джобсонъ не найдетъ времени написать съ этой почтой генералу Пилькинтону, но онъ свидѣтельствуетъ вамъ обоимъ свое глубокое почтеніе. О, какъ бы я желала увидѣться съ вами. Повременамъ я думаю, что мы здѣсь совсѣмъ одичаемъ и не сумѣемъ вести себя въ порядочномъ обществѣ, еслибъ намъ было суждено когда-нибудь вернуться въ цивилизованныя страны. Мнѣ просто стыдно за себя.

"Извините, что я исписала три листа и два изъ нихъ еще поперекъ. Вы, вѣроятно, ничего не разберете. Но мнѣ величайшее утѣшеніе излить передъ вами всѣ мои заботы, вы такъ всегда добры ко мнѣ.

Вѣрьте въ искреннюю любовь преданной вамъ

Маріанны Джобсонъ.

P. S. Я была бы вамъ очень обязана, еслибъ вы написали мнѣ, какія шляпки носятъ теперь въ Лондонѣ. Мы здѣсь насчетъ модъ отстали года на два отъ образованнаго міра".

V.

Тадди начинаетъ ходить въ школу.

Наступило время дать первоначальное развитіе уму нашего героя. До тѣхъ поръ, то есть до девятилѣтняго возраста, его мудрый отецъ дозволялъ ему бѣгать не по комнатамъ, а на чистомъ воздухѣ и только въ промежуткахъ между прогулками и тѣлесными упражненіями, онъ подбиралъ тѣ крохи знанія, которыя пріобрѣтаются шутя. Онъ умѣлъ читать и жадно читалъ книги. Зимою, лежа на полу, передъ теплой печкой, онъ проводилъ цѣлые часы за книгой въ родѣ "Странствія Пилигрима", "Священной Войны" и никогда не надоѣющаго Робинзона. Кромѣ того, мистрисъ Джобсонъ считала своимъ долгомъ нетолько въ отношеніи его отсутствующихъ крестнаго отца и матери, но нравственнаго благоденствія самого ребенка, обучить его катехизису, но эта задача была нелегкая и Тадди очень мало цѣнилъ труды матери по этой отрасли его образованія. Изящная фантазія и благородныя чувства Буньяна, автора "Странствій Пилигрима" возбуждали въ немъ міръ самыхъ разнообразныхъ мыслей, странныхъ и любопытныхъ; его воображеніе часто увлекалось видѣніями великаго мечтателя, а его умъ иногда старался постигнуть ихъ значеніе. Съ другой стороны, здоровый англійскій духъ предпріимчивости и отваги возбуждался въ немъ чтеніемъ такой сказки, какъ "Морякъ, потерпѣвшій крушеніе", съ ея живыми реальными подробностями. Нравственныя же ея идеи производили сильное дѣйствіе на его мыслящую, болѣзненно-впечатлительную натуру, потому что маленькій Джобсонъ, наслѣдовавшій мало физическихъ особенностей рода Стифкина, отличался чуткими нервами и быстротою матери. Вообще, въ немъ было много женственнаго. Если въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ выказывалъ гордость и мужество, то въ другихъ былъ застѣнчивъ и даже трусливъ. Всякое грубое слово нетолько возбуждало въ немъ гнѣвъ, но наносило ему тяжелую рану. Насмѣшка надъ его внѣшностью или какимъ-нибудь его поступкомъ глубоко его оскорбляла и заставляла кровь кипѣть въ его жилахъ. Застѣнчивый румянецъ, появлявшійся на его щекахъ, и нервное поддергиваніе всего маленькаго тѣла, доказывали, какъ онъ былъ впечатлителенъ. Съ другой стороны, достойно было удивленія, какъ рыцарски поступалъ этотъ маленькій человѣчекъ, когда при немъ подвергались опасности его тетка, сестры или братья, какой смѣлый отпоръ онъ давалъ бродягамъ, индійцамъ или собакамъ, если они грозили переступить границы приличія и безопасности. Однажды громадная ньюфаундлендская собака вбѣжала во дворъ, гдѣ играли дѣти доктора и маленькій Тадди, схвативъ палку, одинъ вышелъ на поединокъ съ нею, пока всѣ остальные искали спасенія въ бѣгствѣ, оглушая воздухъ криками. Конечно, разъяренное животное смяло мальчугана и изуродовало бы его на всю жизнь, еслибы не поспѣлъ на помощь Гренвиль. Этотъ случай могъ бы оставить въ юномъ умѣ Тадди убѣжденіе, что онъ герой, по мистрисъ Джобсонъ объяснила ему, что онъ дуракъ, ибо иначе не сталъ бы бороться съ врагомъ въ десятеро сильнѣйшимъ его; это замѣчаніе было очень рѣзко и обидно, но, обдумавъ его въ своей головкѣ, онъ призналъ въ немъ много практической мудрости. Дѣйствительно, многія изъ качествъ, называемыхъ благородными и мужественными, не отличаются практической примѣнимостью къ жизни человѣческой дѣятельности.

Мистрисъ Джобсонъ гордилась своимъ старшимъ сыномъ, который перенялъ всѣ свои манеры отъ нея. Входя въ комнату, онъ кланялся съ достоинствомъ врожденнаго джентльмэна; говорилъ чисто англійскимъ языкомъ и съ акцентомъ, тщательно охраняемомъ отъ всякихъ отвратительныхъ провинціализмовъ, присущихъ канадскому нарѣчію, этой чудовищной смѣси всѣхъ мѣстныхъ языковъ Великобританіи, съ ихъ странностями и ошибками въ граматикѣ и произношеніи. Идеаломъ воспитанія для своихъ дѣтей мистрисъ Джобсонъ всегда считала домашнія занятія подъ руководствомъ наставника, получившаго ученую степень въ университетѣ, а потомъ поступленіе въ Гарро или Гугби и Кембриджъ. Съ этой цѣлью она отказывала себѣ нетолько часто въ роскоши, но иногда и въ необходимомъ, надѣясь даже противъ очевидности, что когда наступитъ время серьёзныхъ занятій для Тадди, они будутъ въ состояніи приступить къ исполненію ея плана. Если случайно добрый докторъ замѣчалъ ей, что каждый новый ребенокъ увеличивалъ сумму ихъ расходовъ, и что имъ слѣдовало быть справедливымъ въ отношеніи всей семьи, то она краснорѣчиво доказывала, что, можетъ быть, Джобсоны и могли довольствоваться малымъ, но потомокъ фонъ-Стифкина долженъ былъ получить воспитаніе, достойное джентльмэна. Съ теченіемъ времени, однако, Маріанна увидѣла сама, что ея идеалъ отходилъ все далѣе и далѣе въ глубь, и когда, наконецъ, докторъ сталъ настаивать на необходимости посылать Тадди въ грамматическую школу, она принуждена была съ содраганіемъ сердца согласиться, что у нихъ нѣтъ другого выбора. Впрочемъ, докторъ очень ловко подготовилъ сначала почву. Прежде, чѣмъ затронуть этотъ щекотливый вопросъ, онъ познакомилъ жену съ Дэвидомъ Роджеромъ, который своей красивой наружностью, мягкими манерами и здравымъ смысломъ произвелъ благопріятное впечатлѣніе на мистрисъ Джобсонъ, хотя ея утонченное ухо тотчасъ примѣтило слѣды грубаго сѣвернаго нарѣчія въ его англійскомъ языкѣ.

Но всего ужаснѣе была мысль посылать такого деликатнаго мальчика въ школу, гдѣ было столько дѣтей простаго, грубаго люда. Тамъ между прочимъ учился сынъ Скирро, гадкій, курносый мальчишка, дѣлавшій на улицѣ гримасы дѣтямъ мистрисъ Джобсонъ; мало того, сынъ стараго Майкля, носившаго имъ дрова, нетолько ходилъ въ школу, но взялъ первый призъ во второмъ классѣ за англійскій и латинскій языки, несмотря на его ирландскій акцентъ и грубыя манеры.

-- Но, милая Маріанна, сказалъ съ философскимъ спокойствіемъ докторъ:-- свѣтъ состоитъ изъ такихъ людей. Я имѣю дѣло съ отцами и матерями, а мой сынъ долженъ научиться вести дѣло съ дѣтьми. Они всѣ выростутъ вмѣстѣ. Наша обязанность внушить ему нравственныя и религіозныя понятія да научить его правильному произношенію и хорошимъ манерамъ. Если онъ по природѣ дикарь, то дикаремъ онъ и выростетъ, если же въ немъ есть зачатки истиннаго джентльмэна, то они ничѣмъ не стушуются.

-- Милый Джобсонъ, ты всегда умѣешь меня разсердить. Неужели ты думаешь, что воспитаніе и среда ничего не значатъ? Посмотри, чего мнѣ стоило удержать дѣтей отъ подражанія ужасному акценту ирландскихъ служанокъ. И то Элла отвратительно говоритъ.

-- Это пройдетъ, когда они попадутъ въ общество образованныхъ людей.

-- Но когда это будетъ, докторъ Джобсонъ? Это немыслимо, благодаря вашимъ распоряженіямъ, сдѣланнымъ девять лѣтъ тому назадъ. Вотъ еслибы мы поселились въ Квебекѣ...

Докторъ пожалъ плечами и старался отвлечь вниманіе доброй женщины отъ этого грустнаго вопроса.

-- Я думалъ, произнесъ онъ поспѣшно:-- что ты разсчитывала на породу, а не на среду. Потомокъ Стифкина не можетъ заразиться прикосновеніемъ къ грубой средѣ.

-- Порода! О, докторъ Джобсонъ! сказала рѣзко почтенная дама.-- Порода! Какъ можно такъ выражаться при дамахъ. Ты становишься такъ же вульгаренъ, какъ всѣ окружающіе насъ люди. Докторъ Скирро не могъ бы выразиться грубѣе. Ты хотѣлъ сказать, продолжала она съ достоинствомъ:-- что высокое рожденіе и благородство предковъ всегда сказывается въ манерахъ даже людей, имѣвшихъ несчастье пасть очень низко, но я никогда не говорила, что среда не имѣетъ вліянія. Ты очень несправедливъ ко мнѣ, такъ нелѣпо переиначивая мои мнѣнія.

-- Но, милая Маріанна, въ немъ течетъ хорошая кровь и мать его женщина высокаго происхожденія и утонченнаго развитія; этихъ двухъ элементовъ я полагаю достаточно, чтобы побороть вліяніе той грубой среды, въ которую его поставила необходимость. Что же дѣлать? У насъ нѣтъ выбора! Къ тому же Роджеръ джентльмэнъ въ сердцѣ.

-- Съ ужаснымъ шотландскимъ акцентомъ.

-- Можетъ быть, но этотъ акцентъ имѣетъ своего рода прелесть. Кромѣ того, онъ хорошо знаетъ англійскихъ классиковъ и отлично передаетъ другимъ свои знанія. Попробуемъ; если дѣло не пойдетъ, то мы придумаемъ что-нибудь другое, какихъ бы жертвъ это намъ ни стоило.

Такимъ образомъ, въ одно прекрасное утро, маленькій Тадди, съ сумкой за плечами, въ славномъ сѣромъ сьютѣ, съ большимъ бѣлымъ откиднымъ воротничкомъ, на которомъ роскошно лежали его курчавые волосы пошелъ съ отцомъ къ Дэвиду Роджеру съ цѣлью познакомиться съ учителемъ и школою. Въ значительномъ разстояніи отъ простого кирпичнаго дома, гдѣ мистеръ Роджеръ царилъ голосомъ и розгой, они уже услышали голоса дѣтей, громко повторявшихъ свой урокъ. Войдя въ классную комнату, они застали учителя въ ту самую минуту, когда онъ съ палкой въ рукахъ старался вдолбить географію. Онъ ходилъ взадъ и впередъ передъ громадной картой Европы, на которой не было означено никакихъ названій и, указывая на границу государства, на рѣку или городъ, вызывалъ одного изъ учениковъ и ожидалъ получить отъ него немедленно подобающее географическое свѣденіе. Все его тѣло: руки, ноги, глаза, горло были въ движеніи. Каждый его жестъ или слово дышали энергіей и искреннимъ пыломъ. Онъ старался вдохновить своихъ учениковъ. Отъ времени до времени, его палка тяжело опускалась на кафедру, чтобы возстановить порядокъ среди другихъ классовъ, работавшихъ въ той же комнатѣ. Глаза его бѣгали по всей аудиторіи. Его громкій голосъ поощрялъ трудолюбивыхъ, укорялъ лентяевъ, поддерживалъ энергію во всѣхъ.

-- Встать! крикнулъ онъ голосомъ капитана, отдающаго въ рупоръ приказанія матросамъ, находящимся на реяхъ военнаго корабля.

-- Сѣсть! загремѣлъ онъ черезъ минуту.

Потомъ онъ обернулся и поздоровался съ докторомъ. Онъ взялъ за руку маленькаго Тадди, который видалъ его дома и, взглянувъ прямо въ глаза учителю, почувствовалъ, что нисколько его не боится.

Черезъ нѣсколько мгновеній, докторъ ушелъ и маленькій Тадди очутился на послѣдней скамьѣ четвертаго класса. Передъ нимъ лежала его новая аспидная доска и ему было приказано написать десять рядовъ чиселъ, какъ можно аккуратнѣе.

-- Кто это? спросилъ голосъ за нимъ.

-- Дѣвочка; посмотри на локоны, отвѣчалъ другой.

-- Посмотри на воротникъ, произнесъ третій.

Уши Тадди покраснѣли, но собравшись съ силами, онъ продолжалъ заниматься заданнымъ урокомъ, какъ будто ничего не слыхалъ. Вдругъ онъ почувствовалъ какую-то странную боль въ головѣ; онъ вскочилъ и почесалъ въ затылкѣ. Вокругъ раздался смѣхъ. Одинъ изъ учениковъ высмотрѣлъ на головѣ новичка подлиннѣе волосъ и ловко его вырвалъ.

-- Молчать! воскликнулъ учитель:-- Скирро! вы не разъ видали Джобсона, нечего такъ таращить на него глазъ. Помните, господа, что я вамъ всегда говорю вести себя честно съ новичками. Ну, за работу!

Прошло пятъ минутъ и Тадди написалъ уже два ряда цифръ, начиная отъ лѣваго угла доски до средины ея противоположной стороны и снова назадъ до того же угла.

-- Скверно; задастъ тебѣ старикъ Дэви, сказалъ мальчикъ сидѣвшій рядомъ съ нимъ, сунувъ свой носъ въ доску Тадди.

-- Кто это старикъ Дэви?

-- Кто, Дэви Роджеръ... онъ! произнесъ мальчикъ, указывая на учителя движеніемъ подбородка, такъ какъ его руки были засунуты въ карманы панталонъ.

-- Это грубо съ вашей стороны такъ называть мистера Роджера, замѣтилъ Тадди.

-- Вздоръ.

-- Не говорите мнѣ никогда вздоръ, произнесъ Тадди, покраснѣвъ, и его кудри стали ерошится.

-- Какой ты дуракъ! воскликнулъ его сосѣдъ.

Въ ту же минуту ударъ маленькаго кулака Тадди по носу забіяки заставилъ его вскочить. Искры посыпались у него изъ глазъ, и кровь побѣжала по лицу. Съ громкимъ крикомъ онъ бросился на Тадди и схватилъ его за волосы, но учитель, въ тоже мгновеніе, уже накрылъ дерущихся, схватилъ ихъ за шиворотъ, рознялъ и отнесъ къ своей кафедрѣ. Тамъ онъ поставилъ ихъ съ обѣихъ сторонъ, самъ возсѣлъ на свое кресло, приказалъ остальнымъ ученикамъ молчать и серьёзно приступать къ судебному разбирательству. Маленькій забіяка, очевидно ирландскаго происхожденія, судя по его чернымъ волосамъ, смуглому лицу и широкому носу, плакалъ, отирая кровь рукавомъ. Тадди стоялъ блѣдный, но не дрожа ни однимъ мускуломъ и смотрѣлъ прямо въ глаза учителю.

Роджеръ съ минуту молча глядѣлъ на обоихъ, какъ бы сравнивая эти два противоположные типа, эти двѣ совершенно различныя натуры.

-- Мулиганъ! крикнулъ онъ маленькому ирландцу: -- полно плакать, будьте человѣкомъ.

Плачь Мулигана перешелъ въ какой-то неопредѣленный визгъ.

-- Джобсонъ, продолжалъ учитель:-- я видѣлъ какъ вы первый ударили Мулигана. Что это значитъ?

-- Онъ меня оскорбилъ, отвѣчалъ Тадди.

-- А, онъ васъ оскорбилъ! произнесъ Роджеръ саркастическимъ тономъ:-- а скажите, пожалуйста, мистеръ Джобсонъ младшій, чѣмъ этотъ юноша оскорбилъ ваше достоинство?

-- Онъ назвалъ меня дуракомъ, сэръ.

-- А вы нашли нужнымъ доказать ему тотчасъ, что онъ правъ, ударивъ его по носу при всей школѣ и при мнѣ, ея главѣ, которому только что поручилъ ваше воспитаніе вашъ отецъ?

Всѣ засмѣялись. Тадди покраснѣлъ. Онъ не терпѣлъ, чтобы надъ нимъ смѣялись, но все-таки чувствовалъ, что въ сарказмѣ учителя была доля правды.

-- Зачѣмъ вы назвали Джобсона дуракомъ, сэръ? спросилъ учитель у другого обвиняемаго.

Онъ ничего не отвѣчалъ. Роджеръ повторилъ свой вопросъ три раза, но мальчикъ молчалъ.

-- Хорошо, если онъ не хочетъ отвѣчать, то не правда ли, господа, мы дадимъ право другой сторонѣ объяснить дѣло?

-- Да, сэръ.

-- Джобсонъ, вы можете говорить свободно; въ глазахъ моихъ и всей школы, вы можете по совѣсти разсказать все, что произошло между вами.

Тадди выпрямился. Онъ взглянулъ на мальчика, который, закрывая рукой лицо, хныкалъ и дрожалъ всѣмъ тѣломъ, зная какой результатъ будетъ имѣть откровенный разсказъ его врага.

-- Я не желаю говорить, сэръ, сказалъ Тадди спокойно и смотря по прежнему въ глаза учителю.

Среди учениковъ пробѣжалъ одобрительный говоръ; они высоко оцѣнили поведеніе Тадди. Лицо Роджера выразило удивленіе, но лишь на одну секунду. Онъ понялъ, что напрасно было бы далѣе изслѣдовать случившееся.

-- Господа, произнесъ онъ: -- оба обвиняемые отказываются дать намъ болѣе подробныя свѣдѣнія. Все, что мы знаемъ, ограничивается двумя фактами: одинъ назвалъ другого дуракомъ, а другой ударилъ его за это по носу. Конечно, какъ говоритъ Джобсонъ, назвать другого дуракомъ большое оскорбленіе и даже Тотъ, кто у насъ величайшій и лучшій во всемъ наставникъ, сказалъ, что, назвавъ брата дуракомъ, можно попасть въ геэнну огненную. Но, еслибы мы всѣ ходили по свѣту, отыскивая оскорбленія и отомщая за нихъ, какъ Джобсонъ, то каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенокъ ходили бы съ разбитымъ носомъ или синякомъ подъ глазомъ.

Тадди присоединился къ общему хохоту, возбужденному этой картиной.

-- Такимъ образомъ, возмездіе... Скирро! какъ пишется возмездіе?.. Хорошо, сэръ! Что значитъ это слово?.. Хорошо, сэръ. Но возмездіе за слово ударомъ непростительно. Джобсонъ причинилъ физическое страданіе за что? за дуновеніе вѣтра, за выраженіе, которое благоразумный человѣкъ счелъ бы недостойнымъ своего вниманія. Но это возмездіе еще болѣе непростительно, такъ какъ онъ позволилъ себѣ подобное самоуправство въ школѣ и въ моемъ присутствіи. Я въ этомъ случаѣ всего болѣе оскорбленъ. Джобсонъ оскорбилъ мое достоинство и достоинство всей школы. Въ виду всего этого, я приговариваю обоихъ обвиняемыхъ къ слѣдующему наказанію: Мултанъ попроситъ прощенія у Джобсона за то, что онъ назвалъ его дуракомъ, а Джобсонъ попроситъ у Мулигана прощенія за то, что ударилъ его но носу. Кромѣ того, Джобсонъ попроситъ прощеніе у меня и у васъ всѣхъ, господа, за то, что онъ нарушилъ наши правила и оскорбилъ достоинство школы.

Мулиганъ невнятно пробормоталъ что-то въ родѣ извиненія, а нашъ герой протянулъ ему руку и, къ величайшему удовольствію учителя, громко сказалъ:

-- Я очень сожалѣю, что ударилъ васъ такъ больно, но вамъ не слѣдовало называть меня дуракомъ.

Потомъ, обернувшись къ мистеру Роджеру, онъ прибавилъ:

-- Я прошу извиненія, сэръ, что нарушилъ правила школы.

Учитель сошелъ съ кафедры и, пройдя мимо Мулигана, взялъ за руку Тадди.

-- Мы будемъ друзья съ вами, Джобсонъ, сказалъ онъ:-- если вы не очень будете обижаться всякимъ словомъ и не станете давать воли кулакамъ, по крайней мѣрѣ, въ стѣнахъ школы.

Вечеромъ въ этотъ же день, Дэвидъ Роджеръ зашелъ къ доктору Джобсону. Его ввели въ гостиную, гдѣ сидѣли хозяинъ дома, его жена и майоръ Гренвиль. Онъ разсказалъ что случилось утромъ въ школѣ, докторъ и майоръ весело расхохотались, но мистрисъ Джобсонъ была недовольна этой исторіей. Однако, она ни сказала ни слова Роджеру.

-- Мистрисъ Джобсонъ, спросилъ онъ прежде, чѣмъ уйти: -- въ какомъ положеніи вы нашли волосы и воротничекъ вашего сына по его возвращеніи изъ школы?

-- О, въ ужасномъ, мистеръ Роджеръ. Я право не понимаю, что вы съ ними дѣлаете въ школѣ.

-- Знаете что, вы бы лучше остригли ему волосы и надѣвали ему маленькій воротничекъ. Это его спасетъ отъ многихъ непріятностей и будетъ гораздо опрятнѣе. Я предвижу, что на этой недѣлѣ онъ дастъ съ полдюжины генеральныхъ сраженій и мы не должны въ это вмѣшиваться. Новичку всегда полная свобода. Пусть познакомится съ товарищами.

-- Боже милостивый! мистеръ Роджеръ, развѣ онъ попалъ въ среду дикарей?

-- Нѣтъ, мистрисъ Джобсонъ, но мы изъ него сдѣлаемъ человѣка.

На слѣдующій день, въ восемь часовъ утра, докторъ Джобсонъ свелъ Тадди къ цирюльнику и еге дѣтскіе кудри тотчасъ исчезли. Онъ отправился теперь въ школу въ такомъ видѣ, что не за что было на немъ вцѣпиться, кромѣ его большого воротничка.

Въ концѣ недѣли онъ вернулся домой вечеромъ, съ измятымъ, разорваннымъ и забрызганнымъ кровью воротничкомъ. Происхожденіе крови объяснялось распухшимъ носомъ. Кромѣ того, одинъ глазъ у него былъ совсѣмъ закрытъ, несмотря на то, что тотчасъ приложили къ нему мѣдную монету, а его панталоны были всѣ перепачканы землей. Дѣйствительно, онъ дрался съ Франкомъ Скирро, тринадцатилѣтнимъ мальчикомъ, гораздо сильнѣйшимъ его; хотя онъ очень храбро велъ себя, но потерпѣлъ большое пораженіе. Мистрисъ Джобсонъ до того разсердилась, что едва не высѣкла его своимъ хлыстомъ, но докторъ Джобсонъ и майоръ Гренвиль до этого не допустили. Докторъ приспокойно приложилъ къ ранамъ мальчика компрессы.

-- Развѣ я тебѣ не говорила, воскликнула гнѣвно мистрисъ Джобсонъ:-- никогда не борись съ врагомъ, который сильнѣе тебя?

Маленькій Тадди едва не плакалъ. Онъ поглядывалъ искоса на майора и сосалъ свои пальцы.

-- Да, отвѣчалъ онъ мрачно:-- но какъ мнѣ знать, что врагъ сильнѣе меня, если я не попробую съ нимъ бороться?

Джобсонъ и майоръ не могли удержаться отъ смѣха, а мистрисъ Джобсонъ принуждена была отвернуться. Тогда майоръ удалился съ мальчикомъ въ бесѣдку и тамъ мало-по-малу заставилъ его подробно разсказать исторію великаго побоища.

-- Вотъ видите, мистеръ Гренвиль, началъ онъ:-- послѣ школы, многіе изъ насъ пошли на берегъ посмотрѣть на лодочки Траутбека и Скирро. У Скирро было немного пороха, и онъ хотѣлъ взорвать имъ въ темнотѣ свою лодочку; насъ всѣхъ это очень забавляло. На берегу кто-то поймалъ двухъ лягушекъ. Скирро взялъ ихъ и положилъ на дно своей лодочки, говоря, что онъ взорветъ ихъ вмѣстѣ съ лодкой. Вѣдь это было очень жестоко, не правдали? Я сказалъ: "Нѣтъ, не дѣлай, это не честно въ отношеніи лягушекъ" Всѣ засмѣялись. Это меня разсердило, а Скирро назвалъ меня большимъ ребенкомъ. Я тогда воскликнулъ: "Хорошо, но я тебѣ не позволю это сдѣлать", и бросился къ лодочкѣ, чтобы выхватить изъ нея лягушекъ. Но онъ вдругъ ударилъ меня въ ухо, знаете, съ розмаха и я упалъ. Всѣ закричали: "Драка! Драка!" Я поднялся съ земли и Траутбекъ сказалъ мнѣ: "Оставь его, Джобсонъ, онъ слишкомъ великъ для тебя". Но я отвѣчалъ: "Все равно, я хочу съ нимъ драться". Тогда онъ сказалъ: "Ну, мальчуганъ, скидай куртку, я ее поберегу". Я побѣжалъ къ Скирро и ударилъ его прямо въ носъ, такъ что у него пошла кровь. Онъ меня повалилъ и хотѣлъ бить лежачаго, но всѣ закричали: "Стыдись! Стыдись!" Я опять всталъ и подставилъ ему синякъ подъ глазъ. Потомъ уже я не помню сколько разъ я его ударилъ, потому что онъ продолжалъ бить меня по глазамъ и ушамъ съ розмаха и при этомъ постоянно сваливалъ меня на землю. Я совершенно потерялся. Но вдругъ закричали: "Дэви идетъ!" и всѣ разбѣжались; однако, это не былъ мистеръ Роджеръ.

-- Браво! воскликнулъ майоръ:-- значитъ Скирро тебя не побѣдилъ.

-- Я думаю, что нѣтъ.

-- Прекрасно, и онъ не бьетъ прямо отъ плеча?

-- Нѣтъ.

-- Такъ послушай меня, Тадди, только ни слова матери. Ты долженъ еще разъ драться съ этимъ мальчикомъ, и я желалъ бы при этомъ присутствовать, чтобъ бой былъ честный. Дѣло вотъ въ чемъ: онъ только головой выше тебя и, если онъ бьетъ съ размаха, то тебѣ надо сжать кулакъ и бить вверхъ, вотъ такъ, понимаешь? Отверни голову и лупи его прямо въ носъ. Онъ послѣ этого не станетъ къ тебѣ приставать.

Тадди пристально смотрѣлъ на всѣ движенія майора и кивалъ головой, какъ человѣкъ, который понялъ.

Въ продолженіи двухъ дней онъ не ходилъ въ школу, а на третій отправился уже въ самомъ узенькомъ воротничкѣ, такъ что его шеѣ теперь было гораздо свободнѣе и убытка могло произойти при дракѣ менѣе. Онъ и Скирро не говорили другъ съ другомъ, и всѣ товарищи знали, что они "плохіе друзья". Такимъ образомъ, нашъ герой уже нашелъ себѣ врага.

Одно существо на свѣтѣ очень страдало отъ поступленія Тадди въ школу. Это была Берта. Она сначала не могла понять, что случилось, но наконецъ смекнула. Докторъ Джобсонъ боялся какой-нибудь вспышки и слѣдилъ за нею съ безпокойствомъ. Каждое утро она видѣла, какъ Тадди бралъ свою сумку и уходилъ; около полудня, онъ возвращался домой на часокъ, а вечеромъ часа два занимался приготовленіемъ уроковъ. Она ничего не говорила, но однажды утромъ надѣла свое гуляльное платье и пошла съ нимъ. Съ этого времени, каждое утро она провожала его въ школу, и каждый вечеръ ходила за нимъ. Случилось какъ-то, что Скирро, стоя у дверей съ двумя или тремя пріятелями, увидалъ, какъ Тадди пошелъ домой съ Бертой.

-- Что я говорилъ, воскликнулъ Скирро:-- развѣ онъ не ребенокъ, за нимъ присылаютъ няньку, да еще идіотку.

Сильный ударъ въ ухо повергъ его въ грязь. Онъ вскочилъ съ гнѣвнымъ крикомъ и увидалъ противъ себя Дэви Роджера.

-- Никогда не смѣйте называть такъ эту молодую дѣвушку, сэръ, воскликнулъ учитель, сверкая глазами:-- или я васъ вышвырну изъ школы, негодяй!

Скирро испугался, ибо учитель былъ внѣ себя отъ злобы. Онъ быстро ушелъ, всхлипывая, и поклялся отомстить за это маленькому Тадди.

VI.

Странныя дѣла въ Корнвалѣ.

Прошло лѣто, прошла и осень; исчезъ пурпурно-золотой нарядъ клёна и уже падалъ не разъ мокрый снѣгъ сквозь тонкіе обнаженные сучья, а по утрамъ земля становилась твердой отъ заморозковъ. Но небо было еще свѣтлое, и блестящее солнце весело озаряло увядавшую природу.

Однажды мистеръ Поджкисъ шелъ по дорогѣ, ведущей въ школу именно въ то время, когда дѣтей распускали по домамъ, а учитель, выскочивъ изъ душной атмосферы класса и свободно дыша своей широкой грудью, отправлялся на обычную ежедневную прогулку, шагая по шести миль въ часъ. Мистеръ Поджкисъ подвигался медленно, опустивъ голову, заложивъ руки за спину, ковыляя со стороны на сторону по деревянному тротуару и плюя въ право и въ лѣво съ такой энергіей, словно хотѣлъ выплеваться разомъ на всю жизнь. Онъ еще былъ далеко отъ школы, когда вдругъ услыхалъ громкій хохотъ, и изъ сломанныхъ воротъ (они всегда были сломаны) выбѣжала ватага мальчугановъ, съ сумками за плечами.

-- И онъ теперь скоро выйдетъ, подумалъ мистеръ Поджкисъ, останавливаясь:-- а вотъ и юный Джобсонъ... молодой Аскиніакъ!

"Юный Джобсонъ" съ раскраснѣвшимся лицомъ пробѣжалъ мимо него, и тутъ только мистеръ Поджкисъ, обернувшись, увидалъ, что за нимъ слѣдовала по деревянному тротуару молодая дѣвушка въ темно-каштановомъ гуляльномъ костюмѣ и маленькой шляпкѣ. Она поспѣшила на встрѣчу Тадди и поцѣловала его въ щеку.

-- Господи, какая она натуральная! воскликнулъ Поджкисъ:-- она такъ же прелестна, какъ дочь Яфета, когда она вышла на встрѣчу отцу съ другими дѣвушками и такъ его разсердила. А хорошо, что она не знаетъ о происходящемъ въ Корнвалѣ и не заботится ни о чемъ. Да вотъ, клянусь Юпитеромъ, и самъ храбрый сынъ Марса.

Дѣйствительно, изъ-за угла школы показалась фигура благороднаго майора Гренвиля съ вѣчной трубкой во-рту. Онъ шелъ небрежно, какъ бы совершенно случайно попавъ въ эту мѣстность, хотя каждый день онъ въ это время слѣдовалъ по этой дорогѣ за Тадди и Бертой. Такая аккуратность майора въ исполненіи возложенной добровольно на себя обязанности удивляла и забавляла весь городъ. Жившія немного далѣе дѣвицы Флетчеръ всегда ожидали его у окна и раскланивались съ храбрымъ офицеромъ, который постоянно салютовалъ имъ, а лѣтомъ даже мѣнялся съ ними двумя или тремя словами. Эти молодыя дѣвицы были высокаго роста, съ черными глазами и блѣднымъ цвѣтомъ лица; онѣ вѣчно что-то жевали, любили танцовать и, воспитанныя въ католическомъ монастырѣ въ Монреалѣ, кокетничали со всѣми мужчинами. Майоръ ухаживалъ за ними, какъ за всѣми женщинами, но очень скромно, что не всегда съ нимъ бывало. По волѣ судьбы, въ ту самую минуту, какъ Гренвиль поравнялся съ воротами школы, изъ нихъ выскочилъ на всѣхъ рысяхъ мистеръ Дэвидъ Роджеръ, настроившій себя на длинную прогулку. Его брови были насуплены и онъ очевидно о чемъ-то глубоко задумался; поэтому онъ ничего не видѣлъ передъ собою и навѣрное сшибъ бы съ ногъ маленькаго офицера, еслибъ тотъ ловко не отскочилъ въ сторону.

-- Ей, мистеръ Домине, сказалъ онъ:-- смотрите подъ ноги. Вы едва меня не задавили, сэръ.

Услыхавъ этотъ голосъ, учитель вздрогнулъ; его свѣтлый взглядъ отуманился и мрачное облако пробѣжало по его лицу. Но онъ все-таки пробормоталъ какое-то извиненіе. Гренвиль замѣтилъ странное выраженіе его лица; онъ уже не разъ замѣчалъ подобное явленіе съ того памятнаго вечера, когда мистеръ Роджеръ пѣлъ романсъ о Златокудрой Дѣвѣ. Этотъ романсъ никогда болѣе не повторялся, но никто его не забылъ. Спустя нѣсколько дней послѣ того вечера, Сисели встрѣтила учителя на улицѣ. Она остановила его и протянула ему руку. Онъ посмотрѣлъ на ея свѣжее, юное лицо, съ его лукавымъ, живымъ выраженіемъ, и впился въ ея глаза своимъ свѣтлымъ взглядомъ.

-- Какой романсъ вы пѣли на дняхъ, мистеръ Роджеръ? спросила она.

-- Это сочиненіе стараго автора; а онъ вамъ не понравился? отвѣчалъ учитель съ замѣтнымъ смущеніемъ.

-- Нѣтъ, не понравился, сказала рѣзко Сисели.-- И я не понимаю, зачѣмъ вы его пѣли. Ну, скажите, зачѣмъ?

-- Зачѣмъ вообще поютъ, миссъ Сисели, одинъ романсъ, а не другой? промолвилъ Роджеръ, снова покраснѣвъ.

-- Нѣтъ у васъ была тайная причина, откройте мнѣ ее?

Роджеръ оправился отъ своего смущенія и серьёзно посмотрѣлъ на молодую дѣвушку.

-- О, Сисели! сказалъ онъ нѣжно:-- зачѣмъ вы меня объ этомъ спрашиваете?.. О, какъ жаль, что у васъ нѣтъ матери, Сисели! прибавилъ онъ еще нѣжнѣе, послѣ минутнаго молчанія.

Сисели вспыхнула и опустила голову.

-- Прощайте, мистеръ Роджеръ, сказала она черезъ минуту:-- я могу сама беречь себя, сэръ!

И она быстро удалилась.

Роджеръ продолжалъ свою прогулку, повторяя про себя сотни разъ:

-- Я былъ правъ; но зачѣмъ она меня спросила объ этомъ?

Съ этого дня Роджеръ не пропускалъ ни одного вечера среды, когда собиралось веселое общество въ Корнвальской Коронѣ. Майоръ Гренвиль приходилъ туда очень рѣдко, а Сисели, повидимому, встрѣчала учителя съ своимъ обычнымъ радушіемъ. Но все-таки что-то запало на умъ Роджера, что-то терзало его сердце. Онъ любилъ Сисели, но чувствовалъ, что это была тщетная, праздная любовь. Онъ старался вырвать ее изъ своего сердца; но не могъ; она все глубже и глубже пускала свои корни. Однако, онъ не велъ себя, какъ дуракъ, не слѣдовалъ за нею всюду, не стаивалъ часами подъ ея окнами, не пытался хоть издали увидать складки ея платья и ленту, вплетенную въ ея волоса. Нѣтъ, не такова была любовь Дэвида Роджера. Она питалась его фантазіей, и ему достаточно было видѣть Сисели разъ въ недѣлю. Въ эти счастливые часы онъ курилъ свою трубку, пристально слѣдя за всѣми движеніями ея граціозной фигуры или, впиваясь своимъ свѣтлымъ взглядомъ въ ея глубокіе глаза, казавшіеся бездоннымъ зеркальнымъ озеромъ, или держа на минуту, весь красный и смущенный, ея хорошенькіе пальчики въ своей большой ладони. Но при всемъ этомъ онъ ясно видѣлъ и чувствовалъ, что она нисколько не думала о немъ. Какъ искренна и пламенна ни была его любовь, но онъ не обманывалъ себя. Ни однимъ взглядомъ, ни однимъ словомъ не подала ему Сисели ни малѣйшей надежды. Даже въ послѣднее время, онъ замѣтилъ въ ея обращеніи съ нимъ нѣкоторую холодность, которую, конечно, могъ почувствовать только влюбленный. Кромѣ того, онъ однажды видѣлъ нѣчто очень странное. Гуляя какъ-то вечеромъ по берегу рѣки и любуясь многочисленными лѣсистыми островками, онъ вдругъ услыхалъ плескъ волнъ и тихіе звуки голосовъ. Онъ напрягъ свое зрѣніе, чтобы различить лодку и сидѣвшихъ въ ней, но могъ только замѣтить издали, что лодка бѣлая и сидятъ въ ней двѣ фигуры, одна изъ которыхъ лѣниво гребла. Ему казалось, что на другой было бѣлое илатье, что въ воздухѣ слышался звонкій, какъ колокольчикъ, голосъ и смѣхъ, мужской и женскій. Но лодка была вдали, и находившіеся въ ней, если уши его не обманывали, нарочно понизили голосъ, хотя, по всей вѣроятности, они не видѣли его въ тѣни кустовъ и деревьевъ. Дэвидъ Роджеръ не хотѣлъ дать воли подозрѣнію, возникшему въ его сердцѣ. Единственная бѣлая лодка во всемъ Корнвалѣ принадлежала доктору Джобсону. Единственный голосъ, который говорилъ и смѣялся такъ звонко, принадлежалъ Сисели. Но кто былъ съ нею? Всѣ знали, что миссъ Спригсъ никогда не продешевитъ себя, катаясь въ лодкѣ или гуляя по вечерамъ съ молодыми людьми, какъ остальныя дѣвушки въ Корнвалѣ, а потому учитель прямо подозрѣвалъ майора Гренвиля. Конечно, онъ былъ несправедливъ къ майору. Трудно себѣ представить болѣе примѣрную жизнь, чѣмъ та, которую онъ велъ со времени своего прибытія въ Корнваль. Даже мистрисъ Траутбекъ, которая не дозволяла своимъ дочерямъ танцовать, приглашала его на чашку чая и позволяла ему свободно гулять съ ея дочерьми. На балахъ, бывавшихъ довольно часто зимою въ Стормонтѣ и Гленгарри, онъ ухаживалъ за дамами очень скромно; къ тому же, его романтичная любовь къ Бертѣ уничтожала въ глазахъ всѣхъ самую мысль о какой-либо интрижкѣ. И, однако, двѣ пары глазъ и два смѣтливые ума отгадали о существованіи между Гренвилемъ и Сисели отношеній болѣе нѣжныхъ, чѣмъ дружба; эти глаза и эти смѣтливые умы принадлежали учителю и мистеру Поджкису, который теперь слѣдилъ издали за майоромъ и Роджеромъ.

Получивъ отказъ отъ Сисели, мистеръ Поджкисъ на другой же день отправился къ Фебѣ Кламъ. Но съ нею онъ обошелся менѣе поэтично и гораздо практичнѣе. А Феба, безъ всякихъ претензій на юность или красоту и прекрасная хозяйка, тотчасъ согласилась, и черезъ недѣлю была сыграна свадьба. Миссъ Спригсъ присутствовала при церковной церемоніи и такъ любезно поздравила молодого, что его зеленые глаза снова заблестѣли по прежнему.

Увидѣвъ теперь неожиданное столкновеніе между майоромъ и учителемъ, мистеръ Поджкисъ вскрикнулъ отъ неудовольствія и хотѣлъ удалиться, но потомъ одумался и сталъ ихъ поджидать, такъ какъ они шли прямо на него.

-- Какъ ведетъ себя мой другъ Тадди Джобсонъ, мистеръ Роджеръ? спросилъ, между тѣмъ, майоръ.

-- Очень умно, даже слишкомъ умно, отвѣчалъ учитель: -- онъ во многомъ стоитъ гораздо выше остальныхъ учениковъ, въ томъ числѣ въ манерахъ и savoir faire, онъ такъ же очень легко учитъ уроки. Онъ знаетъ все это, и, вы понимаете, ему очень легко испортиться. Онъ вообще способный, отважный, гордый мальчикъ, и я не могу на него пожаловаться. Развѣ только онъ иногда слишкомъ боекъ.

-- А какъ онъ уживается съ товарищами?

-- Да вотъ я вчера видѣлъ, какъ онъ дрался за кустами сирени съ сыномъ мистера Флетчера и славно его отдѣлывалъ. У меня не хватило сердца разнять негодяевъ и я рѣшилъ никому объ этомъ не говорить въ городѣ. Вотъ видите, я самъ въ юности много дрался и не чувствую себя отъ этого хуже.

Майоръ взглянулъ на своего высокаго, здоровеннаго собесѣдника и замѣтилъ, что тотъ не сводилъ съ него своихъ свѣтлыхъ глазъ. Ему стало какъ-то неловко. Они разговаривали, повидимому, очень дружески, но было между ними что-то странное, натянутое. Въ эту минуту они поравнялись съ мистеромъ Поджкисомъ, глаза котораго приняли теперь бутылочно-зеленый цвѣтъ, а его длинныя тонкія губы значительно вытянулись.

-- Э, это вы, Кристенъ! воскликнулъ учитель, очень довольный, что могъ разстаться съ майоромъ: -- отчего вы покинули своихъ пенатовъ и гуляете по улицѣ? А сверхъ того, о, достойный римлянинъ, гдѣ ваша тога? Вѣдь вы только въ semicinctiunft.

Поджкисъ дѣйствительно былъ безъ сюртука, въ очень грязной рубашкѣ и рабочемъ передникѣ.

-- Я хотѣлъ васъ видѣть, отвѣчалъ Поджкисъ, блѣднѣя, несмотря на свои загорѣлыя щеки: -- Феба только-что разсказала мнѣ удивительную новость. Въ городѣ объ этомъ еще никто не знаетъ, но старикъ Спригсъ въ отчаяніи. Сисели пропала. Она убѣжала и, быть можетъ, бросилась въ рѣку, какъ Геро.

Лицо майора не дрогнуло, но его глаза какъ бы помутились. Что же касается до Дэвида Роджера, то онъ вспыхнулъ и потомъ поблѣднѣлъ. Онъ бросилъ огневой взглядъ, но не на Поджкиса, а на Гренвиля. Гнѣвные глаза Поджкиса также уставились въ лицо майора, который смѣло смотрѣлъ на нихъ. Грудь учителя тяжело подымалась, онъ металъ молніи, его руки дрожали, а кулаки нервно сжимались. Наконецъ, холодный взглядъ и спокойный голосъ Гренвиля вывели его изъ забытья.

-- Я не вѣрю этому, мистеръ Поджкисъ, сказалъ майоръ:-- я видѣлъ миссъ Спригсъ вчера поздно вечеромъ, и она была совершенно здорова и занята, какъ всегда.

-- Гдѣ вы видѣли вчера вечеромъ миссъ Спригсъ? произнесъ громовымъ голосомъ Дэвидъ Роджеръ, разставивъ ноги и сжавъ кулаки.

Гренвиль отошелъ на шагъ. Кровь отхлынула отъ его лица, чело его омрачилось, но онъ отвѣчалъ съ спокойнымъ достоинствомъ:

-- Зачѣмъ вы говорите со мною такъ, мистеръ Роджеръ? Что это значитъ?

-- Все это вздоръ. Отвѣчайте мнѣ прямо: гдѣ вы видѣли вчера вечеромъ миссъ Спригсъ? прогремѣлъ учитель.

Лицо Дэвида Роджера побагровѣло и всѣ его черты исказились отъ пламенной злобы. Когда такой человѣкъ очутится лицомъ къ лицу съ другимъ -- горе послѣднему, если онъ не выдержитъ стойко его гнѣвныхъ взоровъ. Съ минуту майоръ такъ же яростно, хотя блѣдный, какъ полотно, смотрѣлъ на учителя; но пламя, загорѣвшееся въ сердцѣ Роджера, жгло его, и вскорѣ, взглядъ Гренвиля дрогнулъ.

-- Я васъ не понимаю. Мы съ вами объяснимся, когда вы придете въ себя, сказалъ онъ и, повернувшись, хотѣлъ уйти.

Но онъ не успѣлъ сдѣлать двухъ шаговъ, какъ Роджеръ схватилъ его за шиворотъ и грубо повернулъ назадъ. Поджкисъ поднялъ руку въ знакъ неодобренія, но никто его не замѣчалъ.

-- Послушайте, майоръ Гренвиль, воскликнулъ учитель:-- у меня нѣтъ доказательствъ, но я убѣжденъ, что вы знаете объ этомъ дѣлѣ болѣе, чѣмъ хотите сказать. Заклинаю васъ, откройте мнѣ всю правду, если вы не хотите, чтобы я убилъ васъ на мѣстѣ! Гдѣ Сисели Спригсъ?

Роджеръ вышелъ изъ себя; при каждомъ словѣ онъ такъ сильно встряхивалъ маленькую фигурку Гренвиля, что тотъ едва переводилъ дыханіе.

Въ эту минуту раздался стукъ колесъ. Кабріолетъ Джобсона остановился въ двухъ шагахъ, и докторъ, соскочивъ на землю, бросился между Гренвилемъ и учителемъ съ громкимъ крикомъ:

-- Довольно! что вы дѣлаете?

Онъ былъ нетолько сильный человѣкъ, но его жестъ былъ повелительный, а взглядъ спокойный. Онъ посмотрѣлъ прямо въ глаза Роджеру, и поборолъ его гнѣвъ. Дэвидъ опустилъ руки; онѣ упали, какъ плетки, и голова его поникла. Онъ тяжело перевелъ дыханіе, вздрогнулъ и взглянулъ на доктора съ неописаннымъ выраженіемъ.

-- Благодарю васъ, докторъ, сказалъ онъ слабымъ голосомъ, взявъ за руку Джобсона:-- я просто потерялъ голову.

Онъ оглянулся по сторонамъ, протянулъ руки кверху, словно хотѣлъ что-то схватить, и, прежде чѣмъ докторъ успѣлъ его поддержать, грохнулся на землю, словно пронзенный пулей въ сердце.

Гренвиль, смущенный, озадаченный, не успѣлъ еще придти въ себя, какъ могучій врагъ, столь грубо обошедшійся съ нимъ, лежалъ безъ чувствъ у его ногъ. Джобсонъ опустился на колѣни и приподнялъ его голову.

-- Засучите его рукавъ, крикнулъ онъ Поджкису: -- а вы, Гренвиль, достаньте мой ящикъ съ инструментами подъ сидѣньемъ въ кабріолетѣ и сбѣгайте за водою къ Флетчеру.

Спустя полчаса, учитель лежалъ на кровати въ спальнѣ Амеліи Флетчеръ, куда его принесли при энергичной помощи майора Гренвиля. Въ глазахъ миссъ Амеліи это событіе имѣло романтическій характеръ, и она съ пламенной радостью стала разыгрывать роль сестры милосердія. Она быстро отрѣзала длинные волосы Дэвида Роджера и начала прикладывать ледъ къ его лбу, доказывая во-очію доктору, какъ несправедливо сказала однажды его жена, что "обѣ дѣвицы Флетчеръ никогда не принесутъ никому пользы". Между тѣмъ, Джобсонъ убѣдился, что, по счастію, ударъ, поразившій учителя, не былъ опаснымъ. Больной былъ очень слабъ, но въ полной памяти и даже могъ говорить. Съ нимъ приключился только сильный приливъ крови, мгновенно лишившій его чувствъ, но не страшный переворотъ всей нервной системы, который убиваетъ умъ и тѣло.

Пока докторъ Джобсонъ возился съ своимъ паціентомъ, къ дому Флетчера подъѣхалъ мистеръ Мортанъ изъ Мулинета, въ кабріолетѣ, запряженномъ двумя бойкими лошадьми, которыя были всѣ въ мылѣ отъ быстрой ѣзды. Онъ умолялъ, чтобы докторъ скорѣе къ нему вышелъ, и ждалъ его съ нетерпѣніемъ, грустно слушая разсказъ мистрисъ Флетчеръ о случившемся съ учителемъ.

-- О, о! промолвилъ онъ сквозь зубы:-- брось большой камень въ лужу и сколько грязи поднимется къ верху!

Докторъ мало по малу вывѣдалъ отъ Поджкиса подробности о столкновеніи Роджера съ Гренвилемъ. Онъ былъ пораженъ, какъ громомъ, узнавъ въ чемъ дѣло. Его спокойному, трезвому уму казалась, что всѣ сошли съума. Сисели убѣжала изъ родительскаго дома, Гренвиль подозрѣвался въ сообщничествѣ съ нею, а Роджеръ, самый тихій и благоразумный человѣкъ въ Корнвалѣ, велъ себя, какъ бѣшенный. Докторъ Джобсонъ чувствовалъ, что колеблются всѣ основы человѣческаго общества и у него самого начинала кружиться голова. Извѣстіе, сообщенное ему Мортономъ, окончательно привело его въ тупикъ. Сисели нашлась. Она была теперь въ домѣ фермера въ Мулинетѣ.

-- Садитесь, докторъ, въ мой кабріолетъ, сказалъ онъ:-- и мы поѣдемъ скорѣе на ферму.

-----

Рано утромъ въ этотъ день, какъ только первые лучи дня начали пробиваться сквозь деревья на фермѣ Мулинетъ, Мэри Мортонъ отворила дверь изъ кухни, чтобъ пойти съ большимъ кувшиномъ въ рукахъ на скотный дворъ, гдѣ коровы уже мычали, приглашая ее поскорѣе освободить ихъ отъ тяжелой ноши молока. Но не успѣла отворить двери, какъ какая-то человѣческая фигура ввалилась въ комнату и упала на полъ, съ закрытыми глазами, скрежетавшими зубами и блѣднымъ, словно мертвымъ лицомъ.

Кувшинъ вывалился изъ рукъ Мэри. Она вскрикнула:

-- Сисели!

Мать Сисели Спригсъ была подругой мистрисъ Мортонъ и жена фермера была единственнымъ лицомъ въ Корнвалѣ и на всемъ свѣтѣ, которое выказывало нѣчто въ родѣ материнскихъ чувствъ къ бѣдной сиротѣ. Мэри и Сисели, хотя вполнѣ противоположныя по характеру, были сердечными друзьями; одна любила спокойную, трезвую доброту другой, а другая забавлялась веселымъ, открытымъ нравомъ своей товарки. Семья Мортонъ никогда не бывала въ городѣ, чтобъ не заѣхать къ Сисели Спригсъ, а Сисели часто проводила субботу или воскресенье на фермѣ.

Съ чисто женскимъ инстинктомъ, Мэри тотчасъ поняла, что ея бѣдную подругу посѣтило какое-то страшное несчастіе и, обнявъ Сисели, она приподняла ее.

-- Что это Сисели, что это значитъ? воскликнула она съ отчаяніемъ.

Голова Сисели опустилась на грудь молодой дѣвушки. Ея глаза оставались закрытыми, словно боясь свѣта. Она одной рукой какъ бы хотѣла приласкать свою подругу и убѣдиться что она дѣйствительно живое существо, любящее ее и готовое сочувствовать ея горю. Но она ничего не говорила.

Мэри громко позвала мать, которая уже шевелилась въ своей комнатѣ. Добрая женщина тотчасъ явилась и онѣ вдвоемъ снесли молодую дѣвушку на верхъ и положили на кровать Мэри. Она чувствовала, что съ ней дѣлали и ни на минуту не лишилась чувствъ. Услыхавъ на, лѣстницѣ голосъ мистера Мортона, который спрашивалъ, отчего такая суматоха, она вдругъ вскочила и умоляющимъ жестомъ просила мистрисъ Мортонъ не пускать его въ комнату. Тогда добрая женщина сказала Мэри, чтобы она вышла изъ комнаты и увела отца. Потомъ она заперла дверь, раздѣла Сисели, которая не сопротивлялась и положила ее въ теплую постель своей дочери. Все это она дѣлала тихо, мягко, по въ то же время горько плакала.

-- О, Сисели! Сисели! бормотала она по временамъ.

Молодая дѣвушка закрыла лицо руками, зарылась въ подушку и лежала неподвижно, молча.

Наконецъ, мистрисъ Мортонъ отворила дверь и позвала Мэри. Она велѣла ей принести теплаго молока и потомъ начинать безъ нея обычную ежедневную работу на фермѣ. Сисели была нездорова, ее не надо было безпокоить и никто не долженъ былъ знать, что она тутъ. Почтенная женщина надѣялась мало по малу разузнать кое-что отъ бѣдной дѣвушки. Часы шли за часами, а она сидѣла у изголовья Сисели и ея собственное горе было такъ велико, что она совершенно забыла, въ какое отчаяніе должно было повергнуть отца исчезновеніе Сисели.

Возвратясь въ полдень домой къ обѣду и видя, что его жена все сидѣла наверху, Мортонъ вызвалъ ее. Къ этому времени у Сисели сдѣлался сильный жаръ и она бредила, причемъ произносила все одно имя, которое приводило въ ужасъ мистрисъ Мортонъ. Она прикладывала ей къ головѣ холодные компрессы; но начинала уже чувствовать, что ея попеченій было недостаточно, а необходимъ докторъ.

Въ немногихъ словахъ она объяснила мужу въ чемъ дѣло. Мрачное облако отуманило чело честнаго фермера.

-- Мэри, сказалъ онъ: -- хорошо ли ты поступила? Подумала ли ты о нашей дочери, о чести нашего дома, который мы сами выстроили изъ дѣвственнаго лѣса?

Онъ сталъ ходитъ взадъ и впередъ по комнатѣ въ глубокомъ волненіи. Мистрисъ Мортонъ молча выжидала.

-- Зачѣмъ она пришла сюда! воскликнулъ онъ:-- зачѣмъ она выбрала именно нашъ домъ, а не другой? я ее сейчасъ отвезу къ отцу. Отчего ты меня ранѣе не позвала?

Жена, блѣдная, съ твердо сжатымъ ртомъ, но мягкими, нѣжными глазами, пристально смотрѣла, на него читая всѣ его мысли, ясно выражаемыя для нея чертами его лица.

-- Сара Спригсъ была моимъ сердечнымъ другомъ, Вильямъ, сказала она.

-- Да, отвѣчалъ онъ: -- она была честная женщина. Слава Богу, что она умерла.

-- Вильямъ, продолжала нѣжно жена:-- ты глава дома и какъ ты рѣшишь, такъ и будетъ. Если ты вырвешь несчастную, беззащитную сироту изъ подъ крова, въ которомъ она искала убѣжища въ горѣ, то да будетъ. Ты всегда руководишь свои дѣйствія высокими принципами. Но, Вильямъ, поступимъ и въ этомъ случаѣ какъ во всѣхъ нашихъ дѣйствіяхъ, призовемъ благословеніе Божіе на этотъ поступокъ.

И, взявъ за руку мужа, она хотѣла встать на колѣни и помолиться. Но онъ вырвался отъ нея и сталъ снова въ сильномъ волненіи шагать по комнатѣ. Ужасная борьба происходила въ душѣ этого строгаго, набожнаго пресвитеріанца. Мистрисъ Мортонъ, въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ, съ безпокойствомъ слѣдила за нимъ, потомъ сѣла въ кресло, взяла большую книгу, въ старомъ кожанномъ переплетѣ и стала тихо читать:

"Не судите, да не судимы будете. Если вы будете прощать ближнимъ ихъ прегрѣшенія, то и отецъ вашъ Небесный проститъ вамъ прегрѣшенія ваши...

Она пропустила нѣсколько страницъ и продолжала:

-- "И Онъ сказалъ ей: Я тебя не осуждаю, иди съ миромъ и...

Тутъ голосъ доброй женщины ей измѣнилъ и она громко зарыдала.

-- Мэри, сказалъ торжественно Мортонъ, останавливаясь передъ нею: -- я чувствую, что ты права; Но никогда нашъ домъ не знавалъ такого чернаго дня, никогда не обрушивалось на него такого мрачнаго горя. Мы схоронили много дорогихъ намъ существъ, но всѣ они умерли безъ стыда, съ свѣтлой надеждой. У насъ осталась только одна Мэри, не знавшая ничего дурного въ жизни, чистая, невинная. Не страшно ли подумать, какую роковую тайну ты заперла въ ея комнатѣ. Мы, вѣроятно, прогнѣвили Господа, что насъ посѣтило такое тяжелое испытаніе. Смиренно подчинимся этому униженію.

И больно было смотрѣть въ эту минуту на честнаго фермера; онъ переносилъ страшныя нравственныя муки.

-- Нѣтъ, Вильямъ, не истолковывай вкривь и вкось воли Божіей, сказала мистрисъ Мортонъ твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ:-- мы должны примѣнить къ этому случаю слова Господа:

"То, что вы сдѣлали для малѣйшихъ (и худшихъ) изъ сихъ -- вы сдѣлали для Меня."

-- Мэри, сказалъ тихо Мортонъ прижимая жену къ своей груди и цѣлуя ее въ лобъ:-- дѣлай то, что говоритъ тебѣ совѣсть, и Господь да благословитъ тебя.

Съ этими словами онъ ушелъ.

Но когда мистрисъ Мортонъ, возвратилась въ комнату дочери, то увидала, что Мэри и Сисели, припавъ другъ къ другу головами, тихо плакали. Сердце матери дрогнуло. Ей стало страшно и она едва не оттащила своего ребенка отъ этого падшаго созданія.

-- Моя бѣдная, милая Сисели! всхлипывала Мэри.

Нѣжность, любовь и состраданіе, слышавшіяся въ голосѣ ея дочери, возбудили совершенно новое чувство въ сердцѣ матери. Она тихо подошла, обняла обѣихъ молодыхъ дѣвушекъ и долго эти три женщины рыдали вмѣстѣ.

-----

Когда докторъ Джобсонъ, заѣхавъ домой передалъ своей женѣ мрачныя вѣсти, она такъ же почувствовала, что это было личное для нихъ горе. Она часто видала Сисели и молодая дѣвушка ей нравилась своимъ рѣшительнымъ, живымъ характеромъ. Но нетолько сожалѣніе о бѣдной Сисели тревожило мистрисъ Джобсонъ. Сердце ее дрогнуло, услыхавъ эту исторію. Называли ли чье-нибудь имя? Нѣтъ, только учитель, въ порывѣ бѣшенной вспышки, заподозрилъ Гренвиля, перваго человѣка, котораго онъ встрѣтилъ. Но гдѣ Гренвиль? Онъ помогъ перенести Роджера въ домъ Флетчера и оттуда ушелъ, вѣроятно, въ гостинницу.

-- Такъ пойди и розыщи его, сказала рѣшительно мистрисъ Джобсонъ. А былъ кто-нибудь у бѣднаго мистера Спригса?

-- Нѣтъ.

-- Такъ ты и мистеръ Мортонъ должны пойти къ нему и все разсказать. Но, ради Бога, сохрани свое хладнокровіе. Все зависитъ отъ тебя.

Докторъ отправился съ Мортономъ въ его кабріолетѣ по Большой улицѣ, гдѣ уже стояли группы любопытныхъ, разговариваи тихъ о случившемся. Двери Корнвальской Короны были заперты. Спригсъ не хотѣлъ торговать. Онъ разослалъ повсюду людей искать Сисели, а самъ мрачный сидѣлъ въ пустой комнатѣ. Все это докторъ узналъ отъ зѣвакъ, стоявшихъ на улицѣ. Одного только Поджкиса допустили внутрь.

-- Майоръ Гренваль вернулся? спросилъ докторъ.

-- Нѣтъ.

Долго ударялъ Мортонъ въ дверь, пока, наконецъ, откликнулся Поджкисъ. Фермеръ объяснилъ, что онъ привезъ извѣстія о Сисели, и тогда только впустили его и доктора. Въ буфетѣ сидѣлъ мистеръ Спригсъ безъ сюртука и вперивъ глаза въ пространство. При появленіи новыхъ посѣтителей, онъ поднялъ голову и знакомъ просилъ ихъ сѣсть. Потомъ губы его зашевелились, но никто не слыхалъ его словъ.

-- Мистеръ Спригсъ, произнесъ докторъ: -- Мортонъ имѣетъ извѣстія о Сисели.

Поджкисъ вытянулъ шею и уставился на Мортона своими блестящими глазами.

-- Она жива или умерла? спросилъ Спригсъ, (у котораго языкъ какъ бы вдругъ развязался.

-- Жива, отвѣчалъ торжественно Мортонъ:-- но...

-- Умираетъ? воскликнулъ Спригсъ.

-- Нѣтъ... не умираетъ... но...

-- Докторъ Джобсонъ, произнесъ Спригсъ, гнѣвно отворачиваясь отъ фермера:-- скажите мнѣ скорѣе всю правду. Отъ этого стараго дурака ничего не добьется.

-- Физически я полагаю, она совершенно безопасна, но она все-таки больна и я сейчасъ ѣду къ ней. Остальное же она сама должна вамъ сказать. Поѣдемте съ нами въ Мулинетъ!

Глаза мистера Спригса засверкали. Очевидно, какая-то мысль блеснула въ его головѣ. Онъ искоса посмотрѣлъ на Поджкиса, потомъ всталъ и, подойдя къ доктору, шепнулъ ему что-то на ухо.

Докторъ молча кивнулъ головой.

-- Такъ да будетъ она проклята, воскликнулъ Спригсъ сквозь зубы и ударяя кулакомъ по столу:-- я не хочу ее видѣть.

Онъ былъ блѣденъ, какъ полотно, и, дойдя шатаясь до своего кресла, тяжело въ него опустился.

-- Дайте мнѣ водки, Поджкисъ! промолвилъ онъ.

Ему подали стаканъ. Онъ выпилъ глотокъ. Докторъ не мѣшалъ ему.

-- А вы знаете, кто такъ опозорилъ мой домъ и мою бѣдную покойную жену? спросилъ онъ.

Докторъ и Мортонъ покачали головами. Зеленые глаза Поджкиса засверкали. Онъ ожидалъ услышать отвѣтъ и былъ очень разочарованъ.

-- А я думалъ, что вы знаете, мистеръ Мортонъ, произнесъ онъ.

-- Не вмѣшивайтесь въ мои семейныя дѣла, мистеръ Поджкисъ, сказалъ строго хозяинъ Корнвальской Короны: -- господа, прибавилъ онъ, поднявъ голову и засунувъ руки въ карманы панталонъ по своей привычкѣ:-- я прошу васъ объ одномъ, скажите мнѣ, если будутъ называть какое-нибудь имя. Что же касается до нея, то я не хочу ее болѣе знать. Благодарю васъ, мистеръ Мортонъ, за вашу доброту и простите разгнѣванному человѣку неосторожное слово, сорвавшееся съ языка. Ну, мистеръ Поджкисъ, будьте такъ добры, отворите дверь и объявите, что торговля открыта, а я только на минуту пойду наверхъ.

Онъ вышелъ изъ комнаты и слышно было, какъ онъ побѣжалъ вверхъ по лѣстницѣ. Мортонъ и докторъ переглянулись. На лицахъ ихъ выразился страхъ. Они послѣдовали за нимъ и съ лѣстницы слышали, что толпа входила въ буфетъ. Въ верхнемъ этажѣ находилась комната Спригса. Дверь въ нее была отворена. Онъ стоялъ у окна и заряжалъ ружье.- Однако, увидавъ ихъ, онъ не вздрогнулъ.

-- Не пугайтесь, господа, сказалъ онъ:-- не бойтесь! Джорамъ Спригсъ не розыграетъ роли дурака. Я только беру предосторожности на всякій случай, прибавилъ онъ съ мрачной улыбкой:-- ну, я готовъ. Пойдемте внизъ.

Они послѣдовали за нимъ въ буфетъ, который кишѣлъ народомъ. Шумъ и крики стихли при появленіи Спригса съ ружьемъ въ рукахъ. Онъ покойно зашелъ за выручку и повѣсилъ ружье на стѣну.

-- Друзья и сосѣди, сказалъ онъ рѣзкимъ, надтреснутымъ голосомъ:-- буфетъ снова открытъ и я буду производить въ немъ торговлю, пока не найду порядочной особы, которой я могъ бы довѣриться. Молодая дѣвушка, которая здѣсь прислуживала -- ушла на всегда. Я васъ всѣхъ предупреждаю, что это ружье заряженное. Если кто-нибудь посмѣетъ произнести ея имя въ этой комнатѣ, то я застрѣлю его, какъ собаку. Ну, Саломонъ Вэкерильдъ, вы кажется всего ближе къ выручкѣ, чѣмъ прикажете утолить вашу жажду?

VII.

Судья Линчъ.

Было уже девять часовъ и совершенно темно, когда докторъ Джобсонъ вернулся домой послѣ поѣздки въ Мулинетъ. Маріанна отослала всѣхъ вечернихъ паціентовъ къ доктору Скирро и ждала мужа съ нетерпѣніемъ, приготовивъ ему сытный ужинъ. По дорогѣ онъ навѣстилъ Роджера, котораго засталъ совершенно здоровымъ и спокойнымъ; повидимому, его бѣшенная выходка не имѣла никакихъ дурныхъ послѣдствій. Онъ даже хотѣлъ встать съ постели и пойти домой, и только оставаясь постоянно въ комнатѣ, а слѣдовательно, отнявъ у него возможность одѣться, Амелія Флетчеръ удержала въ постели своего паціента. Докторъ все-таки нашелъ въ немъ слѣды нервнаго разстройства мозговой системы и просилъ продолжать предписанныя имъ средства, хотя бы только изъ предосторожности. Миссъ Флетчеръ уже разсказала Роджеру о томъ, что Сисели нашлась и потому онъ сталъ разспрашивать доктора о всѣхъ подробностямъ. Но Джобсонъ покачалъ головою и просилъ его отложить до завтрашняго утра этотъ разговоръ.

Выслушавъ разсказъ мужа о всемъ случившемся, мистрисъ Джобсонъ молча-всплеснула руками. Сисели родила мертваго ребенка. Въ этомъ, по крайней мѣрѣ, было хоть какое-нибудь утѣшеніе. Но во время бреда она постоянно повторяла одно имя, и когда докторъ произнесъ его, то мистрисъ Джобсонъ громко застонала.

-- Это невозможно! Милый Артуръ, это невозможно! повторяла она, стараясь убѣдить себя въ немыслимости подобнаго факта.

-- Маріанна, сказалъ торжественно Джобсонъ:-- нѣтъ ничего невозможнаго для человѣка. Постоянно случается именно то, что кажется невозможнымъ и немыслимымъ. Всю дорогу я думалъ объ этомъ. Страшную тайну представляетъ наша человѣческая натура. Мы недавно читали съ тобою статью въ "Эдинбургскомъ Обозрѣніи" о привычкахъ. Привычка такъ же могущественно дѣйствуетъ на сердце, какъ и на умъ. Воспитаніе въ большей мѣрѣ состоитъ въ укорененіи хорошихъ привычекъ. Пороки часто результатъ привычекъ. Гренвиль легкомысленный, даже развратный юноша, и въ немъ никогда не было ничего стойкаго. Безъ сомнѣнія, въ немъ произошла огромная перемѣна -- ты знаешь, по какому случаю. Ударъ, нанесенный ему этимъ событіемъ, совершенно отрезвилъ его, и онъ поддался очень благотворному направленію мыслей. Я не хотѣлъ быть къ нему несправедливымъ, но слѣдилъ за нимъ во всѣ эти годы съ большими опасеніями. Я зналъ, что въ его натурѣ нѣтъ ничего стойкаго. Его странная, романтическая, постоянная любовь къ Бертѣ, казалось, имѣла въ себѣ нѣчто такое чистое и благородное, что я былъ почти убѣжденъ въ чудесномъ перерожденіи этого человѣка. О томъ, къ чему это могло бы повести въ случаѣ ея выздоровленія, на которое мы все еще надѣемся, даже противъ всякой очевидности, я боялся даже думать, ибо, несмотря на всю нашу дружбу къ нему, я никогда не могъ бы допустить безъ серьёзныхъ опасеній брака его съ Бертой. Теперь подумай, этотъ человѣкъ, съ его привычками, принципами и воспитаніемъ -- такъ какъ существуетъ отрицательное воспитаніе, точно такъ же какъ и положительное -- вдругъ бросаетъ службу, военную дисциплину, общество, и побуждаемый фантастической страстью къ существу, на которое онъ только могъ смотрѣть, не надѣясь на ея взаимность, поселился въ этомъ несчастномъ городишкѣ съ его сквернымъ обществомъ. Онъ не религіозный человѣкъ, не мечтатель, не любитель чтенія, а просто праздношатающійся. Вотъ онъ и скучалъ тутъ годъ за годомъ. Не забывайте, что онъ благородный джентльменъ, по крайней мѣрѣ, по наружности, которая довольно красива. Можно ли удивляться тому, что произошло? Бѣдная Сисели была бойкая, привлекательная дѣвушка, и я теперь узналъ, что подозрѣніе учителя справедливо: она безумно влюбилась въ Гренвиля. Мэри Мортонъ предупреждала ее объ этомъ.

Маріанна взглянула съ удивленіемъ на своего мужа. Онъ, казалось, отдохнулъ отъ недавней усталости, и лицо его выражало замѣчательное одушевленіе.

-- Все это хорошо, сказала она, подходя къ мужу:-- прекрасно смотрѣть на дѣло съ точки зрѣнія философіи, но этимъ не уменьшишь его ужаса и нечестивости.

-- Нѣтъ, нисколько, отвѣтилъ Джобсонъ:-- но вѣдь это и не обязанность философіи. Принципъ всепрощенія имѣетъ другой источникъ. Поступокъ Гренвиля -- низкое, ужасное, непростительное преступленіе, но оно очень привычно людямъ и часто встрѣчается, какъ мнѣ извѣстно по опыту. Однако, по крайней мѣрѣ, что касается меня, я ему никогда этого не прощу. Онъ обманулъ насъ всѣхъ, а бѣдную Сисели погубилъ навсегда.

Въ эту минуту раздался звонокъ у наружной двери. Служанка отворила ее. Послышался мужской голосъ; докторъ и его жена вздрогнули. Въ комнату вбѣжалъ Гренвиль съ блѣднымъ лицомъ, налитыми кровью глазами, въ грязной, разорванной одеждѣ. Сдѣлавъ два шага, онъ бросился въ кресло и закрылъ лицо руками.

Мистрисъ Джобсонъ поднялась съ своего мѣста и хотѣла уйти. Докторъ также всталъ. Лицо его было мрачно, но онъ удержалъ жену. Они знаменательно переглянулись. Гренвиль представлялъ ужасное зрѣлище. Неужели этотъ несчастный, терзаемый отчаяніемъ и укорами совѣсти, былъ ихъ обычный веселый собесѣдникъ, любимый товарищъ Тадди, другъ ихъ дѣтей? Маріанна вздрогнула при этой мысли и, схвативъ за руку мужа, умоляла его взглядомъ сказать что-нибудь.

-- Майоръ Гренвиль, произнесъ онъ холодно (онъ всегда называлъ его просто Гренвилемъ):-- зачѣмъ вы сюда пришли?

-- Вы догадываетесь, вы подозрѣваете... промолвилъ майоръ, не отнимая отъ лица рукъ.

-- Извините, я не понимаю, зачѣмъ вы пришли сюда, продолжалъ Джобсонъ, и голосъ его звучалъ сурово:-- я не понимаю, зачѣмъ вы ворвались въ эту комнату. Вы должны знать, что послѣ случившагося, всѣ наши сношенія съ вами прекращены навсегда.

-- Что? сказалъ Гренвиль: -- вы уже знаете? А я пришелъ сюда, чтобъ вамъ все сказать, все!

Они посмотрѣли на него. Его волоса и одежда были мокрые.

-- Я знаю, майоръ Гренвиль. Сисели найдена.

-- Сисели найдена? воскликнулъ майоръ, вскакивая и дико смотря на доктора:-- она жива и здорова?

-- Она жива, но здоровой она не можетъ быть. Кто-то похитилъ у нея драгоцѣннѣйшее сокровище, которое можетъ имѣть женщина.

-- Слава Богу, что она жива! воскликнулъ Гренвиль, всплеснувъ руками: -- такъ ея смерть не падетъ на мою голову. О, Джобсонъ, Джобсонъ! продолжалъ онъ, падая на колѣни и смотря на доктора съ отчаяніемъ:-- я знаю, что наша дружба... что все между нами кончено. Но развѣ я не могу ничего сдѣлать, ничѣмъ искупить своей вины? Съ самаго утра я перенесъ всѣ муки ада. Я взялъ вашу лодку, поѣхалъ на островъ и обшарилъ всѣ кусты. Я бросился въ воду, чтобы разомъ покончить съ собою, но рѣка меня не приняла и выбросила на берегъ. Я былъ убѣжденъ, что она наложила на себя руки. Ну... Джобсонъ... и мистрисъ Джобсонъ, ради Бога, пожалѣйте меня и скажите, что мнѣ дѣлать. Если вы отъ меня отвернетесь, то я застрѣлюсь.

Въ эту минуту благородный майоръ Гренвиль представлялъ очень печальную картину и Маріанна чувствовала, что въ сердцѣ ея просыпалось состраданіе. Она дрожала всѣмъ тѣломъ и прижималась къ мужу. Щеки ея были блѣдны и она страдала за несчастнаго.

-- Майоръ Гренвиль, сказалъ строго Джобсонъ:-- вы говорите искренно или это аристократическая вспышка трусости?

Маріанна съ удивленіемъ взглянула на мужа. Она никогда не видала его такимъ суровымъ.

-- Видитъ Богъ, что я совершенно искрененъ, отвѣчалъ Гренвиль:-- я сдѣлаю все, что вы мнѣ посовѣтуете. Я потерялъ навсегда ваше уваженіе, но пожалѣйте меня.

-- Жалѣть васъ, презрительно сказалъ Джобсонъ: -- жалѣть человѣка, который погубилъ на всю жизнь несчастную молодую дѣвушку и причинилъ горе столькимъ людямъ! Вонъ Роджеръ, который стоитъ десятка такихъ людей, какъ вы, лежитъ съ выбритой головой и разбитымъ сердцемъ! А Спригсъ превратился изъ мирнаго гражданина въ кровожаднаго дикаря! А нашъ домъ, въ которомъ вы были приняты, какъ братъ... онъ навсегда омраченъ воспоминаніемъ о дружбѣ съ такимъ человѣкомъ, какъ вы. Жалѣть васъ, по милости котораго несчастная дѣвушка родила мертваго ребенка и теперь опасно больна! Развѣ ваши слезы могутъ все это изгладить? Что вы можете теперь сдѣлать?

Джобсонъ говорилъ громко и съ жаромъ, такъ что Маріанна даже боялась для него дурныхъ послѣдствій отъ такого нервнаго возбужденія. Гренвиль припалъ лицомъ къ полу и, дрожа всѣмъ тѣломъ, слушалъ пламенный потокъ укоризнъ, сыпавшихся градомъ на него. Потомъ наступило минутное молчаніе.

Наконецъ, раздался нѣжный голосъ мистрисъ Джобсонъ.

-- Одно вы можете сдѣлать, майоръ Гренвиль, сказала она:-- я говорю, какъ женщина. Вы, по крайней мѣрѣ, можете жениться на Сисели Спригсъ.

Джобсонъ взглянулъ на нее съ изумленіемъ. Эта простая мысль не вошла ему въ голову.

Но въ эту минуту ихъ всѣхъ поразили страшные звуки, которые неслись съ улицы противъ дома. Многочисленные грубые голоса наполняли воздухъ дикимъ ревомъ, отъ котораго кровь застывала въ жилахъ. Докторъ Джобсонъ бросился къ наружной двери. Отворивъ ее, онъ увидалъ страшное зрѣлище. Посреди улицы, противъ самаго его дома, зажженъ былъ огромный костеръ, надъ которымъ висѣлъ желѣзный котелъ. Изъ него выходилъ густой черный дымъ и всюду пахло смолой. Вокругъ костра суетилось множество людей; нѣкоторые распарывали подушки съ пухомъ; двое принесли на плечахъ громадную желѣзную перекладину, заостренную на концѣ. Толпа человѣкъ въ сто наполняла улицу и садъ доктора. Многіе держали зажженные факелы, при мерцающемъ свѣтѣ которыхъ видно было, что лица всѣхъ людей были черныя. Не успѣлъ Джобсонъ отворить двери, какъ нѣсколько людей бросилось къ нему.

-- Что это значитъ? воскликнулъ Джобсонъ: -- вы съ ума сошли?

-- Нѣтъ, докторъ Джобсонъ, отвѣчалъ голосъ изъ толпы, удивительно походившій на голосъ Эфраима Поджкиса: -- мы не сошли съ ума и не пьяны. Мы новые мировые судьи города Корнваля. Мы не дотронемся ни до одного волоса на вашей головѣ, но намъ приказано представить судьѣ Линчу живымъ или мертвымъ благороднаго Идена Гренвиля. Онъ въ вашемъ домѣ и вы будете такъ добры, выведете его сюда.

-- Что! воскликнулъ Джобсонъ: -- и вы думаете, варвары, что, еслибъ онъ былъ у меня, я выдалъ бы его вамъ?

Два рослыхъ молодца подошли къ двери и стали по обѣ стороны доктора.

-- Полно, докторъ, сказалъ одинъ изъ нихъ:-- не стоитъ сопротивляться. Мы видѣли, какъ онъ вошелъ въ эту дверь. Мы ничего не имѣемъ противъ васъ, докторъ, и очень сожалѣемъ, если ваша жена и дѣти перепугаются, но намъ надо майора Гренвиля и лучше выдайте намъ его добромъ. Судья Линчъ его требуетъ, а судья Линчъ отказовъ не принимаетъ!

Джобсонъ быстро отскочилъ назадъ и хотѣлъ затворить дверь, но два силача схватили его за руки, а ногами раскрыли настежъ дверь. Онъ не могъ двинуться.

Въ это мгновеніе на порогѣ показался Гренвиль въ сопровожденіи Маріанны, которая въ отчаяніи ломала себѣ руки.

-- Я майоръ Гренвиль, воскликнулъ онъ:--оставьте въ покоѣ доктора Джобсона. Чего вы хотите отъ меня?

Толпа дико заревѣла и, сломавъ заборъ, бросилась къ дому.

Въ одномъ изъ окошекъ верхняго этажа показалась головка Тадди, который, выскочивъ съ постели, съ испугомъ смотрѣлъ на ужасную сцену, которая на всю жизнь врѣзалась въ его памяти.

Другъ Тадди, маленькій майоръ, въ разорванной одеждѣ и съ безпорядочно торчавшими во всѣ стороны волосами, смѣло выступилъ противъ громадной толпы съ вымазанными сажей лицами.

-- Чего вы отъ меня хотите? повторилъ онъ.

-- Гдѣ дочь Спригса? спросилъ одинъ голосъ.

-- Она жива, воскликнулъ Джобсонъ:--она жива и находится у мистера Мортона, въ Мулинетѣ. Я только-что пріѣхалъ оттуда.

Толпа была поражена этимъ извѣстіемъ, какъ ударомъ грома, и многіе стали шептаться, недоумѣвая, что слѣдовало теперь дѣлать.

-- Жива? воскликнулъ саркастическій голосъ, и два зеленые глаза среди очень зачерненнаго лица дико заблестѣли: -- а кто отвезъ ее въ Мулинетъ? Знаете ли вы что-нибудь объ этомъ, майоръ Гренвиль? Господа, вы почти всѣ были въ буфетѣ у Спригса, когда онъ отрекся отъ своей дочери?

-- Да, да.

-- Зачѣмъ онъ отъ нея отрекся? Потому что военный аристократишка вздумалъ играть съ честной Корнвальской дѣвушкой въ ту же игру, которую онъ велъ съ нарядными англійскими аристократками. Что вы на это скажете? Отпустимъ ли мы его на свободу или дадимъ ему хорошій урокъ, этому военному аристократишкѣ?

-- Дадимъ ему урокъ! заревѣла толпа и бросилась на Гренвиля.

Первый человѣкъ, который дотронулся до него, отлетѣлъ съ синякомъ подъ глазомъ и майоръ продолжалъ бы разносить своихъ враговъ направо и налѣво, еслибъ одинъ индѣецъ, захвативъ съ собою арканъ, не набросилъ его на плечо маленькому майору и не стянулъ быстро его рукъ. Этотъ ловкій манёвръ былъ привѣтствованъ громкими криками торжества, и окружавшіе Гренвиля стали его дергать за арканъ во всѣ стороны. Маріанна и докторъ грустно смотрѣли на эту сцену, стоя у дверей подъ надзоромъ двухъ стражей, которые уговаривали ихъ оставаться спокойными.

-- Ну, теперь давайте смолу и пухъ, загремѣла толпа и потащила Гренвиля на улицу.

Докторъ рванулся за ними, но шотландецъ схватилъ его и возвратилъ на прежнее мѣсто какъ ребенка.

-- Докторъ, стойте тихо, сказалъ онъ: -- вамъ зла не хотятъ. Право, не стоитъ за него заступаться. Мистрисъ Джобсонъ, ради Бога, уйдите въ комнаты.

Джобсонъ видѣлъ, что всѣ его усилія были тщетны и, упросивъ жену уйти, самъ остался безмолвнымъ свидѣтелемъ страшной сцены, происходившей на его глазахъ. Толпа окружила костеръ, при свѣтѣ котораго дико мелькали черныя лица. Трое или четверо людей почти до гола раздѣли майора и крѣпко держали его, несмотря на то, что онъ, стиснувъ зубы и не произнося ни слова, энергично сопротивлялся. Два черные дьявола, засучивъ рукава, обмакнули длинныя палки съ наверченной на концѣ мочалкой въ котелъ и только что хотѣли вытащить ихъ съ горячей смолой, какъ вдругъ послышался ужасный, могучій голосъ. Толпа раздалась съ криками удивленія и испуга. Какая-то странная фигура, съ громадной дубиной пробивала себѣ путь сквозь темные ряды, сомкнувшіеся вокругъ котла. Это былъ человѣкъ большого роста, съ коротко обстриженной головой, въ одной рубашкѣ, слишкомъ короткой для него и въ высокихъ сапогахъ.

-- Дэви Роджеръ! закричали со всѣхъ сторонъ.

Дѣйствительно, это былъ онъ.

Дэвидъ Роджеръ мало-по-малу примирился съ необходимостью лежать въ постелѣ, и дремалъ въ сладкомъ забытьѣ подъ нѣжнымъ присмотромъ черноокой Амеліи, въ черномъ платьѣ, бѣломъ чепцѣ и съ большимъ крестомъ на шеѣ. Сидя въ углу комнаты, Амелія чувствовала себя чрезвычайно счастливой; это былъ настоящій живой романъ и такъ было смѣшно няньчить столь громаднаго мужчину, прислушиваться къ его тяжелому дыханію и сознавать, что она сдѣлала ему услугу, которой онъ не забудетъ во всю свою жизнь. Эти и другія мысли тѣснились въ головѣ Амеліи, пока ея проворные пальцы были заняты вязаньемъ. Извнѣ все было тихо. Безмятежная ночь окутывала весь городъ. Вдругъ въ воздухѣ раздался страшный шумъ, отъ котораго даже окна задрожали. Амелія бросилась къ открытому окну, а мистеръ Флетчеръ выбѣжалъ на улицу. Даже Роджеръ открылъ глаза и сталъ прислушиваться. Издали несся дикій ревъ разъяренной толпы.

-- Что это, папа? спросила миссъ Амелія у отца, высунувшись въ окошко.

Мистеръ Флетчеръ полагалъ, что это пожаръ, а сынъ его побѣжалъ съ быстротою гончей разузнать въ чемъ дѣло. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ уже возвратился и громко крикнулъ издали.

-- Папа! Папа! Толпа окружила домъ доктора Джобсона. Они хотятъ вымазать смолой и обсыпать пухомъ майора Гренвиля.

Едва слова эти достигли чрезъ отворенное окно до слуха Дэвида, какъ онъ, не обращая вниманія на присутствіе въ комнатѣ миссъ Амеліи, сбросилъ съ себя одѣяло, выскочилъ изъ постели, натянулъ свои высокіе сапоги и бросился внизъ по лѣстницѣ среди криковъ Амеліи, которая отъ стыда закрыла лицо руками. Выбѣжавъ въ садъ, онъ схватилъ шестъ, поддерживавшій веревку, на которой висѣло бѣлье, отворилъ калитку и пустился по дорогѣ, какъ стрѣла. Такимъ образомъ, онъ очутился среди толпы въ ту самую минуту, какъ приготовлялись осмолить майора.

-- Что вы дѣлаете? воскликнулъ онъ громовымъ голосомъ.

-- Мы ему дадимъ новую одежду, и провеземъ по городу на деревянной лошади, какъ подобаетъ такому рыцарю, отвѣчалъ Поджкисъ.

-- Отпустите его! прогремѣлъ снова Дэвидъ.

-- Ну, нѣтъ, учитель, возразилъ здоровенный, сильный кузнецъ, махая палкой съ мочалкой, пропитанной смолою:-- ну, молодцы, держите его крѣпче -- валяй.

Но въ туже минуту Дэвидъ, однимъ ударомъ своего шеста, разломалъ на двое палку и смоляная мочалка упала на землю. Кузнецъ замахнулся на Дэвида оставшимся въ его рукахъ обломкомъ, но, отпарировавъ шестомъ ударъ, учитель ткнулъ его кулакомъ въ лицо съ такой силой, что тотъ грохнулся на землю.

-- Долой учителя! раздалась въ толпѣ и нѣсколько человѣкъ бросилось на него; но одного взмаха его страшнаго шеста было достаточно, чтобы обратить ихъ въ бѣгство.

-- Трусы, подлецы! воскликнулъ, онъ съ трудомъ переводя дыханіе:-- вы хотите ввести этотъ проклятый обычай янки въ англійской странѣ?

-- Не вмѣшивайся не въ свое дѣло и ступай домой! произнесъ за нимъ голосъ Поджкиса, который считалъ себя въ безопасности, но Роджеръ кинулся на него и задалъ ему такого трезвона, что онъ уже никогда въ жизни не бралъ на себя обязанности палача, исполняющаго приговоры судьи Линча.

Однако, толпа начинала выходить изъ себя. Сдѣлано было нѣсколько попытокъ напасть на Роджера сзади и ему нанесли тяжелые удары. Но его энергія не уменьшалась. Бросившись на людей, державшихъ Гренвиля, онъ одного повалилъ шестомъ, а другихъ разогналъ; потомъ, схвативъ майора за ремень, которымъ его связали, взвалилъ его себѣ на плечи и хотѣлъ проложить себѣ дорогу сквозь толпу съ этой ношей.

Тутъ неожиданно раздался повелительный крикъ:

-- Разступитесь!

Мэръ города, два полисмэна, католическій патеръ, пасторъ Траутбекъ и нѣсколько вліятельныхъ горожанъ подошли къ костру. Водворилась безмолвная тишина.

-- Я приказываю всѣмъ тотчасъ разойтись, сказалъ мэръ громогласно:-- или я выстрѣлю изъ пистолета, а на этотъ сигналъ тотчасъ явятся солдаты, уже выстроенные передъ казармой. Всякій, кто будетъ тогда взятъ здѣсь, подвергнется тяжелому наказанію.

Прежде чѣмъ онъ успѣлъ окончить свою маленькую рѣчь, большая часть толпы разсѣялась. Тѣлохранители Джобсона, бросивъ его, перескочили черезъ заборъ и скрылись. Докторъ подошелъ къ группѣ, окружившей теперь Дэвида Роджера, который опустилъ на землю майора. Одинъ изъ полицейскихъ перерѣзалъ ножемъ ремень, стягивавшій руки несчастному, а пасторъ взялъ его за плечи, чтобы поддержать.

Учитель, въ своей странной одеждѣ, оперся на побѣдоносный шестъ. Холодный потъ слабости выступилъ у него на лбу.

-- Мистеръ Роджеръ, сказалъ мэръ, обращаясь къ нему и не скрывая улыбки, невольно возбужденной этимъ комическимъ зрѣлищемъ;-- вы поступили благородно и спасли нашъ городъ отъ позора. Но, любезный сэръ, какъ вы не боитесь простудиться!

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.