ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Пробужденіе надежды.

I.

Раскаяніе и искупленіе.

Волосы Дэвида Роджера снова отросли. По прежнему курчавыя пряди гордо осѣняли его блѣдный лобъ, вились надъ его большими ушами и ласкали его загорѣлую шею. Какъ всегда блестѣли его голубые глаза и голосъ звучалъ глубокими, мягкими нотами. Но въ лицѣ Дэвида Роджера произошла перемѣна, ясная для всѣхъ его учениковъ. Вѣчная улыбка, игравшая на его большихъ подвижнымъ устахъ, исчезла и, какая-то невѣдомая рука придала большую нѣжность всѣмъ его чертамъ, осѣнивъ вмѣстѣ съ тѣмъ его лобъ облакомъ грусти, которымъ дышало все его существо. Съ живой, инстинктивной чуткостью юныхъ сердецъ, вся школа замѣтила эту перемѣну въ Дэвидѣ, и ученики, не понимая ея внутренняго смысла, хотя всѣ знали о событіяхъ, перевернувшихъ вверхъ дномъ Корнваль, всѣ подъ рядъ, за исключеніемъ развѣ безнадежнаго негодяя Тома Скирро, вели себя очень тихо и обходились съ учителемъ чрезвычайно нѣжно. Въ этомъ поколѣніи учениковъ стало обычаемъ любить большого Дэви и быть добрымъ къ нему. Онъ долго болѣлъ и уѣзжалъ на время изъ Корнваля, куда вернулся совераіенно измѣнившимся человѣкомъ.

Тадди Джобсонъ, имѣя сердце мягкое и впечатлительное, чувствовалъ особое влеченіе къ учителю. Дэвидъ это замѣчалъ. Влеченіе это выражалось въ нѣжномъ пожатіи руки, когда мальчику удавалось застѣнчиво сунуть свои пальцы въ громадную ладонь учителя, въ яблокѣ или грушѣ, которая лежала иногда по утрамъ на каѳедрѣ, и въ улыбкѣ Тадди, когда Дэви, взявъ таинственное приношеніе, говорилъ лукаво: "Славная штука! благодарю невѣдомаго благодѣтеля"; наконецъ, въ удивленномъ, сочувственномъ взглядѣ, который слѣдилъ за учителемъ въ тѣ минуты, когда онъ, поддерживая руками голову и какъ будто просматривая тетрадки учениковъ, уносился далеко своими мыслями. При этомъ, во всемъ лицѣ его выражалось горе и въ глазахъ, обычно столь свѣтлыхъ, пробѣгала тѣнь. Если тогда случалось Роджеру взглянуть на Тадди, а это бывало не рѣдко, то онъ говаривалъ, покраснѣвъ:

-- Джобсонъ, работайте прилежнѣе, сэръ.

И Тадди, вспыхнувъ, какъ молодая дѣвушка, принимался за свой урокъ, но отъ времени до времени все-таки смотрѣлъ изъ подлобья на учителя.

Страшная пустота, происшедшая въ сердцѣ Дэвида, казалось, не могла никогда наполниться. Отъ него отлетѣлъ нетолько образъ Сисели, но идеалъ чистой, святой любви. Въ небольшомъ кругу дѣятельности Дэви, онъ никогда не встрѣчалъ болѣе прелестнаго, благороднаго и достойнаго любви существа. Сисели такъ укоренилась въ его сердцѣ, какъ брильянтъ въ своей золотой оправѣ, и когда она исчезла, то нечѣмъ было наполнить пустого отверстія. Но въ его сознаніи эта пустота имѣла страшную притягательную силу. Онъ хотѣлъ отвернуться отъ нея и не могъ. Сила воли въ немъ улетучилась, и его наболѣвшая душа находила какъ бы наслажденіе въ горькихъ воспоминаніяхъ о потерянномъ. Въ такихъ условіяхъ, присутствіе Тадди и сочувствіе, выражаемое имъ, было почти единственнымъ утѣшеніемъ для Роджера. Сознавъ это, онъ старался отъ него освободиться, но оно сдѣлалось для него необходимостью. Мальчикъ заставилъ его полюбить себя. Онъ одинъ могъ отвлечь хоть на минуту взоры Дэвида отъ роковой пустоты его сердца.

Это взаимное сочувствіе между учителемъ и ученикомъ было тѣмъ искреннѣе и глубже, что оно было безмолвно. Такимъ образомъ они стали друзьями. Ученикъ былъ живой, горячій, учитель -- пламенный, вспыльчивый. Онъ иногда бывалъ жестокъ съ Скирро, когда этотъ негодяй выходилъ изъ границъ и такъ рьяно ударялъ его по пальцамъ линейкой, что тотъ кричалъ и сжимался отъ боли. Но легкомысленный Тадди, нервная подвижность и словоохотливость котораго была иногда очень непріятна Роджеру, постоянно отдѣлывался одними замѣчаніями.

-- Джобсонъ! сэръ! восклицалъ учитель нѣжнымъ голосомъ мольбы:-- будьте тихи! Вы знаете, что я не могу васъ бить, сэръ.

Дѣло въ томъ, что Дэви былъ человѣченъ, а безусловная справедливость не человѣчна {Это единственная автобіогафическая черта, которую я позволилъ себѣ ввести въ настоящій разсказъ. Добрый старый Дэви! Мой Дэви Роджеръ былъ шотландецъ и точно такой человѣкъ, какимъ я описалъ учителя моего героя. Я былъ уродливый мальчишка, вѣчно болтавшій и не сидѣвшій на мѣстѣ ни минуты, хорошо учившійся, но самый большой шалунъ въ школѣ, bête noire учителей. Но Дэви, человѣкъ женатый и не имѣвшій никакого особаго горя, меня очень любилъ и часто, прося меня ограничить свои выходки, говорилъ:

-- Дж. сэръ! Будьте тихи! Вы знаете, что я не могу васъ ударить.

Удивительнымъ учителемъ былъ этотъ Дэви Роджеръ; онъ насильно заставлялъ лѣнивыхъ учениковъ проглатывать знаніе, какъ лекарство, а прилежныхъ вскармливалъ на рожкѣ съ любовью и нѣжностью. Зеленая мурава уже давно покрываетъ твою могилу, о добрый, мудрый учитель!}.

Исторія Сисели произвела совершенную революцію въ жизни Корнваля. Стоячая вода замутилась и даже произошло раздѣленіе маленькаго городка на два враждебные лагеря. Такимъ образомъ Тадди, достигнувъ одиннадцати лѣтъ и начиная понимать внутренній смыслъ всего, что происходило вокругъ него, былъ увлеченъ однимъ изъ потоковъ.

Корнваль лишился майора. Флетчеры, Траутбеки, Латуши оплакивали отсутствіе единственнаго аристократа, когда либо жившаго въ ихъ городѣ. Поручикъ Манлей, командовавшій маленькимъ отрядомъ солдатъ, стоявшемъ въ казармахъ, простоватый и застѣнчивый человѣкъ, не имѣлъ теперь ни одного достойнаго для себя товарища. Дѣйствительно, Гренвиль, на всегда уѣхалъ изъ Корнваля.

Спустя недѣлю послѣ его счастливаго освобожденія изъ когтей судьи Линча, Гренвиль обвѣнчался съ Сисели Спригсъ въ домѣ Мортона въ Мулинетѣ и тотчасъ уѣхалъ въ Питерборо, откуда уже намѣревался весною отправиться отыскивать себѣ постоянное жилище въ богатой и живописной лѣсной странѣ вокругъ озера Симко, гдѣ уже селились эмигранты очень почтеннаго происхожденія.

Пасторъ Траутбекъ совершилъ религіозную службу, а докторъ Джобсонъ съ женою и Мортонъ съ семействомъ были единственными свидѣтелями. По окончаніи духовнаго обряда, женщины удалились на кухню, чтобы позаботиться о завтракѣ, а докторъ Джобсонъ отвелъ въ сторону молодого.

-- Гренвиль, сказалъ онъ:-- прошу васъ снова считать меня и Маріанну вашими друзьями. Вашъ сегодняшній поступокъ заглаживаетъ вашу вину; это во многихъ отношеніяхъ жертва съ вашей стороны, но она была необходима и, рѣшившись на нее, вы поступили, какъ благородный человѣкъ. Но мы съ Маріанной надѣемся, что Сисели окажется женщиной, достойной вашей любви. Въ эти немногіе дни, вы, другъ мой, пережили нѣсколько лѣтъ и, можетъ быть, сдѣлаетесь теперь совершенно инымъ человѣкомъ. Простите меня, если я говорю откровенно, но въ подобныхъ обстоятельствахъ дружба должна быть чистосердечна. Я надѣюсь, что вы навсегда покончили съ вашимъ прошедшимъ. Для васъ теперь впереди нѣтъ романовъ и всякая сантиментальность была бы безуміемъ. Вы должны начать жизнь съ молодой женою въ совершенно новыхъ условіяхъ. По всей вѣроятности, ваши родственники и друзья откажутся отъ васъ, но вы такъ давно живете вдали отъ нихъ, что легко переживете разрывъ съ ними. Что же касается до насъ, Гренвиль, то мы будемъ любить и уважать васъ болѣе, чѣмъ когда-нибудь. Это именно слова Маріанны -- "болѣе чѣмъ когда-нибудь". Вы можете вполнѣ разсчитывать на нашу дружбу.

Гренвиль слушалъ доктора, опустивъ голову и закрывъ лицо одной рукою, а другою крѣпко сжавъ пальцы Джобсона. Страшная борьба происходила въ немъ. Слова, произнесенныя докторомъ, пронзили его сердце.

Сисели, блѣдная, тревожная, стояла въ противоположной сторонѣ комнаты и разговаривала съ Мортономъ и пасторомъ Траутбекомъ, но чорные ея глаза слѣдили за Гренвилемъ. Въ продолженіи нѣсколькихъ дней она совершенно измѣнилась. Это уже не была бойкая, капризная молодая дѣвушка, а женщина, державшая себя съ большимъ достоинствомъ, хорошенькое лицо которой было очень серьёзно. Одѣта она была просто, скромно, въ темномъ дорожномъ платьѣ и черной шляпкѣ съ перомъ.

Наконецъ, не имѣя болѣе силы терпѣть мучительной пытки, она подошла къ своему мужу. На лицѣ ея было написано сердечное безпокойство и она вся дрожала.

-- Идемъ! Идемъ! воскликнула она, положивъ ему руку на одно плечо и припавъ головою къ другому:-- что это? О! Боже мой, ты сожалѣешь, что женился на мнѣ!

Что могъ онъ отвѣтить?

Онъ молчалъ, не поднимая головы и не отвѣчая на ея ласки. Сисели плакала.

Джобсонъ махнулъ рукой Траутбеку и Мортону и всѣ они вышли изъ комнаты, хорошо понимая, что никакое даже дружеское вмѣшательство не могло разрѣшить тяжелаго вопроса, отъ котораго зависѣло счастье всей послѣдующей жизни молодыхъ. Прошло полчаса, и лица людей, дожидавшихся въ сосѣдней комнатѣ результата этой бесѣды, становились все мрачнѣе. Наконецъ, дверь отворилась и вошли Гренвиль и Сисели. Она крѣпко прижималась къ нему и, хотя ея блѣдное лицо было грустное, заплаканное, но глаза сверкали чѣмъ-то въ родѣ торжества. Гренвиль былъ спокоенъ и также прижималъ къ себѣ молодую жену. Быть можетъ, впервые въ жизни онъ вышелъ изъ тяжелой борьбы съ самимъ собою, вполнѣ поборовъ себя.

-- Мистриссъ Мортонъ, сказалъ онъ серьёзно:-- позвольте мнѣ представить вамъ мистриссъ Гренвиль.

Сисели вздрогнула и посмотрѣла на него. Она впервые услыхала свое новое имя и кто же его произнесъ?-- Онъ. Она бросилась на шею къ мистриссъ Мортонъ.

Повидимому, раскаяніе принесло благіе плоды. Молодые люди могли въ новой мѣстности начать новую жизнь и, забывъ о прошедшемъ горѣ, быть совершенно счастливыми. Еслибы эта драма могла такъ кончиться, еслибы могла стушеваться память о случившемся и всѣ оскорбленные и обиженные возвратились къ прежнимъ своимъ чувствамъ, то дѣйствительно Гренвиль искупилъ бы и загладилъ свою вину. Но, благодаря таинственнымъ силамъ, которыя руководятъ свѣтомъ, многіе терпятъ послѣдствія зла и послѣ того, какъ его виновники давно о немъ забыли.

Гренвиль женился на Сисели Спригсъ, но ружье Спригса продолжало висѣть на стѣнѣ за прилавкомъ и никто не смѣлъ въ присутствіи трактирщика упоминать имя его дочери. Однажды передъ ея свадьбой, Мортонъ встрѣтилъ на улицѣ Спригса и сообщилъ ему о томъ, какъ Гренвиль хотѣлъ искупить свое преступленіе. Спригсъ спокойно его выслушалъ. Онъ теперь какъ бы окаменѣлъ и цѣлыми днями стоялъ за выручкой въ буфетѣ гостинницы, не промолвивъ двухъ словъ. Однако, теперь онъ сказалъ:

-- Онъ вѣрно считаетъ это милостью съ своей стороны? Если она смотритъ на это такъ же, то пусть выходитъ за него. Она ни на что другое не способна. Вы, Мортонъ, приняли ее въ свой домъ, вы можете ее и выдать замужъ. Она мнѣ болѣе не дочь, и если она вздумаетъ явиться въ мой домъ, то я ее прогоню. Вы посовѣтуйте этому благородному майору не попадаться мнѣ на глаза и передайте имъ обоимъ, что я велѣлъ кланяться и совѣтовать имъ поскорѣе убираться къ чорту. Завтра я уѣзжаю въ Монреаль и если найду добрую, хорошую дѣвушку, то женюсь. Авось мнѣ удастся оставить свои денежки честному сыну или честной дочери. Если же у меня не будетъ дѣтей, то я все завѣщаю католической церкви.

-- Какъ! воскликнулъ съ ужасомъ религіозный пресвитеріанинъ:--вы перешли въ католичество!

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Спригсъ съ мрачной улыбкой:-- но я пришелъ въ отчаяніе и сдѣлаю, какую-нибудь отчаянную глупость. Да, кстати, мистеръ Мортонъ, мы съ вами старые друзья и я не хочу съ вами ссориться, но докторъ Джобсонъ, говорятъ, принялъ сторону майора. Всѣ эти англійскіе аристократы одного поля ягода. Передайте ему, но безъ поклона, что я болѣе съ нимъ не знакомъ и попросите его сюда не ходить, если онъ не желаетъ получить оскорбленія. Прощайте, мистеръ Мортонъ. Да скажите еще дѣвчонкѣ, чтобы она прислала за своими вещами. Я не желаю, чтобы ея тряпки валялись въ моемъ домѣ, слышите!

Такимъ образомъ, была объявлена война. Корнваль сдѣлался ареною для борьбы двухъ партій, которыхъ можно было назвать Спригситами и Джобсонитами. Дѣла, удовольствія, религіозныя требы, все подверглось вліянію этой борьбы. Сосѣди перестали знаться другъ съ другомъ, друзья сдѣлались врагами, общество раздѣлилось на два лагеря. Вражда была пламенная и военныя дѣйствія никогда не прекращались. Спригсъ, не разбиравшій средствъ для достиженія своихъ цѣлей, нашелъ поддержку въ Поджкисѣ, который никогда не руководствовался никакими принципами. Съ одной стороны, всѣ заинтересованные въ дѣлахъ Спригса или зависѣвшіе отъ него, а съ другой, всѣ считавшіе себя обиженными какимъ-нибудь неосторожнымъ поступкомъ или словомъ Джобсона и его жены, а такъ же всѣ ненавидѣвшіе людей большаго развитія, чѣмъ они сами, перешли на сторону Спригса. Его партія была преимущественно партія демократическая, хотя однимъ изъ ея вожаковъ былъ стряпчій Джеоэтъ, очень умный и состоятельный человѣкъ, бывшій большимъ элементомъ силы для Спригситовъ. За нихъ же тянулъ и докторъ Скирро.

Докторъ Скирро имѣлъ очень рѣзкія черты лица, нѣсколько смягченныя обильной пищей и неумѣреннымъ количествомъ пива и водки. Его волосы были съ просѣдью, а баки торчали, какъ щетина. Глубокія морщины окружали его распухшій носъ. Его губы были толстыя, дурно очерченныя, а зубы, какъ у собакъ породы таксъ, сломанные, исковерканные. Его маленькіе глазки хитро глядѣли изъ-подъ густыхъ бровей, какъ бы стараясь незамѣтно разглядѣть всѣхъ. Докторъ Скирро нюхалъ табакъ и вообще былъ очень непріятнымъ человѣкомъ. Его жена была уже совершенно вѣрно описана Джобсономъ. Когда доктору Скирро она казалась слишкомъ горькой, онъ составлялъ себѣ особую микстуру и принималъ значительную дозу ея. Въ сущности, они совершенно подходили другъ къ другу. Невозможно себѣ представить, чтобы другая женщина такъ хорошо соотвѣтствовала особенностямъ характера доктора Скирро и онъ врядъ ли нашелъ бы себѣ жену, болѣе вульгарную и болѣе снисходительную къ его мелкимъ слабостямъ, чѣмъ мистрисъ Скирро.

Молодой Скирро, первый врагъ Тадди Джобсона, былъ ихъ chef d'oeuvre. Онъ соединялъ въ себѣ ихъ обоихъ и былъ умнѣе ихъ, взятыхъ вмѣстѣ.

II.

Первыя и вторыя закладныя.

Докторъ Джобсонъ вскорѣ сталъ чувствовать удары вражды Спригса.

Однажды въ его кабинетъ вошелъ фермеръ Дикенсонской пристани, занявшій у него сто пятьдесятъ долларовъ, по десяти процентовъ -- сравнительно говоря очень умѣренный процентъ, такъ какъ Спригсъ и другіе брали восемнадцать и двадцать.

-- Докторъ, сказалъ онъ:-- если вы не одолжите мнѣ сегодня триста долларовъ, то я человѣкъ раззоренный.

-- Триста долларовъ! воскликнулъ Джобсонъ: -- но, любезный сэръ, я уже далъ вамъ полтораста долларовъ подъ вторую закладную и этого совершенно довольно въ виду цѣнности вашей земли. Впрочемъ, у меня теперь и денегъ нѣтъ.

-- Такъ, отвѣчалъ фермеръ съ улыбкой:-- онъ такъ и сказалъ: "Первую закладную хотятъ представить ко взысканію и моя земля" на аукціонѣ пойдетъ за двѣсти-пятьдесятъ долларовъ.

-- Но вы мнѣ сказали, что она стоитъ тысячу долларовъ и тоже подтвердилъ мнѣ стряпчій Джеоэтъ.

-- Да, но Джеоэтъ стряпчій Спригса.

-- Спригса? Но какое же отношеніе онъ можетъ имѣть къ этому дѣлу?

-- Я полагаю, что Спригсъ владѣлецъ моей первой закладной.

-- Но она была написана на имя стряпчаго Джеоэта.

-- Да, отвѣчалъ фермеръ, подмигивая, что вывело изъ терпѣнія Джобсона, не любившаго подобныхъ фамильярностей: -- но Спригсъ обдѣлываетъ дѣлишки, прикрываясь именемъ Джеоэта. Онъ ловкій старикъ. Никто, кромѣ него, не скажетъ, сколько у него денегъ.

Докторъ Джобсонъ нахмурилъ брови. Онъ вспомнилъ, что раздавалъ въ займы много сотенъ долларовъ подъ вторыя закладныя, тогда какъ первыя были сдѣланы Джеоэтомъ и другими. Теперь только въ головѣ его блеснула мысль, что все это были друзья Спригса.

-- Чего же вы хотите отъ меня, мистеръ Одоннель? спросилъ онъ.

-- Триста-шестьдесятъ долларовъ, отвѣчалъ холодно фермеръ.

-- Да, но зачѣмъ?

-- Чтобы заплатить Спригсу. Онъ хочетъ представить закладную ко взысканію, въ виду не платежа процентовъ.

-- Я ничего не могу сдѣлать, отвѣчалъ докторъ рѣшительно и даже съ сердцемъ.

-- А, а! Онъ такъ и говорилъ. Хорошо, докторъ, прощайте. Я думалъ, что лучше васъ предупредить, можетъ быть, вы захотите спасти свои деньги.

-- Но вы не станете же отказываться отъ своихъ долговъ. Вы должны заплатить мнѣ такъ же, какъ и Спригсу. Вѣдь иначе вы поступите безчестно, сэръ.

-- Не знаю, отвѣчалъ фермеръ, пожимая плечами:-- я не могу платить, когда нечѣмъ, а Спригсъ крутой старикъ. Я долженъ объявить себя несостоятельнымъ. Мнѣ очень жаль васъ, докторъ, но что же дѣлать? Прощайте, сэръ.

-- Подождите, дайте мнѣ время обдумать это дѣло.

Фермеръ, съ очень недовольнымъ выраженіемъ лица, сѣлъ на стулъ, а Джобсонъ надѣлъ шляпу и поспѣшно направился къ стряпчему Латушу.

Выслушавъ его разсказъ, стряпчій улыбнулся, словно дѣло шло объ остроумной шуткѣ.

-- Умно, дьявольски умно, сказалъ онъ: -- они знатно помучаютъ васъ, докторъ: признаюсь, съ Спригсомъ и Джеоэтомъ бороться тяжело.

-- Мнѣ не до шутокъ, сэръ, отвѣчалъ Джобсонъ: -- я годами нажилъ эти деньги и мнѣ придется плохо, если они, дѣйствительно, составили такой дьявольскій заговоръ противъ меня.

Хитрый стряпчій былъ тронутъ не словами, а тономъ доктора, который казался ему наивнымъ и искреннимъ.

-- Хорошо, произнесъ онъ:-- надо подумать, какъ бы пособить горю. Но вы должны откровенно разсказать мнѣ положеніе вашихъ дѣлъ: сколько у васъ закладныхъ, у кого ваши деньги и какими средствами вы теперь располагаете. Придется поставить ребромъ послѣднюю копейку. Вражда Спригса не дремлетъ. Но Джеоэтъ сыгралъ со мною нѣсколько грязныхъ штукъ и я постараюсь ему теперь все вернуть съ лихвою. Повѣрьте, я сдѣлаю все, что могу.

Большое было счастье для Джобсона, что стряпчіе были въ ссорѣ, такъ какъ теперь были затронуты самолюбіе и личный интересъ Латуша.

-- Ну, сказалъ онъ, когда Джобсонъ чистосердечно объяснилъ положеніе своихъ дѣлъ: -- можете ли вы у кого-нибудь занять нѣсколько тысячъ долларовъ? Вы понимаете, на что бьютъ ваши враги. Вы слишкомъ довѣрились стряпчему противной стороны, сэръ. А это большая ошибка. Никто не можетъ служить двумъ господамъ.

-- Что же, если сдѣлать по вашему? спросилъ докторъ.

-- Это очень ясно. Всѣ первыя закладныя будутъ представлены ко взысканію съ согласія должниковъ. Земли будутъ продаваться съ аукціона и они же ихъ купятъ. Потомъ должниковъ объявятъ несостоятельными, что здѣсь не трудно, и когда ваши закладныя будутъ погашены, землю возвратятъ прежнимъ владѣльцамъ и заключатъ новыя закладныя. Вашъ единственный шансъ на успѣхъ -- купить самимъ всѣ земли, заложенныя вамъ. На это потребуется тысячъ двѣнадцать.

-- Мнѣ не у кого занять такой суммы.

-- Ну, ну, сказалъ добродушно Латушъ:-- у насъ еще много времени впереди. Мы придумаемъ что-нибудь. Теперь же ступайте домой и скажите этому мошеннику Одонелю, чтобы онъ убирался къ чорту.

Джобсонъ, очень скромный и религіозный человѣкъ, не умѣлъ выражаться такъ грубо, но все-таки онъ объявилъ Одонелю въ энергическихъ выраженіяхъ, что не можетъ дать ему еще денегъ, и фермеръ былъ воленъ поступить безчестно на свой страхъ. Одонель былъ какъ будто разочарованъ этимъ объясненіемъ. Близкій другъ Спригса, онъ надѣялся, что докторъ произведетъ скандалъ къ вящему удовольствію трактирщика, и потому его огорчило спокойствіе Джобсона. Но онъ былъ негодяемъ самаго низкаго сорта и не съумѣлъ ловко съиграть своей роли.

-- Хорошо, докторъ Джобсонъ, сказалъ онъ съ отвратительной улыбкой: -- я боюсь, что многіе обратятся къ вамъ съ подобной же просьбой, и конечно, на будущей недѣлѣ вы отнесетесь къ этому дѣлу не такъ хладнокровно.

-- Вы исполнили данное вамъ порученіе, произнесъ съ достоинствомъ Джобсонъ:-- быть можетъ, и другіе возьмутся за такое же грязпое дѣло, но я не стану терять словъ съ вами или съ подобными вамъ людьми. Прощайте, сэръ.

Спустя часъ, стряпчій Джеоэтъ встрѣтился на улицѣ съ стряпчимъ Латушемъ. Они не были друзья, но при встрѣчахъ всегда здоровались.

-- Говорятъ, что вы продаете землю Одонеля по порученію Спригса? спросилъ Латушъ, послѣ обычныхъ привѣтствій.

-- Нѣтъ, мистеръ Латушъ.-- Закладная -- моя, и мнѣ самому нужны деньги.

Латушъ кивнулъ головой, какъ бы повѣривъ словамъ соперника.

-- Жаль приступить къ продажѣ въ настоящее время, продолжалъ онъ:-- вы не выручите цѣны закладной, а онъ хорошій фермеръ.

-- Вы дѣйствуете въ интересахъ Джобсона? спросилъ хитрый Джоэтъ, пристально смотря на своего собрата.

-- Да.

-- Хорошо, мистеръ Латушъ. Мы знаемъ въ чемъ дѣло, и я отказываюсь говорить съ вами болѣе объ этомъ предметѣ, сэръ.

-- Какъ вамъ угодно, сэръ, отвѣчалъ Латушъ:-- мы такъ же знаемъ, въ чемъ дѣло. Прощайте, сэръ.

Прошла недѣля, и еще четыре Стормантскихъ фермера явились къ доктору Джобсону съ тою же сказкой. Они получили извѣщенія объ уплатѣ по первымъ закладнымъ, съ тѣмъ, что въ противномъ случаѣ, будетъ начато судебное преслѣдованіе. Не найдетъ ли докторъ, для спасенія своихъ денегъ, нѣсколькихъ тысячъ долларовъ? Джобсонъ не имѣлъ въ Канадѣ такихъ друзей, къ которымъ могъ бы обратиться за помощью, и ему пришлось бы очень плохо, еслибы вражда между стряпчими не отстранила его на второй планъ. Латушъ взялся за дѣло съ своей обычной энергіей и умѣніемъ. У него были могущественные друзья. Его собственныя закладныя были всѣ первыя. Онъ хладнокровно обсадилъ дѣло и потомъ уже сталъ дѣйствовать. Прежде всего надо было привести въ извѣстность, сколько было засвидѣтельствовано закладныхъ въ городѣ и округѣ. Многія изъ нихъ были въ рукахъ почтенныхъ особъ, стоявшихъ на сторонѣ Джобсона. Между ними былъ мэръ. Мистеръ Мастерманъ, одинъ изъ богатѣйшихъ купцовъ въ городѣ, имѣлъ кліентовъ въ Стормонтѣ и Гленгари. Нѣкоторые изъ нихъ, въ обезпеченіе счетовъ, отдавали ему земли. Его главный соперникъ по торговлѣ, мистеръ Флетчеръ, отецъ старыхъ дѣвъ, выражавшихъ сочувствіе майору, перешелъ въ лагерь враговъ. Онъ не могъ иначе и поступить, такъ какъ участвовалъ съ Спригсомъ въ нѣкоторыхъ спекуляціяхъ. Здѣсь кстати замѣтить, что въ семьѣ Флетчера послѣднія событія произвели несчастный расколъ. Сестры примкнули къ противоположнымъ сторонамъ. Съ той минуты, какъ миссъ Амелія имѣла счастье ухаживать за больнымъ Роджеромъ, миссъ Кларинда чувствовала себя обиженной и возненавидѣла учителя. А такъ какъ Роджеръ неизбѣжно входилъ въ составъ партіи Джобсона, то и на нее изливался весь ядъ Клоринды. Съ другой стороны -- старшая миссъ Флетчеръ тѣмъ съ большимъ жаромъ льнула къ этой партіи, что къ ней принадлежалъ ея бывшій романтичный паціентъ. Изъ этого семейнаго раскола проистекало много непріятныхъ сценъ и проливалось не мало слезъ. Мистрисъ Флетчеръ, доброй, тихой и толстой женщинѣ, пришлось поддерживать миръ и тишину въ домѣ, что было не легко и она часто навлекала на себя неудовольствіе мужа. Въ глубинѣ своего сердца, она предпочитала Джобсона доктору Скирро, но вслѣдствіе повелительнаго приказа главы дома, послѣдній сдѣлался ихъ врачомъ. Такимъ образомъ, во всемъ Корнвалѣ деньги, которыя, по мнѣнію экономистовъ, стремятся только туда, куда ихъ толкаютъ личные интересы, вдругъ подчинились вполнѣ вліянію ненависти.

Нѣкоторыя другія личности были еще вовлечены въ заговоръ Латуша. Онъ повѣстилъ всѣхъ, на кого могъ разсчитывать, или кому могъ пригрозить. Ужасная паника овладѣла всѣми окрестными фермерами. Почти каждый изъ нихъ имѣлъ долгъ въ пятьдесятъ, сто и до четырехъ сотъ долларовъ на своей землѣ, и среди возникшей теперь борьбы казалось, что половина земель продается съ молотка. Но, какъ мы видѣли, планъ Латуша состоялъ въ займѣ такой суммы денегъ, чтобы купить всѣ фермы и снова водворить тамъ прежнихъ владѣльцевъ, заключивъ съ ними новыя закладныя. Такъ какъ обѣ стороны играли въ одну игру, то все свелось къ вопросу о деньгахъ.

Въ это время случилось новое обстоятельство, которое отвлекло общее вниманіе отъ денежнаго вопроса. Поле сраженія и тактика совершенно измѣнились.

III.

Планъ Латуша.

-- Докторъ Джобсонъ, воскликнулъ Латушъ, вбѣгая однажды утромъ въ кабинетъ доктора: -- вскорѣ будутъ общіе выборы и Спригса хотятъ выставить кандидатомъ.

-- Ну, такъ что же, любезный Латушъ, отвѣчалъ спокойно докторъ:-- онъ именно человѣкъ, подходящій для вашего провинціальнаго парламента.

-- Нашъ провинціальный парламентъ! произнесъ съ жаромъ стряпчій, очень энергичный, проворный и горячій человѣкъ:-- да вѣдь онъ и вашъ также. Вы не менѣе меня заинтересованы въ хорошемъ управленіи страной. Зачѣмъ вы и мистрисъ Джобсонъ всегда такъ говорите объ этой странѣ, словно вы не принадлежите къ ней? Вѣдь вашимъ дѣтямъ придется жить въ ней.

-- Можетъ быть, вы правы, отвѣчалъ докторъ, покраснѣвъ:-- эта привычка объясняется нашей надеждой рано или поздно вернуться на старую родину. Я сознаюсь, что это съ нашей стороны глупо. Но, во всякомъ случаѣ, я не могу интересоваться нашимъ, если вамъ угодно, безсмысленнымъ провинціальнымъ парламентомъ.

-- Тише, тише, любезный другъ! Парламентъ собирается только на шесть недѣль каждую весну и вы могли бы очень легко замѣнить себя на это время другимъ докторомъ.

-- Что! Я! Я! Членъ парламента! воскликнулъ Джобсонъ съ изумленіемъ.

Въ эту минуту въ комнату вошла мистрисъ Джобсонъ. Латушъ поклонился ей очень принужденно; ему, очевидно, было неловко.

-- Какъ ты думаешь, что мнѣ только-что предложилъ Латушъ? сказалъ докторъ съ добродушной улыбкой, обращаясь къ женѣ:-- онъ хочетъ, чтобъ я пошелъ въ депутаты Корнваля и засѣдалъ въ провинціальномъ парламентѣ.

-- Чѣмъ же это кончится, мистеръ Латушъ? сказала Маріанна съ чувствомъ:-- развѣ уже не довольно, что мой мужъ тягается съ Спригсомъ? А вы еще хотите, чтобъ онъ погрузился въ такую бездну нечестія?

-- Милая мистрисъ Джобсонъ, началъ Латушъ съ улыбкой, но она его перебила:

-- Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Латушъ, лучше и не говорите объ этомъ. Я знаю, вы ловкій стряпчій, но это дѣло немыслимое. Не стоитъ о немъ и толковать.

-- А если это единственный путь спасти доктора Джобсона отъ затрудненій, порожденныхъ недавними событіями? произнесъ Латушъ такимъ рѣзкимъ тономъ, что мистрисъ Джобсонъ нѣсколько обидѣлась.

-- Что вы хотите сказать? спросилъ докторъ, смотря съ удивленіемъ на стряпчаго.

-- Это извѣстіе о близости выборовъ не до всѣхъ еще дошло въ городѣ, отвѣчалъ Латушъ:-- я получилъ его конфиденціально, все равно какимъ путемъ. Враждебная намъ партія хочетъ воспользоваться, этимъ обстоятельствомъ. У нихъ было тайное совѣщаніе вчера вечеромъ у Флетчера. Какой-то ихъ пріятель привезъ это извѣстіе изъ Торонто. Они рѣшили выставить кандидатуру Спригса и разсчитываютъ, что его выберутъ безъ всякой опозиціи. Они полагаютъ, что нѣтъ другого возможнаго кандидата. Они увѣрены въ своей партіи и знаютъ, что мы всѣ заняты другими дѣлами. Я не могу быть депутатомъ, мэръ также, а Мортонъ долженъ Спригсу четыре тысячи долларовъ. Такимъ образомъ вы одинъ человѣкъ, который могъ бы явиться конкурентамъ Спригсу; но они рѣшили, что вы никогда не пойдете въ депутаты. А, по моему, вы должны заявить свою кандидатуру, хотя бы только имъ на зло.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ докторъ.

-- Никогда, прибавила Маріанна.

Стряпчій покачалъ головой.

-- Не торопитесь, сказалъ онъ спокойно.-- Если вы, докторъ Джобсонъ, не явитесь кандидатомъ, то, право, я не знаю, въ какой степени успѣшно мы будемъ продолжать нашу борьбу. Спригсъ -- агентъ монреальскаго банка. Онъ можетъ получить сколько угодно денегъ подъ свои закладныя, и я убѣжденъ, что онъ насъ побѣдитъ. Если же вы поставите свою кандидатуру, то дѣло тотчасъ приметъ совершенно иной оборотъ. Онъ будетъ принужденъ отказаться отъ всѣхъ взысканій по закладнымъ фермеровъ, чтобъ обезпечить себѣ ихъ голоса. Если вы и не одержите побѣды, то получите голосовъ немногимъ менѣе его и заставите его издержать кучу денегъ. Это будетъ самая дорогая избирательная компанія, когда-либо происходившая въ Корнвалѣ, прибавилъ съ улыбкой Латушъ:-- и мы ихъ порядочно помучаемъ, сэръ.

Лицо доктора Джобсона очень вытянулось. Онъ понялъ всю мефистофельскую ловкость плана стряпчаго и взглянулъ на жену, ища поддержки. Но она выразила необыкновенный интересъ къ этому плану, соблазнявшему ее своей смѣлостью и остроуміемъ. Что же касается до самого доктора, то чѣмъ болѣе онъ думалъ о немъ, тѣмъ большія причины находилъ для принесенія себя въ жертву на пользу страны и, быть можетъ, своихъ дѣтей. Но онъ былъ слишкомъ остороженъ, чтобъ сразу согласиться и потому попросилъ времени для окончательнаго отвѣта.

Хитрый Латушъ видѣлъ, что онъ одержалъ побѣду. Онъ прямо отправился къ судьѣ и обезпечилъ его содѣйствіе. Потомъ онъ открылъ свой планъ пастору Траутбеку и получилъ его полное одобреніе. Наконецъ, онъ послалъ за Мортономъ, который имѣлъ большое вліяніе на окрестныхъ фермахъ и имѣлъ съ нимъ продолжительное совѣщаніе. Всѣ эти именитые граждане рѣшили, что какъ только кандидатура Спригса будетъ публично заявлена, то къ доктору отправится депутація самыхъ почтенныхъ обитателей Корнваля и предложитъ ему кандидатуру.

Но откуда Латушъ получилъ свѣдѣнія о таинственныхъ проискахъ враждебной партіи?

Наканунѣ, по окончаніи занятій въ школѣ, Дэвидъ Роджеръ, возвращавшійся къ своимъ прежнимъ здоровымъ привычкамъ, отправился гулять. Его путь лежалъ по берегу рѣки. Въ недальнемъ разстояніи отъ школы оканчивались послѣднія жилища. Налѣво простиралась равнина, усѣянная обширными полями, огороженными деревянными или живыми изгородями. Жниво, оставшееся послѣ жатвы, начинало покрываться клеверомъ. Тамъ и сямъ глазъ останавливался на желтовато-зеленой листвѣ свеклы. Кое-гдѣ раскинутыя группы деревьевъ или два или три овина разнообразили эту монотонную картину. Тамъ и сямъ виднѣлись еще пни деревьевъ, погибшихъ отъ непогоды или отъ огня, что напоминало фермерамъ, какъ тяжело имъ досталась первая побѣда надъ природою. Но, пройдя мимо новыхъ шлюзовъ и шалашей работниковъ, при началѣ канала, Роджеръ спустился немного по дорогѣ, извивавшейся вдоль рѣки св. Лаврентія; вдругъ панорама измѣнилась. Направо отъ него быстро бѣжала широкая рѣка, громадная движущаяся водяная равнина, среди которой виднѣлись многочисленные островки и блестящіе на солнцѣ пѣнящіеся водовороты надъ скрытыми въ глубинѣ подводными каменьями. Дэви Роджеръ любилъ смотрѣть на это величественное зрѣлище. Насколько могли простираться его взоры, могучая рѣка катила свои безконечно движущіяся и шумящія воды къ конечному убѣжищу -- океану. Вдоль берега свободно раскинувшіеся кусты и свѣсившія свои длинныя вѣтви деревья смотрѣлись въ зеркальную поверхность тѣнистыхъ заводей, гдѣ любили отдыхать отъ борьбы съ быстрымъ теченіемъ красноперые окуни и возвышался граціозный тростникъ, изъ котораго, повременамъ, поднимались стаи дикихъ утокъ. Надъ всей этой картиной ярко блестѣло заходящее солнце среди безоблачнаго голубаго неба. Вечеръ былъ теплый, но Роджеръ былъ легко одѣтъ въ полотняномъ сьютѣ, съ разстегнутымъ воротникомъ рубашки и обнаженной шеей. Глаза его жадно упивались чуднымъ зрѣлищемъ благородной рѣки съ ея лѣсистыми, утесистыми берегами и зелеными островами. Онъ долго странствовалъ и когда повернулъ домой, то уменьшилъ скорость своихъ шаговъ, грустно вспоминая о событіяхъ, которыя воскрешали въ его головѣ эти мѣстности. Душа его была теперь пуста и жизнь казалась мрачной, безплодной степью, безъ оазиса любви и надежды. Но онъ былъ человѣкъ и мужественно смотрѣлъ на открывавшуюся передъ нимъ жизнь долга и труда.

Погруженный въ подобныя мысли, онъ вдругъ увидалъ въ маленькой рощицѣ, мимо которой шелъ, женскую фигуру, повидимому, дожидавшуюся его. Онъ узналъ ее съ перваго взгляда. Это была миссъ Флетчеръ. Она неожиданно вышла изъ-за дерева, находившагося въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дороги и махнула рукой, чтобъ онъ остановился. Потомъ, тревожно осмотрѣвшись но сторонамъ, она крикнула:

-- Подите сюда, мистеръ Роджеръ, мнѣ надо съ вами поговорить.

Эта встрѣча не очень пріятно подѣйствовала на учителя. Онъ чувствовалъ живую благодарность къ своей любезной сидѣлкѣ, но не могъ забыть, въ какомъ странномъ видѣ исчезъ изъ дома Флетчера; къ тому же, онъ былъ вообще очень застѣнчивъ и боялся женщинъ, считая ихъ капризными и опасными. Теперь эта молодая дѣвушка хотѣла, повидимому, заманить его въ лѣсъ подалѣе отъ человѣческихъ глазъ и онъ съ минуту колебался.

-- Скорѣе, мистеръ Роджеръ, или я убѣгу! воскликнула нетерпѣливо миссъ Амелія.

Хотя именно этого онъ всего болѣе и желалъ въ эту минуту, но, услыхавъ такой отчаянный призывъ, поспѣшилъ къ ней.

-- Не надо, чтобъ меня видѣли съ вами, сказала она, когда онъ подошелъ:-- я должна вамъ сообщить кое-что очень важное для вашихъ друзей. Пойдемте въ чащу.

Роджеръ впился своими голубыми глазами въ ея черные зрачки и, убѣдясь, что въ ея намѣреніи не было ничего легкомысленнаго, послѣдовалъ за нею. Онъ даже улыбнулся. Миссъ Амелія прелестно оскалила свои зубки. Она была очень мила, если не настоящая красавица; высокаго роста, граціозна и одѣта съ большимъ кокетствомъ. Въ женскомъ монастырѣ въ Монреалѣ учатъ свѣтскимъ манерамъ и изящному вкусу. Она положила ему на плечо свою маленькую ручку, въ лайковой перчаткѣ.

-- Вы знаете, что Спригсъ, мой отецъ и ихъ друзья ссорятся съ докторомъ Джонсономъ? сказала она.

Роджеръ кивнулъ головой. Онъ не отличался учтивымъ обращеніемъ.

-- Ну, продолжала она съ улыбкой: -- и вы тоже въ числѣ нашихъ враговъ.

-- Я?

-- Да. Вы спасли майора, а сверхъ того, вы другъ доктора Джобсона. Очень естественно, что васъ ненавидятъ тѣ, которымъ онъ ненавистенъ.

-- Я ни во что не вмѣшивался, отвѣчалъ Роджеръ, нахмуривъ брови:-- и ничего не сдѣлалъ противъ нихъ, но не могъ же я позволить, чтобъ они хладнокровно убили человѣка.

-- Все равно, они васъ ненавидятъ и послушайте, мистеръ Роджеръ, сказала она съ жаромъ:-- и боюсь... т. е. они стараются лишить васъ мѣста въ школѣ. Поэтому, будьте осторожны въ поступкахъ и словахъ, и главное держите ухо остро, а затѣмъ, вы можете быть увѣрены, что я вамъ скажу все, что услышу.

Роджеръ шелъ рядомъ съ нею по рощѣ, засунувъ руки за спину, откинувъ голову назадъ и нахлобучивъ шляпу на затылокъ. Миссъ Амелія уже не держала болѣе своей ручки на его плечѣ. Онъ снова посмотрѣлъ на нее пристально и покраснѣлъ. Не уйти ли ему? Что означало это странное сочувствіе? Эти мысли естественно блеснули въ его головѣ. Она тотчасъ поняла, что происходило въ немъ и быстро перемѣнила разговоръ.

-- Потомъ я хотѣла вамъ сказать и нѣчто другое. Передайте доктору или мистеру Латушу -- онъ говорятъ побойчѣе -- что вчера пріѣхалъ въ нашъ городъ... изъ Торонто... одинъ пріятель моего отца. Вскорѣ будутъ выборы. Вечеромъ отецъ, Джеоэтъ и Спригсъ совѣщались нѣсколько часовъ, и такъ какъ окошко было открыто, то я слышала почти каждое ихъ слово. Я сидѣла у моего окна: вы его знаете... надъ гостиной.

Въ глазахъ Роджера блеснула улыбка, но потомъ мгновенно лицо отуманилось.

-- Это не хорошо, сказалъ онъ просто, рѣшительно.

Кровь хлынула къ лицу молодой дѣвушки.

-- Это не хорошо, продолжалъ Роджеръ, пристально смотря на нее:-- вамъ не слѣдуетъ, милая миссъ Флитчеръ, передавать мнѣ то, что...

-- Я подслушала? Признаюсь, я и ожидала, что вы мнѣ скажете что-нибудь непріятное. Такъ всегда благодарятъ за услугу.

Она надула губки и отвернулась. Онъ молчалъ.

-- Хорошо, мистеръ Роджеръ, прибавила она черезъ минуту:-- я очень сожалѣю, что остановила васъ. Я болѣе никогда... не буду васъ безпокоить.

Она вынула изъ кармана платокъ и хотѣла удалиться.

-- Постойте, постойте, миссъ Флетчеръ! Я право не знаю, что сказать. Это очень любезно съ вашей стороны, но вмѣстѣ съ тѣмъ и очень не хорошо, не говоря уже объ опасности, которой вы себя подвергаете, играя роль шпіона и выдавая тайны вашего отца его врагамъ.

-- Благодарю васъ, мистеръ Роджеръ, за этотъ урокъ, произнесла молодая дѣвушка съ большимъ достоинствомъ и, выпрямившись во весь ростъ, сказала:-- если я вздумаю другой разъ кому-нибудь довѣриться, то постараюсь выбрать джентльмэна.

Роджеръ вспыхнулъ и пожалѣлъ, что эти оскорбительныя слова сказалъ ему не мужчина. Онъ не могъ потребовать отъ молодой дѣвушки другого удовлетворенія, кромѣ поцѣлуя, но онъ вовсе не хотѣлъ цѣловать Амелію.

-- Подождите, воскликнулъ онъ, схвативъ ее за руку и такъ крѣпко сжимая ея маленькіе пальцы, что она едва не закричала, хотя и почувствовала съ тѣмъ вмѣстѣ "страшное" удовольствіе:-- подождите. Мы не можемъ разстаться врагами. Я не забылъ вашей доброты ко мнѣ, миссъ Флетчеръ... Я, можетъ бытъ, обязанъ вамъ своей жизнью... хотя она мнѣ и не дорога. Я былъ слишкомъ откровененъ, но все благодаря вашей добротѣ... я говорилъ съ вами, какъ другъ... какъ старшій братъ... и вы должны меня простить, если я васъ обидѣлъ. Право... я ни за что на свѣтѣ не желалъ бы васъ огорчить!

Слова эти заставили радостно забиться сердце Амеліи, хотя въ сущности Дэвидъ ни мало не сантиментальничалъ и произнесъ бы эту благодарственную рѣчь съ такимъ же чувствомъ, еслибъ передъ нимъ стояла мраморная статуя или Батшеба.

-- О, мы всегда поймемъ другъ друга, отвѣчала миссъ Флетчеръ, просіявъ:-- все равно, откуда я ни получила эти свѣденія, но потрудитесь сказать мистеру Латушу, что вскорѣ будутъ выборы и рѣшено, что мистеръ Спригсъ явится кандидатомъ. Они думаютъ, что докторъ Джобсонъ былъ бы единственнымъ серьёзнымъ его конкуррентомъ, но увѣрены, что онъ не пойдетъ въ кандидаты. Вотъ и все, что я вамъ хотѣла сказать, мистеръ Роджеръ. Ну, теперь прощайте. Я иду пить чай къ Смитсонамъ и ужь очень опоздала. Не говорите ни кому, что вы меня видѣли. До свиданія.

Она сжала его руку, со всей энергіей, на какую была способна, но онъ ничего не замѣтилъ. Онъ задумался и, снявъ шляпу, машинально простился съ нею.

-- Какой милый дуракъ! подумала Амелія, отойдя на нѣсколько саженъ, и, обернувшись, посмотрѣла издали на учителя.

А онъ и не подумалъ обертываться. Онъ обдумывалъ принесенныя ею новости и ея личность потонула, по крайней мѣрѣ, на время, въ бурномъ потокѣ мыслей, который такъ же шумно бѣжалъ въ его головѣ, какъ могучая рѣка у его ногъ.

Друзья стряпчаго Латуша еще не знали предѣловъ его генія. Когда всѣмъ въ Корнвалѣ стало извѣстно о предстоящихъ выборахъ и кандидатура Спригса была публично объявлена, Латушъ вдругъ таинственно исчезъ изъ города. Онъ не увѣдомилъ друзей о своемъ отъѣздѣ и даже мистрисъ Латушъ увѣряла, что не знаетъ, куда онъ отправился. Служащіе въ его конторѣ также не могли ничего сообщить о поѣздкѣ ихъ главы. Онъ не имѣлъ никакихъ дѣлъ въ Броквилѣ и Торонто, и никому не было извѣстно, чтобъ онъ когда-нибудь простиралъ свою дѣятельность до Монреаля. Толки объ этомъ странномъ событіи въ буфетѣ Спригса были самые противорѣчивые. Нѣкоторые увѣряли, что видѣли его на Дикенсанской пристани и что, слѣдовательно, онъ поѣхалъ въ Соединенные Штаты; другіе же разсказывали, что онъ поссорился съ своей женою и бѣжалъ отъ нея, съ намѣреніемъ никогда не возвращаться. Поджкисъ уже съострилъ, что "Эоній покинулъ Дидону". Почтенный башмачникъ снова щеголялъ на свободѣ своими классическими знаніями, съ тѣхъ поръ какъ Роджеръ пересталъ появляться въ Корнвальской коронѣ.

Однако, ни стряпчій Джеоэтъ, ни Спригсъ не вѣрили этимъ толкамъ. Они были слишкомъ высокаго мнѣнія о Латушѣ, чтобъ подумать хоть на минуту, что онъ такъ или иначе разыграетъ дурака, а потому сказали другъ другу съ безпокойствомъ:

-- Латушъ задумалъ какую-нибудь хитрую штуку.

И они не ошиблись.

Однажды утромъ, спустя недѣлю послѣ таинственнаго исчезновенія стряпчаго, онъ появился на улицахъ Корнваля въ своемъ кабріолетѣ, забрызганномъ грязью. На хитромъ лицѣ его играла знаменательная улыбка. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ мужчина, очень степенный на взглядъ, съ грубыми чертами лица, выдающимися скулами и зоркими сѣрыми глазами, которые, казалось, оцѣнили каждый предметъ, на которомъ останавливались. Они быстро проѣхали но Водяной улицѣ, мимо судебныхъ мѣстъ и остановились передъ домомъ стряпчаго.

Спригсъ, стоя въ дверяхъ гостиницы, увидалъ этотъ торжественный въѣздъ своего врага и инстинктивно почувствовалъ непріятное ощущеніе. Онъ пристально посмотрѣлъ на незнакомца, сидѣвшаго въ кабріолетѣ рядомъ съ Латушемъ, и съ недоумѣніемъ подумалъ:

-- Я его гдѣ-то видѣлъ! Кто бы это былъ?

Вдругъ какая-то мысль осѣнила его; онъ ударилъ себя рукою по лбу и побѣжалъ черезъ улицу къ стряпчему Джеоэту.

-- Мы пропали, воскликнулъ онъ:-- Латушъ вернулся и привезъ съ собою Макрэ изъ Торонто.

Джеоэтъ тотчасъ понялъ, что это значило.

Спустя часъ, Латушъ входилъ въ гостинную доктора Джобсона. Его приняли съ распростертыми объятіями и онъ, очевидно, быль доволенъ собою.

-- Ну, докторъ, сказалъ онъ: -- я всегда думалъ, что обойду ихъ.

Джобсонъ вопросительно посмотрѣлъ на него.

-- Гдѣ вы были?

-- Въ Торонто. Я сдѣлался агентомъ банка Верхней Канады въ этомъ округѣ и, любезный сэръ, у насъ будетъ столько денегъ, сколько намъ понадобится.

Докторъ свободно перевелъ дыханіе. Стряпчій теперь только понялъ, какъ вся эта исторія тревожила Джобсона. Онъ еще болѣе въ этомъ убѣдился, когда докторъ вышелъ на минуту изъ комнаты и вернулся съ Маріанной, которая горячо поздравила Латуша съ его успѣхомъ.

-- Завѣдывающій дѣлами банка пріѣхалъ со мною, чтобъ открыть агентуру, сказалъ онъ:-- теперь, чортъ возьми, мы поставимъ вашу кандидатуру, Джобсонъ, и одержимъ блестящую побѣду. Простите меня, сударыня, что я призываю чорта, но, право, иначе не выразишь вполнѣ своихъ чувствъ.

-- Ну, такъ и быть на этотъ разъ я вамъ прощаю, сэръ. А сколько будутъ стоить выборы?

-- Вашему мужу они обойдутся не дороже трехъ тысячъ долларовъ. Остальное я соберу по подпискѣ.

-- О, мои бѣдныя дѣти! воскликнула Маріанна:-- имъ не поступить въ Кембриджъ!

-- И тѣмъ лучше для нихъ, милая мистрисъ Джобсонъ, замѣтилъ Латушъ: -- я никогда не видалъ, чтобъ хоть одинъ человѣкъ, учившійся въ англійскомъ университетѣ, имѣлъ успѣхъ здѣсь; да и вообще удивляюсь, какъ они и на родинѣ пробиваютъ себѣ дорогу. Студенты шотландскихъ университетовъ еще могутъ процвѣтать, но оксфордцы и кембриджцы самые тупые болваны, когда либо коптившіе небо. Грустно подумать, какой я былъ бы дуракъ, еслибъ воспитывался въ Кембриджѣ.

-- Латушъ очень уменъ, сказала мистрисъ Джобсонъ своему мужу, когда стряпчій ушелъ:-- но у него крайне узкія понятія.

Докторъ разсмѣялся.

-- Дѣло въ томъ, замѣтилъ онъ:-- что Латушъ и правъ, и не правъ.

IV.

Томъ Скирро.

Среди общаго волненія, овладѣвшаго городомъ Корнвалемъ, неожиданно сосредоточила на себѣ вниманіе всѣхъ столь незначительная и неинтересная личность, какъ Томъ Скирро. Этотъ молодой джентльмэнъ, съ низкимъ лбомъ, большой головой, плоскимъ носомъ, толстыми губами и уродливымъ лицомъ, напоминавшемъ его отца, отличался особыми талантами. Находясь дома между двумя жерновами и часто напрягая всѣ свои силы, чтобъ не быть стертымъ въ прахъ, юный Томъ съ раннихъ лѣтъ развилъ въ себѣ талантъ къ интригѣ. Онъ натравливалъ своихъ родителей другъ на друга съ искуствомъ настоящаго дипломата и съ полнымъ пренебреженіемъ ко всѣмъ правиламъ чести и правды. Въ его глазахъ успѣхъ былъ главное, и онъ предпочиталъ достигать его ловкимъ обманомъ, а не усидчивымъ трудомъ. Въ подобныхъ натурахъ есть что-то дьявольское и ихъ существованіе доказываетъ, конечно, что дьяволх не миѳъ, и что гдѣ-нибудь въ преисподней существуетъ прототипъ хитрыхъ дипломатовъ, въ родѣ Талейрана. Молодой Скирро въ иной сферѣ, съ его ловкимъ умомъ и отсутствіемъ всякой совѣсти, быть можетъ, поднялся бы очень высоко, но въ узкихъ предѣлахъ Корнвальскаго общества его таланты, къ счастью для человѣчества, были значительно сдержаны и ограничены.

Докторъ Скирро и его жена имѣли привычку свободно говорить при этомъ юномъ Мефистофелѣ о всѣхъ злобахъ дня. Передъ нимъ докторъ разсуждалъ о своихъ паціентахъ и денежныхъ дѣлахъ. Такимъ образомъ, съ ранняго возраста Томъ имѣлъ уже запасъ знанія, далеко не возвышеннаго и не цивилизующаго характера. Мысли и предметы, невѣдомые большинству дѣтей, были ему хорошо извѣстны и онъ уже былъ компетентнымъ судьею человѣческихъ пороковъ въ такихъ годахъ, когда дѣти обыкновенно не имѣютъ о нихъ никакого понятія. Однако, она, наиболѣе выказывалъ свою сметливость именно тѣмъ, что скрывалъ плоды древа познанія добра и зла, не дѣлясь ими ни съ кѣмъ изъ своихъ товарищей. Онъ почерпалъ еще большую силу въ сознаніи, что изъ всѣхъ сверстниковъ онъ одинъ могъ понимать и цѣнить всю сладость скандаловъ, приводившихъ въ волненіе Корнвальское общество. Томъ Скирро былъ прямой противоположностью Тадди. Онъ былъ скрытный, молчаливый, хитрый, не веселый и, главное, подлый мальчишка, а Тадди, хотя гораздо способнѣе Скирро, былъ открытый, смѣлый до безумія, болтливый, вѣчно смѣющійся, благородный и симпатичный юноша.

Томъ Скирро первый въ школѣ узналъ о случившемся въ Корнвалѣ, послѣ отъѣзда майора Гренвиля, объявленіи воины между Спригсомъ и докторомъ Джобсономъ. Онъ слышалъ, какъ разсуждали въ гостинной его отца обо всѣхъ этихъ событіяхъ и повременамъ незамѣтно пробирался въ буфетъ Спригса, гдѣ на украденную мѣдную монету выпивалъ рюмку водки и выкуривалъ сигару, незамѣченный въ толпѣ. Если же кто и обращалъ на него вниманіе, то лишь смѣялся, какъ надъ диковиннымъ чертенкомъ. Возбужденный всѣмъ, что онъ слышалъ о приготовленіяхъ къ борьбѣ партій, Томъ рѣшился принять дѣятельное въ ней участіе, открыто принявъ сторону Спригса и организовавъ спригситскую партію въ школѣ.

Скирро приступилъ къ дѣлу съ похвальной быстротою и началъ съ того, что, подобно знаменитому премьеру, занялся обученіемъ своей партіи. Онъ сдѣлалъ своими адъютантами молодого Флетчера и юнаго Магвайера, ирландскаго мальчика, носъ котораго такъ безжалостно сплющилъ Тадди. Онъ воровалъ яблоки и раздавалъ ихъ товарищамъ, выпрашивалъ пенсы и мѣнялъ ихъ на хлѣбныя зерна, которыми подкупалъ менѣе корыстныхъ мальчиковъ. Тадди, отличавшійся болѣе свѣтлымъ умомъ, чѣмъ Скирро, хотя далеко не столь хитрый, вскорѣ понялъ, въ чемъ дѣло. Магвайеръ рѣзалъ его на словахъ, Флетчеръ отказывался играть съ нимъ и нѣкоторые другіе мальчики, бывшіе съ нимъ на дружеской ногѣ, стали избѣгать его или смѣяться надъ нимъ. Наконецъ, Тадди замѣтилъ, что въ латинскомъ классѣ, гдѣ онъ былъ самымъ опаснымъ соперникомъ Скирро, товарищи составили противъ него цѣлый заговоръ и подсказывали уроки Тому. Однако, все это было устроено такъ хитро, что Дэвидъ Роджеръ, несмотря на свою сметливость, ничего не замѣчалъ. Конечно, Тадди могъ бы все привести въ порядокъ въ пять минутъ. Дэвидъ Роджеръ три раза въ недѣлю обучалъ его математикѣ на дому, гдѣ мистрисъ Джобсонъ, для поощренія сына, принимала участіе въ урокахъ, и не было ничего легче для Тадди, какъ въ одинъ изъ этихъ вечеровъ предупредить Роджера о совершающемся въ школѣ. На другой день пораженіе Скирро было бы полное, но онъ былъ слишкомъ гордъ для подобной закулисной интриги. Всякіе задніе ходы претили его честной натурѣ. Несмотря на его юные годы, гордая натура мистрисъ Джобсонъ, ея смѣлость, прямота и вѣчные возгласи о благородствѣ, высшихъ принципахъ, врожденномъ аристократизмѣ и т. д., внушили Тадди такія чувства, которыхъ были чужды его менѣе бойкіе братья и сестры.

Однако, нашъ герой не имѣлъ недостатка въ друзьяхъ. Вилли Мастерманъ, самый большой и сильный мальчикъ во всей школѣ, былъ на его сторонѣ, а также братъ Мастермана и нѣсколько другихъ учениковъ, пострадавшихъ отъ грубыхъ, заносчивыхъ манеръ Скирро. Дѣйствительно, школа почти по-ровну дѣлилась на двѣ партіи -- на джобсонитовъ и скирроитовъ, изображавшихъ тѣ болѣе могучіе лагери, на которые дробилось все общество Корнваля. Внутри школы проявленія этой вражды были, какъ всегда, очень комичны. Магвайеръ и Мастерманъ сидѣли въ классѣ рядомъ и не говорили другъ съ другомъ. Если одному изъ нихъ надо было что-нибудь, находившееся въ рукахъ другого, или учитель приказывалъ имъ передать другъ другу книгу, то они обмѣнивались знаками или одинъ какъ бы нечаянно ронялъ книгу, а другой ее поднималъ. Удивительно, какъ долго подобная тайная вражда можетъ продолжаться въ школѣ, прежде чѣмъ учитель ее замѣтитъ. Занятый совершенно иными мыслями, Роджеръ заботился только о томъ, чтобъ внушить своимъ ученикамъ хорошіе принципы и основательныя знанія, а потому не замѣчалъ происходившаго передъ его глазами.

Такъ обстояли дѣла, когда разнеслась по городу вѣсть о предстоящихъ выборахъ и кандидатурѣ мистера Спригса. На всѣхъ улицахъ были приклеены на стѣнахъ его прокламаціи. Скирроиты ликовали и однажды Роджеръ, поднявъ голову, замѣтилъ съ удивленіемъ, что у нѣкоторыхъ мальчиковъ въ петлицахъ торчали желтыя ленточки, словно они были кавалерами новаго ордена.

-- Что это? спросилъ онъ съ улыбкой:-- къ чему у васъ эти ленты? Скирро, что это значитъ?

-- Ничего, сэръ, отвѣчалъ Томъ.

-- Это ложь, мистеръ Скирро, и вы за это пересядете на послѣднее мѣсто въ классѣ. Магвайеръ, у васъ также ленточка, скажите, зачѣмъ вы ее надѣли?

-- О, для шутки, сэръ, отвѣчалъ Магвайеръ, сверкая своими живыми глазами.

-- Но это что-нибудь да значитъ, говорите правду!

Вся школа притаила дыханіе, но отвѣтъ Магвайера долго заставлялъ себя ждать. Вдругъ съ задней скамейки раздался пискливый голосокъ.

-- Я знаю, сэръ, что это значитъ. Они носятъ цвѣта мистера Спригса, кандидата на выборахъ.

Маленькій девятилѣтній Траутбекъ, произнесшій эти слова, еще не успѣлъ узнать цѣну молчанія. Скирро бросилъ на него знаменательный взглядъ изъ подъ своихъ густыхъ бровей, что не избѣгло вниманія зоркаго Тадди.

-- Ну, господа, сказалъ добродушно Роджеръ:-- очень хорошо принимать живое участіе въ выборахъ, но я не могу дозволить, чтобы въ школу вносили политику. Здѣсь ей дѣлать нечего. Снимите ленточки и чтобъ я ихъ никогда болѣе не видалъ.

Ленточки исчезли въ одно мгновеніе. Скирроиты были смущены, а джобсониты не скрывали своей радости.

Передъ самымъ концомъ классовъ Тадди получилъ отъ Мастермана записку слѣдующаго содержанія:

"Слѣди зорко за Джэни Траутбекомъ. Скирроиты готовятъ ему потасовку".

Тадди почувствовалъ, что наступила критическая минута. Онъ вспыхнулъ и мигнулъ своему товарищу. Подобныя же записки полетѣли во всѣ стороны. Тадди никогда такъ дурно не выполнялъ урока, какъ въ этотъ день, и Роджеръ заявилъ объ этомъ громко, но безъ всякихъ непріятныхъ коментаріевъ.

Какъ только классы кончились, стало очевиднымъ, что подготовляется какое-то важное событіе. Скирроиты поспѣшно выбѣжали на улицу и устремились къ дому Флетчера, гдѣ назначенъ былъ сборный пунктъ. Каждый изъ нихъ вынулъ изъ кармана и сунулъ въ петлицу запрещенную ленточку. Голоса ихъ раздавались громко и воинственно. Скирро энергично дѣлалъ приготовленія къ бою. Его сторонники набивали себѣ карманы каменьями, а онъ самъ показалъ имъ маленькую бронзовую пушку, которая, по его словамъ, была заряжена. Радостныя крики привѣтствовали эту выходку.

Тадди и Мастерманъ остались на школьномъ дворѣ и осмотрѣли свои силы. Они рѣшились проводить до дома маленькаго Траутбека, и для рекогносцировки послали Флешкера, но онъ тотчасъ вернулся, преслѣдуемый казаками скирроитской арміи съ каменьями почти до самыхъ воротъ школы. Молодой Джобсонъ, избранный въ предводители, благодаря его свѣтлому уму, хотя онъ не былъ ни самый старшій, ни самый сильный въ своей партіи, противился въ принципѣ всякой уличной дракѣ, и, быть можетъ, боялся обратить на нее вниманіе Роджера. Поэтому, онъ предложилъ отправиться въ противоположную сторону отъ той, гдѣ ихъ ждали Скирроиты, именно въ открытое поле къ шлюзамъ, гдѣ если на нихъ и нападутъ враги, то постороннее вмѣшательство было невѣроятно; къ тому же тамъ было много каменьевъ.

Въ ту самую минуту, какъ этотъ планъ былъ принятъ, Дэвидъ Роджеръ вышелъ изъ школы и заперъ ея дверь. Мгновенно джобсониты пустились бѣгомъ изъ воротъ въ поле. Скирроиты, замѣтивъ ихъ тактику, хотѣли начать преслѣдованіе, какъ увидали Роджера, выходившаго изъ воротъ. Скирро скомандовалъ поверпуть фронтъ и направиться на мѣсто боя по другой улицѣ. Такимъ образомъ, Роджеръ пошелъ на почту, не подозрѣвая, какъ вокругъ него бушевали страсти.

Тадди и его друзья быстро добѣжали до шалаша на полудорогѣ къ шлюзамъ и тутъ рѣшено было ожидать враговъ. Младшіе ученики были очень блѣдны, и перепуганы, а старшіе признавали себя героями. Вскорѣ показался и непріятель въ разсыпную, едва переводя дыханіе отъ усталости.

Скирро съ перваго взгляда понялъ, что позиція джобсонитовъ отлично выбрана. Съ обѣихъ сторонъ шалаша возвышались два большіе пня и прежде всего слѣдовало овладѣть однимъ изъ этихъ пней. Но они защищались главными силами джобсонитовъ подъ начальствомъ Тадди и Мастермана. Руководимый скорѣе ненавистью, чѣмъ тактикой, Скирро набросился со всей своей арміей на пень, защищаемый Джобсономъ. Въ воздухѣ засвистѣли камни; одному маленькому мальчику, стоявшему рядомъ съ Тадди, камень разрѣзалъ скулу до крови, но онъ мужественно отвѣчалъ такой же картечью. Однако, полдюжину защитниковъ аванпоста вскорѣ побороли и прежде, чѣмъ Тадди успѣлъ отступить, его окружили. Сторонники его, боясь попасть каменьями въ своихъ, ударили на непріятеля и началась рукапашная.

Нѣкоторые изъ джобсонитовъ грохнулись на землю подъ ударами довольно сильнаго и вооруженнаго камнемъ кулака Скирро. Наконецъ, онъ встрѣтился лицомъ къ лицу съ Джобсономъ, бросился на него и ударилъ такъ сильно по уху, что тои упалъ. Но Мастерманъ подоспѣлъ на помощь къ своему другу и не далъ Скирро доканать лежачаго. Онъ, въ свою очередь, повалилъ Скирро и поспѣшно поднялъ Тадди, который, сжавъ кулаки, ждалъ новаго нападенія со стороны врага. Мастерманъ, съ чисто англійской заботой о честности боя, удерживалъ толпу въ почтительномъ разстояніи отъ бойцевъ.

Не успѣлъ Скирро подняться на ноги, какъ, побагровѣвъ отъ злобы, кинулся на Джобсона. Нашъ герой, вспомнивъ наставленія майора Гренвиля, спокойно подпустилъ его къ себѣ и потомъ быстро нанесъ ему одинъ ударъ съ низу въ носъ, а другой по зубамъ. Тотъ снова грохнулся на землю.

-- Ура! Джобсонъ, валяй его! воскликнулъ Мастерманъ.

Скирро вторично поднялся и дико набросился на своего противника, ударяя его обѣими кулаками на отмашь. Тадди продолжалъ придерживаться той же строго научной системы. Оба они напрягали всѣ свои силы. Бой былъ ужасный и остальные мальчики смотрѣли на нихъ блѣдные, испуганные. Два раза Тадди получилъ очень серьёзные ушибы, а Скирро уже пять или шесть разъ клевалъ носомъ землю, какъ вдругъ послѣдній отскочилъ на нѣсколько шаговъ, вынулъ что-то изъ кармана, зажегъ спичку и поднесъ ее къ маленькому предмету въ своей рукѣ. Раздался выстрѣлъ и мальчикъ, стоявшій за Тадди, упалъ на землю съ пронзительнымъ крикомъ. Толпа остолбѣнѣла отъ ужаса. Въ эту минуту на театрѣ военныхъ дѣйствій появился Роджеръ, который, положивъ письмо на почту, отправлялся гулять.

Младшій братъ Мастермана, распростертый на землѣ, громко оралъ. Скирро молча скалилъ зубы на Тадди, который, вмѣстѣ съ Мастерманомъ, хотѣлъ броситься на злодѣя. Но ихъ предупредилъ Роджеръ. Онъ видѣлъ выстрѣлъ и, схвативъ за шиворотъ негодяя, такъ крѣпко сжалъ его, что онъ сталъ кричать во все горло отъ боли и страха. Не выпуская его изъ рукъ, Роджеръ осмотрѣлъ раненнаго мальчика. Дѣло оказалось пустое. Дробинки только оцарапали въ кровь его лицо.

Тогда Дэвидъ Роджеръ, въ сопровожденіи всей школы, направился въ городъ, въ полицію, гдѣ и сдалъ Тома Скирро. Этотъ хитрый интригантъ съумѣлъ себя прославить. Черезъ полчаса всѣ въ Корнвалѣ знали, что Томъ Скирро былъ подъ арестомъ по обвиненію въ нанесеніи раны выстрѣломъ младшему Мастерману и что отецъ его, докторъ Скирро, бушевалъ какъ сумасшедшій у мэра.

Несмотря на всѣ недостатки Скирро, товарищи сожалѣли объ немъ, и даже Тадди, по дорогѣ въ полицію, просилъ своего друга учителя отпустить Тома и никому не говорить о происшедшемъ. Но Роджеръ хотѣлъ хорошенько напугать юнаго негодяя и въ этомъ вполнѣ успѣлъ. Впрочемъ, когда мистрисъ Скирро произвела въ полиціи скандалъ, едва не подравшись съ сторожами и ее отнесли домой безъ чувствъ, такъ что пришлось послать за докторомъ Джобсономъ, мистеръ Мастерманъ, отецъ раненнаго мальчика, просилъ выпустить Тома изъ тюрьмы. Черезъ нѣсколько времени онъ дѣйствительно былъ возвращенъ въ лоно своего семейства. Что тамъ произошло съ этимъ юнымъ джентльмэномъ, осталось навѣки тайной, только сосѣди слышали раздирающіе вопли въ домѣ доктора Скирро и потомъ въ продолженіи нѣсколькихъ дней его сынъ не показывался въ публикѣ.

Между тѣмъ попечители школы собрались и исключили Тома Скирро, а докторъ, убѣдившись въ общей ненависти къ своему сыну, отправилъ его въ Монреаль. Что же касается самого мальчика, то горе и позоръ, причиненные имъ своей семьѣ, казались ему ничтожными въ сравненіи съ пріобрѣтенной славой и внутреннимъ сознаніемъ, что ни одинъ юноша въ Корнвалѣ не посмѣлъ сдѣлать такого подвига, какъ онъ, и вынести его послѣдствія съ такимъ философскимъ равнодушіемъ.

Освобожденный отъ этого миніатюрнаго безпокойства, Корнваль по прежнему предался борьбѣ партій на большой ногѣ.

V.

Провинціальные выборы.

Англичане, подобно римлянамъ, извѣстны по всему свѣту тѣмъ, что они переносятъ съ собою всюду нетолько оружіе, обозъ, одежду, языкъ, обычаи, манеры (или недостатокъ оныхъ) но и свои общественныя и политическія учрежденія. Пиво, водка и англиканская религія идутъ рука въ руку съ свободными идеями и представительнымъ управленіемъ. При первой возможности, какъ только въ полярныхъ снѣгахъ или тропической природѣ установятся временные шалаши и почтенные джентльмены, одинъ съ засученными руками, а другой въ бѣлой пелеринкѣ, откроютъ свою дѣятельность, немедленно учреждается и мѣстная говорильня. Приходскій совѣтъ, муниципалитетъ, мэръ, и общественное собраніе, съ неизбѣжными выборами, избирательной агитаціей, публичными рѣчами, митингами (слово введенное въ большую часть европейскихъ языковъ и выражающее нѣчто патентованное англійской торговой пломбой), угощеніями, подкупами, протекціями и всѣми другими основными условіями нашей благословенной и славной великобританской конституціи -- все это существуетъ вездѣ, гдѣ развѣвается нашъ флагъ. Въ Дамерарѣ и на островѣ св. Маврикія, въ Сингапурѣ и Новой Зеландіи, въ Канадѣ и Южной Африкѣ, благородное наслѣдіе великобританской говорильни процвѣтаетъ и развивается. Даже смѣло можно сказать, что юныя колоніальныя государства, порожденныя старой метрополіей, въ рѣдкихъ проявленіяхъ общественной жизни такъ буквально придерживаются нравовъ и обычаевъ далекой родины, какъ въ системѣ выборовъ и величественномъ равнодушіи къ тому, чтобы дѣйствительно, лучшіе люди управляли общественными дѣлами. Мѣстное самоуправленіе означаетъ точно такъ же въ колоніяхъ, какъ и въ метрополіи, примѣненіе мѣстныхъ пристрастій, и политическія свойства кандидатовъ тутъ и тамъ ничего не значатъ въ сравненіи съ личными интересами.

Въ графствѣ Стормантъ и городѣ Корнвалѣ, ловкіе избирательные агенты, стряпчіе Джеоэтъ и Латушъ, обнаружили замѣчательное знаніе всѣхъ древнихъ, вѣками освѣщенныхъ англійскихъ обычаевъ и вся сложная механика избирательной агитаціи съ общественными интригами, финансовыми сдѣлками и подкупами во всѣхъ его видахъ -- была пущена въ ходъ.

Доктору Джобсону эта дѣятельность пришлась не до сердцу. Говорить передъ публикой было для него невѣдомымъ искуствомъ. Въ наше время этого искуства неблагоразумно требуютъ почти отъ всѣхъ людей, не спрашивая, способны ли они и подготовлены ли къ этому. Теперь все сводится къ болтовнѣ. Когда впервые предъявлено было подобное требованіе къ доктору Джобсону, то онъ оказался не на высотѣ обстоятельствъ. Но послѣ усиленныхъ стараній, онъ довелъ себя до того, что даже такой циничный судья, какъ Латушъ, остался имъ доволенъ. Ему пришлось выписать себѣ помощника изъ Монреаля и передать новому доктору всѣхъ своихъ паціентовъ, кромѣ очень опасныхъ. Все его время было посвящено митингамъ въ Ракеборо, Сенабрюкѣ и Финчи, въ разъѣздахъ по отдаленнымъ фермерамъ, жившимъ на проселочныхъ дорогахъ, гдѣ надобно было пробираться по плававшимъ въ жидкой черной грязи круглымъ бревнамъ или но болотамъ, и часто случалось, что, проѣхавъ пять миль въ тряской тележкѣ и забрызганный съ головы до ногъ грязью, бѣдный Джобсонъ съ ужасомъ узнавалъ, что его почтенный избиратель находился въ полѣ, и тогда начиналась, по дикимъ пустынямъ и грубо обработаннымъ полямъ, погоня за человѣкомъ, который, какъ оказывалось, въ концѣ концовъ, уже отдалъ свой голосъ неутомимому Спригсу. По временамъ, Джобсонъ останавливался въ временныхъ кабачкахъ, устроенныхъ въ неокрашенныхъ срубахъ, и тутъ передъ собраніемъ дюжины окрестныхъ обитателей, ему приходилось развивать свои мнѣнія о законодательномъ сліяніи Верхней и Нижней Канады или о католическомъ вопросѣ, вѣчно животрепещущемъ въ странѣ, гдѣ религіозная вражда усиливается различіемъ расъ и постояннымъ столкновеніемъ французскихъ и англійскихъ идей. Какимъ образомъ подобная странная смѣсь національностей и религій такъ долго уживалась съ видимымъ общественнымъ порядкомъ -- это, быть можетъ, легче объяснить, чѣмъ отвѣтить на гораздо болѣе серьёзный вопросъ: долго ли этотъ порядокъ еще продлится?

Въ этихъ кабачкахъ, среды грубыхъ фермеровъ и кабачныхъ завсегдатаевъ, курившихъ и опрокидывавшихъ стаканчикъ за стаканчикомъ на его счетъ, докторъ часто, къ величайшему своему удивленію, былъ вынужденъ излагать свои политическія идеи. Съ каждымъ избирателемъ онъ долженъ былъ выпить, такъ какъ водка была лучшимъ ключемъ ко всякому сердцу, а способность пить безъ устали была однимъ изъ лучшихъ доказательствъ годности въ канадскіе политическіе дѣятели. Латушъ всюду сопровождалъ своего друга, стараясь всячески поддержать въ немъ расположеніе духа и напичкать его свѣдѣніями о мѣстныхъ обычаяхъ и идеяхъ; онъ забавлялъ его веселыми анекдотами, когда они тряслись въ тележкѣ по ужаснымъ дорогамъ, или ложились по ночамъ на постели, кишѣвшія миріадами насѣкомыхъ, или наполняли свои желудки такими кушаньями, которыхъ не переварили бы даже эскимосы или страусы. Сотни разъ, несчастный докторъ хотѣлъ отказаться отъ борьбы, но Латушъ напоминалъ ему, что дѣло шло объ интересахъ его семьи, и онъ продолжалъ свою пламенную дѣятельность.

Напротивъ, для Спригса подобная жизнь была праздникомъ. Онъ дѣлалъ все, болталъ, ѣздилъ, пилъ, ѣлъ, интриговалъ съ ужасной энергіей и съ видомъ человѣка, находившаго въ этомъ дьявольское удовольствіе. Латушъ показывалъ своему кандидату какъ можно менѣе грязную подкладку выборовъ: притѣсненія должниковъ, раздачу въ займы денегъ избирателямъ, подпаиванія, подкупы и проч. Напротивъ, Спригсъ желалъ все видѣть и предпочиталъ самъ обдѣлывать подобныя дѣла. Онъ былъ слишкомъ подозрительный человѣкъ, чтобы дозволять другимъ расходовать деньги за него или заключать убыточныя сдѣлки. Пользуясь помощью Поджкиса, онъ зорко наблюдалъ за Джобсономъ и всегда слѣдовалъ за нимъ. Его легкая, забрызганная грязью тележка летала по всѣмъ дорогамъ, по лѣсамъ и полямъ, встрѣчаясь на каждомъ шагу съ экипажемъ Джобсона, такъ что послѣднему она мерещилась днемъ и ночью.

По счастью, всему настаетъ конецъ, даже избирательной агитаціи въ отдаленныхъ округахъ Канады; наступилъ день появленія враждебныхъ кандидатовъ на платформѣ передъ общимъ публичнымъ собраніемъ избирателей. Каждая партія сдѣлала все, что могла. Дурная водка и грязные билеты провинціальнаго банка обращались въ изобиліи, и общее волненіе дошло до точки кипѣнія. Обѣ стороны истощили всѣ свои усилія и дѣло практически должно было рѣшиться горстью независимыхъ фермеровъ, еще никому не обѣщавшихъ своего голоса.

Толпа, собрившаяся вокругъ грубой платформы въ день публичнаго назначенія кандидатовъ, вполнѣ заслуживала близкаго изученія. Если тутъ были люди, которые по одеждѣ и манерамъ обнаруживали довольство, то находились и другіе, на лицахъ и внѣшнемъ видѣ которыхъ было написано, что они всѣмъ недодовольны и ни на что неспособны. Свободные и независимые граждане пріѣхали на этотъ торжественный случай во всевозможныхъ экипажахъ, отъ тяжелаго фургона, до путеваго инструмента, состоявшаго изъ большихъ четырехъ колесъ, на которыхъ положены были двѣ длинныя тонкія доски, такъ что путешественникъ помѣщался на небольшемъ сидѣніи посреди, и отъ каждаго движенія качался какъ на морѣ въ бурю. Головной уборъ этихъ почтенныхъ личностей также былъ очень разнообразенъ; тутъ были соломенныя шляпы, шотландскія шапочки, мѣховыя шапки и т. д. Рядомъ съ фермерами виднѣлись ихъ рабочіе: ирландцы, французы, англичане, шотландцы, даже нѣмцы и шведы, а тамъ и сямъ пестрѣли въ толпѣ въ живописномъ безпорядкѣ одежды и прически индѣйцы, которые съ удивленіемъ смотрѣли на эти шумныя говорильни бѣлой расы.

На обширной платформѣ помѣщались мѣстныя власти: судья, шерифъ, мэръ Корнваля и кандидаты, занимавшіе съ своими друзьями противоположныя оконечности. Докторъ Джобсонъ, очень нервный на взглядъ, сохранялъ однако свое достоинство, а Спригсъ казался очень самоувѣреннымъ, что возбуждало нѣкоторое сомнѣніе въ его полной трезвости. Тутъ же были Дэвидъ Роджеръ и Тадди, очень изумленный и заинтересованный разыгрывавшейся передъ нимъ сценой.

Прежде всего былъ прочитанъ актъ объ открытіи выборовъ, а затѣмъ шерифъ объявилъ, что наступило время заявить имена кандидатовъ. Стряпчій Джеоэтъ самъ предложилъ мистера Джорама Спригса въ очень энергичной рѣчи, которую обѣ стороны выслушали съ большимъ вниманіемъ. Онъ говорилъ умно, краснорѣчиво, зналъ, чѣмъ подѣйствовать на слушателей, и нарисовалъ портретъ Спригса, поражавшій своимъ нахальствомъ и ловкостью. Онъ очень искусно упомянулъ о семейномъ горѣ своего друга и смутно указалъ на глубокую связь между презрѣнной причиной этого горя и кандидатомъ противной стороны.

-- Господа, произнесъ Джеоэтъ, облокачиваясь на деревянную рѣшетку и грустно поникнувъ головою:-- господа! до настоящихъ выборовъ касаются обстоятельства, о которыхъ я упоминаю съ горемъ и сожалѣніемъ, обстоятельства, вызывающія во мнѣ сердечное волненіе, заставляющее одинаково биться сердца всѣхъ благородныхъ людей, даже тѣхъ, которые стараются помѣшать моему почтенному другу достигнуть высшей цѣли его стремленій. Упоминая объ этихъ обстоятельствахъ, я боюсь, что наброшу мрачную тѣнь на его будущій успѣхъ -- ибо онъ непремѣнно будетъ избранъ -- и наполню сердце моего благороднаго друга горькими чувствами, но за то, я увѣренъ, что мои слова заставятъ покраснѣть отъ стыда тѣхъ, которымъ принадлежитъ починъ низкой, презрѣнной оппозиціи моему благородному другу.

Ораторъ обернулся къ Спригсу, который поднесъ платокъ къ глазамъ, и продолжалъ:

-- Да, да, господа, я вижу, что для этого мужественнаго, твердаго сердца невыносимъ даже самый деликатный намекъ на событіе, набросившее мрачное облако на счастливый семейный очагъ и навѣки уничтожившее всѣ надежды любящаго отца.

Спригсъ громко зарыдалъ. Въ толпѣ царило мертвое молчаніе. Поджкисъ утиралъ себѣ глаза грязнымъ краснымъ ситцевымъ платкомъ и всѣ члены комитета начали всхлипывать и сморкаться.

-- О! вокликнулъ снова Джеоэтъ: -- кто можетъ оцѣнить все горе, отчаяніе и униженіе, господствующія тамъ, гдѣ еще такъ недавно надежда свѣтло улыбалась и любовь отца обвивала какъ зеленымъ плющемъ прелестное, чистое, святое созданіе? Господа, продолжалъ Джеоэтъ, давая своимъ чувствамъ взять верхъ надъ строгой логикой:-- въ этомъ опозоренномъ домашнемъ очагѣ потухла искра любви и усѣяна непломъ земля, нѣкогда покрытая цвѣтами надежды и радости. Господа, воскликнулъ вдругъ стряпчій, оборачиваясь къ доктору Джобсону и смотря ему прямо въ глаза:-- я удивленъ... я приведенъ въ удивленіе... я не могу скрыть своего негодованія, что человѣкъ, принимавшій какое бы то ни было участіе въ этомъ страшномъ горѣ, посмѣлъ, да, посмѣлъ, явиться передъ своими безпристрастными согражданами соперникомъ несчастнаго, столь позорно оскорбленнаго, униженнаго и убитаго.

Въ толпѣ послышался ропотъ и Латушъ замѣтилъ со страхомъ, что краснорѣчіе Джеоэта произвело опасное впечатлѣніе. Но въ ту самую минуту, какъ ораторъ умолкъ, чтобъ перевести дыханіе, Тадди, взбѣшенный рѣзкимъ нападеніемъ на отца, неожиданно воскликнулъ громкимъ звучнымъ голосомъ:

-- Папа! хвати его по зубамъ!

Громкій, всеобщій взрывъ хохота, долго переливавшійся въ воздухѣ, совершенно разсѣялъ вліяніе заранѣе придуманныхъ патетическихъ фразъ стряпчаго. Онъ злобно взглянулъ на мальчика, который такъ кстати перебилъ его, и теперь покраснѣлъ, какъ ракъ. Докторъ Джобсонъ и Латушъ затыкали себѣ ротъ платками и тщетно старались скрыть свое удовольствіе. Дэвидъ Роджеръ хохоталъ до упада. Джеоэтъ продолжалъ свою рѣчь, но уже не могъ возбудить въ слушателяхъ прежній интересъ къ его словамъ. Однако, для толпы его рѣчь въ полномъ своемъ составѣ была все-таки очень эффектна и онъ сѣлъ на свое мѣсто среди громкихъ криковъ одобренія.

Мѣсто его занялъ мистеръ Поджкисъ съ своей громадной фигурой, желтымъ лицомъ и зеленоватыми глазами. Онъ долженъ былъ поддержать кандидатуру Спригса, но съ перваго взгляда, брошеннаго на него, каждый изъ присутствовавшихъ замѣтилъ, что онъ находился въ какомъ-то неестественномъ, возбужденномъ положеніи. Подойдя къ рѣшеткѣ, онъ крѣпко схватился за нее и, покачиваясь со стороны на сторону, смотрѣлъ на привѣтствовавшую его громкими криками толпу съ тупой, безсмысленной улыбкой. Одинъ изъ членовъ комитета догадался во-время снять большую поярковую шляпу, торчавшую на его макушкѣ. Почувствовавъ свѣжій воздухъ, свободно гулявшій въ его рѣдкихъ волосахъ, онъ выпрямился и крикнулъ во все горло:

-- Господа!

Дѣло въ томъ, что Поджкисъ сдѣлалъ довольно обыкновенную въ его положеніи ошибку: онъ слишкомъ хорошо приготовился. Онъ нетолько написалъ и выучилъ наизусть цвѣтистую рѣчь, но въ послѣднюю минуту, чувствуя, что память ему измѣняетъ, благодаря треволненіямъ дня и частымъ вспрыскамъ будущаго успѣха, соскочилъ съ платформы и хватилъ двойную порцію подкрѣпительнаго элексира, уже и безъ того переполнявшаго его желудокъ. Поэтому, въ роковую для оратора минуту exordium'а мистеръ Поджкисъ безпомощно смотрѣлъ на слушателей, тщетно стараясь привести въ порядокъ свои мысли и найти ключъ къ искусно подготовленнымъ аргументамъ. Выраженіе его лица, на которомъ играла полу-улыбка и полу-гримаса, возбудило смѣхъ толпы. Однако собравшись съ силами онъ все-таки началъ свою рѣчь.

-- Господа избиратели Корнваля и Стормонта... я поддерживаю предложеніе стряпчаго Джеэота... благороднаго Цицерона нашего округа, который напомнилъ намъ великихъ ораторовъ Аттической Греціи и имперскаго Рима... Да, господа, я смѣю повторить: онъ Домоклесъ и Цицеронъ нашей страны (громкія одобренія). Господа... я поддерживаю его предложеніе съ большимъ удовольствіемъ... знаю многіе годы мистера Спригса... мы съ нимъ все равно что братья... однимъ словомъ, Озирисъ и Питіасъ, или Дагонъ и Пилидъ. (Ура! Валяй, старикъ!). Господа... вы, конечно, не потребуете, чтобъ я васъ познакомилъ съ нимъ: мы всѣ хорошо знаемъ нашего друга...

Тутъ, желая обернуться и бросить взглядъ, полный любви на кандидата, онъ опустилъ одну руку, державшуюся за рѣшетку и такъ быстро повернулся на собственной оси, что очутился спиною къ публикѣ. Однако, друзья привели его обратно въ прежнее положеніе и онъ, схватившись за рѣшетку еще крѣпче прежняго, продолжатъ:

-- Господа... я говорю... господа... это истинный Брутъ! нашъ Брутъ! Смотря на него, я не могу не воскликнуть: et toi Brootey! что значитъ по словарю -- и ты мой Брутъ! (Громкія одобренія). Да. будемъ привѣтствовать его, какъ освободителя своей страны... спасителя Рима... нѣтъ, Греціи... нѣтъ... я хочу сказать, Сторманта отъ ига узурпатора (Смѣхъ). Въ качествѣ чего является передъ вами нашъ другъ? Въ качествѣ Евтропія... Праксителя... Соломона... Соракта... или Не... по... на... вуход... Нѣтъ, въ качествѣ простого гражданина Корнваля. И онъ проситъ вашего довѣрія... вашихъ голосовъ. Господа... да... да... позвольте мнѣ сказать вамъ... онъ честный человѣкъ! (Одобреніе). Мистеръ Биркъ, шотландскій поэтъ, сказалъ... да... онъ сказалъ: "честный человѣкъ -- лучшее созданіе Божіе!" (Одобреніе). Вотъ онъ... мой и вашъ другъ, Джорамъ Спригсъ...

Ораторъ снова совершилъ опасный пируэтъ, и на этотъ разъ едва не упалъ черезъ рѣшетку.

-- Господа... я говорю, это -- гражданинъ... настоящій civis Romanus sum, если вы знаете, что это значитъ!.. ("Нѣтъ! нѣтъ! Объясните!"). Ну, это значитъ... да... это значитъ... ну... конечно, civis Romanus sum (Смѣхъ). Ну, господа... на аренѣ два богача, такъ, кажется, сказалъ старикъ Шекспиръ (Громкое одобреніе). Одинъ изъ нихъ иностранецъ. Онъ явился къ намъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и уже хочетъ, чтобы мы его выбрали своимъ представителемъ въ парламентъ. Господа! въ Римѣ... древнемъ, старомъ Римѣ... а не въ папистскомъ... были очень строги къ иностранцамъ... вы, можетъ быть, этого не знаете... если не читали римской исторіи... у нихъ былъ законъ legs paper de periwinkles (Громкій смѣхъ)... законъ объ изгнаніи иностранцевъ и странниковъ. Ихъ прогоняли изъ Рима... да, господа... arites et focuses (Смѣхъ и одобреніе). Мистеръ... докторъ Джобсонъ... иностранецъ и странникъ. Господа! онъ хитеръ, какъ Улисъ. Удисъ былъ самая хитрая лиса всей древности. Онъ унесъ пал... пал... Берегитесь Джобсона... онъ унесетъ... palladium вашей свободы, похититъ честь быть вашимъ представителемъ... (Ура!) Гм! Гм! Господа! я сказалъ, что это Брутъ!

Онъ указалъ рукой, съ пьяной улыбкой, на Спригса.

-- Да, это настоящій трибунъ народа. Господа! господа! подумайте, что рѣшается въ эту минуту. Дѣло идетъ о вашей жизни... да... о вашихъ женахъ... вашей свободѣ... вашихъ дѣтяхъ... вашихъ домашнихъ благахъ... о вашихъ лаврахъ и пенатахъ. (Ура). Господа... поэтъ сказалъ: "кто хочетъ быть свободенъ, долженъ нанести ударъ"... (Громкія одобренія). Такъ подавайте голоса за Спригса и свободу противъ Джобсона и тираніи... заклинаю васъ священнымъ писаніемъ... именемъ пророка Спригса!

Среди общаго смѣха и громкихъ криковъ, Поджкисъ пошатнулся и упалъ въ объятія своихъ друзей, которые осыпали его далеко не лестными эпитетами. Спригсъ и Джеоэтъ злобно смотрѣли на него; они думали, что достигнутъ громаднаго эффекта, выпустивъ на трибуну популярнаго башмачника, и теперь кусали себѣ губы въ дикой ярости. Напротивъ, лицо Латуша сіяло, когда онъ всталъ, чтобы предложить кандидатуру Джобсона. Онъ началъ съ ироническаго замѣчанія, что чувствуетъ вполнѣ, въ какомъ неловкомъ положеніи находится, говоря послѣ живого краснорѣчія его ученаго друга и классическаго изящнаго панегирика, только что выслушаннаго; потомъ, въ нѣсколькихъ ловкихъ, прочувствованныхъ словахъ, уничтоживъ послѣдній слѣдъ впечатлѣнія, произведеннаго на публику ссылкой Джеоэта на семейное горе Спригса, онъ представилъ слушателямъ доктора Джобсона, какъ человѣка, хорошо воспитаннаго, способнаго, умнаго и богатаго, который согласенъ оторваться отъ прелестей домашняго очага и научныхъ занятій, чтобы послужить своей новой родинѣ въ критическую минуту.

Вслѣдъ за этимъ, Мортонъ очень просто и спокойно рекомендовалъ своимъ согражданамъ достойнаго доктора Джобсона, какъ "человѣка благороднаго и честнаго". Теперь, всѣмъ стало яснымъ, что Спригсу придется "собрать всѣ свои мозги", чтобы овладѣть сочувствіемъ избирателей. Но, хотя трактирщикъ отличался нѣкоторымъ умѣньемъ говорить къ народу, ему не подъ силу было побороть дурное вліяніе, произведенное рѣчью Поджкиса, и его воззваніе было выслушано безъ всякаго энтузіазма.

Напротивъ, для доктора Джобсона почва была исксусно подготовлена друзьями, и отсутствіе краснорѣчія въ тѣхъ немногихъ словахъ, съ которыми онъ обратился къ избирателямъ, не было замѣчено. Его прекрасная наружность, звучный, ясный голосъ и спокойныя, приличныя манеры очень подѣйствовали на толпу, и его рѣчь была покрыта бурными рукоплесканіями. Многіе изъ слышавшихъ отъ Спригса и Поджкиса, что Джобсонъ надменный дуракъ, были выведены изъ себя этой низкой ложью. Шерифъ объявилъ, что подача голосовъ поднятіемъ рукъ была въ пользу доктора. Но Джеоэтъ и Спригсъ не пришли отъ этого въ отчаяніе. Они сдѣлали самый точный разсчетъ, сосчитали всѣхъ своихъ приверженцевъ и были увѣрены въ побѣдѣ, хотя бы небольшимъ количествомъ голосовъ. Но агенты Латуша тоже были пущены въ ходъ. Онъ оставался спокойнымъ до послѣдней минуты. Онъ зналъ всѣхъ должниковъ Спригса и его партіи. Не хитро было предложить уплату за нихъ долговъ и разсрочить имъ платежъ на болѣе выгодныхъ условіяхъ, если только они подадутъ голоса за Джобсона. Двадцати дровосѣкамъ въ Рокеборо дали работу на Отавѣ, куда они должны были отправиться до баллотировки. Вслѣдствіе всего этого, докторъ Джобсонъ былъ избранъ большинствомъ пятнадцати голосовъ.

Однимъ изъ результатовъ этихъ выборовъ была смертельная, непримиримая вражда Спригса къ Поджкису. Трактирщикъ могъ проглотить многое, но человѣку, который заставилъ его разыграть роль дурака, онъ никогда не могъ простить. Бѣдный Поджкисъ былъ поэтому изгнанъ изъ Корнвальской Короны и выброшенъ за бортъ его партіей; а такъ какъ его таланты недостаточно оцѣнивались противоположной партіей, то онъ очутился въ изолированномъ положеніи, которое было до того непріятно, что онъ вскорѣ собралъ свои деньги, своихъ любимыхъ ларовъ и пенатовъ, стряхнулъ прахъ съ своихъ ногъ и вернулся въ свою родину, Новую Англію, гдѣ продолжалъ удивлять посѣтителей трактировъ своими классическими знаніями, почерпнутыми изъ энциклопедіи, библіи и словаря Лампріера.

VI.

Дэвидъ Роджеръ.

До сихъ поръ, читатели познакомились только съ одной стороной характера Дэвида Роджера, учителя нашего героя. Изъ всего сказаннаго о немъ можно вывести, что онъ былъ человѣкъ добрый, пламенный, нѣжный, хотя и твердый, съ теплымъ сердцемъ, нѣкоторымъ развитіемъ и способностью быть хорошимъ учителемъ. Но у него была и другая сторона. Роджеръ много читалъ и думалъ, отличаясь свободными идеями.

Свое дѣтство онъ провелъ въ лавкѣ довольно состоятельнаго торговца колоніальными товарами, въ Нью-Кастлѣ. Родомъ изъ Бервикашира, торговецъ этотъ принадлежалъ къ одной изъ англійскихъ сектъ. Вообще, сектаторы очень склонны къ оптовой продажѣ чая, кофе, масла и сыра; они занимаются чулочнымъ товаромъ, не прочь торговать сапогами и башмаками, отворачиваются отъ мясныхъ лавокъ и являются соперниками англиканской церкви въ печеніи хлѣба и торговлѣ сукномъ. Онъ былъ дьякономъ въ конгреганистской часовнѣ. Вопреки словамъ Св. Якова, его мѣсто въ часовнѣ, подлѣ каѳедры, было мягко обито и устлано ковромъ, что обнаруживало постороннимъ посѣтителямъ его важное положеніе въ сектѣ, а бѣдныхъ братьевъ удерживало отъ него на почтенномъ разстояніи. Нельзя сказать, однако, чтобы старикъ Роджеръ, съ его расжирѣвшимъ тѣломъ, краснымъ лицомъ отъ портвейна, хранившагося въ его погребѣ, съ гордо поднятой головой надъ высокимъ бѣлымъ галстукомъ и стоячими воротничками, и умнымъ лбомъ, осѣненнымъ сѣдыми, вьющимися волосами -- былъ совершенный фарисей. Онъ признавалъ себя грѣшникомъ, чего, между прочимъ, фарисей не дѣлалъ. Если повременамъ, въ торжественныя минуты, онъ вспоминалъ о перцѣ съ пылью, мукѣ съ мѣломъ, рисѣ съ извѣсткой, чаѣ и сахарѣ Богъ знаетъ съ какой примѣсью, то громко стоналъ, какъ мытарь, и повторялъ его слова. Утонченная смѣсь фарисея и мытаря -- дѣло очень обыкновенное. Съ первыхъ временъ христіанства, найдено было, благодаря улучшенной системѣ того, что можно назвать христіанской помѣсью, что эти два типа могутъ успѣшно сливаться. Старикъ Роджеръ былъ образцомъ фарисейско-мытарской помѣси. Жена его, красивая женщина, которую онъ взялъ изъ замка лорда Боррабъ, была умнѣе и гораздо искреннѣе мистера Роджера. Высокаго роста, хорошо сложенная, энергичная, съ здоровымъ румянцемъ на щекахъ, и пунцовыми губками, мистрисъ Роджеръ была очень уважаема всѣми духовными лицами ихъ секты, особенно юными, съ которыми она обходилась, какъ родная мать. Лучшая комната въ ихъ квартирѣ всегда была готова къ услугамъ странствующихъ проповѣдниковъ. Вайтфельдъ обѣдалъ у нихъ, провелъ ночь и обновилъ мѣдную грѣлку, которая потомъ употреблялась для излеченія простуды и ревматизма у другихъ проповѣдниковъ. Ея старшій сынъ Дэвидъ былъ ея надеждой. Она съ младенчества посвятила его церкви.

Эта добрая женщина, хотя и старалась не придавать большаго значенія слабостямъ мужа и его уклоненіямъ отъ правды и честности, а, напротивъ, преувеличивать хорошія его стороны, но какъ-то невольно сознавала, что въ нравственной кассовой книгѣ, балансъ былъ не въ пользу старика Роджера, и тѣшила себя, что все уладится поступленіемъ въ пасторы Дэвида. Она радостно слѣдила за его ростомъ и развитіемъ; а Дэвидъ никогда не забывалъ ея нѣжной любви къ нему, постоянныхъ попеченій и вѣчной улыбки, съ которой она смотрѣла на него и ласкала его по головѣ. Конечно, если вѣра, преданность и искренность имѣютъ какую-нибудь цѣну, то мистрисъ Роджеръ могла довѣрчиво ожидать осуществленія своихъ задушевныхъ желаній увидать Роджера проповѣдникомъ Евангелія. Но грѣхи его отца, вѣроятно, пересилили.

Дэвидъ сначала ходилъ въ граматическую школу въ Нью-Кастлѣ, и блестящими успѣхами льстилъ самолюбію своихъ родителей. Престарѣлые проповѣдники, отдыхая въ комнатѣ, за лавкою стараго Роджера, слушали съ интересомъ разсказы матери о своемъ необыкновенномъ сынѣ и объ ея планахъ на счетъ его будущности, а потомъ благословляли его и мать, "побуждаемою Господомъ посвятить Ему плоть отъ плоти своея". Достойные пастыри говорили съ искренностью и довѣрчивостью рутины. Но молодой Роджеръ, тихій, задумчивый, слѣдилъ своими большими ясными глазами и чуткими ушами за всѣмъ, что происходило въ лавкѣ и въ комнатѣ за нею. Ничто не ускользало отъ его вниманія. Онъ видѣлъ проповѣдниковъ въ часовнѣ, слушалъ ихъ проповѣди и замѣчалъ ихъ поведеніе въ домѣ своихъ родителей. Не нарушая своего сыновняго уваженія къ отцу, онъ сравнивалъ слабости отца съ его словами. Часто ему казалось, что такъ поступать съ его стороны было грѣшно, и онъ отгонялъ отъ себя мысли, которыя лѣзли ему въ голову; но онѣ тотчасъ же возвращались, и задолго до выхода его изъ школы, онъ уже вполнѣ сознавалъ, что духовное поприще было не по немъ.

Но однажды ихъ домъ посѣтилъ человѣкъ, который возбудилъ въ немъ энтузіазмъ. Это былъ знаменитый проповѣдникъ, докторъ богословія, съ выразительнымъ, строгимъ лицомъ, сѣдыми волосами, мягкими манерами въ обыкновенномъ разговорѣ и съ страшной силой краснорѣчія на каѳедрѣ. Взявъ за текстъ своей проповѣди: "Если не покаетесь, то всѣ погибнете", и устремивъ свои глаза на Роджера, тогда семнадцати-лѣтняго юношу онъ представилъ такъ живо Силоанскую башню, что молодой Джобсонъ посмотрѣлъ на потолокъ часовни, полагая, что камни летятъ, на его голову. Слѣдя со страхомъ за всѣми движеніями проповѣдника, онъ, казалось, чувствовалъ, что этотъ грозный богословъ бралъ его въ свои могучія руки, клалъ на большую библію, лежавшую на бархатной подушкѣ и подвергалъ анатомическому сѣченію на поученіе всѣхъ прихожанъ. По окончаніи проповѣди, онъ вернулся домой и, спрятавъ лицо на груди матери, весь въ слезахъ, обѣщалъ ей хорошо себя вести и посвятить всю свою жизнь церкви. Онъ имѣлъ, очевидно, къ этому призваніе и единственнымъ его желаніемъ было проповѣдывать, какъ докторъ Спратъ.

Такимъ образомъ впослѣдствіи Дэвидъ перешелъ въ одну изъ сектаторскихъ коллегій близь Лондона. Тамъ, въ продолженіи трехъ лѣтъ, онъ пламенно изучалъ церковную исторію, богословіе, метафизику и другія духовныя и свѣтскія науки. Оставивъ въ сторонѣ свой религіозный энтузіазмъ, онъ упивался знаніемъ. Все свободное время онъ посвящалъ чтенію, обдумыванію прочитаннаго и записыванію своихъ мыслей. Единственнымъ разнообразіемъ въ этой созерцательной жизни было участіе, принимаемое имъ по приглашенію профессоровъ и студентовъ въ религіозныхъ собраніяхъ и богословскихъ спорахъ. Его принуждали писать образцовыя проповѣди и читать ихъ при двадцати студентахъ коллегіи, подвергавшихъ эти проповѣди строгой критикѣ. Дэвидъ питалъ полное презрѣніе къ умственному уровню нѣкоторыхъ изъ этихъ молодыхъ людей и не вѣрилъ въ искренность ихъ апостольскаго призванія. Ему казалось, что они просто предпочитали рабочей дѣятельной жизни спокойное прозябаніе въ лонѣ церкви, дававшей имъ всѣми уважаемое положеніе и авторитетъ. И чѣмъ въ умѣ Роджера становилось свѣтлѣе, тѣмъ болѣе въ душѣ его увеличивался мракъ. Были ли окружавшіе его люди искренны и честны? Если они вѣрили въ половину того, о чемъ такъ цвѣтисто болтали, могли ли они такъ заботиться о свѣтскихъ интересахъ и такъ весело болтать о слабостяхъ того или другого? Онъ болѣзненно сознавалъ недостатки своихъ товарищей и не видалъ ихъ достоинствъ. Наконецъ, наступила критическая минута. Дни искуса близились къ окончанію. Роджеръ сталъ приготовляться къ послѣднему экзамену и ректоръ коллегіи, докторъ богословія Люси, далъ ему тэму для пробной проповѣди:

"Всѣ книги священнаго писанія вдохновлены Богомъ".

Тогда между студентомъ и ректоромъ, произошелъ слѣдующій разговоръ.

Роджеръ.--Какія книги священнаго писанія вы разумѣете, г. ректоръ?

Люси.-- Всѣ. Священное писаніе во всемъ своемъ объемѣ вдохновлено Богомъ.

Роджеръ.-- И апокрифы?

Люси.-- Конечно, нѣтъ.

Роджеръ.-- А книга Бытія?

Люси.-- Конечно, да.

Роджеръ.-- И пѣсня пѣсней Соломона?

Люси.-- Непремѣнно, это очень поэтическая притча божественнаго происхожденія.

Роджеръ.-- Я не могу этого написать.

Люси.-- Что? Что съ вами, мистеръ Роджеръ? Божья благодать васъ покинула? Неужели мы вскормили въ своей средѣ не христіанина?

Роджеръ.-- Надѣюсь, что нѣтъ, сэръ. Почти всему, чему я вѣрю, я научился здѣсь и почти все, чему я не вѣрю, я почерпнулъ изъ здѣшняго преподаванія. Вы знаете гораздо лучше меня каноническую исторію, но всѣ ваши объясненія и аргументы требуютъ большей вѣры, чѣмъ та, которую я чувствую въ себѣ.

-- О, вратъ человѣческаго рода! это все твоя работа! промолвилъ ректоръ, не зная что сказать, и потомъ поспѣшно прибавилъ:-- пойдемте обѣдать, мистеръ Роджеръ. Уже звонили. Вечеромъ я соберу факультетъ, чтобъ разсудить ваше дѣло.

Члены факультета выразили глубокое и искренное горе, узнавъ о тѣхъ затрудненіяхъ, которыя встрѣтилъ Роджеръ въ догматахъ. Всѣ его любили и нѣкоторые считали, что онъ подавалъ наибольшія надежды изъ всѣхъ студентовъ. Замѣчательно, что они старались всячески объяснить его нравственное заблужденіе и ни одинъ изъ нихъ не напалъ на настоящую разгадку.

-- Это припадокъ умственной гордости, замѣтилъ достопочтенный пасторъ Джеоахатъ Инвардсъ:-- я всегда замѣчалъ на классныхъ преніяхъ, что онъ очень самоувѣренный юноша. Умственная гордость, не желающая принимать на вѣру никакой истины, а все подвергающая изслѣдованію, на все требующая доказательствъ -- вотъ что убиваетъ, братія, нашъ вѣкъ, леденитъ сердца, возбуждаетъ недовольство и распространяетъ безвѣрье. Нашъ бѣдный другъ нуждается, чтобъ святой духъ научилъ его смиренію.

-- Не питаетъ ли онъ нечестивой страсти, отвлекающей его душу и тѣло отъ окончательнаго общенія съ церковью? произнесъ достопочтенный Ириніусъ Бушби, докторъ богословія Пенсильванской коллегіи.

-- Нѣтъ, братія, отвѣчалъ ректоръ, честный и трезвый піэтистъ: -- я ручаюсь головой за благородство и нравственность мистера Роджера. Въ нашей коллегіи никогда не было человѣка съ болѣе благороднымъ и возвышеннымъ характеромъ. Нѣтъ, терзающія его сомнѣнія искренны и незапятнанны, они происходятъ не отъ разврата или самоувѣренной гордости, а отъ слишкомъ требовательной, слишкомъ совѣстливой натуры, стремящейся къ безусловной истинѣ, которая недоступна смертнымъ. Люди, ставящіе себѣ слишкомъ высокій идеалъ, часто теряютъ равновѣсіе, убѣдившись въ его непрактичности. Нашъ другъ требуетъ математической точности тамъ, гдѣ доказательства не математическія, а духовныя, гдѣ дѣйствуетъ не наука, а вѣра.

Такимъ образомъ, почтенные богословы ходили вокругъ настоящаго вопроса, теряясь въ общихъ мѣстахъ, тогда какъ бѣдный юноша въ сущности глубоко вѣрилъ въ Евангельскія истины и желалъ руководиться имъ въ жизни, но не могъ признавать непогрѣшимыми сектаторскіе догматы, которые не имѣли за себя божественнаго авторитета и были преисполнены противорѣчій.

-- Докажите мнѣ, докажите -- и я повѣрю, говорилъ онъ ученымъ богословамъ, которые каждый по очереди убѣждали его для спасенія души проглотитъ пилюлю, которую онъ не могъ взять въ ротъ.

Послѣ долгаго искуса, Дэвидъ Роджеръ былъ, наконецъ, отправленъ домой, "какъ сосудъ испорченный, неспособный держать воду". Это была страшная катастрофа для его матери, которая много пролила слезъ надъ паденіемъ сына.

Мистеръ Роджеръ старшій выходилъ изъ себя отъ негодованія. Онъ спрашивалъ всѣхъ, чѣмъ заслужилъ имѣть сына атеиста, но, хотя это былъ вопросъ совершенно праздный, онъ могъ бы, еслибъ взглянулъ честно въ глубину своего сердца, найти достаточную, съ его собственной точки зрѣнія, причину, отнимавшую у него всякое право на жалобу. Что касается его самого, то онъ далеко не примѣнялъ на практикѣ тѣхъ суевѣрныхъ понятій, которыхъ онъ такъ крѣпко держался въ теоріи, но возвышенная чистота побужденій, руководившихъ юнымъ Дэвидомъ, стояла въ глазахъ обыденной площадной набожности гораздо ниже обычнаго ханжества, которое торговецъ колоніальными товарами прикрывалъ лицемѣрнымъ смиреніемъ. Жена его въ глубинѣ своего сердца не могла не чувствовать, что ея мальчикъ, съ его откровеннымъ лицомъ, прямыми взорами и честной искренностью, былъ неизмѣримо выше человѣка, всегда смотрѣвшаго изъ подлобья и скрывавшаго въ своей конторкѣ такія тайны, которыя онъ никогда не посмѣлъ бы ей открыть; но она была, также связана по рукамъ и по ногамъ. Это чувство ей казалось не честнымъ и она старалась отъ него освободиться. Что ни говорилъ Дэвидъ о своей вѣрѣ въ великія истины христіанства и о томъ, что онъ, по совѣсти, не могъ только признавать догматовъ, которыми хотѣли огородить и сдѣлать неприступными эти истины, отецъ не хотѣлъ его и слушать. Ректоръ Люси объявилъ, что юноша неисправимъ, весь факультетъ пришелъ къ тому убѣжденію, что онъ -- "сосудъ испорченный", а подобный отзывъ одинаково гибеленъ какъ для кандидата въ евангелическіе пасторы, такъ и для корабля или бочки съ виномъ. Старикъ обошелся съ сыномъ грубо и презрительно, вѣроятно, побуждаемый къ тому сознаніемъ, что, потерявъ подъ собою почву въ сферѣ нравственной, ему необходимо было наверстать потерянное въ сферѣ духовной. Дэвидъ, желавшій только спокойной жизни и свободнаго времени для того, чтобы серьёзно обдумать всѣ тревожившіе его умъ великіе вопросы, ясно созналъ, что если онъ останется еще долѣе въ этой странной атмосферѣ религіознаго энтузіазма и отсутствія нравственныхъ правилъ, то совершенно потеряетъ всякую вѣру, и потому рѣшился уѣхать подалѣе. Получивъ на дорогу сто фунтовъ стерлинговъ отъ отца и грустно простившись съ матерью, онъ отправился въ Канаду, гдѣ получилъ скромное мѣсто учителя.

На новой своей родинѣ Роджеръ благоразумно держалъ языкъ за зубами насчетъ своихъ убѣжденій. Онъ считалъ правильнымъ и осторожнымъ появляться каждое воскресеніе въ церкви. Онъ слушалъ, насколько могъ почтительно, набожныя словоизверженія доктора Траутбека и скорѣе отрубилъ бы себѣ правую руку, чѣмъ возбудить малѣйшее сомнѣніе въ сердцѣ одного изъ своихъ учениковъ. Однако, прошедшее Роджера должно было сильно подѣйствовать на умъ Тадди. Мы уже упоминали, что докторъ Джобсонъ, желая какъ можно болѣе подвинуть въ ученіи сына, чтобы поскорѣе перевести его въ торонтскій университетъ, дѣйствительно очень хорошее высшее учебное заведеніе, подговорилъ Роджера давать Тадди уроки математики на дому по вечерамъ три раза въ недѣлю. Въ этихъ урокахъ принимала живое участіе и мистрисъ Джобсонъ.

Молодость Маріанны Джобсонъ, протекавшая въ тѣ дни, когда не слыхать было о женскихъ коллегіяхъ, и женскій умъ, но общему мнѣнію, нуждался только въ самомъ поверхностномъ развитіи -- хотя по многимъ замѣчательнымъ примѣрамъ видно было, на что способны женщины -- не могла представить удовлетворительныхъ условій для разработки ея по природѣ быстраго и глубокаго ума. Какія качества тогда требовались отъ женщины хорошаго общества можно судить по диковиннымъ программамъ учебныхъ заведеній для молодыхъ дѣвушекъ, содержимыхъ дочерьми пасторовъ или раззорившимися знатными дамами. Приличныя манеры, которымъ въ послѣднее время, быть можетъ, слишкомъ уже мало учатъ, музыка, шероховатая калиграфія, смутное понятіе о граматикѣ и орѳографіи, а также обученіе нѣкоторымъ рукодѣльямъ составляли въ большинствѣ случаевъ всю программу женскаго воспитанія, къ которому прибавляли еще за особую плату цивилизующее вліяніе танцевъ и французскаго языка. Такимъ образомъ, женщины, ощущавшія въ себѣ способность къ мышленію, должны были сами себя образовывать, если желали подняться надъ уровнемъ свѣтской посредственности.

Очутившись въ Корнвалѣ, мать нашего героя имѣла очень малый кругъ знакомыхъ, не отличавшихся ни умомъ, ни образованіемъ, а потому естественно она искала въ книгахъ спасенія отъ одолѣвавшей ее скуки. Джобсонъ много читалъ, любилъ новыя научныя изслѣдованія, философскія сочиненія и журнальныя статьи о политическихъ и нравственныхъ вопросахъ. Жена, раздѣлявшая его труды и развлеченія, на столько развила свой умъ чтеніемъ и серьёзными размышленіями, что сдѣлалась достойнымъ собесѣдникомъ для развитого человѣка.

Роджеръ, приходя въ домъ Джобсона для урока математики, часто засиживался тамъ по нѣскольку часовъ въ интересномъ разговорѣ съ своими друзьями. Они съ удивленіемъ нашли въ немъ основательное, глубокое знаніе тѣхъ общественныхъ и философскихъ наукъ, которыя они знали только поверхностно. Мистрисъ Джобсонъ совершенно забыла его шотландскій выговоръ и съ большимъ удовольствіемъ слушала горячія пренія, возникавшія между ея мужемъ и учителемъ. Повременамъ, она принимала въ нихъ участіе и сама, поражая Роджера своими осмысленными замѣчаніями. Такимъ образомъ, мало-по-малу, возникла въ скромной комнатѣ деревяннаго домика, на границахъ образованнаго міра, свободная школа философіи и знанія. Они выписывали книги, читали ихъ вмѣстѣ, разсуждали, спорили и часто предпринимали изслѣдованія такихъ сферъ, которыя докторъ и его жена долго считали, благодаря своему воспитанію и предразсудкамъ, недоступными.

При этомъ, новые изслѣдователи истины въ области науки и философіи забывали, что ихъ пренія жадно слушаетъ юный Тадди. Сидя въ углу комнаты за своими тетрадками, онъ не пропускалъ ни одного слова Роджера, который, найдя, наконецъ, сочувственную аудиторію, развивалъ идеи, часто глубокія и поразительныя, но едва ли не еретическія. Этимъ путемъ Дэвидъ Роджеръ сдѣлался для нашего героя чѣмъ-то болѣе простого учителя и юный Тадди, прежде чѣмъ усвоилъ себѣ элементы знанія, уже странствовалъ колеблющейся и смущенной поступью по усѣянному преградами и западнями полю человѣческихъ умозрѣній.

VII.

Пробужденіе надежды.

Весна! Весна! Лучезарное солнце сняло бѣлыя хрустальныя оковы канадской зимы съ полей, лѣсовъ и луговъ. Тонкая озимая пшеница и волнистая невспаханная земля уже пробиваются сквозь окутавшую ихъ горностаевую мантію, а тамъ и сямъ изъ подъ послѣднихъ остатковъ снѣга торчатъ камни, словно кости бѣдняка сквозь лохмотья. Вотъ показалась и свѣтлая зелень озимого овса. Ледяной мостъ черезъ могучую рѣку съ трескомъ поддается и мрачныя, такъ долго скованныя воды бушуютъ на свободѣ; большія льдины, примерзшія къ берегу, одна за другою падаютъ въ пѣнящуюся пучину, увеличивая разливъ. Мало-по-малу, и земля, съ тяжелыми вздохами и холодной испариной природы, разстается съ своимъ ледянымъ покровомъ. Блестящіе кристалы, усѣевавшіе обнаженныя вѣтви деревьевъ, уступаютъ мѣсто сырой влажности, изъ которой возникаетъ юная, дѣвственная зеленая листва. Едва исчезли снѣгъ и ледъ, нѣжная молодая растительность начинаетъ пробиваться такъ быстро, что зоркій глазъ можетъ почти вымѣрить ея ростъ въ теченіи одного дня. Словно чудомъ воздухъ потеплѣлъ. Сѣрыя дождевыя тучи надвинулись съ запада, съ отдаленныхъ степей, съ Тихаго океана и тихо, медленно осыпали поля и лѣса чудными дарами природы. И земля засіяла полной красой и свѣтлой надеждой на обильную жатву.

Давно было обѣщано Тадди, что въ началѣ іюля все семейство отправится на цѣлый день къ фермеру Мортону. Кромѣ папа, maman и всѣхъ юныхъ надеждъ дома, въ веселомъ пикникѣ должны были принять участіе Батшеба, пестрый турбанъ которой теперь уже красовался на сѣдыхъ волосахъ, и -- о, счастье!-- Дэвидъ Роджеръ. Много дней и ночей думалъ и мечталъ одиннадцатилѣтній мальчикъ, полный силы и здоровья, объ этомъ радостномъ праздникѣ. И дѣйствительно, было чему радоваться. Его дѣтское воображеніе рисовало столько очаровательныхъ картинъ: веселые сборы съ неизбѣжной суматохой, быструю поѣздку, игры на фермѣ, неистощимые запасы молочнаго хозяйства Мортона, груды варенья и желе мистрисъ Мортонъ, вкусныя кушанья, нарочно состряпанныя для нихъ дочерью фермера, величественные пороги съ ихъ нескончаемымъ грохотомъ, удивительную группу темныхъ сосенъ на холмѣ, усѣянномъ шишками и острыми бурыми иглами, составлявшими скользкій коверъ, но которому скользили и падали всѣ -- тетя Берти, папа и -- о, радость!-- толстая Батшеба, игру въ прятки за деревьями, прогулку по лѣсу, сборъ цвѣтовъ для мама, вѣнчаніе гирляндами маленькой Тини, младшей представительницы Джобсоновъ, бѣганье въ запуски съ Дэвидомъ Роджеромъ, который, несмотря на свои длинныя ноги, всегда отставалъ, и проч., и проч.

Удивительная процессія двинулась въ одинъ прекрасный іюльскій день изъ Королевскаго Дома, какъ докторъ назвалъ свое жилище въ память Барбадоса. Впереди ѣхалъ фургонъ въ двѣ лошади, присланный Мортономъ за дамами, а за нимъ слѣдовали легкія одноконныя тележки съ мужчинами и мальчиками. Въ воздухѣ раздавались веселые голоса, громкіе крики, смѣхъ, хохотъ. Было очень рано. Крупныя капли росы еще дрожали на былинкахъ и осыпали жемчугомъ свѣжіе зеленые листья деревьевъ и кустовъ. Вскорѣ экипажи остановились, всѣ вышли и пѣшкомъ взобрались на крутую гору, слыша издали какой-то глухой, могучій ревъ. На вершинѣ ихъ ждала волшебная панорама, залитая яркимъ свѣтомъ солнца, сіявшаго на безоблачномъ небѣ.

Высокій берегъ рѣки былъ изрѣзанъ на этомъ мѣстѣ крутыми утесами, которые смотрѣли нахмурившись на чудовищный водоворотъ, кипѣвшій внизу. На нѣсколько миль вверхъ и внизъ шумно катили громадные валы съ бѣлыми пѣнящимися гребнями, перегоняя другъ друга въ бѣшенной скачкѣ, словно милліоны морскихъ лошадей, по широкому руслу, раскинувшемуся на милю и усѣянному на днѣ неподвижными, колоссальными утесами, дико, безумно несся какъ бы выведенный изъ терпѣнія столькими преградами, могучій потокъ св. Лаврентія. Ничего не было видно, кромѣ кипѣвшей массы пѣнистыхъ водъ и гигантскихъ волнъ, кружившихся въ дикой пляскѣ, разбиваясь съ изступленнымъ ревомъ о желѣзныя скалы. Этотъ бѣшенный, снѣжный водоворотъ поразилъ ужасомъ веселыхъ, рѣзвыхъ мальчиковъ, открывшихъ рты отъ изумленія, а маленькая дѣвочка спрятала лицо въ полы отцовскаго сюртука. Что за страшный, неописанный гулъ стоялъ въ воздухѣ! Какая сила и глубина въ этихъ могучихъ звукахъ! Земля тряслась отъ нихъ, сводъ небесный трепеталъ, а человѣческая душа смиренно сжималась. Далѣе, сквозь облака брызговъ, стоявшихъ надъ клубившейся сѣдой пучиной, виднѣлись зеленые острова, омываемые нетерпѣливо несущимся штокомъ, и вершины утесовъ, покрытыя богатой растительностью. И надъ всѣмъ этимъ сіяло утреннее солнце, а тамъ и сямъ въ пеленѣ тумана сверкали лучи радуги, рельефно выступавшіе на серебристомъ фонѣ.

Берта отошла немного отъ остального общества и съ восторгомъ смотрѣла на разстилавшуюся передъ нею панораму. Всѣ были такъ заняты, что никто не замѣчалъ ея волненія. Это чудное зрѣлище всегда очень сильно дѣйствовало на нее и волновало ее до глубины души. Крупная слеза покатилась по щекѣ. Она безсознательно сѣла на траву. Въ одну минуту Тадди былъ подлѣ нея. Онъ замѣтилъ слезу на ея щекѣ и отеръ ее поцѣлуемъ. Потомъ онъ тихо взялъ ея руку. Эта сцена не избѣгла быстраго взгляда Маріанны. Она указала на нее знакомъ мужу. Джобсонъ подошелъ къ сестрѣ.

-- Берта, сказалъ онъ, взявъ ее за обѣ руки и поднимая съ земли:-- ты поѣдешь со мною и Тадди.

Она отвернулась отъ кипѣвшаго съ страшнымъ грохотомъ водоворота у ея ногъ, посмотрѣла на доброе, красивое лицо брата и тотчасъ просіяла. Потомъ, бросивъ послѣдній взглядъ на плѣнявшіе ее пороги, сѣла въ кабріолетъ съ братомъ.

День былъ райскій, тихій, теплый, солнечный; свѣтло было на сердцѣ у каждаго, легка была поступь и невольно улыбались уста. Ферма со всѣми ея картинами вседневной дѣятельной жизни, кладовая и кухня съ неисчерпаемыми ихъ богатствами, залитыя солнцемъ поля, прохладные, тѣнистые лѣса, зеркальная поверхность могучей рѣки, тихой и величественной надъ порогами въ нѣсколькихъ шагахъ отъ бѣшеннаго водоворота -- все это доставляло дѣтямъ такія радости, которыхъ они никогда еще не знавали. Въ сосновой рощѣ на зеленой муравѣ и подъ голубымъ сводомъ неба былъ приготовленъ дочерью фермера завтракъ, вкусный, безконечный. Наѣвшись всласть, дѣти разбѣжались во всѣ стороны, предоставляя старшимъ отдыхать и болтать между собою. Фермеръ Мортонъ поѣхалъ, однако, верхомъ на отдаленныя поля, а Роджеръ, посадивъ себѣ на плечи младшую дѣвочку Тина, отправился, въ сопровожденіи двухъ или трехъ мальчиковъ, въ лѣсъ. Тадди и Берта побѣжали къ рѣкѣ, гдѣ устроена была небольшая деревянная дамба, съ которй видны были вдали пѣнившіеся валы. Къ одному изъ устоевъ дамбы была привязана хорошенькая маленькая лодочка.

Прошелъ часъ. Воздухъ былъ теплый, ароматичный. Докторъ Джобсонъ лежалъ на мягкой травѣ подъ тѣнью сосенъ, надвинувъ на глаза свою соломенную шляпу. Рядомъ сидѣли мистрисъ Джобсонъ и мистрисъ Мортонъ, тихо разговаривавшіе о хозяйственныхъ предметахъ. Громкіе голоса дѣтей, слышавшіеся то тутъ, то тамъ, стихли. Это былъ день отдыха и нѣги для добраго доктора.

Но вотъ раздался громкій крикъ. Голосъ Роджера звучалъ среди окружающей тишины не радостными нотами, а какъ звонъ набата. Сердце доктора ёкнуло, а женщины соскочили, дрожа отъ страха. Крикъ повторился. Онъ ясно несся съ противоположной стороны дома, съ рѣки. Джобсонъ бросился бѣжать на этотъ страшный зовъ черезъ дорогу, скотный дворъ и поле, простиравшееся отъ дома къ берегу, гдѣ виднѣлся на концѣ деревяннаго мола Дэвидъ Роджеръ.

-- Что случилось? воскликнулъ онъ, пробѣгая мимо Мэри Мортонъ, которая вышла поспѣшно изъ кухни съ дѣтьми.

Она, блѣдная, испуганная, молча указала на рѣку, гдѣ въ полумили отъ берега, среди могучаго потока, быстро стремившагося къ страшнымъ порогамъ, виднѣлось что-то едва примѣтное при яркомъ сіяніи солнца. Это была маленькая лодочка. На кормѣ сидѣла какая-то одна небольшая фигурка, а другая гребла.

-- Тадди и Берта! О, Боже милостивый!

Черезъ минуту, отецъ стоялъ уже подлѣ учителя. Роджеръ сбросилъ сюртукъ и шляпу и громко командовалъ лодкѣ, находившейся теперь въ нѣсколькихъ сотняхъ ярдовъ выше по рѣкѣ. Тихо, но неудержимо катилъ св. Лаврентій свою зеркальную поверхность, едва колыхаемую легкой зыбью.

-- Держи носъ кверху... кверху. Тадди! Налегайте на весла, миссъ Джобсонъ!

Докторъ видѣлъ, что здоровенная, сильная фигура учителя дрожала, какъ осиновый листъ, хотя онъ и старался всѣми силами побороть свое волненіе.

-- Ихъ немного снесло, сказалъ онъ Джобсону:-- но если она не устанетъ грести, а мальчикъ не спуститъ руля, то все еще обойдется.

-- Кверху носъ, Тадди!

-- Хорошо, отвѣтилъ нараспѣвъ ребенокъ.

Они приближались къ берегу, но Джобсонъ не могъ не замѣтить, что утлый челнокъ уносило все ближе и ближе къ страшной бѣлой пасти, ожидавшей ихъ невдалекѣ.

-- Хорошо! Налягъ! тетя Берта! Разъ, два, три! Славно!

Берта гребла сильно, твердо, какъ бы не понимая грозившей имъ опасности.

Каждая минута казалась вѣчностью для зрителей этой сцены. Женщины сбѣжались на берегъ и смотрѣли, объятые трепетомъ, но мистрисъ Джобсонъ была слишкомъ мужественна, чтобы смущать доктора въ такую критическую минуту.

Лодка все приближалась къ берегу и теченіемъ ее все уносило внизъ. Она уже была въ двухъ-стахъ ярдовъ отъ мола, но она уже миновала его и находилась ниже ярдовъ на пятьдесятъ. Роджеръ и Джобсонъ тщетно искали глазами другой лодки. Дровосѣки взяли утромъ челнокъ Мортона. Роджеръ скрежеталъ зубами.

-- Я не смѣю броситься вплавь, воскликнулъ онъ:-- они оба испугаются, и все погибло. Молодецъ, Тадди! держи на мель! Не бойся, нѣтъ никакой опасности.

Но, обернувшись къ доктору, онъ прибавилъ:

-- Вонъ длинная, бѣлая линія, вы видите? Тамъ теченіе встрѣчается съ сильнымъ прибоемъ за косой. Если они благополучно ее прорѣжутъ, то все спасено; но на это надо большое искуство... Эй, Тадди! держи носъ кверху еще одну минуту! воскликнулъ онъ въ сильнѣйшемъ волненіи.

Они теперь приблизились къ бѣлой линіи, казавшейся съ мола небольшой морщиной на гладкой поверхности, но представлявшей громадную преграду маленькой лодкѣ.

Джобсонъ смотрѣлъ во всѣ глаза. Лодка была теперь на цѣлыхъ сто ярдовъ ниже мола, но все-таки держала прямо на берегъ. Ея острый носъ, встрѣтивъ первую волну, приподнялся на нѣсколько вершковъ и прорѣзалъ ее. Преграда была наполовину преодолѣна. Надо было имѣть ловкую и сильную руку, чтобы произвести такой манёвръ. Черезъ секунду, снова опустилась корма и приподнялся носъ. Лодку сильно покачнуло. Тадди выпустилъ изъ рукъ руль, и, прежде чѣмъ онъ успѣлъ его снова схватить, лодку уже повернуло носомъ по теченію и понесло внизъ съ неудержимой силой.

Крикъ отчаянія невольно вырвался изъ груди Джобсона и учителя. Послѣдній поднялъ руки и хотѣлъ броситься головой впередъ въ воду.

-- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ Джобсонъ, схвативъ его за плечи:-- вы не доплывете до нихъ. Единственная наша надежда тамъ, тамъ!

И онъ указалъ на оконечность косы. Оба они пустились бѣгомъ. Женщины на берегу упали на колѣни, поднимая руки къ небу.

Какъ только Берта увидѣла, что случилось, она бросила весла, встала среди лодки, сняла шляпку, распустила свои волосы и, опустившись на колѣни, устремила свои взоры на ожидавшіе ихъ пороги. Тадди также стоялъ за нею на колѣняхъ. Они уже были такъ близко отъ грознаго водоворота, что его страшный гулъ заглушалъ ихъ голоса и голоса тѣхъ, которые были на берегу.

Джобсонъ и учитель бѣжали, какъ безумные, къ косѣ. Приближаясь къ пѣнистой пучинѣ, лодка вдругъ стала двигаться медленнѣе. Вѣроятно, передъ каменной преградой, чрезъ которую съ такимъ бѣшенствомъ прорывается могучій потокъ, лежитъ глубокая впадина. Джобсонъ и учитель достигли оконечности косы за полминуты прежде лодки. Она была только въ тридцати футахъ; имъ ясно были видны лица Берты и Тадди. Вдругъ лодка дрогнула и приподнялась. Страшный водоворотъ окружилъ ее со всѣхъ сторонъ.

-- Прощай, Тадди! воскликнулъ отецъ, но чудовищный грохотъ заглушилъ его голосъ.

Лодка перескочила первую волну, но накренилась. Тадди и Берта крѣпко держались за бортъ.

-- Боже милостивый! пронесло! Бѣги, Роджеръ!

Маленькая лодка попала въ узкій фарватеръ между подводными каменьями и спокойно неслась далѣе, тогда какъ но ея сторонамъ клубились и ревѣли сѣдые валы. Роджеръ бѣжалъ по берегу, какъ бѣшенный, Джобсонъ не могъ поспѣть за нимъ. Еще волна, еще скачекъ, и, благодаря своей легкости, лодочка, перелетѣвъ черезъ грозную пучину, снова очутились въ обширной заводи надъ подводнымъ плоскимъ рифкомъ. Теченіемъ ее приблизило къ берегу на сто футовъ. Тутъ невдалекѣ лежитъ вторая бухта за небольшой косой. О! еслибы лодочку пронесло благополучно чрезъ немногіе валы, остававшіеся до этого спасительнаго убѣжища. Но вотъ снова она вступаетъ въ борьбу съ громаднымъ пѣнящимся, ревущимъ валомъ. Это уже не настоящій, реальный предметъ, а видѣніе, которое мерещится въ пеленѣ тумана, окутывающаго пороги. Но нѣтъ! Лодка поднимается на гребень волны, держится на немъ съ мгновеніе и, словно отъ удара невѣдомой руки, отлетаетъ, перевернувшись дномъ кверху, на двадцать футовъ, въ тихую заводь, близко къ берегу и далеко отъ рокового водоворота.

Роджеръ бросается въ воду и борется съ теченіемъ. Джобсовъ, оставшись на берегу, видитъ, какъ лодка перевернулась, какъ около нея колышется бѣлое платье, какъ -- о! чудо изъ чудесъ!-- маленькая фигурка храбро плыветъ къ берегу.

-- Браво, Тадди! кричитъ онъ, и, кинувшись въ воду, отправляется къ нему навстрѣчу.

Теперь въ могучей рѣкѣ четыре жизни борются съ ея сильнымъ теченіемъ.

Между тѣмъ, Роджеръ подвигается. Онъ видитъ опрокинувшуюся лодку. Бѣлое платье исчезло. Наконецъ, онъ достигаетъ лодки, хотя маленькій водоворотъ такъ и вертитъ его. Но онъ схватываетъ лодку и зорко смотритъ по сторонамъ. Вдругъ блѣдное лицо всплываетъ подъ самой его рукой. Онъ схватываетъ Берту за ея длинные волосы, приподнимаетъ ея голову надъ поверхностью воды, переводитъ дыханіе и отправляется въ обратный путь со своей драгоцѣнной ношей. Сильный прибой подхватываетъ его и несетъ къ берегу.

Докторъ Джобсонъ, поровнявшись съ Тадди, схватываетъ его, и они оба благополучно достигаютъ берега. Нашему герою было суждено сдѣлать много непріятностей свѣту, а потому онъ не могъ утонуть даже среди пороговъ Св. Лаврентія. Онъ стоялъ теперь спокойно на землѣ и весело кричалъ учителю, поощряя его на новыя усилія. Но Роджеру приходилось тяжело.

Между тѣмъ, на театръ происшествія пріѣхалъ Мортонъ, до котораго донеслись жалкіе крики Роджера. Какъ только учитель бросился въ воду, онъ поскакалъ домой и тотчасъ вернулся съ простынями и бутылкой водки. Онъ уже соскочилъ съ лошади, какъ раздался отчаянный вопль Роджера:

-- О! Судороги! судороги!

Въ туже минуту, Мортонъ, никогда не терявшій присутствія духа, развязалъ уздечку лошади, вскочилъ въ сѣдло и отъѣхалъ отъ берега до тѣхъ поръ, что вода дошла лошади до брюха, бросилъ ремень Роджеру, уже находившемуся въ разстояніи нѣсколькихъ ярдовъ. Учитель схватился за ремень, и фермеръ вытащилъ его на берегъ съ Бертой, лишившейся чувствъ.

Они положили ее на землю. Тутъ подоспѣли мистрисъ Джобсонъ и мистрисъ Мортонъ. Докторъ тотчасъ принялъ всѣ необходимыя мѣры. Берта получила сильный ударъ въ лобъ, что доказывалъ большой синякъ. Долго она лежала неподвижно, безъ всякихъ признаковъ жизни. Ее качали, терли ей руки, вливали въ ротъ водки. Наконецъ, она тяжело вздохнула и открыла глаза.

-- Что это значитъ? спрашивала она, взглянувъ на брата:-- какъ долго я спала?

Докторъ Джобсонъ схватилъ ее за руку и впился въ нее глазами. Маріанна замѣтила, что онъ дрожалъ отъ волненія.

-- Какой ты странный, продолжала Берта:-- у тебя посѣдѣли баки.

-- Ты нездорова, Берта; что ты чувствуешь?

-- Тутъ больно, отвѣчала она, указывая на синякъ на лбу: -- но какъ у меня легка голова. Гдѣ я?

-- Сейчасъ я все тебѣ объясню. А теперь закрой глаза на минуту. Тебя надо перенести.

Мортонъ и Джобсонъ взяли ее на руки и понесли. А мистрисъ Джобсонъ уговоривала выпить водки Роджера, который, изъ угожденія ей, хватилъ громадную дозу. Онъ едва могъ двигаться, но глаза его просіяли, когда Тадди, весь мокрый, схватилъ его за руку и крѣпко прижался къ нему.

Берту внесли въ домъ и положили на постель; но она вдругъ вскочила и, подбѣжавъ къ зеркалу, воскликнула:

-- Какъ смѣшно! Я стала совсѣмъ старая... но все мнѣ кажется такъ ново.

-- Слава Богу! произнесъ докторъ Джобсонъ, обнимая ее и плача, какъ ребенокъ.

Онъ могъ, дѣйствительно, плакать отъ радости. Надежда воскресла!

КОНЕЦЪ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.