ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Переселеніе.

I.

Жизнь становится серьезной.

Давно уже вставочныя предложенія вышли изъ моды и только встрѣчаются въ рѣчахъ и статьяхъ одного знаменитаго государственнаго человѣка, а потому открыть скобку и не закрывать ея впродолженіи трехъ частей должно быть признано даже враждебными критиками одною изъ самыхъ смѣлыхъ реторическихъ фигуръ.

Длинныя вставочныя предложенія, занимавшія такое почетное мѣсто въ произведеніяхъ англійской литературы въ прежнія ея эпохи, я полагаю, заброшены по той причинѣ, что обыкновенно въ скобкахъ сообщались свѣдѣнія, имѣвшія малый интересъ и не заслуживавшія чтенія. Однако, я помню, что одинъ очень умный изслѣдователь реторики, профессоръ краснорѣчія, указывалъ, что въ Библіи и особенно въ Шекспирѣ въ скобкахъ находилась самая серьёзная и важная мысль всей фразы. Это замѣчаніе вполнѣ примѣняется къ моему разсказу. Онъ почти весь состоитъ изъ громадной скобки. Мы уже напомнили читателю, что это реторическое чудовище занимало три части, а теперь прибавимъ, что оно займетъ еще почти пять частей. Но такъ какъ мы довели нашего героя только до одиннадцати или двѣнадцатилѣтняго возраста, то должны нѣсколько поторопиться, если желаемъ когда-нибудь вывести его на жизненное поприще, женить, подвергнуть всякимъ непріятностямъ, прославить, сдѣлать его предметомъ общей ненависти и довести до униженія. Поэтому, намъ надо простить, если мы не станемъ очень близко слѣдить за его юной жизнью и разомъ перескочимъ черезъ нѣсколько лѣтъ, отдѣляющихъ его отъ зрѣлаго возраста, часто оказывающагося самымъ не зрѣлымъ во всей жизни человѣка.

Молодой Тадеусъ Джобсонъ, на девятнадцатомъ году вернулся изъ Торонтскаго университета съ ученой степенью и первой медалью. Промежуточные года были полны событій, имѣвшихъ глубокое вліяніе на развитіе характера этого человѣка. Чудесное исцѣленіе Берты Джобсонъ отъ сумасшествія и его собственное спасеніе отъ смерти произвели въ нѣсколько часовъ громадный переворотъ въ умѣ ребенка. Впервые, въ головѣ его возникли глубокія идеи о человѣческой жизни, объ ея разновидныхъ отношеніяхъ и о серьёзной отвѣтственности, о которыхъ доселѣ онъ не имѣлъ никакого понятія на той маріонетной сценѣ, гдѣ механически двигался, прыгалъ и плясалъ въ слѣпомъ повиновеніи законамъ природы и инструкціямъ материнскимъ, отеческимъ, учительскимъ и пасторскимъ, въ которыхъ было много искуснаго, но мало разумнаго. Подобное состояніе юнаго ума можетъ припомнить каждый изъ насъ, получившихъ воспитаніе по общепринятой шаблонной мѣркѣ. Однако, мы видѣли, что нѣкоторыя сѣмена развивающихъ сознаніе и пробуждающихъ совѣсть идей уже запали на почву не каменистую и не безплодную этого юнаго ума. Чтенія и разсужденія, въ которыя Роджеръ вносилъ столько знанія, Маріанна Джобсонъ столько женской смекалки и ея мужъ столько научной точности и англійскаго здраваго смысла, возмутили дремавшій въ юношѣ источникъ умственнаго сознанія и заставили его думать. Тацитъ, разсказывая, что мать Агриколы, одинъ изъ лучшихъ, но, къ несчастью, не полный силуэтъ римскихъ типовъ, выведенныхъ великимъ историкомъ, старалась удержать преждевременное стремленіе юнаго героя къ философскимъ изслѣдованіямъ, не выражаетъ, чтобы подобное стремленіе имѣло унижающее или вредное вліяніе на умъ Агриколы, но даже хвалитъ его мать за осторожность. Однакожъ, вселять въ юные умы слѣпую вѣру въ рутинно признаваемыя теоріи въ нѣкоторыхъ случаяхъ гораздо опаснѣе, чѣмъ внушать имъ сознаніе, что большая часть предметовъ подлежитъ критикѣ и что сомнѣніе ни мало не вредно и не грѣшно. Философія же только есть сопоставленіе и приведеніе въ порядокъ человѣческихъ сомнѣній. Знаніе, съ самыхъ раннихъ лѣтъ, что существуютъ подобные вопросы, можетъ принести только пользу каждому самостоятельному уму, позднее же возбужденіе подобнаго сознанія, когда уже мысль педантично сжата въ узкія, рутинныя рамки, часто бываетъ очень опаснымъ и приводитъ къ самымъ вреднымъ, печальнымъ результатамъ. Такимъ образомъ, Тадеусъ Джобсонъ размышлялъ по многимъ вопросамъ религіознымъ и философскимъ, о существованіи которыхъ немногимъ мальчикалъ его возраста извѣстно, когда вдругъ онъ испыталъ угрозу неминуемой смерти любимой тетки, а потомъ блаженное сознаніе, что онъ остался живъ, а она возвращена къ раціональному, мыслящему существованію.

-- Мама, сказалъ Тадди, спустя нѣсколько недѣль послѣ этого событія, когда волненіе, произведенное имъ нѣсколько стихло и Берта, быстро развиваясь изъ ребенка въ женщину, не но мѣсяцамъ, а по днямъ, приводила всѣхъ въ восторгъ своей веселостью, наивностью и удивительной нѣжностью:-- мама, какъ вы думаете, чѣмъ я долженъ быть?

Тадди сидѣлъ въ своей любимой позѣ подлѣ матери. Она помѣщалась въ низенькомъ, покойномъ креслѣ, и была поглощена скромнымъ, но очень полезнымъ занятіемъ, именно штопаніемъ панталонъ самаго младшаго члена семьи. Подлѣ нея въ корзинѣ лежала груда бѣлья, ожидавшаго своей очереди. Тадди сидѣлъ у ея ногъ, на скамейкѣ, прижавшись головой къ ея колѣнямъ, и читалъ романъ миссъ Эджвортъ. Съ жаромъ мальчика, всѣмъ интересующагося, онъ читалъ скоро и съ чувствомъ, а потому понятно вскорѣ усталъ и, положивъ книгу на полъ, отдыхалъ. Онъ устремилъ глаза въ пространство и думалъ. Могучая рѣка мерещилась ему, въ ушахъ у него раздавался ея зловѣщій гулъ; онъ снова видѣлъ себя въ утлой лодкѣ, несомый шипящими сѣдыми волнами къ вѣрной погибели. Онъ еще чувствовалъ въ себѣ нервное волненіе, охватившее имъ въ эту роковую минуту.

-- Мама, какъ вы думаете, чѣмъ я долженъ быть?

Чуткое материнское сердце тотчасъ отгадало по тону его голоса, какое тревожное чувство побудило его задать этотъ вопросъ. Она положила на колѣни свою работу и погладила по головѣ Тадди.

-- Почему ты объ этомъ думаешь, голубчикъ? спросила она.

-- Вотъ видишь, я все думалъ, какъ смѣшно, что мы съ тетей Бертой спаслись. Пасторъ говоритъ, что это было чудо, что никто этому не повѣрилъ бы, еслибъ не было столько свидѣтелей, и что никто не могъ бы объяснить столь чудеснаго спасенія естественными причинами.

Маріанна улыбнулась при мысли о постоянномъ пристрастіи кастора къ чудесамъ.

-- Конечно, пасторъ правъ, приписывая ваше спасеніе волѣ Провидѣнія. Но были и естественныя причины, оказавшія вамъ помощь, хотя большая часть шансовъ была противъ васъ. По счастью, ваша лодка была унесена къ берегу прибоемъ, она, говорятъ, была особой конструкціи и, наконецъ, мистеръ Роджеръ и твой отецъ подали вамъ руку помощи въ должную минуту. Все это причины естественныя и безъ нихъ вы оба погибли бы.

-- Но вы все-таки вѣрите въ Провидѣніе, не правда ли? произнесъ Тадди и пристально взглянулъ на мать.

Она вынесла этотъ взглядъ и отвѣчала очень спокойно:

-- Да, Тадди. Я вѣрю, что Богъ слѣдитъ за нами каждую минуту, но какъ и въ чемъ выражаются попеченія о насъ Провидѣнія объяснить гораздо труднѣе. Это вопросъ чрезвычайно глубокій, слишкомъ глубокій, чтобъ мы его разрѣшили или чтобъ ты объ немъ размышлялъ.

-- Отчего? Я вѣрю въ Провидѣніе, я каждое утро и вечеръ благодарю Бога за спасеніе меня и тети Берты. Я очень радъ, что вы раздѣляете эту вѣру, прибавилъ онъ съ нѣкоторой застѣнчивостью:-- потому что въ книгѣ, которую на дняхъ вамъ читалъ мистеръ Роджеръ, авторъ говорилъ, что насчетъ Провидѣнія существовало много иллюзій, и я думалъ, по вашимъ разсужденіямъ, что вы находили справедливымъ слова автора.

Маріанна Джобсонъ затаила дыханіе и пристально взглянула на Тадди. Она вдругъ поняла, что ея сынъ, неожиданно для всѣхъ и съ удивительной быстротой, развился умственно, благодаря тому, что ему позволили слушать разговоры, которые не могли повидимому интересовать мальчика, занятого уроками.

-- Ты насъ не понялъ, Тадди. Мы разсуждали о мнѣніи очень извѣстнаго и глубокаго мыслителя по этому вопросу и, конечно, были обязаны признать справедливость его критики крайнихъ убѣжденій нѣкоторыхъ лицъ, которыхъ называютъ обыкновенно энтузіастами, но еслибъ ты прислушался внимательно ко всему, что мы говорили, то понялъ бы, что ни твой отецъ, ни мистеръ Роджеръ не признавали основательности того аргумента автора, по которому міръ управляется случайностью или опредѣленными механическими законами, а напротивъ, утверждали, что кромѣ законовъ природы дѣйствуетъ на міръ и воля Провидѣнія. Но ты видишь, милое дитя мое, по тѣмъ словамъ, которыя я должна была употребить, и которыхъ нельзя замѣнить другими, что этотъ вопросъ для тебя слишкомъ темный и теперь недоступный. Ты, вѣроятно, меня и не понялъ.

-- Да, я васъ не совершенно понялъ, отвѣчалъ мальчикъ, всегда говорившій правду:-- но я убѣжденъ, что Богъ меня спасъ и желалъ бы никогда этого не забывать.

Глаза Тадди сверкали, голова горѣла. Подобные разговоры рѣдки въ юные годы и когда они случаются, то имѣютъ громадную важность. Въ эпоху юности потокъ энтузіазма стремится быстро, глубоко, бурно и безъ опредѣленной цѣли. Бросая взглядъ на прошедшую жизнь, каждый искренній умъ можетъ указать на старинное, теперь пустое русло, по которому нѣкогда пламенно несся потокъ энтузіазма, нынѣ обмелѣвшій или вовсе высохшій.

Но не будемъ далѣе нарушать тайны подобнаго святого общенія двухъ душъ, матери и сына; довольно и того, что мы узнали направленіе мыслей юнаго Тадди и могучее развитіе ума мистрисъ Джобсонъ. Съ этой минуты мать и сынъ пошли далѣе въ умственной области рука въ руку.

Начиная съ этого времени, Тадди Джобсонъ сталъ жить какой-то пламенной лихорадочной жизнью, которая очень удивляла всѣхъ окружавшихъ его. Докторъ тревожно слѣдилъ за нимъ, особливо его брови сдвигались, когда блѣдный мальчикъ сидѣлъ за своими книгами до поздней ночи или мать приносила его тетрадки, на которыхъ записаны были его рукой стихи и отдѣльныя фразы, что доказывало, какъ глубоко онъ начиналъ размышлять. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ сильный, здоровый мальчикъ и страстно любилъ всѣ физическія упражненія. Теперь, когда Томъ Скирро вышелъ изъ школы, онъ сдѣлался между учениками facile princeps, какъ говорили римляне; его зоркій, живой взглядъ, красивое лицо, замѣчательная сила, непреодолимое мужество, а главное, сметливый, быстрый умъ обворожали нетолько товарищей, но и старшихъ. Поэтому, Тадди прежде, чѣмъ достигъ четырнадцати лѣтъ и отправился въ университетъ, былъ чѣмъ-то болѣе простого ученика для Роджера и маленькаго сынишки для его родителей. Не слѣдуя въ этомъ примѣру отца, онъ совершенно тихо занялъ принадлежавшее ему мѣсто первенца въ семьѣ; всѣ дѣти, начиная отъ свѣтлокудрой Этель, второй представительницы Джобсоновъ, до крошки Голля, названнаго въ честь полковника Гарри Джобсона, второго брата доктора, служившаго съ честью въ Индіи, повиновались ему слѣпо, хотя онъ обходился съ ними очень нѣжно, выказывая, однакожь, гдѣ было нужно силу воли; при этомъ онъ былъ готовъ сдѣлать для нихъ все. Мы уже видѣли, что Роджеръ болѣе всѣхъ окружающихъ Тадди ощущалъ на себѣ его вліяніе. Полудикая, полуженственная натура мальчика находила сочувственный отголосокъ въ сердцѣ учителя. Они вмѣстѣ гуляли, катались въ лодкѣ, постоянно разговаривали о всевозможныхъ, часто очень глубокомысленныхъ предметахъ. Роджеръ никогда не насиловалъ и не подстрекалъ искуственно его ума, но и не сдерживалъ свободнаго полета его мыслей, хорошо зная, что случайныя паденія птенца, научающагося летать, только укрѣпляютъ его крылья.

Два письма, написанныя и полученныя въ продолженіи этихъ лѣтъ, раскажутъ лучше всего, что произошло въ семьѣ.

" Фоллирой, Ньюстритъ

Рождество, 18..

Мой милый Тадди,

Желаю тебѣ веселыхъ святокъ! Вотъ я и у милой мамы и тети Изабеллы. Я старалась быть какъ можно счастливѣе. Но когда я посмотрю на трауръ, который мы носимъ по бѣдномъ отцѣ и вспомню, что братъ Гарри воюетъ въ Сѣверо-западной Индіи, сестра Сузи больна на мысѣ Доброй Надежды, безумный Дикъ странствуетъ на кораблѣ гдѣ-то въ Китайскомъ морѣ, маленькій Балли уже три года покоится послѣднимъ сномъ на военномъ кладбищѣ въ Ямайкѣ, а вы всѣ, столь дорогіе моему сердцу, такъ далеко отъ меня, то мнѣ становится грустно. Какъ странно, не правда ли, что мы разстались? Я помню какъ мы на прошломъ Рождествѣ веселились. Я часто думаю о тебѣ, Тадди, и почему-то увѣрена, что ты будешь великій человѣкъ! Маріанна вѣроятно скажетъ, что мнѣ не слѣдовало бы это говорить, но ты знаешь, Тадди, что мы съ тобою скорѣе братъ и сестра, чѣмъ тетка и племянникъ. Всѣ самые свѣтлые дни моей жизни соединены съ памятью о тебѣ. Я просто ребенокъ и меня всѣ здѣсь называютъ Малюткой. Но ты не можешь себѣ представить, какъ я много читаю, и какъ я стала умна. Я научилась по-французски у одной француженки, мужъ которой, англичанинъ, умеръ, оставивъ ее безъ куска хлѣба и съ маленькимъ ребенкомъ. Г-жа де-Ласси -- потому что она снова приняла свое прежнее имя -- очень пріятная и умная особа. Она какъ будто замѣняетъ мнѣ тебя, мой милый Тадди, хотя она гораздо, гораздо хуже тебя. Она застѣнчива, а ты смѣлый, она боится воды и мама не позволяетъ мнѣ одной кататься въ лодкѣ по нашей маленькой рѣчкѣ! О! еслибы ты только могъ пріѣхать сюда, какъ мы были бы съ тобой счасливы! Мы изслѣдовали бы всю нашу рѣчку и вверхъ, и внизъ, мы гуляли бы въ лѣсу и ты читалъ бы мнѣ въ слухъ, какъ помнишь, бывало, послѣ моего пробужденія отъ моего страннаго, долгаго сна. Я часто думаю объ этомъ ужасномъ времени и не понимаю, что такое было со мною. Иногда мнѣ кажется, что я была просто сумасшедшая, но никто не хочетъ мнѣ этого объяснить. А потомъ какая свѣтлая, счастливая жизнь потекла для меня. Какъ вы всѣ были добры! А ты, Тадди, какъ много помогъ мнѣ образоваться, и теперь всѣ увѣряютъ, что я стала умницей. Конечно, я никогда не буду такой умницей, какъ ты, но я могу любить не хуже тебя, и ты для меня дороже всѣхъ на свѣтѣ. Я ставлю точку, милый Тадди, и это значитъ поцѣлуй для тебя.

Скажи милой Маріаннѣ, что тутъ случилась осенью очень забавная исторія. Она, бывало, часто говорила намъ всѣмъ о своемъ старомъ другѣ, лэди Пилькинтонъ. Ну, однажды утромъ я гуляла въ маленькомъ саду передъ нашимъ домомъ, было очень тепло, и я безъ шляпы срывала розы, какъ вдругъ передъ рѣшеткой остановилась карета и изъ нея вышли красивый, высокой старикъ съ сѣдыми усами и дама съ очень красивымъ, гордымъ лицомъ и бѣлымъ какъ снѣгъ волосами. Въ первую минуту я хотѣла убѣжать, потому что была одѣта по утреннему, по эта дама устремила на меня такой нѣжный взглядъ, что я не могла двинуться съ мѣста. Я вся задрожала, мнѣ показалось, что я гдѣ-то ее прежде видѣла и мое сердце какъ-то странно сжалось. Должно быть на моемъ лицѣ выразилось, волненіе, потому что она бросилась ко мнѣ и прежде, чѣмъ я успѣла произнести хоть одно слово, обняла меня и осыпала поцѣлуями.

-- О милое, дорогое дитя мое! воскликнула она нѣжнымъ трогавшимъ сердце голосомъ.

Странно сказать; я не знала кто она, но чувствовала себя счастливой. Она вынула изъ кармана платокъ и отерла глаза.

-- О сударыня, сказала я, наконецъ:-- пожалуйста, не плачьте. Вѣроятно, я васъ знала ребенкомъ, потому что ваше лицо мнѣ знакомо, но, можетъ быть... вы ошиблись... и принимаете меня за другую.

-- Нѣтъ, нѣтъ, голубушка, сказала она поснѣшно: -- я лэди Пилькинтонъ, а это мой мужъ, генералъ Пилькинтонъ. Мы старые друзья вашего брата и сестры Маріанны.

-- Лэди Пилькинтонъ! воскликнула я, кланяясь генералу, который подошелъ къ намъ, взялъ дружески мою руку и почтительно ее поцѣловалъ (не правда ли, это было очень смѣшно!):-- я много слышала отъ Маріанны объ васъ и вашемъ мужѣ. Какъ вы добры, что меня разыскали. Я должна васъ познакомить съ моей матерью. Она нездорова, бѣдная. Мой отецъ умеръ восемь мѣсяцевъ тому назадъ.

-- Да, я знаю. Какой у васъ хорошенькій домикъ! Дайте мнѣ вашу руку.

Она взяла меня подъ руку, пошла со мною по саду, прямая и величественная, какъ тополь. У нея живые сѣрые глаза, но она кажется очень доброй и нѣжной.

-- О! воскликнула она, обращаясь къ мужу и говоря быстро, но очень ясно:-- она совсѣмъ таже. Ей на взглядъ только годомъ болѣе, но посмотри, какъ она возмужала, какія у нея крѣпкія руки.

И она протянула мою руку, круглую и мускулистую, какъ ты щнаешь, вслѣдствіе частой гребли въ лодкѣ.

-- Извините меня, но я вашъ очень старый и очень искренный другъ, произнесъ генералъ, кланяясь и, взявъ съ улыбкою мою руку, дружески пожалъ:-- она олицетворенное здоровье! прибавилъ онъ, обращаясь къ женѣ.

Я засмѣялась.

-- Хотите покататься въ лодкѣ, сударыня, сказала я:-- если хотите, то я васъ и генерала покатаю по нашей рѣкѣ. Вѣроятно, мама меня отпуститъ съ вами.

Она такъ же засмѣялась звонкимъ, добродушнымъ смѣхомъ.

-- Вы просто прелесть, дитя мое, сказала она:-- представьте меня вашей матери. Мы сегодня не можемъ долго остаться у васъ, и пріѣхали сюда, чтобы пригласить васъ къ себѣ на нѣсколько времени.

-- Увы! Я не могу покинуть теперь матери.

-- Это мы увидимъ, сказала она очень рѣшительнымъ и даже повелительнымъ тономъ.

Они вошли въ домъ, познакомились съ мамой и цѣлый часъ говорили съ ней очень любезно и сочувственно. Потомъ генералъ просилъ меня показать ему нашъ садъ, а когда мы вернулись, то лэди Пилькинтонъ встала и, положивъ свои руки мнѣ на плечи, посмотрѣла мнѣ прямо въ глаза. Я нисколько ея не боялась; но какой у нея блестящій, проницательный взглядъ!

-- Ваша матушка согласилась отпустить васъ къ намъ на нѣсколько времени въ будущемъ году, сказала она:-- мы старые ваши друзья и вы будете нашимъ ребенкомъ. У меня, по счастью, нѣтъ дѣтей и большой источникъ любви къ вашимъ услугамъ. Согласны вы проскучать нѣсколько недѣль со мною и моимъ мужемъ?

Я засмѣялась и поцѣловала у нея руку, а она поцѣловала меня въ лобъ. Такимъ образомъ, было рѣшено, что я поѣду къ нимъ погостить въ ихъ Глостерское помѣстье, гдѣ прекрасная рѣка, чудесныя лодки и пр., и пр.

Это письмо вышло ужасно длинное, и уже звонятъ къ обѣду, а я еще не одѣта! Христосъ съ тобою, милый Тадди, передай мои поздравленія всѣмъ дорогимъ моему сердцу обитателямъ Королевскаго дома.

Твоя любящая тетка,

Берта Джобсонъ.

-----

"Королевскій домъ.

Корнвалъ, Верхняя Канада.

3-го іюля, 18..

"Милая тётя Берта!

"Вчера мнѣ вошла въ голову мысль, что я уже три мѣсяца не писалъ вамъ. Я былъ очень занятъ все это время. Это послѣдній мой годъ въ школѣ и я работалъ страшно много, потому что Мастерманъ вздумалъ перегнать меня, а онъ очень умный мальчикъ и у него удивительная память. Я же, напротивъ, хотя умнѣе его, но не могу такъ хорошо запоминать года. Въ первомъ семестрѣ онъ меня перегналъ, а потомъ я сталъ поправляться и на прошлой недѣлѣ на экзаменѣ, былъ первый въ французскомъ, англійскомъ и латинскомъ языкахъ, въ греческомъ онъ меня побилъ, а въ математикѣ мы оказались равными. Однако, я, какъ dux школы, получилъ первый призъ, и какъ вы думаете, кто мнѣ далъ этотъ призъ... нашъ депутатъ! А вы знаете ли, кто это? Это докторъ Артуръ Джобсонъ. Милый старый отецъ, у него руки дрожали, когда онъ мнѣ передалъ груду книгъ и сказалъ:

"-- Благодарю тебя, мой сынъ, за эту честь и поздравляю тебя отъ всего сердца.

"Потомъ подошелъ къ нему Мастерманъ, и папа, съ своей всегдашней добротою, объявилъ:

"-- Мистеръ Мастерманъ, если моя радость отъ побѣды сына чѣмъ-нибудь затмѣвается, то это лишь мыслью, что онъ вырвалъ ее, хотя и немногими баллами, изъ рукъ такого достойнаго и способнаго соперника. Вы совершенно равны познаніями, и я вами обоими одинаково горжусь.

"Онъ крѣпко пожалъ Мастерману руку и мы дружно прокричали ура нашему товарищу. Но я очень усталъ и ужасно жалѣю, что васъ здѣсь нѣтъ. Мы съ вами катались бы цѣлые дни въ лодкѣ. Мистеръ Роджеръ иногда гребетъ со мною, но не такъ часто, какъ бывало. И знаете почему? Онъ женатъ. Не правда ли, это смѣшно. Я не могу вамъ разсказать всей исторіи, но вы знаете, какъ гадкій Спригсъ ненавидитъ и преслѣдуетъ отца. Когда отецъ Мастермана отказался отъ мѣста городского мэра и Спригса выбрали на его мѣсто, а доктора Скирро... фуй!.. и мистера Флетчера назначили членами муниципальнаго совѣта, то спригситы стали царить въ Корнвалѣ. Какъ вы думаете, что они сдѣлали между прочимъ? Они напечатали какія-то анонимныя письма въ "Корнвальскомъ Вѣстникѣ" (вы помните, что это ихъ газета, а наша " Патріотъ") о томъ, что въ школѣ безпорядки, что мистеръ Роджеръ слишкомъ щедро употребляетъ линейку (правда, нѣкоторымъ отъ него достается) и что онъ слишкомъ мирволитъ мнѣ и двумъ-тремъ другимъ. Подумайте только, мое имя было напечатано въ газетахъ. Потомъ они поручили школьной комиссіи муниципалитета преслѣдовать это дѣло, а членами этой комиссіи были докторъ Скирро и мистеръ Флетчеръ. Они явились въ школу и сказали рѣчь ученикамъ; Роджеръ вспыхнулъ и назвалъ Скирро лгуномъ. Конечно, Скирро уѣхалъ взбѣшенный. Тогда стряпчій Латушъ, пасторъ Траутбекъ, мистеръ Роджеръ, мой отецъ и нѣкоторые другіе собрались въ нашей столовой и много кричали. Всѣ рѣшили, что Роджеръ поступилъ очень глупо и даже Траутбекъ сказалъ по секрету отцу, что какой-то докторъ богословія, Стрэалъ, въ Торонто, предпочелъ бы, чтобъ мистеръ Роджеръ принадлежалъ къ англиканской церкви. Это очень разсердило отца и онъ стойко поддерживалъ своего друга. Но, какъ вы думаете, когда комиссія представила свой докладъ муниципальному совѣту, то мистеръ Флетчеръ перешелъ на сторону Роджера, а такъ какъ въ совѣтѣ было пять спригситовъ и четыре джобсонита, то наша сторона взяла верхъ. Всѣхъ это очень удивило и спригситы осыпали его бранью, называя измѣнникомъ, змѣей, хитрой кошкой и пр. Наконецъ, оказалось, что хитрый Роджеръ давно встрѣчался по вечерамъ съ миссъ Амеліей Флетчеръ въ домѣ мистрисъ Томадинъ, вверхъ по рѣкѣ, и предложилъ ей свою руку или, какъ говоритъ мама, она сдѣлала предложеніе. Но, какъ бы то ни было, они обвѣнчались 15-го мая и живутъ въ маленькомъ домикѣ за городомъ; у нихъ нѣтъ прислуги и Роджеръ самъ рубитъ дрова. Онъ ходитъ теперь къ намъ гораздо рѣже, но мама приглашаетъ иногда къ чаю его и мистрисъ Роджеръ. Не правда ли, странно сказать: мистрисъ Роджеръ. Я прежде смѣялся надъ нею, но теперь она мнѣ чрезвычайно нравится. Роджеръ совершенно счастливъ и очень нѣженъ съ нею, а она такъ и ѣстъ его глазами.

"Этель сильно растетъ; Томъ сталъ сильнымъ мальчикомъ, почти сравнялся со мною и очень хорошо боксируетъ. Да, я и забылъ; мы имѣли извѣстія отъ майора Гренвиля. У него родился сынъ. Мистеръ Спригсъ лишился и жены, и ребенка. Мы недавно получили письмо отъ дяди Гарри, который говоритъ, что онъ скоро будетъ генераломъ и тогда намѣренъ пріѣхать къ намъ на время. Папа и мама ѣздили въ Торонто на парламентскую сессію и обѣдали у сэра Перегрина Модльгэда, въ ратушѣ. Я поступаю въ тамошній университетъ и они будутъ навѣщать меня каждый годъ. Я имѣлъ бы еще многое вамъ сообщить, но мѣста нѣтъ. Я васъ люблю по старому. О, какъ давно я васъ не видалъ! Христосъ съ вами!

Вашъ любящій племянникъ

Тадди Джобсонъ".

Миссъ Бертѣ Джобсснъ.

II.

Роджеръ о пасторахъ.

День былъ теплый. Солнце жестоко жгло быстро бѣжавшій потокъ св. Лаврентія; деревья сіяли во всей красотѣ своего лѣтняго убора, и ни одинъ листъ не обнаруживалъ еще стремленія къ смерти. Вся природа была полна жизни; воздухъ кишѣлъ мошками, лѣса оглашались пѣніемъ птицъ, въ полѣ и кустахъ копошились насѣкомыя, а могучая рѣка величественно катила свои живыя воды.

По другую сторону Корнвальскаго острова, лежащаго противъ города, маленькая лодка тихо поднималась вверхъ по теченію, вдоль берега, въ тѣни кустовъ и высокаго тростника. Въ ней сидѣло два человѣка въ одинаковомъ очень простомъ костюмѣ: полотнянной, некрахмаленной рубашкѣ и въ бѣлыхъ, парусинныхъ шароварахъ. Подъ широкими полями соломенной шляпы одного изъ нихъ, который энергично боролся веслами съ быстрымъ теченіемъ, виднѣлись длинные, кое-гдѣ посѣдѣвшіе волосы, еще болѣе сѣдыя баки и борода и загорѣлое лицо съ голубыми, столь же ясными и живыми, какъ всегда, глазами Дэвида Роджера. Рукава его рубашки были засучены и обнаруживали могучіе, здоровенные мускулы. На кормѣ сидѣлъ Тадеусъ Джобсонъ, держа въ обѣихъ рукахъ снурки руля; кромѣ того, на указательномъ пальцѣ его правой руки былъ навернутъ конецъ лѣсы, которая была далеко закинута въ рѣку но теченію.

-- Какая славная теплынь! промолвилъ Тадди, вытягивая ноги и посматривая изъ-подлобія на Роджера, тяжело работавшаго веслами.

-- Да, возьми-ка весла и покатай меня, отвѣчалъ Роджеръ съ улыбкой.

-- Ахъ, нѣтъ, воскликнулъ Тадди, разсмѣявшись:-- тогда я пересталъ бы наслаждаться.

-- Это еще вопросъ, замѣтилъ Роджеръ:-- дѣйствительно ли жизнь веселѣе труженнику, чѣмъ праздношатающемуся. Обыкновенно принято сантиментально распространяться о томъ, какъ трудъ здоровъ, прекрасенъ, возвышенъ и т. д.; молодой англичанинъ, по имени Карлейль, началъ съ недавняго времени писать на эту тэму удивительныя рапсодіи, но все-таки, въ концѣ концовъ, жизнь всего веселѣе праздношатающемуся, конечно, богатому, наслѣдственному праздношатающемуся. Мы работаемъ и боремся съ жизнью, но видимъ мало утѣшенія. Все это старая исторія. Sic vos non vobis.

И онъ налегъ на весла.

-- Я думаю, что въ самомъ трудѣ есть много прекраснаго, возразилъ Джобсонъ:-- я чувствую себя всего счастливѣе, когда я работаю. Сознаніе, что исполняешь свой долгъ, очень утѣшительно. Знаете, что я сдѣлался въ отношеніи себя большимъ тираномъ, чѣмъ вы когда-нибудь были.

-- Такъ всегда бываетъ съ хорошими людьми. Иначе нельзя добиться успѣха и настоящаго величія. Но будьте осторожны, не насилуйте слишкомъ тѣло и душу. Поберегите себя.

-- Можетъ быть, я работаю чрезъ мѣру. Но въ головѣ моей такъ кипитъ, что я не могу лежать спокойно. Даже спать я не могу много. Вотъ вчера, напримѣръ, послѣ полуночи я взялъ Горація и перевелъ стихами тридцать вторую оду.

И онъ началъ декламировать свои стихи съ замѣтнымъ восхищеніемъ.

-- Тащи! вдругъ воскликнулъ Роджеръ, который слушалъ, но не зѣвалъ.

Тадди бросилъ руль и началъ медленно тянуть лѣсу, тогда какъ Роджеръ выдерживалъ неподвижно лодку, носомъ противъ теченія.

-- Отпусти! воскликнулъ учитель, смотря опытнымъ глазомъ на лѣсу, которая очень туго натянулась.

Рыба бросается на волю и Тадди направляетъ лѣсу такъ, чтобы она не задѣла за водоросли.

-- Она вернется черезъ минуту, это лососка, произнесъ Роджеръ, спускаясь немного по теченію, чтобы облегчить лѣсу.

-- Ну, налягте, сэръ!

Веста ударяютъ по водѣ. Рыба, ослабившая лѣсу, неожиданнымъ поворотомъ плыветъ къ лодкѣ, но Тадди мгновенно натягиваетъ лѣсу и снова начинаетъ ее крутить.

-- Отпусти! командуетъ опять Роджеръ, и по прежнему уплываетъ.

-- Да это настоящее чудовище, восклицаетъ Тадди, облизывая одинъ изъ своихъ пальцевъ, который обожгла быстро развернувшаяся лѣса:-- мы его никогда не достанемъ.

-- А вотъ увидимъ; это низкое, жадное существо. Ну, Тадди, тащи его понемногу.

Тадди тянетъ помаленьку къ себѣ рыбу, которая, какъ бы уставъ отъ борьбы, спокойно приближается.

-- Клянусь Юпитеромъ! рыба удивительная, воскликнулъ Тадди;-- посмотрите. Вы видите?

На разстояніи десяти футовъ отъ лодки, въ хрустальной водѣ блестѣла серебристая лососка, по крайней мѣрѣ, въ четыре фута длины, съ открытымъ ртомъ и медленно двигавшимися плавниками.

-- Не двигайтесь, промолвилъ, затаивъ дыханіе, Роджеръ: -- смотрите на лѣсу. Я поверну на средину.

Спокойно, но быстро лодка идетъ въ фарватеръ, Тадди тихонько натягиваетъ лѣсу, но вдругъ она ускользаетъ изъ его пальцевъ съ быстротою молніи. Зоркій глазъ Роджера, слѣдящій за руками Тадди, пускаетъ лодку по теченію за рыбой.

-- Осторожнѣе, Тадди, осторожнѣе. Она повернетъ сейчасъ. Не отпускайте ее.

-- Налягте, сэръ, скорѣе.

Роджеръ ударяетъ по водѣ веслами и лѣса снова натягивается.

Тадди тащитъ лѣсу. Оба они мокры отъ испарины. Солнце жжетъ. Вода сверкаетъ. Воздухъ насыщенъ жаромъ и водяными парами.

Постепенно рыба приближается. Она совершенно истощена и еле поводитъ плавниками, махая хвостомъ и то отворяя, то закрывая ротъ.

Роджеръ быстро, мѣтко пронзаетъ багромъ это чудовище, крупнѣе ребенка. Лодка наклоняется, но чрезъ минуту, на днѣ ея лежитъ великолѣпная лососка въ сто фунтовъ вѣса. Она бьетъ своимъ могучимъ хвостомъ по ногамъ Тадди, но все-таки призъ взятъ.

-- Ура! восклицаетъ Джобсонъ.

-- Вотъ такъ красота, замѣчаетъ Роджеръ и наноситъ рыбѣ ударъ по головѣ, который прекращаетъ ея существованіе, какъ живого существа, а теперь годнаго только для стряпни.

Послѣ этого лодка медленно направляется къ выдающейся зеленой косѣ острова и, выйдя на берегъ, наши друзья располагаются на травѣ, подъ тѣнью развѣсистыхъ березъ.

Тадеусъ Джобсонъ вернулся домой изъ Торонто на нѣсколько недѣль. Въ послѣднее время его напичкали до крайности различными знаніями, не легко перевариваемыми и, конечно, не переваренными, такъ что, по правдѣ сказать, онъ не зналъ, что дѣлать съ ними. Роджеръ съ годами сталъ менѣе смѣлъ умственно и физически и потому, можетъ быть, умнѣе. Пламенная энергія этого молодого ума, которая въ болѣе широкой сферѣ, быть можетъ, привела бы его къ блестящимъ результатамъ, мало-помалу перешла въ сдерживаемую, хотя нисколько не скованную силу мысли.

-- Какъ здѣсь славно! воскликнулъ Тадеусъ, обмахиваясь своей шляпой:-- сколько разъ я желалъ вернуться къ вамъ... теперь мнѣ кажется, что я живу снова, какъ въ старину.

-- Рано вамъ, голубчикъ, отвѣчалъ Роджеръ со смѣхомъ: -- говорить о старинѣ. Бремя для этого наступитъ лѣтъ черезъ сорокъ.

-- О! произнесъ Тадди: -- четыре года, проведенные въ Торонто, мнѣ кажутся двадцатью. Я зналъ такъ мало, когда отправился туда, и столькому тамъ научился.

-- Это, по крайней мѣрѣ, откровенно. Стало быть, вы увѣряете меня, своего учителя, руководителя и друга, что онъ васъ ни чему не научилъ въ четырнадцать лѣтъ и вамъ надо было уѣхать отъ него, чтобы научиться въ четыре года тому, чему иначе вы не научились бы въ двадцать лѣтъ?

-- Я не хотѣлъ это сказать, промолвилъ Тадди, покраснѣвъ:-- я только замѣтилъ, что въ послѣдніе четыре года я развился гораздо быстрѣе, чѣмъ въ прежніе четырнадцать лѣтъ.

-- Конечно, но послѣдней эпохи не было бы безъ первой. У мыслящихъ людей развитіе идетъ въ геометрической прогрессіи. Если вы стоите чего-нибудь, то въ одинъ годъ вы теперь сами по себѣ разовьетесь болѣе, чѣмъ въ эти четыре года въ Торонто.

-- Но что со мной будетъ въ этотъ годъ! промолвилъ, тяжело вздохнувъ Тадди:-- знаете что, г. Роджеръ...

-- Погодите, мы съ вами болѣе не учитель и ученикъ, равноправные люди. Называйте меня просто Роджеръ.

Джобсонъ снова покраснѣлъ и крѣпко пожалъ руку своему старому учителю. Онъ ничего не отвѣчалъ. Глаза его широко раскрылись, словно онъ увидалъ передъ собою что-нибудь страшное.

-- Я все еще мальчикъ.

-- Пустяки. Я вижу пушокъ на вашихъ щекахъ и у васъ уже бородатый умъ, если не подбородокъ. Будьте человѣкомъ и говорите какъ подобаетъ человѣку.

-- Я еще не чувствую себя человѣкомъ, отвѣчалъ юноша: -- я много работалъ, читалъ, зубрилъ, бралъ призы, понабрался кое-какихъ свѣдѣній, но, право, ничего не знаю основательно. Я все усвоилъ себѣ машинально. Я могу выдержать экзаменъ въ философіи, но развѣ я ее понимаю! Я могу повторить, что Рихтеръ и Теннеманъ считали основными принципами ихъ школъ, но сущности этихъ принциповъ я не постигаю. Я рѣшительно не понимаю, какъ я взялъ всѣ награды: вѣроятно, потому, что остальные были глупѣе меня. Даю вамъ слово, что хотя я написалъ критику Кондильяка и Беркелея, а такъ же удовлетворительно отвѣчалъ на вопросъ: "Опредѣлите основы философіи Канта и Фихте" -- я все это дѣлалъ какъ попугай и ни слова не понималъ въ томъ, что писалъ и говорилъ.

Роджеръ расхохотался.

-- И слава Богу, сэръ. Они сами себя не понимали. Этимъ нѣмцамъ, пропитаннымъ табачнымъ дымомъ, весь міръ казался облакомъ табачнаго дыма. Но, во всякомъ случаѣ, ваши занятія послужили хорошей дисциплиной для вашего ума. Быть можетъ, придетъ день, когда вы перечтете эти книги, и глаза у васъ откроются. Я знаю, какъ тяжело работать въ темную. Теперь вы подобны слѣпому, который научился читать слова ощупью, но не знаетъ ни формы буквъ, ни ихъ значенія. Но вы можете писать и говорить обо всемъ -- это уже много.

-- Но я не хочу быть попугаемъ, воскликнулъ Тадди: -- я просто въ отчаяніи. Ночь за ночью я списывалъ цѣлыя страницы "Критики чистаго разума", зубрилъ ихъ на память и напрягалъ свой умъ, чтобы ихъ понять -- и все тщетно; чѣмъ болѣе я пытался обнять непонятныя для меня идеи, тѣмъ непостижимѣе онѣ становились, какъ призраки, которыхъ нельзя схватить руками.

-- Знаете что, мой добрый, мой почтенный господинъ! я вывожу изъ всего этого, что ваше время для философствованія еще не наступило. Оно никогда не наступало для многихъ, называющихъ себя, однако, философами. Не старайтесь съѣсть то, что вы не можете переварить. У васъ умъ практическій. Я вижу это по всему, что вы дѣлаете; вы даже къ играмъ относитесь дѣловымъ образомъ. Можетъ быть, вы -- поэтъ... однакожъ, не думаю, хотя вы -- энтузіастъ, а энтузіазмъ есть именно поэзія, примѣненная къ практикѣ; можетъ быть, вы -- философъ, я этого не знаю, но прежде всего, вы человѣкъ дѣловой -- homme d'affaires -- стряпчій, судья, политическій дѣятель, администраторъ -- Богъ знаетъ что именно. Вы одарены быстрымъ, энергическимъ умомъ, вы не должны его растрачивать на пустяки или на такую работу, которая дается такъ тяжело. Философія для васъ будетъ болѣе доступна въ тридцать лѣтъ, чѣмъ въ двадцать, и когда вы окунетесь въ жизнь, то, по самой силѣ вещей, узнаете основы многихъ философскихъ теорій. Работайте, дѣйствуйте, а если придетъ пора философствованія, то тогда перевертывайте міръ, если хотите, будьте Страусомъ или Кантомъ.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Джобсонъ: -- я хочу посвятить себя другому, болѣе скромному поприщу -- я желалъ бы пойти въ пасторы.

-- Во что? воскликнулъ Роджеръ, неожиданно присѣвъ и смотря на Тадди почти съ ужасомъ.

Потомъ онъ снова упалъ съ размаха на спину и ударился такъ крѣпко, что это почувствовалъ бы даже спинной хребетъ клоуна въ циркѣ.

-- Да, въ пасторы, продолжалъ Тадди.-- Я чувствую, что моя жизнь была спасена для какой-нибудь доброй цѣли, а, конечно, нѣтъ лучше цѣли, какъ учить людей вести добрую, праведную, трезвую жизнь. Развѣ это не благородное дѣло?

-- Тадди, дитя мое! вы затронули мое больное мѣсто, воскликнулъ Роджеръ, снова приподнимаясь:-- вы не знаете, сэръ, что вашъ старый учитель, Дэвидъ Роджеръ, однажды готовился въ пасторы, или, какъ мы говоримъ, въ проповѣдники божественной правды между людьми.

-- Вы?

-- Да, я.

-- И отчего же вы отказались отъ этого поприща?

-- Во-первыхъ, я не могъ найти такую конгрегацію христіанъ, которые были бы одинаковаго со мною мнѣнія на счетъ того, въ чемъ дѣйствительно заключалась божественная правда, а самъ я не могъ выставить себя самостоятельнымъ пророкомъ и создать секту роджеритовъ. Во-вторыхъ, еслибы я и нашелъ безспорную правду, то не счелъ бы себя достойнымъ орудіемъ для ея распространенія.

-- О, сэръ... мистеръ Роджеръ... то есть, я хочу сказать Роджеръ, какой бы вы были великолѣпный проповѣдникъ. Вы такъ хорошо умѣете учить.

Роджеръ покачалъ головою.

-- Отчего я хорошо учу геометріи или географіи? Оттого, что эти науки точныя, ихъ можно повѣрить. Отчего я съ любовью учу латинскому языку? Оттого, что это языкъ съ непреложными, строго опредѣленными правилами. Вы только что, дитя мое, говорили о философіи. Это тяжелый предметъ, это систематизація неуловимаго. Но если вы хотите выйти въ море на утломъ челнокѣ и носиться по бурнымъ волнамъ, не видя нигдѣ земли и не имѣя возможности довѣрять компасу, то вы окунетесь въ то, что называется протестантской теологіей, и начнете увѣрять людей, что вы способны опредѣлить точно, безусловно, непогрѣшимо нетолько долготу, на которой они находятся, куда они плывутъ и въ какую гавань, но и тайну, суть, жизнь тѣхъ элементовъ, съ которыми имъ приходится имѣть дѣло, а также стоящей за ними первичной силы.

-- Развѣ все это подразумѣвается подъ скромнымъ долгомъ пастора? произнесъ Тадди, качая головой:-- я думалъ, что всѣ мои обязанности будутъ ограничиваться узкой сферой, что я буду утѣшать бѣдныхъ и несчастныхъ, стараться сдѣлать злыхъ добрыми и вообще всѣхъ учить вѣрѣ въ

-- Да, да, такова система пастора Траутбека: читать молитвы два раза въ день по воскресеніямъ, а такъ же въ Рождество, страстную пятницу и другіе праздники съ латинскими названіями, давать причастіе разъ въ мѣсяцъ, говорить двѣ проповѣди въ недѣлю, приготовивъ ихъ заранѣе по извѣстнымъ сочиненіямъ старыхъ проповѣдниковъ, вѣнчать, хоронить и крестить по заведенной машинѣ, обѣдать у богатыхъ и призывать благословеніе Божіе на вкусную пищу, которая ниспослана именно Богомъ -- это ли вашъ идеалъ жизни, Тадди?

Джобсонъ былъ пораженъ сатирической рѣчью своего бывшаго учителя и непочтительный отзывъ о добромъ пасторѣ Траутбекѣ непріятно рѣзалъ ему уши.

-- Едвали справедливо такъ говорить о пасторѣ, сказалъ онъ рѣшительнымъ тономъ:-- я его очень уважаю и многимъ обязанъ его добрымъ, святымъ увѣщаніямъ.

-- Хорошо, Тадди. Пасторъ Траутбекъ дѣйствительно хорошій человѣкъ, но какъ апостолъ, вы должны согласиться, онъ не выдерживаетъ критики. Погодите Тадди я вамъ предложу одинъ вопросъ? Вы говорите, что хотите сдѣлаться пасторомъ, но смѣю васъ спросить, чувствуете вы ли въ себѣ огонь энтузіазма? Чувствуете ли, что внутренній, могучій голосъ говоритъ вамъ: Тадеусъ Джобсонъ, иди учить людей, спасать ихъ души? И, повинуясь этому голосу, готовы ли вы перенести всѣ жертвы, всѣ лишенія, самую смерть? Если это такъ, тогда и я вамъ скажу: иди, пророкъ!

Говоря это, Роджеръ преобразился. Глаза у него блестѣли, голосъ звучно раздавался.

Тадди молчалъ.

-- Но если вы не чувствуете подобнаго призванія, продолжалъ Роджеръ, понижая тонъ:-- то не навязывайте его себѣ искуственно. Я знаю, что такое фабрика пасторовъ и могу сказать утвердительно: мрачнѣе этого мѣста трудно себѣ представить. Зрѣлище молодыхъ людей, готовящихся занять мѣсто апостоловъ, хотя они никогда серьёзно не думали ни о чемъ и выбрали себѣ пасторскую карьеру или по совѣту родственниковъ или и по собственному соображенію; но, во всякомъ случаѣ, только потому, что жизнь пасторовъ легкая, жирная, праздная -- мнѣ всегда казалось столь отвратительнымъ, что я едва не сталъ атеистомъ. Послушайте, Тадди Джобсонъ, если вы не чувствуете пламеннаго призванія быть апостоломъ, то не ходите въ лавочку лицемѣровъ и іезуитовъ, въ фабрику пасторовъ.

Слова и тонъ Роджера заставили Джобсона задуматься. Онъ ничего не отвѣчалъ. Роджеръ снова растянулся на травѣ, закрывъ лицо руками.

-- Мнѣ надо поговорить объ этомъ съ моей матерью, сказалъ, наконецъ, юноша.

-- Да, да, отвѣчалъ Роджеръ:-- она разумная женщина. Но, прибавилъ онъ: -- желудокъ подсказываетъ мнѣ, что пора пить чай, а намъ еще путь не близкій. Апостолъ или не апостолъ, а кормиться надо.

На слѣдующій день, Роджеръ пошелъ къ Маріаннѣ Джобсонъ и высказалъ ей свое мнѣніе о Тадди.

-- Это только идея у него, а не убѣжденіе, сказалъ онъ: -- пусть его увѣряетъ, что хоть умретъ, а будетъ пасторомъ; такъ говоритъ о своемъ капризѣ всякій упрямый человѣкъ. Но огонь энтузіазма не сожигаетъ его сердца. А безъ этого, что такое пасторъ? Вашъ сынъ съ большими способностями. Онъ можетъ сослужить службу свѣту. Заприте его въ тюрьму протестантской теологіи и онъ, или расшибетъ себѣ голову или, что еще хуже, сдѣлается самымъ дьявольскимъ навожденіемъ на землѣ -- умнымъ и лицемѣрнымъ пасторомъ. Покажите ему, какое широкое поле дѣятельности открывается передъ нимъ, помимо этой карьеры. Или, можетъ быть, вы желали бы его видѣть такимъ же пасторомъ, какъ...

Маріанна Джобсонъ громко разсмѣялась.

-- Ну, ну, не шутите надъ пасторомъ Траутбекомъ, отвѣчала она:-- я знаю, какой вы еретикъ... отъ васъ пахнетъ жупеломъ. Но въ отношеніи Тадди вы правы. Это у него не убѣжденіе. Мы отдадимъ его на два года къ Латушу изучать законы. А потомъ, если онъ дѣйствительно хочетъ сдѣлаться пасторомъ, то всегда успѣетъ. Онъ теперь еще ребенокъ.

-- Да, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, но въ другихъ онъ ужь человѣкъ...

III.

Маріанна Джонсонъ къ лэди Пилькинтонъ.

Королевскій домъ, Корнвалъ, Верхняя Канада.

15-го февраля 18...

Милая Елена,

Мы только что вернулись съ Джобсономъ изъ Торонто, гдѣ происходила очень короткая парламентская сессія. Вы, вѣроятно, по газетамъ знаете, что тутъ дѣлается. Джобсонъ, какъ вамъ извѣстно, по натурѣ тори и не имѣетъ никакого стремленія къ республикѣ, но онъ не можетъ хладнокровно переносить страшныя злоупотребленія, которыя совершаются при сэрѣ Перегринѣ, добромъ, но глупомъ старикѣ. Всему виною хитрый, самолюбивый интригантъ, пасторъ Стрэханъ, который въ сущности управляетъ всѣмъ, и раздаетъ всѣ милости, преимущественно себѣ и своимъ родственникамъ. Онъ членъ распорядительнаго совѣта, членъ законодательнаго совѣта, директоръ коллегіи, судья, ректоръ Іорка, членъ поземельнаго совѣта, президентъ комиссіи о воспитаніи, членъ церковной корпораціи, управляющій провинціальнымъ банкомъ и, къ довершенію всего, архидіаконъ и шотландецъ. Несмотря на всю нашу преданность церкви, мы не можемъ терпѣть, чтобъ этотъ безнравственный искатель приключеній притѣснялъ страну, присвоивалъ себѣ лучшія земли и мѣшалъ всякой попыткѣ улучшить положеніе страны и народа. Два господина Мекензи въ Верхней Канадѣ и Папино въ Нижней -- я боюсь не очень почтенныя личности -- воспользовались настоящимъ положеніемъ этой страны, благодаря, по словамъ Джобсона, неспособности министровъ колоній въ метрополіи и безумію высылаемыхъ ими сюда губернаторовъ. Джобсонъ говоритъ, что мы соединимся съ Нижней Канадой. Это небольшая важность, потому что народъ тамъ необразованнѣе здѣшняго и столь же фанатиченъ въ религіозномъ отношеніи. Оранжисты Верхней Канады, французскіе и ирландскіе католики Нижней и всюду разбросанные англійскіе и шотландскіе протестанты трудно сольются въ одно "общее тѣло", какъ говоритъ Джобсонъ. Онъ очень странный. Онъ увѣряетъ, что свѣтъ всегда, въ концѣ концовъ, достигнетъ лучшаго положенія и этотъ оптимизмъ меня часто сердитъ, т. е., если я могу сердиться на такого хорошаго и милаго человѣка. (Онъ нисколько не измѣнился и все такой же красивый, какъ восьмнадцать лѣтъ тому назадъ, только посѣдѣлъ). Но я не стану вамъ надоѣдать нашими политическими дѣлами; они слишкомъ непріятный предметъ и до того все это мелочно и достойно презрѣнія, что мнѣ иногда дѣлается тошно. Право, я думаю, что еслибъ мы остались въ Квебекѣ, то, по крайней мѣрѣ, избѣгли всего этого. Вы не можете себѣ представить, какая у насъ здѣсь печать. Всѣ журналисты -- второстепенные писаки, ничего не знающіе и умѣющіе только браниться. Джобсонъ смѣется надъ моими нервами, но я право боюсь развернуть газету. Если это органъ правительства, то въ немъ напечатано извѣстіе, что Джобсонъ нажилъ 50,000 долларовъ, заключивъ выгодный контрактъ на прорытіе канала, благодаря подкупу мистера ***, чиновника въ вѣдомствѣ общественныхъ работъ. Въ концѣ статьи напечатано: "подробности въ слѣдующемъ номерѣ", но конечно, никакихъ подробностей не помѣщено въ слѣдующемъ номерѣ и они даже не находятъ нужнымъ сознаться, что все это ложь. Редакторъ это отлично знаетъ, ибо самъ выдумалъ эту клевету. А еще говорятъ, что онъ джентльмэнъ и у него нарядная жена, посѣщающая высшее общество и, по слухамъ, имѣющая въ роднѣ ирландскаго лорда. Конечно, это не много значитъ, но все-таки оно должно бы ее сдерживать. Онъ прежде служилъ въ арміи, потомъ вышелъ въ отставку и, пріѣхавъ въ Торонто бѣднымъ искателемъ приключеній, основалъ газету "Почта ", какъ органъ правительства. Съ самаго начала онъ объявилъ что это будетъ "газета, писанная джентльмэнами для джентльменовъ". Мистеръ Роджеръ, нашъ здѣшній учитель, иногда дѣлающій очень остроумныя замѣчанія, сказалъ поэтому поводу: "мистеру Каддикуту будетъ не легко найти и джентельмэновъ, чтобъ писать въ его газетѣ, и джентльменовъ, чтобъ читать ее". И вотъ, этотъ негодяй рисовался съ своей женою въ продолженіи трехъ мѣсяцевъ и едва не обанкрутился, но дѣйствительно держался въ границахъ приличія. Наконецъ, видя, что это не нравится канадцамъ, онъ напечаталъ рѣзкую статью, обвиняя одного изъ членовъ оппозиціи въ самомъ ужасномъ преступленіи. Никто не повѣрилъ этому обвиненію; предметъ этой клеветы человѣкъ вполнѣ чистый, но, по несчастью, это можно сказать объ очень немногихъ изъ здѣшнихъ политическихъ дѣятеляхъ, а потому мистеръ Каддикутъ и промышляетъ подобными скандалами. Онъ позоритъ мундиръ, который когда-то носилъ. Конечно, его газета сразу, поднялась; наши оппозиціонныя газеты отвѣчали обвиненіемъ его въ злостномъ банкротствѣ во время его пребыванія въ Англіи, и такимъ образомъ, загорѣлась борьба, которая доселѣ продолжается съ самыми отвратительными личностями и въ самомъ грубомъ стилѣ {Сэръ Франсисъ Гэдъ, въ своей депешѣ къ министру колоніи говорилъ, въ 1819 году, о прессѣ въ его проконсульствѣ: "Газеты здѣсь издаются редакторами, которые извращаютъ всѣ общественныя событія самымъ постыднымъ образомъ. Въ Торонто этотъ безнравственный способъ вести борьбу до того извѣстенъ, что онъ не приноситъ много вреда, но распространеніе лжи въ отдаленныхъ округахъ этой страны и Нижней Канады составляетъ нравственную заразу, которую почти невозможно искоренить".}. Джобсонъ, одинъ изъ немногихъ людей, которые выше всякихъ подозрѣній, былъ обвиненъ " Почтой" во всевозможныхъ преступленіяхъ. Онъ нисколько не боится публичнаго разбирательства въ судѣ, но они хитрый народъ и очень осторожны въ отношеніи его. Стряпчій Латушъ, зорко слѣдящій за печатью, еще не нашелъ ни одного случая, въ которомъ можно было бы съ вѣроятіемъ успѣха пойти въ судъ.

"Представьте себѣ, что я почувствовала, прочтя въ одной монреальской газетѣ "Часовой", издаваемой также искателемъ приключеній, который былъ сначала пахаремъ, прикащикомъ, наборщикомъ и стряпчимъ, а теперь старается попасть въ парламентъ, слѣдующія строки, въ письмѣ изъ Торонто: "Докторъ Джобсонъ, депутатъ Сторминта, находится здѣсь съ своей женой, имѣющей большія претензіи. Они приняты на интимной ногѣ въ губернаторскомъ домѣ и въ министерскихъ кружкахъ (вы можете себѣ представить министерскіе кружки въ подобной колоніи) очень удивляются, что сэръ Перегринъ такъ близокъ съ республиканцемъ. Докторъ Джобсонъ, насколько я слышалъ, имѣетъ въ настоящую минуту финансовыя непріятности, и я не удивляюсь, что онъ вскорѣ обратится къ помощи правительства. Во всякомъ случаѣ, его внѣшность далеко не такая, какою должна быть физика даже второстепеннаго доктора; глаза его мутные, а цвѣтъ лица апельсинный". Увѣряю васъ, что это еще очень умѣренный и приличный образчикъ печатающихся съ обѣихъ сторонъ статей. Поэтому, вы можете судить о редакторахъ и о читателяхъ.

"Наша мѣстная политика находится еще на низшей ступени. У насъ здѣсь свирѣпствуетъ несчастная борьба изъ-за нашего бѣднаго друга Г. (Онъ живетъ припѣваючи; у него двое дѣтей, онъ купилъ двѣ тысячи акровъ земли, построилъ часовню и позволилъ пастору жить въ своемъ домѣ) и не прекращается со времени его отъѣзда. Это просто уморительно. Одна половина жителей не говоритъ съ другой половиной. Намъ это очень непріятно. Здѣсь чрезвычайно мало семействъ, съ которыми наши дѣти могутъ знаться, и такъ какъ они подростаютъ, то невольно задумываешься. Напримѣръ, Латуши имѣютъ глупаго двадцатилѣтняго сына и двухъ хорошенькихъ дочерей, воспитанныхъ въ монастырѣ въ Монреалѣ. Есть также приличныя семейства у Мастермана, здѣшняго купца, у судьи Трибуля и у пастора. Конечно, судья не можетъ открыто стать на ту или на другую сторону, хотя онъ большой другъ Джобсона; у него три взрослыя дочери и двое юношей, а потому онъ часто даетъ вечера, на которыхъ бываютъ Тадди и Этель. Тамъ они встрѣчаютъ дѣтей стряпчаго Джеоэта, одного изъ самыхъ злѣйшихъ и способнѣйшихъ враговъ моего мужа, а также сына доктора Скирро, ужаснаго негодяя, который разъ стрѣлялъ изъ пушки въ одного мальчика и ранилъ его. Естественно, что молодежь, встрѣчаясь, разговариваетъ и танцуетъ; при этомъ возникаютъ разныя затрудненія. Тадди не хочетъ говорить съ Скирро, очень вульгарнымъ нахаломъ, а Скирро ухаживаетъ за Этель. Я слышала надняхъ, что Тадди клялся его побить, а онъ очень серьёзный, рѣшительный мальчикъ и потому я боюсь, что онъ сдержитъ свое слово. Какое общество для моихъ дѣтей! Я увѣрена, что въ Квебекѣ или Монреалѣ общество гораздо лучше, но бѣдный, милый Джобсонъ добровольно предпочелъ Корнваль.

"Вашъ крестникъ теперь почти доросъ до своего отца; онъ славный, сильный мальчикъ, съ нѣжнымъ выраженіемъ лица, прекрасными зубами, курчавыми каштановыми волосами, длиннымъ подбородкомъ, напоминающимъ портретъ стараго Стифкина въ нашей столовой, голубыми глазами и римскимъ носомъ. Однимъ словомъ, онъ красавецъ, какъ его отецъ. По характеру, онъ походитъ на меня, очень впечатлителенъ и энергиченъ, только слишкомъ практиченъ и упрямъ. Я терпѣть не могу упрямыхъ, а онъ всегда умѣетъ поставить на своемъ или убѣдить въ справедливости своего мнѣнія. Джобсонъ говоритъ, что я слишкомъ поддаюсь ему, но, право, милая Елена, онъ такой славный юноша и вполнѣ достоинъ быть вашимъ крестникомъ. Какъ бы я желала послать его къ вамъ. Представьте себѣ, онъ вздумалъ было пойдти въ пасторы. Но я воспротивилась. Вы какъ-то шутили, что онъ сдѣлается методистскимъ проповѣдникомъ, благодаря тому, что я его назвала въ честь моего милаго знатнаго родственника и это едва не исполнилось. Послѣ страшнаго случая на Св. Лаврентьѣ онъ сдѣлался такимъ религіознымъ, что еслибы мы были католики, то, я увѣрена, онъ поступилъ бы въ монастырь. По счастью, его старый учитель, мистеръ Роджеръ, не джентльмэнъ, но очень способный, умный и пріятный человѣкъ, котораго я очень люблю, былъ возмущенъ мыслью, чтобы Тадди, отъ котораго всѣ ожидаютъ многаго, сдѣлался пасторомъ. Онъ очень резонно сказалъ, что это тогда только возможно, если Т. чувствуетъ пламенное призваніе быть апостоломъ. Я съ нимъ поговорила и оказалось, что онъ руководился только благодарностью къ Провидѣнію, которое его спасло, и чувствомъ долга. Я ему не перечила, но сказала, что это вопросъ очень серьёзный, и нельзя его рѣшить вдругъ: поэтому, онъ долженъ заняться года два изученіемъ законовъ, а если и затѣмъ онъ все-таки захочетъ поступить въ пасторы, то ему никто не помѣшаетъ. Онъ теперь уже восемь мѣсяцевъ занимается у стряпчаго Латуша съ большимъ прилежаніемъ и болѣе не говоритъ о церкви, напротивъ, пишетъ очень умные стихи и піесы. Я надѣюсь, что эта несчастная идея вышла у него изъ головы.

"Всѣ наши дѣти здоровы и трое мальчиковъ ходятъ въ школу. Такъ странно думать, что вы не видали никого изъ нихъ, кромѣ Тадди. Этель уже шестнадцать лѣтъ; она прелестна съ ея голубыми глазами и длинными русыми волосами. Тёзка генерала Вильяма брюнетъ, не очень высокаго роста, но коренастый и отличается большимъ усердіемъ къ математикѣ. Мистеръ Роджеръ говоритъ, что его непремѣнно надо послать въ Кембриджъ. Потомъ слѣдуетъ Эвелина; также брюнетка, очень хорошенькая и умненькая, наконецъ, два мальчика и маленькая Тинни, общая любимица всего дома. Сколько они мнѣ ни стоятъ заботъ, но моя любовь къ нимъ усиливается съ каждымъ днемъ; я вынуждена быть, однако, съ ними очень строга, такъ какъ отецъ ихъ слишкомъ балуетъ.

"Мы съ удовольствіемъ узнали, что у васъ гостила Берта. Она совершенно влюблена въ васъ, но не правда ли, какъ странно, что она ни въ одномъ письмѣ не вспоминаетъ о прошедшемъ. Оно, по счастью для нея, навѣки скрыто. Ея новая жизнь безоблачна и она точно ребенокъ, хотя очень умна и быстро развивается. Ваше письмо объ ней насъ очень тронуло; конечно, намъ было бы очень пріятно, еслибы сэръ Винтонъ Фольджамбъ влюбился въ нее. Ей не слѣдуетъ выходитъ замужъ за молодого человѣка, а сорока-двухъ-лѣтній баронетъ -- настоящая для нея партія. Но, по правдѣ сказать, я не желала бы, чтобы она вышла замужъ, и я увѣрена, что она никогда не выйдетъ, такъ какъ въ ея сердцѣ долженъ витать образъ, хотя бы смутный, ея первой несчастной любви...

Вашъ любящій другъ

Маріанна Джобсонъ ".

IV.

Старая исторія.

Томъ Скирро возвратился въ Корнваль. Этотъ фактъ бросался въ глаза на главной улицѣ города во всякое время дня и часто ночью въ очень поздніе часы.

Причины его возвращенія на мѣсто рожденія безъ медицинскаго диплома объяснялись подробно въ слѣдующемъ письмѣ доктора Мактавиша, декана медицинскаго факультета въ монреальскомъ университетѣ и стараго учителя самого доктора Скирро:

" Конфиденціально:

"Любезный докторъ Скирро,

"Я очень сожалѣю, что принужденъ, но порученію медицинскаго факультета, объясниться съ вами письменно насчетъ вашего сына, мистера Томаса Скирро. Я такъ глубоко уважаю отца, что желалъ всячески содѣйствовать успѣху сына, но, по несчастью, онъ самъ мѣшаетъ сочувственному отношенію къ нему многихъ друзей его отца въ нашемъ городѣ. Я повторяю это тѣмъ съ большимъ сожалѣніемъ, что какъ я, такъ и мои товарищи признаютъ въ немъ большія способности, которыя теперь примѣняются къ цѣлямъ, далеко не возвышеннымъ. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, его нашли пьянаго въ снѣгу при 15о по Фаренгейту ниже нуля и одинъ изъ нашихъ профессоровъ отвезъ его домой въ полузамерзшемъ состояніи. Я съ сожалѣніемъ долженъ вамъ сказать, что его развратное поведеніе переходитъ всѣ границы; онъ почти никогда не показывается на лекціяхъ и его можно встрѣтить только въ анатомическомъ залѣ, такъ какъ онъ выказываетъ особую страсть къ анатомическому сѣченію труповъ. Въ послѣднее время въ Монреалѣ надѣлали много шуму нѣсколько случаевъ вырыванія мертвыхъ тѣлъ изъ могилъ (быть можетъ, мы съ вами, по старому опыту нашихъ студентскихъ лѣтъ, могли бы разъяснить эти таинственныя исчезновенія мертвецовъ) и теперь всѣ состоятельные люди нанимаютъ особыхъ сторожей караулить могилы своихъ родственниковъ или друзей въ продолженіи одной или двухъ недѣль послѣ погребенія. На прошедшей недѣли умерла въ больницѣ одна женщина отъ воспаленій мозговыхъ оболочекъ, болѣзнь, можетъ быть, новая даже для вашей большой опытности. Это былъ очень интересный медицинскій случай, обратившій на себя вниманіе всѣхъ докторовъ и послѣ ея смерти естественно мы съ нетерпѣніемъ ждали вскрытія ея тѣла. Однако, мужъ ея, очень строгій католикъ и человѣкъ самыхъ отсталыхъ предразсудковъ, отказалъ въ позволеніи извлечь изъ мертваго тѣла его жены пользу для науки. Ее похоронили на католическомъ кладбищѣ, но, по несчастью, къ ея могилѣ не приставили караульныхъ и на слѣдующій день она была разрыта. Въ ту же ночь вашъ сынъ и нѣсколько другихъ студентовъ принесли въ анатомическій театръ трупъ женщины, который, по ихъ словамъ, они купили у родственниковъ покойной. Студенты, съ помощью двухъ молодыхъ докторовъ, произвели анатомическое сѣченіе трупа съ большимъ искуствомъ и получили много интересныхъ данныхъ; что же касается до самаго тѣла, то оно было разобрано на такія мелкія части, что его невозможно было признать. Это происшествіе произвело большой скандалъ въ городѣ и могло бы имѣть непріятныя послѣдствія для студентовъ, еслибы, по счастью, мэромъ въ городѣ не былъ теперь нашъ профессоръ докторъ Вибсонъ, который, конечно, не сталъ поощрять мѣръ къ розысканію виновныхъ преступленія. Мнѣ пришлось узнать и самымъ плачевнымъ образомъ, что это смѣлое дѣло было совершено вашимъ сыномъ и однимъ изъ его товарищей. Студенты сдѣлали ужинъ, чтобы отпраздновать этотъ подвигъ и не въ мѣру выпили водки, особливо вашъ сынъ, благодаря чему, меня подняли ночью и потребовили къ нему. Онъ лежалъ въ столбнякѣ и мнѣ стоило большихъ трудовъ, чтобы возвратить его къ сознанію; признаюсь, его положеніе было очень опасное и я не надѣялся его спасти. Хотя въ виду принятыхъ предосторожностей, эта исторія замята, но, проболтайся одинъ изъ студентовъ, и она всегда можетъ быть обнаружена. А потому было бы очень желательно, чтобы вашъ сынъ былъ удаленъ изъ Монреаля и находился подъ вашимъ непосредственнымъ надзоромъ. Впрочемъ, независимо отъ сего, университетъ настаивалъ исключить мистера Томаса Скирро вообще за его предосудительное поведеніе и многократныя нарушенія дисциплины.

Примите увѣреніе, сэръ, въ моемъ искреннемъ уваженіи

"Рональдъ Мактавишъ".

Такимъ образомъ, Томъ Скирро очутился подъ непосредственнымъ надзоромъ его достойнаго отца. Онъ, однако, ни мало не смущался. Въ модномъ клѣтчатомъ сьютѣ, пестромъ галстухѣ, съ громадной цѣпью отъ часовъ, съ тросточкой, набалдашникъ которой онъ постоянно сосалъ, и съ стеклышкомъ въ глазу, онъ мозолилъ всѣмъ глаза на улицахъ Корнваля съ утра и до глубокой ночи. Всѣ кабаки считали его однимъ изъ своихъ лучшихъ посѣтителей. Его знаніе свѣта и способности, хотя и сомнительнаго свойства, привлекли къ нему небольшую группу молодыхъ праздношатающихся гулякъ. Это не мѣшало ему готовиться къ адвокатурѣ такъ же, какъ готовился къ ней и Тадеусъ Джобсонъ, но пока одинъ серьёзно занимался въ конторѣ стряпчаго Латуша, другой ничего не дѣлалъ и только числился въ конторѣ стряпчаго Джеоэта. Кромѣ того, Томъ Скирро былъ обуреваемъ страстью къ литературѣ и политикѣ. Одинъ изъ его товарищей въ Монреальскомъ университетѣ былъ сынъ редактора газеты, существовавшей скандалами и ложными извѣстіями, какъ большинство канадскихъ органовъ печати, и Скирро набилъ себѣ руку въ составленіи подобныхъ статей. Поэтому, возвратясь въ Корнваль, онъ сталъ снабжать Монреальскую газету общественными и политическими новостями своего родного городка, при чемъ, естественно, самымъ частымъ предметомъ его сплетней былъ докторъ Джобсонъ, частная и общественная жизнь котораго представлялась имъ съ полнымъ презрѣніемъ къ правдѣ. Кромѣ того, въ политическихъ преніяхъ въ гостинницѣ стараго Спригса, Томъ Скирро тоже принималъ живое участіе, и во время муниципальныхъ выборовъ обличалъ враждебную ему партію такими пламенными рѣчами, что многіе уже предсказывали, что мистеръ Томасъ Скирро вскорѣ сдѣлается зубастымъ адвокатомъ, членомъ парламента или редакторомъ провиціальной газеты -- три поприща широко открытыя передъ нимъ.

Было еще поприще, на которомъ онъ считалъ себя призваннымъ къ блестящему успѣху. Несмотря на свою уродливую фигуру и каррикатурную внѣшность, онъ въ женскомъ обществѣ позировалъ Адонисомъ и ухаживалъ за дамами, какъ Парисъ.

Какъ ни былъ малочисленъ кружокъ Корнвальскаго общества, но въ немъ въ это время было нѣсколько прелестныхъ молодыхъ дѣвушекъ. Двѣ дочери стряпчаго Латуша, хотя и не красавицы, отличались изяществомъ и веселостью. Онѣ получили образованіе въ единственномъ учрежденіи, въ которомъ тогда можно было молодой дѣвушкѣ получить порядочное воспитаніе въ Канадѣ, въ Монреальскомъ монастырѣ. Онѣ играли на фортепіано, пѣли, прекрасно танцовали, бѣгло говорили по французски и отличались искуствомъ вести всевозможныя интриги, а такъ же были перворазрядныя кокетки. Наконецъ, онѣ видѣли немного свѣтъ, бывали въ Торонто и Нью-Іоркѣ, откуда вывезли вкусъ къ рискованнымъ туалетамъ и замѣчательную свободу манеръ. Дѣйствительно онѣ обѣ, миссъ Эмили, осьмнадцати лѣтъ, и миссъ Серафина, шестнадцати съ половиною, знали болѣе о свѣтѣ чѣмъ многія совершеннолѣтнія дѣвушки въ старомъ свѣтѣ. Потомъ, были дочери судьи Турнбиля, которыя воспитывались въ Торонто и представляли образецъ менѣе передового типа колоніальной молодежи; дочери стряпчаго Джеоэта, также монастырскаго воспитанія, уступали своимъ соперницамъ въ лоскѣ, пріобрѣтаемомъ отъ путешествій, и превосходили ихъ въ красотѣ. Миссъ Клоринда Флетчеръ, все еще не вышедшая замужъ, оставалась очень живой и пріятной, если не принимать въ разсчетъ ея лѣтъ, и потому Томъ Скирро открыто ухаживалъ за нею, считая это вполнѣ безопаснымъ. Однако, бѣлокурая Этель Джобсонъ, которая провела нѣсколько лѣтъ въ частномъ пансіонѣ въ Монреалѣ, и многому научилась, кромѣ того, отъ своей матери и Роджера, была по общему приговору мужчинъ, первой красавицей среди этого роя молодыхъ дѣвушекъ.

Впродолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, Тадди прилежно занимался днемъ коментаріями Блэкстона къ англійскимъ законамъ, а ночью читалъ классиковъ и другихъ писателей. Отъ времени до времени, впрочемъ, мать заставляла его отправиться на вечеръ или на пикникъ, къ большому удовольствію дамъ, такъ какъ его живость и юморъ возбуждали всеобщую веселость, гдѣ бы онъ ни появлялся. Но эти свѣтскіе соблазны не могли отвлечь его отъ умственной работы и онъ снова возвращался къ своимъ занятіямъ, съ той пламенной энергіей, которой отличаются всѣ юноши, убѣжденные, что у нихъ есть призваніе въ жизни. А молодой Джобсонъ былъ въ этомъ вполнѣ увѣренъ. Однако, идя спокойно, твердо по начертанному себѣ пути, онъ вдругъ споткнулся.

Однажды, въ сентябрѣ, часовъ въ пять, онъ сидѣлъ въ конторѣ стряпчаго Латуша, блѣдный и усталый отъ долгихъ занятій и смотрѣлъ разсѣянно на улицу. Неожиданно на тротуарѣ показались двѣ молодыя дѣвушки въ бѣлыхъ кисейныхъ платьяхъ, въ кокетливо накинутыхъ на плечи черныхъ кружевныхъ мантильяхъ, изящныхъ шляпкахъ и французскихъ башмачкахъ. Поравнявшись съ окномъ, онѣ бросили на Джобсона ядовитый взглядъ своихъ блестящихъ черныхъ глазъ. Тадди покраснѣлъ и вздрогнулъ.

-- Я и забылъ, воскликнулъ онъ:-- онѣ идутъ къ судьѣ Турнбилю на чашку чая. Я также обѣщалъ отправиться вмѣстѣ съ Этель.

Онъ подбѣжалъ къ окну и, безъ всякой церемоніи, кивнулъ головой молодымъ дѣвушкамъ.

-- А вы, мистеръ Джобсонъ, не идете къ мистрисъ Турнбиль, спросила миссъ Серафина, бросая на него убійственные взгляды.

-- Не думаю, миссъ Серафи, отвѣчалъ Тадеусъ: -- мнѣ надо еще окончить главу.

-- Пойдемте съ нами, воскликнула Эмили, направляя на него огонь своихъ пламенныхъ глазъ, и Джобсонъ въ эту минуту почувствовалъ въ своемъ сердцѣ какое-то новое, неиспытанное имъ еще ощущеніе: -- вы, право, очень блѣдны и утомлены... вы просто убьете себя этимъ Клакстономъ, Бакстономъ или, какъ вы его тамъ называете. Папа говоритъ, что вы черезъ силу работаете и ваша голова, наконецъ, лопнетъ.

Джобсонъ улыбнулся, взглянулъ на Эмили, потомъ на Серафину и снова на Эмили. Она дѣйствительно была граціозная молодая дѣвушка и ея изящная шляпка очень хорошо къ ней шла.

-- Но вамъ надо рѣшиться тотчасъ, прибавила Эмили нетерпѣливо:-- мы не станемъ васъ ждать цѣлый день. Да вонъ идетъ и мистеръ Скирро. Можетъ быть, онъ согласится насъ проводить.

Въ эту самую минуту изъ-за угла сосѣдней улицы показался Томъ Скирро, въ своемъ сьютѣ, съ тросточкой и стеклышкомъ въ глазу. Джобсонъ его увидалъ и поспѣшно воскликнулъ:

-- Я пойду съ вами, но мнѣ надо надѣть другой сюртукъ. Войдите въ контору и посидите минутку.

Молодыя дѣвушки посмотрѣли на приближавшагося Скирро и на дверь конторы. Это былъ воспрещенный храмъ для женской части семейства стряпчаго Латуша, а онъ былъ крутой человѣкъ.

-- Скорѣе! воскликнулъ съ жаромъ нашъ герой, видя, что его соперникъ былъ уже не далеко.

-- Но папа запрещаетъ намъ входить въ контору.

-- Пустяки, произнесъ Джобсонъ:-- идите сюда скорѣе.

Онѣ повиновались и Томъ захлопнулъ дверь конторы почти на носъ Скирро. Послѣдній съ презрѣніемъ улыбнулся и умѣрилъ свои шаги, оборачиваясь по временамъ и бросая гнѣвные взгляды на дверь, за которой молодыя дѣвушки стояли въ корридорѣ, пока Тадди переодѣвался въ одной изъ заднихъ комнатъ конторы. Черезъ нѣсколько минутъ онъ явился въ блестящемъ сюртукѣ и бѣлыхъ панталонахъ, и вслѣдъ затѣмъ они всѣ трое вышли на улицу. На углу слѣдующей улицы стоялъ Томъ Скирро, очевидно, кого-то поджидая, и, увидавъ ихъ, медленно направился впередъ.

-- Не догнать ли намъ Тома Скирро? наивно замѣтила Эмили и бросила лукавый взглядъ на Джобсона.

-- Да, если хотите, отвѣчалъ онъ, останавливаясь:-- а я вернусь тогда къ своимъ занятіямъ.

Новый взглядъ и коварная улыбка побѣдили Тадди. Его повели далѣе на шелковомъ снуркѣ.

Что-то случилось, но онъ самъ не зналъ что. Онъ ощущалъ какую-то необходимость часто глядѣть въ прекрасные каріе глаза Эмили и какъ можно ближе идти къ ней по тротуару.

Серафина была принуждена выступать одна впереди. Однако, она слышала, какъ Джобсонъ, у котораго теперь развязался языкъ, весело болталъ и подсмѣивался надъ Томомъ Скирро. Хотя не стоитъ повторять этой юношеской болтовни, но обѣ молодыя дѣвушки были, повидимому, очарованы ею. Скирро могъ слышать ихъ смѣхъ и отгадывалъ, что смѣялись надъ нимъ. Онъ поэтому ускорилъ шаги и вскорѣ явился къ судьѣ Турнбилю, въ домѣ котораго уже собралась молодежь и гуляла отдѣльными группами по саду, подъ тѣнистыми деревьями. Въ молодыхъ провинціальныхъ городахъ правила свѣтскаго приличія не такъ строго наблюдаются, какъ въ старомъ свѣтѣ, и на вечерахъ, подобныхъ вечеру мистрисъ Турнбиль, молодежь исключительно находилась подъ ея надзоромъ, который былъ далеко не драконовскимъ. Эта почтенная особа была родомъ изъ Рочестера, въ штатѣ Нью-Йоркъ и постоянно говаривала:

-- Молодые люди должны свободно видѣться, и тогда менѣе будетъ скандаловъ. Вы слишкомъ ихъ отдаляете другъ отъ друга, не спуская съ нихъ глазъ, и невольно заставляете ихъ тайкомъ перемигиваться или даже назначать свиданія подъ покровомъ мрака. Мои родители держали меня такъ строго, что я могла видѣться съ своей первой любовью, только выйдя изъ окна своей комнаты, находившейся въ нижнемъ этажѣ. Наши свиданія были ночью, и я бѣгала по сырой землѣ въ туфляхъ. Ничего дурного отъ этого не произошло, но я схватила ревматизмъ на всю жизнь. Конечно, мы могли бы такъ же хорошо видѣться въ гостинной, передъ пылающимъ каминомъ. Онъ былъ крупный дуракъ, но мнѣ нравилось, когда кто-нибудь ухаживалъ за мною, и я едва не сдѣлалась женою этого тупого чулочника.

Мистрисъ Джобсонъ считала жену судьи немного вульгарной, но высоко цѣнила ея доброту и не могла забыть, что она однажды, во время болѣзни Маріанны, ухаживала за ней въ продолженіи двухъ сутокъ. Конечно, странные аргументы мистрисъ Турнбиль ее нисколько не убѣдили, но она слѣпо довѣряла Этель и Тадди, а потому и пускала ихъ всегда однихъ. Но это не помѣшало бы лэди Пилькинтонъ очень удивиться, еслибы до нея дошла вѣсть о подобномъ забвеніи ея другомъ основныхъ правилъ свѣтскаго приличія.

Первое, что бросилось въ глаза Тадди, когда онъ отворилъ калитку сада и пропустилъ впередъ молодыхъ дѣвушекъ, былъ Томъ Скирро, гулявшій съ Этель Джобсонъ, которую хозяйка дома отдала подъ его покровительство, послѣ долгаго тщетнаго ожиданія брата. Онъ вспыхнулъ и громко подозвалъ къ себѣ сестру. Она обернулась и, увидѣвъ своихъ подругъ, дочерей Латуша, поспѣшила къ нимъ. Онѣ поцѣловались, пока Скирро разсѣянно смотрѣлъ въ свою одноглазку, а Джобсонъ гордо не удостоивалъ его даже взглядомъ. Томъ былъ хладнокровнѣе Тадди. На щекахъ его не видно было румянца, и глаза его не блестѣли. Онъ снялъ шляпу и поклонился молодымъ дѣвушкамъ съ вызывающимъ спокойствіемъ.

-- Вы, я вижу, миссъ Латушъ, принялись изучать законы, замѣтилъ онъ, обращаясь къ Эмили.

Она покраснѣла и взглянула на Тадди, который, такъ же весь побагровѣвъ, отвѣчалъ, обращаясь къ Эмили и какъ бы не замѣчая присутствія Тома:

-- Я полагалъ, что вы и ваша сестра могутъ заниматься чѣмъ угодно, не подвергаясь дерзкимъ допросамъ.

-- Миссъ Джобсонъ, будемъ мы продолжать нашу прогулку? спросилъ хладнокровно Скирро у Этель.

Наступило мертвое молчаніе. Этель бросила смущенный взглядъ на брата, а ея подруги съ любопытствомъ смотрѣли на нее и на Тадди. Эмили, какъ знавшая свѣтъ болѣе другихъ, избрала странное, но, быть можетъ, самое вѣрное средство выйти изъ отого непріятнаго положенія. Она подошла къ Скирро и сказала:

-- Прежде чѣмъ гулять, проводите меня, мистеръ Скирро, къ хозяйкѣ дома, надо съ нею поздороваться.

И прежде, чѣмъ Тадди могъ прійти въ себя отъ изумленія, она удалилась подъ руку съ Томомъ. Сердце юноши болѣзненно сжалось. Поведеніе миссъ Эмили было скандально, неприлично и оскорбительно для него. Не пожертвовалъ ли онъ ей нѣсколькими часами работы? И это была его награда. Съ другой стороны, Томъ Скирро осмѣлился дерзко отбить у него дамъ. Въ сущности, вся эта исторія была очень старая и обыкновенная; миссъ Эмили играла въ умную, хотя опасную игру. Она хотѣла плѣнить сердце Тадеуса Джобсона, возбудивъ въ немъ ревность. Хотя это средство бываетъ часто опаснымъ, но оно представляетъ много занимательнаго и забавнаго, къ тому же оно часто удается съ очень молодыми неопытными людьми, какъ Тадди. Онъ шелъ по саду съ миссъ Серафиной и своей сестрой.

А Эмили?

Она питала страсть къ кокетству. Это было въ ней нетолько естественнымъ инстинктомъ, но плодомъ серьёзнаго изученія и предметомъ забавы. Она даже развила въ себѣ эту способность еще въ монастырѣ, гдѣ самый красивый изъ духовниковъ, лѣтъ сорока, приходилъ слушать ея игру на фортепіано и любоваться ея прелестными глазами. Конечно, стоило любоваться этими глубокими, блестящими, темно-золотисто-карими глазами, которые то метали молніи, то поражали своимъ нѣжнымъ, яснымъ взглядомъ. Когда миссъ Эмили открывала огонь изъ всѣхъ своихъ батарей, то становилась очень опасной, несмотря на то, что ее нельзя было назвать красавицей, и ей приносило величайшее удовольствіе видѣть вокругъ себя какъ можно болѣе обожателей; это талантъ не возвышенный, а очень обыкновенный и онъ доказываетъ только, что у молодой дѣвушки, обнаруживающей его, нѣтъ вовсе сердца.

Не успѣла Эмили поздороваться съ мистрисъ Турнбиль, какъ она бросила Скирро и глаза ея остановились на лицѣ Тадди, ясно выражавшемъ неудовольствіе. Онъ какъ бы этого не замѣтилъ и продолжалъ съ новымъ жаромъ разговоръ съ ея сестрою. Въ его душѣ произошла необыкновенная перемѣна. Жизнь теперь казалась ему чѣмъ-то совершенно инымъ.

Но въ эту минуту онъ прибѣгъ къ обычному средству слабаго противника -- къ кажущемуся равнодушію. Онъ изощрялъ все свое остроуміе въ пользу миссъ Серафины, которая играла вѣеромъ съ искуствомъ, перенятымъ въ Нью-Йоркѣ у одной дамы съ острова Кубы. По счастію, Джобсонъ не понималъ тайнаго языка вѣера. Но Серафина поглядывала саркастически на сестру, за которой очень старательно ухаживалъ Скирро. Эмили, въ свою очередь, повидимому, слушала съ удовольствіемъ его любезности.

Вскорѣ раздался звонокъ къ чаю, и четырнадцать или пятнадцать молодыхъ дѣвушекъ и юношей сошлись со всѣхъ сторонъ въ столовую. Джобсонъ очутился рядомъ съ миссъ Эмили, которая это устроила заранѣе. Тому Скирро оставалось только сѣсть подлѣ Этель Джобсонъ, за что онъ, Тадди, наградилъ его гордымъ, презрительнымъ взглядомъ.

Эмили въ одно мгновеніе сковала Джобсона по рукамъ и по ногамъ.

-- Ну, мистеръ Джобсонъ, какъ вы меня напугали, сказала она:-- я надѣюсь, что вы благодарите меня за прекращеніе вашей ссоры. Вы просто подрались бы съ Томомъ Скирро. Отчего вы такъ долго съ нимъ враждуете?

-- Извините, миссъ Латушъ, отвѣчалъ сухо Тадди:-- ненависть ко мнѣ Скирро началась уже давно и я думаю, что она теперь сильнѣе, чѣмъ когда либо. Я на него не обращаю никакого вниманія, я даже съ нимъ не знакомъ. Но съ вами, онъ кажется, очень близокъ. Я не зналъ, что онъ такъ хорошо принятъ въ домѣ вашего отца...

-- Погодите, сэръ. Вы знаете очень хорошо, что его не пускаютъ въ нашъ домъ.

-- Прикажете хлѣба съ масломъ?

-- Нѣтъ, благодарю васъ. Томъ Скирро, дайте мнѣ кусокъ, кэка.

Произнося эти слова, она саркастически взглянула прямо въ глаза Джобсона. Онъ былъ въ полной ея власти и невольно, помимо своей воли, разсмѣялся. Его умъ и чувства были воспріимчивы, какъ ртуть, и дьявольская ловкость Эмили сводила его съ ума.

-- Зачѣмъ вы называете его Томомъ? спросилъ онъ конфиденціально, нагибаясь къ самому ея уху.

-- Какъ же мнѣ его называть? отвѣчала Эмили:-- посмотрите на него, онъ просто медвѣдь; не правда ли, онъ очень походитъ на нашего слугу Майка, только тотъ лучше. Нѣтъ, я никакъ не могу называть его мистеромъ.

Эти слова наполнили блаженствомъ сердце Тадди. Онъ пустился въ веселый, оживленный разговоръ съ Эмили, которая отвѣчала ему очень умно и ловко. Она была увѣрена, что на этотъ разъ рыба клюнула и рѣшила позабавиться своей побѣдой.

Она въ этомъ успѣла.

Мы могли бы здѣсь пуститься въ длинныя разсужденія о вліяніи первой любви на человѣка, но лучше удержимся, такъ какъ всѣ признаки и симптомы этого стараго недуга описываются со всѣми самыми мелочными подробностями тѣми художниками и феями, которыя всѣ вмѣстѣ плодятъ романы на потѣху читателей со скоростью одного тома въ часъ въ теченіи года. Какъ бы то ни было, этотъ эпизодъ первой любви имѣлъ громадное вліяніе нетолько на будущность, но и на характеръ нашего героя. Мы на этомъ лишь и остановимся.

Въ сердцѣ Тадеуса Джобсона любовь вспыхнула вдругъ, какъ огонь на алтарѣ Весты, въ храмѣ, неоскверненномъ развратомъ, и гдѣ возвышенныя, чистыя идеи и благородныя стремленія не допускали никакихъ грубыхъ желаній. Это сѣмя любви запало не въ сердце, лишенное мысли, или въ натуру, исключительно чувственную. Нѣтъ, оно овладѣло душою; сердце и умъ одинаково воспылали поклоненіемъ предмету его страсти. Люди умные иногда любятъ горячо, но одними чувствами; ихъ умъ тутъ не причемъ. Не такъ было съ Тадеусомъ Джобсономъ.

Въ ту ночь, когда Эмили Латушъ изъ пустаго кокетства поймала его въ свои шелковыя сѣти, Тадди вернулся домой погруженный въ глубокую думу. Онъ танцовалъ съ нею и лихорадочно дрожавшей рукой обвивалъ ея талію. Ея длинные роскошные волосы щекотали его шею, ея головка склонялась къ нему на плечо. Когда же Скирро танцовалъ съ нею, Тадди ощущалъ всѣ муки ревности и бросалъ на нее взгляды, полные безмолвнаго укора, а она какъ будто сожалѣла о своемъ легкомысліи и выйдя съ нимъ потомъ на балконъ, нѣжно пожала ему руку. Наконецъ, по окончаніи вечера, онъ нашелъ не приличнымъ, чтобы дочери стряпчаго Латуша, его наставника, отправились однѣ домой или съ лакеемъ по опаснымъ улицамъ Корнваля и предложилъ ихъ проводить тѣмъ болѣе, что Скирро, очевидно, поджидалъ слушая послѣдовать за ними. Вмѣстѣ съ сестрою, Тадди довелъ ихъ домой, и на прощаніе почувствовалъ, что его руку тихонько сжали. Опьяненіе было полное. Онъ поспѣшилъ въ свою комнату, но не спать, а думать, мечтать, уноситься въ область радужной фантазіи.

-----

Ночи очаровательныхъ сновидѣній и поэтическаго бреда, дни лихорадочнаго волненія, часы блаженные, но даромъ потерянные, безумна возбужденіе надеждъ, сомнѣній, разочарованій и побѣдъ! Все это такая старая сказка, что не стоитъ и сказывать ее.

V.

Nescius aurae fallacis!

Конечно, Маріанна Джобсонъ вскорѣ узнала о томъ, что случилось съ ея сыномъ. Еслибы онъ и не сталъ вдругъ обращать особое вниманіе на свой туалетъ, находить удовольствіе въ тѣхъ свѣтскихъ удовольствіяхъ, которыя могло представить Корнвальское общество, и цѣлые дни проводить въ катаньи на конькахъ или на лодкѣ, съ дѣвицами Латушъ, то его отсутствіе на чтеніяхъ Роджера, постоянная разсѣянность и замѣна прежняго серьёзнаго разговора легкомысленною веселостью открыли бы тайну его сердца любящей матери. Она была очень встревожена этой исторіей, такъ какъ не видѣла въ Эмили Латушъ тѣхъ достоинствъ, которыя вдругъ оказались въ ней по мнѣнію Тадди. Докторъ Джобсонъ также не пришелъ въ восторгъ отъ извѣстія о любви своего сына. Онъ считалъ дочерей Латуша довольно привлекательными дѣвушками, но слишкомъ молодыми и легкомысленными, и готовилъ въ своемъ умѣ для Тадди совершенно иную будущность. Однако, оба, отецъ и мать, рѣшили не вмѣшиваться, и юный Джобсонъ предался всецѣло своей любви. Придерживаясь во всемъ правила идти прямо къ цѣли, онъ даже объяснился въ своей любви, но Эмили, очень довольная этой побѣдой, не желала такъ рано стѣснять свою свободу и, оставляя Тадди своимъ кавалеромъ, она объяснила, что вопросъ о бракѣ необходимо на время отложить. Не имѣя вовсе сердца и уже отчасти нравственно испорченная знаніемъ свѣта, она не могла не цѣнить красоты и достоинствъ Тадди, но его серьёзный характеръ пугалъ ее и нисколько не подходилъ къ ея легкомысленной и падкой на интриги натуры. Она, повидимому, приходила въ восторгъ отъ стиховъ, которые онъ писалъ съ классическимъ изяществомъ, и принимала съ напускнымъ удовольствіемъ приносимыя имъ книги, но какъ только онъ уходилъ, то она бросала и то, и другое, замѣчая презрительно сестрѣ:

-- Какой онъ дуракъ, несмотря на весь свой умъ!

И, дѣйствительно, надо сознаться, что умный четовѣкъ, подобный Тадди, съ энергическими способностями и краснорѣчивымъ перомъ, долженъ быть очень несноснымъ, если вздумаетъ ухаживать за обыкновенной, дюжинной молодой дѣвушкой.

Напротивъ, Скирро, несмотря на свое уродство и вульгарность, привлекалъ Эмили къ себѣ. По ея мнѣнію, у него былъ огонь, и онъ никогда не разыгрывалъ дурака. Конечно, Скирро вскорѣ замѣтилъ ея расположеніе и воспользовался своимъ преимуществомъ. Эмили, ради одной забавы и безъ всякаго дурного намѣренія, мѣнялась съ нимъ billet -doux и назначала ему rendez-vous. Странно сказать, что только на французскомъ языкѣ можно выразить тонко и деликатно то, что дѣлается, впрочемъ, не только въ одной Франціи, но всюду. Такимъ образомъ, мѣсяцъ шелъ за мѣсяцемъ, и Эмили ловко играла свою двойную роль, возбуждая негодованіе миссъ Серафины, которая была моложе, свѣжѣе и искреннѣе сестры, да, кромѣ того, пламенно влюбилась въ Тадди.

Наступилъ іюнь, и нашъ герой все вздыхалъ, какъ кузнечный горнъ. Онъ отдавалъ этой любви все свое существо; она переполняла его сердце и умъ. Онъ выливалъ свою душу въ стихахъ и краснорѣчивыхъ письмахъ, въ которыхъ изощрялъ всѣ свои литературныя знанія и природныя способности, чтобы сдѣлать свое поклоненіе достойнымъ его предмета. На этихъ письмахъ, пламенныхъ и сжатыхъ, дышавшихъ силой и нѣжностью, онъ образовалъ свой стиль, уже навсегда сдѣлавшійся его особенностью и столько же отличавшійся энергіей, сколько блиставшій изящной классической формой. Миссъ Латушъ не была въ состояніи оцѣнить всего этого, но съ успѣхомъ притворялась, что оно приводитъ ее въ восторгъ. Эта способность ослѣплять ложнымъ сочувствіемъ ко всему художественному, интелектуальному и возвышенному составляетъ роковую силу невѣжественныхъ женщинъ, ловящихъ въ свои сѣти геніальныхъ людей.

Однажды въ прекрасное іюньское утро, теплое, благоуханное располагавшее къ истомѣ, но дышавшее въ то же время жизнью, на широкой верандѣ въ домѣ мистера Латуша послышались поспѣшные шаги. На одномъ изъ оконъ гостинной, выходившихъ на веранду, вдругъ приподнялась венеціанская стора и изъ подъ ея складокъ показалась курчавая головка, съ веселыми улыбающими глазами, кораловыми губками и жемчужными зубками.

Лицо Тадди Джобсона, очень поблѣднѣвшее въ послѣднее время, засіяло отъ удовольствія и онъ едва удержался, чтобы не схватить обѣими руками кокетливо вызывающую головку и не покрыть ее поцѣлуями. Въ бѣломъ полотнянномъ сьютѣ, въ соломенной шляпѣ на головѣ и съ внезапно появившемся румянцемъ на щекахъ, Тадди показался смешливой молодой дѣвушкѣ очень красивымъ.

-- Здравствуйте, мистеръ Джобсонъ, сказала она.

Онъ бросился къ прелестному видѣнію, но оно исчезло въ ту же минуту и онъ схватилъ руками венеціанскую стору. Приподнявъ ее, онъ вошелъ въ комнату, гдѣ царила нѣжная прохлада.

Эмили уже успѣла занять свое прежнее мѣсто за низенькимъ столикомъ, на которомъ лежала, какая-то работа. Она была дѣйствительно очаровательна въ своемъ бѣломъ кисейномъ платьѣ, прекрасно обрисовавшемъ ея граціозную фигуру. Серафина, всегда одѣвавшаяся одинаково съ сестрою, сидѣла за другимъ столикомъ въ противоположномъ концѣ комнаты. Мистриссъ Латушъ была занята хозяйствомъ и Джобсонъ могъ на свободѣ покланяться своей богинѣ.

Послѣ шуточнаго упрека за слишкомъ формальное привѣтствіе, Тадеусъ вынулъ изъ кармана листокъ почтовой бумаги.

-- Какъ, еще стихи! воскликнула Эмили, лукаво посматривая на него и ловко удерживаясь отъ желанія зѣвнуть: -- ваше послѣднее стихотвореніе "Любовь -- живой шалунъ" мнѣ очень понравилось. Его можно бы переложить на музыку.

-- Это переводъ...

-- Изъ Беранже?

-- Нѣтъ, изъ лучшаго и болѣе древняго поэта -- изъ Горація.

-- О я его не знаю. У него вѣрно все говорится о нимфахъ, сатирахъ, венерахъ и т. д. Вѣдь онъ былъ язычникъ.

-- Да, но вполнѣ свѣтскій человѣкъ, воскликнулъ Джобсонъ съ жаромъ.

-- А! произнесла Эмили, и, опустивъ глаза на работу, чтобы не встрѣтить взгляда сестры, прибавила:-- я не люблю свѣтскихъ людей. Я цѣню только умъ, искренность, простоту...

-- Ну, понесла вздоръ! замѣтила Серафина, дѣлая гримасу сестрѣ за спиною Джобсона.

Тадди улыбнулся и взглянулъ на Серафину. Она вѣчно шутила и обдавала холодомъ его лирическій пылъ въ разговорахъ съ Эмили.

-- Прочесть вамъ стихи? спросилъ онъ, незная чѣмъ прервать неловкое молчаніе, наступившее послѣ выходки Серафины.

-- О, пожалуйста. Это вѣрный переводъ?

-- Да, я надѣюсь, хотя, конечно, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ я долженъ былъ немного отступить отъ подлинника. Эта ода, а какъ вы знаете, оды -- pons asinorum переводчиковъ.

-- О! вы поэтому и перешли черезъ этотъ мостъ?

-- Да, отвѣчалъ Тадди:-- а теперь мы вмѣстѣ перейдемъ черезъ него. Гм! гм! Ода, начинающаяся словами:

Quis multa gracilis te puer in rosa.

и переведенная Тадеусомъ Джобсономъ, сквайромъ, бакалавромъ и поэтомъ Корнваля въ Верхней Канадѣ.

И онъ началъ торжественно читать свои стихи.

-- Мильтонъ переводилъ эту оду, сказалъ онъ, окончивъ чтеніе и передавая Эмили листокъ почтовой бумаги, на которомъ были тщательно написаны стихи: -- и хотя его переводъ очень изящный, но немного дубоватъ.

Эмили не обратила вниманія на эти слова; снова пробѣжавъ глазами поднесенное ей стихотвореніе она бросила странный взглядъ на Тадди, смотрѣвшаго на нее съ восторженной любовью.

-- Какъ смѣшно, что вы принесли мнѣ эти стихи, Тадди, сказала она и въ головѣ ея слышались сомнѣніе и рѣзкая нота, не проскользнувшая мимо ушей влюбленнаго юноши.

-- Отчего? Въ оригиналѣ это прекрасная ода и чрезвычайно трудная для перевода. Нѣкоторые изъ нашихъ лучшихъ поэтовъ переводили ее и потерпѣли фіаско. Поэтому, я думалъ, что вамъ будетъ интересно увидѣть, насколько я успѣлъ въ этомъ трудномъ дѣлѣ.

-- Въ этомъ стихотвореніи говорится о невѣрной женщинѣ? спросила Серафина.

-- Да.

-- И поэтъ бросаетъ ее дуракамъ, которые согласны, чтобы она ихъ обманывала?

-- Да.

Эмили гнѣвно взглянула на Серафину.

-- Вы написали бы такіе стихи, еслибы васъ обманула какая-нибудь женщина? продолжала Серафина, наслаждаясь смущеніемъ сестры.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Тадди:-- я написалъ бы огнемъ и раскаленнымъ желѣзомъ. Горацій былъ слишкомъ холоденъ и циниченъ. Въ сущности онъ, конечно, не любилъ этой женщины.

-- Развѣ вы не могли, Тадди, ничего выбрать повеселѣе для перевода? сказала Эмили, выведенная изъ себя вмѣшательствомъ сестры:-- предметъ этой оды не привлекательный и не лестный для прекраснаго пола.

-- Конечно, это цинизмъ, но за то хорошо перевести ее; это -- tour force. Какъ вамъ нравятся стихи, они, кажется, гладки?

-- Ахъ, да я и забыла васъ поздравить съ такимъ замѣчательнымъ успѣхомъ. Ваши стихи просто прелесть. Но вы не думаете, что всѣ мы, женщины, такія?

И, нагнувъ головку, она кокетливо дѣлала ему глазки.

Серафина встала и вышла изъ комнаты.

-- О, нѣтъ, я не обращалъ вниманія на мысль поэта, она ложная, но форма оды превосходна. Прочтите ее еще разъ и мы потомъ поговоримъ съ вами. А что мы будемъ дѣлать сегодня? Я думалъ покататься на лодкѣ вокругъ Корнвальскаго острова. Погода великолѣпная.

Эмили покачала головой.

-- Я боюсь, что сегодня мнѣ нельзя будетъ кататься съ вами. Я обязана дѣлать визиты съ мамой. Вы должны мнѣ сегодня дать отпускъ, Тадди. А вечеромъ приходите. Мы будемъ дома. Вы, можетъ быть, принесете мнѣ еще какое-нибудь невѣдомое сокровище.

Облако, омрачившее было на минуту лицо Джобсона, разсѣялось при послѣднихъ словахъ Эмили. Они оба засмѣялись и черезъ нѣсколько минутъ послѣ шутливаго, но нѣжнаго прощанія съ своей богиней, Тадди вернулся въ контору стряпчаго Латуша, чтобы снова приняться за Блэкстона. Онъ уже такъ давно сидѣлъ на комментаріяхъ, что Латушъ полагалъ покончить съ ними и приняться за Фирла и Стивена.

Въ этотъ день была суббота и Роджеръ, пользуясь свободнымъ временемъ, пришелъ завтракать къ мистрисъ Джобсонъ. Узнавъ, что Тадди никуда не отправляется днемъ, онъ предложилъ ему прогулку пѣшкомъ въ Мильрощъ, гдѣ могучая рѣка прокладывала себѣ дорогу, лѣнясь и бурля черезъ тысячи подводныхъ узловъ.

Въ послѣднее время Роджеръ очень много думалъ о Тадеусѣ Джобсонѣ. До него, конечно, достигли слухи черезъ жену объ ухаживаніи Тадди за миссъ Эмили Латушъ. Пламенная любовь юноши и легкомысленное кокетство молодой дѣвушки обсуждались не разъ Роджеромъ и его женою, которая, хотя и гораздо старше Эмили, знала ее въ монастырѣ и потомъ была очень дружна съ нею въ Корнвалѣ. Мнѣніе Амеліи Роджеръ объ Эмили Латушъ очень тревожило учителя. Онъ слишкомъ былъ наивенъ въ дѣлѣ любви и кокетства, и потому не понималъ всего, что говорила ему жена, но все-таки чувствовалъ, что Тадди попалъ въ сѣти безсердечной кокетки. Въ сердцѣ его воскресла память объ его собственной страсти къ Сисели, но онъ не могъ не сознаться, что Сисели была гораздо достойнѣе любви, чѣмъ та, которая плѣнила Тадди. Однако, онъ ничего не сказалъ о своемъ безпокойствѣ мистеру и мистрисъ Джобсонъ, считая себя не въ правѣ вмѣшиваться въ чужія дѣла, особливо въ виду того, что когда онъ замѣчалъ объ отсутствіи Тадди на ихъ чтеніяхъ, то Маріанна спѣшила замять разговоръ.

Погода была прекрасная, тихая, когда наши друзья отправились на прогулку. На лазуревомъ небѣ не видно было ни одного облачка, а легкій вѣтерокъ едва колыхалъ свѣжіе листья деревьевъ и колосья пшеницы. Роджеръ и Тадди чувствовали, что въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ произошла какая-то перемѣна. Они въ послѣднее время рѣдко видѣлись и не были другъ съ другомъ такъ искренни, какъ прежде. Однако, Роджеръ не задавалъ Тадди никакихъ вопросовъ, а повелъ разговоръ о вопросахъ общихъ, особливо о предстоящихъ выборахъ, въ которыхъ молодой Джобсонъ начиналъ принимать живой интересъ. Мало по малу, достигнувъ пороговъ и прислушиваясь къ музыкальному грохоту, сдержанность Джобсона исчезла и онъ конфиденціально замѣтилъ:

-- Знаете что, Роджеръ, мои взгляды на жизнь пастора измѣнились.

-- Какъ вамъ извѣстно, Джобсонъ, я въ послѣднее время не пользовался вашимъ обществомъ. Вы, можетъ быть, совѣтовались съ другимъ оракуломъ -- съ Пиѳіей?

Джобсонъ покраснѣлъ.

-- Вы, вѣроятно, знаете, или, по крайней мѣрѣ, слыхали, что я интересуюсь одной особой. Но тутъ нѣтъ ничего дурного...

-- Ничего въ самомъ фактѣ.

-- Я совсѣмъ не понимаю вашихъ словъ, замѣтилъ Тадди, взглянувъ почти гнѣвно на Роджера.

-- Я хочу сказать, что сама по себѣ любовь очень полезна для молодого человѣка, если она искренная и чистая, а предметъ ея вполнѣ достойный.

-- Ну, я знаю, что моя любовь искренна и чиста, а предметъ ея болѣе, чѣмъ достойный.

-- Гм!

Тадди видимо былъ недоволенъ тономъ своего прежняго учителя.

-- Семья Латушей очень почтенная и благороднаго происхожденія.

-- Къ чорту благородное происхожденіе!

-- Хорошо вамъ это говорить, Роджеръ, но...

-- Но говорить это Тадди Джобсону, родители котораго имѣютъ славныхъ предковъ, большая дерзость, не такъ ли?

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Тадди, смотря прямо въ глаза Роджеру:-- я никогда не хотѣлъ васъ оскорбить.

-- А вы думаете, что ваши слова могли бы меня оскорбить, Джобсонъ? сказалъ Роджеръ съ спокойной улыбкой: -- такъ называемое благородное происхожденіе и родственныя связи имѣютъ своего рода цѣну и составляютъ преимущество при вступленіи молодого человѣка въ жизнь, какъ деньги и земля. Но въ дѣлѣ любви это обстоятельство не имѣетъ никакого значенія и, конечно, ваша любовь не основана на подобныхъ соображеніяхъ, другъ мой.

-- Еще бы! воскликнулъ Джобсонъ съ энтузіазмомъ:-- она достойна любви мыслящаго человѣка. Многіе въ этомъ отношеніи къ ней несправедливы. Надо знать ее близко, чтобъ открыть въ ней очень развитой умъ и тонкое сочувствіе ко всему прекрасному.

-- Гм!

-- Напримѣръ, я сегодня снесъ ей переводъ пятой оды Горація...

-- А! Странный выборъ для влюбленнаго. И вы перевели:

"Qui semper vacuam, semper amabilem

Sperat, nescius aurae

Fallacis...

-- Конечно, и ей понравились эти стихи, какъ остроумный цинизмъ. Я полагаю, что женщины цѣнятъ цинизмъ еще болѣе мужчинъ.

-- Вотъ какъ! стало быть, она литературная дама?

-- Нѣтъ, я не это хотѣлъ сказать, но она умѣетъ оцѣнитъ все, что прекрасно.

-- Хорошо, но прежде всего надо знать, цѣнитъ ли она васъ, чтобъ вы не бросали свою любовь на вѣтеръ, замѣтилъ Роджеръ и мрачное облако отуманило его чело.

Во время этого разговора они медленно шли по берегу. Между ними и Корнвальскимъ островомъ тихо катила рѣка свои сверкающія золотомъ воды. Перескочивъ черезъ изгородь, они вошли въ плантацію кленовъ съ ихъ свѣтлой блестящей листвой. Вдругъ Тадди схватился за одно дерево и задрожалъ какъ въ лихорадкѣ. Лицо его поблѣднѣло и глаза пристально смотрѣли на что-то. Роджеръ быстро взглянулъ по тому же направленію. Въ пятидесяти шагахъ отъ нихъ, подъ тѣнью клена, и не позрѣвая, что на нихъ смотрятъ, стояли Эмили Латушъ и Томъ Скирро. Одной рукой, онъ обвивалъ ея талію, а ея головка покоилась на его плечѣ...

Сердце Роджера сжалось отъ состраданія. Больно было смотрѣть на Тадди. Но черезъ минуту лицо его измѣнилось; оно вспыхнуло гнѣвомъ. Онъ бросился впередъ, но Роджеръ схватилъ его за плечи обѣими руками и шепотомъ произнесъ:

-- Нѣтъ, Джобсонъ, будьте человѣкомъ, сдержите себя! ради Бога, не повторяйте моего безумія. Пойдемте отсюда. Вы не имѣете права мѣшать подобной сценѣ.

И онъ насильно повернулъ его и повелъ по берегу. Тадди повиновался. Онъ несказанно страдалъ. Лицо его было блѣдно, холодный потъ выступилъ на лбу, зубы скрежетали. Пройдя нѣсколько шаговъ, Роджеръ остановился и посадилъ Тадди на траву, а самъ сбѣгалъ за водой. Онъ страдалъ не менѣе своего прежняго ученика. Онъ не зналъ, что сказать. Тадди молчалъ, закрывъ лицо руками. Роджеръ отошелъ немного отъ него и сталъ ходить взадъ и впередъ въ лихорадочномъ волненіи.

-- О молодость, молодость! думалъ онъ, тяжело вздыхая: -- чего бы я не далъ, чтобы избавить тебя отъ этого удара. Но это принесетъ тебѣ пользу.

Только въ сумерки и то съ большимъ трудомъ, Роджеръ привелъ домой своего юнаго друга. Ночью у него открылась сильнѣйшая горячка.

VI.

Въ Лондонѣ.

Въ небольшой, но хорошо меблированной комнатѣ въ третьемъ этажѣ Эльмъ-Корта, въ Темплѣ, сидѣли три фигуры: двое мужчинъ и одна женщина. Потолокъ этой комнаты былъ низкій, украшенный, во вкусѣ Тюдоровъ, рѣзьбой изъ темнаго дуба съ небольшими золочеными гербами. На полу лежалъ богатый турецкій коверъ; по стѣнамъ стояли красивые шкапы съ книгами въ хорошихъ переплетахъ; въ углахъ красовались статуи Венеры Милосской, бюсты Гомера и Бентама, о которомъ сходила въ то время съ ума англійская молодежь, а въ томъ числѣ Тадеусъ Джобсонъ. Дверь изнутри была обита краснымъ сукномъ съ мѣдными кнопками. Цвѣтныя стекла на окнѣ, выходившемъ во дворъ, скрывали мрачный видъ старинныхъ кирпичныхъ стѣнъ и освѣщали комнату нѣжнымъ, томнымъ свѣтомъ. Другія окна выходили на переулокъ и изъ нихъ видѣнъ былъ старинный фонтанъ Лэма, еще тогда не испорченнаго злодѣйской рукой современныхъ реставраторовъ. Снаружи оконъ, въ ящикахъ, росли цвѣты и плющъ, за которыми, очевидно, ухаживала женщина, сидѣвшая у камина, защищая отъ огня свое лицо, окаймленное каштановымъ кудрями, шелковымъ вышитымъ вѣеромъ, съ ручкой изъ чернаго дерева. Съ нею разговаривали двое мужчинъ; одинъ изъ нихъ съ удовольствіемъ грѣлся передъ пылавшими угольями, а другой скрывался за маленькимъ экраномъ.

Первый изъ нихъ былъ высокаго роста и видный, хотя далеко не красивый человѣкъ, съ загорѣлымъ отъ солнца и воздуха лицомъ, съ сѣдой головой, славными сѣрыми глазами и громадными, воинственными усами. Носъ у него былъ большой, римскій, хотя не совсѣмъ правильный; на одной щекѣ у него виднѣлся большой шрамъ, который нисколько не нарушалъ общаго впечатлѣнія его мужественнаго лица. На взглядъ ему было лѣтъ шестьдесятъ. Онъ сидѣлъ въ креслѣ, выставивъ впередъ свою могучую грудь и вытянувъ свои длинныя ноги.

-- Да, говорилъ онъ глубокимъ, мягкимъ голосомъ:-- я оставилъ ихъ всѣхъ въ самомъ цвѣтущемъ состояніи. Берта, ты не узнала бы Артура. Онъ совсѣмъ сѣдой, но все еще бодрый, энергичный. Онъ произнесъ прекрасную рѣчь по поводу соединенія между этими двумя зловредными провинціями, Верхней и Нижней Канадами; объ этой рѣчи мнѣ говорилъ съ большой похвалой мой старый товарищъ Кобурнъ, теперешній губернаторъ, хотя Артуръ въ оппозиціи. Тамъ идетъ какая-то проклятая сумятица... все толкуютъ о "семейномъ союзѣ"... ужь вѣрно въ дѣло вмѣшались пасторы и женщины... Тадди, вѣроятно, это понимаетъ...

-- Да, сэръ, отвѣчалъ Тадеусъ Джобсонъ съ жаромъ: -- и я могу вамъ все объяснить...

-- Ну, нѣтъ, ты мнѣ этого не объяснишь, перебилъ его старикъ, который былъ ни кто иной, какъ генералъ сэръ Гарри Джобсонъ, только-что вернувшійся съ давно задуманной, но только-что совершенной поѣздки въ Канаду къ брату:-- я слишкомъ много слышалъ объ этомъ въ Канадѣ и не желаю, чтобъ мнѣ надоѣдали тѣмъ же здѣсь. Вы, молодые адвокаты, готовы болтать безъ умолка о чемъ угодно, хотя старый Бобъ Манистонъ въ Мадрасѣ говорилъ всегда: "Не говори никогда ни слова дешевле, чѣмъ за гинею" -- и это было бы золотое правило для адвокатовъ.

Джобсонъ улыбнулся.

-- Благодарю васъ, дядя Гарри, я занесу это замѣчаніе въ мою памятную книжку. Ну, а что дѣлаетъ Этель?

-- О, она чистый ангелъ, съ голубыми глазами и свѣтлыми кудрями; она такая живая, впечатлительная и -- что рѣдкость въ женщинахъ -- благоразумная.

-- А мистеръ Роджеръ?

-- Сѣдой учитель? О, это единственный человѣкъ, котораго я видѣлъ въ Канадѣ, за исключеніемъ моего брата. Славный, смѣлый, мужественный человѣкъ, которому слѣдовало пойти въ военную службу, а не набираться какого-то диссентерскаго богословія. Но все-таки онъ честный, хорошій человѣкъ и ужасно любитъ тебя. Онъ читаетъ все, что ты печатаешь, чѣмъ я не могу похвастаться, и предсказываетъ тебѣ блестящій успѣхъ.

Тадеусъ покраснѣлъ отъ удовольствія.

-- Ну, сэръ, вопросъ теперь въ томъ, дѣйствительно ли ты оправдаешь то высокое мнѣніе, которое довольно нелѣпо всѣ составили о тебѣ? Что ты скажешь объ этомъ, Берта?

-- Я? промолвила миссъ Джобсонъ, смѣясь и выказывая цѣлый рядъ блестящихъ бѣлыхъ зубовъ:-- мое мнѣніе стоитъ немногаго, но я буду горько разочарована, если Тадди не достигнетъ высшей славы.

-- Гм! Женщины всегда хорошаго мнѣнія о молодыхъ людяхъ. Ну, сэръ, ваши мозги, кажется, слишкомъ много работаютъ. Еслибъ я такъ занимался, то изъ меня ничего не вышло бы хорошаго. Я не люблю все это писаніе въ журналахъ и газетахъ, изданіе памфлетовъ и т. д. Со мною пріѣхалъ изъ Америки очень сметливый и умный человѣкъ. Онъ мнѣ часто говорилъ: "Адвокатъ долженъ держаться закона, а не бросаться въ литературу и политику. Литературные адвокаты не имѣютъ силы въ своемъ краснорѣчіи, а политическіе адвокаты не занимаются своимъ дѣломъ). Онъ совершенно правъ. Да, онъ говорилъ, что зналъ тебя въ Корнвалѣ, но потомъ онъ занимался адвокатурой въ Нью-Йоркѣ. Онъ говоритъ ужаснымъ ирландскимъ акцентомъ, зато жена его очень пріятная и бойкая особа. Его зовутъ Скирро.

Тадеусъ поблѣднѣлъ, потомъ покраснѣлъ. Берта вздрогнула и съ безпокойствомъ взглянула на него. Онъ поборолъ свое волненіе и воскликнулъ:

-- Скирро? Зачѣмъ онъ сюда пріѣхалъ?

-- О! Я думаю затѣмъ же, зачѣмъ и ты: чтобъ сдѣлать себѣ карьеру. Его жена не любитъ Америки и хочетъ пожить въ Англіи. Ее зовутъ, кажется, Эмили, и, если я не ошибаюсь, она родомъ изъ вашего Корнваля. Ты, можетъ быть, ее знаешь?

Произнося эти слова, старый генералъ не замѣчалъ, какой пыткѣ онъ подвергалъ Тадди, у котораго на лбу выступилъ холодный потъ. Онъ думалъ, что все это давно забыто и вычеркнуто изъ его сердца и жизни, но извѣстіе, что Скирро женился на Эмили Латушъ и что, быть можетъ, онъ снова встрѣтится съ ними на новомъ своемъ поприщѣ, мгновенно воскресило въ немъ горькія воспоминанія. Только сдѣлавъ неимовѣрныя усилія, онъ могъ себя сдержать.

-- Я знаю ихъ обоихъ, сэръ, сказалъ онъ небрежно: -- но я съ ними не въ дружескихъ отношеніяхъ и полагаю, что мистеръ Скирро не имѣлъ никакого права высказывать свое мнѣніе обо мнѣ.

-- Онъ, можетъ быть, не много дерзокъ, но въ его славахъ есть доля правды. Законъ выше литературы, а у тебя, кажется, обратно. Когда ты будешь адвокатомъ?

-- Въ ноябрѣ, отвѣчалъ Джобсонъ:-- кажется, въ четыре года я успѣлъ приготовиться.

-- Хорошо, въ тотъ день, какъ ты получишь дипломъ, приходи ко мнѣ; для тебя будетъ готова тысяча фунтовъ.

Берта вскочила и схватила за руку старика. Тадди сдѣлалъ тоже.

-- Нѣтъ, нѣтъ, я терпѣть не могу благодарностей. Но ты, Берта, можешь меня разъ поцѣловать.

-- Какой ты добрый, Голъ! воскликнула Берта: -- ну, а ты, Тадди, что ты сдѣлаешь съ этими деньгами?

-- Пойду въ кандидаты на парламентскихъ выборахъ, отвѣчалъ нашъ герой.

-- Что! произнесъ старикъ:-- я беру слово назадъ. Я не стану поощрять такое безуміе. Въ твои годы, только что выйдя въ адвокаты, являться кандидатомъ на парламентскихъ выборахъ. Да ты острамишь меня и мои деньги.

-- Хорошо, дядя Голъ, такъ оставьте деньги у себя. Мнѣ ихъ не надо. Но если вы мнѣ ихъ дадите, то ужь позвольте мнѣ сдѣлать съ ними все, что мнѣ угодно. Вы знаете, дядя Голъ, онѣ мнѣ придали бы много силы.

-- Нѣтъ, сэръ, я въ нѣкоторомъ отношеніи отвѣчаю за васъ; твой отецъ поручилъ тебя мнѣ и я не дамъ тебѣ средствъ разыграть роль дурака. Попавъ въ парламентъ, ты не будешь имѣть ни одного дѣла. Кліенты не любятъ литературныхъ и политическихъ стряпчихъ. А я нисколько не удивился бы, еслибъ тебя выбрали при теперешнемъ положеніи страны и при твоихъ нелѣпыхъ радикальныхъ мнѣніяхъ. Говорятъ, что ты стоишь за еще большій демократическій цензъ, чѣмъ ввелъ биль о реформѣ, что ты хуже лорда Дургама, котораго слѣдовало бы повѣсить за измѣну своей кастѣ, хотя, впрочемъ, его пэрство не очень старинное. Я убѣжденъ, что ты допустилъ бы въ парламентъ евреевъ, индусовъ, пожалуй, и паріевъ.

-- Нѣтъ, сэръ, я тори и мои деньги не проведутъ вига въ парламентъ.

-- Твой отецъ такъ же подпалъ подъ вліяніе этихъ зловредныхъ идей. Сколько разъ мы съ нимъ ссорились.

-- Но ты все же дашь ему тысячу фунтовъ? воскликнула Берта.

-- Нѣтъ, ни гроша, если онъ не перемѣнитъ своего безумнаго намѣренія. Меня очень удивляетъ, Берта, что въ твои годы ты поощряешь такое сумасшествіе.

Берта засмѣялась и покраснѣла. Тадди также захохоталъ.

-- Года Берты! Да она вѣчно юная!

-- Это лордъ Сволотэль подбиваетъ его идти въ парламентъ, замѣтила Берта.

-- Лордъ Сволотэль? Помощникъ министра колоній? Вы его знаете?

-- Да, онъ иногда приходитъ сюда, отвѣчала Берта, снова покраснѣвъ, потому что старикъ пристально смотрѣлъ на нее: -- онъ говоритъ, что въ палатѣ нуждаются въ такомъ человѣкѣ, какъ Тадди, который можетъ говорить и писать. Онъ предлагаетъ найти ему избирательный округъ, но, конечно, ничего нельзя сдѣлать безъ денегъ.

-- Слава Богу, и ему не имѣть этихъ денегъ. Я зналъ дядю лорда Сволотэля, Альфреда Лисана, въ Индіи. Онъ служилъ въ девятомъ бенгальскомъ полку. Они всѣ реформаторы до мозга костей, но хорошіе люди. Какъ ты познакомился, Тадди, съ лордомъ Сволотэлемъ?

-- Онъ готовился здѣсь въ адвокаты, когда я впервые поступилъ сюда; мы иногда встрѣчались и я ему понравился. (Тутъ Тадди почти незамѣтно взглянулъ на свою тетку). Вотъ уже два года, какъ мы съ нимъ очень близко сошлись и онъ часто бываетъ у насъ. Какъ вамъ извѣстно, онъ только недавно поступилъ въ министерство.

-- Ему не болѣе тридцати лѣтъ, не такъ ли? замѣтилъ генералъ, поглядывая на Берту, которая, полулежа въ креслѣ, казалась совершенно юной красавицей.

-- Да, около этого. Онъ считается восходящей звѣздой его партіи. Я часто помогаю ему готовить рѣчи по вопросамъ о колоніяхъ.

-- Гм! во всякомъ случаѣ, онъ не можетъ ухаживать за тобою, Берта, ты годишься ему въ матери, сказалъ генералъ съ солдатской прямотой: -- вѣроятно, онъ ходитъ сюда но дружбѣ къ тебѣ. Ну, ужь если тебѣ суждено быть вигомъ... такъ поддерживай дружбу съ нимъ. Это вліятельный человѣкъ.

-- Хорошо, произнесла Берта, улыбаясь и, вставъ, подошла къ брату: -- ты дашь Тадди тысячу фунтовъ, а онъ не употребитъ изъ нихъ ни пенса на свои выборы. Это рѣшено.

-- Идетъ, я согласенъ, но уже половина седьмаго, воскликнулъ генералъ, вскакивая съ кресла:-- а Готери обѣдаетъ сомною въ клубѣ въ 7 часовъ. Мнѣ пора. Да, да, Тадди, ты получишь тысячу фунтовъ и когда покажешь въ адвакатурѣ, на что ты способенъ, то мы поговоримъ о парламентѣ. Но помни, на меня не разсчитывай. Это королевство приходитъ въ упадокъ отъ вашего брата, реформатора и революціонера, и, конечно, я не стану помогать вамъ губить бѣдную страну. Ну, прощайте, Христосъ съ вами!

По уходѣ генерала, Берта спустила занавѣси, зажгла лампу и подошла къ Тадди, который остался у камина, погруженный въ глубокую думу. Она положила ему на плечо свои маленькія ручки и сказала нѣжнымъ, тихимъ голосомъ:

-- Ты не долженъ думать о нихъ Тадди. Это все прошло и, слава Богу, забыто.

-- Да, да, прошедшее... Слава Богу... какъ ты говоришь похоронено... но не будущее. Меня поразило извѣстіе и вѣдь, право, удивительно, что такіе гордые люди, какъ мистеръ и мистрисъ Латушъ отдали свою дочь негодяю...

-- Не бранись, Тадди. Онъ можетъ быть не такой дурной человѣкъ, какъ ты думаешь.

-- Онъ еще хуже. Надо быть совершеннымъ мерзавцемъ, чтобъ воспользоваться случаемъ и наговорить дядѣ Голу противъ меня. У этого негодяя нѣтъ никакихъ убѣжденій и онъ только нарочно наболталъ старику, чтобы повредить мнѣ. Кромѣ того, онъ, вѣрно, вывѣдалъ у него о нашихъ семейныхъ дѣлахъ многое, чего ему не слѣдуетъ знать.

-- Ну, Тадди, честнаго человѣка охраняетъ непреодолимая броня. Этотъ несчастный не можетъ сдѣлать тебѣ ничего дурного и не думай болѣе о немъ. Это лучше всего.

Охотно послѣдовалъ бы Тадди совѣту Берты, но онъ имѣлъ какое-то безпокойное предчувствіе, что прибытіе въ Лондонъ Скирро и Эмили угрожало опасностью его счастью и спокойствію.

Онъ старался успокоить себя мудрыми словами: "довлѣетъ дневи злоба его", но его пытливый умъ неизбѣжно отвѣчалъ, что часто день не довлѣетъ злобѣ его.

VII.

Vis major contra vires minores.

По внѣшнему виду, Джобсонъ очень возмужалъ со времени его прибытія въ Англію, спустя нѣсколько мѣсяцевъ, послѣ грустной развязки его первой любви. Только четыре человѣка его отецъ и мать, мистеръ и мистрисъ Роджеръ, знали настоящую причину его болѣзни. Даже Эмили Латушъ только догадывалась о ней. До своего отъѣзда изъ Корнваля, Тадеусъ старательно избѣгалъ ея. Болѣзнь вылечила его умъ отъ многихъ чувствъ идей, теорій и фантазій, которыя въ послѣднее время стали заглушать, какъ плевелы, хорошее зерно. Онъ снова вернулся къ своимъ семейнымъ привязанностямъ. Освободившись отъ одной иллюзіи, онъ сталъ ощущать необходимость найти другой исходъ своей пламенной натурѣ и нашелъ его въ благородномъ самолюбіи. Быть чѣмъ-нибудь, сдѣлать что-нибудь великое -- эти мысли поглотили все его существо.

Неожиданно перенесенный изъ узкаго, полуразвитого, но сравнительно состоятельнаго общества, въ которомъ онъ провелъ свою юность, въ древнюю, громадную, сложную, полусгнившую, полуперерождающуюся наново систему англійской жизни, Тадеусъ Джобсонъ вдругъ очутился въ странѣ самой богатой и самой бѣдной въ цѣломъ свѣтѣ, среди милліоновъ людей, умирающихъ съ голода и неимѣющихъ чѣмъ прикрыть полуобнаженнаго тѣла. Мнѣнія, высказываемыя въ обществѣ, въ которомъ онъ вращался, холодное равнодушіе, съ которымъ всѣ относились къ тому страшному положенію вещей, въ которомъ они жили, приводили его въ негодованіе. Всѣ эти лица, очень пріятные, приличные и усердные христіане, какъ, напримѣръ, лордъ Кэнамъ и его братъ, которые приняли очень радушно внука стараго доктора Джобсона, или провинціальное общество, встрѣчаемое имъ у сэра Вильяма и лэди Пилькинтонъ въ Глостерширѣ -- смотрѣли на тѣ явленія, отъ которыхъ у него кровь кипѣла, какъ на условія жизни, допущенныя Провидѣніемъ, и которыя надо было переносить, такъ какъ избавиться отъ нихъ невозможно. Быть можетъ еслибъ онъ болѣе спокойно обдумалъ этотъ страшный софизмъ, по истинѣ, страшный для человѣка новаго, свѣжаго, то нашелъ бы, что во многихъ изъ этихъ людей совсѣмъ не говорилъ голосъ эгоистичной апатіи, но только долгая привычка къ тому, что рѣзало его глаза, какъ роковая новинка. Но, относясь ко всему съ искреннимъ жаромъ -- что, съ точки зрѣнія свѣта, большой недостатокъ -- онъ сталъ спрашивать себя: было ли полезно или даже терпимо, чтобъ въ обществѣ существовалъ классъ, главной заботой котораго было поддерживать только себя, помимо всѣхъ другихъ экономическихъ и политическихъ соображеній? Карлэйль тогда побуждалъ англійскую молодежь своей вдохновенной проповѣдью вѣрить въ вѣчныя истины и руководствоваться ими, отворачиваясь съ презрѣніемъ отъ разрозненныхъ политическихъ силъ. Но великій пророкъ не переманилъ Джобсона въ свою школу. Хотя его пламенное краснорѣчіе возбуждало въ немъ энергію и уничтожало много предразсудковъ, но не могло убѣдить нашего героя, что свобода опаснѣе патріархальной власти, сосредоточенной въ хорошихъ рукахъ. Джобсонъ ясно видѣлъ, что благодѣтельный докторъ могъ умереть, а конституціонная свобода и практическое пользованіе народными вольностями оставались вѣчно. Поэтому онъ считалъ народъ единственнымъ компетентнымъ судьею того, что ему было полезно и чѣмъ можно было вывести его изъ тягостнаго положенія.

Послѣ двухъ лѣтъ старательнаго изученія на мѣстѣ общественнаго и политическаго положенія страны, Джобсонъ сталъ открыто и печатпо выражать свои идеи и онѣ отличались такой свѣжей, дикой энергіей, и поддерживались такимъ богатствомъ фактовъ, что многіе изъ читателей его статей съ любопытствомъ спрашивали себя:-- "Кто такой этотъ таинственный авторъ?"

Однажды лордъ Ньюборнъ, первый министръ въ кабинетѣ виговъ спросилъ своего частнаго секретаря, мистера Альсибьяда Альджернона:

-- Кто это писалъ шесть писемъ въ Chronicle о современномъ положеніи страны? Форма ихъ немного груба, но авторъ выказываетъ; большія знанія, замѣчательную силу, умѣнье группировать факты, не извращая ихъ, и такую пламенную энергію, которая увлекаетъ каждаго читателя. Кто бы онъ ни былъ, это замѣчательный человѣкъ.

-- По счастію, милордъ, я вчера узналъ имя этого автора. У Брукса многіе говорили объ этихъ письмахъ и лордъ Свалотэль объявилъ намъ, что ихъ авторъ его пріятель, молодой человѣкъ, готовящійся въ адвокаты, по имени Джобсонъ.

-- Джобсонъ? повторилъ старый лордъ съ улыбкой:-- значитъ, онъ не аристократъ. Однако это не мѣшаетъ ему имѣть большой талантъ.

-- Онъ сынъ джентльмэна и Свалотэль говоритъ, что это очень способный, умный и...

-- Избавьте меня отъ подробностей, перебилъ его первый министръ:-- мы судимъ о человѣкѣ по результатамъ. Напишите два слова Свалотэлю и попросите его въ слѣдующій разъ, когда я его увижу, доставить мнѣ свѣдѣнія объ этомъ молодомъ человѣкѣ.

Лордъ Свалотэль далъ лично такой лестный отзывъ о Джобсонѣ, что сметливый премьеръ спросилъ:

-- Гдѣ вы съ нимъ познакомились? Онъ вашъ землякъ изъ Норфолька?

-- Нѣтъ, я встрѣчался съ нимъ въ Темплѣ и тамъ обратилъ на него вниманіе. Онъ говорилъ обо всемъ съ жаромъ и съ замѣчательнымъ знаніемъ; кромѣ того, онъ отличается прелестными манерами и оригинальнымъ характеромъ. Я потомъ узналъ, что семья его матери живетъ въ Норричѣ, и что у нихъ тамъ есть связи.

-- Гм! у него есть сестра или что-нибудь такое? спросилъ съ улыбкой премьеръ, отличавшійся влюбчивой натурой.

-- Вѣроятно, отвѣчалъ очень ловко Свалотэль: -- отецъ его докторъ въ Канадѣ и у него громадное семейство.

-- Ну, Свалотэль, признайтесь, нѣтъ ли тутъ скрытой женщины? произнесъ премьеръ, замѣчая тѣнь смущенія на серьёзномъ лицѣ молодого лорда, надъ пуританствомъ котораго всегда шутили его друзья.

-- Если ужь вы хотите знать все, милордъ, то съ Джобсономъ живетъ въ Темплѣ его тетка, очень пріятная особа, лѣтъ сорока. Я попрошу, чтобы онъ привезъ ее...

-- Погодите, сказалъ съ достоинствомъ премьеръ: -- вы говорите, онъ изъ Канады? А есть у него вліятельныя англійскія связи?

-- Нѣтъ. Онъ внукъ почтеннаго стараго доктора въ Монмоттирѣ. Ахъ да, я и забылъ, Кэнамъ очень друженъ съ нимъ; между ихъ семействами существуетъ старинная дружеская связь.

-- Хорошо; Кэнамъ, восходящее свѣтило, хотя на противоположной сторонѣ. Значитъ, вашъ пріятель джентльмэнъ?

-- Вполнѣ.

-- Такъ, Свалотэль, не выпускайте его изъ вида, онъ намъ понадобится. Жаль, что онъ такъ молодъ, и что у него нѣтъ аристократическихъ или богатыхъ связей. Значитъ, онъ искатель приключеній. Впрочемъ, онъ тѣмъ болѣе будетъ насъ держаться. У нашихъ противниковъ есть двое или трое молодыхъ искателей приключеній, обладающихъ удивительнымъ нахальствомъ; намъ надо бороться одинаковымъ оружіемъ и на казака спустить казака.

Такимъ образомъ, о Джобсонѣ говорили въ верхнихъ сферахъ и онъ объ этомъ тотчасъ узналъ, хотя, конечно, ему не было передано послѣднее замѣчаніе премьера, которое ему не понравилось бы.

Его другъ, лордъ Свалотэль, баронъ въ ряду пэровъ Соединеннаго королевства, былъ одинъ изъ тѣхъ основательныхъ, не очень блестящихъ, но очень способныхъ, счастливыхъ и практическихъ общественныхъ дѣятелей, которые иногда являются въ числѣ представителей въ третьемъ или четвертомъ поколѣніи ученаго юриста, лорда-канцлера или богатаго банкира, возведенныхъ въ пэры. Онъ былъ спокойный, стойкій, очень почтительный человѣкъ, съ небольшой лысиной и уже въ тридцать лѣтъ съ небольшимъ, выказывалъ въ своей коренастой, тяжелой, могучей фигурѣ главные элементы своего характера. Его лицо здороваго англійскаго оттѣнка было почти четыреугольное, съ большимъ высокимъ лбомъ, короткими рыжими баками, чисто выбритымъ подбородкомъ, тонкими губами и длиннымъ, прямымъ, увеличивавшемъ общую массивность его чертъ. Только голубые глаза немного смягчали эту банкирскую физіономію, унаслѣдованную имъ отъ своего дѣда, мистера Гумфрея, который получилъ титулъ пэра за ссуду значительнаго капитала Георгу III на его личныя потребности. Лордъ Свалотэль былъ очень богатъ, но его богатство приносило ему мало удовольствія. Онъ распоряжался имъ словно дѣлами банкирской конторы, съ большимъ умѣніемъ и ловко уничтожалъ всѣ кассы управляющихъ, арендаторовъ и стряпчихъ. Вкусы его были очень просты, а способности дѣловыя; по своему положенію, онъ имѣлъ возможность очень рано принять участіе въ политикѣ, и всегда говорилъ въ парламентѣ или въ общественныхъ собраніяхъ съ основательнымъ знаніемъ дѣла, богатымъ запасомъ цифръ. Хотя онъ не отличался краснорѣчіемъ, но его здравые полновѣсные аргументы, выражаемые просто, сжато, снискали ему вскорѣ большое уваженіе предводителей партіи виговъ, къ которой онъ принадлежалъ. Онъ былъ теперь помощникомъ министра колоній, и въ эпоху кризиса въ Канадскихъ дѣлахъ воспользовался помощью Тадеуса Джобсона для составленія очень важной записки для министра.

На слѣдующее утро послѣ разговора съ премьеромъ, лордъ Свалотэль отправился въ Темпль, и вышелъ изъ своего экипажа въ Эльмъ-Кортѣ. Онъ поднялся по лѣстницѣ въ третій этажъ и нашелъ, какъ ожидалъ, Джобсона за работою въ его маленькомъ кабинетѣ. У окна сидѣла Берта въ простенькомъ коричневомъ платьѣ и дѣлала выписки изъ толстой, лежавшей передъ нею на столѣ книги. Увидавъ посѣтителя, она покраснѣла отъ удовольствія и встала, чтобы поздороваться съ молодымъ лордомъ. Свалотэль почтительно поклонился, и, пожавъ ей руку, сѣлъ въ кресло такъ, чтобы ему хорошо была видна фигура Берты, залитая блестящими лучами утренняго солнца.

Онъ передалъ Джобсону, что премьеръ разспрашивалъ о немъ; но скрылъ свои отвѣты и непріятную часть замѣчаній лорда Ньюборна. Говоря это, онъ выказалъ необыкновенное въ такой флегматичной натурѣ одушевленіе и преимущественно обращался съ своими словами къ миссъ Джобсонъ, что, однако, вполнѣ согласовалось съ общепринятыми правилами учтивости.

-- Вы видите, миссъ Джобсонъ, прибавилъ онъ:-- что положеніе Джобсона теперь практически обезпечено. Намъ нужно такихъ людей, и теперь, когда первый министръ, безъ всякаго посторонняго указанія, самъ обратилъ на него вниманіе, очевидно, что вскорѣ ему представятъ случай начать блестящую карьеру.

-- Я знала, что эти письма будутъ всѣми замѣчены, сказала Берта Джобсонъ торжествующимъ тономъ:-- они такъ смѣлы и такъ рѣзко выдѣляются изъ обычнаго уровня газетныхъ статей.

Ея маленькая ножка высунулась изъ подъ ея платья и она съ гордостью взглянула на Тадди..

-- Какъ пріятно, когда кто-нибудь такъ горячо интересуется нашей дѣятельностью! замѣтилъ лордъ Свалотэль, какъ будто представлявшееся его глазамъ зрѣлище впервые возбудило въ немъ эту мысль: -- какъ бы я желалъ, чтобы кто-нибудь такъ интересовался мною.

Берта засмѣялась. Тадди присоединился къ ея смѣху.

-- У васъ много братьевъ и сестеръ, сказала она очень просто:-- и вы знаете, что Тадди и я ваши очень старые друзья. Къ тому же мы такъ глупы, что во всемъ энтузіасты.

-- О! произнесъ лордъ Свалотэль: -- необходимъ энтузіазмъ для возбужденія энтузіазма, а у меня его нѣтъ и никогда не было. Но, сэръ, вы должны быть теперь готовы откликнуться на зовъ вашей страны, т. е. той партіи, которая одна можетъ спасти страну отъ тѣхъ страшныхъ золъ, которыя вы такъ краснорѣчиво выставили. Вы намъ нужны въ парламентѣ.

Джобсоны, тетка и племянникъ, покачали головами.

-- Мы не богаты, сказала Берта:-- а для выборовъ надо много денегъ. Сколько, напримѣръ?

-- Ну, около тысячи фунтовъ, отвѣчалъ молодой лордъ:-- если вы желаете это знать основательно, то я сегодня же соберу статистическія свѣдѣнія (и онъ записалъ что-то въ своей памятной книжкѣ). Вы завтра получите среднюю цифру расходовъ по избраніи депутата одного изъ маленькихъ мѣстечекъ. Джобсонъ навѣрно будетъ выбранъ.

Около часа прошло въ этомъ пріятномъ разговорѣ, причемъ лордъ Свалотэль непроизводительно терялъ время, свое, Джобсона и его тетки. Наконецъ, онъ всталъ, какъ всегда спокойный и серьёзный, но когда взялъ руку Берты, въ глазахъ его на мгновеніе сверкнулъ огонекъ.

-- Вы никогда болѣе не заѣдете къ намъ? спросилъ онъ: -- Аделаида спрашиваетъ у меня, отчего вы ее забыли?

-- Мы были очень заняты, отвѣчала Берта: -- не правда ли, Тадди?

-- Да, сказалъ Джобсонъ:-- мы не заслуживаемъ имѣть друзей, потому что у насъ нѣтъ время для дружбы.

-- Вы совершенно ошибаетесь, Джобсонъ, отвѣчалъ Свалотэль, говоря теперь съ искреннимъ жаромъ:-- вы не должны забывать, что для успѣха въ старой Англіи необходимо имѣть какъ можно болѣе друзей, а для васъ это, можетъ быть, нужнѣе, чѣмъ для всякого другого. Вы не имѣете школьныхъ связей, которыя помогаютъ человѣку твердо укорениться въ обществѣ.

-- Хорошо, отвѣчалъ Джобсонъ:-- я уважаю друзей, какъ вы, Свалотэль, но я странный человѣкъ, и желаю достигнуть успѣха не съ помощью связей, а тѣмъ, что называется vis major.

Молодой лордъ взглянулъ съ удивленіемъ и какъ будто съ неудовольствіемъ на Тадди, лицо котораго сіяло искренностью и иламеннымъ одушевленіемъ. Свалотэль покачалъ головою, но вдругъ ему пришла въ голову эпиграмма, солидная, тяжелая, какъ и подобало серьёзному, практическому человѣку.

-- Vis major должна бороться съ шайкой vires minores, а эта шайка большая, ибо она состоитъ изъ всего свѣта. Только разъ изъ ста милліонахъ случаяхъ vis major одерживаетъ побѣду да и то часто погибаетъ послѣ этой побѣды.

Съ этими словами молодой лордъ удалился.

-- Джобсонъ умный малый, думалъ онъ, сходя съ лѣстницы:-- но не съ его идеями можно имѣть успѣхъ въ Англіи, особенно въ партіи виговъ.

Между тѣмъ, Джобсонъ взялъ обѣ руки своей тетки и, лукаво посмотрѣвъ ей въ глаза, произнесъ:

-- Онъ приходитъ сюда не для меня, а для васъ.

-- Тадди, отвѣчала она нѣжно и ея рѣсницы слегка дрогнули:-- еслибы ты только зналъ, какъ мнѣ больно слышать такія шутки.

Онъ прижалъ ее къ своей груди и поцѣловалъ.

-- Милая, милая тетя, я никогда болѣе не буду такъ шутить.

Въ продолженіи двухъ лѣтъ послѣ смерти ея матери и сестры, Берта Джобсонъ жила съ своимъ племянникомъ въ Темплѣ. Хотя годы шли, но она почти не старѣлась, словно ея долгій сонъ былъ совершенно выключенъ изъ счета ея лѣтъ. Ея лицо не потерявъ ничего въ красотѣ, сіяло теперь умственнымъ развитіемъ; легкая линія надъ глазами и вдоль лба выражала, по ученію френологовъ, напряженіе интелектмальныхъ органовъ, а небольшое обостреніе нѣжныхъ очертаній носа придало дѣтскому выраженію ея лица что-то болѣе утонченное и рѣшительное.

Какъ всегда веселая и любящая, добрая и непорочная, отгонявшая отъ себя всякое зло своей благородной простотой, Берта была ангеломъ хранителемъ Тадди. Очень мало постороннихъ лицъ оскверняло своимъ появленіемъ тотъ храмъ въ Эльмъ-Кортѣ, въ которомъ онъ ей поклонялся, употребляя всѣ свои лишнія деньги на достойное украшеніе ея жилища. Она, съ своей стороны, занималась хозяйствомъ, читала племяннику, поддерживала его въ борьбѣ съ равнодушіемъ общества и часто принимала участіе въ его прогулкахъ въ лодкѣ по Темзѣ, верхъ по рѣкѣ до Путнея, тогда маленькаго живописнаго селенія, гдѣ они обѣдали и гуляли до вечера. Это были дни безоблачнаго, непорочнаго счастья.

Берта сдѣлалась вскорѣ всѣмъ извѣстна въ Старомъ Темплѣ. Часто видали ее въ садахъ на берегу рѣки въ сопровожденіи ея рослаго, красиваго племянника, который казался скорѣе ея вздыхателемъ, чѣмъ ребенкомъ, котораго она убаюкивала на своихъ рукахъ. Она также сіяла молодостью, съ своими свѣжими, розывыми щечками, роскошными волосами и граціознымъ платьемъ. Попадавшіеся ей на встрѣчу юные клерки съ голубыми глазами и синими сумками, почтительно давали ей дорогу, неловко кланяясь; прачки, которыхъ она постоянно награждала добрымъ словомъ или серебряной монетой, при видѣ ея, восклицали съ чувствомъ: "да благословитъ ее Господь"; адвокаты всегда спѣшили перегнать ее въ узкихъ корридорахъ, чтобъ взглянуть на ея прелестное лицо; по воскресеніямъ, въ церкви Темпля, старые юристы тайкомъ любовались ею, а послѣ обѣдни адвокаты и студенты собирались толпою у дверей, подобно офицерамъ въ Бриджтоунѣ, чтобъ видѣть, какъ она выйдетъ, и мимо этой фаланги поклонниковъ, снимавшихъ почтительно передъ нею шляпы, она проходила спокойно, съ улыбкой невиннаго удовольствія. Что же касается до Тадеуса Джобсона, то она была для него счастьемъ его жизни. Когда онъ возвращался домой, усталый, утомленный, то ему стоило только увидать въ окнѣ знакомое, милое лицо, чтобъ совершенно преобразиться; поступь его становилась легкой, эластичной, глаза сверкали огнемъ. Быстро взбѣжавъ по старой, крутой лѣстницѣ, онъ стучалъ въ дверь своей квартиры, какъ было у нихъ уговорено, чтобъ Берта не отворяла двери чужому. А она питала восторженное поклоненіе къ своему умному племяннику.

"Онъ такой изящный... онъ говоритъ такъ хорошо... онъ работаетъ такъ прилежно... онъ пишетъ такъ великолѣпно... онъ такой благородный и смѣлый".

Вотъ что она писала постоянно въ письмахъ къ матери Тадди, очень дорожившей этими вѣсточками о своемъ любимомъ сынѣ.

Берта была убѣждена, что судьба готовила ему блестящую будущность. Уже два или три извѣстные въ странѣ политическіе дѣятеля открыто признавали въ Тадеусѣ Джобсонѣ замѣчательную силу, свѣжесть и оригинальность ума. Его друзья были всѣ старше его, что одно уже доказывало, какъ онъ быстро развивался.

Тяжелая болѣзнь Джобсона, результатъ его несчастной первой любви, была для него спасеніемъ. Прошло нѣсколько недѣль прежде, чѣмъ онъ сталъ оправляться отъ полученнаго страшнаго удара, но, ксчастію, онъ былъ слишкомъ слабъ, чтобъ думать о немъ. Мало по малу, поразившее его несчастіе стало казаться ему ужаснымъ сномъ, но онъ уже болѣе не ощущалъ жгучихъ страданій и мысль объ Эмили Латушъ только возбуждала въ немъ отвращеліе. Это была здоровая реакція. Когда же онъ, наконецъ, всталъ съ постели и началъ разговаривать съ друзьями, то они съ удовольствіемъ замѣтили, что омрачавшее его умъ облако исчезло и онъ стряхнулъ съ себя роковое вліяніе кокетки.

Онъ никогда не упоминалъ объ эпизодѣ, причинившемъ его болѣзнь, но сдѣлался на время циникомъ. Родители его послѣ долгихъ безпокойныхъ размышленій и разговоровъ съ Роджеромъ, рѣшились послать Тадди въ Англію погостить нѣсколько мѣсяцевъ въ Лудло, а потомъ приготовиться въ адвокаты въ Темплѣ.

-- Я полагаю что передъ нимъ открывается будущность, достойнѣе той, которая ждетъ его въ этой узкой, гнилой, затхлой провинціи, сказалъ Роджеръ.-- Смѣшно даже думать, чтобъ Тадди оспаривалъ мѣсто перваго министра Верхней Канады у Тома Скирро или боролся бы съ Джеоэтомъ въ нашихъ судахъ. Это значило бы размѣнять его способности на слишкомъ мелкую монету. Если уже ему надо оставаться здѣсь, то пошлите его въ пустыню обработывать землю, подобно Гренвилю, и служить своей странѣ физической силой, но, ради Бога, не заставляйте тратить умъ на мелочныя дрязги этой несчастной колоніи. Въ Англіи для него открыто широкое поприще, а здѣсь онъ интелектуально и нравственно былъ бы вѣчно запертъ въ долинѣ смерти.

Согласно этому горькому, но справедливому замѣчанію, его послали въ Англію съ достаточнымъ капиталомъ для безбѣднаго существованія, и теперь ему оставался только годъ до выхода въ качествѣ адвоката на публичную арену, передъ самымъ строгимъ на свѣтѣ судомъ и самыми требовательными кліентами.

Въ это самое время Гарри Джобсонъ, нынѣ генералъ-лейтенантъ сэръ Гарри Джобсонъ, возвратился въ Лондонъ послѣ поѣздки въ Корнваль къ брату на нѣсколько мѣсяцевъ. Онъ былъ человѣкъ лѣтъ шестидесяти пяти, съ очень здоровымъ организмомъ и довольно сноснымъ характеромъ. Мнѣніе свое о Тадди онъ высказалъ его отцу въ слѣдующихъ словахъ:

-- Твой сынъ, Артуръ, умный малый; въ немъ много огня; онъ готовъ всегда прямо броситься на врага, но, быть можетъ, онъ слишкомъ безпокойный, неуживчивый человѣкъ... во всемъ видитъ злоупотребленіе... противъ всего кричитъ... и потомъ онъ радикалъ... я терпѣть не могу радикаловъ. Онъ только и божится какимъ-то Бентамомъ, говорятъ, отчаяннымъ революціонеромъ... но онъ говоритъ хорошо, хотя, быть можетъ, слишкомъ много. Онъ вѣчно занятъ; работа у него такъ и кипитъ, все что-то пишетъ въ газетахъ и журналахъ, вѣроятно, чушь, но это ему приноситъ деньги. Да, я полагаю, что изъ него вышелъ бы толкъ еслибъ его послать на годъ въ Индію къ хорошему полковому командиру. Нѣтъ лучшей школы для всѣхъ этихъ книжныхъ мудрецовъ, какъ военная дисциплина.

VIII.

Волкъ и овца.

Четыре года прилежныхъ занятій получили свою награду. Тадеусъ Джобсонъ сдѣлался англійскимъ адвокатомъ; вспрыски его диплома прошли, прошла и головная боль, съ которой онъ проснулся на слѣдующее утро. Но въ банкирской конторѣ Эшильдса, въ большой кассовой книгѣ было занесено на текущій счетъ Тадеуса Джобсона, эсквайра, адвоката, No 4-й, Эльмъ-Кортъ, Темпль, тысяча фунтовъ и еще двадцать-семь фунтовъ, два шиллинга и одинъ пенсъ, которые составляли доходъ Джобсона съ маленькаго его сочиненія: "Идеалъ правительства", изданнаго книгопродавцами Пильбюри, Спильбюри, Бильбюри, Бэкстонъ, Мэктонъ и Флисъ на половинныхъ барышахъ.

Это происходило въ тѣ старыя времена, когда издатели еще не пришли къ тому убѣжденію, что барыши принадлежатъ всецѣло книгопродавцамъ и ни гроша не слѣдуетъ давать геніямъ или литературнымъ невольникамъ.

Однако, эти двадцать-семь фунтовъ, два шиллинга и одинъ пенсъ составляли половину всѣхъ барышей, вырученныхъ почтенной фирмой съ 2,000 экземпляровъ, напечатанныхъ и проданныхъ по семи шиллинговъ шесть пенсовъ каждый, или по пяти шиллинговъ книгопродавцамъ. Такимъ образомъ, они получили въ короткое время и съ замѣчательной ловкостью круглую сумму въ пятьсотъ фунтовъ, а автору выдали немного болѣе пяти процентовъ. Джобсонъ былъ очень польщенъ успѣхомъ своей брошюры, на которой онъ не выставилъ своего имени, и, смотря на нее, какъ на источникъ богатства, разсчитывалъ про себя будущій доходъ, подобно всѣмъ глупымъ авторамъ.

-- Каждый экземпляръ будетъ стоить за печать и переплетъ два шиллинга (эта цифра далеко превосходила настоящую), за объявленія шесть пенсовъ (въ тѣ времена 50 фунтовъ было совершенно достаточно на рекламы) и шесть пенсовъ на прочіе расходы; итого, прямой барышъ составитъ сто-пятьдесятъ или сто-шестьдесятъ фунтовъ, а, слѣдовательно, на мою долю семьдесятъ или восемьдесятъ фунтовъ.

Мало онъ зналъ обычаи и привычки книжной торговли, тайный дисконтъ, громадные проценты за комиссію, высокія цѣны, долгосрочные кредиты и т. д.

Однако, онъ возсталъ противъ представленнаго ему разсчета. Это была одна изъ первыхъ его ошибокъ въ жизни. Первое, чему долженъ научиться авторъ въ литературной каррьерѣ, это -- дозволять себя доить, не лягаясь, и довольствоваться крохами, падающими со стола богачей. Если авторъ лягнетъ издателя, ударъ отзовется на немъ самомъ.

Тадди отправился съ протестомъ въ контору гг. Пильбюри, Спильбюри, Бильбюри, Блэкстона, Мэкстона и Флиса. Мистеръ Спильбюри, тяжелый старый джентльмэнъ, на подобіе бегемота, съ большими сонными глазами и торчавшими на лбу очками, принялъ его съ сонной меланхоліей въ небольшой сонной комнаткѣ въ Пэтерностеръ-Ро.

-- Гм! гм! промолвилъ онъ, смотря на карточку нашего героя: -- вы, г. Джобсонъ, желали видѣть одного изъ членовъ фирмы?

-- Да, отвѣчалъ рѣзко Джобсонъ, только что получившій счетъ и прибѣжавшій сгоряча изъ Темпля:-- мнѣ прислали разсчетъ по продажѣ моей книги: "Идеалъ правительства", и, я полагаю, вы должны согласиться, что она хорошо разошлась.

-- "Идеалъ правительства"... да, да, отвѣчалъ книгопродавецъ, медленно открывая и закрывая свои сонные глаза: -- эта книга порядочно разошлась при теперешнемъ положеніи рынка. Смѣю спросить, вы ея авторъ, сэръ?

-- Да, сэръ, и во всякомъ случаѣ, мистеръ... извините, я не знаю, съ которымъ изъ членовъ вашей фирмы я имѣю честь говорить...

-- Спильбюри.

-- Мистеръ Спильбюри, у васъ продано двѣ тысячи экземпляровъ. Книга напечатана на половинныхъ барышахъ, и моя доля составляетъ, по вашему счету, двадцать-семь фунтовъ, два шиллинга и одинъ пенсъ.

-- Развѣ такъ много, сэръ? произнесъ книгопродавецъ съ удивленіемъ, хлопая глазами: -- я не зналъ, что наша прибыль была такъ велика.

-- Какъ? Мистеръ Спильбюри! воскликнулъ Джобсонъ выходя изъ себя и вынимая изъ кармана присланный ему счетъ: -- вы смѣете сказать мнѣ, адвокату Темпля, знающему дѣла, что изъ вырученныхъ вами пятисотъ фунтовъ, на мою долю приходится только двадцать семь фунтовъ съ чѣмъ-то!

Почтенный джентльмэнъ, очень походившій на бегемота, опустилъ очки на свои сонные глаза и, молча взявъ изъ руки Тадди счетъ, быстро пробѣжалъ его.

-- Ну, сэръ, продолжалъ Джобсонъ тономъ стараго адвоката:-- посмотрите, чего тутъ не выставлено: сто девяноста фунтовъ съ чѣмъ-то за печать и бумагу, восемьдесятъ восемь за объявленія, десять процентовъ комиссіи за расходы, десять процентовъ дисконту со всѣхъ проданныхъ экземпляровъ, въ томъ числѣ съ семидесяти экземпляровъ, посланныхъ автору и критикамъ! Гдѣ подлинные счеты, сэръ, по которымъ вы платили за типографію, за бумагу, за объявленія? Гдѣ ваша кассовая книга, сэръ?

Эти святотатственныя слова возмутили бегемота. Онъ приподнялъ свои очки и промолвилъ:

-- Мы никогда и никому не показываемъ кассовой книги фирмы. Счеты же должны быть въ нарядѣ, потому что особаго дѣла мы не заводили для этой книги: слишкомъ незначительная операція.

Онъ позвонилъ и сказалъ явившему си конторщику:

-- Принесите счета по изданію книги: "Идеалъ Правительства" -- No 2,646.

Черезъ минуту конторщикъ вернулся со счетами.

-- Поданные мнѣ счеты точно ли списаны съ подлинныхъ? спросилъ Тадди.

-- Конечно, какъ всегда, сэръ.

-- Вотъ видите, мистеръ Джобсонъ, произнесъ бегемотъ, усиливаясь взглянуть на своего посѣтителя:-- нечего болѣе и говорить объ этомъ дѣлѣ, и если вы мнѣ позволите замѣтить, то я полагаю, что полученный вами барышъ долженъ быть очень лестный для молодого автора, въ первый разъ печатающаго что-нибудь -- да, очень, очень лестный.

И онъ положилъ два толстые пальца на часовую цѣпочку, красовавшуюся на его желетѣ, давая этимъ понять, что онъ вскорѣ будетъ вынужденъ посмотрѣть на часы.

-- Извините меня, сэръ, я полагаю, что многое еще можно сказать объ этомъ дѣлѣ, воскликнулъ Джобсонъ, все съ большей и большей энергіей:-- вы вступили со мною въ товарищество для изданія этой книги, и обязаны, по закону, доказать каждую цифру этого счета отъ первой до послѣдней. Но прежде всего я желаю знать имя и адресъ фирмы, гдѣ вы купили бумагу и сдѣлали дисконтъ, кромѣ того дисконта, который вы имѣли дерзость записать въ моемъ счетѣ.

-- Извините, сэръ, замѣтилъ книгопродавецъ:-- всегда вычитаютъ десять процентовъ на наемъ помѣщенія, конторщиковъ и проч.

-- Хорошо, положимъ, что это такъ, мистеръ Спильбюри, такъ зачѣмъ же вы берете съ продажи десять процентовъ?

-- Таковъ обычай, сэръ; это идетъ на покрытіе потери отъ не уплаченныхъ долговъ, чрезвычайныхъ дисконтовъ и пр.

-- Сколько вы сдѣлали чрезвычайныхъ дисконтовъ книгопродавцамъ по моей книгѣ, которая вся разошлась въ семь мѣсяцевъ, мистеръ Спильбюри?

-- Извините, сэръ, но торговый обычай не дозволяетъ мнѣ отвѣтить вамъ на подобные вопросы. Вы, сэръ, обнаруживаете очень странное любопытство, чтобы не сказать незнаніе, самыхъ основныхъ правилъ торговли.

-- Слава Богу, что я этого не знаю, сэръ! воскликнулъ Тадди, вскакивая и внѣ себя отъ злобы:-- то, что вы называете торговыми обычаями, мнѣ кажется просто системой обмановъ и мошенничествъ! Вы слышите, сэръ!

Ошеломленный бегемотъ совсѣмъ закрылъ глаза на минуту, но потомъ, обращаясь къ своему конторщику, сказалъ:

-- Запишите, мистеръ Кальфекэмъ, что было произнесено слово мошеничество. Вы, сэръ, очень молоды и незнакомы съ свѣтомъ, по крайней мѣрѣ, съ литературнымъ свѣтомъ, но извините, я не могу болѣе пререкаться съ вами по этому вопросу.

-- Я тотчасъ обращусь къ своему стряпчему, сэръ, гнѣвно воскликнулъ Джобсонъ, надѣвая шляпу.

-- Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, отвѣчалъ почтенный книгопродавецъ.

Нашъ герой поспѣшно выбѣжалъ изъ этого притона книжной торговли и только когда очутился на Лудгэтской горѣ, далеко отъ Пэтерностеръ-Ро, съ его рядами книжныхъ лавокъ, онъ вздохнулъ свободно. Онъ, повидимому, торжествовалъ, что такъ отдѣлалъ своего противника, но его торжество было вполнѣ неосновательное, такъ какъ онъ нажилъ себѣ вѣчнаго врага въ одной изъ величайшихъ издательскихъ фирмъ Соединеннаго королевства.

Но взбѣшенному и неопытному автору казалось, что онъ долженъ немедленно вызвать гордую фирму на смертельный бой въ судѣ. Онъ получалъ за свои статьи въ журналахъ и газетахъ такую хорошую плату, что эти нищенскіе двадцать семь фунтовъ съ чѣмъ-то, за лучшее и самое блестящее произведеніе его, казались ужаснымъ оскорбленіемъ, требовавшимъ примѣрной кары правосудія.

Идя по Блэкфрайасу, онъ вспомнилъ о своемъ другѣ, адвокатѣ Виннистунѣ, извѣстномъ и любимомъ во всемъ Темплѣ. Виннистунъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые никогда не теряютъ любви къ молодежи, никогда не находятъ ея слишкомъ легкомысленной, или слишкомъ пламенной. Благодаря своему замѣчательному уму и рѣдкимъ способностямъ, онъ свободно братался съ великими мыслителями, учеными и политическими дѣятелями своего времени, но вмѣстѣ съ тѣмъ, оставался юнымъ, добродушнымъ, искреннимъ. Его маленькіе, живые глаза, осѣненные густыми бровями, обнаруживали сразу энергію и гибкость его ума, а ихъ нѣжная мягкость, привлекательная даже для мужчинъ, плѣняла всѣхъ женщинъ. Въ немъ была странная смѣсь практическаго здраваго смысла и юмора, мужественной силы и женственной нѣжности.

Впродолженіи пятнадцати лѣтъ, Виннистунъ занималъ маленькую, но прекрасную квартиру въ Темплѣ, въ улицѣ Королевской-Скамьи, въ которой Джобсонъ многое скопировалъ для своего жилища. Виннистунъ страстно любилъ искуство, понималъ всѣ его фазы и былъ однимъ изъ тѣхъ, которые уже тогда предугадывали современную теорію, что художественная красота полезна сама по себѣ и вовсе не прихоть, а необходимое условіе самой скромной жизни. Вы могли увидѣть на столѣ Виннистуна дешевый графинъ съ водой, но, посмотрѣвъ на него поближе, вы непремѣнно убѣждались въ его изящной формѣ. Онъ не могъ купить уродливаго мата на лѣстницу передъ дверью или подсвѣчника, который не доказывалъ бы въ мастеровомъ, его исполнившемъ, художественную мысль.

Вильямъ Варлэ Виннистунъ былъ сынъ шотландскаго джентльмэна, о происхожденіи котораго я не стану распространяться, такъ какъ не имѣю свободныхъ пятидесяти страницъ пожертвовать на это. Мать его была француженка хорошей фамиліи изъ Турени. Съ дѣтства онъ говорилъ по-французски и по-англійски одинаково бѣгло и эта смѣсь двухъ языковъ, двухъ народныхъ геніевъ и двухъ литературъ, основательно имъ изученныхъ, развили въ немъ, съ одной стороны, блестящее, легкое парижское остроуміе, а съ другой, серьёзный, здравый смыслъ природнаго шотландца.

Одного взгляда на письменный столъ Виннистуна было достаточно, чтобъ имѣть понятіе о жизни этого человѣка. Рядомъ съ благодарственнымъ письмомъ отъ молодого офицера изъ Индіи, котораго онъ помѣстилъ въ военную службу изъ состраданія къ его старой матери, бѣдной вдовѣ, лежала записка его школьнаго товарища, несчастнаго провинціальнаго пастора, который писалъ: "Любезный В., только ты могъ прислать намъ въ Рождество 10 ф. ст.; я и все мое семейство тебя благословляемъ". Изъ Путнея ему писали: "Я и Агнеса очень благодарны за вашу рекомендацію; синьоръ Паскаль Паскалле нашелъ голосъ Агнесы восхитительнымъ и взялся ее учить даромъ". Изъ Бедфорда его извѣщалъ ученикъ коллегіи, что онъ получилъ гинею на праздники и сдѣлаетъ все зависящее отъ него, чтобъ получить первую награду на экзаменѣ. И такъ далѣе и такъ далѣе. Мужчины, женщины и дѣти, нашедшіе въ немъ разумную поддержку и щедрую помощь, выражали ему во всѣхъ этихъ письмахъ самую горячую признательность за его великодушіе, никогда не дремавшее и никогда не оскудѣвавшее. Десятки молодыхъ адвокатовъ считали квартиру Виннистуна своимъ центромъ въ Лондонѣ, а его умъ и сердце -- путеводной звѣздой въ несчастьи или въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Въ душѣ его хранились тысячи тайнъ; оскорбленные мужья и несчастныя жены обращались къ нему за совѣтомъ и онъ являлся посредникомъ во многихъ семейныхъ распряхъ. Совмѣщая все это въ своей громадной головѣ, онъ однако всегда былъ спокоенъ, веселъ, предупредителенъ. Если вы сомнѣваетесь въ томъ, чтобъ когда-нибудь существовалъ подобный человѣкъ, то вы и теперь можете пожать ему руку; а сѣдины и морщины ни мало не ослабили энергіи этого человѣка, преданнаго всей душой благу своихъ ближнихъ. Неужели онъ не имѣлъ въ жизни горя? Да, онъ извѣдалъ горе, какъ и всѣ люди, но скрылъ его въ своемъ сердцѣ, и свѣтъ, для котораго онъ столько сдѣлалъ, никогда не могъ воздать ему за полученныя отъ него благодѣянія.

Наружная дверь въ квартирѣ Виннистуна была отворена и Тадди, войдя въ кабинетъ, засталъ своего друга за письменнымъ столомъ.

-- Обманщикъ! воскликнулъ Виннистунъ съ улыбкой, увидавъ нашего героя:-- вы обѣщали придти ко мнѣ три дня тому назадъ. Ну, какъ поживаетъ ваша прекрасная тетка, нѣжный ангелъ Темпля?

-- Хорошо, отвѣчалъ Джобсонъ:-- и но прежнему носится съ своимъ недостойнымъ племянникомъ. Но не говорите мнѣ объ ангелахъ. Я внѣ себя отъ злобы, я бѣснуюсь.

-- Такъ заприте дверь, чтобъ никто не увидалъ вашего бѣшенства. Сядьте. Это кресло я нарочно держу для сумасшедшихъ. Ну, въ чемъ дѣло?

-- Меня ограбили!

-- Ограбили? Въ Эльмъ-Кортѣ? Гдѣ же были сторожа?

-- Нѣтъ, любезный сэръ, меня ограбилъ новый Варрава, въ видѣ книгопродавца и издателя.

-- О! воскликнулъ Виннистунъ съ улыбкой:-- вы слишкомъ жестоки къ Варравѣ. Это, любезный сэръ, старая исторія. Пятьдесятъ человѣкъ мнѣ говорили тоже, сидя на этомъ самомъ креслѣ. Я знаю всѣ подробности -- "торговые обычаи, комиссіонныя деньги" -- продано пятьдесятъ тысячъ экземпляровъ и поставлено насчетъ только десять тысячъ! Все это я слышалъ много разъ отъ разочарованныхъ авторовъ, которые иногда приходили въ мрачное отчаяніе. Но прежде всего разскажите вашъ случай, а потомъ мы произнесемъ приговоръ.

Джобсонъ передалъ свой разговоръ съ книгопродавцемъ съ большимъ сценическимъ искуствомъ. Виннистунъ весело смѣялся и отнесся съ возмутительной холодностью къ несчастью друга.

-- Ну, Джобсонъ, вы только новая жертва въ длинномъ ряду знаменитостей. Вы смиренный послѣдователь того, кто продалъ свою вдохновенную поэму за пять фунтовъ первое изданіе и за десять -- два слѣдующихъ. Томсонъ продалъ свои "Времена Года" за сто-пять фунтовъ, а по смерти издателя, его наслѣдникъ продалъ право собственности на нее за пятьсотъ-пять фунтовъ. Савэджъ получилъ за своего "Странствователя" десять фунтовъ. "Идеалъ правительства" Тадеуса Джобсона принесъ ему двадцать-семь фунтовъ съ шиллингами и пенсами. Конечно, эти пенсы возмутительны. Еслибы это были гинеи, то можно было бы съ ними помириться.

-- Не шутите, произнесъ серьёзно Джобсонъ, замѣтивъ сатирическій оттѣнокъ въ словахъ Виннистуна:-- я спрашиваю васъ прямо, развѣ это можно стерпѣть? Я хочу начать судебное дѣло не потому, чтобы я нуждался въ деньгахъ -- это пустая сумма -- но изъ принципа. Есть слабые люди, которыхъ толкутъ въ порошокъ эти разбойники, и я, чувствуя свою молодость и силу, хочу заступиться за нихъ.

-- Три четверти тяжущихся, дѣла которыхъ я велъ, всегда увѣряли меня, что они начинаютъ процессъ изъ принципа, но это принципъ, въ сущности, всегда одинъ: ненависть или упрямство. Что же вы думаете предпринять, сэръ?

-- Я думалъ прямо начать дѣло, не давъ имъ даже опомниться.

-- Гм! Вы хотите сунуться въ совѣстный судъ?

-- Да, намъ придется начать съ него, такъ какъ придется вытребовать счеты.

-- Тадеусъ Джобсонъ, у васъ есть тысяча фунтовъ на текущемъ счету, которые положилъ на ваше имя слишкомъ добрый и слишкомъ глупый дядя. Не имѣя возможности бросить эти деньги на избирательную агитацію, вы хотите добровольно бросить ихъ на тяжбу.

-- О, это дѣло не будетъ стоить такъ дорого, и, въ концѣ-концовъ, я выиграю.

-- Оно съѣстъ вашъ капиталъ до послѣдняго пенса. Подумали ли вы, что значитъ вести процессъ, посвящать дни и ночи на тяжелую работу, бороться мѣсяцы, а быть можетъ, годы, и когда побѣда одержана -- если она еще будетъ одержана -- то ваши барыши заплатятъ только половину вашихъ убытковъ, и Варрава, который богатъ и не жалѣетъ потери денегъ, будетъ смѣяться въ кулакъ. Къ довершенію всего, если возьметесь вы вести сами свое дѣло, то это отобьетъ у васъ всѣхъ кліентовъ.

-- Я и хотѣлъ самъ вести дѣло, воскликнулъ Джобсонъ.

Виннистунъ громко разсмѣялся. Подъ вліяніемъ его здраваго смысла, который обдавалъ холодомъ пылкаго юношу, Тадди началъ немного остывать. Но ему было очень трудно придти въ себя, и добрый Виннистунъ поспѣшилъ ему на помощь.

-- Слава Богу, сказалъ онъ: -- что я не авторъ. Разъ я началъ писать книгу, но какой-то молодой авторъ, разсказавъ мнѣ исторію, подобную вашей, заставилъ меня отказаться отъ моего намѣренія. Я чувствовалъ, что если издатель меня обманетъ, то я пойду съ нимъ судиться, а это приведетъ только къ моему раззоренію. Поэтому, я рѣшилъ не благодѣтельствовать міръ своими идеями. Всѣ авторы ужасно любятъ жаловаться; вы пишете свои Sic vos non vobis на каждой стѣнѣ, все равно, будетъ ли это дворецъ, или конюшня, клянетесь, что другіе украли ваши идеи, тогда какъ они клянутся, что вы украли ихъ идеи, или претендуете, что счастливые издатели васъ эксплуатируютъ. Встарину вы жаловались, что королевскія милости не достигали до васъ, благодаря какому-нибудь тупоголовому министру, и мстили ему за это гнѣвными стихами.

-- Я этого не помню.

-- Какъ, вы не помните строфы Спенсера о Бурлеѣ? Ужь вѣрно такова судьба авторовъ быть жертвами и дураками; за то ихъ умъ приноситъ удовольствіе и пользу другимъ, а душа, вѣроятно, идетъ въ царствіе небесное.

-- Неужели? По крайней мѣрѣ, тамъ не встрѣтишь Варравы. Впрочемъ, я вижу, мнѣ придется признать, что эти люди сильнѣе меня. Но я радъ, что все-таки заявилъ протестъ.

-- И нажили себѣ могущественныхъ враговъ. Эта фирма вамъ никогда не проститъ такой дерзости. Вашихъ статей не будутъ болѣе помѣщать. Если вы напишите еще книгу, то ее разбранятъ въ!!!! и мистеръ Пильбюри, глава фирмы, никогда не пригласитъ васъ на свои обѣды, а это первые литературные обѣды въ Лондонѣ. Нечего сказать, вы сегодня понадѣлали много хорошаго. Можете спокойно отдохнуть отъ трудовъ своихъ.

-- Вы саркастичный другъ, сказалъ Джобсонъ, вставая съ кресла:-- но ваши сарказмы никогда не жгутъ.

-- Я ихъ приправляю млекомъ доброты; оно и остроумно и не больно. Но наша природа до того злая, что подобнымъ жаломъ можно побудить человѣка къ дѣятельности скорѣе, чѣмъ аргументами или просьбами. Сатиры, сарказмы, эпиграммы, діатрибы, памфлеты, паскинады, каррикатуры, всевозможные виды искусства поднимать на смѣхъ человѣка дѣйствуютъ гораздо сильнѣе самыхъ пламенныхъ рѣчей и самыхъ логичныхъ доводовъ. Сатира точитъ и уничтожаетъ общественное зло, памфлетъ лишаетъ власти могущественнаго министра, эпиграмма колеблетъ тронъ короля и шутка уничтожаетъ власть женщины.

-- Вы дали мнѣ мысль. Я убью моихъ издателей эпиграммой.

-- О, нѣтъ, не дѣлайте этого. Свѣтъ всегда предпочтетъ Варраву вамъ. Для вѣрнаго успѣха сарказма, онъ долженъ быть обращенъ противъ человѣка, котораго весь свѣтъ ненавидитъ или готовъ возненавидѣть. Конечно, вы съумѣли бы написать ловкую эпиграмму на Пильбюри, но онъ только смѣялся бы въ кулакъ; свѣтъ даже не улыбнулся бы, а ваши собратья авторы сказали бы, что вы человѣкъ слишкомъ самолюбивый...

-- Довольно! воскликнулъ Джобсонъ, затыкая себѣ уши:-- я не могу здѣсь далѣе оставаться. Атмосфера этой комнаты пропитана эгоизмомъ и свѣтской мудростью. Мнѣ теперь ясно, что въ Лондонѣ нельзя сдѣлать ничего хорошаго.

-- Нѣтъ, другъ мой, попытайтесь. Всѣ шансы за васъ.

Когда Джобсонъ выбѣжалъ изъ комнаты, Виннистунъ сказалъ себѣ съ сверкающими глазами:

-- Онъ сдѣлаетъ много хорошаго, если только его пылъ можно будетъ сдержать благоразуміемъ.

-- Тетя Берта, произнесъ Тадди, разсказавъ ей о всемъ случившемся:-- я рѣшительно не понимаю, что сталось сегодня съ Виннистуномъ. Я никогда не видалъ его такимъ строгимъ и саркастичнымъ.

-- Это потому, что онъ тебя любитъ, Тадди, отвѣчала Берта, пристально смотря на него.

Глаза ея блестѣли, щеки пылали румянцемъ. Она въ эту минуту показалась Джобсону прелестнѣе, чѣмъ тогда, когда онъ не зналъ чему это приписать.

IX.

Главная квартира генерала Джобсона.

Генералъ Гарри Джобсонъ поселился въ маленькомъ домикѣ въ Арлингтонъ-Стритѣ, близь своего клуба, среди своихъ старыхъ друзей и въ центрѣ лондонской шумной, праздной жизни. Онъ роскошно меблировалъ свое новое жилище и только въ одной комнатѣ втораго этажа поставилъ свою старую лагерную мебель. Лучшая спальня въ домѣ и сосѣдній будуаръ были приготовлены для его сестры, Берты.

-- Я не прошу, милая Берта, чтобъ ты тотчасъ бросила Тадди, сказалъ генералъ очень любезно:-- онъ еще очень молодъ и твое вліяніе для него полезно, только, пожалуйста, не слишкомъ кури ему ѳиміамъ. Но, вѣроятно, онъ вскорѣ женится; говорятъ, для адвоката хорошо рано жениться, и я хочу, чтобъ для тебя былъ всегда готовъ уголокъ у твоего холостяка брата, сердце и кошелекъ котораго всегда къ твоимъ услугамъ.

Онъ нѣжно посмотрѣлъ на Берту и продолжалъ:

-- Я встрѣтилъ у Аккермана въ Глостерѣ твоего друга, лэди Пилькинтонъ; славная дама, удивительно живая для ея лѣтъ. Настоящій образецъ генеральской жены, стройная, мужественная, готовая на все, идущая прямо въ огонь. О, еслибъ я встрѣтилъ такую женщину, въ цвѣтѣ силъ и молодости, жизнь моя была бы совершенно иная.

Онъ произнесъ эти слова съ тяжелымъ вздохомъ, настоящее значеніе котораго не понялъ ни одинъ изъ его собесѣдниковъ.

Гарри Джобсонъ показалъ сестрѣ и племяннику весь домъ. Берта была въ восторгѣ отъ всего; Джобсонъ выражалъ свое одобреніе тономъ знатока, но когда генералъ заговорилъ о своемъ желаніи, чтобъ она переѣхала къ нему, лицо Тадди осунулось. Но Берта съ улыбкой воскликнула.

-- Это еще успѣется.

-- Ну, Тадди, сказалъ генералъ за завтракомъ въ роскошной столовой:-- я не поселюсь здѣсь ранѣе наступленія теплой погоды. Теперь мнѣ надо уѣхать изъ этого проклятаго климата и я отправился бы завтра на континентъ, но далъ себѣ слово провести въ этомъ году Рождество въ Лондонѣ. Я нашелъ трехъ или четырехъ старыхъ товарищей, которые будутъ у меня обѣдать въ этотъ день вмѣстѣ съ тобою и Бертой. На слѣдующее же утро я отправлюсь въ Парижъ, а оттуда въ Италію. Вѣроятно, твои кліенты не будутъ очень сожалѣть о твоемъ отсутствіи до февраля, а потому я думалъ взять тебя съ собою. Человѣкъ всегда останется ребенкомъ, если не побывалъ въ Grand monde.

-- Отлично! воскликнулъ Тадди.-- Я всегда объ этомъ мечталъ. Вы настоящій набабъ. Это даже лучше тысячи фунтовъ.

-- Въ Парижѣ я желалъ бы видѣть салоны, продолжалъ генералъ:-- я достану всюду рекомендательныя письма, а лордъ Крабстокъ, нашъ посланникъ въ Парижѣ, закадычный другъ моего стараго товарища Веллавэра. Всѣ двери передъ нами отворятся. Вы говорите но французски, сэръ?

-- Oui, mon général, passablement bien.

-- Гм! гм! Хорошо, сэръ, но берегите лучше ваши знанія до Парижа, тамъ они намъ очень пригодятся. Я самъ маракую по французски плохо. Милая Берта, гдѣ онъ научился такъ бѣгло болтать?

Джобсонъ быстро переглянулся съ своей теткой.

-- Въ Ньюпортѣ у меня была пріятельница француженка, г-жа де Ласси, и Тадди, живя съ нами полгода, много говорилъ съ нею и съ ея дочерью.

-- А, быть можетъ, у нихъ было кое-что и кромѣ разговоровъ. Ну, смотрите, сэръ, не возиться у меня съ француженками или я вамъ прекращу всѣ финансовые источники.

Джобсонъ и Берта весело расхохотались.

Вскорѣ наступило Роридество, чрезвычайно счастливое и веселое для Берты и Джобсона. Они оба сіяли здоровьемъ и надеждами. Генералъ, съ тремя своими пріятелями, пріѣхалъ къ обѣдни въ Темпльскую церковь и послѣ службы поднялся вмѣстѣ съ ними въ третій этажъ Эльмъ-Корта, гдѣ всѣ выпили по стакану старой мадеры, привезенной генераломъ изъ Индіи. Потомъ, все веселое общество отправилось обѣдать въ Арлингтонскую улицу и сѣло за столъ въ четыре часа, по тогдашней модѣ, когда требовалось, по крайней мѣрѣ, восемь часовъ на спокойный обѣдъ съ обязательной затѣмъ выпивкой.

Пріятно было видѣть, какъ старый полковникъ Баузеръ, съ одной рукой на перевязи и съ пылающимъ лицомъ, какъ веселый рождественскій огонь, повелъ къ столу Берту, въ роскошномъ зеленомъ атласномъ платьѣ съ кружевами. Генералъ слѣдовалъ за ними подъ руку съ майоромъ Толбайзомъ, старымъ бѣднымъ инвалидомъ, не имѣвшемъ ни одной родной души на свѣтѣ. Генералъ посадилъ его по правую отъ себя руку, и до того угощалъ мадерой и портвейномъ, что старикъ вскорѣ пересталъ распознавать нетолько вина, но и окружающихъ его. Потомъ, въ числѣ гостей былъ еще майоръ Балькарасъ, тяжело раненный въ сраженіи подъ Чилинили и нѣсколько другихъ ветерановъ.

Старый Вансъ, слуга генерала, сопровождавшій его во всѣхъ походахъ, служилъ за столомъ вмѣстѣ съ другимъ лакеемъ и хорошенькой, свѣженькой горничной. Поваръ, котораго генералъ сманилъ съ кухни герцога Портлэндскаго, превзошелъ себя. Не даромъ онъ получалъ громадныя въ то время деньги -- сорокъ фунтовъ въ годъ. Что же касается до вина, то, начиная съ остиндской мадеры, совершившей одно путешествіе, до медока, стараго портвейна и мадеры, вернувшейся два раза изъ Индіи, оно лилось въ изобиліи, открывая сердца и развязывая языки храбрыхъ ветерановъ, такъ что подъ конецъ обѣда вся комната сіяла весельемъ, смѣхомъ и рождественскимъ одушевленіемъ. Джобсонъ никогда еще не проводилъ такъ пріятно времени, какъ въ этотъ вечеръ.

Когда обѣдъ кончился и сняли скатерть съ блестяще-полированнаго стола изъ краснаго дерева, то сэръ Гарри провозгласилъ тостъ за королеву, а полковникъ Баузеръ, вставъ, предложилъ, довольно глухимъ и хриплымъ голосомъ, вынить за здоровье "прелестной хозяйки; дай Богъ ей долгую, счастливую жизнь!" Всѣ присутствующіе поднялись съ своихъ мѣстъ и съ такимъ неподдѣльнымъ чувствомъ поддержали тостъ, что Берта покраснѣла отъ удовольствія, и даже слеза показалась на ея щекѣ. Затѣмъ она встала, низко поклонилась всему обществу и ушла изъ столовой, сопровождаемая сочувственными кликами:

-- Да благословитъ васъ Господь!

-- Ну, теперь сомкнемся въ тѣсный кружокъ, сказалъ генералъ:-- передъ нами цѣлый вечеръ и вдоволь вина. Балькарасъ, это портвейнъ 1798 г.; Толбайтъ, это мадера простояла въ погребѣ Кранса тридцать лѣтъ. Ну, а ты, Тадди адвокатъ, можешь самъ позаботиться о себѣ.

Въ эту минуту и намъ, читатель, лучше ихъ оставить, удалясь вмѣстѣ съ слугами.

X.

Непріятная встрѣча.

Парижъ, 2-го января 18 --

"Милая тетя Берта,

"Мы остановились въ отелѣ Мориги, близь Тюльери, противъ сада, теперь покрытаго снѣгомъ. Какъ пріятно очутиться въ этомъ центрѣ блестящей, своеобразной цивилизаціи. Какіе здѣсь удивительные дворцы, общественныя зданія, частные дома, какіе прекрасные бульвары и улицы! Дядя Гарри былъ уже здѣсь много лѣтъ тому назадъ, во время одного изъ своихъ отпусковъ и знаетъ Парижъ отлично. Онъ говоритъ по-французски прелестно, какъ настоящій англичанинъ.

Я не могу вамъ сказать, какое глубокое впечатлѣніе произвелъ на меня этотъ городъ; я точно также былъ пораженъ Лондономъ, когда увидалъ его вперине. Представьте себѣ, какъ долженъ подѣйствовать Парижъ на образованнаго человѣка, пріѣхавшаго изъ Канады.

Здѣсь такъ весело и вмѣстѣ такъ грустно. Въ моихъ глазахъ грустный элементъ преобладаетъ.

На бульварахъ выстроены лари, какъ на англійскихъ ярмаркахъ и въ нихъ многочисленные торговцы продаютъ etrennes, т. е. подарки на новый годъ; цвѣты, апельсины, картонажи и разныя бездѣлушки. Очень интересно и трогательно наблюдать за этими мелкими продавцами. Несмотря на морозъ, мужчины въ блузахъ или легкихъ пальто, женщины безъ шляпъ и въ вязанныхъ фуфайкахъ сверхъ легкихъ платьевъ. Всѣ они, стоя или сидя зазываютъ покупателей, громко выкрикивая свой товаръ. Многіе изъ этихъ бѣдняковъ ставятъ все на карту въ эту недѣлю, такъ какъ ярмарка продолжается только недѣлю. Нѣкоторыя сцены щемятъ сердце. Часто, проходя мимо, вы не обращаете вниманія на крикливаго шарлатана, продающаго чудодѣйственныя средства отъ мозолей, или юмористичнаго торговца апельсиновъ, поэтически расхваливающаго свой товаръ, вокругъ которыхъ стоятъ толпы зѣвакъ, и останавливаетесь передъ скромной лавчонкой, гдѣ за прилавкомъ, на которомъ выложены самыя простыя, дешевыя вещи, виднѣется блѣдное, испитое лицо, ясно разсказывающее мрачную повѣсть горя и нищеты. Это лицо бываетъ и молодое, часто хорошенькое, и старое, морщинистое; нерѣдко на рукахъ бѣдной женщины плачетъ голодный, холодный ребенокъ. Вотъ сидитъ на открытомъ войдухѣ старикъ и передъ нимъ на деревянномъ столикѣ, освѣщенномъ бумажнымъ цвѣтнымъ фонарикомъ, красуется около дюжины маленькихъ деревянныхъ медвѣдей, издающихъ слабый звукъ, въ видѣ рычанія, когда откроешь имъ ротъ. Голова старика печально поникла, его мутные глаза смотрятъ уныло на свой товаръ, нисколько не уменьшающійся; голодомъ и отчаяніемъ дышетъ вся его фигура. Надежда, которою онъ питался съ утра, совершенно исчезла, холодъ становится все чувствительнѣе, чѣмъ болѣе приближается ночь и, наконецъ, огласивъ воздухъ послѣднимъ призывомъ покупателей, какимъ-то хриплымъ визгомъ, онъ медленно свертываетъ свой товаръ и, взявъ подъ мышку столикъ и стулъ, отправляется въ свое убогое жилище, гдѣ его ждетъ не теплая постель и вкусный ужинъ, а, можетъ быть, холодная и голодная семья, которая цѣлый день молилась о счастливомъ результатѣ этого дня. Еще безнадежный день, еще ночь страданій и горя, еще шагъ къ той безднѣ, за предѣлами которой уже нѣтъ никакой надежды!

О, тетя Берта, мое сердце обливается кровью при видѣ подобныхъ зрѣлищъ. Если есть милосердный Богъ на небѣ, то зачѣмъ Онъ терпитъ на землѣ столько горя, столько нищеты, переносимыхъ мужественно, терпѣливо? Отчего слезы никогда не осушаются? Если я не могу смотрѣть на все это безъ сердечныхъ мукъ, то какъ же милосердный Богъ... Но вы, вѣроятно, скажете, что грѣшно такъ говорить; я знаю, пасторы учатъ женщинъ подобному нераціональному взгляду на эти жгучіе вопросы. Я желаю одного: знать и чувствовать правду. Въ этихъ веселыхъ улицахъ подобныя грустныя зрѣлища наполняютъ мое сердце такими смутными вопросами, на которые, я боюсь, не съумѣютъ мнѣ отвѣтить ни разумъ, ни вѣра. Чѣмъ объяснить существованіе подобныхъ, ни въ чемъ неповинныхъ и несчастныхъ съ колыбели людей? Поговорите объ этомъ съ Виннистуномъ. Онъ удивительно ловко бросаетъ за бортъ пасторовъ и остается вѣренъ религіознымъ принципамъ. Ему слѣдовало бы быть епископомъ, но его тогда сожгли бы за ересь. Поклонитесь ему, и проч. и проч.".

"Т. Дж.".

-----

Парижъ, 5-го января 18 --

Любезный Виннистунъ,

Вотъ мы здѣсь, и продѣлываемъ Парижъ; мой благородный патронъ, я и его вѣрный фактотумъ Вансъ. Послѣдній великолѣпенъ. Онъ не знаетъ ни слова по французски. "Это языкъ не джентльмэнскій, сэръ, говоритъ онъ:-- я никогда не видывалъ ни одного порядочнаго англійскаго джентльмэна, который умѣлъ бы на немъ выражаться. Честный англійскій ротъ, сэръ, не можетъ такъ картавить, это языкъ не для людей, а для обезьянъ".

Поэтому, онъ упорно говоритъ по англійски съ всѣми содержателями отелей, почталіонами и горничными; послѣднимъ онъ какъ-то умѣетъ втолковать чего хочетъ. Мой славный, милый дядя, по правдѣ сказать, знаетъ очень мало по французски, но гордиться своими знаніями и не совѣстится говорить.

Мы здѣсь очень пріятно проводимъ время и, право, утѣшительно встрѣтить такого человѣка, какъ мой дядя, столь простого, своеобразнаго и стойкаго. Онъ просто грандіозенъ. Всѣ его называютъ милордомъ и когда онъ, выйдя изъ себя, забываетъ французскія слова и бранится по англійски, то французы разбѣгаются въ испугѣ. Мы обѣдали у лорда Прабстока въ нашемъ посольствѣ и тамъ видѣли нѣсколько знакомыхъ. Мы такъ же получили приглашеніе на вечеръ въ салонъ герцогини Алансонской, куда и отправились en grande tenue. Генералъ былъ во всѣхъ орденахъ и казался такимъ представительнымъ, что всѣ спрашивали, кто онъ. Герцогиня была очень съ нимъ любезна и, подавъ ему руку, прошла съ нимъ по всѣмъ заламъ. Я слѣдовалъ за ними, какъ собачка. Впрочемъ, и со мною она была очень добра.

Бѣдный дядя, однако, попалъ въ большой просакъ. Онъ не совсѣмъ ясно понималъ, что ему говорила герцогиня, а самъ бѣгло объяснялся на своемъ франко-англійскомъ діалектѣ. Разговоръ зашелъ объ англійскихъ и французскихъ дамахъ. Вы знаете, добрый старикъ не понимаетъ, что такое комплиментъ и прямо брякнулъ:

-- Француженки прелестны, но я предпочитаю англичанокъ.

-- О, генералъ, англичанки прелестны и привлекательны, но француженки живѣе, веселѣе, остроумнѣе; въ нихъ болѣе художества.

-- Oui, oui, Duchesse, отвѣчалъ генералъ съ низкимъ поклономъ:-- je donne aux femmes franèaises le credit de cela. Elle ont beaucoup d'artifice -- c'est tout-à-fait vrai, mais pour moi, je n'aime pas l'artifiee dans les dames; je préféré les dames au naturel.

Герцогиня, настоящая grande dame, не выдержала и закрыла лицо вѣеромъ, а окружавшіе ее мужчины и женщины не знали, какъ скрыть свои улыбки.. Я дернулъ за руку дядю; онъ съ неудовольствіемъ обернулся ко мнѣ и понялъ, что сказалъ какую-нибудь глупость. Но герцогиня поступила съ удивительнымъ тактомъ.

-- Генералъ -- совершенство, произнесла она шепотомъ своему мужу и громко прибавила: -- ведите меня къ ужину, генералъ, я не хочу лишиться вашего пріятнаго общества.

Онъ тотчасъ сдѣлался львомъ вечера.

Онъ ужиналъ съ герцогиней и я видѣлъ издали, что она наслаждалась простотой его обращенія, а онъ былъ просто очарованъ ею. Но когда мы вернулись домой и онъ вывѣдалъ отъ меня объясненіе о своей смѣшной ошибкѣ, то пришелъ въ ярость и клялся, что никогда болѣе не будетъ говорить по французски. Вы знаете, какой рыцарь дядя въ отношеніи женщинъ и какъ цѣломудренны его рѣчь и обращеніе; поэтому неудивительно, что этотъ незначительный faux pas такъ разсердилъ его. Онъ хотѣлъ писать извиненіе герцогинѣ, но я увѣрилъ его, что это будетъ еще хуже...

Т. Дж.

-----

Франція, Туръ, январь 18..

"Любезный Винистунъ,

Мы вчера оставили Парижъ и мнѣ надо вамъ объяснить почему. Это удивительная исторія. Въ среду мы смотрѣли съ дядей Тартюфа въ Одеонѣ. Спектакль ему надоѣлъ, потому что онъ понимаетъ только обычныя разговорныя французскія фразы, и онъ предложилъ потомъ пойти въ одинъ изъ café. на бульварахъ. Мы отправились и, наконецъ, выбрали большой, блестяще освѣщенный café, гдѣ самая пестрая публика уничтожала мороженое, кофе и ликеры. Оба пола имѣли тутъ почти одинаковое число представителей. Дядя прошелъ въ своей шинели и кашмировой шали, завернутой вокругъ горла, въ задній уголокъ и усѣлся, прислонясь спиной къ стѣнѣ. Я сѣлъ противъ него. Между нами былъ маленькій столикъ. Позади меня, за сосѣднимъ столомъ, я замѣтилъ очень нарядную, въ громадной шляпкѣ, нарумяненную даму, не очень молодую, но съ блестящими глазами. Генералъ снялъ свою шаль и началъ со мною разговаривать. Вдругъ я услыхалъ визгливый голосъ за мною:

-- Что? Это Гарри Джобсонъ!

Еслибъ вы только видѣли въ эту минуту лицо добраго старика. Глаза его едва не выскочили отъ ужаса и удивленія; его загорѣлыя щеки посинѣли. Я инстинктивно обернулся. Женщина, сидѣвшая за сосѣднимъ столомъ, смотрѣла на него съ саркастической улыбкой, скаля свои бѣлые зубы, окаймленные крашеными губами.

-- Елена! произнесъ онъ глухимъ голосомъ:-- Боже мой, какъ вы здѣсь?

Я видѣлъ, что онъ былъ очень взволнованъ. Онъ поспѣшно схватилъ свою шаль и шляпу.

-- О! воскликнула она: -- не торопитесь уходить, майоръ Джобсонъ...

-- Генералъ, сэръ Гарри Джобсонъ! перебилъ онъ ее невольно, съ учтивымъ поклономъ.

-- Генералъ! Tant mieux, mm!!!!! vieux ami! Поздравляю васъ. Пожалуйста, не уходите, я васъ не отпущу. Я не знаю вашего пріятеля, прибавила она, взглянувъ на меня.

-- Это мой племянникъ, сказалъ дядя очень сухо:-- онъ, слава Богу, не знаетъ свѣта, въ которомъ мы съ вами жили.

-- Я вижу это, произнесла она, со смѣхомъ скаля зубы на меня:-- но c'est un très joli garèon. Онъ говоритъ по-французски?

-- Да.

-- Отлично. Ну, посмотримъ, забыли ли вы свою старую Тамилъ.

И она начала живо болтать на совершенно мнѣ незнакомомъ, но очень мелодичномъ діалектѣ. Генералъ серьёзно ее слушалъ. Онъ попрежнему былъ въ большомъ волненіи; щеки его горѣли, глаза безпокойно сверкали. Онъ иногда отвѣчалъ, но коротко и сухо. Одну минуту слезы показались на его глазахъ. Она тотчасъ заговорила по-англійски.

-- Намъ лучше перейти къ нашему родному языку, сказала она:-- а то вашъ племянникъ удивляется странному появленію этихъ слезъ на глазахъ благороднаго ветерана. Разсказать ему нашу исторію?

-- Ради Бога, замолчите! воскликнулъ поспѣшно генералъ.

-- Ну, я надѣюсь съ вами еще поговорить наединѣ, n'est се pas? сказала она съ своей странной улыбкой:-- дайте мнѣ вашу карточку.

Несмотря на ея поблекшую, несчастную внѣшность и неприличныя манеры, она иногда брала на себя повелительный тонъ.

Дядя вынулъ изъ кармана свой бумажникъ. Онъ былъ туго набитъ французскими банковыми билетами. Она жадно взглянула на нихъ. Онъ это замѣтилъ и выраженіе его лица смягчилось.

-- Елена, вы нуждаетесь въ деньгахъ?

-- Всегда, отвѣчала она съ усмѣшкой:-- мои дѣла теперь не идутъ такъ хорошо, какъ въ тѣ времена, когда вы меня знали. Но дайте мнѣ карточку. А "Мориги".-- Хорошо! Вы, вѣроятно, по утрамъ дома?

-- Да, сказалъ рѣшительно генералъ:-- но не для васъ. Прошедшее прошло, похоронимъ его.

-- Какъ вамъ угодно, генералъ сэръ Гарри Джобсонъ, отвѣчала она и прибавила, обращаясь ко мнѣ:-- но вы, можетъ быть, сэръ, если вашъ дядя не хочетъ...

-- Молчать! воскликнулъ генералъ громовымъ голосомъ:-- ни слова. Уважайте хоть невинность молодости. Вотъ, возьмите! по крайней мѣрѣ, мнѣ удалось вамъ помочь.

Онъ высыпалъ на столъ изъ своего бумажника все, что въ немъ было, надѣлъ шляпу и побѣжалъ къ дверямъ.

-- Пойдемъ, Тадди! крикнулъ онъ мнѣ и бросилъ золотую монету лакею, который прислуживалъ за нашимъ столомъ.

Очутившись на бульварѣ, я едва могъ поспѣть за нимъ.

-- Она идетъ за нами? вдругъ спросилъ онъ, не останавливаясь.

-- Нѣтъ, она считаетъ банковые билеты. Вы ей дали большую сумму.

-- Повернемъ сюда, промолвилъ онъ, поровнявшись съ какимъ-то переулкомъ:-- да смотри, не слѣдуетъ ли она за нами. Завтра мы переѣдемъ въ другой отель.

Я никогда не видалъ его въ такомъ волненіи. Его рука, опиравшаяся на меня, дрожала и поступь была не тверда. Отъ времени до времени, онъ тяжело вздыхалъ.

-- Ужасно... ужасно... бѣдная Елена! мычалъ онъ про себя.

Наконецъ, мы достигли своего отеля. Онъ приказалъ Вансу укладываться и объявилъ, что мы завтра ѣдемъ въ Туръ.

-- Мы собьемъ ихъ съ толку, сказалъ онъ:-- черезъ нѣсколько дней мы вернемся и остановимся въ другомъ отелѣ.

Онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, подергивая усы. Наконецъ, онъ опустился въ кресло и сказалъ, обращаясь ко мнѣ:

-- Сядь поближе, Тадди. Тебя, вѣроятно, очень удивила эта сцена. Ты очень благоразумно, дитя мое, воздержался отъ разспросовъ, но ты уже человѣкъ, Тадди, и, быть можетъ, тебѣ полезно узнать грустную исторію этой женщины. Одному Богу извѣстно, продолжалъ онъ, смиренно поникнувъ головой и говоря съ большимъ чувствомъ:-- какъ я искренно раскаивался въ своей винѣ и сколько выстрадалъ за нее. Но справедливая кара преслѣдуетъ насъ часто за наши проступки даже въ такое время, когда мы полагаемъ, что они уже давно искуплены. Появленіе этой женщины сегодня представляетъ неожиданный для меня ударъ. Я не видалъ ее десять лѣтъ и думалъ, что она умерла или ведетъ честную жизнь въ Америкѣ, а между тѣмъ она здѣсь и въ какомъ положеніи!

Онъ замолчалъ и закрылъ лицо руками. Черезъ минуту, онъ взглянулъ на меня печально и продолжалъ:

-- Слава Богу, Тадди, что ты взросъ въ чистой, цѣломудренной атмосферѣ и не знаешь еще темной стороны жизни, но ты человѣкъ и тебя ожидаетъ борьба съ такими же соблазнами, съ какими боролись и мы. Дай Богъ, чтобы ты вышелъ изъ этой борьбы цѣлымъ и невредимымъ. Пятнадцать лѣтъ тому назадъ, я стоялъ съ своимъ полкомъ въ Бунгалорѣ, маленькомъ гарнизонномъ городкѣ съ очень хорошимъ военнымъ обществомъ. Мнѣ тогда было сорокъ пять лѣтъ, и хотя уже не молодой человѣкъ, я былъ еще очень свѣжъ, потому что всегда велъ правильную жизнь, всецѣло предавшись службѣ. На Рождествѣ пріѣхала въ нашъ городокъ молодая и очень хорошенькая вдова одного чиновника, умершаго отъ мѣстной горячки. Весь гарнизонъ сошелъ отъ нея съ ума. Жена полковника Додсона покровительствовала ей, и прелестная вдова, бросивъ трауръ, начала ѣздить верхомъ, танцовать и кокетничать до упада. Она повела дѣло такъ ловко, что половина офицеровъ влюбились въ нее по уши и готовы были стрѣляться изъ-за нея съ своими лучшими друзьями. Между прочими и я влюбился въ нее. Я былъ довольно красивъ и хорошая партія. Она представилась, что любитъ меня, и мы сошлись съ нею. Берегись, Тадди, этихъ незаконныхъ связей, нѣтъ ничего хуже и дорого приходится за нихъ платить карманомъ, здоровьемъ и сердцемъ. Я до того былъ ослѣпленъ своей любовью, что послѣдовалъ за нею въ Мадрасъ, гдѣ она стала извѣстной всему городу и прожила значительную часть моихъ, трудомъ нажитыхъ, денегъ. Я даже обѣщалъ жениться на ней, нетолько на словахъ, но и въ письмахъ, что давало ей большую силу надо мною. Наконецъ, я засталъ ее однажды съ офицеромъ моего же полка. Я собственноручно избилъ его до полусмерти. Скандалъ вышелъ ужасный. Онъ подалъ въ отставку и согласился на ней жениться, если я найду десять тысячъ рупіевъ. Я, конечно, ихъ нашелъ, и они уѣхали въ Америку. Долго я не могъ оправиться отъ этого страшнаго удара и съ тѣхъ поръ избѣгаю женщинъ, какъ змѣй. Ты видишь, Тадди, что зло отликается черезъ много лѣтъ. И какъ она ужасно измѣнилась. Ея хорошенькое, невинное, по крайней мѣрѣ на взглядъ, лицо теперь нарумянено и набѣлено. Ея серебристый голосокъ звучитъ теперь, какъ надтреснутая кастрюля. Богъ мнѣ свидѣтель, что не я ее погубилъ. Она уже была на этой дорогѣ, когда я ее узналъ. Но она опасная женщина, она дѣлала со мною все, что хотѣла, и Богъ знаетъ, что еще со мною сдѣлаетъ, если найдетъ меня.

-- Милый дядя, сказалъ я, подходя къ нему и взявъ его за руку:-- вы очень добры, что разсказали мнѣ вашу исторію. Конечно, я не могу васъ утѣшить, но если вы раскаялись въ своей винѣ и не можете себя ни въ чемъ упрекать въ отношеніи ея, то не къ чему вамъ и тревожиться.

Однако, его нельзя было успокоить, и вотъ съ вчерашняго дня мы здѣсь, въ Турѣ, среди снѣжной равнины на берегу Луары. Въ этомъ городѣ, кажется, только и замѣчательнаго, что старинный соборъ и очень скверное вино. Мы, кажется, поѣдемъ отсюда въ Анжеръ и Нантъ, а можетъ быть и въ Бордо, потому что дядя все еще взволнованъ, а для него лучшее лекарство отъ волненія, по словамъ Ванса, путешествіе.

Вчера, порѣзавъ себѣ щеку за бритьемъ и страшно разбранивъ за это Ванса, онъ отправился гулять одинъ по городу. Я вышелъ немного погодя и встрѣтилъ его на улицѣ: онъ несъ на рукахъ полузамерзшаго ребенка, укутывая его въ свою шинель. Несчастная мать слѣдовала за нимъ и со слезами благодарила его. Онъ ввелъ ее въ отель и приказалъ подать ей хорошій завтракъ. Когда же лакей непочтительно обошелся съ бѣдной женщиной, то онъ, схвативъ его за ухо, вытолкалъ въ дверь. Потомъ онъ послалъ Ванса купить теплыхъ вещей и, щедро наградивъ несчастную, отпустилъ ее. "Le vieux Anglais" сталъ тотчасъ диковиной всего города, и когда мы идемъ по улицамъ, то всѣ показываютъ на насъ пальцами.

Какой онъ славный, милый человѣкъ! Просто счастіе быть съ нимъ. Онъ такъ простъ, искрененъ и нѣженъ, несмотря на свою грубую оболочку...

Любящій васъ

Тадеусъ Джобсонъ.

КОНЕЦЪ ЧЕТВЕРТОЙ КНИГИ.