Источники английского права
1. Судебная практика
В настоящее время в английском праве всякая норма, наделенная принудительной силой со стороны государства, имеет почти во всех случаях один из двух следующих источников, именно – решение или приговор судьи или судов, или законодательный акт. Конечно в некоторых и, может быть, даже во многих случаях окажется, что корма, вытекающая из закона, непригодна для практического применения до тех пор, пока она не пояснена судьей или судьями; таким образом, норма права может быть связана с обоими этими источниками. Но оба эти элемента легко могут быть разделены и могут получить самостоятельное толкование и применение.
С исторической точки зрения судебная практика является более древним источником права. Задолго до существования какого-либо законодательного акта, за исключением скудных ордонансов королей, царствовавших в течение двух первых столетий после нормандского завоевания, королевские судьи в судах Вестминстера и в судах, разъезжавших по графствам, выносили приговоры и создавали нормы, которые записывались в заботливо хранившихся судебных актах. Когда в создании известного явления участвуют разные элементы, то обычно древнейшие из них определяют его общий характер. Поэтому мы начнем рассмотрение источников права с судебной практики.
Самой поразительной особенностью ее является то, что она сочетает две стадии применения нормы, которые как в теории, так и на практике (в отношении нормы, имеющей своим источником законодательный акт) считаются совершенно самостоятельными. Согласно принципам научной юриспруденции, всякое правило, которому население призвано подчиняться под страхом неприятных последствий, должно быть прежде всего в ясной форме полностью объявлено, а затем только можно применять содержащиеся в нем санкции против его нарушителей. В теории, по крайней мере, лицо, обвиняемое в преступлении, должно быть ознакомлено с нормой прежде, чем оно будет наказано за нарушение ее. Сам принцип совершенно правилен, но в человеческих делах трудно полностью применять научные принципы. Это особенно трудно на ранних стадиях существования общества, когда правовой механизм еще не развит.
Когда, как мы видели, королевские судьи в Англии стали применять в Англии во второй половине двенадцатого века нормы общего права к ленникам, они не нашли формально установленных норм, которые им надлежало бы применять. Парламент еще не существовал; он возник по крайней мере на столетие позже после того, как королевские суды приступили к регулярной деятельности. Не существовало еще и свода законов, которым они могли бы руководствоваться. От времени до времени высказывался взгляд, что королевские судьи двенадцатого и тринадцатого веков считали римское право, т. е. Corpus Juris Civilis источником своего правотворчества; совершенно очевидно, что римское право, в изучении которого наблюдалось большое оживление в ново-основанных университетах Западной Европы примерно как раз в то время, когда английские судьи принялись за свою историческую задачу, имело большое, хотя и косвенное влияние на формирование английского права. Общее право Англии, вероятно, обязано римскому праву одной из своих самых характерных особенностей, именно своим индивидуализмом. Обе эти системы рассматривают общество как совокупность индивидуумов, обе обеспечивают им определенную, хотя и ограниченную сферу деятельности и предоставляют им предъявлять претензии в случае, если кто-либо нарушит их права; обе эти системы не рассматривают общество, как самодавлеющее единство, в котором интересы индивидуума подчиняются общему благу. В этом отношении общее право Англии находится в резком противоречии с тем положением общества, которое существовало у англичан до того, как они были подчинены нормандским порядкам. Однако королевские судьи, к счастью, и не пытались в двенадцатом и тринадцатом веках применять нормы Corpus Juris Civilis к Англии (как это делалось во многих других европейских странах), но, как уже говорилось в предшествующей главе, стремились скроить из разнообразных обычаев своей страны единое одеяние, именно общее право, которое было бы по мерке всей нации. Это они делали не путем опубликования формального и полного овода нового права, но прежде всего выслушивая в каждом отдельном случае сообщение об обстоятельствах дела, требуя затем подтверждения их присяжными и, наконец, решая, какая из тяжущихся сторон нарушила соответствующую норму, или, (если корона являлась заинтересованной стороной), вынося приговор о том, виновен ли обвиняемый в том преступлении, в котором он подозревался.
Ясно, что, когда суд действует указанным образом, то самым существенным в процессе будет не какое-нибудь подробное разъяснение правового принципа, а предъявление обвинения со стороны короны или жалобщика, выяснение обстоятельств, связанных с предполагаемым правонарушением, поведение свидетелей, вердикт присяжных и вынесение решения или приговора. Присутствующие поймут лишь в результате вывода из всего происходящего, что прежде чем обвинить подсудимого, надо доказать, что он нарушил какое-то правило поведения, представителем и защитником которого является судья. Этот вывод легко будет сделать, если, как предполагается, указанное правило поведения соответствует установившимся обычаям общества. Там, где это было неясно, королевские судьи, повидимому, с самых ранних времен поясняли правило, в нарушении которого обвинялся подсудимый. Вследствие этого, все, интересовавшиеся нормами права, применявшимися в каждом данном случае, искали их не в сухих записях судебных актов (в которых только назывались имена сторон, доводы и опровержения и результат судебного разбирательства), а в словах, сказанных судьей при вынесении решения или в наставлении присяжным, которые воспроизводились в опубликованных отчетах о судебных делах.
Таким образом, становится ясно, что два в существе своем совершенно различных процесса – объявление нормы и применение ее к правонарушителю – объединялись в едином действии. В этом заключается сущность судебной практики. Это обстоятельство часто служило основанием для возражения против судебной практики, как источника права. Однако, если наш взгляд на происхождение судебной практики в Англии правилен, то в значительной степени устраняется и указанное против нее возражение; дело в том, что о нашей точки зрения, судья лишь разъясняет норму, уже известную правонарушителю из повседневного жизненного опыта. Тем не менее, это возражение до некоторой степени ограничивает полезность судебной практики, и потому польза, приносимая правотворчеством суда, оказывается несколько меньшей, чем можно было думать.
Однако, обратимся от этих основных особенностей судебной практики к другим ее свойствам.
Против судебной практики выставлялось еще то возражение, что она вносит произвол, т. е. зависит от глубины индивидуальных познаний, убеждений или склонностей данного судьи и, таким образом, нарушает основной принцип всякого хорошего права, именно его единообразие. Если бы это возражение было правильно, то оно содержало бы серьезное обвинение, направленное против судебного правотворчества. В действительности, в итоге твердо установившейся в течение столетий практики и соблюдения великой доктрины судебных прецедентов, оно в малой степени относится к английскому праву.
Конечно, мало вероятности, чтобы в раннюю эпоху деятельности королевских судов, слова судьи могли достигать пунктов, отдаленных от того места, где он вершил суд; однако, в непосредственном соседстве они, вероятно, становились известны и запоминались, так как «судебные дни» с незапамятных времен серьезно соперничали с ярмарками и уличными зрелищами в привлечении толпы. Кроме того, надо помнить, что королевские судьи составляли в двенадцатом и тринадцатом веках небольшую корпорацию тесно связанных между собой людей, которые, вероятно, жили вместе во время своего пребывания в Лондоне и во всяком случае часто соприкасались друг с другом. Они были заинтересованы, как мы уже говорили, в том, чтобы применяемое ими право было единообразным; очень вероятно такое предположение, что во время их съездов в Вестминстере или во время пребывания в Серджент-Инне бо́лышая часть их бесед состояла в сообщении друг другу решений, принятых во время разъездов или на судебных заседаниях в Вестминстере.
Затем, уже в такую раннюю эпоху, как конец тринадцатого века (1285 г.), неизвестные лица начали записывать споры сторон и решения судей как в разъездных судах, так и в Вестминстерском суде, и распространять свои записи среди заинтересованных в них членов возникшего тогда сословия правозаступников. Ясно, что в те времена, когда книгопечатание было еще неизвестно, обращение этих записей было весьма ограничено, но спрос на них был все же так велик, что постепенно вызвал к существованию профессию репортеров, записи которых на пергаменте, переплетенные по годам в отдельные тома и известные под именем «Ежегодников» (Year Books), стали важной частью английской правовой литературы; они представляли для юристов или тяжущихся целый арсенал, из которого можно было заимствовать оружие для судебных сражений. При выступлении перед судьей, признававшим принцип единообразия права, было очень целесообразно ссылаться для подкрепления своих доводов на решение, которое было вынесено одним из его коллег или, еще лучше, им самим и было благоприятно для данного клиента. Противник ссылался на другое решение, пытаясь обосновать противоположную точку зрения, и, таким образом, возникли ссылки на аналогичные дела, причем каждая сторона стремилась доказать, что ее взгляд на правовую норму опирается на авторитет судебной практики. После изобретения книгопечатания анонимные «Ежегодники», составленные неизвестно кем, были заменены печатными томами, на которых значились имена составителей и в которых сообщение об обстоятельствах дела, именах судебных представителей или барристеров, выступавших в суде, и более или менее краткое изложение их доводов сопровождалось именами судей и подлинными словами судьи или судей, слушавших дело.
С появлением стенографии точность и полнота судебных отчетов сейчас гораздо больше, чем в эпоху старых «Ежегодников». Сверх того, хотя профессия судебного репортера открыта для всех желающих, качество отчетов за последнее столетие сильно улучшилось вследствие появления специальных учреждений как общественных, так и частных, пользующихся большой известностью, которые имеют постоянный штат опытных репортеров и редакторов для отбора и согласования отчетов с целью избежать совпадений и повторений. Само собой понятно, что в наши дни большой активности законодательных органов, судьи и адвокаты, занятые в каком-либо деле, должны часто ссылаться на парламентские и другие законодательные акты. Но можно смело утверждать, что если читатель ознакомится даже с современными судебными отчетами, то он обнаружит, что как судьи, так и адвокаты уделяют большое внимание рассмотрению ранее опубликованных судебных отчетов.
Мы кратко изложили сущность учения о судебном прецеденте, предохраняющем судебное правотворчество от элемента произвола. Если при слушании какого-либо дела будет установлено, что суд равной или высшей инстанции выразил когда-нибудь раньше, в качестве неустранимого звена в цепи своих логических рассуждений, некоторую точку зрения на данную норму права и применил эту точку зрения при вынесении решения по делу, то суд, разбирающий настоящее дело, обязан при вынесении им решения руководствоваться этой точкой зрения, если только она не была с тех пор отвергнута судом высшей инстанции или парламентским актом. Конечно, в действительности это учение о прецедентах не совсем так просто, как нами изложено, так как оно осложняется разными соображениями второстепенного порядка; поэтому искусство противопоставления судебных решений нередко требует высокой юридической квалификации. Во всяком случае надо особо подчеркнуть, что так называемые obiter dicta (попутно сказанное), т. е. высказывание суждений, которые не являются необходимыми для обоснования решения по заслушанному делу, не обязывают в качестве прецедентов, хотя на них и ссылаются в качестве руководства. Таким образом, судебная практика не только не несет в себе элементов произвола, но, напротив, проявляет склонность к негибкости и устойчивости, потому что она ограничивает себя, во всяком случае формально, провозглашением уже существующего права вместо того, чтобы создавать новое. Она представляет, как уже было сказано, начало порядка или единообразия, которое является одним из основных элементов концепции права.
Считается, что английская судебная практика происходит из тех корней, из которых два уже упоминались, а обсуждение третьего мы отложим до более удобного момента. Этими корнями являются: 1) общее право в первоначальном смысле слова, 2) некоторые иностранные правовые системы, которые признаются в узких рамках обязательными в Англии и 3) право справедливости, как называется известная система, имеющая любопытную историю и занимающая своеобразное место в теории английского права.
1. Что касается общего права, то о нем остается сказать уже немногое. Оно является результатом не только самых первых опытов судебной практики, но, как мы уже видели, оно возникло или во всяком случае получило признание через посредство судебной практики. Поэтому мы можем теперь ограничиться упоминанием одной его весьма существенной, но редко отмечаемой особенности и кратким перечнем тех правоотношений, которые регулируются его нормами.
Весьма существенная особенность общего права заключается в его теоретической полноте. Теоретически оно заполняет все пробелы в английской правовой системе. Судья не может отклонить заявление истца на том основании, что право не предусмотрело данного случая. Он обязан вынести решение по каждому спору, если заявление сделано в установленном порядке. Это, конечно, не значит, что каждый тяжущийся получит удовлетворение в своем притязании, но это значит, что суд не может сказать: «Ваш случай правом не предусмотрен». Другие правовые системы откровенно допускают такую возможность и обычно указывают судьям, как им поступать в подобном случае: например, предписывают им решать согласно собственным взглядам или в соответствии с общими принципами справедливости и т. п. Английский судья не имеет таких полномочий; он должен применять право (т. е. вершить правосудие) во всех случаях.
Что происходит, если не оказывается закона или судебного решения, пригодного для данного случая? Выход из положения заключается в том, что общее право обязано дать решение, если внимательно изучить его. Таким образом, с помощью того же приема решений по аналогии (или подобию) или путем сопоставления, которые служат ему при пользовании судебными прецедентами, судья исходит из решений дел. наиболее близких по своим обстоятельствам к делу, рассматриваемому им, и делает вывод, каково было бы решение его предшественника, если бы последний сам рассматривал это дело. При таком методе личные качества судьи не могут не оказать влияния, – в подобных случаях судья: в некотором смысле творит право, но это правотворчество ограничено определенными и тщательно проведенными границами. Такое правотворчество чрезвычайно плодотворно в тех случаях, когда надо приспособить действующее право к новым условиям и когда по каким-либо причинам признается нежелательным и недостижимым более решительный парламентский акт.
Эта практика на деле придает общему праву ту гибкость, которая составляет лучшую его особенность. Но она непригодна в тех случаях, когда требуется серьезное отклонение от признанных принципов, даже если применение последних сопровождается явной несправедливостью. Такие проблемы должны разрешаться парламентом.
Когда говорят, что общее право обладает полнотой, то не надо думать, что оно имеет характер исключительности, т. е. что норма этого общего права покрывает нормы всех других родов права. Подобное предположение весьма далеки от истины. Все парламентские акты, например, бесспорно отменяют противоречащие им нормы общего права; так же обстоит дело с указами исполнительной власти, санкционированными законодательной или верховной властью, хотя не раз возникали споры о том, как далеко распространяются прерогативы верховной власти. Даже местные и торговые обычаи имеют преимущество перед общим правом в вопросах, непосредственно относящихся к их сфере. Общее право является наиболее уступчивым и в то же время наиболее всеобъемлющим из всех систем английского права.
Естественно, что в настоящей работе значительное место должно быть уделено рассмотрению общего права, ибо, несмотря на появление у него впоследствии соперников, в частности в виде законодательства вездесущего парламента, общее право все еще продолжает поставлять нормы для разрешения целого ряда вопросов, обнимаемых сферой действия английского права. Правда, в важных проблемах, связанных с недвижимой собственностью и с преступлениями, в которых общее право долго господствовало безраздельно, оно в последнее время оттеснено парламентскими актами, хотя (как мы увидим ниже) не в полной мере. Но что касается движимой собственности, во всяком случае ее древнейших видов, то многие нормы никогда не были оформлены законодательным путем и могут быть обнаружены лишь путем изучения общего права.
Многие из важнейших областей права, относящегося к прерогативам короны, права граждан в отношении к исполнительной власти и то, что известно под общим именем «конституционного права», могут быть поняты только в связи с общим правом. Оно дает добрые три четверти норм, регулирующих такую важную проблему, как совершение, толкование и исполнение договоров. Наконец, право, регулирующее ответственность за правонарушения, т. е. предоставляющее гражданское удовлетворение в случаях таких нарушений, как причинение вреда либо личности, либо недвижимости или движимости, как клевета, присвоение чужого имущества, злоупотребление судебным процессом и т. п. зависит, подобно договорному праву, в значительной степени от норм общего права, не оформленных законодательным путем.
2. Уже указывалось, что, несмотря на национальный характер английского права, некоторые иностранные правовые системы оказывали влияние на его развитие. По крайней мере две из этих иностранных систем, именно – римское и каноническое право, представляют собой право, писанное в том смысле, что они воплощены в определенных, хорошо известных актах, содержащих, как предполагается, их полное и точное изложение, поэтому казалось бы странным, что их можно относить к числу материалов, используемых судебной практикой. Даже в купеческом праве, которое никогда не было воплощено в едином кодексе, имеющем силу закона, тем не менее имеется, как мы уже видели, несколько важных актов, могущих не без основания быть отнесенными к законам или формально установленному праву. Однако, существует общепринятое мнение, что какая-либо часть этих трех правовых систем может считаться вошедшей в состав английского права лишь в силу судебного решения или парламентского акта. Основание такого взгляда кроется, вероятно, в том, что в течение последних четырех веков как парламент, так и суды не склонны были признавать за этими иностранными системами какой-либо силы в Англии. Их терпят лишь в узких пределах, которые определяются парламентом или судами.
Действительно, согласно теории, которая была распространена еще полвека тому назад, каноническое право западной церкви не считалось даже до реформации обязательным для английских церковных судов и связывало их только в тех пределах, в которых оно было «принято» или признано английскими судами. Это учение, правда, подверглось такой серьезной критике, что теперь его надо считать отпавшим. Однако, со времен реформации положение стало во всяком случае совершенно ясным. Парламентский акт, который впредь до предполагавшегося, но фактически не имевшего; места пересмотра, сохранил действие канонического права в том виде, в каком оно существовало до реформации[9], ограничил его применение многозначительной оговоркой, гласившей, что каноническое право сохраняет свою силу постольку, поскольку оно «совместимо с законами или актами королевства или прерогативами короны, не противоречит им и не нарушает их». Ясно, что разрешение применить каноническое право, данное в такой общей форме, нуждалось в судебном толковании для того, чтобы им возможно было воспользоваться. Так же ясно, что ограниченное число норм римского права, вошедших в состав английского права в результате судебных дел о наследовании по завещанию и по закону, могло быть вообще заимствовано из римского права лишь благодаря правотворчеству английских судей. То же самое можно сказать о купеческом праве, воспринятом английским правом в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Даже знаменитый лорд Мансфильд, горячий поклонник купеческого права, не отважился отменить давно установленную, довольно неудобную норму английского права, по которой товары считаются собственностью покупателя еще до их передачи и даже до их оплаты, хотя эта норма противоречит купеческому праву.
Поэтому мы не только можем, но в практических целях обязаны относить каноническое право, римское право и купеческое право, поскольку они составляют части английского права, к праву, создаваемому судебной практикой. Хотя адвокат и может при слушании какого-нибудь дела ссылаться для поддержания своей точки зрения на канон папы Григория или декрет императора Адриана, но он встретит мало сочувствия у судьи, если только не докажет, что правило, содержащееся в приведенной им цитате, уже применялось английскими судами; если же его противник сумеет привести решение какого-либо английского суда, несовместимое с его цитатой, то последняя потеряет всякую силу.
3. Право справедливости (equity) – третий из источников судебной практики, требует несколько более подробного рассмотрения, так как его положение своеобразно и интересно, как уже указывалось ранее. Большинство его принципов имеет несомненно судебное происхождение; они. никогда не были воплощены в законе, хотя парламентские акты прямо или молчаливо признавали их существование; широкое применение этих принципов не только восполняло, но также и смягчало нормы судебной практики. Более того, они восполняли практику судей, которые получали свои полномочия от того же монарха, как и сам суд справедливости.
Понять подобное положение можно только рассмотрев историю этого права. Говоря коротко, описанный прежде процесс объединения старых местных обычаев в общее право совершался с помощью документа, который назывался приказом (writ или breve) или, для того, чтобы отличить его от многих других приказов, подлинным приказом (breve originate). Когда судьи приходили к выводу, что из множества отдельных обычаев можно вывести общую норму права, они объявили, что королевская канцелярия даст за определенную плату приказ, который обяжет лицо, подозреваемое в нарушении этой нормы, явиться в Вестминстер. В течение двенадцатого и тринадцатого веков было выпущено весьма значительное число подобных приказов; они представляют собой в сущности косвенную, но очень авторитетную сводку общего права. Небольшой трактат, приписываемый Гленвилю (Glanville), знаменитому юстициарию короля Генриха II, и представляющий собой самый ранний сборник общего права, целиком посвящен комментированию этих приказов. Гленвиль жил во второй половине двенадцатого века. Труд Бректона, писавшего приблизительно в середине тринадцатого века, также полон сведениями о них; он, в частности, показывает, как время от времени выпускались новые приказы для приспособления права к изменившимся обстоятельствам. Он сообщает имена судей, которые действительно или только предположительно составили новые приказы. Таким образом, регистр приказов (Registrum Brevium), хотя и не получил силы закона, но представлял собой собрание исковых формул постоянно разраставшихся. Лицо, потерпевшее от нарушения общего права, могло получить такой приказ у короля, именем которого он давался. Этот «регистр» представлял собой энциклопедию общего права.
К концу тринадцатого века изобретательность судей начала, очевидно, иссякать. От них исходило теперь мало новых приказов, и если лорд-канцлер, как глава королевской канцелярии, решался выпускать такие приказы по собственной инициативе, то судьи, получавшие их, тотчас «отменяли» их, т. е. отказывались их применять. Все великие институты имеют свою эпоху расцвета и эпоху упадка; возможно, что поколение великих судей, начиная с Гленвиля и кончая Бректоном. формулировавших общее право в двенадцатом и тринадцатом веках, имело в четырнадцатом и пятнадцатом веках более робких преемников. Но более вероятно, как уже указывалось, что рост правительственной машины лишил судей, первоначально входивших в состав личной королевской свиты[10], непосредственного общения с королем и отодвинул их в отдаленные канцелярии, где они уже не могли лично обращаться к королю для совещания по возникавшим вопросам, но должны были сами нести ответственность за меры, принятые ими по собственному почину. В обширной и слабо администрируемой Византийской империи такое положение часто вело к вторжению должностных лиц в сферу верховной власти. В Англии, где это было невозможно вследствие большей силы королевской администрации, сложившиеся условия сделали судей нерешительными и консервативными. Во всяком случае несомненно, что к концу тринадцатого века начали раздаваться жалобы, что источники королевского правосудия иссякают. Возникший тогда парламент учел эти жалобы во втором Вестминстерском статуте 1285 г. Парламент, очевидно, чувствовал, что апеллировать к судьям бесполезно, поэтому он повелел лорду-канцлеру, как хранителю регистра приказов, расширить круг действия общего права путем выпуска в. аналогичных случаях новых приказов, подобных прежним, для того, чтобы иметь возможность удовлетворить потребности, возникшие из новых условий.
Этот знаменитый акт не остался безрезультатным; в конечном итоге во исполнение его, сборники, содержавшие судебные решения, были дополнены целым рядом новых исковых формул, известных под именем исков по делу («actions on the case»). Но развитие права снова перестало идти в ногу с потребностями времени. Мы видим, что к концу четырнадцатого века лорд-канцлер уже не довольствуется теми возможностями, которые содержались в статуте 1285 г., и начинает оказывать непосредственную поддержку истцам, которые жаловались на «дефектность юстиции», т. е. на то, что их обиды не предусмотрены общим правом. Это объяснялось не только тем, что общее право не признавало их вообще в качестве обиды, но также и тем, что суды, применявшие общее право (особенно суды разъездные), были терроризированы буйной знатью или вводились в заблуждение бесчестными ходатаями по делам; в конце четырнадцатого века мы уже приближаемся к беспокойной эпохе войн Белой и Алой роз. Тем не менее неэластичность общего права была все же признана.
Снова не опираясь ни на какой формальный акт, истцы вместо того, чтобы ходатайствовать о новых приказах на основании статута 1285 г., усвоили обыкновение обращаться к лорду-канцлеру с неформальными петициями или «биллями», в которых просили его «ради бога и из милосердия» призвать к себе лицо, обвиняемое просителем в причинении ему ущерба, опросить его и милостиво найти способ для возмещения просителю ущерба, которого не дает общее право.
После того, как смуты пятнадцатого века были прекращены сильной рукой монархии Тюдоров, новая юрисдикция лордов-канцлеров ограничивалась тем, что она восполняла пробелы в общем праве. Право «справедливости», как его стали теперь называть, приняло характер дополнения к общему праву. Оно восполняло его пробелы, наказывало злоупотребления лиц, опиравшихся на общее право с мошенническими целями или для притеснения кого-нибудь; фактически, хотя и с осторожностью, оно становилось в позицию соперника судов, применявших общее право, так как давало лучшие средства защиты, чем общее право, даже в тех случаях, когда последнее содержало постановление, направленное на удовлетворение потерпевшего. В качестве примера первой функции укажем на то, что канцлерский суд, который рано присвоил себе исключительную юрисдикцию в делах о доверительной собственности («uses» или «trusts»), т. е. по таким сделкам, в силу которых одно лицо обязалось действовать в качестве собственника имущества с тем, чтобы добросовестно им управлять в интересах другого лица или лиц.
Вся эта важная отрасль права порождена правом справедливости, так как суды общего права отказывались давать принудительную силу подобным сделкам, считая их (не без основания) противоречащими духу общего права. В качестве примера второй функции отметим совокупность доктрин, созданных лордами-канцлерами по вопросу о выкупе заложенной недвижимости. Эти дела возникли тотчас же после того, как закон отменил доктрину церкви о процентах, в результате чего отдача денег под залог и получение процентов стала законной сделкой. Наглядный пример третьей функции дает рано развившаяся практика предоставления лордом-канцлером права требовать по выбору исполнения в натуре (specific performance) вместо возмещения убытков, предоставляемого общим правом при нарушении некоторых видов договоров. Например, А заключает сделку на продажу Б участка земли за тысячу марок, затем, найдя другое лицо, готовое дать за эту землю тысячу двести марок, А нарушает сделку с Б. Если Б привлечет к суду общего права, он получит лишь возмещение за нарушение сделки. Но Б желает получить землю, а не возмещение. Поэтому он предпочтет петицию о справедливости (bill of equity), и канцлер даст распоряжение А передать землю Б под страхом заключения в тюрьму в случае отказа.
Одно из самых существенных различий между канцлерским судом справедливости и судами общего права заключалось в вопросах судопроизводства. В соответствии со своим строгим консерватизмом в вопросе «о приказах» суды общего права выработали за три или четыре века своей истории очень мало гибкий и строго формальный способ разбора дел. В сущности он сводился к пользованию присяжными Для решения вопросов факта. В середине века присяжные были невежественны и не слишком сообразительны; для того, чтобы они могли хорошо выполнить свою задачу, спорные вопросы должны были быть поставлены так узко, чтобы на них можно было ответить простыми «да» или «нет». Для этой цели между сторонами происходил до слушания дела (trial) полный формальный обмен состязательными бумагами (pleadings). Неспособность присяжных отличить добросовестных свидетелей от нечестных повела при решении дел на основании общего права к исключению из числа свидетелей всех лиц, которые были заинтересованы в данном деле, т. е. могли в зависимости от решения суда что-нибудь потерять или выиграть. Ясно, что самыми заинтересованными лицами были стороны в деле; поэтому существовало жесткое правило, согласно которому стороны в деле, подлежавшем решению, на основании общего права, не могли давать свидетельских показаний. К несчастью, это правило, какие бы благие цели оно ни преследовало, нередко приводило к исключению свидетельских показаний всех тех лиц, которые вообще что-нибудь знали об обстоятельствах дела.
Лорд-канцлер пренебрегал всеми этими тщательно разработанными правилами и отправлял правосудие без присяжных. Когда лорд-канцлер считал, что истец обосновал свой иск достаточно для того, чтобы получить присуждение, если другая сторона не выставит обоснованных возражений (prima facie case), он, вместо того, чтобы дать распоряжение о приобретении истцом соответствующего приказа с риском для него получить отказ по иску в случае, если бы он избрал ненадлежащую форму приказа, выдавал не «первоначальный приказ», но простой вызов в суд обвиняемого. В этом вызове он предлагал последнему явиться в суд лорда-канцлера в такой-то день собственнолично, под страхом штрафа (sub poena) в определенной сумме, для ответа по делу «здесь содержащемуся», т. е. изложенному в петиции или билле, на оборотной стороне копии которого был помещен вызов в суд или sub poena. Когда во исполнение такого вызова обвиняемый представал перед судом, то канцлер, обычно духовное лицо высокого сана, хорошо знакомое с религиозными обрядами, подвергало его под присягой тщательному допросу. Затем, вместо того, чтобы просто произнести «виновен» или «не виновен», как сделали бы присяжные, он отдавал приказ о том, чтобы соответствующая сторона совершила определенное действие или воздержалась от какого-либо действия (как, например, проверка отчетности, рассмотрение документов, аннулирование договоров, отказ от осуществления процессуальных прав и т. п.) с целью восстановления справедливости. Этот процесс был, конечно, гораздо более гибок и более отвечал обстоятельствам дела, чем точно установленное удовлетворение, даваемое судами общего права. Последние в это время фактически ограничивались тем, что приказывали шерифу ввести во владение недвижимостью, выигравшего дело истца или обратить часть собственности проигравшего ответчика в деньги для возмещения ущерба.
Неудивительно, что суд лорда-канцлера приобрел в долгое царствование королевы Елизаветы большую популярность и что в царствование короля Якова I, когда соперничество судов общего с этим судом права вызвало острую борьбу между ними, король, следуя предложению своего советника по правовым делам сэра Френсиса Бекона, будущего канцлера, установил посредством торжественного указа, что в тех случаях, когда нормы общего права и права справедливости оказываются в противоречии друг с другом, то последние имеют преимущество. Этот принцип был формально подтвержден новейшим законодательством, положившим конец недопустимому соперничеству судов путем слияния прежде независимых судов общего права с судом права справедливости и с другими юрисдикциями, вносившими разнобой, и превратил их в единую обширную и всеобъемлющую судебную систему. Каждый судья мог по выбору применять общее право, право справедливости и другие системы в соответствии с характером дела. Тем не менее, как мы увидим ниже, соперничавшие между собой юрисдикции общего права и права справедливости оставили разнородные и глубокие следы в английском судебном процессе и в английских концепциях права.
Эту главу нельзя закончить без краткого ответа на вопрос, который, естественно, напрашивается у всякого проницательного читателя. Были ли сменявшие друг друга канцлеры при осуществлении ими своей функции вершителей права справедливости предоставлены целиком собственному убеждению в том, что требуется справедливостью в каждом данном деле, или они опирались на какое-либо учение или практику? Ответ, вероятно, должен гласить, что фактически имело место как то, так и другое. Уже то обстоятельство, что в ранней стадии юрисдикции лорда-канцлера к ней обращались в поисках «благосклонности» или «милосердия», т. е. опираясь на принцип, сохранивший практическое значение до наших дней, доказывает, что шутка Селдена (Selden) «Справедливость – жуликоватая вещь, ведь она меняется как длина ноги лордов-канцлеров» – содержала некоторую долю истины даже еще в семнадцатом веке. Едва ли можно сомневаться в том, что лорды-канцлеры заимствовали некоторые положения из римского права и некоторые положения из канонического права. Твердо установившийся принцип, что суд справедливости является «судом совести» так же точно оказал свое действие. Однако, моя точка зрения, хотя ее и невозможно точно доказать, сводится к тому, что лордь-канцлеры, устанавливая некоторые из своих норм (например, ту, что заложенная недвижимость всегда может быть выкуплена), опирались на навыки «доброго гражданина», т. е. истинно честного и добросовестного человека. В таком случае становится понятным утверждение права справедливости, что оно опирается на «совесть».
К концу XVII века нормы, выработанные первыми лордами-канцлерами, образовали законченную правовую систему.
Регулярное публикование отчетов суда лорда-канцлера побудило суды справедливости фактически признать теорию судебного прецедента, заимствованную ими у их соперников, судов общего права. Но суды справедливости нового времени постоянно требовали права применять принципы справедливости к новым условиям, подобно тому, как общее право никогда не допускало, что в нем могут быть какие-нибудь пробелы. Очевидно, что пока общее право и право справедливости применялось разными судьями, всегда была возможность соперничества между ними. Теперь, к счастью, как мы увидим ниже, каждый судья может пользоваться нормами общего права и права справедливости и применяет их совместно.