V.

Они прошлись по люксанбургской галереѣ, и если не считать того, что миссисъ Гедвей глядѣла на все рѣшительно вскользь и мелькомъ, говорила очень громко, по обыкновенію, и не умѣла отличить плохой копіи отъ хорошаго оригинала, то она была очень пріятной собесѣдницей я благодарной ученицей. Она очень легко усвоивала себѣ то, что слышала, и Уотервиль былъ увѣренъ, выходя изъ галереи, что теперь она кое-что смыслила во французской школѣ. Она была вполнѣ подготовлена для того, чтобы критически сравнивать то, что видѣла, съ тѣмъ, что увидитъ на лондонской выставкѣ будущаго года. Какъ они съ Литльморомъ не разъ замѣчали, она была очень оригинальнымъ созданіемъ. Ея разговоръ, ея личность, были сшиты на живую нитку изъ равныхъ кусковъ, старыхъ и новыхъ. Когда они прошлись по различнымъ покоямъ дворца, миссисъ Гедвей предложила, чтобы, вмѣсто того, чтобы ѣхать немедленно домой, прогуляться по саду, который ей очень хотѣлось видѣть. Она вполнѣ подмѣтила разницу между старымъ и новымъ Парижемъ и сознавала романическую картинность латинскаго квартала, какъ будто бы получила самое всестороннее образованіе. Осеннее солнце обдавало тепломъ и свѣтомъ аллея и террасы Люксанбурга. Цвѣтники близъ дворца пестрѣли яркими желтыми и красными цвѣтами, а на зеленыхъ скамейкахъ засѣдали смуглыя нянюшки въ бѣлыхъ чепчикахъ и бѣлыхъ передникахъ. Другія бродили по широкимъ дорожкамъ въ сопровожденіи смуглыхъ французскихъ дѣтишекъ. Маленькіе соломенные стулья были составлены въ груду въ иныхъ мѣстахъ, въ другихъ же разсѣяны по саду. Старая дама въ черномъ платьѣ съ бѣлыми буклями на вискахъ, придерживаемыми большимъ, чернымъ гребнемъ, сидѣла на каменной скамейкѣ прямо и неподвижно, уставясь глазами въ пространство и держа на колѣняхъ большую моську; подъ деревомъ патеръ читалъ молитвенникъ; можно было разглядѣть издали, какъ шевелились его губы; молодой солдатъ, крошечнаго роста и въ красныхъ панталонахъ, прогуливался, засунувъ руки въ карманы. Уотервиль усѣлся вмѣстѣ съ миссисъ Гедвей на соломенныхъ стульяхъ и она сказала:-- Мнѣ нравится здѣсь; это милѣе даже, нежели картины въ галереѣ. Дѣйствительность всегда картиннѣе.

-- Все во Франціи картинно, даже и то, что некрасиво,-- отвѣчалъ Уотервиль.-- Все достойно кисти художника.

-- Да! я люблю Францію!-- замѣтила миссисъ Гедвей съ легкимъ вздохомъ. Потомъ вдругъ прибавила:-- Онъ просилъ меня сдѣлать ей визитъ, но я сказала ему, что этого не сдѣлаю. Пускай она сама пріѣдетъ ко мнѣ.

Это было такъ неожиданно, что Уотервиль слегка смутился. Но онъ скоро понялъ, что она дала легкій щелчокъ сэру Артуру Димену и его "достопочтенной" матери. Уотервиль любилъ знать все, что до другихъ касалось, но ему не правилось такое безцеремонное пріобщеніе его въ чужимъ дѣламъ; поэтому хотя ему и любопытно было знать, какимъ образомъ отнесется къ его спутницѣ старая лэди, какъ онъ еб называлъ, но ему стало досадно на миссисъ за ея безцеремонность. Онъ вовсе не считалъ себя такимъ короткимъ знакомымъ. Но у миссисъ Гедвей была привычка считать всѣхъ короткими знакомыми,-- привычка, которая не понравится, онъ былъ въ этомъ увѣренъ, матери сэра Артура. Онъ даже прикинулся удивленнымъ и не понимающимъ, о чемъ это она говоритъ. Но она даже не удостоила объясниться. Она просто продолжала думать вслухъ:-- Самое меньшее, что она можетъ сдѣлать,-- это пріѣхать во мнѣ. Я была очень любезна съ ея сыномъ. Это не резонъ для меня ѣхать въ ней. Это резонъ для нея пріѣхать ко мнѣ. Наконецъ, если ей не нравится мой образъ дѣйствій, она можетъ оставить меня въ покоѣ. Я желаю войти въ европейское общество, но желаю войти въ него такъ, какъ мнѣ хочется. Я вовсе не намѣрена навязываться людямъ, пусть они сами ищутъ моего знакомства. Я думаю, что со временемъ такъ и будетъ.

Уотервиль слушалъ, уставя глаза въ землю. Онъ чувствовалъ даже, что покраснѣлъ. Въ миссисъ Гедвей было что-то, что раздражало и скандализировало его. Литльморъ былъ правъ, говоря, что она слишкомъ беззастѣнчива. Она была слишкомъ, слишкомъ откровенна; ея мотивы, побужденія, желанія -- били въ носъ. Казалось, что она любитъ слушать свои собственныя думы. Разгоряченная мысль непремѣнно выливалась въ горячихъ словахъ у Гедвей, хотя не всѣ ея слова заключали въ себѣ мысль. И теперь она вдругъ разгорячилась.-- Если она пріѣдетъ во мнѣ хоть разъ, тогда... о! тогда я буду съ ней крайне любезна, я не останусь у ней въ долгу! Но она должна сдѣлать первый шагъ, я надѣюсь, что ока сообразитъ это.

-- А можетъ быть и нѣтъ,-- замѣтилъ Уотервиль, досадливо.

-- Ну чтожъ, я не заплачу, если она этого не сдѣлаетъ. Онъ мнѣ никогда ничего не говорилъ про свою родню. Можно было бы подумать, что онъ ее стыдится.

-- Не думаю, чтобы это было такъ.

-- Я сама знаю, что это не такъ. Это просто отъ скромности. Онъ не желаетъ хвастаться; онъ слишкомъ большой джентльменъ для того. Онъ не желаетъ ослѣпить меня; онъ хочетъ, чтобы я его любила ради его самого. Чтожъ, я очень люблю его,-- прибавила она черезъ минуту.-- Но я буду любить его еще больше, если онъ привезетъ свою мать. Пусть они узнаютъ объ этомъ въ Америкѣ.

-- Развѣ вы думаете, что это произведетъ сенсацію въ Америкѣ?-- спросилъ Уотервиль, улыбаясь.

-- Я желаю показать имъ, что со мной знакома британская аристократія. Это имъ не понравится.

-- Безъ сомнѣнія, они не откажутъ вамъ въ такомъ невинномъ удовольствіи,-- пробормоталъ Уотервиль, все еще улыбаясь.

-- Они отказали мнѣ въ простой вѣжливости когда я была въ Нью-Іоркѣ. Слыхали ли. вы, какъ они обошлись со мной, когда я туда пріѣхала съ запада?

Уотервиль поглядѣлъ на нее. Этотъ эпизодъ былъ для него новъ. Его спутница повернулась къ нему; ея хорошенькая головка была откинута назадъ, точно цвѣтокъ, наклоненный вѣтромъ; щеки ея вспыхнули; въ глазахъ загорѣлось пламя.

-- Не можетъ быть!-- вскричалъ молодой человѣкъ; -- мои милые нью-іоркцы неспособны на грубость.

-- Вы тоже, я вижу, нью-іоркецъ. Но я говорю не про мужчинъ. Мужчины вели себя прилично, хотя и допускали все это.

-- Что же такое они допускали, миссисъ Гедвей?

Уотервиль рѣшительно терялся въ догадкахъ.

Она не сразу отвѣтила. Сверкающіе глаза ея устремлены были въ пространство, точно она вперила ихъ въ отсутствующіе образы.

-- Что такое вы тамъ слышали про меня? Не старайтесь увѣрить меня, будто вы ничего не слыхали.

Но онъ, право, ничего не слыхалъ. Въ Нью-Іоркѣ совсѣмъ не было рѣчи о миссисъ Гедвей. Онъ не могъ же выдумывать; онъ такъ и сказалъ ей:

-- Но вѣдь я былъ въ отсутствіи,-- прибавилъ онъ,-- и притомъ въ Америкѣ я не выѣзжалъ въ свѣтъ. Въ Нью-Іоркѣ не стоитъ выѣзжать; тамъ никого не встрѣтишь, кромѣ маленькихъ мальчиковъ и дѣвочекъ.

-- Тамъ вдоволь старухъ! Онѣ рѣшили, что я неприлична. Я хорошо извѣстна на западѣ; меня знаютъ отъ Чикаго до Санъ-Франциско, если не лично, то по слуху. Вамъ тамъ про меня поразскажутъ. Въ Нью-Іоркѣ онѣ рѣшили, что я недостойна ихъ общества! Недостойна общества Нью-Іорка! Какъ вамъ это понравится?

И она расхохоталась.

Уотервиль не могъ рѣшить, сильно ли боролась она съ своей гордостью, прежде чѣмъ сдѣлать такое признаніе. Откровенность ея какъ будто говорила, что у нея нѣтъ гордости, а между тѣмъ въ ея сердцѣ была, какъ это обнаружилось въ настоящую минуту, рана, которая вдругъ заныла.

-- Я наняла на зиму домъ, одинъ изъ лучшихъ въ городѣ, но просидѣла въ немъ одна одинехонька. Онѣ не сочли меня приличной. Я сама, вотъ какъ вы меня теперь видите, я была ими отвергнута! Говорю вамъ истинную правду. Ни одна порядочная женщина ко мнѣ не пріѣзжала!

Уотервиль былъ въ затрудненіи. Хоть и дипломатъ, а онъ не зналъ, какъ ему теперь быть, Онъ не видѣлъ никакой необходимости для такой откровенности, хотя само по себѣ сообщеніе это было очень любопытно, и онъ былъ радъ узнать объ этомъ фактѣ изъ самаго достовѣрнаго источника. Онъ впервые слышалъ, что эта замѣчательная женщина провела цѣлую зиму въ его родномъ городѣ -- обстоятельство, доказывавшее несомнѣнно, что она пріѣхала и уѣхала въ безусловной неизвѣстности. Съ его стороны было пустымъ предлогомъ увѣрять, что онъ находился въ отсутствіи, тааъ какъ онъ былъ назначенъ на свой лондонскій постъ всего лишь полгода тому назадъ, а свѣтская неудача миссисъ Гедвей предшествовала этому назначенію. Среди этихъ размышленій, его вдругъ осѣнило вдохновеніе. Онъ не пытался объяснять, оправдывать; онъ осмѣлился положить свою руку на ея руку и нѣжно проговорилъ:

-- Ахъ! еслибы я тамъ былъ!

-- Мужчинъ у меня было много, но мужчины не идутъ въ счетъ. Если они женщинѣ не помѣшаютъ самымъ положительнымъ образомъ, то служатъ скорѣе помѣхой, и чѣмъ больше у дамы бываетъ мужчинъ, тѣмъ хуже для нея. Женщины же просто-напросто повернулись во мнѣ спиной.

-- Онѣ васъ испугались; вы возбудили ихъ ревность,-- сказалъ Уотервиль.

-- Вы очень добры, пытаясь объяснить это такимъ образомъ. Все, что я знаю, это то, что ни одна не переступила черезъ мой порогъ. Вамъ нечего замазывать и заглаживать; я хорошо понимаю въ чемъ дѣло. Въ Нью-Іоркѣ я потерпѣла фіаско.

-- Тѣмъ хуже для Нью-Іорка!-- вскричалъ Уотервиль, который, какъ онъ признавался впослѣдствіи Литльмору, совсѣмъ пришелъ-было въ тупикъ.

-- И теперь вы знаете, почему я желаю быть введенной въ здѣшнее общество!

Она поднялась со стула и остановилась передъ нимъ. Съ сухой жесткой усмѣшкой глядѣла она на него. Эта усмѣшка служила отвѣтомъ на ея слова; она выражала непреодолимое желаніе отомстить. Въ ея манерѣ проявилась рѣзкость, которая совсѣмъ смутила Уотервиля; но сидя передъ нею и отвѣтивъ на ея взглядъ, онъ, по крайней мѣрѣ, сказалъ себѣ, что, благодаря этой усмѣшкѣ, этому дерзкому объясненію, онъ, наконецъ, понялъ миссисъ Гедвей.

Она отвернулась и пошла къ воротамъ сада, и онъ послѣдовалъ за нею, неопредѣленно и принужденно улыбаясь, по поводу ея трагическаго тона. Само собой разумѣется,-- она ждала, что онъ поможетъ ей отомстить; но его женская родня, его мать и сестры, безчисленныя кузины участвовали въ нанесенной ей обидѣ, и идучи за нею, онъ подумалъ, что въ сущности онѣ были правы. Онѣ были правы, не желая водиться съ женщиной, которая могла такъ распространяться о своихъ житейскихъ неудачахъ. Была ли миссисъ Гедвей порядочная женщина или нѣтъ, но въ одномъ отношеніи инстинктъ во всякомъ случаѣ ихъ не обманулъ: она была вульгарная женщина. Европейское общество могло принять ее; но оно будетъ не право. Нью-Йоркъ, говорилъ себѣ Уотервиль съ чувствомъ гражданской гордости, способенъ посмотрѣть на это дѣло съ болѣе возвышенной точки зрѣнія, нежели Лондонъ. Они шли нѣкоторое время молча. Наконецъ, онъ сказалъ, честно высказывая мысль, которая вертѣлась у него въ эту минуту въ головѣ:

-- Я ненавижу эту фразу "входить въ общество". Мнѣ кажется, что человѣку не слѣдуетъ гоняться за этимъ. Каждый долженъ думать, что онъ самъ есть общество, и считать, что если у него хорошія манеры, то онъ добился главнаго. Остальное не его дѣло.

Она какъ будто не поняла его. Затѣмъ проговорила:

-- Должно быть у меня нѣтъ хорошихъ манеръ, потому что я недовольна! Конечно, я не совсѣмъ безупречно говорю, я это хорошо знаю. Но дайте мнѣ только добиться того, чего я хочу, и я буду очень разборчива въ своихъ выраженіяхъ. Если только я попаду въ общество, я стану совершенствомъ,-- закричала она съ внезапнымъ взрывомъ страсти. Они дошли до воротъ сада и постояли съ минуту напротивъ низкой арки Одеона въ ожиданіи кареты миссисъ Гедвей, которая стояла неподалеку. Максъ, оказалось, сѣлъ самъ въ карету и задремалъ на ея мягкихъ, упругихъ подушкахъ. Карета тронулась съ мѣста, а онъ проснулся только тогда, когда она снова остановилась. Онъ привскочилъ и оглядѣлся; затѣмъ, ни мало не смутившись, вышелъ изъ кареты.

-- Я научился этому въ Италіи... У нихъ называется это "siesta",-- замѣтилъ онъ съ пріятной улыбкой, открывая дверцу передъ миссисъ Гедвей.

-- Вижу, что вы научились,-- отвѣчала она, дружески посмѣиваясь и усаживаясь въ карету, куда за ней послѣдовалъ Уотервиль. Онъ не удивлялся тому, что она такъ балуетъ своего курьера. Само собой разумѣется, она должна была его баловать. Цивилизація начинается у домашняго очага, заговорилъ Уотервиль, и этотъ эпизодъ пролилъ ироническій свѣтъ на ея желаніе войти въ общество. Но онъ не отвлекъ ея мыслей отъ того предмета, о которомъ она разговаривала передъ тѣмъ съ Уотервилемъ, потому что когда Максъ усѣлся на козлахъ и карета покатилась, она пустила другую стрѣлу въ томъ же направленіи.

-- Если мнѣ удастся устроиться здѣсь, то мнѣ можно будетъ посмѣяться надъ Нью-Йоркомъ. Вы увидите, какую гримасу сдѣлаютъ всѣ эти женщины!

Уотервиль былъ увѣренъ, что его мать и сестры не будутъ дѣлать гримасъ; но снова подумалъ въ то время, какъ карета подъѣзжала къ отелю Мёрисъ, что теперь онъ понимаетъ миссисъ Гедвей. Когда они готовились въѣхать во дворъ отеля, мимо нихъ проѣхала карета, и пока Уотервиль помогалъ своей спутницѣ выйти изъ экипажа, онъ увидѣлъ, что изъ другого -- вышелъ сэръ Артуръ. Сэръ Артуръ замѣтилъ миссисъ Гедвей и немедленно подалъ руку дамѣ, сидѣвшей въ купе. Лэди вышла изъ кареты съ медлительной граціей, и въ то время, какъ она стояла у дверей отеля -- не старая еще и прекрасная женщина, довольно высокаго роста, изящная, спокойная, просто одѣтая, и тѣмъ не менѣе внушительная -- Уотервиль понялъ, что баронетъ привезъ свою мать съ визитомъ къ Нанси Бекъ. Торжество миссисъ Гедвей начиналось; вдовствующая лэди Дименъ дѣлала первый шагъ. Уотервиль подумалъ: не искривились ли въ эту минуту лица дамъ въ Нью-Йоркѣ подъ какимъ-нибудь магнетическимъ токомъ? Миссисъ Гедвей, немедленно сообразившая въ чемъ дѣло, не торопилась признать визитъ и не пятилась отъ него. Она остановилась и улыбнулась сэру Артуру.

-- Я хочу представить вамъ мою мать; она очень желаетъ съ вами познакомиться.

Онъ подошелъ къ миссисъ Гедвей. Лэди взяла его подъ руку. Она была и проста, и сдержанна; у ней были всѣ атрибуты англійской матроны.

Миссисъ Гедвей, не трогаясь съ мѣста, протянула руки, какъ бы желая притянуть къ себѣ посѣтительницу.

-- Вы очень добры!-- услышалъ Уотервиль ея отвѣтъ.

Онъ уходилъ, такъ какъ его собственное дѣло было кончено; но молодой англичанинъ, который, если можно такъ выразиться, предоставилъ свою мать въ объятія миссисъ Гедвей, остановилъ его дружескимъ жестомъ:

-- Я боюсь, что не увижу васъ больше. Я уѣвжаю.

-- Когда такъ, то прощайте,-- отвѣчалъ Уотервиль.-- Вы возвращаетесь въ Англію?

-- Нѣтъ; а ѣду въ Каннъ съ моей матерью.

-- Вы останетесь въ Каннѣ?

-- По всей вѣроятности, до Рождества.

Обѣ лэди, въ сопровожденіи м-ра Макса, прошли въ отель, и Уотервиль простился съ своимъ собесѣдникомъ. Онъ улыбался дорогою, соображая, что англичанинъ цѣной одной уступки купилъ у матери другую.

На слѣдующее утро Уотервиль навѣстилъ Литльмора, который разъ навсегда пригласилъ его приходить къ нему завтракать; въ эту минуту, по обыкновенію, онъ курилъ сигару, проглядывая дюжину газетъ. У Литльмора была большая квартира и превосходный поваръ; онъ вставалъ поздно и бродилъ все утро по комнатамъ, останавливаясь время отъ времени у окошекъ и, поглядывая изъ нихъ на площадь Мадлены. Они уже минутъ пять какъ просидѣли за завтракомъ, когда Уотервиль сообщилъ, что сэръ Артуръ собирается покинуть миссисъ Гедвей и ѣдетъ въ Каннъ.

-- Это для меня не ново,-- сказалъ Литльморъ.-- Онъ пріѣзжалъ вчера вечеромъ проститься со мной.

-- Проститься съ вами? онъ сталъ вдругъ очень любезенъ.

-- Онъ пріѣзжалъ не изъ любезности, а изъ любопытства. Такъ какъ онъ обѣдалъ у меня, то у него былъ предлогъ для визита.

-- Я надѣюсь, что его любопытство было удовлетворено,-- замѣтилъ Уотервиль, тономъ человѣка, которому подобное чувство понятно.

Литльморъ колебался съ минуту.

-- Нѣтъ, подозрѣваю, что не удовлетворено. Онъ посидѣлъ здѣсь нѣкоторое время, и мы обо всемъ поговорили, кромѣ того, что ему хотѣлось узнать.

-- А что же ему хотѣлось узнать.

-- Извѣстно ли мнѣ что-нибудь невыгодное о Нанси Бекъ?

Уотервиль вытаращилъ глаза.

-- Неужели онъ назвалъ ее Нанси Бекъ?

-- Мы совсѣмъ не упоминали о ней; но я видѣлъ, чего ему нужно, и чего онъ отъ меня ждетъ, но только я не хотѣлъ удовлетворить его.

-- Ахъ! бѣдняга!-- пробормоталъ Уотервиль.

-- Я не вижу причины сожалѣть о немъ,-- сказалъ Литльморъ.-- Обожатели м-съ Бекъ никогда не внушали состраданія.

-- Конечно, онъ хочетъ жениться на ней.

-- Ну и пускай его. Я ничего противъ итого не имѣю.

-- Онъ думаетъ, что въ ея прошломъ есть что-то неладное.

-- Пусть думаетъ.

-- Какъ это онъ можетъ думать такъ, если влюбленъ?-- спросилъ Уотервиль тономъ человѣка, которому и такое чувство тоже понятно.

-- Ахъ, милѣйшій! онъ долженъ рѣшить это самъ. Онъ ни въ какомъ? случаѣ не вправѣ спрашивать меня объ этомъ. Былъ одинъ моментъ, когда онъ уходилъ,-- этотъ вопросъ вертѣлся у него на языкѣ. Онъ стоялъ какъ тѣнь въ дверяхъ и не рѣшался уйти. Онъ взглянулъ мнѣ прямо въ глаза, и я взглянулъ ему прямо въ глаза, и мы такъ постояли съ минуту. Затѣмъ онъ рѣшился придержать языкъ и ушелъ.

Уотервиль слушалъ этотъ небольшой разсказъ съ живѣйшимъ интересомъ.

-- А еслибы онъ спросилъ, что бы вы ему отвѣтили?

-- Какъ вы думаете?

-- Я думаю, что вы бы сказали, что этотъ вопросъ неделикатенъ.

-- Но это равнялось бы сознанію, что мнѣ извѣстно что-то нехорошее.

-- Правда,-- отвѣчалъ Уотервиль, задумчиво;-- вы не могли этого сказать. Съ другой стороны, еслибы онъ по чести спросилъ васъ, можно ли на ней жениться, вы были бы въ очень затруднительномъ положенія.

-- Еще бы. къ счастью, онъ не имѣетъ права взывать къ моей чести. Наши отношенія не таковы, чтобы уполномочивали его разспрашивать меня про м-съ Гедвей. Такъ какъ она моя хорошая знакомая, то онъ не можетъ ожидать отъ меня конфиденцій на ея счетъ.

-- Однако, вы не думаете, что на ней можно жениться,-- объявилъ Уотервиль.-- И если человѣкъ васъ объ этомъ спроситъ, то вы можете послать его въ чорту, но вѣдь это не будетъ отвѣтомъ.

-- Нѣтъ, будетъ,-- возразилъ Литльморъ. И помолчавъ, прибавилъ:

-- Бываютъ случаи, когда человѣкъ обязанъ соврать.

Уотервиль скорчилъ серьезное лицо.

-- Соврать?

-- Да! когда дѣло коснется чести женщины.

-- Понимаю, что вы хотите сказать. Разумѣется, если онъ самъ былъ замѣшанъ...

-- Замѣшанъ ни нѣтъ, это все равно.

-- Я думаю, что это не все равно. Я не люблю враки,-- сказалъ Уотервиль.-- Это щекотливый вопросъ.

Приходъ слуги съ блюдомъ перебилъ ихъ бесѣду, и Литльморъ засмѣялся, накладывая себѣ кушаны.

-- Забавная была бы штука видѣть ее замужемъ за этимъ чопорнымъ господиномъ!

-- Это было бы очень серьезное дѣло.

-- Пусть такъ, но все же это было бы забавно.

-- Вы, значитъ, собираетесь помочь ей?

-- Упаси Богъ! но я намѣренъ держать пари за ея успѣхъ,-- сказалъ Литльморъ.

Уотервиль серьезно взглянулъ на своего товарища, и подумалъ, что онъ удивительно какъ легкомысленъ. Положеніе дѣла во всякомъ случаѣ было затруднительное, и онъ съ легкимъ вздохомъ положилъ вилку на столъ.