В то время как в квартире смотрителя царила забота, а печаль, опасение и разочарование, подобно тяжелым тучам, омрачали его обитателей, в зале муз шло веселое пиршество и раздавался смех.
Юлия, жена префекта, прислала Понтию на Лохиаду тщательно приготовленный ужин, достаточный для шести голодных желудков, и раб архитектора, принявший этот ужин, распаковавший его и поставивший блюдо за блюдом на скромнейший из столов, поспешил к своему господину, чтобы показать ему все эти чудеса кулинарного искусства.
При виде такого чрезмерного изобилия благ Понтий покачал головой и пробормотал про себя:
-- Титиан принимает меня за крокодила или, вернее, за двух крокодилов.
Затем он отправился к загородке ваятеля, где застал Папия, и попросил обоих разделить с ним присланные кушанья. Кроме того, он пригласил двух живописцев и превосходнейшего из всех мастеров мозаики, которые трудились целый день над восстановлением старых полинявших изображений на потолках и полах. За хорошим вином и веселым разговором блюда, кувшины и миски скоро были опустошены.
Кто в течение многих часов шевелит мозгами или руками или же одновременно и тем и другим, тот не может не проголодаться; а здесь все художники, приглашенные Понтием на Лохиаду, несколько дней подряд работали до изнеможения.
Каждый старался превзойти себя прежде всего, конечно, для того, чтобы угодить высокочтимому Понтию и себе самому, но также и затем, чтобы представить императору образчик своего искусства и показать ему, как работают в Александрии.
Один из живописцев предложил устроить настоящую попойку и председателем пиршества избрать ваятеля Папия, который столько же был известен за превосходного застольного оратора, сколько и в качестве художника.
Но хозяин Поллукса уверял, что он не может принять этой чести, так как она принадлежит достойнейшему из них -- человеку, который за несколько дней перед этим вступил в пустой дворец и там, словно второй Девкалион*, вызвал к жизни таких благородных художников, здесь собравшихся, и многие сотни работников и притом создал их не из пластического камня, а из ничего. Добавив затем, что сам он умеет лучше владеть молотком и резцом, чем языком, и не научился искусству говорить застольные речи, Папий высказал пожелание, чтобы пирушкой руководил Понтий.
______________
* Девкалион и жена его Пирра были единственными людьми, спасенными Зевсом от великого потопа. Чтобы возродить род людской, они, по совету дельфийского оракула, бросали позади себя камни. Из камней, брошенных Девкалионом, возникли мужчины, а из камней, брошенных Пиррой, -- женщины.
Но ему не было суждено довести свою рацею до конца, потому что в залу муз поспешно вошел дворцовый привратник Эвфорион, отец молодого Поллукса, с письмом в руке, которое он подал архитектору.
-- К безотлагательному прочтению, -- сказал он при этом, кланяясь художнику с театральным достоинством. -- Ликтор префекта вручил мне это послание, которому (если бы все шло согласно моим желаниям) суждено принести тебе счастье... Замолкните, паршивки, не то убью!
Эта угроза, по тону плохо гармонировавшая с обращением, рассчитанным на слух великих художников, относилась к трем четвероногим грациям его жены, которые, против его воли, последовали за ним и с лаем прыгали теперь вокруг стола, где стояли скудные остатки съеденного ужина.
Понтий любил этих собачонок и, раскрывая письмо префекта, сказал:
-- Приглашаю этих трех малюток в гости на остатки нашего ужина. Дай им только то, что им пригодно, Эвфорион, а что покажется тебе более приличным для твоего собственного желудка, то кушай на здоровье.
Пока архитектор, сперва бегло, а потом более внимательно, читал принесенное послание, певец положил на тарелку несколько хороших кусочков для любимиц своей жены и наконец приблизил к своему орлиному носу блюдо с последним оставшимся паштетом.
-- Для людей или для собак? -- спросил он своего сына, указывая пальцем на паштет.
-- Для богов, -- отвечал Поллукс. -- Отнеси его матушке. Она с удовольствием хоть раз вкусит амброзии*.
______________
* Амброзия -- пища богов.
-- Желаю весело провести вечер, -- вскричал певец, поклонился осушавшим кубки художникам и вышел с паштетом и с своими тремя собачонками из залы. Пока он шагал по палате своими длинными ногами, Папий вновь поднял кубок и начал было:
-- Итак, наш Девкалион, наш Сверхдевкалион!..
-- Извини, -- сказал Понтий, -- если я перебью твою речь, начало которой обещало так много. Это письмо содержит в себе важные известия. На сегодня попойка окончена. Отложим же наш симпосий* и твою застольную речь.
______________
* Симпосий -- пир.
-- Это не застольная речь, ибо, если скромный человек...
Но тут Понтий вторично перебил его:
-- Титиан пишет мне, что намерен приехать сегодня вечером на Лохиаду. Он может явиться каждую минуту, и притом не один, а с моим собратом по искусству -- Клавдием Венатором из Рима. Он будет помогать мне своими советами.
-- Я еще никогда не слыхал этого имени, -- сказал Папий, имевший обыкновение интересоваться и личностью, и произведениями других художников.
-- Это удивляет меня, -- возразил Понтий, складывая двойную дощечку, содержащую в себе уведомление, что император приедет сегодня.
-- Понимает он что-нибудь?
-- Больше, чем все мы, -- отвечал Понтий. -- Это знаменитость.
-- Превосходно! -- воскликнул Поллукс. -- Я охотно смотрю на великих людей. Когда они глядят тебе в глаза, то всегда кажется, будто кое-что из их богатства переливается в тебя; тогда невольно расправляешь мышцы и думаешь: а хорошо бы когда-нибудь дорасти хотя бы до подбородка такого человека.
-- Только не предавайся болезненному честолюбию, -- прервал Папий своего ученика тоном увещания. -- Не тот достигает величия, кто становится на цыпочки, а тот, кто прилежно выполняет свой долг.
-- Он-то свой долг выполняет добросовестно... да и все мы тоже, -- возразил архитектор и положил руку на плечо Поллукса. -- Завтра с восходом солнца пусть каждый будет на своем посту. Ради моего коллеги всем вам надлежит явиться вовремя.
Художники встали с выражением благодарности и сожаления.
-- Продолжение этого вечера еще за тобой, -- крикнул один из живописцев, а Папий, прощаясь с Понтием, сказал:
-- Когда мы соберемся снова, я покажу тебе, что разумею под застольной речью. Она, вероятно, будет посвящена твоему римскому гостю.
-- Мне любопытно знать: что скажет он о нашей Урании? Поллукс хорошо выполнил свою часть работы, а я недавно уделил для нее один часок, который принесет ей пользу. Чем проще наш материал, тем больше я буду радоваться, если эта статуя понравится императору: ведь он сам немножко ваятель.
-- Что, если бы это услыхал Адриан? -- вмешался один из живописцев. -- Он желает прослыть гениальным, первым художником нашего времени. Говорят, что он велел лишить жизни великого архитектора Аполлодора*, который соорудил такие великолепные постройки для Траяна. А за что? За то, что этот превосходный человек поступил однажды с царственным пачкуном, как с плохим архитектором, и не захотел одобрить его план храма Венеры.
______________
* Аполлодор из Дамаска (ок. 60-125 гг. н.э.) -- знаменитый архитектор эпохи Траяна.
-- Сплетни! -- возразил Понтий на это обвинение. -- Аполлодор умер в темнице; но его заключение туда имеет мало связи с его приговором относительно работ императора... Извините меня, господа, я должен еще раз посмотреть мои чертежи и сметы.
Архитектор удалился, но Поллукс продолжал начатый разговор.
-- Я только не понимаю, -- сказал он, -- каким образом человек, который одновременно занимается столькими искусствами, как Адриан, и при этом заботится о государстве и управлении, сверх того, страстный охотник и вдобавок предается разному ученому вздору, может снова собрать свои пять чувств, разлетевшихся в разные стороны, когда ему захочется употребить их исключительно на одно какое-нибудь искусство. В его голове должно образоваться нечто вроде только что уничтоженного нами салата, в котором Папий открыл три сорта рыбы, белое и черное мясо, устриц и еще пять других составных частей.
-- И кто же станет отрицать, -- прервал его Папий, -- что если талант -- отец, а усидчивость -- мать всякой художественной деятельности, то упражнение должно быть воспитателем художника? С тех пор как Адриан занимается ваянием и живописью, занятие этими искусствами вошло в моду везде и здесь тоже. В числе богатых молодых людей, посещающих мою мастерскую, есть весьма даровитые, но ни один из них не выполнил ничего настоящего, потому что гимнасий*, бани, бои перепелов, пиры и еще невесть что отнимают у них слишком много времени, так что из упражнений в искусстве ничего не выходит.
______________
* Гимнасий -- здание для обучения греческого юношества физическим упражнениям, с крытыми и открытыми помещениями, перистилем, банями и комнатами для ученых бесед (экседрами).
-- Да, -- вставил один из живописцев, -- без принуждения, без муки ученичества никто не дойдет до свободного и радостного творчества. Но в риторической школе, на охоте и на войне нельзя брать уроки рисования. Только тогда, когда ученик научится сидеть смирно и корпеть над работой по шести часов сряду, я начинаю верить, что из него выйдет что-нибудь порядочное. Не видал ли кто из вас какого-либо из произведений императора?
-- Я видел, -- сказал мозаист. -- Несколько лет тому назад мне была прислана по приказанию Адриана его картина. Я должен был снять с нее мозаичную копию. Она изображала плоды -- дыни, тыквы, яблоки -- и зеленые листья. Рисунок был посредственным; яркость красок переходила за пределы дозволенного, но композиция мне понравилась своей округленностью и полнотою. Большие плоды под пышными, сочными листьями имели в себе нечто столь чудовищное, как будто выросли в садах богини изобилия; но в целом все-таки чувствуется кое-что... При выполнении копии я смягчил несколько цвета. Вы можете видеть эту копию у меня. Она висит в зале моих рисовальщиков. Богатей Неальк велел в своей мастерской сделать по ее рисунку ковер, которым Понтий приказал обить стену рабочей комнаты вон там; а я ради нее истратился на красивую раму.
-- Скажи лучше -- ради ее автора!
-- Или еще лучше -- ввиду его возможного посещения твоей мастерской, -- засмеялся самый разговорчивый из живописцев. -- Не зайдет ли император и к нам? Я желал бы продать ему мою "Встречу Александра в храме Юпитера Аммона"*.
______________
* Аммон -- египетский бог, которого греки позднее отождествили с Юпитером. Оракул в храме Аммона (в ливийском оазисе) признал Александра Великого сыном Юпитера.
-- Надеюсь, что при назначении цены ты поступишь с ним по-товарищески, -- с усмешкой заметил его собрат.
-- Я последую твоему примеру, -- возразил первый.
-- При этом ты не прогадаешь, -- воскликнул Папий, -- ибо Евсторгий знает цену своим творениям. Впрочем, если Адриан будет делать заказы всем художникам, в искусстве которых он маракует немного, то ему понадобится особый флот для отправления в Рим своих покупок, -- сказал Папий.
-- Говорят, -- засмеялся Евсторгий, -- что он среди поэтов -- живописец, среди живописцев -- ваятель, среди музыкантов -- астроном, среди художников -- софист, то есть что он с некоторым успехом занимается всеми искусствами и науками как побочным делом.
В это время Понтий вернулся к художникам, окружившим стол, на котором стоял большой кувшин с разбавленным вином. Он услыхал последние слова живописца и, прервав его, заговорил:
-- Но, мой друг, ты забываешь, что между правителями, и не только нынешними, он -- правитель в полнейшем значении этого слова. Конечно, каждый из вас превосходит его в своем искусстве, но как велик человек, который не с праздным любопытством, а серьезно и умело приближается ко всему, что только мог обнять ум и что только могло создать творческое воображение художника! Я знаю его, и мне известно, что он любит даровитых мастеров и старается поощрять их с царскою щедростью. Но у него есть уши повсюду, и он быстро становится неумолимым врагом каждого, кто раздражает его щепетильность. Поэтому сдерживайте теперь ваши вольные александрийские языки и помните, что мой коллега, которого я ожидаю из Рима, очень близко стоит к Адриану. Он его сверстник, даже похож на него, и не утаивает от императора ничего, что только слышит о нем. Итак, оставьте болтовню об Адриане и не судите дилетанта в пурпурной мантии строже, чем ваших богатых учеников, для произведений которых у вас с такой легкостью появляются на губах слова "премило", "удивительно", "прелестно", "прехорошенькая вещица". Не примите моего предостережения в дурном смысле. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Последние слова были произнесены тем тоном мужественной искренности, который был свойствен густому голосу Понтия и внушал полное доверие даже людям несговорчивым.
Произошел обмен прощальных приветствий и рукопожатий, и художники оставили залу, а раб вынес сосуд с вином и вытер стол, на котором Понтий начал раскладывать свои планы и сметы.
Но он недолго оставался один, потому что скоро возле него очутился Поллукс и сказал с комическим пафосом, приложив палец к носу:
-- Я выскочил из своей клетки, чтобы высказать тебе кое-что...
-- Что такое?
-- Близится час, когда я надеюсь воздать тебе за все благодеяния, в разное время оказанные тобой моему желудку. Мать моя может завтра предложить тебе капусту с колбасками. Раньше никак нельзя было, ибо единственный в своем роде колбасник, царь своего цеха, лишь раз в неделю готовит свои сочные цилиндрики. Несколько часов тому назад он закончил колбаски, а мать к завтраку разогреет благородное кушанье, заготовленное с нынешнего вечера. Ибо -- истинно говорю тебе -- лишь в подогретом виде оно становится идеалом этого рода произведений. Последующими за сим сластями мы опять-таки будем обязаны искусству моей матери, а веселяще-утомительной частью (то есть разгоняющим мрачные заботы вином) -- моей сестре.
-- Я приду, -- отвечал Понтий, -- если наш гость оставит мне свободный часок, и заранее радуюсь вкусному блюду. Но, развеселый певун, что ты знаешь о мрачных заботах?
-- Да ты говоришь гекзаметром, -- возразил Поллукс, -- а я тоже от отца (который в часы, свободные от охранения ворот, поет и сочиняет) унаследовал досадную необходимость говорить ритмически, как только что-нибудь заденет меня за живое.
-- Сегодня ты был молчаливее, чем обыкновенно, и все же ты казался мне невероятно довольным. Не только твое лицо, но и весь ты, долговязый, с головы до пят выглядел как сосуд радости.
-- Да ведь и свет прекрасен! -- воскликнул Поллукс, сладко потянулся и, сложив руки над головой, воздел их к небу.
-- Не произошло ли что-нибудь особенно для тебя приятное?
-- Этого и не надо, так как я живу здесь в прекраснейшем обществе, работа идет на лад и... зачем мне скрывать... нынче произошло и некое событие: я встретил старую знакомую.
-- Старую?
-- Я знаю ее уже шестнадцать лет; но когда я видел ее в первый раз, она еще лежала в пеленках.
-- Итак, этой почтенной приятельнице целых шестнадцать лет, самое большее -- семнадцать. Благосклонен ли Эрот к счастливцу или счастье только шествует в его свите?
Покуда архитектор задумчиво произносил этот вопрос, Поллукс внимательно прислушивался и сказал:
-- Что происходит там во дворе в такой поздний час? Слышишь ли ты густой лай большой собаки среди звонкого щебетания трех граций?
-- Это Титиан везет римского архитектора, -- сказал Понтий в волнении. -- Я пойду к нему навстречу. И еще раз говорю, мой друг, у тебя тоже александрийский язычок. Остерегайся шутить в присутствии этого римлянина над художественными произведениями императора. Повторяю тебе: человек, который едет теперь сюда, превосходит всех нас, и для меня нет ничего противнее, когда маленькие люди принимают важный вид, потому что им кажется, будто они нашли у великого человека больное местечко, которое на их крошечном теле случайно оказывается здоровым. Художник, которого я жду, велик, но император Адриан гораздо выше его. Иди за перегородку, а завтра я буду твоим гостем.