Понтий накинул паллий поверх хитона, который он обыкновенно носил во время работы, и пошел навстречу повелителю мира, о прибытии коего известило его письмо префекта. Он был совершенно спокоен, и если его сердце билось сильнее, чем обыкновенно, то только потому, что он радовался новой встрече с удивительным человеком, личность которого производила на него глубокое впечатление.
В сознании, что он сделал все, что только было в его силах, и не заслужил никакого порицания, он вышел через передние комнаты и главную входную дверь на двор, на котором множество рабов при свете факелов укладывали новые мраморные плиты.
Ни эти люди, ни их надсмотрщики не обратили внимания на лай собак и на громкий разговор, послышавшийся возле домика привратника, так как работникам и их руководителям было обещано особое вознаграждение, если они, к удовольствию архитектора, вовремя окончат определенную часть новой каменной настилки. Никто из них не подозревал, кому принадлежал зычный голос, разносившийся от ворот по всему двору.
Противные ветры задержали императора на пути, и его корабль вошел в гавань только около полуночи.
Он приветствовал ожидавшего его Титиана как доброго старого друга, с сердечной теплотой и тотчас же сел с ним и с Антиноем в колесницу префекта. Его секретарь Флегон, врач Гермоген и раб Мастор должны были следовать за ним в другом экипаже вместе с багажом, в состав которого входили и походные кровати.
Портовые сторожа вздумали было сердито преградить дорогу колеснице, во весь опор мчавшейся по темной дороге, и огромному догу, громким лаем нарушавшему ночную тишину, но, узнав Титиана, они почтительно посторонились.
Послушные приказанию префекта, привратник и его жена не ложились спать, и как только певец услыхал стук приближавшейся колесницы, в которой ехал император, он поспешил к дворцовым воротам и отворил их.
Развороченная мостовая и люди, занятые восстановлением ее, заставили Титиана и его спутников выйти из экипажа и пройти мимо самого домика Эвфориона.
Адриан, от глаз которого не могло укрыться ничего, казавшегося ему достойным внимания, остановился перед широко отворенной дверью жилища привратника и заглянул в приветливую комнату, украшенную цветами, птицами и статуей Аполлона. На пороге стояла Дорида в новом платье, ожидая префекта. Титиан от души приветствовал ее; он привык обмениваться с нею несколькими веселыми и умными словами каждый раз, как посещал Лохиадский дворец.
Собачонки уже заползли в свои корзинки, но, почуяв чужую собаку, с громким лаем кинулись мимо своей госпожи на двор, так что, отвечая на любезное приветствие своего покровителя, Дорида не раз была принуждена унимать Евфросину, Аглаю и Талию, выкликая их звонкие имена.
-- Великолепно, превосходно! -- вскричал Адриан, указывая на внутренность дома. -- Идиллия, настоящая идиллия! Кто мог бы ожидать, что найдет такой веселенький мирный уголок в самом беспокойном, самом хлопотливом городе империи.
-- Мы с Понтием тоже были изумлены при виде этого гнездышка и потому оставили его нетронутым, -- сказал префект.
-- Понятливые люди понимают друг друга, и я благодарю вас за то, что вы пощадили этот домик, -- сказал император. -- Какое предзнаменование, какое благоприятное, в высшей степени благоприятное предзнаменование! Грации принимают меня здесь в старых стенах: Аглая, Евфросина, Талия.
-- Приветствую тебя, господин! -- сказала префекту Дорида.
-- Мы являемся поздно, -- заметил Адриан.
-- Это не беда, -- засмеялась старуха.
-- Здесь, на Лохиаде, вот уже с неделю как мы и без того разучились отличать день от ночи, и притом хорошее никогда не приходит слишком поздно.
-- Сегодня я привез с собой достойнейшего гостя, -- сказал Титиан, -- великолепного римского архитектора Клавдия Венатора. Он только несколько минут тому назад сошел с корабля.
-- В таком случае глоток вина принесет ему пользу; есть хорошее мареотское* белое из виноградника моей дочери, что живет на берегу озера. Если твой друг желает оказать честь простым, скромным людям, то я попрошу его войти к нам. Не правда ли, господин, у нас чисто, а из кубка, который я подам ему, подобало бы пить самому императору? Кто знает, что найдете вы там, наверху, в этой ужасной суматохе?
______________
* Белое, сладкое, очень хмельное вино, выделывавшееся из лоз, росших на берегу Мареотиды.
-- Я с удовольствием принимаю твое приглашение, матушка, -- отвечал Адриан.
Дорида наполнила кубок вином и сказала:
-- А вот вода для смешения.
Император взял кубок работы Поллукса, с удивлением посмотрел на него и сказал, прежде чем поднес его к губам:
-- Мастерское произведение, матушка. Из чего же здесь будет пить император, если привратники употребляют такие сосуды? Кто выполнил эту превосходную работу?
-- Мой сын вырезал этот кубок для меня в свободные часы.
-- Он дельный скульптор, -- прибавил Титиан.
Выпив вино с большим удовольствием, император поставил кубок на стол и сказал:
-- Отличное питье. Благодарю тебя, матушка!
-- И я тебя за то, что ты называешь меня матерью. Нет более прекрасного названия для женщины, которая вырастила хороших детей, а у меня их трое, и их не стыдно показать.
-- Так желаю тебе счастья для них, моя матушка, -- сказал император. -- Мы еще увидимся, потому что я останусь на несколько дней здесь, на Лохиаде.
-- Теперь, среди этой суматохи?
-- Этот великий архитектор, -- сказал Титиан в пояснение, -- будет помогать Понтию.
-- Понтий не нуждается ни в чьей помощи! -- вскричала старуха. -- Это человек крепкого закала. Его предусмотрительность и энергия, по словам моего сына, несравненны. Да и сама я видела, как он распоряжался, а я умею различать людей.
-- А что тебе в нем более всего понравилось? -- спросил Адриан, которому пришлось по сердцу непринужденное обращение умной старухи.
-- Он ни на минуту не теряет спокойствия при всей этой спешке. Говорит не больше и не меньше, чем нужно, умеет быть строгим, где это необходимо, и ласков с нижестоящими. На что он способен как художник, об этом я не могу судить, но знаю наверное, что он действительно дельный человек.
-- Я сам его знаю, -- сказал император, -- и ты правильно его описываешь; но мне он показался несколько строже.
-- Как мужчина, он должен уметь быть твердым. Но он тверд только там, где нужно; а каким добрым он может быть -- это он нам показывает ежедневно. Когда часто сидишь одна, то видишь его отношение. И вот я заметила: кто надменен и крут с маленькими людьми, тот и сам не больно велик, ибо он считает нужным так поступать из опасения, как бы его не сочли таким же ничтожным, как тот бедняк, с которым он имеет дело. Кто чего-нибудь стоит, тот знает, что его сразу отличат, даже если он обращается с нашим братом как с равным. Так поступают Понтий и высокородный наместник, а также и ты, его друг. Что ты приехал -- это хорошо, но, как сказано, наш архитектор управился бы и без тебя.
-- Ты, по-видимому, не особенно высокого мнения о моей будущей работе; это огорчает меня, потому что ты прожила жизнь с открытыми глазами и научилась правильно судить о людях.
Тут Дорида умно и пытливо посмотрела на императора своими ласковыми глазами и отвечала уверенным тоном:
-- От тебя... от тебя веет величием, и, может быть, твои глаза увидят многое, что ускользнет от Понтия. К некоторым избранным людям музы особенно расположены, и ты, видимо, принадлежишь к их числу.
-- Что наводит тебя на эту мысль?
-- Я узнаю это по твоему взгляду и по челу.
-- Ясновидица!
-- Нет, я вовсе не ясновидица. Но я -- мать двух сыновей, которым бессмертные тоже даровали нечто особливое, что я не в силах описать. У них я заметила это впервые, а когда потом примечала то же у художников и у некоторых других, то эти люди всегда оказывались самыми выдающимися в своем кругу. А что ты далеко превосходишь всех остальных -- в этом я готова поклясться.
-- Не давай клятвы так легко, -- засмеялся император, -- мы еще поговорим с тобой, матушка, а при прощании я спрошу тебя: не обманулась ли ты во мне? Теперь пойдем, Телемах. Тебя, кажется, в особенности занимают птицы этой женщины.
Эти веселые слова были обращены к Антиною, который переходил от одной клетки к другой и с любопытством и удовольствием рассматривал спящих пернатых любимцев старухи.
-- Это твой сын? -- спросила Дорида, указывая на юношу.
-- Нет. Это мой ученик, но я обращаюсь с ним как с сыном.
-- Красивый парень!
-- Посмотри, наша старуха еще засматривается на юношей.
-- Этого мы не оставляем до столетнего возраста или до тех пор, пока парки не перережут нити нашей жизни.
-- Какое признание!
-- Дай мне договорить до конца. Мы никогда не отучаемся радоваться, глядя на красивых молодых людей; но только пока мы молоды, мы спрашиваем, чего можем от них ожидать; в старости же для нас вполне довольно оказывать им дружеское расположение. Послушай, ты, молодой господин, ты всегда найдешь меня здесь, если тебе понадобится что-нибудь такое, чем я могу служить тебе. Я -- как улитка и лишь изредка покидаю свой домик.
-- До свидания, -- сказал Адриан и вышел на двор со своими спутниками. Развороченная мостовая требовала большой осторожности; нужно было искать точки опоры для ног. Титиан пошел впереди императора и Антиноя, и властитель мог обменяться со своим наместником лишь немногими радостными словами по поводу их дружеской встречи.
Адриан осторожно подвигался вперед, улыбаясь про себя с видимым удовлетворением. Приговор простой умной женщины из народа доставил ему больше удовольствия, чем высокопарные оды, в которых воспевали его Мезомед и ему подобные, или льстивые слова, которыми обыкновенно осыпали его риторы и софисты.
Старуха считала его простым художником; она не могла знать, кто он, и, однако, признала... Или же Титиан был неосторожен?
Знала ли, догадывалась ли женщина, с кем она говорит?
Крайняя подозрительность Адриана не давала ему покоя. Он уже начинал считать слова привратницы заученной ролью, ее радушный прием -- подготовленной сценой. Вдруг остановившись, он попросил префекта подождать его, а Антиною велел остаться с собакой. Сам он повернул назад и вовсе не по-царски подкрался к домику привратника.
Он остановился возле все еще настежь отворенной двери домика и начал подслушивать разговор, который вела Дорида со своим мужем.
-- Видный мужчина, -- сказал Эвфорион, -- он несколько похож на императора.
-- Ну, нет, -- возразила Дорида. -- Вспомни только о статуе Адриана в саду Панейона*: там выражение лица недовольное и насмешливое, а у архитектора, правда, серьезный лоб, но черты сияют приветливой добротой. Если, глядя на одного из них, вспоминаешь другого, так только из-за бороды. Адриан мог бы радоваться, если бы походил на гостя префекта.
______________
* Панейон -- святилище в честь бога Пана на искусственной возвышенности в центре города, вокруг которой шла спиральная дорога и откуда открывался вид на всю окрестность.
-- Да, притом он и красивее, и... как бы мне выразиться... и более похож на богов, чем холодная мраморная статуя, -- продекламировал Эвфорион. -- Он, конечно, важный господин, но все-таки он вместе с тем и художник. Нельзя ли посредством Понтия, Папия, Аристея или кого-либо из великих живописцев уговорить его при торжественном зрелище представить в нашей группе прорицателя Калхаса? Он изобразил бы его иначе, чем этот сухой резчик по слоновой кости Филемон. Подай мне лютню, я уже забыл начало последнего стихотворения. Ох, эта проклятая память!
Эвфорион с силой провел пальцами по струнам и запел еще довольно звучным и хорошо выработанным голосом:
-- "Слава тебе, о Сабина! Слава, победная слава могучей богине Сабине!" Если бы Поллукс был здесь, он опять напомнил бы мне настоящие слова. "Слава, победная слава стократной Сабине!.." Бессмыслица. "Слава, бессмертная слава Сабине, уверенной в громкой победе". И это не то! Если бы крокодил пожелал проглотить эту Сабину, я с удовольствием отдал бы ему на закуску вон тот свежий пирог на блюде. Но постой! Теперь вспомнил: "Слава, стократная слава могучей богине Сабине!"
Адриану было достаточно слышанного.
Между тем как Эвфорион, посредством беспрестанных повторений, старался запечатлеть в своей упрямой памяти стихи, император повернулся спиной к домику и, не без труда пробираясь со своими спутниками между сидевшими на корточках работниками, не раз хлопнул Титиана дружески по плечу, а в ответ на приветствия Понтия вскричал:
-- Я благословляю свое решение приехать сюда сегодня! Хороший вечер, превосходный вечер!
Уже много лет Адриан не чувствовал себя в таком беззаботном и веселом настроении, как в этот день. И когда он, несмотря на поздний час, нашел всюду усердно трудящихся работников и увидал, что в старом дворце многое было восстановлено или уже находилось на пути к обновлению, неутомимый монарх выразил свое удовлетворение, обращаясь к Антиною:
-- Вот где можно убедиться, что даже в наш трезвый век добрая воля, усердие и умение могут творить великие чудеса. Объясни мне, Понтий, как ты соорудил эти чудовищные леса?