Выраженіе досады и раздраженія, съ которымъ Понтій разыскивалъ жилище управителя, уступило мѣсто веселой улыбкѣ на мужественныхъ губахъ, когда онъ бодрымъ шагомъ возвращался оттуда къ своимъ рабочимъ.
-- Господинъ управитель имѣлъ нѣкоторое основаніе считать себя обиженнымъ,-- сказалъ онъ, отвѣчая на вопросительный. взглядъ встрѣтившаго его надсмотрщика.-- Теперь мы съ нимъ друзья и онъ сдѣлаетъ для освѣщенія все, что можетъ.
Въ залѣ музъ онъ остановился у перегородки, за которой работалъ Поллуксъ.
-- Другъ ваятель, послушай-ка,-- крикнулъ онъ ему,-- не пора ли ужинать?
-- Давно пора,-- отозвался Поллуксъ,-- иначе ужинъ вашъ обратится въ завтракъ.
-- Такъ отложи черезъ четверть часа свои инструменты въ сторону и помоги мнѣ съ здѣшнимъ управителемъ уничтожить присланный мнѣ ужинъ.
-- Для этого тебѣ не нужно моей помощи, коль скоро съ тобою будетъ Керавнъ,-- передъ нимъ всякое кушанье таетъ какъ ледъ передъ солнцемъ.
-- Въ такомъ случаѣ хоть спаси его отъ чрезмѣрнаго отягощенія желудка.
-- Невозможно! Я только-что немилосердно трудился надъ блюдомъ капусты съ сосисками. Моя мать сварила это божественное кушанье, а отецъ принесъ его своему первенцу.
-- Капуста съ сосисками!-- повторилъ архитекторъ и въ голосѣ его слышалось, что голодный его желудокъ не прочь былъ бы поближе познакомиться съ этимъ блюдомъ.
-- Взойди сюда,-- тотчасъ же воскликнулъ Поллуксъ,-- и будь моимъ гостемъ. Съ капустой случилось то же, что предстоитъ этому дворцу,-- она разогрѣта.
-- Подогрѣтая капуста вкуснѣе свѣжей, но огонь, на которомъ мы стараемся подновить это зданіе, пылаетъ слишкомъ жарко и требуетъ слишкомъ большаго ухода отъ истопника. Къ тому же лучшія вещи расхищены и врядъ ли могутъ быть замѣнены.
-- Какъ сосиски; которыя я выловилъ изъ своей капусты,-- засмѣялся ваятель.-- Угостить тебя хорошенько я не могу, потому что съ моей стороны было бы непростительною лестью назвать это блюдо "капустой съ сосисками". Я обращался съ нимъ какъ съ горнымъ рудникомъ, и теперь, когда колбасныя залежи почти истощились, остается одна непригодная руда, въ которой два или три жалкихъ обломка напоминаютъ о минувшемъ богатствѣ. На дняхъ матушка сваритъ это блюдо для тебя; она приготовляетъ его съ неподражаемымъ искусствомъ.
-- Славная мысль, но на сегодняшній вечеръ ты будешь моимъ гостемъ.
-- Я окончательно сытъ.
-- Ну, такъ пусть твоя веселость будетъ приправой къ нашему ужину.
-- Извини меня, Понтій, но лучше позволь мнѣ остаться за моей перегородкой. Во-первыхъ, я въ прекрасномъ настроеніи, въ самомъ разгарѣ дѣла и чувствую, что въ эту ночь изъ моей работы что-нибудь да выйдетъ...
-- Въ такомъ случаѣ до завтра.
-- Дослушай меня до конца.
-- Ну?
-- Пригласивъ меня, ты оказалъ бы плохую услугу и другому твоему гостю.
-- Развѣ ты знаешь управителя?
-- Еще бы!... Съ самаго дѣтства. Я -- сынъ привратника этого дворца.
-- Вотъ какъ! Значитъ, ты родомъ изъ уютнаго домика съ плющомъ, птицами и веселой старушкой?
-- Эта самая старушка и родила меня на свѣтъ, и вотъ, какъ только ея придворный мясникъ будетъ бить свинью, она приготовитъ намъ съ тобой такое блюдо капусты, какого еще не видалъ никто.
-- Я съ удовольствіемъ его отвѣдаю.
-- Вотъ приближается нильскій гиппопотамъ или, что одно и то же, управитель Керавнъ:
-- Ты съ нимъ во враждѣ?
-- Я съ нимъ нисколько, но онъ-то меня терпѣть не можетъ,-- возразилъ ваятель.-- Это -- глупая исторія, о которой не спрашивай меня за ужиномъ, если желаешь имѣть веселаго собесѣдника. Да и вообще лучше не говори Керавну, что я здѣсь; это ни къ чему доброму не приведетъ.
-- Какъ тебѣ угодно. Вотъ наконецъ и наши лампы.
-- Ихъ довольно, чтобъ освѣтить подземное царство!-- воскликнулъ Поллуксъ, сдѣлалъ архитектору прощальный знакъ рукой и скрылся за своею перегородкой, чтобы съ новымъ рвеніемъ предаться работѣ надъ моделью.
-----
Было далеко за полночь. Рабы, съ большимъ усердіемъ принявшіеся за дѣло, уже окончили въ залѣ музъ свою работу и могли въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ отдыхать на соломѣ, разостланной въ другомъ отдѣленіи дворца.
Архитекторъ Понтій надѣялся также воспользоваться этимъ временемъ, чтобы нѣсколькими часами сна возстановить свои силы для трудовъ слѣдующаго дня, но между этимъ намѣреніемъ и его выполненіемъ стала объемистая фигура управителя.
Пригласивъ Керавна, онъ разсчитывалъ насытить мясомъ человѣка, обрекшаго себя, по скудости средствъ, на питаніе однимъ хлѣбомъ, и дѣйствительно чудовищный аппетитъ гостя оправдалъ всѣ возложенныя на него ожиданія.
Но послѣ того, какъ приняли со стола послѣднее блюдо, управитель счелъ своею обязанностью отблагодарить хозяина, доставивъ ему возможность болѣе продолжительно наслаждаться лицезрѣніемъ его высокородной особы.
Къ тому же прекрасное вино префекта развязало языкъ, обыкновенно несообщительному старику.
Сначала онъ распространялся о разныхъ недугахъ, мучившихъ его и угрожавшихъ самой его жизни, а когда Понтій, желая свести разговоръ на что-либо другое, неосторожно упомянулъ о собраніи гражданъ, краснорѣчіе Керавна заблистало съ полною силой. Осушая чашу за чашей, онъ подробно изложилъ основанія, заставлявшія какъ его, такъ и друзей его дѣлать все возможное, чтобы лишить правъ гражданства многочисленную общину іудеевъ и даже по возможности совершенно вытѣснить ее изъ самой Александріи.
Горячность его достигла, наконецъ, такихъ размѣровъ, что, позабывъ и о хорошо извѣстномъ ему происхожденіи хозяина, и даже о самомъ его присутствіи, онъ сталъ не стѣсняясь настаивать на необходимости удалить изъ среды гражданъ и всѣхъ потомковъ вольноотпущенниковъ.
При видѣ пылавшихъ щекъ и посоловѣлыхъ глазъ толстяка, Понтій легко догадался, это это вино говоритъ въ немъ, и оставилъ слова его безъ отвѣта. Но, въ твердомъ намѣреніи не лишать себя долѣе ни минуты столь нужнаго ему покоя, онъ всталъ изъ-за стола и, пробормотавъ нѣсколько словъ въ видѣ извиненія, удалился въ комнату, гдѣ уже давно было приготовлено для него мягкое ложе.
Раздѣвшись, онъ приказалъ рабу поглядѣть, что дѣлаетъ Керавнъ, и вскорѣ получилъ успокоительное извѣстіе, что тотъ уже спитъ глубокимъ сномъ.
-- Прислушайся самъ,-- тамъ закончилъ рабъ свое донесеніе,-- даже отсюда слышенъ его могучій храпъ. Я подсунулъ ему подъ голову подушку, а то при такой тучности какъ бы не случилось съ господиномъ какого худа.
-----
Любовь -- растеніе, всходящее часто и для тѣхъ, кто его ни сѣялъ,-- растеніе, которое, становясь могучимъ деревомъ, щедрой тѣнью своей осѣняетъ многихъ, ничѣмъ не способствовавшихъ его росту.
Какъ мало старался управитель Керавнъ въ теченіе своей жизни пріобрѣсти любовь дочери и какъ много, напротивъ, сдѣлалъ онъ такого, что не могло не волновать теченіе ея молодой жизни! Но, несмотря на все это, Селена, девятнадцатилѣтній организмъ которой нуждался въ покоѣ, которая болѣе радовалась наступленію ночи и цѣлительнаго сна, чѣмъ утренней зарѣ, приносившей ей, что ни день, новыя заботы и новое горе,-- Селена все еще сидѣла и работала при свѣтѣ бронзоваго трехсвѣчника, и чѣмъ позднѣе становилось, тѣмъ болѣе мучило ее продолжительное отсутствіе отца.
Съ недѣлю тому назадъ бодрый старикъ, хотя впрочемъ ненадолго, неожиданно лишился чувствъ; врачъ объяснилъ ей тогда, что дышащій повидимому здоровьемъ паціентъ долженъ строго слѣдовать его предписаніямъ и воздерживаться отъ всякихъ излишествъ. Малѣйшая неосторожность могла, по словамъ его, быстро и внезапно порвать его жизненную нить.
Въ этотъ вечеръ, проводивъ отца, ушедшаго вслѣдъ за архитекторомъ, Селена принялась за починку платьевъ маленькихъ братьевъ и сестеръ. Въ этомъ, конечно, могла бы помочь ей сестра ея, Арсиноя, которая только на два года была моложе ея и обладала не менѣе ловкими пальцами, но она рано удалилась на покой и сдала съ дѣтьми, нуждавшимися въ надзорѣ и ночью.
Старая рабыня-негритянка, служившая еще ихъ бабкѣ, вызвалась было помочь ей, но, полуслѣпая и днемъ, она еще хуже видѣла при огнѣ и послѣ нѣсколькихъ стежекъ оказалась окончательно неспособной къ шитью.
Селена отправила ее спать и принялась одна за скучную свою работу.
Цѣлый часъ шила она, не поднимая глазъ и раздумывая о томъ, какъ бы устроить такъ, чтобы до конца мѣсяца получше прокормить семью на тѣ немногія драхмы, которыя оставались въ ея распоряженіи.
Чѣмъ долѣе однако тянулось время, тѣмъ сильнѣе одолѣвала ее усталость, но она продолжала сидѣть, хотя хорошенькая ея головка все чаще и чаще склонялась на грудь.
И дѣйствительно, ей нужно было дождаться возвращенія отца: возлѣ нея стояло приготовленное врачомъ успокоительное питье, которое старикъ, безъ напоминанія дочери, пожалуй, позабылъ бы выпить по возвращеніи домой.
Въ концѣ второго часа шитье выпало изъ рукъ Селены. Пригрезилось ей, что стулъ ломится подъ нею и она падаетъ сначала медленно, потомъ все быстрѣе и быстрѣе въ какую-то бездну, которая разверзлась подъ ея ногами.
Въ надеждѣ найти помощь,-- такъ снилось ей, она устремила взглядъ къ верху, но надъ пропастью не было ничего, кромѣ лица отца ея, равнодушно глядѣвшаго въ сторону.
Опускаясь все ниже и ниже, она стала звать его, умоляя о помощи, но Керавнъ долгое время, казалось, не слышалъ ея мольбы.
Наконецъ, онъ глянулъ внизъ и, замѣтивъ ее, спокойно улыбнулся; но вмѣсто того, чтобы броситься въ ней, онъ набралъ на краю пропасти земли и каменьевъ и сталъ бросать ихъ ей на пальцы, напрасно цѣплявшіеся за кусты и корни, наполнявшіе разсѣлины скалъ.
Она просила его бросить эту страшную игру, молила о состраданіи, о пощадѣ; но въ лицѣ, смотрѣвшемъ на нее сверху, не дрогнуло ни одного мускула,-- оно какъ будто застыло въ какой-то бездушной улыбкѣ. Сердце отца ея также, казалось, окаменѣло. Комъ за комомъ, камень за камень безостановочно падалъ на нее, пока израненныя руки не оторвались наконецъ отъ спасавшихъ ее корней и не поглотила ее роковая бездна.
Собственный отчаянный крикъ пробудилъ Селену. Но, переходя отъ сна къ дѣйствительности, она еще на мгновеніе, за быстро рѣдѣющимъ туманомъ, ясно увидала, испещренную бѣлыми и желтыми анемонами, фіолетовыми колокольчиками и краснымъ макомъ, высокую траву лужайки, на которую, она упала, какъ на мягкое, душистое ложе; вблизи синѣло и искрилось озеро, а за нимъ возвышались граціозно очерченныя горы съ розовыми вершинами, съ зелеными дубравами и склонами, блиставшими въ яркихъ лучахъ солнца. Ясный сводъ неба съ легкими, серебристыми тучками, еле гонимыми дуновеніемъ нѣжнаго вѣтерка, покрывалъ эту очаровательную, быстро исчезавшую картину, которую она не могла сравнить ни съ чѣмъ, что когда-либо видѣла на родинѣ.
Не много поспала Селена, но когда, окончательно проснувшись, она стала протирать глаза, ей казалось, что сновидѣніе ея длилось почти цѣлую ночь.
Одинъ изъ огоньковъ бронзоваго свѣтильника потухъ, а другой еле вспыхивалъ около чадившей свѣтильни. Она быстро загасила его крючкомъ, висѣвшимъ на цѣпочкѣ у пояса, подлила новаго масла въ послѣднюю, еще горѣвшую, лампочку и при свѣтѣ ея заглянула въ спальню отца.
Онъ все еще не возвращался.
Ей стало невыносимо-страшно...
Ужъ не лишило ли его сознанія вино архитектора?
Не новый ли обморокъ случился съ нимъ на возвратномъ пути домой?
Воображенію ея представился образъ тяжеловѣснаго старика, тщетно силящагося приподняться, можетъ-быть уже умирающаго, лежа на холодномъ полу.
Тутъ выбирать было нечего.
Она должна была отправиться въ залу музъ, чтобъ узнать, что случилось съ отцомъ, поднять его, подать ему помощь, или, если онъ все еще сидитъ за ужиномъ, подъ какимъ-нибудь предлогомъ постараться заманить его домой.
Вся судьба семьи, можетъ-быть, зависѣла теперь отъ быстроты ея рѣшенія: жизнь отца, кровъ и пища для восьми безпомощныхъ существъ.
Декабрьская ночь была сурова.
Рѣзкій, холодный вѣтеръ дулъ черезъ плохо защищенное отверстіе въ потолкѣ. Селена повязала себѣ голову платкомъ и накинула на плечи плащъ, принадлежавшій нѣкогда ея покойной матери.
Въ длинной галлереѣ, отдѣлявшей жилище Керавна отъ передней части громаднаго дворца, ей приходилось непрестанно защищать рукой мерцавшій свѣтильникъ, которымъ она освѣщала свой путь.
Колеблемое вѣтромъ пламя и вся ея стройная фигура отражались то здѣсь, то тамъ на гладкой поверхности темнаго мрамора.
Толстыя сандаліи, подвязанныя къ ея ногамъ, прикасаясь къ каменнымъ плитамъ, будили громкое эхо въ пустомъ пространствѣ огромныхъ залъ и страхъ все болѣе и болѣе овладѣвалъ встревоженною душой Селены. Пальцы ея, державшіе свѣтильникъ, дрожали и сердце громко стучало, когда она проходила черезъ круглую залу, гдѣ, какъ говорили, много лѣтъ тому назадъ Птоломей Эвергетъ Толстый умертвилъ собственнаго сына и гдѣ каждое ея дыханіе, казалось, вызывало отголосокъ.
Но даже и здѣсь, среди этой страшной залы, любящая дочь не переставала оглядываться по сторонамъ, отыскивая глазами отца.
Наконецъ, она вздохнула свободнѣе. Черезъ щели надтреснутой боковой двери залы музъ пробивался лучъ свѣта и, преломляясь, отражался на полу и стѣнѣ послѣдняго покоя, который ей предстояло миновать.
Селена вступила въ залу, тускло освѣщенную лампами изъ-за перегородки ваятеля и нѣсколькими сильно нагорѣвшими восковыми свѣчами.
Свѣчи эти горѣли на столѣ, наскоро сколоченномъ въ дальнемъ углу залы изъ козелъ и досокъ, за которымъ уснулъ ея отецъ.
Низкіе тоны, вырывавшіеся изъ широкой груди спящаго, ясно звучали среди пустаго пространства и Селенѣ отъ нихъ снова стало страшно. Но еще болѣе пугали ее мрачныя, длинныя тѣни колоннъ, которыя какъ преграды ложились на ея пути.
Прислушиваясь, остановилась она среди залы и вскорѣ въ этомъ, напугавшемъ ее, ревѣ признала съ дѣтства знакомые ей звуки отцовскаго храпа.
Немедленно бросилась она къ старику, начала дергать его за платье и встряхивать, звала его, опрыскала ему лобъ водой, называла самыми нѣжными именами, съ которыми сестра ея Арсиноя обыкновенно ласкалась къ отцу. Керавнъ оставался неподвиженъ. Селена освѣтила лампой его лицо; ей показалось тогда, что расплывшіяся черты его покрыты синеватымъ отливомъ и она разразилась тѣми болѣзненными рыданіями, которыя за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ растрогали сердце архитектора.
Въ эту минуту за перегородкой, скрывавшей ваятеля и его возникавшее созданіе, обнаружились признаки жизни.
Поллуксъ долго работалъ съ охотой и рвеніемъ, но наконецъ храпѣніе управителя стало надоѣдать ему.
Тѣло его музы приняло уже опредѣленныя очертанія, за выполненіе же головы онъ могъ приняться только при дневномъ свѣтѣ.
Съ тѣхъ поръ, какъ приливъ творческаго вдохновенія покинулъ Поллукса, руки его опустились; онъ чувствовалъ себя утомленнымъ и сознавалъ, что безъ модели ему врядъ ли удастся справиться съ драпировкою одеждъ Ураніи, и потому, подвинувъ скамейку къ наполненному гипсомъ ящику, онъ облокотился на него, чтобы немного отдохнуть.
Но сонъ бѣжалъ отъ глазъ художника, сильно возбужденнаго быстрой ночною работой, и едва Селена отворила дверь, онъ уже снова стоялъ на ногахъ и смотрѣлъ сквозь щели перегородки.
Увидавъ высокую, закутанную фигуру, съ дрожавшимъ въ рукѣ свѣтильникомъ, которая, проходя черезъ обширную залу, вдругъ остановилась и какъ бы замерла на ея срединѣ, онъ перепугался не на шутку, но это не помѣшало ему наблюдать за каждымъ движеніемъ ночнаго привидѣнія съ несравненно большимъ любопытствомъ, нежели страхомъ.
Когда затѣмъ Селена обернулась и свѣтъ лампы упалъ на блѣдное, красивое лицо ея, онъ немедленно узналъ въ ней дочь дворцоваго управителя и легко догадался, зачѣмъ она явилась сюда.
Тщетныя попытки ея разбудить отца безспорно имѣли въ себѣ много трогательнаго, но въ то же время въ нихъ было что-то неотразимо-забавное и Поллуксъ минутами чувствовалъ сильное искушеніе разсмѣяться. Но, услыхавъ горестный плачъ Селены, онъ быстро раздвинулъ двѣ рамы перегородки и, приблизившись къ ней, сталъ звать ее по имени, сперва тихо, чтобы не испугать, потомъ громче и громче. Когда она повернула къ нему голову, онъ ласково просилъ ее не пугаться, завѣряя, что онъ не духъ, а только весьма скромный смертный и именно, какъ она видитъ, не болѣе какъ негодный, но находящійся на пути къ исправленію, сынъ привратника Эвфоріона.
-- Это ты, Поллуксъ?-- съ удивленіемъ спросила дѣвушка.
-- Да, Селена. Но что съ тобой? Не могу ли я чѣмъ-либо помочь тебѣ?
-- Мой бѣдный отецъ,-- вся въ слегахъ, проговорила она.-- Онъ неподвиженъ, онъ окоченѣлъ... А лицо-то, лицо-то его!... О, вѣчные боги!
-- Кто храпитъ, тотъ не умеръ,-- возразилъ ваятель.
-- Но, вѣдь, врачъ предупреждалъ меня...
-- Помилуй, онъ совсѣмъ и не боленъ! Дѣло въ томъ, что Понтій угостилъ его болѣе крѣпкимъ виномъ, чѣмъ-то, къ которому онъ привыкъ. Оставь его въ покоѣ! Съ этой подушкой подъ головой онъ спитъ такъ же безмятежно и крѣпко, какъ дитя. Когда онъ недавно запѣлъ носомъ черезчуръ громко, я пробовалъ было свистать по-птичьему: это иногда заставляетъ храпящихъ замолчать; но, кажется, легче заставить плясать вонъ этихъ каменныхъ музъ, чѣмъ пробудить его отъ сна.
-- Еслибы мы могли только перенести его домой на кровать.
-- Конечно, если у тебя есть четверня лошадей...
-- Ты все такой же дурной, какъ и прежде.
-- Право, немного получше, Селена... Тебѣ надо снова привыкнуть къ моей манерѣ выражаться. Я только хотѣлъ сказать, что мы оба вмѣстѣ не достаточно сильны, чтобы поднять его.
-- Но что же мнѣ теперь дѣлать? Врачъ говорилъ мнѣ...
-- Не говори ты мнѣ о врачахъ! Болѣзнь, которою страдаетъ твой отецъ, мнѣ хорошо извѣстна. Завтра она пройдетъ, а если и оставитъ послѣ себя какія-нибудь послѣдствія до солнечнаго захода, такъ это -- маленькую боль, которую онъ будетъ ощущать подъ волосами. Право, дай ему выспаться.
-- Да... но здѣсь такъ холодно.
-- Такъ вотъ возьми мой плащъ и прикрой его хорошенько.
-- Тогда ты будешь зябнуть.
-- Къ этому-то я привыкъ... А съ какихъ это поръ Керавнъ сталъ водиться съ врачами?
Селена разсказала, какой несчастный случай приключился съ ея отцомъ, и, слѣдовательно, какъ основательны были ея спасенія.
Ваятель молча выслушалъ ея разсказъ и заговорилъ тогда, измѣнивъ совершенно тонъ:
-- Меня это искренне огорчаетъ. Давай-ка, помочимъ ему голову холодною водой. Пока не придутъ рабы, я черезъ каждые четверть часа буду перемѣнять компрессъ. Вотъ сосудъ съ водой, а вотъ и полотенце. Отлично! Вотъ дѣло и сдѣлано. Можетъ-быть онъ отъ этого проснется, а если и нѣтъ, то люди перенесутъ его къ вамъ, какъ только вернутся на работу.
-- Какъ стыдно, какъ стыдно!-- со вздохомъ проговорила дѣвушка.
-- Ни мало. Самъ верховный жрецъ Сераписа бываетъ иногда нездоровъ. Поручи это дѣло мнѣ.
-- А ну какъ онъ снова взволнуется, если увидитъ тебя? Онъ на тебя такъ сердитъ, такъ сердитъ...
-- Великій Зевсъ! да что же я такого особеннаго ему сдѣлалъ? Боги прощаютъ грѣхи мудрецовъ, а человѣкъ не хочетъ извинить ребяческой шалости...
-- Ты поднялъ его на смѣхъ.
-- Я, дѣйствительно, прилѣпилъ на плечи толстаго Салека, что у воротъ, на мѣсто отбитой головы новую изъ глины, которая походила на него. Это была первая моя самостоятельная работа.
-- Ты сдѣлалъ это, чтобъ огорчить моего отца.
-- Да вовсе же нѣтъ, Селена! Я просто увлекся шуткой -- и только.
-- Но вѣдь ты зналъ, какъ легко оскорбить его.
-- Да развѣ пятнадцатилѣтній сорванецъ думаетъ когда-либо о послѣдствіяхъ своей проказы?... Ну, побей онъ меня тогда хорошенько, такъ сердце его разрядилось бы въ громы и молніи и снова настала бы ясная погода. Но поступить такъ... Вѣдь онъ срѣзалъ ножомъ лицо моего дѣтища и медленно растопталъ ногами оставшіеся обломки. Мнѣ онъ далъ только одну затрещину,-- правда, я чувствую ее даже и теперь,-- а потомъ началъ обращаться со мной и моими родителями такъ холодно и грубо, съ такимъ презрѣніемъ...
-- Онъ никогда не приходитъ въ сильный гнѣвъ, но ужь если сердится, такъ сердится долго... Такимъ раздосадованнымъ, какъ тогда, мнѣ рѣдко случалось его видѣть.
-- Ему бы можно было свести свои счеты со мною съ глазу на глазъ, а то былъ тутъ мой отецъ, посыпались сильныя выраженія, матушка прибавила своего,-- ну, съ тѣхъ поръ и объявлена вражда между нашимъ домишкой и вами тутъ, на верху. Всего болѣе огорчило меня то, что тебѣ съ сестрой запретили ходить къ намъ и играть со мною.
-- Это и меня заставило провести не мало скучныхъ часовъ.
-- А вѣдь хорошо было, когда мы, бывало, наряжались въ различный театральный хламъ и плащи отца!
-- Иногда ты лѣпилъ намъ куколъ изъ глины.
-- Помнишь, какъ мы изображали также олимпійскія игры?
-- Д всегда была учительницей, когда мы съ меньшими играли въ школу.
-- Съ Арсиноей тебѣ всего труднѣе было справляться.
-- А наше уженье?... Какъ дѣйствительно было тогда весело!
-- А помнишь, когда мы приносили рыбу домой, то матушка давала намъ муки и изюму, чтобы варить ее?
-- Ты не забыла, вѣроятно, и праздникъ Адониса, и какъ я остановилъ бѣшенаго скакуна нумидійскаго всадника?
-- Еще бы мнѣ это позабыть!... Лошадь уже свалила съ ногъ нашу Арсиною. Матушка подарила тебѣ въ награду миндальный пирогъ.
-- Да, который, изъ благодарности, и былъ немедленно съѣденъ твоей неблагодарной сестренкой. Мнѣ же она оставила одни только крохи... Ну, что Арсиноя? Такая ли она красавица, какой обѣщала быть? Вотъ уже два года, какъ я видѣлъ ее въ послѣдній разъ,-- вѣдь, нашъ братъ-художникъ только въ сумерки можетъ оставлять свои занятія. Цѣлые восемь мѣсяцевъ работалъ я на хозяина въ Птолемаидѣ и своихъ-то стариковъ я могъ видѣть не болѣе разу въ мѣсяцъ.
-- Мы также мало выходимъ, а къ вамъ-то не смѣемъ и заглянуть. Сестра моя...
-- Она очень хороша, не правда ли?
-- Мнѣ кажется, да. Попадись ей только кусочекъ ленты, она тотчасъ же вплетаетъ его себѣ въ волосы и всѣ мужчины на улицѣ заглядываются на нее. Ей минуло недавно шестнадцать лѣтъ.
-- Шестнадцать лѣтъ... маленькой Арсиноѣ? Да сколько же, значить, прошло времени со смерти вашей матери?
-- Четыре года и восемь мѣсяцевъ.
-- Время ея смерти глубоко врѣзалось тебѣ въ память. Такую мать, правда, и забыть трудно. Добрая была она женщина. Я никого не встрѣчалъ привѣтливѣе ея; я знаю также, что она старалась смягчить твоего отца въ отношеніи къ намъ, но ей пришлось умереть, не достигнувъ этого.
-- Да,-- глухо проговорила Селена.-- Какъ могли боги допустить ея кончину!... Правда, они иногда бываютъ болѣе жестоки, чѣмъ самые люди...
-- Бѣдные твои малютки!
Дѣвушка грустно поникла головой. Самъ художникъ нѣкоторое время молча глядѣлъ въ землю; потомъ онъ быстро поднялъ голову.
-- У меня дома есть кое-что, что порадуетъ тебя, Селена!-- воскликнулъ онъ.
-- Ничто не можетъ радовать меня съ тѣхъ поръ, какъ она умерла.
-- Увидишь, увидишь!-- живо возразилъ Поллуксъ.-- Ты знаешь, что а не могъ забыть этой милой женщины и вотъ въ минуты досуга мнѣ удалось на память вылѣпить ея бюстъ. Завтра я тебѣ принесу его.
-- Да неужели?-- воскликнула Селена и радостный лучъ блеснулъ изъ ея большихъ, утомленныхъ, глазъ.
-- Что, обрадовалась, не правда ли?
-- Я очень, очень рада, конечно... Но если отецъ узнаетъ, что ты подарилъ мнѣ это изваяніе?
-- Неужели онъ въ состояніи разбить его?
-- Если и не разобьетъ, такъ просто не потерпитъ у себя дома, какъ только узнаетъ, что это -- твоя работа.
Поллуксъ снялъ полотенце со лба управителя, смочилъ его и снова бережно положилъ на голову спящаго.
-- Меня осѣнила блестящая мысль!-- воскликнулъ онъ затѣмъ, ударяя себя рукою по лбу.-- Вѣдь все дѣло только въ томъ, чтобы бюстъ мой иногда напоминалъ тебѣ черты твоей покойной матери; для этого ему нѣтъ никакой надобности стоять непремѣнно у васъ въ комнатахъ. На площадкѣ, виднѣющейся съ вашего балкона и мимо которой ты можешь ходить, когда тебѣ угодно, стоятъ бюсты царицъ изъ дома Птоломеевъ; нѣкоторые изъ нихъ страшно изуродованы и должны быть реставрированы. Я возьму на себя подновленіе Вероники и на ея-то плечи и приставлю головку твоей матери. Нравится ли тебѣ мой планъ?
-- Да, Поллуксъ, ты -- добрый человѣкъ.
-- А что же я тебѣ говорилъ?... Я уже начинаю исправляться. Но времени-то, времени откуда мнѣ взять? Если браться за Веронику, такъ придется дорожить каждою минутой.
-- Такъ возвращайся же поскорѣе къ своему дѣлу, а я останусь здѣсь и буду дѣлать компрессы, къ чему я, въ несчастью, слишкомъ хорошо привыкла.
Сказавъ это, Селена, чтобы свободнѣе дѣйствовать руками, откинула за плечи материнскій плащъ, и стройная фигура ея съ правильнымъ профилемъ блѣднаго лица и живописными складками одежды представилась въ эту минуту художнику какъ будто изваянною изъ мрамора.
-- Оставайся такъ, въ этомъ положеніи, не шевелись!-- крикнулъ Поллуксъ изумленной дѣвушкѣ такъ живо и громко, что она испугалась.-- Плащъ этотъ восхитительно-непринужденно спадаетъ съ твоего плеча. Ради всѣхъ боговъ не прикасайся къ нему! Если ты позволишь мнѣ лѣпить по нему теперь, то въ нѣсколько минутъ я выиграю цѣлый день для нашей Вероники. Компрессы я буду дѣлать во время роздыховъ.
Не дожидаясь отвѣта Селены, ваятель бросился за свою перегородку, вернулся сперва съ рабочею лампой въ каждой рукѣ и маленькими инструментами въ зубахъ, а потомъ вынесъ оттуда свою восковую модель и поставилъ ее на самый край стола, за которымъ покоился управитель.
Свѣчи были потушены, лампы нѣсколько разъ передвигались съ мѣста на мѣсто и ставились то выше, то ниже, пока, наконецъ, не получилось удовлетворительное освѣщеніе. Бросившись тогда на стулъ, Поллуксъ выставилъ ноги впередъ и на подобіе ястреба, высматривающаго отдаленную добычу, вытянулъ шею и голову съ горбатымъ носомъ, то опуская глаза, то опять поднимая ихъ, чтобы схватить какую-нибудь новую черту. Концы его пальцевъ и ногти такъ и плясали по поверхности восковой модели, вонзались въ мягкое вещество, наклеивали новые куски на формы, казавшіяся уже оконченными, или рѣшительно срѣзывали цѣлые пласты, быстро и ловко скатывая ихъ для новаго употребленія.
Судорожно двигались руки художника, но изъ-подъ сведенныхъ бровей его сверкалъ серьезный, строгій и спокойный взглядъ, исполненный невыразимо-глубокаго вдохновенія.
Ни однимъ словомъ не дозволила ему Селена обращаться съ нею какъ съ моделью для статуи; тѣмъ не менѣе какъ будто воодушевленіе его сообщилось и ей,-- она какъ бы окаменѣла въ своемъ положеніи,-- и когда во время работы взглядъ его останавливался на ней, дѣвушка чувствовала, какъ далеки въ эти минуты обычная легкость и веселость отъ товарища ея дѣтскихъ игръ.
Ни онъ, ни она нѣкоторое время не открывали рта.
Наконецъ, Поллуксъ отступилъ на нѣсколько шаговъ отъ своего произведенія и, низко нагнувшись, смѣрилъ съ ногъ до головы сперва Селену, потомъ свою работу строгимъ, испытующимъ взглядомъ.
-- Такъ,-- сказалъ онъ тогда, глубоко вздохнувъ и очищая руки отъ воска,-- такъ и должно это выйдти на статуѣ! Теперь я положу отцу твоему новый компрессъ, а затѣмъ опять примемся за дѣло. Если ты устала, то можешь пошевелиться.
Селена весьма умѣренно воспользовалась этимъ позволеніемъ и работа закипѣла снова.
Когда Поллуксъ сталъ тщательно поправлять нѣсколько распустившихся складокъ ея покрова, она уже дернулась было, чтобъ отступить, но онъ строго сказалъ ей: "не шевелись!" и она повиновалась этому приказанію.
Мало-по малу пальцы и рѣзецъ художника начали двигаться спокойнѣе, взглядъ его сдѣлался менѣе напряженнымъ и онъ снова прервалъ молчаніе.
-- Ты очень блѣдна,-- сказалъ онъ.-- Конечно, много значить также свѣтъ лампы и безсонная ночь.
-- Я днемъ имѣю совершенно такой же видъ, но я не больна.
-- Мнѣ думалось, что Арсиноя будетъ всѣхъ болѣе похожа на мать, но теперь я и въ тебѣ нахожу съ нею поразительное сходство, множество общихъ чертъ. Овалъ лица у тебя такой же, носъ почти такъ же прямолинейно примыкаетъ ко лбу, а большіе глаза твои и изгибы бровей точно будто взяты съ лица покойной; впрочемъ, ротъ твой поменьше и красивѣе, чѣмъ у ней, и врядъ ли она могла связать свои волосы на затылкѣ въ такой тяжелый узелъ... Притомъ же волосы у тебя и посвѣтлѣе.
-- Говорятъ, до замужства волосы ея были еще гуще моихъ, а ребенкомъ она была, можетъ-быть, такой же бѣлокурой, какъ и я. Теперь и моя коса начинаетъ темнѣть.
-- Ты похожа на нее и въ томъ, что волосы твои не вьются кудрями, а мягкими волнами ложатся вокругъ головы.
-- Ихъ можно положить какъ угодно..
-- Ты, однако, переросла свою мать.
-- Нѣтъ... Только, будучи полнѣе, она казалась ниже меня. Скоро ты кончишь?
-- А ты устала стоять?
-- Не очень.
-- Въ такомъ случаѣ потерпи еще немного... Глядя на тебя, я словно переживаю годы моего дѣтства. Какъ я радъ буду увидѣть Арсиною!.. Такъ и кажется, что время побѣжало вспять и прошлое все воротилось... Ты не испытываешь этого чувства?
Селена отрицательно покачала головой:
-- Ты несчастлива?
-- Нѣтъ.
-- Я знаю, что тебѣ приходится въ молодости пополнять слишкомъ тяжелыя для тебя обязанности.
-- Дома все какъ-то идетъ само собой.
-- Нѣтъ, нѣтъ, я знакъ, что ты ничему не даешь идти какъ попало. Ты, какъ мать, заботишься о своихъ меньшихъ.
-- Какъ мать...-- повторила Селена и горькая улыбка передернула ея хорошенькій ротъ.
-- Конечно, любовь матери не замѣнима, но вѣдь семьи твоя имѣетъ всѣ основаніи быть довольною и твоей.
-- Можетъ-быть маленькія, да вашъ слѣпой Геліосъ и довольны, но Арсиноя...
-- Ты опечалена,-- я слышу это но твоему голосу,-- а вѣдь прежде ты была бодрой и веселой, хотя и не такой проказницей, какъ твоя сестрица.
-- Да, прежде...
-- Вамъ грустно слышать это изъ твоихъ устъ!... Но, помилуй, ты красива и молода, у тебя еще цѣлая жизнь впереди.
-- Какая жизнь?
-- Какая?-- спросилъ ваятель, отрывая руки отъ работы и обдавая своимъ огненнымъ взглядомъ красивую, блѣдную дѣвушку, неподвижно стоявшую передъ нимъ.-- Жизнь,-- съ жаромъ продолжалъ онъ,-- которая вся могла бы быть исполнена счастья и любви.
Дѣвушка снова отрицательно покачала головой.
-- Любовь есть радость, наслажденіе,-- спокойно отвѣчала она.-- Такъ говорила мнѣ христіанка, надзирающая за нашими работами на папирусной фабрикѣ. А я еще ничему не радовалась съ тѣхъ поръ, какъ скончалась матушка. Все счастіе моей жизни боги сразу излили на меня въ дѣтствѣ. Теперь я довольна, если не грозятъ намъ самыя тяжелыя несчастія. Все остальное я переношу безропотно, потому что ничего не въ силахъ измѣнить. Сердце мое окончательно пусто, и если оно что-нибудь дѣйствительно чувствуетъ, такъ это страхъ. Добраго мнѣ нечего ожидать въ будущемъ, да отъ этой надежды я давно уже отвыкла.
-- Дѣвушка, дѣвушка!-- воскликнулъ Поллуксъ,-- что-жь это съ тобою сдѣлалось? Я не понимаю и половины изъ того, что ты говоришь. О какой ты тамъ разсказываешь папирусной фабрикѣ?
-- Не выдай меня!-- испуганно прошептала Селена.-- Еслибъ отецъ это услыхалъ...
-- Онъ спитъ и того, что ты захочешь довѣрить мнѣ, не узнаетъ никто.
-- Передъ тобою мнѣ нечего скрываться. Мы съ Арсиноей каждый день ходимъ на два часа въ мастерскую, чтобы заработать немного денегъ.
-- Тайкомъ отъ отца?.
-- Да. Онъ допустилъ бы насъ скорѣе умереть съ голоду, чѣмъ помириться съ этимъ. Что ни день, все съ тѣмъ же. отвращеніемъ приходится прибѣгать къ обману, но иначе нельзя. Арсиноя думаетъ только о себѣ, играетъ съ отцомъ въ шашки, иной разъ возится съ дѣтьми, какъ съ куклами, а всѣ заботы объ этихъ малюткахъ мнѣ приходится брать на себя.
-- И ты, ты говоришь, что, ты не знаешь любви?... Къ счастію, тебѣ никто не вѣритъ, а я-то ужь всего менѣе. Еще на дняхъ матушка разсказывала мнѣ о тебѣ и я тогда же подумалъ, что ты дѣвушка, изъ которой можетъ выйти жена именно такая, какою она должна быть.
-- Ну, а сегодня?
-- Сегодня я въ этомъ увѣренъ.
-- Ты можешь ошибиться.
-- Нѣтъ, нѣтъ! Твое имя -- Селена, и ты кротка и привѣтлива, какъ лунный свѣтъ. Имена имѣютъ свое таинственное значеніе.
-- Моего брата, никогда еще не видавшаго дневнаго свѣта, зовутъ Геліосомъ,-- возразила дѣвушка.
Поллуксъ говорилъ съ большимъ жаромъ, но послѣднія слова Селены испугали его и нѣсколько охладили въ немъ порывъ горячаго чувства.
Не получая отвѣта, на свое горькое восклицаніе, дѣвушка заговорила сама, сначала спокойно, потомъ все болѣе взволнованнымъ голосомъ:
-- Ты начинаешь вѣрить мнѣ, и ты правъ. Все, что я дѣлаю для семьи, я дѣлаю не отъ доброты, не изъ любви къ ней, не потому, чтобы благо другихъ было для меня выше моего собственнаго. Отъ отца я унаслѣдовала гордость и мнѣ было бы невыносимо-обидно, еслибы братья и сестры мои ходили оборванными и люди знали, до какой степени мы бѣдны. Для меня всего ужаснѣе болѣзнь въ домѣ, потому что она увеличиваетъ никогда не покидающее меня чувство страха и поглощаетъ послѣднюю сестерцію, и вотъ почему я не хочу, чтобы дѣти голодали! Я не желаю представлять себя хуже, чѣмъ я въ дѣйствительности: мнѣ, конечно, и жаль ихъ, когда онѣ болѣютъ, но радости не приноситъ мнѣ ни одно мое усиліе, ни одно удавшееся мнѣ дѣло; все это развѣ только ослабляетъ мою болѣзнь. Ты спросишь, чего я боюсь?-- Всего, всего, что можетъ случиться, потому что ждать хорошаго я не имѣю основаній. Стучится ли кто-нибудь въ дверь,-- мнѣ такъ и кажется, что это заимодавецъ; на Арсиною глазѣютъ на улицѣ,-- мнѣ уже мерещится позоръ, слѣдующій за нею по пятамъ; если отецъ дѣйствуетъ вопреки предписанію врача,-- я воображаю всѣхъ насъ безъ пристанища и выброшенными на улицу. Трудилась ли я когда-нибудь съ весельемъ? Конечно, я не бываю праздной, но я завидую каждой женщинѣ, которая можетъ сидѣть сложа руки и пользоваться услугами рабынь. Еслибы мнѣ откуда-нибудь достался кладъ; я пальцемъ не двинула бы, просыпаясь тогда, когда солнце уже высоко стоитъ на небѣ, и предоставляя рабамъ заботиться объ отцѣ и дѣтяхъ. Жизнь моя -- одно сплошное горе. Если когда и выпадетъ болѣе счастливый часъ, такъ я только удивляюсь; но не успѣешь оглядѣться, какъ онъ уже прошелъ.
Ваятеля слова эти обдали холодомъ и сердце его, беззавѣтно открывшееся передъ прекрасною подругой дѣтства, болѣзненно сжалось.
Прежде, чѣмъ онъ нашелся, что сказать, чтобъ ободрить и утѣшить ее, во дворцѣ раздался, повторяемый эхомъ, звукъ трубы, сзывавшій рабочихъ на работу.
Селена содрогнулась, плотнѣе окуталась плащомъ, попросила Поллукса позаботиться объ отцѣ и спрятать отъ людскихъ глазъ стоявшее еще передъ нимъ вино, и, забывъ даже свой свѣтильникъ, быстрыми шагами направилась къ двери, черезъ которую пришла.
Поллуксъ поспѣшилъ за нею и, освѣщая ей путь до самаго жилища Керавна, теплыми и чудесно дѣйствовавшими на сердце ея словами добился отъ нея обѣщанія -- еще разъ послужить для него моделью въ своемъ плащѣ.
Черезъ четверть часа управитель уже лежалъ на своей постели, продолжая спать крѣпкимъ сномъ, а Поллуксъ, бросившійся на тюфякъ за своею перегородкой, долго еще думалъ о блѣдной дѣвушкѣ и объ ея окаменѣвшей душѣ.
Наконецъ, задремалъ и онъ. Въ радужномъ снѣ грезилась ему хорошенькая, маленькая Арсиноя, которая безъ него непремѣнно была бы раздавлена, лошадью на, праздникѣ Адониса. Снилось ему, какъ она утащила у Селена миндальный пирогъ и дѣлится съ нимъ похищеннымъ лакомствомъ. Блѣдная сестра не сердилась на это и глядѣла на нихъ съ тихою, доковою улыбкой...