Орион и Паула успели обсудить в это утро немало вопросов. Переговоры о том, куда поместить состояние дамаскинки, продолжались долго. Наконец, с общего согласия, решили передать половину денег Гамалиилу и его брату, который стоял во главе крупной торговой фирмы в Константинополе. Он случайно оказался в Мемфисе, и братья согласились взять пополам эту часть капитала, чтобы пустить его в оборот, причем взаимно ручались один за другого. Подтверждение условия законным порядком, в присутствии шестнадцати свидетелей, взял на себя казначей Нилус.
Другую половину денег Паулы, по совету Филиппа, решили поручить брату арабского купца Гашима, имевшему банкирскую контору в новом городе Фостате, который строился арабами на восточном берегу Нила. Такое помещение капитала сулило большие практические выгоды в виду господства арабов в стране.
По окончании переговоров Нилус уехал домой, взяв с собой предназначенную мусульманскому банкиру сумму. Орион намеревался завтра повидаться с ним лично. Паула присутствовала на совещании, не принимая, однако, в нем участия. Сын мукаукаса выказал себя при этом серьезным, проницательным дельцом, и хотя решающее слово почти всякий раз принадлежало скромному Нилусу, но мысли Ориона отличались большей широтой взглядов, обличавших в нем чутье будущего государственного деятеля, что не укрылось от внимания Паулы.
Наконец молодых людей оставили наедине. В первую минуту между ними наступило неловкое молчание. Потом юноша опустился на колени перед любимой, прося у нее прощения. Тут Паула немного пришла в себя и напомнила Ориону о его письме, которое внушило ей доверие к нему. Она старалась овладеть собой: сердце неудержимо влекло ее к двоюродному брату, но дамаскинка не хотела обнаружить своей слабости и торопливо спросила, почему Орион пожелал видеть ее с глазу на глаз. Тогда он подошел к ней, опустив глаза, вынул из кармана на груди коробочку, где лежал смарагд вместе с измятой золотой оправой, и подал Пауле с умоляющим видом.
-- Вот твоя собственность! -- воскликнул он. -- Возьми ее и возврати мне твое доверие и уважение.
Девушка отступила назад в радостном изумлении, посмотрела сияющим взглядом сначала на Ориона, потом на драгоценный камень, и не могла промолвить ни слова. Между тем юноша молча протягивал ей смарагд с видом нищего, который решается поднести знатному богачу свое единственное сокровище, считая этот дар слишком ничтожным для того, кому он предназначается. И Паула не заставила долго просить себя. Она приняла подарок, с восторгом любуясь благородным камнем. Еще вчера эта вещь казалась ей оскверненной, запятнанной, и гордой дамаскинке было бы приятно равнодушно швырнуть ее к ногам Нефорис и ее сына. Человек всегда дорожит правом презирать врага, отравившего ему жизнь; но теперь Паула добровольно отказывалась от этого права, чувствуя, что оно было для нее тяжелым гнетом, мешавшим свободно дышать. В настоящую минуту возвращенное ей сокровище снова получило в ее глазах прежнюю цену как собственность покойной матери, как залог признательности великого монарха, полученный ее предками. Однако девушка пристально смотрела не на блестящий изумруд, а на жалкую золотую пластинку, принесшую ей столько горя. Эта ничтожная вещица неожиданно сделалась волшебным талисманом; она могла оправдать Паулу перед судьями и врагами, могла погубить обвинителя Гирама. Но все-таки не это вызвало радостный восторг в сердце дамаскинки. Ей вспомнились слова Филиппа, что нет ничего отраднее, чем приятно ошибиться в человеке. Девушка убедилась в их справедливости. Она слишком строго осудила юношу, который стоял теперь перед ней, готовый на все доброе. Гордый Орион отдавал свою честь в руки врага, рассчитывая на его великодушие. Так могут поступать только истинно благородные люди. Она подняла голову и встретилась с большими, выразительными глазами двоюродного брата. Они были влажны от волнения, и в них отражалась вся его душа. Пауле стало ясно, что этот баловень судьбы, совершивший роковую ошибку, все-таки способен на великое, если у него найдется надежный друг и руководитель, который может указать ему, в чем заключается его священный долг. Дочь Фомы решилась заменить Ориону этого друга.
Они оба долго не находили слов. Наконец молодой человек схватил ее правую руку и крепко прижал к губам. Девушка не сопротивлялась; она не оттолкнула бы его даже и тогда, если бы он привлек ее к своей груди, как приснилось ей вчера. Однако растроганная Паула не поддавалась слабости и слегка отстранила от себя двоюродного брата, говоря с милым лукавством, которого он не подозревал в своей гордой возлюбленной и был несказанно восхищен такой неожиданностью:
-- Смотри, Орион, я беру не только смарагд, но и оправу. Это может иметь серьезные последствия. Берегись меня теперь, неосторожный человек!
-- Скажи лучше: глупец, только теперь догадавшийся поступить разумно, -- отвечал он, вне себя от счастья. -- Я тебе возвращаю только твою собственность, но вместе с ней отдаю в твои руки мою честь, а пожалуй, и саму жизнь, чтобы ты могла распоряжаться мной, как властелин покорным рабом. Сохрани изумруд и этот никчемный кусочек золота до того дня, когда твое счастье неразрывно свяжется с моим.
-- Я и без того близко принимаю его к сердцу в память о нашем дорогом усопшем. Кто навлек на своего ближнего отцовское проклятие, тот обязан утешить и поддержать пострадавшего. И может быть, это удастся мне, Орион, если ты послушаешь совета неопытной девушки.
-- Говори! -- воскликнул он с жаром.
Паула предложила выйти в сад. Им обоим становилось тяжело в душной атмосфере комнаты. Увидев их на крыльце, Катерина заметила из своей засады яркий румянец на щеках молодых людей.
Легкий ветерок, поднимавшийся с реки, немного освежал знойный полуденный воздух. Здесь взволнованная дамаскинка нашла в себе достаточно силы изложить перед Орионом взгляды Филиппа на призвание мыслящего человека. Они не были новы для сына Георгия и вполне соответствовали его планам на будущее. Но он все-таки выслушал Паулу до конца, глубоко тронутый ее участием. Смотреть на жизнь как на священный долг, как на обязательное служение человечеству и истине -- это правило должно сделаться его девизом.
-- Я никогда не забуду твоих слов, -- сказал юноша. -- Но вспомни, что самые лучшие наставления не в силах исправить человека. Всякий из нас вступает в свет с прекрасными правилами, усвоенными в школе. Однако слова не помогут, если мы не будем подчинять своих поступков твердой воле. Я призвал ее на помощь; она будет моим кормчим, но у моего кормчего есть своя путеводная звезда, которая приведет его к намеченной цели. Ты знаешь ее, Паула, это...
-- Твоя любовь ко мне, как утверждаешь ты, и чему я готова поверить, -- перебила девушка, краснея еще больше.
-- Так ты даешь мне надежду?...
-- Надейся, надейся, -- снова прервала она, -- а до тех пор...
-- До тех пор пока я не вполне оправдался перед тобой, я буду терпеливо ждать и сам не произнесу решительного слова. Пусть моя страсть к тебе таится в глубине души до тех пор...
-- Пока ты не докажешь, что из врага и неумолимого деспота обратился в моего лучшего друга? Теперь мы узнали наши взаимные чувства; будем же твердо надеяться один на другого и благодарить Всевышнего, который вывел нас на настоящую дорогу. Нынешний день...
-- Будет для нас благословенным навсегда! -- радостно перебил Орион.
Затем они заговорили о Марии, а когда отошли от изгороди, юноша сказал, что сегодня ему некогда переговорить с матерью о девочке: он должен ехать на ту сторону Нила к Амру. Паула выразила опасение, что мусульмане станут уговаривать его перейти в их веру. Однако Орион твердо заявил:
-- Я ни за что не отступлюсь от христианской религии, несмотря на свою ненависть к якобитскому духовенству.
Потом юноша стал излагать любимой девушке свои дальнейшие планы. Орион с жаром говорил о том, что готов посвятить лучшие силы своей несчастной, порабощенной родине, поступить на службу халифа или избрать другую полезную общественную деятельность. Паула искренне интересовалась этими планами. Обширные знания юноши и сила воли восхищали ее. Когда они в своей беседе коснулись прошлого, она спросила, понизив голос, куда девался смарагд, вырезанный из персидского ковра. Орион побледнел и нерешительно заметил:
-- Я отослал его в Константинополь, чтобы сделать из редкого камня убор, достойный тебя...
Но вдруг он остановился, с досадой топнул ногой и, взглянув девушке прямо в глаза, воскликнул:
-- Нет, не верь мне! Это ложь! С самого детства я был правдив. Но при одном воспоминании о том проклятом дне злой демон вводит меня в соблазн. Несчастный изумруд действительно отправлен мной в Византию, но я предназначил его не тебе, а другой прелестной женщине с голубиной душой, которая любила Ориона. Она была для меня всегда лишь красивой игрушкой, хотя мне казалось порой... Бедное создание!... Только полюбив тебя, понял я все величие и святость этого чувства. Вот теперь я сказал истинную правду!
-- Я верю тебе. Забудем мрачное прошлое и станем всецело доверять друг другу! -- с жаром воскликнула Паула.
Катерина не совсем поняла смысл этих слов, но продолжал подслушивать дальше.
-- И ты не ошибешься во мне, -- отвечал Орион взволнованным голосом. -- Сегодня я покидаю тебя с облегченным сердцем, несмотря на свое горе. У меня впереди рисуется светлое будущее. О Паула, как многим я тебе обязан! Когда мы увидимся снова, встретишь ли ты меня так же ласково, как тогда, во время прогулки на лодке?
-- Конечно. Теперь я узнала тебя гораздо лучше.
И она грациозным жестом протянула ему руку. Юноша страстно прижал ее к губам, прыгнул в седло и быстро выехал из ворот. Конюх следовал за ним на своей лошади.
-- Катерина, дитя мое, Катерина! -- раздался неприятный голос Сусанны.
Ее дочь вздрогнула от испуга и, приглаживая спутанные волосы, бросила злобный взгляд на дамаскинку. Она была любима Орионом и притворялась перед Катериной! Какое лицемерие! Молодая девушка вне себя от бешенства сжала крошечный кулачок, увидав, что Паула провожает своего возлюбленного сияющим, счастливым взглядом.
Когда юноша скрылся из глаз, дочь Фомы повернула к крыльцу. Ее душа была переполнена блаженством. Она чувствовала, будто бы у нее выросли крылья, и весь мир ликует вокруг. Между тем несчастная Катерина получила от матери строгий выговор за беспорядок своей одежды. На первом же слове она зарыдала и, сославшись на жестокую головную боль, отказалась наотрез встретить патриарха с букетом цветов. Сусанна не могла на этот раз переломить упрямства дочери.