Гжа, ПРОСТАКОВА и Г. ЛЬСТЕЦОВЪ.
Гжа. Простакова (плачетъ.)
Меня мужѣ оставляетъ, и онъ меня оставляетъ въ этой горести.
Г. Льстецовъ.
Нѣжность ваша къ вашему супругу конечно достойна сожалѣнія; онъ васъ любитъ, онѣ васъ почитаетъ, и болѣе ни о комъ не говорилъ, какъ о васъ, когда вы еще не приходили.
Гжа. Простакова.
А что онъ говорилъ?
Г. Льстецовъ.
Что вы имѣете тысячу прекрасныхъ свойствъ... Что вы его супруга... и даже любезная...
Гжа. Простакова.
Онъ говорилъ это? Э! такъ, такъ, онъ меня любитъ... Но между нами-то будь сказано, я не слишкомъ вѣрю этому прелестному Амуру.
Г. Льстецовъ.
Позвольте узнать, какая причина?
Гжа. Простакова.
Потому что ... потому что онъ любитъ себя только одного. Видите ли, онъ во весь день ссорится или съ собою, или съ другими; и всѣ такіе его обиды, которыя онъ накоситъ, выдаетъ и хочетъ, чтобъ ихъ принимали за чудеса.
Г. Льстецовъ.
Но вы столько любезны а столько привлекательны!
Гжа. Простакова.
Вы до чрезвычайности обязываете, Государь мой. Но, по справедливости, вы это находите?
Г. Льстецовъ.
Ахъ! кто не можетъ быть увѣренъ въ томѣ? Вы испортите прелестные глаза ваши отъ этихъ проклятыхъ слезъ.
Гжа. Простакова ( кладетъ платокъ въ карманъ.)
Надобно признаться, что мужъ чрезвычайная вещь.
Г. Льстецовъ.
Супруга, каковы вы, соединившая разумъ съ прелестями, съ добродѣтелями, умѣетъ пользоваться такимъ мужемъ, и странностію, какая случится.
Гжа. Простакова.
И вы, сударь, такъ думаете?
Г. Льстецовъ.
Надобно быть дуракомъ., чтобъ иначе думать; это ужь давно доказано.
Гжа. Простакова.
Мой мужъ хитрецъ.
Г. Льстецовъ.
Онъ для васъ, сударыня, все дѣлаетъ, что вамъ угодно.
Гжа. Простакова.
Не ужели такъ говорятъ?
Г. Льстецовъ.
Кто можетъ сомнѣваться о вашей власти, какую вы имѣете надъ нимъ?
Гжа. Простакова.
О! мы чрезвычайно любимъ другъ друга.
Г. Льстецовъ.
Вы оба совершенно любезны.
Гжа. Простакова.
Но я ласкаюсь, между протчимъ, что я еще лучше его воспитана.
Г. Льстецовъ.
За вашимъ воспитаніемъ, видно, чрезвычайно рачили; мнѣ такъ сказывали батюшка и матушка ваши.
Гжа. Простакова.
Вы согласитесь, я думаю, что они оба отмѣнно просвѣщены, и чрезвычайно живутъ согласно.
Г. Льстецовъ.
О! до безконечности, сударыня! Они бы еще болѣе были, естьли бы матушка ваша не была глуха, чѣмъ она мучится, а батюшка вашъ, чрезвычайно краснорѣчивой человѣкъ, естьлибъ не былъ заика.
Гжа. Простакова.
Воспитаніе супруга моего было въ совершенномъ пренебреженіи, не такъ какъ мое; отъ этого-то происходятъ всѣ недостатки, какіе вы въ немъ видите.
Г. Льстецовъ.
Недостатки, сударыня! да кто не имѣетъ ихъ?
Гжа. Простакова.
Что вы понимаете чрезъ это?
Г. Льстецовъ.
Это понятно, сударыня; вообще весь свѣтъ, выключая васъ, имѣютъ недостатки.
Гжа. Простакова.
Вы мнѣ льстите, милостивый Государь!
Г. Льстецовъ.
O! совсѣмъ нѣтъ, сударыня у я говорю то, что чувствую.
Гжа. Простакова.
Мы съ мужемъ чрезвычайно довольны вашею откровенностію.
Г. Льстецовъ.
Тысячекратно благодарю васъ, сударыня. Я осмѣливаюсь сказать, что я чрезъ васъ начинаю уже блистать.
Гжа. Простакова.
Мы съ мужемъ сдѣлаемъ для васъ великолѣпный пиръ.
Г. Льстецовъ.
Я чрезвычайно тронутъ вашими милостями.
Гжа. Простакова.
Мы увѣрены, что ваши обстоятельства разстроены, и что вы умираете, сударь, съ голоду.
Г. Льстецовъ.
Время самое жестокое; денегъ нѣтъ, а хлѣбъ чрезвычайно дорогъ.
Гжа. Простакова.
Я ужъ предложила мужу своему взять васъ къ себѣ, но онъ глухъ былъ. Вы намъ прекрасную сдѣлаете компанію; вы столько любезны, сколько желать можно.
Г. Льстецовъ.
Ахъ, сударыня!
Гжа. Простакова.
Надобно мужу моему дать вамъ другое платье -- ваше ужь слишкомъ обносилось.
Г. Льстецовъ.
Этому причиною общественное бѣдствіе.
Гжа. Простакова.
А какое?
Г. Льстецовъ.
Это театральная лестница изорвала его у меня. Всѣ знаютъ, что еще оно новое.
Гжа. Простакова.
Отойдите на нѣсколько минутъ. Вотъ мой мужъ, онѣ идетъ сюда; я ему еще разъ поговорю обѣ васъ.
(Льстецовъ уходитъ.)