II

"Каменная мельница"

В свой второй приезд и в последующие приезды, когда каникулы заставляли Лорана приезжать к его опекуну, он не чувствовал себя более акклиматизированным, чем в первый день. У него всегда был вид непрошенного гостя, слетевшего с луны человека и занимавшего чужое место.

Как только вносили его чемодан, его сейчас же спрашивали, надолго ли он приехал и все занимались более состоянием принадлежавших ему вещей, чем им самим. Его встречали без восторга: кузина Лидия машинально протягивала ему свою щёку, оттенка лимона. Типа, казалось, забывала его с минуты последней встречи, а что касается кузена Гильома, он вовсе не хотел, чтобы его беспокоили из-за такого пустяка, как приезд этого шалуна; достаточно того, что она, увидит его во время первой же трапезы.

-- "А! это ты! Что ж ты поумнел?.. Учишься ли лучше?" Всегда раздавались одни и те же вопросы, выраженные с каким-то сомнением; никогда не чувствовалось никакого одобрения! Если Лоран получал награды, то оказывалось, что, именно, им г. Добузье не приписывал никакого значения.

За столом, круглые глаза кузины Лидии, неумолимо наблюдавшие за ним, укоряли его за большой аппетит его двенадцатилетнего возраста. Право, она словно заставляла его выпускать стакан из рук или куски кушанья с вилки. Эти погрешности мальчика не всегда навлекали на него эпитет неловкого, нона лице кузины замечалась всегда презрительная гримаса, довольно ясно выдававшая её мысль. Эта гримаса, между тем, ничего не значила по сравнению с насмешливой улыбкой непогрешимой Гины.

Кузен Гильом, которого надо было звать несколько раз прежде, чем сесть всем за стол, наконец, появлялся, с нахмуренным лбом, с новыми планами в голове, высчитывая результаты, взвешивая те или другие преимущества, весь погруженный в расчёты.

С своей женой г. Добузье говорил о делах; опа прекрасно столковалась с ним, отвечала ему, употребляя непонятные технические термины, показывавшие в ней опытного человека.

Г. Добузье изменял своим цифрам и оживлялся только тогда, когда любовался своею дочерью, ласкал её. Лоран всё сильнее и сильнее замечал полное согласие и обожание, царившие между этими двумя существами. Если важный и положительный промышленник делался человечным, занимаясь с Гиной, то она тоже находясь с отцом, покидала свой гордый, развязный и самонадеянный тон. Г. Добузье предупреждал её желание, удовлетворяя её малейшие капризы, защищал её даже от нападок матери. Он, человек положительный и практичный, с Гиной мог забавляться пустяками.

Во время каждых каникул, Лоран находил свою маленькую кузину всё более красивой, но всё более и более далёкой от него и более холодной. Родители взяли её из пансиона. Опытные и модные учителя готовили её к её судьбе богатой наследницы.

Превратившись в высокую девушку, слишком барышню, чтобы забавляться с таким мальчиком, как Лоран, Гина принимала своих сверстниц и много выезжала. Маленькие Вандерлинг, дочери самого известного в городе адвоката, белокурые и живые болтуньи, были её подругами одновременно в занятиях и удовольствиях. Если, в виде исключения, не имея другого товарища, Гина забывалась до такой степени, что начинала играть с деревенским мальчиком, кузина Лидия находила сейчас же предлог, чтобы прекратить её досуг. Она посылала Фелисите предупредить барышню о приходе того или другого профессора, пли же она увозила её в город, или портниха ждала её мерить платье, или надо было сесть за рояль. Прекрасно вышколенная, Фелисите чаще всего предугадывала намерение своей хозяйки и исполняла с самым похвальным рвением подобные поручения. Лоран мог развлекаться, как ему хотелось.

Фабрика разрасталась до такой степени, что с каждым годом новые постройки, сараи, мастерские, магазины, овладевали садами, окружавшими жилой дом. Лоран не без сожаления узнал об исчезновении лабиринта с его башенкою, его бассейном и утками: это ужасное место было для него дорого из-за воспоминаний о Гине.

Дом тоже овладел одною частью сада. Имея в виду в будущем выезд в свет их дочери, Добузье воздвигли целый дворец, представлявший из себя анфиладу гостиных, украшенных и обставленных самыми модными поставщиками. Кузен Гильом, казалось, руководил всем этим убранством, но он всегда считался с выбором, и вкусом дочери. Он устроил уже для балованного ребёнка чудесный апартамент молодой девушки: две комнаты, серебряную и голубую, которые были наслаждением для их маленькой хозяйки.

Комната молодого Паридаля тоже не осталась без перемены. Его мансарда, под крышей, принимала всё более и более неоконченный вид. Казалось, что она никогда не [²⁶ ]пользовалась расположением хозяев. Фелисите убрала её настолько, чтобы поставить там небольшую железную кровать.

Теперь чердака не хватало, чтобы разместить там все старые вещи от прежней мебели, в доме и вместо того, чтобы заполнить ими мансарды прислуги, Фелисите перенесла их в комнату Лорана. Она вкладывала в это столько рвения, что мальчику уже представлялся тот момент, когда он будет принуждён выехать жить на лестницу.

В глубине души оп не сердился на это вмешательство. При таком нагромождении предметов, его жилище дарило ему чудесные неожиданности. Между заброшенным сиротою и предметами, переставшими нравиться образовывалась некоторая симпатия, происходившая от сходства условий их жизни. Но стоило было Лорану заняться какими-нибудь старыми предметами, как Фелисите, любезный заведующий, лишала его, насколько было возможно, их близости. Чтобы оставить свои богатства и скрыть свои находки, мальчик употребляла, настоящую хитрость контрабандиста.

В этой мансарде, к великой радости непокорного юноши сохранились книги, которые г. Добузье счёл слишком легкомысленными. Это был запретный плод, подобно малине и персикам в саду! Мыши уже поглодали грязные кончики, а Лоран наслаждался тем, что оставили ему прожорливые зверки из этой литературы. Часто он до такой степени погружался в чтение, что забывал о всякой предосторожности. Фелиситэ, входившая на цыпочках, чтобы застать его врасплох, часто накрывала его. Если эта ведьма не заставала его на месте преступления, она замечала, что он нарушил порядок на полках и вызвал обвал книг. Тогда раздавались визг, точно крик птицы, жалобы, точно приговорённой к казни, которые кончались тем, что привлекали кузину Лидию.

Однажды его застали за чтением " Поля и Виргинии."

-- Дурная книга!.. Ты лучше бы учил арифметику! сказала ему кузина. Г. Добузье поддержал мнение своей жены, прибавляя, что из этого скороспелого мальчика, слишком усердного чтеца и ротозея, никогда не выйдет ничего хорошего и что он останется на всю жизнь таким же бедняком, как и Жак Паридаль. Ротозей! Сколько презрения вкладывал кузен в это слово.

В зимние вечера, во время рождественских каникул, Лоран стремился как можно скорее добраться до своей дорогой мансарды. Внизу, в столовой, где его удерживали после обеда, он чувствовал, что он надоел всем и что он стеснял всех. Почему же тогда не отсылали его спать! Если он не скрывал желания вытянуться, если он зевал, если он отрывался от учебников, прежде, чем пробьёт десять часов, кузина Лидия вращала своими круглыми глазами, а Гина гордо взглядывала на него, притворялась бодрствовавшей более, чем когда-либо, смеялась над оцепенением мальчика.

Даже в течение дня, после двух или трёх обид, Лоран бежал спрятаться под крышу.

Лишённый книг, он поднимал окно, взбирался на стул и созерцал расстилавшуюся у его ног окрестность.

Красные и низкие дома в предместий нагромождались сплошными островками. Разраставшийся город уничтожил свой пояс городских валов, угрожал и покорял окружные поля. Были намечены уже улицы верёвками, протянутыми вдоль пашен. Тротуары окаймляли земли, до последней минуты обрабатываемые крестьянином, у которого отчуждали собственность. Посреди жатвы показывалась, на конце острой палки, точно пугало для воробьёв, надпись, гласившая: земля для постройки. Истинные разведчики, часовые, посланные этой армией городских сооружений, трактиры занимали уголки на новых дорогах и созерцали, с высоты своих банальных фасадов, в несколько этажей, собранный хлеб, взывавший, казалось, о милости завоевателей. Нет ничего более тяжёлого и внушительного, как эта встреча города и деревни. Они давали друг-другу настоящее сражение.

Было что-то стеснённое и скрытое в этом пейзаже, окаймлённом откосами укреплений: в зубчатых воротах, тёмных, словно туннели, раздавленных стенах, пронзённых бойницами, казармах, жалобные трубы, которых точно отвечали на колокол фабрики.

Три ветряных мельницы, рассеянных по равнине, быстро вертелись, наслаждаясь остатком времени, в ожидании того, когда они разделят судьбу четвёртой мельницы, каменная часть которой господствовала с жалким видом над блокадою, так как этого требовали рабочие домики, и которой эти осаждавшие, с лицом паразита и мошенническим видом, точно пьяные птицеловы, срезали крылья!

Лоран сочувствовал бедной, разрушенной мельнице, хотя вовсе не стремился ненавидеть население маленьких улиц, которое окружало его, законченных драчунов и негодяев, героев тёмных происшествий, буйного народа, с которым не всегда и полиция решалась встречаться в их притонах. "Эти мельники каменной мельницы" считались в среде самых сильных развратников, подонков столицы.

Но даже не считая этой кучки беспорядочных людей, которых Лоран впоследствии должен был узнать поближе, остальная часть населения, на половину городская, на половину деревенская, занимавшаяся хлебопашеством, более сговорчивая, интересовала и занимала наблюдательного мальчика. К тому же "эти мельники," с очень повышенным тоном, фатально бросались в глаза но сравнению с их соседством; они оскорбляли, словно покрывали народным, едким помолом этих перебежчиков деревни, слуг ферм, обратившихся в грязных от извести рабочих, выгрузчиков, или наоборот, этих поддельных деревенских жителей, ремесленников, ставших огородниками, фабричных работниц, превратившихся в молочниц. Если можно было проникнуть в дровосека, то в нём находили коровника, а в мяснике, пастуха. Странная душа жестокая и фанатическая, как в деревне, циническая и буйная, как в городе, одновременно гармоническая и экспансивная, лукавая и сладострастная, религиозная и политическая, в глубине верующая, но богохульствующая на поверхности, глупая и хитрая, душа односторонних патриотов, шовинистов, с их разнообразным и малоопределённым характером, их мускулистым сложением, мясистым и полнокровным, может быть, льстила с этой поры хитрому дикарю, дрожащему и сложному, грубому существу, которым будет Паридаль...

Надолго эти хитрые души оставались в его памяти, неясные, точно инстинктивные, тайные.

Стоя на стуле перед расстилавшимся предместьем, он наслаждался, так сказать, тоской и не отрывался от своего болезненного созерцания, пока не был готов умереть; тогда падая на колени, или катаясь по кровати, он извергал из души слёзным фонтаном все эти душевные страдания и обычную злобу. Громкий шум мельниц, звонкий и отрывистый, как смех Гины, и ворчливый и глухой шум фабрики, точно выговор Фелисите, как бы аккомпанировали и возбуждали медленный и обильный поток его слёз, -- подобно тепловатым и слабым дождям изменчивого апреля месяца. Эта убаюкивавшая, печальная и терзавшая душу мелодия, казалось, повторяла: "Ещё!.. Ещё!.. Ещё!!!"