Швейцарский Робинзон.
Однажды утром маленький Паридаль блуждал, как обыкновенно, по мастерским и сараям, как вдруг он услышал, что какой-то грубый голося., пытавшийся сделаться нежным, позвал его: "Эй, господин Лорки... Господин Лорки!.."
Лорки! Его никогда больше так не называли со времени его отъезда из отцовского дома! Он обернулся не без тревоги, точно ему предстояло увидеть какое-нибудь привидение. Какова же была его радость, когда он узнал в коренастом, смуглом человеке, с часто мигавшими тёмными глазами, кудрявой бородой. Винсана Тильбака, доброго Винсана Тильбака.
-- Винсан! воскликнул он, бледный от волнения... Вы здесь!
-- К вашим услугам, господин Лорки... Но успокойтесь. Ей-Богу, можно было бы подумать, что я вас напугал... Я состою помощником мастера здесь... в той мастерской, где работают женщины...
Вполне естественно, что Лоран был счастлив от этой встречи.
Винсан часто приходил к г. Паридалю, в гости к Сизке, большею частью, вечером, когда хозяин возвращался в контору. Лоран сидел с ними в кухне. Это был "приятель" Сизки, как назвал его отец мальчику. Лоран, разумеется, ничего не видел странного в том, что у Сизки был "приятель". Тильбак был матросом, происходя из одной деревни с Сизкой, и желал очень жениться на своей землячке и увезти её от её хозяев; но она боялась его занятия, от которого на свете является много вдов, и предпочитала своих добрых Паридалей этому загорелому брюнету, в особенности, потому, что "бедный барин" очень старел, а с минуты смерти "барыни" больной и ребёнок могли рассчитывать только на заботы Сизки.
Тильбак не унывал. Между двумя долгими путешествиями он всегда неожиданно появлялся у Паридалей. Он вносил к ним со своей одеждой какой-то порыв неустрашимого ветра, сильный запах моря, а его здоровое и крепкое тело выказывало самый хороший характер, о котором только можно было мечтать. Чтобы добиться хорошей встречи, он имел всегда карманы, наполненные разными диковинками, которые он привозил из Океана или из экзотических стран: красивыми раковинами, необыкновенными, мускусными плодами для Лорана; для Сизки какую-нибудь материю, японские драгоценности, туфли эскимосов. Тильбак рассказывал о своих приключениях, и Лорану так они нравились, что когда рассказчик исчерпывал весь свои репертуар правдивых историй, он принуждён был выдумывать их. Он не смел сокращать их или изменять какую-нибудь деталь! Лоран не допускал вариантов и неумолимо помнил первую версию рассказа.
К счастью для любезного рассказчика, с маленьким тираном случилось то, что несмотря на его бдительность и любопытство, его одолевал сон. Силка укладывала его спать в комнате, рядом с спальней господина Паридаля. Тогда обе стороны, избавившись от дорогого, но часто стеснявшего их свидетеля, могли говорить о чём-нибудь другом, кроме кораблекрушений, каннибалов, китов, белых медведей.
Однажды, когда Лорана считали крепко уснувшим, прежде, чем Сизка снесла его в первый этаж, он проснулся наполовину, от шума звонкого поцелуя и вслед за ним звука не менее грубо нанесённой пощёчины. Поцелуи принадлежал Винсану, а пощёчина Сизке. Достойный уважения Винсан! Лоран вмешался в их ссору и примирил обе стороны прежде, чем снова заснуть.
Этого-то Винсана встретил маленький Паридаль в это утро, на ужасной фабрике кузена Добузье. Как это произошло?
Он сгорал от нетерпения всё узнать. Но прежде, чем спросить объяснения этой неожиданной встречи, Лоран осведомился о Сизке. Теперь, когда больного больше не было, а ребёнок был отдан на попечение других людей, "добрые друзья" повенчались.
Несмотря на свою страсть к морю и опасным, но столь облагораживавшим душу приключениям, Тильбак решил из любви к Сизке скинуть засаленные брюки и синюю вязанную блузу, и стать снова крестьянином и рабочим. Благодаря их сбережениям, они купили небольшой магазин съестных припасов для кораблей и поселились в квартале лодочников, возле порта. Сизка занималась торговлею, а Вписан поступил, в качестве помощника мастера, к г. Добузье, по рекомендации своего прежнего капитана, очень к нему расположенного.
-- А Сизка? -- продолжал спрашивать маленький Паридаль.
-- Всё хорошеет и хорошеет, господин Лорки, т. е. господин Лоран, так как вы уже мужчина... Как она была бы счастлива видеть вас! Не проходит дня, чтобы она не говорила со мною о вас... Вот уже три недели, как я нахожусь здесь, и она спрашивала меня, по крайней мере, тысяча раз, не видал ли я вас, не узнал ли я, что с вами сталось, как выглядит теперь её Лорки, так как, уважая вас, она всё же продолжает вас называть так, как вас звали у вашего покойного отца. Но, чёрт возьми, я не знал, к кому обратиться... Здешние буржуа, -- простите меня за откровенность -- отличаются чем-то, что лишает меня охоты обращаться к ним... Правда, у капитана Добузье неприветливый вид. Но вот и вы передо мною, говорите скорее, что я должен передать Сизке от вас. И когда можно будет ждать вашего визита?
Добрый брюнет всё ещё смуглый с открытым лицом, как в добрые прежние дни, только немного более отпустивший бороду, но менее загорелый, с серебряными серьгами в ушах, считал себя обязанным восторгаться хорошим внешним видом маленького Паридаля, хотя последний не казался больше цветущим и беззаботным, как прежде. Но В эту минуту радость Лорана при встрече Вписана была так велика, что мимолётный луч счастья рассеял все тени на его задумчивом лице.
-- Я не выхожу никогда один, отвечал он, глубоко вздыхая, на последнюю просьбу его друга... Меня не пускают даже к родным... Кузен находит, что это потерянное время и что эти визиты могут отвлечь меня от моих занятий... занятий!.. Кузен стремиться только к этому...
-- Да! Жаль! сказал Вписан, сам немного расстроенный. Но если это послужит вам на пользу, Сизка подождёт. Таким образом, из вас выйдет учёный, господин Лорки?
Мальчик хотел броситься на шею к матросу и заставить передать его поцелуй доброй Сизке! Но среди этих стен жестокой фабрики, вблизи этих контор, где царил важный кузен, недалеко от мест, захваченных ужасною Фелисите и насмешливою Гиною, Лоран чувствовал себя неловко, стеснялся, сдерживал выражения своих чувств. Он ощущал точно угрызение совести, вспоминая, что с минуты похорон его отца, он ни разу не осведомился о преданной Сизке.
Винсан угадывал неловкое положение мальчика. В тот возраст, в котором находился Лоран, люди плохо скрывают свои чувства, и Винсан прочёл много страданий на этом серьёзном лице, в этом немного глухом голосе, и, в особенности, в этих взглядах, останавливавшихся с настоящею любовью на дорогом завсегдатае родного очага. Слёзы грозили показаться на этих больших печальных глазах.
-- Послушайте, господин Лорки! Не надо этим огорчаться! проговорил бывший моряк, схватывая руки мальчика и потрясая их много раз! Не надо этого!.. Приходится слушаться опекунов... Послушание и дисциплина это мне знакомо. И он заставил себя засмеяться, "По крайней мере, мы будем видаться с вами здесь, время от времени, и Сизка будет узнавать о вас через меня".
Действительно, они встречались несколько раз. Лоран исчезал из дома, как только наблюдавшая за ним Фелисите уходила, а маленькая калитка из сада на фабрику была приотворена. Он проводил всё свободное время в том корпусе, где находился Тильбак.
Однажды его большой друг спросил его, любил ли он по-прежнему истории. "Ах, более, чем когда-либо!" воскликнул Лоран. Матрос вытащил из под своей куртки две книги, которые находились у него на груди и отдал их мальчику. Это был Швейцарский Робинзон.
-- Возьмите эти книги на память о Сизке и Винсане! сказал он. Я получил их в наследство от одного кормчего, умершего от жёлтой лихорадки на Антильских островах... Я не умею читать, господин Лорки, когда мне было девять лет, я нас коров вместе с Сизкой, а в двенадцать я был юнгой".
Лоран не предвидел последствий этого подарка. Эта шпионка Фелисите вскоре отыскала обе бедные книги, столь хорошо спрятанные на дне его ученического чемодана. Он ещё не прочёл их целиком. Сильно отличаясь своим внешним видом, контрабандные книжки производили тот запах триода и табака, который чувствуется настойчиво от одежд матросов, и подозрительная Фелисите усомнилась в том, чтобы они были извлечены из герметически запертой со времени последних каникул библиотеки. Небрежно одетый народ и дух приключений этого Швейцарскаю Робинзона вызывали негодование и ужас у Фелисите. Подобные ей души выказывают себя настолько более жестокими и гордыми по отношению к несчастным беднякам, насколько им самим хотелось бы изменить собственную судьбу.
Она употребляла настоящие приёмы хитрого судьи. Лоран выдерживал допрос за допросом, и так как он настаивал в отказе назвать того, кто подарил ему эти книги, она показала их кузену Добузье. Призванный к своему опекуну, Лоран отказался отвечать на его требования. Он был лишён сладкого за обедом, его посадили на хлеб и на воду, заперли в тёмную комнату, но не добились ни слова. Донести на Тильбака! Он скорее позволил бы разорвать себя на той машине, которая убивала людей!
-- Я нашёл средство сломить упрямство вашей глупой головы! заявил г. Добузье, в конце концов, Лорану, -- вы уедете завтра в Сен-Гюбер, куда родители запирают подобных шалунов вместе с малолетними ворами!
Лоран думал, что, в исправительном заведении будет не хуже, чем под надзором такого тюремщика, как Фелисите!
Между тем Тильбак, обеспокоенный тем, что он больше не видит своего юного друга, в тот самый день, спросил о нём слуг, и, узнав в чём дело, захотел сейчас же переговорить с г. Добузье по неотложному делу.
Сидя за своим письменным столом, повернувшись спиною к двери, владетель фабрики, только что отправивший своего питомца, снова был спокоен и работал с обычною для него ясностью ума. Тильбак вошёл с фуражкой в руках, сняв свои деревянные башмаки из уважения к роскошному ковру, выписанному из Турне. Добузье слегка повернул голову в его сторону и не отрывая глаза от разложенного перед ним чертежа, произнёс:
-- Подойдите!... Что вам угодно?
-- Простите, сударь, но ото я подарил господину Лорану книги, из-за которых вы так рассердились на него...
-- Ах, это вы! -- сказал просто, Добузье и нажал кнопку электрического звонка, находившегося у него под рукой.
-- Спросите, пожалуйста, у Фелисите книги, отобранные у г. Паридаля! приказал он мелкому служащему, который вбежал из соседней комнаты.
Книги, служившие уликой, были доставлены. Г. Добузье поднялся с недовольным видом, некоторое время рассматривал с отвращением эти несчастные книжонки, точно они показались ему морскою звездою или каким-нибудь другим скользким и липким обитателем волн, и не имея щипцов, чтобы прикоснуться к ним, он сделал знак Тильбаку взять назад своё имущество.
-- Отныне, вы будете лишены возможности наделять подобною гадостью моего воспитанника...
-- Разумеется, сударь, и будьте уверены, что, если б я мог предвидеть все неприятности, которые принесли эти книги дорогому мальчику, я ни за что не подарил бы их ему... Но прошу вас, простите его... Он не виноват... Это моя вина...
Г. Добузье, видимо раздражённый этим ходатайством, повернулся спиной к надоедавшему ему человеку, снова сел, чтобы продолжать свой чертёж.
-- Послушайте меня, сударь, настаивал Тильбак, после того, как он кашлянул, чтобы привлечь внимание хозяина, ваш воспитанник вовсе не такой повеса... Вас ввели в заблуждение по отношению к нему... Моя жена знает его лучше всех! Она могла бы сказать вам, чего он стоит!... Разве вы серьёзно намерены заключить его вместе с ворами?.. Сударь, я призываю к вашей чести, к вашим чувствам бывшего военного, -- это невозможно, чтобы вы погубили этого хорошего мальчика за то, что он отказался стать предателем!.. Да Иудою!...
На этот горячо брошенный вызов, г. Добузье, с каким-то испугом, поднялся наполовину на своём стуле, и, бледнее обыкновенного, протянул руку по направлению к двери, с жестом, который прекращал весь разговор раз навсегда, и устремляя столь злобный взгляд на Тильбака, что последний, опасаясь, как бы не повредить Паридалю своею настойчивостью, решил надеть снова свои башмаки и выйти, комкая в руках фуражку.
Подействовало ли замечание Тильбака на умного Добузье? Боялся ли этот умеренный человек общей огласки по поводу этого необыкновенно сурового поступка? Но Лоран избег исправительной тюрьмы в Сен-Гюбере. Только к многочисленным запрещениям, тяготившим над мальчиком, его опекун прибавил ещё новое -- не ходить отныне по фабрике и не сообщаться с рабочими.
-- Точно он и так ещё недостаточно дурно воспитан, говорила Фелисите, которая обязана была стать ещё строже с этим непокорным ребёнком.
Лоран всё же ни раз пытался нарушить запрещение и увидеться с Тильбаком, чтобы поблагодарить его и уверить его в глубокой любви к нему, но никто не забывал ключа от калитки, соединявшей сад и фабрику, а пора возвращения в пансион наступила раньше, чем он имел возможность отыскать помощника мастера.
Паридаль был в праве беспокоиться за последствия этого разговора Тильбака с хозяином.
Когда наступила пора следующих каникул, Фелисите сообщила Лорану, в виде приветствия, что его друг не долго ещё оставался на фабрике после это и истории с Швейцарскимь Робинзоном.
В полном отчаянии от этого известия, Лоран бросился искать Типу, надеясь заинтересовать её судьбою Тильбака и его домашних, так как у них, бедняков, были дети!
Во время драмы, окончившейся изгнанием помощника мастера, Гина выказывала полное равнодушие ко всему, что происходило. Не желая найти извинения для приписываемой Винсану Тильбаку вины, она даже не вступилась за мальчика. Напротив, с тех пор, как она узнала о его сношениях с "простыми людьми", она сделалась с ним ещё холоднее и недоступнее, решалась даже говорить ему о скандале, нарушившем порядок в их доме. Во время карантина мальчика, которому подвергнули его из-за книг Тильбака, гордая барышня ни разу не осведомилась о нём. Когда же наказание было с него снято, она едва удостоила его приветствия.
Однако, Лоран утешал себя иллюзиями по отношению к характеру своей кузины! Ом приписывал эту сухость и бессердечность её воспитанию! Как она могла заинтересоваться этими рабочими, этими людьми, о существовании которых она имела смутное понятие! Никогда она не сталкивалась с ними; она слышала, как её родители говорили о них, как о четвёртом царстве природы, как о каком-то орудии, живом минерале, менее интересном, чем растения и более опасном, чем звери.
Гина находилась одна в столовой, поливала цветшие на окнах гиацинты. Чувствуя смелость из любви к Винсану, Лоран подошёл к ней и сказал ей без всякого вступления:
-- Гина, кузина, Гина, попросите вашего отца вернуть на место Винсана Тильбака...
-- Винсана Тильбака, повторила она, продолжая заниматься своими красивыми цветами, я не знаю Винсана Тильбака...
-- Помощника мастера, которого рассчитали...
-- Ах! Я понимаю теперь о ком ты говоришь... Это Швейцарский Робинзон -- человек, который поссорил нас с тобой... Тебе не стыдно говорить снова об этом молодце... Имей в виду, что я не решусь даже произнести его имени перед моим отцом!
Сь недовольным лицом, Гина прошла в другую комнату, где она начала напевать модный романс. Лоран был очень изумлён, устремив машинально свои глаза на красивые, прямые и кокетливые гиацинты, к которым Гина относилась так ласково. У него появилось мимолётное желание уничтожить эти цветы, так как он был убеждён, что отныне он навсегда разлюбил свою бесчеловечную кузину.