На следующее утро, два часа спустя после восхода солнца, император находился в своей прохладной, освежаемой фонтаном спальне, где только что окончил завтрак в обществе агригентца, ставшего ему совершенно необходимым.
Тигеллин, имевший нескольких подкупленных им шпионов между рабами и рабынями Агриппины, с величайшей поспешностью доносивших ему обо всем и обо всех, давно уже знал о происшествии в доме Люция Менения. Его также уведомили с большими подробностями о нежном эпизоде между императрицей и предводителем экспедиции.
-- Дорогой цезарь, -- начал он, запив последнюю лукринскую устрицу сладким фалернским вином, -- рассказывал я тебе, что Агриппина снова покушается на скипетр?
-- Каким образом?
-- Уже в течение нескольких дней она замышляет ловкую комедию... Она хочет убедить тебя, что одна она лишь обладает прозорливостью рожденной правительницы. Ты испугаешься, снова признаешь ее превосходство, словом, по-прежнему сделаешься ее игрушкой.
-- Я не понимаю тебя.
-- Дорогой цезарь, тебе известно прошлое Агриппины, но не ее настоящее. Поверь мне: супруга умерщвленного Клавдия не позабыла ничего... Я твой друг, цезарь... Я боюсь, ты взволнуешься, узнав нечто... Окажи мне милость! Если Агриппина войдет теперь -- а она уже два раза справлялась, проснулся ли ты, -- позволь мне вместо тебя отвечать на ее лицемерные речи! В то же время ты узнаешь, что все, что касается личности императора, известно Тигеллину по крайней мере так же хорошо, как императрице-матери, не перестающей восставать против тебя.
-- Как хочешь. Я вполне доверяю тебе. Но во имя богов, прошу тебя, скажи мне...
Агригентец мигнул ему. Вошедший раб Кассий доложил о приходе Агриппины.
-- Сын мой, -- после короткого приветствия начала она, -- тебе известно, что я никогда не желала хвалиться моими заслугами перед тобой или перед римлянами. Но все-таки можно сказать, что только благодаря заботливому надзору своей матери, император избежал теперь смерти от руки бессовестных убийц...
Нерон бросил на нее недоверчивый взгляд.
-- Могущественная повелительница, -- усмехнулся Тигеллин, -- боюсь, что ты попусту тревожишь императора. Или, быть может, я сам заблуждаюсь, и дело идет не о пошлом заговоре Люция Менения?
Агриппина отступила.
-- Откуда ты знаешь?..
-- Нужно знать все, повелительница, что входит в круг долга. Мои солдаты, которые получили приказ арестовать сегодня на рассвете обоих Менениев, вернулись обратно с пустыми руками. Оказалось, что ночью там пролита была кровь по повелению императрицы Агриппины. Дидия убили, Люция схватили, и он наложил на себя руки в темнице. Вот какие приключения, повелительница! Очевидно, Паллас чрезмерно поспешил. Он слишком пламенно старается заслужить твою благосклонность. Во всяком случае, теперь по всему Риму прогремит скандал, между тем как можно было бы сделать то же самое законным порядком и без шума.
Императрица-мать побледнела. Уничтожающим взором посмотрела она на агригентца, уловку которого поняла, не будучи, однако, в состоянии опровергнуть его.
Овладев собой, она обратилась к Нерону:
-- Дорогой сын мой, почему мне отвечает посторонний вместо тебя?
-- Быть может, потому, что и ты действовала там, где должен был бы действовать я сам. Тигеллин заменяет меня.
-- Весьма милостиво, хотя не совсем по моему вкусу. Когда мне нужен господин, я не обращаюсь к слугам.
В полном сознании своей безопасности, Тигеллин, улыбаясь, прислонился к мраморной колонне. Он не снял тогу, и в этой самодовольной позе походил на эллинского ритора, потешающего признательных слушателей блестящим изяществом своих антитез.
-- Знай, -- сказал Нерон Агриппине, -- что Тигеллин -- мой друг и советник, но никак не слуга.
-- Клянусь Стиксом, он кажется мне чуть ли не твоим господином! Он присвоил себе полное влияние над тобой, и жалкие результаты твоих действий вполне соответствуют этому влиянию. Спроси Рим, чувствует ли он себя в последнее время более счастливым и более гордым? Я не стеснялась в выборе средств, открыто сознаюсь в этом. Я стремилась к железному царствованию, к торжеству абсолютной власти. Только такими средствами подавляются возмущения, оберегается порядок и поддерживается народное благоденствие. Теперь же, что за отвратительное торжество распущенности! Ваша тирания превратилась в такую же забаву, как скачки. Низкие выскочки-фавориты играют народным достоянием, как нищие заржавленными фишками. Люди, способные лишь на устройство роскошных празднеств, нахально выдают себя за государственных деятелей, почти выживают таких испытанных друзей императорского дома, как например Бурр, и льстят солдатам, как будто им уже завтра достанется звание главнокомандующего. Даже Сенека вынужден переносить это иго. При этом паразиты совсем не оберегают твою безопасность. Я должна бодрствовать над тобой. И когда я являюсь возвестить тебе, что ты спасен, меня встречает такой же... достойный Тигеллин и лепечет: "Успокойся! То, что ты сделала, было лишнее! Мы уже приняли меры..." Но я скажу тебе коротко и ясно: он лжет. И повторяю еще раз: он лжет.
В темных глазах Тигеллина сверкнула молния непримиримой вражды. Но это была лишь молния. Мгновение спустя истасканное, но все еще прекрасное лицо его снова приняло невозмутимое выражение царедворца.
-- Повелительница, -- с поразительным хладнокровием сказал он, -- я сожалею о твоих словах. Тигеллин не смеет отвечать матери императора. Что я не заслуживаю упрека во лжи, Нерон это хорошо знает. Остальное меня не трогает. Он цезарь. Одна его воля может меня возвысить или низвергнуть. Теперь еще одно! Так как тебе были подробно известны планы мятежа, то, наверное, ты узнала, кто стоял во главе списка осужденных на погибель? Должен ли я прийти на помощь твоей памяти? Ты сама, императрица Агриппина, удостоилась этой чести, благодаря твоему бывшему фавориту, Фараксу. Вот видишь, теперь весь этот так называемый заговор приобретает совершенно иной вид. Тебе самой, божественная Агриппина, приходилось плохо, и только по этой причине мужественный Паллас разыграл роль судьбы. Будь возмущение направлено единственно против одного императора... с условием, что ты займешь его место на престоле... Паллас далеко не так усердно принялся бы за дело.
-- Жалкий негодяй! -- в бешеном негодовании вскричала Агриппина. -- Нерон, сын мой, неужели ты веришь этому плуту? -- обратилась она к Нерону. -- Я... я... о, это ужасно! Разве я не взлелеяла в тебе, моем кумире, все самое дорогое для меня и возвышенное в жизни?
-- Ты лелеяла и Британника, -- простонал император, -- и все-таки сделалась его убийцей.
-- Кто говорил это? Укажи мне презренного, дерзающего на такую позорную ложь, и я прикажу умертвить его!
-- Я желал бы избавить цезаря от неприятной обязанности называть источник его сведений, -- тихо заметил Тигеллин. -- Но если бы ему понадобилось лицо, готовое клятвенно подтвердить его слова, то он может указать на меня.
Агриппина остолбенела и, заломив руки, оглянулась кругом.
-- Неужели в Палатинуме нет никого, кто заковал бы в цепи этого негодяя? -- прерывающимся голосом вскричала она наконец.
-- Никого, пока я под защитой Нерона.
Отчаянно скрестив на груди руки, Агриппина бросила на сына взгляд, полный глубокого презрения и невыразимой горечи.
-- Так вот награда за мою безумную, беспредельную материнскую любовь! -- дрожа, сказала она. -- Безрассудный мальчик, предостерегаю тебя: будь осмотрителен! В конце концов, пожалуй, тебе еще придется испытать, на что способна Агриппина, прибегнувшая к силе!
Нерон подпер рукой омраченное печалью чело и, бледный, смотрел в пространство неподвижным взором духовидца.
-- Если бы ты оставила мне одну ее! -- беззвучно произнес он. -- О, как было бы хорошо! Актэ, несравненная, умершая, неужели я обречен роком вечно, вечно оплакивать тебя?
-- Как так! -- усмехнулась Агриппина. -- Кути до поздней ночи с развратниками и развратницами, а утром хнычь и жалуйся! Это по-кесарски! Это божественно!
Нерон не слыхал ее замечания, но зато агригентец не проронил ни слова и с большой живостью возразил:
-- Кого подразумеваешь ты под развратницами? Сияющую ли красотой юность, в опьянении жизненными наслаждениями сбивающуюся с пути добродетели, или перезрелых матрон твоего возраста, в запоздалой жажде любви бросающихся из одних объятий в другие?
Руки императрицы задрожали в бессильной, всепожирающей злобе. Из ее бурно вздымавшейся груди вырвалось хрипенье, подобное тому, какое предшествует реву дикого зверя.
Прошло довольно много времени прежде, чем она стала в состоянии сдвинуться с места.
-- Будь здоров! -- сказала она императору. -- Обдумай то, что я сказала! Спасайся, пока еще не поздно!
Не обращая внимания на Тигеллина, она величественно вышла.
-- Какое несчастье! -- прошептал Нерон, когда занавес задернулась за ней. -- Прежде я искренно любил ее. Лучшая из матерей, -- был лозунг, данный мной преторианцам в день моего восшествия на престол. А теперь?
-- Что делать! -- вздохнул агригентец. -- Но разве ты виноват в том, что она мало-помалу уничтожила твою сыновнюю любовь? Она не заслужила ничего другого, клянусь всем священным!
Нерон глубоко вздохнул.
-- Пришли ко мне Кассия, -- печально сказал он. -- Пусть он оденет меня.
-- Как повелишь. Я пойду к Сенеке и сообщу ему о случившемся. Нужно сегодня же произвести расследование и арестовать рабов и отпущенников Люция Менения.
-- Пожалуй. Только прошу тебя, из-за этой жалкой истории не откладывайте моего переселения в Байю! О, эта освежающая, успокоительная Байя! Ее прелести вечно манят страдающее сердце. Там, на морском берегу живется легче, нежели среди стен семихолмного города. В Байе иногда можно забыть бедствие, которым наказали нас боги: мученье быть человеком.
Агригентец солгал, сославшись на беседу с Сенекой. В действительности же он направился в покои Поппеи Сабины, поселившейся, вопреки всяким приличиям, на половине императора. Быстро перешагнул он порог голубой комнаты, полной очаровательного аромата афинских фиалок.
Возлюбленная императора приняла его с дружеской короткостью. Они шепотом обменялись несколькими многозначительными словами. Потом Поппея кивнула своей отпущеннице Хаздре, в стороне преклонившей колена на мягкой подушке и молившейся со сверкающим взором. Поппея сказала что-то на ухо девушке. Хаздра опустила ресницы, кивнула, как будто дело шло о чем-то уже заранее условленном, и исчезла в соседней комнате.
Между тем император ожидал своего главного раба, сначала терпеливо, все еще думая о только что происшедшей сцене. Но внезапно он изумился дерзости, с какой осмеливались заставлять дожидаться его, повелителя вселенной, словно пирожника в лавочке брадобрея.
Ведь стоит ему сказать слово, и неосторожные рабы еще до заката солнца будут распяты на кресте! Ныне цветущие юноши превратятся в бесформенную массу; а куча растерзанных костей и мускулов останется от того, что пока еще полно жизненной силы! Он продолжал развивать эту мысль... Не только одни рабы были его игрушками: также все отпущенники, все граждане, все всадники и сенаторы, до самих консулов...
Какое странное чувство! Он провел рукой по глазам, как бы прогоняя внезапное головокружение.
В самом деле: собственно говоря, во всем неизмеримом Риме ни одна голова не сидела прочно на принадлежащих ей плечах. Она могла быть отделена от туловища, как только цезарю вздумается отрубить ее. Нужен был лишь пустяшный предлог, и императорский каприз становился законным деянием. Придворная же челядь, ползавшая у его ног, была так презренна, что присягнула бы за десять динариев, что Рим -- деревня, а верховный судья -- переодетая женщина... Ему одному принадлежит власть над всеми! Да, над всеми! Взгляд его мог превратить богатейшего сенатора в нищего, а добродетельную супругу -- в порочную женщину.
Даже больше того! Если бы ему вздумалось, самый последний, самый грязный носильщик трупов завтра же мог стать пропретором, а разгульнейшая гадитанка получить равные права с благородными римлянками!
Цезарь! Имя это звучало так же величественно, как имя Юпитера!
Не величественнее ли?
Ведь Нерон в самом деле держал в руке громовые стрелы, между тем как Юпитер был только призрак. Нерон -- цезарь во плоти -- правил всемирной империей, Юпитер же существовал лишь в воображении черни.
-- Да, это так! -- мечтательно прошептал император. -- Молитесь о дожде, жалкие, глупые поселяне, когда солнце превращает почву в пыль! Юпитер не услышит вас. Но цезарь, если захочет, может провести клавдиев водопровод до Соранты и оросит ваши нивы олимпийским нектаром. Плачьте о хлебе, когда запаздывают александрийские корабли с зерном, вы, простодушные плебеи! Юпитер допустит вас умереть с голода, если цезарь не отворит вам свои неизмеримые житницы! Если бы вы, в вашем слабоумии, не уподоблялись животным, вы должны были бы понять, что мне одному приличны алтари, фимиам и пылающие жертвоприношения!
Он с утомленным видом бросился на ложе.
В это мгновение, с быстротой стрелы, в спальню ворвался маленький, проворный человек, с головой, обвязанной куском кожи вроде маски. Быстро махая кругообразно рукой, он направил в горло императора блестящий кинжал, несомненно оказавшийся бы смертоносным, если бы была достигнута его цель. Но чрезмерная поспешность повредила верности удара юного убийцы. Он промахнулся, и клинок вонзился глубоко в подушку ложа.
Нерон вскочил с гневным восклицанием:
-- Так вот она -- неприкосновенность его божественности?
Бешено бросившись на врага, он хотел схватить его за руку. Но убийца с проворством хорька выронил оружие и выскользнул в дверь.
Нерон побежал за ним и столкнулся с Тигеллином.
Вслед за ним явились прислуживавшие цезарю рабы.
-- Негодяи! -- обрушился на них Нерон. -- Должен ли я приказать распилить вас живьем? Пока вы сидите, забившись по углам и пьянствуете или играете в кости, в покои вашего повелителя пробираются тайные убийцы!
Рабы затрепетали.
-- Да сохранит тебя от этого Юпитер!
-- Юпитер! Что может сделать Юпитер против предательского кинжала? Будь вы на своих местах, как вам повелевает ваш долг, то преступник совсем не смог бы покуситься на такое дело!
-- Повелитель, -- отвечал Кассий, -- будь уверен в нашей готовности умереть за тебя! Но нас задержала императрица-мать. Она хотела дать нам какие-то поручения и, должно быть, позабыла потом, что мы ожидаем в колоннаде...
-- Поручения... -- прошептал Тигеллин, наклоняясь и поднимая с ковра трехгранный кинжал, брошенный убийцей. На лице его выразился сильный, почти театральный ужас. -- Цезарь, мой обожаемый друг!.. -- с неописанным смущением произнес он и вдруг обратился к рабам:
-- Идите! -- сказал он. -- Возвестите римлянам, чтобы они принесли жертвы за спасение нашего славного императора! Идите, спешите! Я сам буду услуживать цезарю.
Рабы удалились.
Тигеллин лицемерно упал на колени перед ложем Нерона и в притворном отчаянии спрятал свое лицо в складках пурпурового одеяла.
-- Клавдий Нерон, -- трагически произнес он наконец, торжественно поднимаясь, -- этот смертельный удар нанесен тебе Агриппиной.
Юный цезарь дико зарычал.
-- Софоний! -- крикнул он, занося правую руку.
-- Агриппиной, -- повторил сицилианец.
-- Докажи! -- простонал император.
-- Я могу это сделать, и твоя Поппея подтвердит мои слова. Позвать ее?
-- Делай, что знаешь! Но горе тебе, если ты обманываешь меня!
-- Разве можно обманывать друзей? Я ручаюсь тебе головой, что Поппея скажет тебе то же самое, что я. Я же говорю: этот сверкающий стилет взят из тайного смертоносного арсенала, скрываемого достойной Агриппиной в стене своей спальни. Там ты найдешь еще несколько подобных кинжалов, и если они не походят вот на это оружие, как две капли воды, то прикажи тащить меня к гэмонским ступеням!
Подойдя к двери, он послал одного из рабов, уже занявших свои обычные места, за коварной супругой Ото.
Маленькая финикианка Хаздра, по приказанию Поппеи так искусно разыгравшая сцену покушения, не замеченная никем, уже успела вернуться к своей госпоже.
Выбежав от императора в первый коридор, она сорвала с себя кожаную маску и распустила свою высоко подвязанную одежду. Поппея ожидала ее в лихорадочном нетерпении. Узнав, что все произошло именно так, как было условлено, она обняла девушку и осыпала поцелуями. Но Хаздра, по-видимому, не нуждалась ни в какой признательности. Глаза ее сверкали адской радостью. Потом она скользнула на свою обычную подушку и заплакала. Слезы ее лились о мертвом Фараксе.
Пришел посланный от Тигеллина. Поппея не медлила. Что было ей за дело до остальных дворцовых обитателей, способных приметить, как она вошла в спальню Нерона? Именно теперь ей казалось даже нужным подчеркнуть настоящее положение вещей свободнее и смелее, чем в присутствии Октавии.
-- Привет тебе, цезарь! -- сказала она улыбаясь и как будто ни о чем не зная.
Она нежно обняла его.
-- Повелительница, -- сказал Тигеллин, -- подари мне несколько минут внимания.
-- Что такое? -- с любопытством спросила она.
Агригентец рассказал сначала о происшествии в доме Люция Менения, потом о посещении Агриппины и, в заключение, об ужасном "святотатстве", совершенном против особы цезаря "неизвестным преступником".
Поппея пришла в исступление.
-- Нерон, мой возлюбленный Нерон! -- восклицала она. -- Ты живешь еще, или это только сон, что я держу в моих объятиях твою дорогую голову? Да, ты жив... О, я умираю при одной этой мысли... Тигеллин, я падаю... О, мой бедный, бедный, измученный мозг!
По ее щекам скатилось даже несколько слезинок, настоящих, крупных слезинок.
В это мгновение агригентец подал ей трехгранный кинжал и спокойно спросил:
-- Смотри, повелительница, вот оружие, оставленное убийцей.
Поппея пронзительно вскрикнула и, вовремя подхваченная Тигеллином, упала, прекрасно разыграв обморок, между тем как у императора в самом деле вся кровь прилила к сердцу. Он пошатнулся и обеими руками судорожно схватился за массивный бронзовый стол, так что зазвенели стоявшие на нем серебряные кубки и блюда.
Наконец он овладел собой.
-- Поппея, -- беззвучно сказал он. -- Не заставляй меня поверить такому ужасу... Это будет моей смертью, Поппея!
-- Не твоей, потому что ты невинен! Нерон! Если Тигеллин уже сказал тебе... он сказал правду. Кинжал этот...
-- Кинжал этот... кинжал этот?.. -- прошептал Нерон. -- Подумай прежде! Ты ошибаешься, Поппея! Ты должна ошибаться, или весь необъятный мир заслуживает одного лишь разрушения!
Поппея Сабина покачала головой.
-- Я не ошибаюсь. Виновницу этого страшного преступления зовут Агриппиной.
Она рассказала ему о странной случайности, открывшей ей тайну стенного ящика. Задвигавшая его дощечка тогда, вероятно, не полностью была закрыта, ибо впоследствии Поппея снова пыталась открыть ящик, но безуспешно. Но ведь Нерон мог во всякое время приказать взломать стену.
Неподвижный, безмолвный, не сводя стеклянных глаз с ее разгоревшегося лица, слушал император ее рассказ.
-- Что за коварство! -- шептал он. -- Значит, она сама раздает смертоносное оружие своим преступным слугам. Потеряется ли такой кинжал или сломается в груди своей жертвы, все равно по нему не узнаешь убийцу, которого можно было бы поймать, если бы он убивал своим собственным оружием. Искусно придумано!
Наступила пауза.
-- Нерон, цезарь, -- начал наконец агригентец, -- сегодня решительный день: во-первых, по закону Агриппина заслужила смерть, во-вторых, ради твоей безопасности она должна быть удалена. Арестовать убийцу и в цепях повлечь ее пред сенат -- вот, строго говоря, долг императора, чья высокая особа прежде всего принадлежит отечеству и народу. Но я знаю: на это ты никогда не согласишься, и твое сопротивление, говоря по совести, кажется мне понятным. Даже как преступница, она все-таки мать императора. Гласный суд подорвал бы достоинство династии, да и всего римского государства. Твое божественное имя не должно быть опозорено. Поэтому предоставь мне удаление презренной, угрожающей драгоценной жизни родного сына из жалкого властолюбия! Я тебе это советую, я требую этого -- или я сам убью себя!
-- Послушайся его! -- молила Поппея, бросаясь на колени. -- Я не могу дышать свободно, пока опасность не будет навсегда отвращена от твоей дорогой головы!
Она рвала на себе одежду, судорожно терзала свои волосы и снова сумела выжать поток слез, еще обильнее прежнего.
Нерон противился сначала, но потом, стряхнув давившее его оцепенение, разразился припадком титанического гнева и поднимал кулаки к небу, словно обвиняя во всем богов.
-- Презренная! -- восклицал он. -- Она уже по щиколотку в крови и все еще не насытилась ею! Ей нужно еще умертвить родного сына, для того чтобы спокойно спать! Прочь, жалкая слабость, замолчи малодушное, истерзанное сердце! Карай ее, Тигеллин! Действуй, убивай, как хочешь!
-- Благодарю тебя, цезарь! Об одном только прошу тебя еще, если хочешь, чтобы все удалось как следует.
-- Об чем?
-- Отныне обращайся с Агриппиной так, как я нахожу это нужным! Ты должен помогать нам только словами, только жестами: действовать же буду я один, и скорее, чем ты ожидаешь...
Нерон снова поколебался. Но перед ним сверкал клинок кинжала...
-- Она сама этого хотела... -- сквозь зубы прошептал он, и, подавая руку агригентцу, подавленным голосом произнес:
-- Да будет так!