Гости Люция Менения были неожиданно испуганы продолжительным, странным шумом, начавшимся сильной перебранкой, со зловещей отчетливостью раздавшейся среди ночной тишины.
Привратник Ромей, незадолго до этого завязавший нежные сношения с хорошенькой рабыней соседнего дома, вопреки господской воле отворил дверь на робкий стук своей возлюбленной, несмотря на строгое приказание соблюдать крайнюю осторожность именно в эту ночь.
Проскользнувшая в его каморку девушка, думавшая, по-видимому, только о любви, была подкуплена шпионами императрицы-матери.
Прежде чем остиарий постиг измену очаровательной змеи, Паллас с пятнадцатью солдатами уже ворвался в атриум.
Тщетно сопротивлялся им Ромей, поддерживаемый несколькими рабами.
Громовым голосом провозгласил он недавно еще возобновленный закон, строго воспрещавший тревожить ночью римского гражданина в его жилище, даже если он был под подозрением тяжкого преступления.
Напрасно.
-- Отойди, -- сказал Паллас, -- или я проткну тебя копьем.
-- Вперед! -- закричали преторианцы.
В это время послышался хриплый лай, за которым последовал яростный визг, а потом страшный вой.
Огромная собака, лежавшая у третьей колонны слева, сорвалась с цепи и вцепилась зубами в горло одного из преторианцев. Удар мечом распростер рассвирепевшее животное на каменном полу. К стонам издыхающей собаки присоединились звон щитов, крики рабов, растерянные уверения, что Менения нет дома, грубые приказания предводителя.
Между тем заговорщики уже успели опомниться.
-- Измена! -- закричал Люций Менений после первой минуты оцепенения. -- Таково решение судьбы! Спасайся, кто может! Я брошусь навстречу негодяям, чтобы задержать их!
Заговорщики колебались, но он снова повелительно крикнул:
-- Бегите, ради нашего дела! Вы -- Рим; если вы падете теперь, с вами умрет навеки свобода отечества. Для меня же нет спасения. Тиран накрыл нас в моем жилище; я обречен на смерть; он отыщет меня, даже если я найду убежище у сарматов.
-- Я буду биться рядом с тобой, -- сказал Менений-старший, -- и на меня также падет подозрение, так как я твой брат.
-- Бегите, бегите! -- побуждал товарищей Юлий Виндекс. -- Если вы хотите освободить народ, то должны научиться обуздывать вашу гордость и сердечные побуждения. Участь этих двух великих братьев завидна. Дорогой Люций и ты, благородный Дидий, мы будем помнить вас до последнего издыхания. Будь мне свидетелем всемогущий Юпитер: на их месте я сделал бы то же самое!
С обнаженными мечами поспешили заговорщики в постикум, между тем как Паллас с своими солдатами входил из атриума в перистиль.
-- Проклятие! -- прошептал Флавий Сцевин. -- Бежать, вместо того, чтобы броситься на эту свору, подобно гетулийскому льву! О, вот это кстати!
Последнее изумленное восклицание относилось к неожиданному столкновению с несколькими преторианцами, поставленными Палласом у задней стены дома, рядом с постикумом.
-- Назад! -- заревел ближайший солдат, направляя меч навстречу заговорщикам.
Страшный удар, нанесенный престарелым Флавием Сцевином был ответом на это "назад!". Шлем солдата разлетелся надвое, подобно гнилому ореху. Клинок вонзился на два дюйма в его череп, и он упал, не издав ни одного звука.
Второй преторианец также пал жертвой чудовищной силы ожесточенного Флавия. Остальные были убиты Фараксом, Юлием Виндексом и Луканом, между тем как приземистый, довольно медлительный Велин, несмотря на свое мужество, не подоспел к развязке.
Схватка продолжалась не более двух минут. Заговорщики скрылись. Ни один из них не был ранен, кроме полного блестящих надежд Фаракса, голова которого была почти отсечена от шеи вражеским мечом. Когда Юлий Виндекс нагнулся над ним, жизнь уже отлетела. Жалкий конец для господствовавшего в мыслях над миром Фаракса-цезаря! Невзирая на священные правила товарищества, труп его пришлось оставить среди трупов преторианцев, чтобы не подвергать риску судьбу всего заговора.
Между тем Люций и Дидий Менений стали у выхода в коридор, ведший из атриума в перистиль.
-- Если есть будущая жизнь, то сохрани для меня и там твою любовь! -- прошептал Люций, протягивая брату руку.
-- А ты сохрани для меня твою! Вот они! Меня не страшит безмолвная урна смерти. В империи Нерона жизнь не стоит ни одной слезы.
Отважные братья не отступили и не поколебались. До самых глаз закрылись они крепкими щитами, только что висевшими на стенах, как простое украшение. Не напрасно бились они оба в походе против парфян: их могучие и ловкие удары сеяли смерть.
Наконец нападающие начали одолевать. Раздраженные своими потерями преторианцы кинулись на братьев с непреодолимой силой.
Оттеснив их на площадку в колоннаде, они окружили их и через секунду Дидий уже упал, пронзенный разом двумя клинками.
-- Да процветает родина! Долой тирана! -- были последние слова умирающего.
-- Стойте! -- вскричал Паллас, понявший, что смерть Люция уничтожит результаты его разоблачения. -- Пощадите его! Люций Менений, сдайся!
-- Никогда!
-- Тысячу динариев тому, кто его обезоружит! -- еще громче воскликнул испуганный Паллас.
Наступила пауза. Тяжело дыша, стоял Люций Менений в трех шагах от нападающих, крепко оперши щит о мраморные плиты пола, с окровавленным мечом в правой руке, следя за каждым движением преторианцев и готовый убить первого, кто приблизится к нему. Вдруг, познав всю безвыходность своего положения, он отбросил щит и приставил к груди меч, намереваясь пронзить себя, как некогда Квинтилий Вар.
Но в то же мгновение один из преторианцев безумно смелым прыжком кинулся на него.
Люций Менений упал навзничь. Клинок, тяжело ранивший солдата, переломился надвое.
Спустя минуту, заговорщик был уже связан.
-- Паллас! -- вскричал он. -- Будь благоразумен и умертви меня!
-- Как бы не так! Сначала попробуй пытки, а потом подожди немного. Быть может, Агриппина окажет тебе милость и позволит самому избрать себе род смерти.
-- То, что вы можете знать, я и сейчас могу сказать вам. Но больше этого из меня не вырвет даже самая ужасная пытка.
-- Хорошо, так говори же! -- усмехнулся Паллас, обрадованный надеждой передать точные сведения своей повелительнице.
-- Я буду говорить, если ты обещаешь оказать мне одолжение. Оно очень просто и маловажно. Обещаешь?
-- Послушаем, что это такое?
-- Прикажи развязать мне руки! Цепи причиняют мне невыносимую боль. Ты видишь, ведь я обезоружен. С этой веревкой, опутывающей мои колени, я не могу убежать от вас.
Паллас согласился после того, как преторианцы тщательно обыскали, не спрятан ли у него под одеждой кинжал.
-- Слушай же, -- сказал Люций Менений, -- и передай это слово в слово твоей всемогущей повелительнице! Я признаю себя виновным в том, что принадлежу к числу вождей заговора, проникшего уже до крайних пределов Италии и преследующего славную цель уничтожения развратного императора, его преступной матери и бесстыдно-честолюбивой Поппеи Сабины.
-- Доказательства этого в наших руках!
-- У вас их нет, высокомерный Паллас. Вы не знаете ни одного из заговорщиков, иначе вы уже преспокойно схватили бы их. Мое признание должно наполнить сердца царственных преступников леденящим страхом: ибо они любят эту преходящую жизнь, презираемую мной и моими товарищами. Также мне известно, что в государстве, принадлежащем кровопийце, одного подозрения уже достаточно для моего смертного приговора. Поэтому я ни от чего не отпираюсь. Несколько союзников были у меня, хорошо замаскированные, не узнанные ни одним из моих рабов. Ты хочешь знать их имена? Вот это было бы дело! Быть может, я удовлетворю твоему желанию, быть может, нет. Куда думаешь ты отвести меня?
-- В государственную тюрьму, -- отвечал Паллас, ошеломленный неожиданным тоном своего пленника.
-- Хорошо. Так прикажи тюремщику, чтобы он приготовил мне приличное ложе и оставил бы мне мою тогу. Если ты придешь завтра и с подобающей вежливостью обратишься ко мне, я посмотрю, что тебе ответить.
Паллас с трудом сдерживал торжество. Ему хотелось громко выразить свой восторг. Этот Люций Менений был неоценимым сокровищем! Если безумно-отважный государственный преступник, по увещанию его, Палласа, откроет все тайные нити этого заговора, какая это будет великая заслуга со стороны поверенного императрицы! И как ловко устроили все это боги! Какая невероятная удача! Доселе никто не подозревает ровно ничего! Креатуры императрицы вызнали только то, что Люций Менений враг Палатинума и что сегодня ночью у него будет ночное собрание, вот и все. "Уранионы покровительствуют мне", -- подумал Паллас, и обернувшись к Люцию, важно произнес:
-- Да будет так! Я тебе это обещаю. Тебе приготовят такое ложе, к которому ты привык, и не отнимут твоей тоги.
Восемь преторианцев, которым Паллас предписал вполне почтительное обращение с пленником, окружили его со всех сторон. Надсмотрщику мамертинской тюрьмы Паллас написал несколько слов на восковой дощечке.
Затем в сопровождении только троих солдат он на крыльях торжества поспешил в Палатинум. Агриппина выразила желание как можно скорее узнать о результате нападения. Нерон же вообще еще не знал о тайных попытках императрицы-матери к восстановлению своего влияния.
Оставив солдат на переднем дворе, Паллас с величайшей осторожностью направился в покои своей, уже нетерпеливо дожидавшейся, повелительницы.
Ему отворила рабыня в греческой одежде, тотчас же удалившаяся со странно-лукавой улыбкой.
Неожиданно и впервые в такой необычайный час Паллас очутился наедине с Агриппиной.
С потолка волшебно-роскошной комнаты спускалась знаменитая пурпуровая лампа в виде летящего феникса, превосходное произведение александрийского художника Антракса, разливавшая розоватый, очаровательный полусвет.
Агриппина сидела в кресле. Роскошная красота ее казалась еще соблазнительнее при этом сказочном освещении. Под ее прозрачной кожей, казалось, видно было, как переливалась кровь.
Паллас, опытный во всех тонкостях палатинских обычаев, почтительно преклонил колена, прижал руку к сердцу, как человек, с радостью готовый принести в жертву всю свою жизнь и сильно взволнованным голосом произнес:
-- Повелительница, мы достигли цели!
Она приветливо улыбнулась.
-- Я знала, что бесстрашный Паллас вернется только со щитом или на щите, -- театрально произнесла она. -- Но сообщи подробности!
Не поднимаясь с колен, Паллас рассказал о происшедшем.
-- Завтра рано утром, -- тоном повелителя вселенной произнес он, -- пленник назовет мне всех руководителей. Затем один отважный удар -- и многоголовая гидра уничтожена.
Агриппина протянула ему руку.
-- Истинно велика твоя заслуга перед твоей признательной доброжелательницей! Поверь: в этот час вновь расцвело мое могущество! В лицо высокомерному Тигеллину, пустой Поппеи и, словом, всех опутавших императора, я брошу вопрос: что сделали вы для подавления этого заговора? И в ответ на их молчание, подобно громким трубным звукам, разнесется по всей империи весть о моих деяниях. Клавдий Нерон должен будет признаться перед целым светом: Агриппина спасла мне жизнь. Одна она способна охранять престол цезарей! А теперь, славный, счастливый победитель, приблизься. Я хочу обнять тебя.
Склонившись над белой рукой Агриппины, Паллас с легким трепетом припал к ней губами.
-- Нет, не так, -- нежно прошептала она, глядя на него блестящими глазами.
Паллас казался ей подобным Геро, возвращающимся в объятья своей возлюбленной после двадцати выигранных битв.
-- Поцелуй меня! -- говорила она. -- Или ты боишься, неразумное, большое дитя!
... Почти в тот же момент Люций Менений ложился на приготовленное ему ложе в каморке государственной тюрьмы.
Шаги тюремщика затихли. Кругом царили мрак и мертвая тишина. Молодой человек закрыл глаза.
Перед ним возник приветливый образ женщины, уже не молодой и некрасивой, но несказанно кроткой и доброй -- образ его матери, жившей в Региуме. Сердце его в последний раз сжалось мучительной болью.
Потом по красноречивым губам его скользнула улыбка. Глубоко переведя дух, он поднес к зубам левую руку и сразу прокусил вену.
Спустя три часа тюремщик явился будить его. Паллас уже стоял в приемной, горя нетерпением начать допрос.
На этот раз древний Рим Катона восторжествовал над современным распущенным Римом: поверенный Агриппины нашел залитый кровью труп.