ВЪ СПАЛЬНОЙ ГЕТТИ.
Въ концѣ августа дни становятся короткіе. Даже въ такихъ домахъ, какъ у Пойзеровъ, гдѣ было не въ обычаѣ засиживаться по вечерамъ, въ августѣ ложились спать со свѣчей, и Гетти взяла съ собой свѣчу, когда, наконецъ, вскорѣ послѣ ухода Адама, ей можно было уйти къ себѣ наверхъ и запереться.
Теперь она прочтетъ письмо: оно должно... оно должно успокоить ее. Адамъ не можетъ знать правды; онъ долженъ былъ говорить именно такъ, какъ онъ говорилъ: ничего другого нельзя было и ожидать отъ него.
Она поставила свѣчу и достала письмо. Отъ него шелъ слабый запахъ розъ, такъ живо напоминавшій ей Артура, что она какъ-будто ощущала его присутствіе подлѣ себя. Она прижала къ губамъ его письмо, и нахлынувшія воспоминанія о минутахъ пережитаго счастья прогнали на одно мгновеніе весь ея страхъ. Но когда она сломала печать, сердце ея затрепетало непонятнымъ предчувствіемъ, и руки начали дрожать. Она стала медленно читать: ей нелегко было разбирать барскій почеркъ Артура, хоть онъ и старался писать поразборчивѣе.
"Дорогая Гетти! Я вамъ не лгалъ, когда говорилъ, что люблю васъ, и я никогда не забуду нашей любви. До конца дней моихъ я буду вамъ вѣрнымъ другомъ и надѣюсь доказать это не одинъ разъ. Если то, что я скажу вамъ въ этомъ письмѣ, заставитъ васъ страдать,-- не думайте, что я говорю это оттого, что мало васъ люблю и жалѣю, потому что нѣтъ на свѣтѣ такой вещи, которой я-бы не сдѣлалъ для васъ, если-бы былъ увѣренъ, что это дѣйствительно нужно для вашего счастья. Душа замираетъ, какъ подумаю, что моя маленькая Гетти будетъ плакать, и меня не будетъ съ нею, чтобъ осушить поцѣлуями ея слезы, и если-бъ я слѣдовалъ только внушенію моего сердца, я былъ-бы съ ней въ эту минуту вмѣсто того, чтобы писать. Мнѣ страшно больно разставаться съ ней и еще больнѣе говорить ея слова, которыя могутъ показаться жестокими, хотя они вытекаютъ изъ самаго искренняго желанія ей добра.
"Милая, милая Гетти! какъ ни сладостна была для меня наша любовь, какъ ни счастливъ былъ-бы я, если-бъ вы могли любить меня до гроба,-- я чувствую, что для обоихъ насъ было-бы лучше, если-бы мы никогда не знали этого счастья, и что мой долгъ -- просить васъ, чтобъ вы разлюбили меня, постарались забыть обо мнѣ. Я одинъ во всемъ виноватъ: правда, меня такъ влекло къ вамъ, что я не могъ устоять противъ искушенія; но я все время чувствовалъ, что ваша привязанность ко мнѣ можетъ принести вамъ горе. Я долженъ былъ побороть свое чувство. И я-бы сдѣлалъ это, если-бъ не былъ такимъ слабымъ, дурнымъ человѣкомъ. Но прошлаго нельзя измѣнить, и теперь я обязанъ спасти васъ, по крайней мѣрѣ, отъ того зла, предотвратить которое въ моей власти. А для васъ будетъ великимъ зломъ -- я въ этомъ убѣжденъ,-- если ваша привязанность ко мнѣ окажется настолько прочна, что вы никогда не полюбите другого, съ которымъ вы могли-бы быть счастливѣе, чѣмъ со мной, и если вы будете продолжать ожидать въ будущемъ того, чего никогда не можетъ случиться. Потому что если-бъ я сдѣлалъ то, о чемъ вы одинъ разъ со мной заговаривали,-- если-бъ я женился на васъ,-- повѣрьте, дорогая моя, изъ этого не вышло-бы для васъ ничего, кромѣ горя, и со временемъ вы сами убѣдились-бы въ томъ. Повѣрьте, вы можете быть счастливы, только выйдя замужъ за человѣка вашего круга, и если-бы я женился на васъ, я только усугубилъ-бы свою вину передъ вами, не говоря уже о томъ, что нарушилъ бы этимъ мои обязанности передъ родными и свѣтомъ. Вы не имѣете понятія, дорогая, о томъ мірѣ, въ которомъ должна пройти вся моя жизнь, и вы очень скоро меня разлюбили-бы, убѣдившись, до какой степени между нами мало общаго.
"Итакъ, я не могу жениться на васъ; значитъ намъ надо разстаться,-- надо постараться вырвать изъ сердца нашу любовь. Говоря это, я чувствую себя глубоко несчастнымъ, но больше намъ ничего не остается. Сердитесь на меня, моя драгоцѣнная, ненавидьте меня -- я это заслужилъ; но вѣрьте, что я всегда буду думать о васъ, заботиться о васъ, навсегда останусь признателенъ вамъ,-- что я никогда не забуду моей Гетти, и если что-нибудь случится съ вами, если придетъ бѣда, предугадать которую мы не можемъ,-- то будьте увѣрены, что я сдѣлаю для васъ все, что будетъ въ моихъ силахъ.
"Я говорилъ вамъ, куда адресовать мнѣ письма, если-бы вамъ вздумалось написать, но, можетъ быть, вы забыли; такъ я на всякій случай прилагаю мой адресъ. Не пишите мнѣ безъ крайней надобности, т. е. если я не могу быть дѣйствительно вамъ полезенъ, потому что, дорогая Гетти, мы должны постараться какъ можно меньше думать другъ о другѣ. Простите меня и постарайтесь забыть; помните только одно -- что, пока живъ, я всегда буду вамъ преданнымъ другомъ.
Артуръ Донниторнъ".
Не скоро Гетти прочла это письмо, и когда она подняла отъ него голову, изъ тусклаго стараго зеркала на нее глянуло блѣдное, какъ мраморъ, помертвѣлое лицо, съ округлыми дѣтскими очертаніями, но съ выраженіемъ недѣтскаго страданія на немъ. Гетти не видѣла этого лица; она ничего не видѣла,-- она чувствовала только, что ей холодно, что она больна и дрожитъ. Письмо тряслось въ ея рукѣ и шуршало. Она положила его. Какое ужасное ощущеніе -- этотъ ознобъ и дрожь... такое ужасное, что заставляло забывать даже о томъ, чѣмъ оно было вызвано. Гетти встала, подошла къ шкапу, достала свой теплый плащъ, завернулась въ него и сѣла, думая только о томъ, какъ-бы согрѣться. Но вотъ она взяла письмо болѣе твердой рукой и начала читать все сначала. На этотъ разъ пришли слезы -- крупныя, обильныя слезы, слѣпившія ей глаза и мочившія бумагу въ ея рукахъ. Она чувствовала только одно,-- что Артуръ былъ жестокъ,-- жестокъ, написавъ ей такое письмо,-- жестокъ оттого, что не хотѣлъ жениться на ней. Причины, не дозволявшія ему на мой жениться, не существовали для нея: могла-ли она повѣрить, что осуществленіе всего, о чемъ она грезила, чего такъ страстно желала, не принесетъ ей ничего, кромѣ горя? Въ ея умѣ отсутствовали понятія, изъ которыхъ могла-бы сложиться даже идея подобнаго горя.
Бросая письмо въ второй разъ, она увидѣла въ зеркалѣ свое лицо. Теперь оно покраснѣло и было мокро отъ слезъ. Для нея это былъ почти товарищъ, которому она могла пожаловаться, который пожалѣетъ ее. Она облокотилась на столъ, наклонилась впередъ, поддерживая голову руками, и смотрѣла въ эти темные, залитые слезами глаза, на эти дрожащія губы, и видѣла, какъ слезы лились все обильнѣе и какъ ротъ подергивался отъ рыданій.
Крушеніе всего ея маленькаго міра грезъ, смертельный ударъ, нанесенный ея только-что зародившейся страсти, поразили ея жадную до наслажденій, эпикурейскую натуру такимъ^ неизъяснимымъ страданіемъ, что оно убило въ ней всякій протестъ и заставило ее забыть на время гнѣвъ. Она сидѣла и рыдала, пока не погасла свѣча, и тогда измученная, съ тупою болью во всемъ тѣлѣ, одурѣлая отъ слезъ,-- бросилась на постель, не раздѣваясь, и уснула.
Мутный разсвѣтъ еле-еле проникалъ въ комнату, когда она проснулась въ пятомъ часу утра съ ощущеніемъ сосущей тоски на сердцѣ, причина которой выяснилась ей по мѣрѣ того, какъ она начинала различать въ полутьмѣ окружающіе предметы. Затѣмъ явилась мучительная, ужаснувшая ее мысль, что ей надо скрывать свое горе и нести его при страшномъ свѣтѣ дня, который наступалъ. Она не могла дольше лежать: она встала и подошла къ столу. Вотъ оно -- письмо... Она отворила свой ящичекъ съ сокровищами: тамъ лежали серьги и медальонъ -- свидѣтели ея короткаго счастья,-- свидѣтели долгихъ безотрадныхъ дней, которые наступятъ теперь. Глядя на этѣ побрякушки, на которыя еще недавно она смотрѣла, къ которымъ еще недавно прикасалась съ такою любовью, потому что видѣла въ нихъ залогъ ожидающаго ее рая богатства и роскоши,-- она переживала вновь тѣ минуты, когда ей дарили ихъ съ такими нѣжными ласками, съ такими странными, милыми словами и сіяющимъ взглядомъ... Минуты, наполнявшія ее восторженнымъ изумленіемъ,-- до такой степени онѣ были лучше всего, что только она могла себѣ представить. И Артуръ, говорившій ей эти слова, глядѣвшій на нее такимъ взглядомъ,-- Артуръ, котораго она и теперь еще чувствовала подлѣ себя, чья рука еще касалась ея стана, чья щека прижималась еще къ ея щекѣ, чье дыханіе жгло ей лицо,-- былъ тотъ самый жестокій, жестокій Артуръ, который написалъ это письмо... Она схватила его и скомкала, но сейчасъ-же расправила опять, чтобы прочесть еще разъ. Умственное оцѣпенѣніе, бывшее послѣдствіемъ вчерашнихъ долгихъ слезъ, заставляло ее сомнѣваться въ себѣ: ей было необходимо прочесть письмо еще разъ и убѣдиться, дѣйствительно-ли ея горе было реальное горе, дѣйствительно-ли письмо было такъ ужасно жестоко. Она должна была поднести его къ самому окну, чтобы быть въ состояніи что-нибудь разобрать... Да, оно было ужасно, безжалостно,-- хуже! чѣмъ она думала. И она опять съ гнѣвомъ скомкала его въ рукѣ. Она ненавидѣла писавшаго его, ненавидѣла именно потому, что отдала ему всю свою любовь, всю дѣвичью страсть и тщеславіе, изъ которыхъ эта любовь родилась.
Сегодня у нея не было слезъ,-- она выплакала ихъ всѣ вчера ночью; и теперь она испытывала муки сознательнаго горя -- горя безъ слезъ, которое хуже перваго удара, ибо въ немъ не только настоящее, но и будущее. Каждое утро изо дня въ день,-- такъ долго, какъ только она могла вообразить себя въ будущемъ,-- она будетъ вставать вотъ такъ, какъ сегодня, и знать, что наступающій день не принесетъ ей радости. Нѣтъ отчаянія болѣе горькаго и глубокаго, чѣмъ то, какое приносятъ намъ первыя мгновенія перваго большого нашего горя, когда мы не извѣдали еще на опытѣ, что можно страдать и исцѣлиться, отчаяваться и ожить для надежды. Покамѣстъ Гетти медленно снимала платье, въ которомъ она пролежала всю ночь, съ тѣмъ, чтобы умыться и причесаться, ее не оставляло болѣзненное сознаніе, что такъ пройдетъ и вся ея жизнь: вѣчно она будетъ дѣлать то, въ чемъ для нея нѣтъ никакой радости, работать все ту-же опостылѣвшую работу, видѣть людей, нисколько ей не интересныхъ, ходить въ церковь, въ Треддльстонъ и на чай къ мистрисъ Бестъ, и никогда не знать радостныхъ мыслей. Ибо одуряющій ядъ ея недолгаго блаженства навсегда отравилъ ей всѣ маленькія радости, составлявшія когда-то утѣху ея жизни,-- дѣвичьи радости, въ родѣ обѣщаннаго къ ярмаркѣ новаго платья, вечеринки у Бриттоновъ, толпы поклонниковъ, которыхъ она еще долго будетъ водить за носъ, и наконецъ далекой перспективы дня ея свадьбы, который когда-нибудь все, таки наступитъ и принесетъ ей съ собой цѣлую гору нарядовъ заразъ -- одно шелковое платье и еще много другихъ. Теперь все это казалось ей неинтереснымъ, безцвѣтнымъ; впереди не было ничего, кромѣ скуки... Теперь ея удѣлъ -- всю жизнь томиться неудовлетворенной жаждой, желать -- безъ надежды.
Она съ усиліемъ сняла платье и прислонилась къ старому темному шкапу. Ея руки и шея были обнажены, волосы падали на нихъ изящными кольцами. Эти волосы были такъ-же красивы, какъ и два мѣсяца тому назадъ, въ тотъ вечеръ, когда она расхаживала по этой самой комнатѣ, полная надеждъ, сіяя отъ сознанія своей красоты. Теперь она не думала о своей шеѣ и рукахъ,-- она была равнодушна даже къ своей красотѣ. Глаза ея грустно блуждали по темной старой спальнѣ и, наконецъ, машинально поднялись къ окну, въ которое глядѣлъ тусклый разсвѣтъ. Мелькнуло-ли въ ея умѣ воспоминаніе о Динѣ?-- о словахъ заботливаго предостереженія, которыя ее тогда разсердили?-- о любящей мольбѣ Дины вспомнить о ней, какъ о другѣ, въ минуту испытанія?-- Нѣтъ, впечатлѣніе было слишкомъ слабо для того, чтобъ сохраниться. Вся любовь Дины, всѣ слова утѣшенія, какія она могла ей сказать, не произвели-бы на нее никакого дѣйствія въ это утро: она приняла-бы ихъ равнодушно, какъ и все, что было чуждо ея разбитой страсти. Нѣтъ, она не думала о Динѣ; она думала о томъ, что ей нельзя оставаться въ этомъ домѣ и продолжать вести прежнюю жизнь: ужъ лучше что-нибудь совсѣмъ новое, неизвѣстное, чѣмъ опять эта старая канитель все той-же работы, тѣхъ-же впечатлѣній и разговоровъ. Она съ радостью убѣжала-бы сію-же минуту съ тѣмъ, чтобы никогда больше не видѣть знакомыхъ, старыхъ лицъ. Но Гетти была не изъ тѣхъ натуръ, которыя идутъ навстрѣчу трудностямъ, смѣло отворачиваются отъ знакомаго и привычнаго, и, не колеблясь, ставятъ себя въ новыя положенія. Это была натура тщеславная, чувственная, но не страстная, и для того, чтобы рѣшиться на крайнюю мѣру, ей нужно было дойти до послѣдней степени ужаса и отчаянія. Ограниченный кругъ ея представленій оставлялъ очень мало простора для полета фантазіи, и она скоро остановилась на единственномъ, возможномъ для нея, способѣ раздѣлаться съ прежней жизнью: она рѣшила просить дядю, чтобъ онъ позволилъ ей поступить въ горничныя. Камеристка миссъ Лидіи поможетъ ей найти мѣсто, когда узнаетъ, что она имѣетъ разрѣшеніе дяди.
Дойдя до этой мысли, Гетти подколола волосы и начала одѣваться; теперь ей казалось не такъ невозможно сойти внизъ и приняться за свои обычныя дѣла. Она сегодня-же поговоритъ съ дядей.
Нужно было много такихъ душевныхъ страданій, какія Гетти переживала теперь, чтобъ они могли сколько-нибудь замѣтно отразиться на ея цвѣтущемъ здоровьѣ. Когда она, со свойственной ей тщательностью, одѣлась въ свое рабочее платье и подобрала волосы подъ маленькій чепчикъ, не слишкомъ проницательный наблюдатель былъ-бы гораздо больше пораженъ юною свѣжестью ея кругленькихъ щечекъ и шейки, и красотой ея темныхъ глазъ и рѣсницъ, чѣмъ какими-либо признаками грусти въ ея лицѣ. Но когда она подняла скомканное письмо и спрятала его въ ящикъ, чтобъ оно не попалось кому-нибудь,-- тяжелыя, жгучія слезы, не приносящія облегченія,-- не тѣ обильныя, крупныя слезы, какія она проливала вчера,-- сжали ей горло и подступили къ глазамъ. Она отерла ихъ поскорѣе: ей нельзя плакать днемъ; никто не узнаетъ, какъ она несчастна, никто не долженъ знать, что ее постигло разочарованіе... И мысль о томъ, что ей придется выдерживать взгляды дяди и тетки, дали ей ту власть надъ собой, какая часто сопутствуетъ сильному страху. Ибо, при всей глубинѣ ея тайнаго горя, возможность того, что они когда-нибудь узнаютъ о случившемся, пугала ее, какъ пугаетъ перспектива позорнаго столба больного, измученнаго узника. Они найдутъ постыднымъ ея поведеніе, а стыдъ -- это пытка. Такова была совѣсть бѣдненькой Гетти.
Итакъ, она замкнула свой ящикъ и отправилась къ своимъ повседневнымъ дѣламъ.
Вечеромъ, когда мистеръ Пойзеръ курилъ свою трубку и, слѣдовательно, находился въ наивысшемъ градусѣ своего добродушія, Гетти улучила минуту, когда тетка ея вышла изъ комнаты, и сказала:
-- Дядя, отпустите меня. Я хочу поступить на мѣсто... въ горничныя.
Мистеръ Пойзеръ вынулъ изо рта трубку и нѣсколько секундъ смотрѣлъ на Гетти въ кроткомъ изумленіи. Она шила и не поднимала головы отъ работы.
-- Съ чего это пришло тебѣ въ голову, моя дѣвочка? спросилъ онъ наконецъ, посовѣщавшись предварительно съ трубкой.
-- Такъ, мнѣ хотѣлось-бы... мнѣ это больше по душѣ, чѣмъ работа на фермѣ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, дѣвчурка, тебѣ такъ кажется, потому что и не испытала, что значитъ служить на мѣстахъ. Это и для здоровья вредно, да и не принесетъ тебѣ счастья. Нѣтъ, пустяки! оставайся лучше у насъ, пока не найдешь себѣ хорошаго мужа; ты мнѣ родная племянница, и пока у меня есть свой собственный уголъ, я не отдамъ тебя въ услуженіе хотя-бы въ господскій домъ.
Мистеръ Пойзеръ замолчалъ и затянулся изъ трубки.
-- Я люблю шить, сказала Гетти,-- и я могла-бы получать хорошее жалованье.
-- Должно быть, тетка чѣмъ-нибудь тебя разобидѣла? замѣтилъ мистеръ Пойзеръ, пропуская мимо ушей послѣдній аргументъ Гетти.-- Ты не обращай на это вниманія, дѣвчурка: на это дѣлаетъ для твоего-же добра. Хоть она и не родная тебѣ, а она тебя любитъ: не многія на ея мѣстѣ дѣлали-бы такъ много, какъ она для тебя.
-- Да я и не жалуюсь на тетю,-- совсѣмъ не оттого; а просто эта работа мнѣ больше по душѣ, повторила Гетти.
-- Конечно, на всякій случай -- мало-ли что можетъ случиться!-- оно не мѣшаетъ знать всякую работу. Отчего и не поучиться шить и вышивать? Ты сама знаешь, я охотно далъ свое согласіе, когда мистрисъ Помфретъ предложила тебя поучить. Но у меня и въ помышленіи не было отдавать тебя въ услуженіе. Моя семья -- отцы и дѣды наши -- ужъ и не знаю съ какихъ поръ, всегда ѣли свой собственный хлѣбъ.-- Развѣ не правда, отецъ? И развѣ тебѣ было-бы пріятно, чтобъ твоя внучка поступила на жалованье?
-- Нѣ-ѣ-ѣтъ, произнесъ старикъ Мартинъ съ длинной оттяжкой, долженствовавшей не только выразить отрицаніе, но и вложить въ него нѣкоторую горечь, Онъ наклонился впередъ и /Продолжалъ, упорно глядя въ полъ:-- Но все равно,-- наврядъ ли ты ее уломаешь: она вышла вся въ мать. Съ той мнѣ было тоже не мало хлопотъ, чтобъ удержать ее дома. И она-таки не послушалась меня -- вышла замужъ за голыша... Ну, какой что фермеръ?-- двѣ головы скота за все про все, когда по его землѣ ему надо-бы не меньше десяти головъ... Неудивительно, что она умерла отъ чахотки,-- не дотянула и до тридцати лѣтъ.
Не часто случалось, чтобы старикъ произносилъ такую длинную рѣчь; но вопросъ сына подлилъ масла въ огонь давнишняго, еще не угасшаго раздраженія, по милости котораго старый дѣдъ былъ всегда равнодушнѣе къ Гетти, чѣмъ къ другимъ своимъ внукамъ. Этотъ забулдыга Соррель промоталъ все состояніе матери Гетти, а въ"силахъ Гетти текла кровь Сорреля.
-- Да, бѣдная женщина! Плохая ее выпала доля! проговорилъ Мартинъ-младшій, которому было очень досадно, что онъ вызвалъ своими словами эту вспышку злобы заднимъ числомъ. Но Гетти имѣетъ всѣ шансы найти хорошаго, солиднаго мужа, не меньше любой дѣвушки въ нашихъ мѣстахъ.
Пустивъ этотъ многообѣщающій намекъ, мистеръ Пойзеръ умолкъ и обратился опять къ своей трубкѣ, поглядывая на Гетти, въ чаяніи подмѣтить какой-нибудь признакъ, который убѣдилъ-бы его, что она отказывается отъ своего несообразнаго плана. Но вмѣсто этого Гетти неожиданно ударилась въ слезы -- отчасти съ досады на то, что ей отказали, отчасти отъ своихъ горькихъ мыслей, съ которыми ей приходилось бороться весь день.
-- Ну, ну, не надо плакать, сказалъ мистеръ Пойзеръ, стараясь обратить все въ шутку:-- пусть плачутъ тѣ, кому негдѣ преклонить голову, а у кого есть свой домъ и семья, тому не о чемъ плакать... Пойди-ка сюда,-- что ты объ этомъ думаешь? продолжалъ онъ, обращаясь къ женѣ, которая въ эту минуту вошла въ кухню, перебирая спицами своего вязанья съ неистовой быстротой, какъ-будто это движеніе было для нея такимъ-же естественнымъ и необходимымъ, какъ для рака -- шевелить усиками.
-- Что я думаю?-- Я думаю, что у насъ скоро раскрадутъ всѣхъ утокъ и куръ, если эта безмозглая Молли будетъ забывать запирать ихъ на ночь... Гетти, что это значитъ? О чемъ ты плачешь?
-- Да вотъ, просится на мѣсто, желаетъ поступить въ горничныя; а я ей говорю, что мы можемъ пристроить ее и получше этого, сказалъ мистеръ Пойзеръ.
-- Я такъ и думала, что она забрала себѣ въ голову какую-нибудь фанаберію: она сегодня цѣлый день рта не раскрыла. Все это оттого, что она повадилась ходить въ замокъ, къ тамошней челяди; да и мы были дураки, что пускали ее. Она думаетъ, служить у господъ нивѣсть какая сладость. Она увѣрена, что тамъ ей будетъ лучше, чѣмъ у родныхъ, которые ее выростили, потому что она вѣдь была не больше Марти, когда попала къ намъ въ домъ. Она воображаетъ быть горничной въ барскомъ домѣ, значитъ ничего не дѣлать, сладко ѣсть и носить хорошія платья: у нея вѣдь только и мыслей на умѣ, какъ-бы нацѣпить на себя какую-нибудь тряпку. Я часто ей говорю: "Не хочешь-ли быть пугаломъ на огородѣ? тогда ты будешь вся изъ тряпокъ -- снаружи и внутри"... Поступить въ горничныя!-- Я никогда не дамъ на это своего согласія, покуда у нея есть домъ и добрые друзья, и есть кому позаботиться о ней, пока она найдетъ хорошаго мужа -- получше какого-нибудь прощалыги-лакея, потому -- что такое лакей?-- ни баринъ, ни мужикъ, а живетъ на счетъ мужика. Отъ такого франта всегда легко станется, что онъ заложитъ руки подъ фалды и будетъ ожидать, чтобъ жена работала за него.
-- Нѣтъ, нѣтъ, не надо намъ такого мужа, сказалъ мистеръ Пойзеръ:-- мы найдемъ и почище. Да у насъ уже и наклевывается хорошій... Ну полно, дѣвчурка, не плачь! Ступай-ка лучше спать. Съ какой стати идти въ горничныя?-- мы и безъ этого съумѣемъ позаботиться о тебѣ. Иди, иди, и не будемъ больше объ этомъ говорить.
Когда Гетти ушла наверхъ, онъ сказалъ:
-- Понять не могу, съ чего ей взбрела въ голову эта мысль. Мнѣ казалось, что ей начинаетъ нравиться Адамъ Бидъ: въ послѣднее время было очень похоже на то.
-- Ахъ, развѣ ее разберешь, кто ей нравится и кто -- нѣтъ. Она какъ сухой горохъ -- ни къ кому не можетъ прилѣпиться: Я думаю, что даже эта дѣвчонка Молли -- какъ она ни несносна бываетъ подчасъ,-- но я думаю, что ей было-бы грустнѣе, чѣмъ Гетти, разстаться съ нами и съ нашими дѣтьми, хоть на Михайловъ день будетъ всего годъ, какъ она живетъ у насъ... Ну, а эта мысль поступить въ услуженіе,-- это ей вбили въ голову тамъ, въ замкѣ: намъ слѣдовало-бы предвидѣть, къ чему это приведетъ, когда мы отпускали ее учиться рукодѣльямъ. Но я живо съ этимъ покончу,
-- А вѣдь тебѣ и самой будетъ жалко лишиться ея, замѣтилъ мистеръ Пойзеръ:-- она полезна тебѣ по хозяйству.
-- Конечно, жалко; я люблю ее больше, чѣмъ она того стоитъ, недобрая дѣвочка, съ каменнымъ сердцемъ! Какъ ей не грѣхъ даже думать уйти отъ насъ такимъ образомъ, Жалко!-- еще-бы не жалко! Не даромъ, я думаю, она пробыла у меня на глазахъ эти семь лѣтъ. Развѣ я могла-бы возиться съ ней все это время, пріучать ее ко всякой работѣ и заботиться о ней, если-бъ мнѣ не было до нея дѣла? Да вотъ и сейчасъ: для кого ткутся въ домѣ простыни и скатерти? Я думала: вотъ выйдетъ замужъ, отдамъ ихъ ей въ приданое, и будетъ себѣ жить въ нашемъ приходѣ... всегда на глазахъ. Дура я, дура! не стоило и думать-то о ней, когда она не лучше какой-нибудь вишни, съ косточкой вмѣсто сердца.
-- Нѣтъ, нѣтъ, ты преувеличиваешь, проговорилъ мистеръ Пойзеръ, стараясь успокоить жену.-- Она насъ любитъ, я увѣренъ; но она еще молода, и голова у нея набита всякимъ вздоромъ, въ которомъ она и сама не можетъ разобраться. Реѣ молодыя дѣвченки рады убѣжать изъ дому, и сами не знаютъ -- зачѣмъ.
Однако, на Гетти слова ея дяди подѣйствовали не только въ томъ смыслѣ, что разогорчили ее и заставили плакать. Она прекрасно знала, кого онъ имѣлъ въ виду, намекая на ея замужество и на хорошаго, солиднаго мужа, и когда она осталась опять одна въ своей спальнѣ, возможность брака съ Адамомъ представилась ей въ новомъ свѣтѣ. У людей, лишенныхъ всякихъ сильныхъ симпатій и сознанія долга -- этого верховнаго руководителя, къ которому возмущенная душа можетъ прибѣгнуть за поддержкой, чтобы укрѣпиться въ спокойномъ терпѣніи,-- однимъ изъ первыхъ послѣдствій сильнаго горя бываетъ неудержимое стремленіе ухватиться за что-нибудь новое, сдѣлать что-нибудь -- все равно, что -- лишь-бы измѣнить положеніе. Способность бѣдненькой Гетти предвидѣть послѣдствія -- и всегда-то представлявшая не болѣе, какъ узкій кругъ фантастическихъ вѣроятностей получить то или другое удовольствіе избѣжать той или другой непріятности, теперь совершенно бездѣйствовала парализованная безпокойнымъ протестомъ противъ постигшаго ее страданія, и она была готова на одинъ изъ тѣхъ лихорадочныхъ, безцѣльныхъ поступковъ, какими многіе несчастные люди, желая избавиться отъ временнаго огорченія, навлекаютъ на себя несчастіе цѣлой жизни.
Отчего ей не выйти за Адама? Ей вѣдь все равно: она сдѣлаетъ все, что угодно, лишь-бы хоть сколько нибудь измѣнить свою жизнь. Она была увѣрена, что Адамъ по прежнему желаетъ жениться на ней, а всякія дальнѣйшія соображенія -- мысль о томъ, будетъ-ли счастливъ Адамъ при такихъ условіяхъ,-- не приходили ей въ голову.
"Непонятно!" скажете вы, можетъ быть. "Необъяснимое движеніе души, наталкивающее дѣвушку на такой шагъ, который, въ ея душевномъ состояніи, долженъ-бы быть ей всего противнѣе,-- и это на второй день послѣ постигшаго ее горя".
Да, движенія мелкой и пошлой души, какъ у Гетти, когда ей приходится бороться съ серьезными невзгодами печальной человѣческой жизни,-- всегда непонятны. Непонятны для насъ и движенія какой-нибудь маленькой яхточки безъ балласта, когда ее кидаетъ какъ попало на волнахъ бурнаго моря. А какою она казалась красивой, пока стояла на якорѣ въ тихой гавани, сверкая на солнцѣ своими бѣлыми парусами!
"Пусть вся потеря ложится на того, кто выпустилъ ее въ море".
-- Да. Но это не спасетъ яхточки -- хорошенькой игрушки, которая могла-бы быть утѣхой цѣлой жизни.