ВѢСТИ.
Адамъ повернулъ къ Брокстону и зашагалъ самымъ скорымъ своимъ шагомъ, безпрестанно поглядывая на часы, потому-что боялся не застать мистера Ирвайна: тотъ могъ уѣхать куда-нибудь -- можетъ-быть на охоту. Этотъ страхъ опоздать и быстрая ходьба привели его въ состояніе сильнѣйшаго возбужденія, а тутъ еще, подходя къ ректорскому дому, онъ замѣтилъ глубокіе, свѣжіе слѣды лошадиныхъ копытъ на пескѣ.
Но слѣды шли не отъ воротъ, а къ воротамъ, и хотя у конюшни стояла осѣдланная лошадь, это не была лошадь ректора. Было видно, что она недавно сдѣлала длинный путь; вѣроятно, кто-нибудь пріѣхалъ къ мистеру Ирвайну по дѣлу: значитъ онъ дома... Но Адама" такъ запыхался отъ ходьбы и волненія, что Карроль долго не могъ его понять, когда онъ сталъ объяснять, что ему нужно поговорить съ ректоромъ. Сильный человѣкъ начиналъ подаваться подъ двойнымъ бременемъ горя и неизвѣстности. Камердинеръ съ удивленіемъ на него посмотрѣлъ, когда онъ бросился въ прихожей на скамью и безсмысленно уставился на часы, висѣвшіе на противуположной стѣнѣ. "У барина сидитъ какой-то незнакомый господинъ", сообщилъ Карроль, "но я только-что слышалъ, какъ дверь изъ кабинета отворилась: должно быть онъ выходитъ, и такъ какъ ваше дѣло спѣшное, я сейчасъ о васъ доложу".
Адамъ все сидѣлъ и смотрѣлъ на часы; минутная стрѣлка, съ громкимъ безучастнымъ тиканьемъ, быстро проходила послѣднія пять минутъ, остававшіяся до десяти часовъ, и Адамъ слѣдилъ за этимъ движеніемъ и прислушивался къ звуку такъ внимательно, какъ будто имѣлъ на то свои особыя причины. Моменты остраго душевнаго страданія всегда сопровождаются такими перерывами, когда сознаніе наше становится глухо ко всему, кромѣ самыхъ мелкихъ впечатлѣній и ощущеній. Состояніе, близкое къ идіотизму, овладѣваетъ нами, какъ будто затѣмъ, чтобы дать намъ отдохнуть отъ воспоминаній, отчаянія и страха, не покидающихъ насъ даже во снѣ.
Появленіе Карроля возвратило Адама къ сознанію его горя. Его просили немедленно пожаловать въ кабинетъ. "Не могу придумать, зачѣмъ къ намъ пріѣхалъ этотъ господинъ", говорилъ Карроль, проходя впередъ и испытывая, очевидно, потребность подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своими впечатлѣніями: "онъ прошелъ теперь въ столовую. А у барина такой странный видъ... точно онъ чѣмъ-то испуганъ". Адамъ не обратилъ вниманія на эти слова: онъ не могъ интересоваться чужими дѣлами. Но когда онъ вошелъ въ кабинетъ и взглянулъ на мистера Ирвайна, онъ сейчасъ же замѣтилъ какое-то новое выраженіе на его лицѣ, не имѣвшее ничего общаго съ тѣмъ выраженіемъ теплаго участія, какое всегда принимало это лицо, обращаясь къ нему. На столѣ лежало распечатанное письмо, и мистеръ Ирвайнъ держалъ на немъ руку; но этотъ новый, холодный взглядъ, какимъ онъ встрѣтилъ Адама, не могъ быть всецѣло приписанъ тому, что его поглощало какое-нибудь постороннее непріятное дѣло, потому-что онъ нетерпѣливо смотрѣлъ на дверь, какъ будто ожиданіе появленія Адама глубоко волновало его.
-- Вы желали говорить со мной, Адамъ, сказалъ онъ тѣмъ тихимъ, преувеличенно спокойнымъ голосомъ, какимъ мы говоримъ, когда хотимъ во что-бы то ни стало подавить свое волненіе.-- Садитесь.
Онъ указалъ на стулъ, стоявшій прямо противъ него, въ аршинѣ разстоянія -- не больше, и Адамъ сѣлъ, чувствуя, что этотъ неожиданно холодный пріемъ является только новымъ для него затрудненіемъ, усложняя его, и безъ того не легкую, задачу. Но онъ рѣшился говорить, а Адамъ былъ не такой человѣкъ, чтобъ отступить отъ своего рѣшенія, не имѣя на то самыхъ важныхъ причинъ,
-- Я прихожу къ вамъ, сэръ,-- началъ онъ, какъ къ человѣку, котораго я уважаю, какъ никого въ мірѣ. Я имѣю сказать вамъ очень печальную вещь, боюсь, что вамъ будетъ такъ-же тяжело меня слушать, какъ мнѣ говорить. Но когда вы услышите, что я дурно отзываюсь о нѣкоторыхъ людяхъ,-- будьте увѣрены, что у меня есть на то основанія.
Мистеръ Ирвайнъ кивнулъ головой, а Адамъ продолжалъ дрожащимъ голосомъ:
-- Какъ вамъ извѣстно, пятнадцатаго числа этого мѣсяца вы должны были повѣнчать меня съ Гетти Соррель. Я думалъ, что она любитъ меня, и былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ. Но на меня обрушился тяжелый ударъ.
Мистеръ Ирвайнъ вскочилъ съ кресла порывистымъ движеніемъ -- очевидно невольно, но сейчасъ-же овладѣлъ собой, отошелъ къ окну и сталъ смотрѣть во дворъ.
-- Гетти ушла изъ дому, сэръ, и мы знаемъ -- куда. Она говорила, что ѣдетъ въ Сноуфильдъ; въ пятницу, двѣ недѣли тому назадъ, она уѣхала. Въ воскресенье на этой недѣлѣ я ходилъ въ Сноуфильдъ, чтобъ привести ее домой, но оказалось что она не пріѣзжала туда. Я узналъ, что она проѣхала въ Стонитонъ, но дальше не могъ ее прослѣдить. Теперь я ѣду искать ее -- далеко, и только вамъ одному могу сказать, куда я ѣду.
Мистеръ Ирвайнъ отошелъ отъ окна и сѣлъ на свое мѣсто.
-- Вы не имѣете никакихъ подозрѣній относительно при чины, заставившей ее убѣжать? спросилъ онъ.
-- Она не хотѣла выходить за меня, сэръ,-- сказалъ Адамъ. Она не любила меня, и когда срокъ свадьбы приблизился, она не выдержала и убѣжала. Но я боюсь, что это еще не все. Есть еще одна вещь, которую я долженъ вамъ разсказать. Тутъ замѣшано третье лицо, кромѣ меня и ея.
При этихъ словахъ на лицѣ мистера Ирвайна, сквозь выраженіе глубокаго волненія, проступилъ проблескъ чего-то очень похожаго на облегченіе или радость. Адамъ глядѣлъ въ въ землю. Онъ помолчалъ немного: ему трудно было говорить то, что онъ имѣлъ еще сказать. Но когда онъ заговорилъ опять, онъ поднялъ голову и взглянулъ мистеру Ирвайну прямо въ глаза: онъ рѣшился сказать все, и скажетъ безъ колебаній.
-- Вы знаете, сэръ, кого я считалъ всегда моимъ лучшимъ другомъ. Я всегда съ гордостью думалъ о томъ, какъ я буду работать для него всю мою жизнь.... Я любилъ его еще съ тѣхъ поръ, какъ мы съ нимъ были дѣтьми....
Всякое самообладаніе покинуло мистера Ирвайна: онъ схватилъ руку Адама, лежавшую на столѣ, судорожно стиснулъ ее, какъ человѣкъ, испытывающій жестокую боль, и едва выговорилъ поблѣднѣвши губами:
-- Нѣтъ, нѣтъ, Адамъ... не говорите этого ради самого Бога!
Пораженный этимъ необычайнымъ волненіемъ, ректора, Адамъ пожалѣлъ, что не можетъ взять назадъ своихъ послѣднихъ словъ, сидѣлъ въ уныломъ молчаніи. Но пальцы, сжимавшіе его руку, понемногу разжались, мистеръ Ирвайнъ откинулся назадъ и сказалъ:
-- Говорите, я долженъ знать.
-- Этотъ человѣкъ игралъ чувствами Гетти и велъ себя съ нею не такъ, какъ долженъ былъ-бы вести себя съ дѣвушкой ея положенія въ свѣтѣ: онъ искалъ съ нею встрѣчъ и дѣлалъ ей подарки. Я узналъ объ этомъ только за два дня до его отъѣзда; я засталъ, какъ онъ цѣловалъ ее въ рощѣ, прощаясь. Въ это время между мной и Гетти ничего еще не было, хоть я любилъ ее давно, и она это знала. Но я все-таки приступилъ къ нему, требуя, чтобъ онъ объяснилъ свое поведеніе; мы обмѣнялись крупными словами и подрались. Послѣ того онъ торжественно меня увѣрялъ, что вся эта исторія -- чистѣйшій вздоръ, что съ его стороны не было ничего кромѣ простого волокитства. Однако я заставилъ его написать ей письмо и сказать, что онъ не имѣлъ никакихъ серьезныхъ намѣреній, потому что я ясно видѣлъ, сэръ, я убѣдился въ этомъ по многимъ признакамъ, которые раньше были мнѣ непонятны, я видѣлъ, что онъ овладѣлъ ея сердцемъ, и говорилъ себѣ: "Что если она будетъ продолжать думать о немъ и никогда не полюбитъ другого человѣка своего круга, который захочетъ жениться на ней?..." И я ей передалъ его письмо. Она перенесла это лучше, чѣмъ я ожидалъ, и понемногу успокоилась.... Потомъ.... потомъ.... она сдѣлалась очень ласкова со мной, чѣмъ дальше, тѣмъ добрѣе и ласковѣе.... Бѣдняжка!-- я увѣренъ, что она не понимала своихъ чувствъ, и поняла только тогда, когда было уже поздно... Я не виню ее... я не могу повѣрить, что она хотѣла меня обмануть; но я имѣлъ поводы думать, что она любитъ меня, и... остальное вы знаете, сэръ. Теперь я не могу отдѣлаться отъ мысли, что тотъ человѣкъ меня обманулъ; я думаю, что онъ сманилъ ее бѣжать, что она ушла къ нему, и хочу въ этомъ убѣдиться, потому что я чувствую, что буду не въ состояніи приняться за работу, пока не узнаю, что сталось съ ней.
Во время этого разсказа мистеръ Ирвайнъ успѣлъ окончательно овладѣть собой, не смотря на тягостныя мысли, осаждавшія его. Какимъ горькимъ воспоминаніемъ было для него теперь воспоминаніе о томъ утрѣ, когда Артуръ неожиданно пріѣхалъ къ завтраку, когда они сидѣли вдвоемъ за столомъ, и какое-то признаніе вертѣлось у него на языкѣ. Теперь было ясно, въ чемъ ему хотѣлось сознаться тогда, и еслибы разговоръ ихъ принялъ другой оборотъ... еслибы самъ онъ не былъ такъ щепетиленъ.... еслибъ онъ поменьше боялся вмѣшательства въ чужія дѣла... Ужасно было думать, что, сломись тогда эта ничтожная преграда, было-бы предотвращено столько горя и зла! Теперь вся эта исторія была совершенно понятна, освѣщенная тѣмъ страшнымъ свѣтомъ, какой бросаетъ настоящее на прошлое. Но всѣ мучительныя мысли и чувства, поднимавшіяся теперь въ душѣ мистера Ирвайна, замерли, заглушенныя жалостью -- глубокой, почтительной жалостью къ человѣку, сидѣвшему передъ нимъ. Уже и безъ того разбитый, придавленный,-- съ слѣпой и грустной покорностью судьбѣ онъ шелъ навстрѣчу предполагаемому несчастію въ то время, когда его ожидало реальное горе, до такой степени превосходившее размѣры обыкновенныхъ человѣческихъ испытаній, что ему даже не могло придти въ голову страшиться чего-либо подобнаго. Собственное волненіе мистера Ирвайна молчало, подавленное благоговѣйнымъ страхомъ, какой овладѣваетъ нами въ присутствіи великаго страданія, ибо страданіе, которое онъ долженъ былъ причинить Адаму, было уже здѣсь,-- онъ осязалъ его. Еще разъ положилъ онъ руку на грубую руку, лежащую на столѣ, но на этотъ разъ онъ прикоснулся къ ней осторожно и заговорилъ торжественнымъ голосомъ.
-- Адамъ, дорогой другъ, въ своей жизни вы перенесли не одно тяжкое испытаніе. Вы умѣете и покоряться горю, и дѣйствовать, какъ мужчина: теперь Господь возлагаетъ на васъ обѣ эти тяготы. Васъ ждетъ тяжелое горе,-- хуже и горше всего, что вамъ когда-либо пришлось испытать. Но худшее изъ всѣхъ страданій миновало васъ: вы ни въ чемъ неповинны.... Помоги Боже тому, на комъ лежитъ вся вина!
Два блѣдныя лица глядѣли другъ на друга: въ лицѣ Адама былъ трепетъ ожиданія; на лицѣ мистера Ирвайна -- колебаніе и жалость. Но онъ продолжалъ.
-- Сегодня утромъ я получилъ извѣстія о Гетти. Она не у ней ),-- она въ Стонишерѣ -- Стонитонѣ.
Адамъ сорвался съ мѣста, какъ будто собирался сію-же минуту летѣть къ ней. Но мистеръ Ирвайнъ снова взялъ его за руку и сказалъ внушительнымъ тономъ: "Постойте, Адамъ, подождите",-- и Адамъ опять сѣлъ.
-- Она въ бѣдственномъ положеніи,-- въ ужасномъ положеніи, такъ что для васъ, мой бѣдный другъ, было-бы лучше потерять ее навсегда, чѣмъ встрѣтить при такихъ обстоятельствахъ.
Дрожащія губы Адама шевелились, но изъ нихъ не выходило ни звука. Но вотъ онѣ опять зашевелились и онъ прошепталъ:
-- Говорите.
-- Она арестована... она въ тюрьмѣ.
Адамъ какъ будто получилъ пощечину: духъ сопротивленія мгновенно вернулся къ нему. Кровь бросилась къ нему въ лицо, и онъ выговорилъ громко и рѣзко:
-- На что?
-- За страшное преступленіе -- за убійство своего ребенка.
-- Не можетъ быть! почти прокричалъ Адамъ, вскакивая и шагнувъ къ двери; но онъ сейчасъ-же повернулъ назадъ, прислонился спиной къ шкафу и дико посмотрѣлъ на мистера Ирвайна.-- Этого не можетъ быть! У нея не могло быть ребенка,-- она невиновна... Кто обвиняетъ ее?
-- Дай Богъ, чтобъ она оказалась невиновной, Адамъ. мы еще можемъ на это надѣяться.
-- Но кто-же говоритъ, что она виновна? повторилъ Адамъ страстно.-- Разскажите мнѣ все.
-- Вотъ письмо отъ судьи, къ которому ей привели, а въ столовой сидитъ полицейскій, арестовавшій ее. Она не хочетъ сказать ни своего имени, ни откуда она, но я боюсь, кажется, на этотъ счетъ не можетъ быть никакихъ сомнѣній -- боюсь, что это она. Описаніе примѣтъ совершенно подходитъ, только теперь она, говорятъ, очень блѣдна и смотритъ больной. Въ карманѣ у нея нашли записную книжечку краснаго сафьяна, и тамъ стояло два имени -- одно въ началѣ: Гетти Соррель, Гейслопъ", другое въ концѣ: "Дина Моррисъ, Сноуфильдъ". Она не говоритъ, которое изъ этихъ двухъ именъ принадлежитъ ей,-- она ни въ чемъ не сознается и не хочетъ отвѣчать на вопросы. И вотъ, ко мнѣ, какъ къ должностному лицу, обратились съ просьбой удостовѣрить ея личность, такъ какъ подозрѣваютъ, что имя, поставленное первымъ,-- ея собственное имя.
-- Но какія улики они имѣютъ противъ нея,-- если только это Гетти? спросилъ Адамъ все такъ-же страстно. Все его тѣло сотряслось отъ усилій, которыя онъ дѣлалъ, чтобы говорить -- Я ничему не вѣрю. Не могло этого быть,-- иначе кто-нибудь изъ насъ замѣтилъ-бы... Какія улики противъ нея?
-- Страшная улика,-- та, что преступленіе совершено, а у нея было искушеніе его совершить. Но мы еще можемъ надѣяться, что въ дѣйствительности она не совершила его... Попробуемъ прочесть это письмо, Адамъ.
Адамъ взялъ письмо трясущимися руками и пытался читать. Тѣмъ временемъ мистеръ Ирвайнъ вышелъ отдать какое-то распоряженіе. Когда онъ вернулся, Адамъ былъ все еще на первой страницѣ: онъ не могъ читать,-- онъ видѣлъ отдѣльныя слова, не понималъ ихъ значенія, наконецъ онъ бросилъ письмо.
-- Это его дѣло, проговорилъ онъ, сжимая кулакъ.-- Если преступленіе совершилось, онъ его совершилъ -- не она. Онъ научилъ ее обманывать,-- онъ первый меня обманулъ. Его надо судить. Пусть посадятъ его рядомъ съ ней на скамью подсудимыхъ, и я разскажу имъ всѣмъ, какъ онъ овладѣлъ ея сердцемъ, какъ онъ сманилъ ее на грѣхъ и потомъ солгалъ мнѣ... Неужели-же онъ останется на свободѣ, а вся вина, все наказаніе падетъ на нее -- такую молодую и слабую!!...
-- Образъ, вызванный этими словами, далъ новое направленіе безумному отчаянію Адама. Онъ замолчалъ и упорно смотрѣлъ въ уголъ комнаты, какъ будто видѣлъ тамъ что-нибудь.
-- Я не могу этого вынести! вырвалось у него вдругъ умоляющимъ воплемъ.-- О, Боже! сними съ меня это тяжкое бремя!-- мнѣ слишкомъ тяжело считать ее преступницей!...
Мистеръ Ирвайнъ молчалъ: онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы говорить слова утѣшенія въ такую минуту, да и видъ Адама, стоявшаго передъ нимъ съ этимъ безкровнымъ, помертвелымъ, внезапно состарившимся лицомъ -- какъ это бываетъ иногда съ молодыми лицами въ минуту сильныхъ потрясеній,-- съ глубокими морщинами вокругъ дрожащаго рта и на лбу,-- видъ этого стойкаго, сильнаго человѣка, сломившагося подъ жестокимъ ударомъ судьбы, такъ глубоко волновалъ его душу, что слова не шли на языкъ, Съ минуту Адамъ не шевелился и все смотрѣлъ въ одну точку неподвижнымъ, безсмысленнымъ взглядомъ: въ этотъ короткій промежутокъ времени онъ пережилъ сызнова всю свою любовь.
-- Она не могла этого сдѣлать,-- проговорилъ онъ, все еще не отводя глазъ отъ угла, какъ будто говорилъ самъ съ собой.-- Она скрывала изъ страха... Я прощаю ее за то, что она обманула меня... я прощаю тебя, Гетти!... Тебя вѣдь тоже обманули... ты жестоко страдала, моя бѣдная Гетти... но никто не увѣритъ меня, что ты преступница!
Онъ опять помолчалъ и вдругъ заговорилъ съ яростью:
-- Я поѣду къ нему.-- я привезу его къ ней,-- я заставлю его пойти посмотрѣть на нее въ ея бѣдѣ. Пусть смотритъ -- да такъ, чтобъ никогда потомъ не забыть,-- чтобъ образъ ея преслѣдовалъ его днемъ и ночью,-- всю жизнь!... На этотъ разъ онъ не отвертится ложью,-- я самъ поѣду за нимъ,-- я притащу его своими руками!
Но дорогѣ къ двери Адамъ машинально пріостановился, отыскивая глазами свою шляпу и совсѣмъ позабывъ, въ чьемъ присутствіи онъ находится. Мистеръ Ирвайнъ подошелъ къ нему, взялъ его за руку и сказалъ спокойнымъ, но рѣшительнымъ тономъ:
-- Нѣтъ, Адамъ, нѣтъ. Я убѣжденъ, что вы останетесь, чтобъ позаботиться о ней, подумать, что можно сдѣлать для нея, и бросьте всякую мысль объ этой безплодной мести. Наказаніе и безъ васъ не минуетъ виновнаго. Къ тому-же, его уже нѣтъ въ Ирландіи; теперь онъ на пути домой; онъ долженъ былъ выѣхать задолго до вашего пріѣзда -- я это навѣрное знаю; его дѣдъ писалъ ему по крайней мѣрѣ десять дней тому назадъ и просилъ его вернуться... Я хочу, чтобы вы ѣхали со мною въ Стонитонъ; я уже приказалъ приготовить вамъ лошадь, и вы поѣдете съ нами, какъ только успокоитесь немного.
Пока мистеръ Ирвайнъ говорилъ, къ Адаму вернулось сознаніе дѣйствительности; онъ откинулъ волосы со лба и внимательно слушалъ.
-- Вспомните, продолжалъ мистеръ Ирвайнъ,-- кромѣ васъ есть и другіе, о комъ надо подумать, за кого надо дѣйствовать. Вспомните о ея родныхъ -- о бѣдныхъ Пойзерахъ, которыхъ этотъ ударъ долженъ жестоко поразить. Я знаю, Адамъ, какой у васъ твердый характеръ, какъ крѣпко въ васъ сознаніе долга къ Богу и людямъ и разсчитываю на васъ,-- я надѣюсь, что вы будете дѣйствовать, пока вы можете быть кому-нибудь полезны.
Въ сущности мистеръ Ирвайнъ придумалъ эту поѣздку въ Стонитонъ больше всего ради самого-же Адама. Движеніе и хоть какая-нибудь цѣль впереди были лучшими средствами смягчить для него страданія этихъ первыхъ часовъ.
-- Поѣдете вы со мной въ Стонитонъ, Адамъ? спросилъ онъ опять, помолчавъ.-- Надо-же намъ удостовѣриться, Гетти или другая женщина сидитъ тамъ въ тюрьмѣ.
-- Я поѣду сэръ,-- я сдѣлаю все, что вы найдете нужнымъ,-- отвѣчалъ Адамъ.-- Но какъ же тѣ -- на Большой Фермѣ?
-- Мы не будемъ ничего говорить имъ пока; когда я возвращусь, я самъ имъ скажу. Тогда я буду знать навѣрно то, въ чемъ я теперь не увѣренъ, и я постараюсь вернуться какъ можно скорѣй.-- Идемте-же, лошади готовы.