ПУТЬ ОТЧАЯНІЯ.
Весь этотъ день Гетти было такъ нехорошо, что невозможно было обращаться къ ней ни съ какими вопросами. Все равно она не могла-бы на нихъ отвѣчать,-- она не могла даже думать сколько-нибудь послѣдовательно объ ожидавшихъ ее бѣдахъ. Она только чувствовала, что послѣдняя ея надежда рухнула, и что вмѣсто пристанища, мысль о которомъ еще поддерживала ее, она пришла къ рубежу новой пустыни, гдѣ не было никакой цѣли впереди. Физическая слабость, удобная постель и заботы добродушной хозяйки доставляли ей нѣкоторое облегченіе,-- облегченіе отсрочки, какое испытываетъ путникъ, когда, истомленный долгой ходьбой подъ жгучими лучами солнца, онъ въ изнеможеніи ложится на песокъ.
Но когда сонъ и отдыхъ возвратили ей силы, необходимыя для того, чтобы нравственное страданіе почувствовалось во всей своей остротѣ,-- когда на другое утро, лежа въ постели, она смотрѣла на прибывающій свѣтъ дня, неумолимо призывавшаго ее нести сызнова ненавистное бремя жизни безъ радости и надежды,-- мысль о томъ, что она должна теперь предпринять, явилась сама собой. Она вспомнила, что деньги ея всѣ истрачены, и перспектива дальнѣйшаго блужданія среди чужихъ людей представилась ей съ новой ясностью, освѣщенная опытомъ ея поѣздки въ Виндзоръ. Но что-же ей дѣлать? Куда броситься? Поступить въ услуженіе она не можетъ, еслибъ даже представилось мѣсто; значитъ не остается ничего, кромѣ нищенства: ей придется просить милостыню, и сейчасъ-же. Она вспомнила молодую женщину, которую какъ-то разъ въ воскресенье нашли въ Гейслопѣ у церковной ограды, полумертвую отъ голода и холода, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ. Ее подняли и отнесли въ приходскую богадѣльню... "Богадѣльня!" Быть можетъ вы не вполнѣ ясно представляете себѣ, какъ должно было дѣйствовать это слово на Гетти, выросшую между людьми, которые даже къ приличной бѣдности относятся довольно жестоко, которые живутъ среди полей, гдѣ нищета и лохмотья не производятъ такого впечатлѣнія жестокаго, неизбѣжнаго рока, какъ въ городахъ, и не возбуждаютъ жалости, а считаются признакомъ лѣности и порока. Богадѣльня, по понятіямъ Гетти, была худшимъ униженіемъ послѣ тюрьмы; обращаться за помощью къ чужимъ людямъ, проситъ,-- это лежало для нея въ предѣлахъ той далекой и страшной области невыносимаго стыда, къ которой она считала для себя невозможнымъ когда-нибудь приблизиться. Но теперь, съ воспоминаніемъ о той несчастной женщинѣ, которую она видѣла своими глазами, выходя изъ церкви,-- видѣла въ ту минуту, когда ее несли къ Джошуа Ранну,-- у нея явилась страшная мысль, что недостаетъ очень немногаго, чтобы и ее, Гетти, постигла та-же участь. И вслѣдъ затѣмъ къ страху стыда присоединился страхъ физическихъ лишеній, ибо Гетти обладала чувственной натурой хорошенькаго и сытаго домашняго животнаго, общаго баловня и любимца.
О, какъ ее тянуло теперь къ родному дому, гдѣ ее такъ баловали и нѣжили! Воркотня тетки изъ за пустяковъ была-бы теперь музыкой для нея; она жаждала опять ее услышать; вѣдь съ этой воркотней для нея было связано то время, когда ей приходилось скрывать только пустяки. Неужели она -- та самая Гетти, которая такъ недавно еще била масло въ молочной, и розы заглядывали на нее въ окно -- эта бѣглянка, для которой никогда больше не откроется дверь ея дома, которая лежитъ здѣсь, на чужой постели, съ мучительнымъ сознаніемъ, что ей нечѣмъ заплатить этимъ чужимъ людямъ за то, что она у нихъ съѣстъ и выпьетъ,-- развѣ предложить имъ тѣ тряпки, что лежатъ въ ея корзинѣ... Тутъ только первый разъ она вспомнила о серьгахъ и медальонѣ. Она осмотрѣлась и, увидѣвъ, что ея сумочка лежитъ близко, достала ее и высыпала содержимое къ себѣ на постель. Вотъ они -- ея серьги и медальонъ, въ своихъ изящныхъ коробочкахъ на атласной подстилкѣ; тутъ-же хорошенькій серебряный наперстокъ, который подарилъ ей Адамъ, съ выгравированными по краю словами: "Помни обо мнѣ", стальной кошелекъ съ ея единственнымъ шиллингомъ, и еще маленькій ящичекъ изъ краснаго сафьяна, запирающійся пружинкой. Вотъ онѣ -- эти прелестныя сережки съ жемчугомъ и гранатами. Съ какою любовью она ихъ примѣривала въ то ясное утро 30-го іюля, и какъ ей хотѣлось тогда ихъ надѣть! Теперь у нея нѣтъ ни малѣйшаго желанія продѣть ихъ въ уши; голова ея со своими темными кольцами волосъ тяжело опустилась на подушки, и въ жесткомъ выраженіи скорби, застывшемъ въ ея глазахъ и сдвинутыхъ бровяхъ, не было сожалѣнія о прошедшемъ. И однако она поднесла руки къ ушамъ: она это сдѣлала потому, что въ нихъ были продѣты тоненькія золотыя колечки, которыя тоже стоили денегъ. Да, ей навѣрно дадутъ что-нибудь за всѣ эти вещи: тѣ, что подарилъ ей Артуръ, должны очень дорого стоить. Хозяинъ и хозяйка такъ къ ней добры: можетъ-быть они ей помогутъ продать эти вещи.
Но деньги скоро выйдутъ. Что ей дѣлать тогда? Куда идти?-- И передъ страшной перспективой голода и нищенства у нея на одинъ мигъ мелькнула мысль воротиться къ роднымъ и умолять ихъ простить и пожалѣть ее. Но она содрогнулась отъ этой мысли, какъ отъ прикосновенія каленаго желѣза. Нѣтъ, она не перенесетъ этого стыда -- передъ дядей и теткой, передъ Мэри Бурджъ, передъ прислугой замка, передъ сосѣдями и всѣми, кто ее зналъ. Никогда они не узнаютъ, что съ ней случилось... Но что-же ей дѣлать теперь?-- Она уйдетъ изъ Виндзора,-- уйдетъ и будетъ скитаться, какъ скиталась всю послѣднюю недѣлю,-- опять придетъ на тѣ плоскія зеленыя поля съ высокими изгородями, гдѣ ее никто не узнаетъ, и тамъ, когда ничего больше для нея не останется, у нея, быть можетъ, хватитъ храбрости утопиться въ какой-нибудь водомойнѣ, въ родѣ той лужи на Зеленой Пустоши... Да, она уйдетъ отсюда, и какъ можно скорѣе: такъ непріятно, чтобъ эти люди въ гостинницѣ знали что-нибудь о ней... Они итакъ уже знаютъ, что она пріѣхала, чтобъ видѣться съ капитаномъ Донниторномъ: надо придумать какую-нибудь причину,-- объяснить имъ какъ-нибудь, почему она справлялась о немъ.
И она принялась укладывать вещи въ сумочку, съ твердымъ намѣреніемъ встать и одѣться до прихода хозяйки. Протянувъ руку къ красному ящичку, она вдругъ подумала, не найдется-ли и тамъ какой-нибудь вещи, про которую она, можетъ быть, забыла и которую можно будетъ продать, ибо, повторяя себѣ, что ей больше незачѣмъ жить, она въ то-же время жадно хваталась за все, что могло продлить ея жизнь, а когда намъ очень хочется найти что-нибудь, мы часто ищемъ въ самыхъ безнадежныхъ мѣстахъ.-- Нѣтъ, въ ящичкѣ не было ничего, кромѣ иголокъ и булавокъ, да нѣсколькихъ высохшихъ лепестковъ тюльпана, переложенныхъ листками бумаги, на которыхъ она записывала дома свои скромныя издержки. Но на одномъ изъ этихъ листковъ стояло имя, блеснувшее ей новой надеждой, хоть она и не въ первый разъ его видѣла.
Это имя было Дина Моррисъ. Повыше былъ текстъ, написанный -- такъ-же, какъ и имя,-- карандашомъ, собственной рукой Дины, въ одинъ изъ вечеровъ, когда онѣ сидѣли вдвоемъ, и красный ящичекъ лежалъ передъ Гетти открытымъ. Гетти не стала читать текста,-- ей нужно было только имя. Въ первый разъ она несовсѣмъ равнодушно вспомнила доброту Дины, и какъ та сказала ей въ тотъ вечеръ, въ спальнѣ, чтобъ она разсчитывала на нее, какъ на друга, если ее посѣтитъ горе. Что, если теперь она пойдетъ къ Динѣ и попроситъ ее помочь ей? Дина смотритъ на вещи не такъ, какъ другіе... Дина была загадкой для Гетти, но Гетти знала, что она всегда и со всѣми добра. Она не могла себѣ представить, чтобъ Динино лицо отвернулось отъ нея съ укоромъ и презрѣніемъ, чтобы слова злословія произносились Дининымъ голосомъ, чтобъ Дина радовалась ея несчастію, какъ наказанію за грѣхъ. Дина стояла какъ-бы внѣ того маленькаго мірка близкихъ людей и знакомыхъ, чьихъ глазъ Гетти боялась пуще огня. Но умолять о помощи даже Дину, сознаться во всемъ даже ей, казалось Гетти ужаснымъ, нестерпимымъ; она не могла заставить себя сказать: "Я пойду къ Динѣ"; она только думала объ этомъ, какъ о возможномъ исходѣ, если у нея не хватитъ мужества умереть.
Добрая трактирщица очень удивилась, когда Гетти сошла внизъ вскорѣ послѣ нея, чистенько одѣтая и повидимому вполнѣ владѣющая собой, Гетти сказала, что сегодня она чувствуетъ себя совсѣмъ хорошо, что вчера она была просто утомлена съ дороги, такъ какъ много прошла пѣшкомъ, разспрашивая о братѣ: братъ ея убѣжалъ, и дома подозрѣваютъ, что онъ поступилъ въ солдаты, и вотъ она думала разузнать о немъ у капитана Донниторна, который когда-то принималъ въ немъ большое участіе. Исторія была мало правд шодобная, и хозяйка съ сомнѣніемъ смотрѣла на Гетти, пока та разсказывала ее; но сегодня у молодой дѣвушки былъ такой спокойный, рѣшительный видъ, она была такъ непохожа на то жалкое, безпомощное созданіе, какимъ она казалась вчера, что добрая женщина не знала, что сказать, чувствуя, что всякій намекъ на положеніе ея гостьи былъ-бы врывательствомъ въ чужія дѣла. Она только пригласила ее сѣсть съ ними за столъ и позавтракать. За завтракомъ Гетти достала серьги и медальонъ и спросила хозяина, не поможетъ-ли онъ ей продать ихъ. Ея поѣздка (объяснила она) обошлась ей гораздо дороже, чѣмъ она разсчитывала, такъ-что теперь ей не съ чѣмъ вернуться къ роднымъ, а она хочетъ ѣхать сейчасъ-же.
Хозяйка не въ первый разъ видѣла эти вещицы: она еще вчера успѣла осмотрѣть сумочку Гетти, послѣ чего они съ мужемъ долго обсуждали вопросъ, откуда у деревенской дѣвушки могутъ быть такія прекрасныя вещи, и пришли къ окончательному заключенію, что Гетти была низко обманута тѣмъ красивымъ молодымъ офицеромъ.
-- Что-жъ, можно снести ихъ къ ювелиру; это совсѣмъ близко отъ насъ, сказалъ хозяинъ, когда Гетти разложила передъ нимъ свои драгоцѣнности;-- да только, боюсь, онъ не дастъ за нихъ и четверти настоящей цѣны... А вамъ будетъ очень жалко съ ними разстаться? спросилъ онъ вдругъ, пытливо взглянувъ на нее.
-- О, нѣтъ, я ими не дорожу, отвѣчала Гетти поспѣшно;-- мнѣ лишь-бы денегъ добыть, чтобы добраться домой.
-- И потомъ я не знаю, ловко-ли будетъ, если вы сами понесете ихъ продавать, продолжалъ хозяинъ:-- ювелиръ, пожалуй, подумаетъ, что вещи украдены, такъ какъ молодыя женщины вашего званія не носятъ вообще такихъ дорогихъ украшеній.
Гетти разсердилась; вся кровь бросилась ей въ лицо.
-- Я изъ честной семьи,-- сказала она;-- я не воровка.
-- Нѣтъ, нѣтъ, я въ этомъ увѣрена, подхватила хозяйка. Она съ негодованіемъ взглянула на мужа и сказала ему:-- Зачѣмъ ты говоришь такой вздоръ! Эти вещи ей подарили,-- неужели это не ясно?
-- Я не говорилъ, что я это думаю, оправдывался мужъ:-- я сказалъ только, что ювелиръ можетъ это подумать и не дастъ ей много за вещи.
-- Такъ вотъ что, сказала хозяйка:-- возьми ихъ ты самъ, въ закладъ, съ тѣмъ, что если она захочетъ, она можетъ ихъ выкупить, когда вернется домой. Но если черезъ два мѣсяца мы не получимъ отъ нея никакихъ извѣстій, вещи остаются намъ, и мы можемъ ихъ продать или вообще поступить съ ними, какъ намъ вздумается.
Не скажу, чтобы, предлагая этотъ маленькій планъ, такъ хорошо устраивавшій Гетти, хозяйка совершенно упускала изъ вида награду, которую должно было получить ея великодушіе въ томъ случаѣ, если-бы серьги и медальонъ поступили въ ея вѣчное владѣніе; замѣчу только, что поразительный эффектъ, какой они долженствовали при такихъ обстоятельствахъ произвести на жену сосѣда-зеленщика, представился ея быстрому воображенію съ замѣчательной живостью. Между тѣмъ хозяинъ взялъ вещи и разсматривалъ ихъ, вытянувъ губы съ глубокомысленнымъ видомъ. Безъ сомнѣнія, онъ желалъ добра Гетти; но скажите, положа руку на сердце, много-ли найдется у васъ доброжелателей, которые отказались-бы немножко попользоваться на нашъ счетъ? Ваша квартирная хозяйка искренно огорчена, прощаясь съ вами; она васъ глубоко уважаетъ и отъ всего сердца порадуется всякой вашей удачѣ, но въ то-же время она подаетъ вамъ счетъ, на которомъ наживаетъ самый высокій процентъ, какой только допускаютъ приличія.
-- Сколько нужно вамъ денегъ, чтобы доѣхать домой? спросилъ наконецъ, у Гетти ея доброжелатель.
-- Три гинеи, отвѣчала она, называя ту сумму, съ которой выѣхала, за неимѣніемъ другого мѣрила и боясь запросить слишкомъ много.
-- Ну, что-жъ, я готовъ ссудить вамъ три гинеи, сказалъ хозяинъ,-- и если бы вамъ вздумалось выкупить вещи, возвративъ мнѣ деньги, вы всегда это можете: "Зеленый Человѣкъ* никуда не убѣжитъ.
-- Благодарю васъ, я очень рада получить эти деньги, сказала Гетти, довольная тѣмъ, что ей не понадобится идти къ ювелиру, и что никто не будетъ приставать къ ней съ разспросами и глазѣть на нее.
-- Но если бы вы захотѣли получить вещи обратно,-- пишите заранѣе, сказала хозяйка,-- потому-что, если черезъ два мѣсяца не получится отъ васъ письма, мы будемъ думать, что онѣ вамъ не нужны.
-- Хорошо, отвѣчала Гетти равнодушно.
И мужъ, и жена остались очень довольны этой сдѣлкой. Мужъ говорилъ себѣ, что если вещей не выкупятъ, онъ можетъ свезти ихъ въ Лондонъ и съ выгодой продать; жена надѣялась, что ей удастся уговорить своего толстяка оставить ихъ ей. И въ то-же время они оказывали услугу этой бѣдной молоденькой женщинѣ, такой хорошенькой, приличной на видъ и находившейся, очевидно, въ очень печальномъ положеніи. Они отказались взять съ нея плату за столъ и ночлегъ: она была ихъ дорогой гостьей.
Въ одиннадцать часовъ Гетти попрощалась съ ними, съ тѣмъ-же спокойнымъ видомъ рѣшимости, какой не покидалъ ее все утро, сѣла въ дилижансъ и поѣхала назадъ по той-же дорогѣ, но которой пришла.
Нерѣдко сила самообладанія служитъ лишь признакомъ того, что послѣдняя надежда улетѣла. Отчаяніе, какъ и полное удовлетвореніе, не ищетъ поддержки: когда человѣкъ дошелъ до отчаянія, гордость его уже не ослабляется чувствомъ зависимости.
Гетти чувстовала, что никто не избавитъ ее отъ тѣхъ золъ, которыя дѣлали ей жизнь ненавистной, и говорила себѣ, что никто никогда не узнаетъ про ея униженіе и несчастіе. Нѣтъ, она не сознается даже Динѣ: она зайдетъ куда-нибудь подальше и утонится въ такомъ мѣстѣ, гдѣ не найдутъ ея трупа, и никто никогда не будетъ знать, что съ нею сталось.
Отъѣхавъ двадцать миль (конецъ, который дѣлалъ этотъ дилижансъ), она продолжала свой путь то пѣшкомъ, то въ повозкахъ за дешевую плату, стараясь тратить какъ можно меньше на ѣду. У нея не было впереди никакой опредѣленной цѣли, но -- странная вещь -- какъ-бы повинуясь силѣ невѣдомыхъ чаръ, она подвигалась по той-же дорогѣ, по которой пришла, хоть и рѣшила не возвращаться домой. Быть можетъ ее тянули къ себѣ зеленыя поля Варвикшира съ ихъ высокими кустистыми изгородями, гдѣ было такъ удобно прятаться даже въ эту безлистую пору года. Теперь она шла гораздо тише, часто останавливаясь, часами просиживая подъ заборами и плетнями, глядя передъ собой ничего не видящими прекрасными глазами, воображая себя на краю какой-нибудь глубокой лужи, спрятавшейся за деревьями въ самомъ низу оврага, какъ та лужа на Зеленой Пустоши, и стараясь представить себѣ, очень-ли страшно тонуть, и будетъ-ли послѣ смерти что-нибудь хуже того, чего она такъ страшилась въ этой жизни, Догматы вѣры не имѣли никакой власти надъ душой Гетти: она принадлежала къ многочисленному разряду людей, имѣющихъ крестныхъ матерей и отцовъ, твердо заучивающихъ свой катехизисъ, конфирмующихся, посѣщающихъ церковь въ каждое воскресенье, и не усваивающихъ ни одной христіанской идеи, ни одного христіанскаго чувства, которыя приводили-бы къ какимъ-либо практическимъ результатамъ, поддерживая ихъ въ испытаніяхъ жизни или принося имъ утѣшеніе передъ смертью. Вы-бы жестоко ошиблись насчетъ душевнаго состоянія Гетти въ эти печальные для нея дни, предположивъ, что страхъ Божьей кары или надежда на Божье милосердіе играли въ немъ какую-нибудь роль.
Гетти рѣшила поѣхать въ Стратфордъ-на-Авонѣ, куда въ первый разъ она попала ошибкой: ей помнилось, что тамъ были низкіе луга, гдѣ можно было разсчитывать найти именно такую водомоину, какая ей была нужда. И въ то-же время она продолжала соблюдать строгую экономію въ деньгахъ и заботливо несла свою корзину: смерть казалась ей такой еще далекой, а жизнь была въ ней такъ сильна! Ѣда и отдыхъ манили ее съ неотразимой силой: въ самыя горькія свои минуты, представляя себѣ берегъ, съ котораго она бросится въ воду, она ускоряла шагъ, завидѣвъ гостиницу. Прошло уже пять дней, какъ она выѣхала изъ Виндзора^ Съ тѣхъ поръ она прошла очень немного, потому что часто сворачивала съ большой дороги, избѣгая разспросовъ и любопытныхъ взглядовъ, по принимая гордый и независимый видъ всякій разъ, какъ ее могли видѣть. Для ночлега она выбирала гостиницы поскромнѣе, старательно одѣвалась поутру и выходила въ путь бодрымъ шагомъ. Когда шелъ дождь, она пряталась куда-нибудь подъ крышу, какъ-будто передъ ней была долгая, счастливая жизнь.
И, однако, даже въ такіе моменты, когда она особенно хорошо владѣла собой, больно было смотрѣть на ея хорошенькое личико -- до такой степени оно было теперь непохоже на то лицо, которое улыбалось ей изъ стараго крапчатаго зеркала, или улыбалось другимъ, когда они съ восторгомъ имъ любовались. Глаза глядѣли жесткимъ, какимъ-то дикимъ взглядомъ, хотя ихъ темная глубина не утратила своего блеска, и длинныя рѣсницы были такъ-же прекрасны. Улыбка не раздвигала розовыхъ губокъ и не дѣлала ямочекъ на щекахъ. Это была все та-же мягкая, миловидная, дѣтская красота. но любовь и вѣра въ любовь покинули ее. Тѣмъ болѣе скорбнымъ казалось это лицо, что оно было прекрасно: это было удивительное лицо Медузы съ гнѣвнымъ и безстрастнымъ ртомъ.
Но вотъ, наконецъ, она тамъ, куда ее такъ тянуло,-- среди низкихъ луговъ, на длинной узенькой тропинкѣ, которая ведетъ въ лѣсъ. Ахъ, еслибъ въ этомъ лѣсу оказалась вода!-- ужъ тамъ никто ее не увидитъ... Нѣтъ, это не лѣсъ, а только мелкая поросль. Когда-то здѣсь брали песокъ, и вся земля была въ буграхъ и ямахъ, обросшихъ но краямъ кустарникомъ. Гетти переходила отъ ямы къ ямѣ въ надеждѣ найти воду въ которой нибудь изъ нихъ; наконецъ, она выбилась изъ силъ и присѣла отдохнуть. День близился къ вечеру, и свинцовое небо темнѣло, какъ будто солнце уже собиралось садиться. Гетти вскочила на ноги: скоро стемнѣетъ, сегодня ужъ поздно отыскивать воду,-- придется отложить до завтра; а пока надо подумать о ночлегѣ. Бродя по кустамъ, она заблудилась и, не зная, въ какую сторону ей идти, пошла наугадъ. Она проходила поле за полемъ, а жилья нигдѣ не показывалось. Но вонъ тамъ, въ концѣ луга, виднѣлся, просвѣтъ между изгородями; земля замѣтно опускалась въ ту сторону, и надъ самымъ просвѣтомъ два дерева наклонились другъ къ другу. У Гетти заколотилось сердце: тамъ должна быть вода. Тяжело ступая по густой травѣ, она двинулась туда, дрожа и съ поблѣднѣвшими губами, какъ будто то страшное, къ чему она подходила, пришло само, помимо ея воли, а не было цѣлью ея поисковъ.
Вотъ она -- вода, совсѣмъ черная подъ темнѣющимъ небомъ... Кругомъ ни звуки, ни движенія... Гетти поставила корзинку и опустилась на траву, вся дрожа. Лужа должна быть теперь очень глубока послѣ зимы; къ тому времени, когда она пересохнетъ (какъ пересыхали лужи въ Гейслопѣ въ лѣтнюю пору), уже нельзя будетъ узнать ея трупа. А корзина?-- ее надо куда-нибудь спрятать... Да, такъ, она броситъ ее въ воду, сперва наложитъ камнями, а потомъ броситъ. Она встала поискать камней и скоро принесла штукъ пять или шесть. Положивъ ихъ подлѣ корзины, она опять сѣла. Спѣшить было не зачѣмъ, впереди была еще цѣлая ночь, и она облокотилась на корзину. Она очень устала и была голодна. Въ корзинѣ у нея лежало три лепешки: она ихъ купила въ послѣдней харчевнѣ, куда заходила поѣсть. Она достала ихъ, съѣла съ жадностью и продолжала сидѣть, глядя на воду. Утоленный голодъ принесъ съ собой пріятное чувство успокоенія; неподвижная, удобная поза послѣ усталости располагала къ дремотѣ, и вскорѣ голова ея упала на корзину, она крѣпко уснула.
Когда она проснулась, была глубокая ночь, и ей было холодно. Она испугалась этой темноты, испугалась того, что передъ ней еще цѣлая длинная ночь. Вотъ если-бы теперь броситься воду! Еслибъ она могла!.. Нѣтъ, еще не сейчасъ... Она встала и начала ходить, чтобы согрѣться, какъ будто надѣялась, что вмѣстѣ съ тепломъ придетъ рѣшимость. О, какъ тянется время въ этой темнотѣ!.. Яркій огонь и тепло очага, родные голоса, чувство покоя и безопасности, съ какимъ она ложилась спать дома и вставала по утрамъ, знакомыя поля, знакомыя лица, воскресенья и праздники съ ихъ простыми радостями новыхъ нарядовъ и угощенья, всѣ утѣхи ея молодой жизни пронеслись теперь передъ нею, маня ее и дразня; она какъ будто протягивала къ нимъ руки черезъ глубокую пропасть. Она стиснула зубы, вспомнивъ объ Артурѣ; она проклинала его, забывая, что ея проклятія не могутъ его наказать. Она хотѣла, чтобы и онъ узналъ отчаяніе, холодъ и стыдъ, которымъ онъ не рѣшался-бы положить конецъ смертью.
Ея ужасъ передъ этимъ холодомъ, мракомъ и одиночествомъ усиливался съ каждой долгой минутой. Ей казалось, что она уже умерла, знаетъ, что она умерла, и жаждетъ возвратиться къ жизни... Но нѣтъ, она еще жива: роковой прыжокъ еще не сдѣланъ. Ее обуревали самыя противорѣчивыя чувства, уныніе и восторгъ: уныніе оттого, что она была еще жива, что она еще могла видѣть свѣтъ и чувствовать тепло. Она ходила взадъ и впередъ, стараясь согрѣться и начиная различать окружающіе предметы по мѣрѣ того, какъ глаза ея привыкли къ темнотѣ: вотъ тянется темная линія изгороди, вотъ прошмыгнуло въ травѣ какое-то живое существо -- должно быть полевая мышь. Темнота уже не давила ее, преграждая ей путь. Ей пришло въ голову, что она могла-бы теперь повернуть назадъ, перейти лугъ, а тамъ, за изгородью, на сосѣднемъ лугу, былъ, кажется, овечій загонъ: ей припоминалось, что она какъ будто видѣла тамъ шалашъ изъ дрока. Еслибъ добраться до этого шалаша, она бы согрѣлась: можно было-бы переночевать тамъ, какъ дѣлалъ Аликъ въ Гейслопѣ каждую весну. Эта мысль ободрила ее новой надеждой; она взяла свою корзину и пошла черезъ лугъ. Она проплутала нѣсколько времени, прежде чѣмъ нашла изгородь, но эти поиски и моціонъ окончательно ее оживили; темнота и одиночество уже не такъ пугали ее. На сосѣднемъ лугу были овцы: нѣсколько штукъ шарахнулось въ сторону, когда она поставила свою корзину, перелѣзая черезъ плетень; топотъ ихъ ногъ успокоилъ ее,-- она убѣдилась, что память не обманула ее: да, это былъ тотъ самый лугъ, гдѣ она видѣла шалашъ, потому что на немъ были овцы. Надо только идти по тропинкѣ, и она придетъ къ шалашу. Добравшись до противуположпыхъ воротецъ, она продолжала идти, нащупывая ихъ перекладины, потомъ перекладины овечьяго загона, пока рука ея не встрѣтила выступа неровной оштукатуренной стѣны. Какая радость!-- она нашла пріютъ. Она все шла ощупью вдоль стѣны, дошла до двери, толкнула ее и отворила. Здѣсь скверно пахло, было душно, но тепло, и на полу лежала солома. Гетти бросилась на эту солому, чувствуя, что она спасена. Тутъ пришли слезы -- съ самаго Виндзора она ни разу не плакала,-- истерическія слезы радости оттого, что она жива, что она въ знакомомъ мѣстѣ, и овцы подлѣ нея. Для нея было наслажденіемъ чувствовать свое тѣло; она отвернула рукава и съ страстной любовью къ жизни цѣловала свои руки. Вскорѣ тепло и усталость убаюкали ее среди слезъ; она поминутно впадала въ забытье; ей начинало грезиться, что она стоитъ на краю лужи, что она спрыгнула въ воду, и, вздрогнувъ, она просыпалась и не могла понять, гдѣ она. Но, наконецъ, пришелъ глубокій сонъ безъ грезъ; голова ея, защищенная шляпкой, прислонилась къ неровной стѣнѣ, и бѣдная душа, мечущаяся между двумя равносильными ужасами, нашла единственное успокоеніе, какое ей было доступно,-- забвеніе себя.
Увы! этому успокоенію пришелъ конецъ, едва оно успѣло наступить: Гетти казалось, что она даже не спала, что ея первыя дремотныя грезы только смѣнились другими. Теперь ей снилось, что она въ шалашѣ, и тетка стоитъ надъ нею со свѣчею въ рукѣ. Она задрожала подъ взглядомъ тетки и открыла глаза. Свѣчи не было, но былъ другой свѣтъ -- свѣтъ ранняго утра, проникавшій сквозь открытую дверь! И на нее, наклонившись, глядѣло чье-то лицо, но это было незнакомое лицо старика въ рабочей курткѣ.
-- Что вы тутъ дѣлаете, моя милая?-- спросилъ старикъ грубымъ голосомъ.
Передъ этимъ реальнымъ явленіемъ Гетти еще сильнѣе задрожала отъ страха и стыда, чѣмъ дрожала во снѣ подъ строгимъ взглядомъ тетки. Вотъ до чего она дошла. Она теперь все равно что нищая,-- ее застали спящей въ шалашѣ, на соломѣ... но ей такъ хотѣлось объяснить этому человѣку, какъ она попала сюда, что, не смотря на свой испугъ, она разомъ нашла слова.
-- Я заблудилась,-- сказала она.-- Я иду далеко -- на сѣверъ. Я сошла съ дороги на тропинку, и ночь захватила меня въ полѣ Научите меня, какъ пройти до ближайшей деревни.
Говоря это, она встала, поправила шляпку и взяла корзину.
Нѣсколько секундъ старикъ смотрѣлъ на нее оторопѣлыми глазами, не отвѣчая; потомъ повернулся и пошелъ къ двери, но на порогѣ пріостановился и, обернувшись къ ней черезъ плечо, сказалъ:
-- Пожалуй, я вамъ покажу дорогу въ Нортонъ... Но отчего вы не шли по дорогѣ?-- прибавилъ онъ сердито.-- Вы попадете въ бѣду, если не будете осторожнѣй.
-- Да, я и сама знаю; я больше не буду этого дѣлать,-- отвѣчала Гетти:-- я больше не сойду съ дороги, только, пожалуйста, научите, какъ мнѣ выбраться на нее.
-- А вы-бы лучше шли, какъ всѣ ходятъ, по людному тракту: тамъ и столбы есть, и люди, у кого дорогу спросить,-- проворчалъ старикъ еще грубѣе.-- Можно подумать, что вы сумасшедшая, глядя на васъ.
Гетти боялась этого сердитаго старика и еще больше испугалась, когда онъ сказалъ, что она похожа на сумасшедшую. Выходя за нимъ изъ шалаша, она говорила себѣ, что дастл" ему шесть пенсовъ за труды, и тогда онъ не будетъ считать ее сумасшедшей. Она достала деньги и держала наготовѣ. Когда онъ показалъ ей дорогу и повернулся было уходить, даже не попрощавшись, она протянула ему деньги и сказала:
-- Благодарю васъ. Вотъ вамъ -- возьмите, пожалуйста, за труды.
Онъ, не спѣша, обернулся, посмотрѣлъ на монету и отвѣчалъ:
-- Не надо мнѣ вашихъ денегъ. Вы лучше прячьте ихъ хорошенько, не то, чего добраго, украдутъ, особенно, если вы будете, какъ полоумная, бѣгать по полямъ.
Старикъ пошелъ прочь, не прибавивъ больше ни слова, а Гетти продолжала свой путь. Начался второй день, а она не умерла. Надо идти -- больше ничего не остается. Безполезно думать о самоубійствѣ -- все равно у нея не хватитъ духу утопиться, по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока у нея будутъ деньги на хлѣбъ и силы продолжать свое странствованіе. Но сегодняшнее ея пробужденіе и этотъ страшный старикъ заставили ее серьезно задуматься надъ вопросомъ, что съ нею будетъ, когда выйдутъ всѣ ея деньги. Придется продать корзину съ вещами, и тогда она уже окончательно будетъ имѣть видъ нищей или сумасшедшей, какъ сказалъ тотъ человѣкъ. Страстная радость бытія, обуявшая ее ночью, послѣ того, какъ она уже стояла на краю холодной, черной могилы,-- теперь миновала. Теперь, при свѣтѣ дня, когда ее преслѣдовало впечатлѣніе суроваго, недоумѣвающаго взгляда старика, жизнь была для нея ужасомъ, какъ и смерть,-- хуже смерти: это былъ ужасъ, къ которому она чувствовала себя прикованной, передъ которымъ она содрогалась, какъ передъ той черной лужей, и не могла нигдѣ укрыться отъ него.
Она вынула изъ кошелька свои деньги: у нея оставалось еще двадцать два шиллинга. Этого ей хватитъ на много дней, если идти пѣшкомъ, а не то она можетъ сократить свой путь -- доѣхать до Стонишира, чтобы быть поближе къ Динѣ. Послѣ опыта послѣдней ночи, заставившей ее съ содроганіемъ отступить передъ мыслью о смерти, мысль о Динѣ возвращалась къ ней все настойчивѣе. Еслибы весь вопросъ исчерпывался тѣмъ, чтобы добраться до Дины,-- еслибы кромѣ Дины никто ничего не узналъ,-- Гетти рѣшилась-бы обратиться къ ней: этотъ нѣжный голосъ, эти любящіе глаза притянули-бы ее къ себѣ. Но вѣдь потомъ узнаютъ и другіе... А принять стыдъ у нея не хватало силъ, какъ не хватало силъ принять смерть.
Нѣтъ, надо идти.-- идти и ждать: можетъ быть, когда она дойдетъ до послѣднихъ предѣловъ отчаянія, у нея хватитъ мужества умереть. Можетъ быть, смерть придетъ къ ней сама: ей ужъ и такъ съ каждымъ днемъ все труднѣе идти. А между тѣмъ,-- таковы противорѣчія нашей души и такъ, иногда затаенное желаніе толкаетъ насъ къ тому, чего мы повидимому всего больше страшимся,-- а между тѣмъ Гетти, выходя изъ Нортона, спросила самую прямую дорогу въ Стониширъ и шла по ней весь день.
Бѣдная, бѣдная Гетти, блуждающая одна по незнакомымъ мѣстамъ,-- хорошенькая Гетти съ ея дѣтскимъ, кругленькимъ личикомъ и невинными глазами".изъ которыхъ смотритъ черствая, себялюбивая, исполненная отчаянія душа,-- съ узкими мыслями и узкимъ сердцемъ, въ которомъ нѣтъ мѣста чужому страданію и которому тѣмъ горше нести свое собственное! Моя душа болитъ за нее, когда я вижу ее въ ея скитаніяхъ, еле передвигающую усталыя ноги или сидящую въ повозкѣ съ неподвижнымъ взглядомъ, который смотритъ впередъ, на дорогу, безъ мысли, ничего не видя, пока не явится голодъ и не заставитъ ее желать поскорѣе доѣхать до деревни.
Какой-же будетъ конецъ?-- Конецъ безцѣльныхъ скитаній существа, отрѣзаннаго отъ всякаго человѣческаго участія, не умѣющаго смотрѣть на людей иначе, какъ сквозь призму своего тщеславія, цѣпляющагося за жизнь, какъ можетъ цѣпляться за нее только загнанный охотникомъ раненый звѣрь?
Да сохранитъ Господь меня и васъ, читатель, стать виновникомъ такого несчастія!..