Открытіе тайны.
ГЛАВА XLI.
Представьте себѣ борьбу, возбужденную свиданіемъ съ Мардохеемъ въ умѣ Деронды, не только впечатлительномъ, но привыкшемъ подвергать строгой критикѣ всякій представлявшійся ему вопросъ. Даже самому холодному, прозаическому человѣку Мардохей и его странная рѣчь показались-бы явленіемъ необыкновеннымъ, а Деронда былъ такъ глубоко взволнованъ, что, при обычной въ немъ умственной пытливости онъ началъ тщательно обсуждать причины своего волненія и придумывать средства противостоять ему, такъ-какъ его очень пугало могучее вліяніе безочетной вѣры въ него Мардохея.
Его характерной чертой было пугаться всего, что близко подступало къ нему. Если-бы онъ узналъ, что такое событіе имѣло мѣсто въ древней Греціи, Римѣ, Малой Азіи, Палестинѣ или въ какомъ-нибудь другомъ уголкѣ античнаго міра и коснулось-бы человѣка, который, подобно ему, тяготился пустотой и безсодержательностью своей жизни, ища интереса въ жизни другого, онъ считалъ-бы это вполнѣ естественнымъ.
Конечно, онъ нисколько не стыдился того, что на него могъ вліять какой-то бѣдный еврей, хотя это противорѣчило всѣмъ понятіямъ современнаго общества; но, вмѣстѣ, съ тѣмъ онъ не хотѣлъ, чтобы состраданіе къ восторженному энтузіасту и сочувствіе къ нему увлекло его сердце безъ согласія разума по неизвѣстному, темному пути. Здравый разсудокъ ясно говорилъ, что ничего не случилось необыкновеннаго. "Этотъ чахоточный еврей просто фанатикъ, который въ Дерондѣ случайно встрѣтилъ олицетвореніе своихъ мечтаній. Увлеченія не такъ часто встрѣчаются въ наши дни, какъ банкротство, но все-же можно безошибочно сказать, что въ ту минуту, когда Мардохей ждалъ на мосту осуществленія своихъ иллюзій какой-нибудь, другой энтузіастъ находилъ ключъ къ познанію вселенной, который превосходилъ открытіе самого Ньютона думая, что всѣ извѣстнѣйшіе изслѣдователи составили заговоръ, чтобы уничтожить его открытіе въ самомъ зародышѣ: третій -- открывалъ новую метафизическую систему, отличающуюся отъ другихъ на одинъ только волосокъ,-- и поэтому лучшую, чѣмъ тѣ. Такихъ людей часто встрѣчаешь гдѣ-нибудь съ возбужденными лицами и воспаленнымъ взоромъ своихъ широко раскрытыхъ глазъ, какъ-бы ищущихъ кого-нибудь, кто могъ-бы ихъ выслушать. Чаще всего они носятъ подъ мышкой какую-нибудь толстую рукопись, для которой они не могутъ найти типографа или, если онѣ уже напечатаны,-- то не находятъ для нихъ читателя... Мардохей случайно имѣетъ болѣе трогательный видъ и обладаетъ болѣе страстнымъ краснорѣчіемъ, чѣмъ обыкновенный мономанъ; онъ -- болѣе поэтическое явленіе, чѣмъ какой-нибудь реформаторъ общественной мысли, смотрящій на міръ, какъ на систему параллелограммовъ, или же энтузіастъ, увлекающійся, напримѣръ,-- канализаціей. Но все-же, Мардохей принадлежитъ къ этому, именно, типу людей. Конечно, слѣдуетъ, на сколько возможно, относиться къ нему съ участіемъ, утѣшить и успокоить его. Но откуда-же знать, дѣйствительно-ли имѣютъ его идеи то значеніе, которое онъ имъ приписываетъ самъ? Человѣкъ опытный въ такихъ случаяхъ зналъ-бы, какъ поступить. Что-же касается до увѣренности Мардохея въ томъ, что онъ нашелъ новое я для выполненія своихъ предначертаній, то эта мечта принесетъ ему разочарованіе, самое ужасное и, вмѣстѣ съ тѣмъ, послѣднее и окончательное".
Вотъ что сказалъ-бы практическій человѣкъ, вродѣ сэра Гюго. Деронда тоже повторялъ себѣ эти трезвые доводы, но, въ то-же время, чувствовалъ, что представлявшаяся его разрѣшенію задача касалась вѣчнаго вопроса о родствѣ великихъ благодѣтелей человѣчества и самыхъ возвышенныхъ мыслителей съ изобрѣтателями квадратуры круга и прочими безумными мечтателями. Коперникъ и Галилей были непреклонно убѣждены въ правотѣ своей идеи, но изобрѣтатель perpetuum mobile убѣжденъ въ своемъ открытіи столь же непреклонно. Одна общая мѣрка непригодна для разнороднаго человѣческаго ума, и, если мы хотимъ избавить себя отъ ложныхъ и несправедливыхъ приговоровъ, до должны основательно изслѣдовать тотъ предметъ, который возбуждаетъ въ энтузіастѣ его возвышенную работу духа. Нельзя сказать: "Пусть послѣдующіе вѣка судятъ о достоинствѣ великихъ умовъ". Мы -- первое звено послѣдующихъ поколѣній, и ихъ сужденіе можетъ быть справедливо только тогда, когда будетъ справедливо наше сужденій объ окружающихъ насъ явленіяхъ. Безъ этого условія паровая машина была-бы похоронена въ умѣ Уатта прежде, чѣмъ изъ нея могла-бы вырости идея желѣзныхъ дорогъ.
Этотъ взглядъ былъ свойственъ Дерондѣ по его природѣ и не позволялъ-бы ему презрительно относиться къ Мардохею, если-бъ даже послѣдній не заявилъ на него особыхъ претензій, столь взволновавшихъ впечатлительнаго молодого человѣка. Но въ чемъ-же состояли эти требованія? чего желалъ отъ него этотъ человѣкъ съ душой, которая пылала въ немъ, какъ горящій уголь? "Ты долженъ быть моей второй душою, ты долженъ вѣрить во все то, во что вѣрю я, надѣяться на все то, на что я надѣюсь и ждать того-же, чего жду я... Тогда ты увидишь то чудное видѣніе, которое мнѣ такъ ясно рисуется въ туманной дали!" -- Вотъ, что говорилъ ему этотъ человѣкъ... Но, къ счастью, онъ не поддался чувству влеченія къ этому странному человѣку, и не поддержалъ, его иллюзій какимъ-нибудь легкомысленнымъ обѣщаніемъ.
Въ сущности, раціонально говоря, трудно было вообразить болѣе чудовищныя, нелѣпыя грезы, основанныя лишь на невѣроятной, бездоказательной гипотезѣ, что Деронда былъ еврей. Но вѣдь и самъ Деронда съ тринадцати лѣтъ строилъ самыя пламенныя стремленія своего сердца на бездоказательной гипотезѣ, что сэръ Гюго его отецъ. Онъ привыкъ сдерживать свои чувства, освѣщать все съ этой, именно, точки зрѣнія -- и подобное состояніе нравственной неизвѣстности даже имѣло для него своеобразную прелесть. Естественно, что Деронда задавалъ себѣ теперь одинъ вопросъ за другимъ. А, что если онъ, дѣйствительно, еврей? если идеи Мардохея овладѣютъ его умомъ? если ему суждено позаимствовать у Мардохея тотъ идеалъ человѣческаго долга, къ которому его душа смутно стремилась всю жизнь?... Конечно, это предположеніе было очень невѣроятнымъ, но по своему складу ума, Деронда невольно отстаивалъ возможность подобной гипотезы.
Тогда Деронда началъ задавать себѣ другіе вопросы: Что было-бы, если-бы Мардохей былъ -- не бѣдный, ничтожный еврейскій ученый, излагающій свое ученіе въ какой-нибудь заброшенной конуркѣ безвѣстнаго кабачка "Рука и Знамя",-- а какая-нибудь крупная личность, въ тогѣ политическаго или общественнаго дѣятеля, какой-нибудь извѣстный мудрецъ или философъ, или-же, наконецъ, профессоръ изъ тѣхъ, которые занимаютъ наиболѣе извѣстную каѳедру? Вѣдь тогда многіе послѣдовали-бы за нимъ съ жадностью ловя каждое его слово, преклоняясь и благоговѣя передъ его величіемъ! Неужели-же онъ, Деронда, позволитъ себѣ непочтительно отнестись къ Мардохею лишь за то что онъ одѣть недостаточно элегантно, и имя его недостаточно извѣстно міру? Развѣ по платью цѣнятъ человѣка или по внѣшнему облику можно судить о его содержаніи? Существуетъ-же преданіе о томъ, что однажды до слуха Римскаго императора Домиціана дошло, что среди плѣнныхъ іудеевъ имѣются потомки царя Давида, о которыхъ предсказываютъ, что изъ ихъ чреселъ выйдетъ когда нибудь царь, который завладѣетъ всѣмъ міромъ. Императоръ приказалъ привести ихъ къ нему. Ихъ заковали въ цѣпи и доставили во дворецъ. Но, когда онъ увидѣлъ, то это нищіе чернорабочіе, онъ велѣлъ ихъ отпустить, рѣшивъ, что изъ такой низменной среды не можетъ народиться повелитель міра. Между тѣмъ, другой человѣкъ, еврейскій мудрецъ, цѣлые дни проводилъ у городскихъ воротъ, зорко выслѣживая каждаго входившаго и выходившаго, будучи увѣренъ въ томъ, что только среди забитыхъ и приниженныхъ онъ сумѣетъ найти того, который спасетъ когда-нибудь его народъ отъ чужеземнаго ига. Въ сущности, они оба ошибались,-- потому что не по внѣшнему виду можно узнать человѣка. Нужно тщательно проникнуть въ его душу, прослѣдить его мысли,-- и только тогда произнести надъ нимъ тотъ или другой приговоръ.
Одно только обстоятельство удерживало еще Деронду отъ того, чтобы окончательно увѣровать въ Мардохея,-- это то, что Мардохей излагалъ свои идеи не по обычной, тщательно разработанной научной системѣ, а въ формѣ какой-то мистически-созерцательной и недостаточно ясной. Но кто знаетъ,-- есть-ли это, дѣйствительно, плодъ его воспламенной фантазіи,-- или-же это результаты его долгихъ думъ и зрѣлыхъ размышленій? Развѣ мы не видимъ почти каждый день великихъ и ученнѣйшихъ изслѣдователей, доходящихъ до своего открытія путемъ не однихъ только логическихъ выкладокъ, но и слѣпой вѣры? Развѣ мы не видимъ сплошь да рядомъ, что какой-нибудь ученый, движимый влеченіемъ своего сердца, безплодно дѣлаетъ всевозможныя усилія для реализаціи своей идеи, между тѣмъ, какъ цѣль его отодвигается отъ него все далѣе и далѣе. Но вотъ онъ сдѣлалъ послѣднее усиліе -- и цѣль его достигнута. Не есть-ли это лучшій примѣръ того, что душевное влеченіе къ поставленному себѣ идеалу часто дѣлаетъ больше, чѣмъ самый зрѣлый умъ?
Бываютъ изслѣдователи, которые шествуютъ за указаніями своего разума -- и дѣлаютъ ошибки, и бываютъ такіе, которые слѣдуютъ за движеніями своего сердца -- и достигаютъ своей цѣли. То, что сегодня кажется обоснованнымъ и яснымъ -- черезъ день превращается въ мечту, а то, что вчера казалось иллюзіей, можетъ завтра стать дѣйствительностью. Не относится-ли это и къ Мардохею?
Порою мы видимъ, что какой-нибудь великій ученый, рядомъ формулъ доказавъ вѣрность своихъ доводовъ, называетъ уже свою идею аксіомой. А мы, не взирая ни на что, приходимъ и подписываемъ подъ этой аксіомой три буквы О. Ѳ. d., что означаетъ: "это еще требуетъ доказательствъ"... Съ другой стороны, мы видимъ вдохновеннаго мечтателя, котораго мечты окрыляютъ силой, достаточной для того, чтобы ощупью добраться до своей возвышенной, хотя и туманной, цѣли. Не вдохновенная-ли мечта руководила Колумбомъ въ его плаваніи, подарившемъ человѣчеству такія великія открытія? И не издѣваемся-ли мы теперь сами надъ тѣми, которые въ свое время не могли и не желали прислушаться къ его словамъ и доказательствамъ? Немогу-же и я отвернуться отъ этого еврея и признать немыслимымъ всякое духовное родство съ нимъ только потому, что онъ все облекаетъ въ фантастичныя формы! Наши взаимныя отношенія, конечно, не зависятъ отъ его убѣжденія въ томъ, что насъ сблизило какое-то таинственное сродство. Для меня наше знакомство -- дѣло очень простое, и меня привела къ нему цѣпь совершенно реальныхъ фактовъ. Если-бъ я не встрѣтилъ Миры, то, вѣроятно, не сталъ-бы интересоваться евреями, и, конечно, не искалъ-бы Эзры Когана, а, слѣдовательно, не остановился-бы передъ книжной лавкой Рама, гдѣ впервые увидѣлъ Мардохея. Съ своей-же стороны, онъ жаждалъ ученика и послѣдователя, а я случайно подошелъ подъ идеальный образъ, созданный его воображеніемъ. Онъ принялъ меня за еврея, но вѣдь то-же. показалось и сѣдому старику во Франкфуртѣ. Весь вопросъ теперь для меня заключается лишь въ томъ, что будетъ, если, несмотря на все, его положеніе окажется справедливымъ и я, дѣйствительно, усвою себѣ его идеи? А если результатъ нашей встрѣчи будетъ противоположный?-- Тогда я причиню страшное разочарованіе Мардохею, и къ этому надо приготовиться... А если я не обману его надеждъ, то результатъ будетъ-ли менѣе печаленъ для меня?..
Деронда колебался дать опредѣленный отвѣтъ на этотъ прямой вопросъ. Въ послѣднее, время въ его сердцѣ возникли чувства, пошатнувшія то отвращеніе, которое прежде возбудила-бы въ немъ мысль, что онъ -- еврей, Къ тому-же его романтическая натура видѣла чарующій интересъ въ предполагаемой возможности вступить на стезю баснословныхъ героевъ, отыскивающихъ свое тайное наслѣдіе, тѣмъ болѣе, что эта стезя лежала столько-же въ области мысли, сколько и въ области практической дѣятельности. Но все-же онъ допускалъ только отдаленную возможность такого результата -- и ничего болѣе.
При этомъ, увѣренность, что его отецъ, никто иной, какъ сэръ Гюго, еще сильнѣе укоренилась въ немъ въ виду возникшихъ сомнѣній, и мысль, что когда-нибудь эта увѣренность можетъ оказаться иллюзіей, не возбуждала въ немъ никакого чувства удовольствія. Во всякомъ случаѣ, онъ повторялъ себѣ, какъ и говорилъ Мардохею, что ничего не предприметъ для открытія этой роковой тайны. Онъ считалъ теперь эту неизвѣстность даже, самымъ желаннымъ для себя положеніемъ. Если послѣдующія сношенія съ Мардохеемъ обнаружатъ, что его идеи -- только безумныя иллюзіи, то недостатокъ доказательствъ въ еврейскомъ происхожденіи Деронды спасетъ Мардохея отъ тяжелаго разочарованія. Съ другой стороны, эта неизвѣстность могла послужить предлогомъ для принятія Мардохеемъ той матеріальной помощи, которую Деронда желалъ ему оказать.
Вотъ какія мысли наполняли голову Деронды въ тѣ четыре дня, которые, вслѣдствіе усиленныхъ занятій по разнымъ порученіямъ Гюго Малинджера, прошли до исполненія имъ обѣщанія зайти за Мардохеемъ, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ отправиться въ таверну "Рука и Знамя".