ВВЕДЕНІЕ.
Тридцать пять лѣтъ назадъ, старые почтовые тракты были еще хотъ куда: большія придорожныя гостинницы сверкали на славу вычищенными кружками, улыбками хорошенькихъ конторщицъ, остротами проворныхъ слугъ; дилижансъ возмѣщалъ о своемъ прибытіи веселыми звуками рожка, косари и жнецы узнавали часы по неизмѣнному, метеорическому появленію знакомой савраски или пегашки, и старосвѣтскихъ помѣщиковъ, ѣздившихъ обыкновенно въ таратайкахъ, запряженныхъ мелкими лошаденками, нервически передергивало всякій разъ, когда имъ приходилось сторониться передъ быстролетной почтовой каретой, причемъ они непремѣнно приговаривали съ душевнымъ прискорбіемъ, какъ измѣнились времена, съ тѣхъ поръ какъ по дорогамъ не видно было ничего, кромѣ ломовыхъ, позвякивавшихъ бубенчиками.
Въ тѣ времена было множество маленькихъ городковъ, Бирмингамъ не имѣлъ голоса въ парламентѣ и зато черезъ мѣру тараторилъ по сторонамъ, хлѣбные законы были еще въ полной силѣ, письма обходились въ три и шесть пенни, было нищихъ безъ конца и много другихъ незнакомыхъ намъ невзгодъ; но было и много хорошаго, теперь тоже исчезнувшаго. Non omnia grandior oetas quae fugiamus habet, говоритъ мудрая богиня: не все лучшее выпало вамъ на долго, о юноши! У стараго люда есть свои, завидныя воспоминанія, и не послѣднее мѣсто занимаетъ въ числѣ ихъ воспоминаніе о продолжительномъ странствованіи на козлахъ, весенней или осенней порой. Потомство будетъ мчаться изъ Винчестера въ Ньюкастль съ быстротою пушечнаго ядра. Это одна изъ нашихъ радужныхъ надеждъ; но неторопливое, старомодное передвиженіе съ одного ярая родины на другой -- одно изъ отраднѣйшихъ нашихъ воспоминаній. Путешествіе съ быстротою пушечнаго ядра не можетъ дать столько матеріала для картинъ и для разсказовъ; оно однообразно и безцвѣтно, какъ восклицательное о! Тогда какъ счастливцы, попадавшіе на козлы мальпоста, видѣли столько приключеній, столько городской и деревенской дѣйствительности, столько картинъ земли и неба, что могли бы пожалуй написать современную Одиссею. Представьте себѣ хоть напримѣръ поѣздку черезъ равнину, орошаемую съ одной стороны Авономъ, съ другой Трентомъ. Когда утро серебрило длинные ряды лѣсистыхъ холмовъ, обрамлявшихъ теченіе водъ, и золотило скирды хлѣба, сложенныя подъ деревенскими навѣсами, путешественникъ видѣлъ, какъ шли коровы съ пастбища на дойню. За ними брелъ пастухъ, главный работникъ Фермы, по его пятамъ плелась пастушья собака, съ небрежно-неофиціальнымъ видомъ городскаго стража на гулянкахъ. Пастухъ шелъ медленно и тяжело, въ шагъ съ пасущимися мимоходомъ коровами, лѣниво бросая имъ повременамъ односложныя внушенія; взглядъ его, привыкшій сосредоточиваться на предметахъ очень близкихъ къ землѣ, казалось, съ трудомъ поднимался до козелъ. Козлы мальпоста купно съ возницей, возсѣдавшимъ на нихъ, принадлежали въ его понятіяхъ къ таинственному строю предметовъ, окрещенныхъ общимъ названіемъ "Начальства", до котораго ему также не было дѣла, какъ до туманныхъ пятенъ южнаго полушарія: его солнечной системой былъ приходъ; капризъ помѣщика былъ его бурей. Онъ рѣзалъ хлѣбъ и ветчину карманнымъ, непремѣнно своимъ собственнымъ, ножемъ, огорчался только тогда, когда заходила рѣчь о раскладкѣ повинности въ пользу нищихъ или стояла непогода или не въ мѣру падала скотина. Онъ скоро остался назади со своими коровами; назади же остались и навѣсы со скирдами хлѣба, и прудъ съ нависшими ветлами, и помѣщичій домъ съ грязнымъ огородомъ и съ конусообразной бесѣдкой изъ тиса. Но всюду живыя изгороди истощали почву своей безалаберно-размашистой красотой, прокрадываясь кошкой-орѣшникомъ вдоль травянистыхъ окраинъ пастбищъ или помахивая долговязыми вѣтвями ежевики надъ нивами. Можетъ быть эти изгороди пестрѣли мѣстами бѣлымъ цвѣтомъ боярышника и блѣдно-краснымъ шиповникомъ; можетъ быть даже около нихъ виднѣлись ребятишки, собирая орѣхи и лѣсные яблоки. Стоило постранствовать хотя бы только для того, чтобы поглядѣть на эти живыя изгороди, вольные пріюты некупленныхъ красотъ -- багряной листвы, усѣянной яхонтовыми ягодами, дикихъ вьюнковъ, расползающихся и раскидывающихся во всѣ стороны, образуя пологи изъ блѣдно-зеленыхъ сердецъ и бѣлыхъ трубокъ,-- вѣтвистой жимолости, кроющей въ тонкомъ ароматѣ своемъ прелесть выше, изящнѣе внѣшней красоты. А зимой эти же самыя изгороди выставляли напоказъ кораллы -- пурпуровыя ягоды боярышника, темноыалиновыя ягоды шиповника на темнокоричневомъ фонѣ листвы, какъ бы желая перещеголять алмазы изморози. Изгороди эти были зачастую въ уровень съ крестьянскими избами, тянувшимися рядами вдоль дорогъ или кучившимися маленькими деревушками, низенькія оконца которыхъ, какъ подслѣповатые глаза, говорили о непроглядной тьмѣ, царившей внутри. Пассажиръ на козлахъ мальпоста, проѣзжая мимо такихъ деревушекъ, видѣлъ только однѣ крыши; по всей вѣроятности дома стояли тамъ спиной къ дорогѣ, чуждые всему на всѣтѣ, кромѣ своего клочка земли и неба, отлученные отъ приходской церкви широкими полями и зелеными тропинками Еслибъ можно было заглянуть имъ въ Фасадъ, онъ непремѣнно оказался бы грязнымъ; но то была протестантская грязь, и высокіе, смѣлые, отдающіе джиномъ пѣшеходы на тропинкахъ были протестантскими пѣшеходами. Нигдѣ ни образовъ, ни распятій, хотя жители деревушекъ вписывали себя въ цеизъ членами англійской церкви, выставляя большіе кресты по безграмотности.
Но тамъ были и хорошенькія, веселенькія деревни, съ чистымъ приходскимъ домкомъ и посѣдѣвшей отъ времени церковью; изъ кузницъ доносился веселый стукъ молота, у дверей стояли кроткія деревенскія клячи, понуривъ головы; корзинщикъ раскидывалъ на солнцѣ ивовыя прутья; колесникъ докрашивалъ синюю телѣгу съ красными колесами; мѣстами виднѣлись дачки съ цвѣтущей геранью или бальзаминомъ въ свѣтлыхъ, прозрачныхъ окнахъ и съ маленькими палисадничками, полными махровыхъ маргаритокъ и левкоевъ; у колодца стояла опрятная, благообразная женщина съ ведрами на коромыслѣ, а по дорожкѣ въ безплатную школу плелись маленькіе Бритты, побрякивая бабками въ карманахъ оборванныхъ тиковыхъ куртокъ, съ мѣдными пуговицами. Земля окрестъ стлалась мергельная, тучная, на задворкахъ громоздились огромныя скирды хлѣба; дачи принадлежали богатымъ фермерамъ, сохранявшимъ хлѣбъ дома до повышенія цѣнъ. Кто нибудь изъ нихъ непремѣнно обгонялъ дилижансъ по пути къ дальнему полю или къ ярморочному городу, тяжело сидя на отлично выѣзженной лошади или перевѣшивая на сторону оливково-зеленый кабріолетъ. Они вѣроятно смотрѣли на дилижансъ не безъ нѣкотораго презрѣнія, какъ на учрежденіе для люда, не имѣющаго собственныхъ кабріолетовъ или ѣздящаго въ Лондонъ и другія отдаленныя мѣста и, стало быть, принадлежащаго къ торгующей и менѣе стойкой, менѣе солидной^ части націи. Пассажиръ на козлахъ видѣлъ цѣлыя области, заселенныя отъявленными оптимистами, глубоко убѣжденными въ превосходствѣ старой Англіи надо всѣми возможными странами и въ томъ, что все не попавшее подъ личное ихъ наблюденіе,-- факты, не стоющіе никакого вниманія: области чистенькихъ ярморочныхъ городковъ безъ мануфактуръ, жирныхъ обывателей, аристократическаго духовенства и низкой таксы для бѣдныхъ. Но сцена постепенно измѣнялась: окрестность начинала чернѣть угольными копями, изъ селъ и деревень доносилось бренчанье инструментовъ. Тамъ рослые, мощные люди, сгорбленные постоянной работой въ копяхъ, шли домой, чтобы броситься на полъ, не раздѣваясь, въ грязной фланели, и проспать до разсвѣта, съ тѣмъ чтобы потомъ встать и пропить большую часть высокой задѣльной платы въ портерной; тамъ блѣдныя, озабоченныя лица ткачей, мужчинъ и женщинъ, истомленныхъ позднимъ сидѣньемъ за недѣльнымъ урокомъ, начатымъ только еще со среды. Тамъ всюду дома и дѣти были грязны, потому что матери отдавали все время, всѣ силы ткацкимъ станкамъ; можетъ быть всѣ онѣ были набожными диссидентками, полагавшими, что спасеніе зависитъ главнымъ образомъ отъ предопредѣленія, а не отъ опрятности. Внѣшность церквей утрачивала религіозный характеръ: сами церкви были только помѣщеніями для митинговъ, отчасти уровновѣшивавшими магнитную силу полпивныхъ. Дыханіе мануфактурнаго города, затуманивающее дни и образующее на горизонтѣ красное зарево по ночамъ, расползалось по окрестности и наполняло воздухъ неугомонной тревогой. Тамъ населеніе не думало, что старая Англія лучше всего на свѣтѣ; тамъ было множество мужчинъ и женщинъ, сознававшихъ, что ихъ воззрѣнія несовсѣмъ сходны съ воззрѣніями болѣе свѣтлыми и широкими правителей, которые потому могли бы быть лучше ихъ, и будучи лучше ихъ, могли бы измѣнить многое, теперь вносящее въ міръ Божій больше горя и заботъ, и ужъ во всякомъ случаѣ больше грѣха, чѣмъ слѣдовало бы. Были тамъ и старыя колокольни, и кладбища съ валомъ, густо поросшимъ травой и съ почтенными надгробными плитами, дремавшими на солнышкѣ; были тамъ и широкія поля, и старинныя рощи по холмамъ или вдоль дорогъ, непроглядно закрывающія господскіе дома и парки отъ рабочаго, будничнаго люда. Путешественникъ быстро переходилъ отъ одного фазиса англійской жизни къ другому: за деревней, почернѣвшей отъ угольной копоти, оглушающей стукомъ молотовъ, появлялся приходъ весь въ поляхъ, высокихъ изгородяхъ, съ глубокими бороздами вдоль проселковъ. Прогремѣвъ по мостовой мануфактурнаго города съ торговыми митингами, съ неугомоннымъ рабочимъ людомъ, дилижансъ черезъ десять минутъ оказывался въ совершенно сельской средѣ, гдѣ сосѣдство города чувствовалось только въ выгодѣ близкаго сбыта для хлѣба, сыра и сѣна, и гдѣ люди съ значительнымъ вкладомъ въ банкѣ обыкновенно говаривали, что они "не вмѣшиваются въ политику". Неугомонные центры колесъ и челноковъ, раскаленныхъ горнилъ, шахтъ и блоковъ составляли какъ бы шумныя, людныя гнѣзда посреди просторной, медленно ползущей жизни деревень, захолустныхъ дачъ и парковъ, осѣненныхъ столѣтними дубами. Глядя на дома, разбросанные по лѣсистымъ равнинамъ и вспаханнымъ нагорьямъ, подъ низенькимъ и серенькимъ небомъ, висѣвшимъ надъ ними съ томительно неизмѣннымъ безмолвіемъ, путешественнику становилось яснымъ, что между городомъ и деревней нѣтъ ничего общаго, кромѣ тѣхъ мѣстностей, гдѣ рабочій людъ стелется далеко захватывающей каймой вокругъ большихъ центровъ мануфактурной дѣятельности. Онъ убѣждался, что со временъ католическихъ смутъ въ 29, англійскіе сельчане столько же слышали о католикахъ, какъ о допотопныхъ ископаемыхъ, что ихъ понятіе о реформѣ -- какая-то туманная комбинація стачекъ, Нотингамскаго бунта и вообще всего, что вызываетъ противодѣйствіе полиціи, и наконецъ, что большинство изъ нихъ противъ плодоперемѣнной системы и за паровое поле.
Возница можетъ быть разсказалъ бы, какъ въ одномъ приходѣ фермера-прогрессиста, толковавшаго о сэрѣ Гумфри Деви {Знаменитый химикъ и агрономъ.}, выжили какъ гнуснаго радикала; какъ пасторъ сказалъ на воскресной проповѣди: "вспахивайте залежи сердецъ вашихъ", а народъ подумалъ, что онъ выдумалъ этотъ текстъ изъ своей головы, что иначе онъ не вышелъ бы такъ "кстати"; но когда нашли точно такой же текстъ въ библіи!; прійдя домой, то кто-то замѣтилъ, что это должно быть насчетъ паровыхъ полей. Случись на грѣхъ, что на слѣдующее же утро пастора разбилъ параличъ. Все это вмѣстѣ такъ возстановило приходъ противъ aермера-прогрессиста и плодоперемѣнной системы, что тому пришлось отказаться отъ аренды.
Возница былъ отличнымъ спутникомъ и коментаторомъ окрестностей: онъ называлъ поименно мѣстности и личности и объяснялъ ихъ значеніе не хуже тѣни Виргилія въ болѣе достопамятномъ путешествіи; у него было столько росказней о приходахъ и людяхъ, жившихъ въ нихъ, какъ у странниковъ Энеидѣ, только съ нѣкоторою разницею въ слогъ. Воззрѣнія его на жизнь были первоначально самаго веселаго свойства, какъ и подобало человѣку въ такомъ удобномъ и безспорно авторитетномъ положеніи, но распространеніе желѣзныхъ дорогъ отравило ему существованіе: ему стали мерещиться дороги, усѣянныя оторванными членами, и онъ видѣлъ въ смерти Гускиссона {Извѣстный государственный человѣкъ въ Англіи, умершій въ 1838 году вслѣдствіе несчастья на желѣзной дорогѣ.} доказательство Божьяго гнѣва на Стефенсона. "Какъ, всѣ гостинницы по дорогамъ закроются",! И при этомъ возница устремлялся тревожнымъ взоромъ впередъ, какъ будто кони примчали его на самый край вселенной и готовы были низвергнуться въ бездну. Но онъ скоро переходилъ отъ возвышеннаго, пророческаго тона къ обыденному, будничному тону разсказа. Называлъ земли, черезъ которыя приходилось ѣхать; зналъ, какіе именно помѣщики разорились на игрѣ; у кого шли дѣла хорошо, и кто былъ на ножахъ со старшимъ сыномъ. Онъ быть можетъ помнилъ отцовъ теперешнихъ баронетовъ и зналъ много разсказовъ о закулисной сторонѣ ихъ домашняго быта; на комъ они были женаты, кого хлестали плетью, какъ охотились и какъ прокладывали каналы. Онъ зналъ достовѣрно, былъ ли и теперешній землевладѣлецъ за реформу или противъ реформы. Въ послѣднее время вышла такая оказія, что и люди богатые, люди древнихъ родовъ стали подавать голосъ въ пользу билля... но онъ не останавливался долго на этомъ нападоксѣ, очень забавномъ, по его мнѣнію;-- онъ обходилъ его съ благоразуміемъ опытнаго богослова или ученаго схоластика, предпочитая указывать бичемъ на предметы, неспособные возбуждать вопросовъ или недоумѣній.
Никакой парадоксъ не смущалъ нашего возницу, когда, оставивъ за собою городъ Треби Магна, онъ проѣхалъ проселкомъ около мили, перекатилъ черезъ длинный мостъ на рѣкѣ Лаппѣ и пустилъ лошадей вскачь на гору, минуя низко-гнѣздящуюся деревушку Малыя Треби. Мы наконецъ очутились на отлично-выровненной дорогѣ, обставленной по одну сторону высокими лиственницами, дубами и развѣсистыми вязами, мѣстами разступавшимися до того, что путешественнику видѣнъ былъ паркъ позади ихъ.
Сколько разъ въ году, когда дилижансъ проѣзжалъ мимо заброшенныхъ хижинъ, раздвигавшихъ ширму деревъ, за которыми виднѣлись извивы рѣки по тѣнистому парку,-- возница отвѣчалъ на одинъ и тотъ же вопросъ, или говорилъ одно и тоже, не дожидаясь вопроса: Это?-- о, это Тренсомъ Кортъ, изъ-за котораго у насъ было не мало тяжбъ. Нѣсколько поколѣній назадъ, наслѣдникъ имени Тренсомъ сбылъ дѣдовское помѣстье, и оно попало въ руки къ Дурфи, очень дальней роднѣ, которые стали называться Тренсомъ Кортъ. Но права Дурфи не разъ оспаривали впослѣдствіи, и возница, еслибъ его спросили, сказалъ бы можетъ статься, что старый Кортъ не всегда попадалъ въ добрыя руки. Адвокаты, между тѣмъ, грѣли себѣ руки и набивали карманы, а людямъ, получавшимъ ихъ стараньями старое наслѣдье, приходилось сплошь и рядомъ жить не завиднѣе мыши въ пустомъ сырномъ кругѣ; такъ было дѣло и съ теперешними ДурФіі или Тренсомами, какъ они себя называли. "Самъ" -- бѣдный, полуумный старикъ; зато "сама" -- барыня, какъ быть должно, изъ знатнаго дома и, ухъ, какая умница!-- сейчасъ по глазамъ видно и по тому, какъ она сидитъ на лошади. Сорокъ лѣтъ назадъ, когда она только что пріѣхала сюда, говорятъ, что она была картинка; но родители у нея были бѣдные, и потому ей пришлось идти за несуразнаго Тренсома. И старшій сынъ былъ точь-въ-точь отецъ, только еще хуже -- якшался со всякой дрянью. Говорятъ, что мать ненавидѣла его и желала, чтобы онъ умеръ; потому что у нея былъ еще другой сынъ, совсѣмъ другаш склада, уѣхавшій въ молодыхъ годахъ куда-то далеко. Ей хотѣлось сдѣлать его наслѣдникомъ. Въ ожиданіи настоящаго наслѣдника, адвокатъ Джерминъ понажился около наслѣдства. Двери въ новомъ большомъ домѣ его были изъ отличнаго, полированнаго дуба, Тренсомскихъ лѣсовъ конечно. И конечно онъ увѣрялъ, что дорого заплатилъ за нихъ. Адвокатъ Джерминъ не разъ и не два сиживалъ на этихъ козлахъ. Онъ поставлялъ духовныя завѣщанія на весь околотокъ. Возница пожалуй былъ бы не прочь и свое завѣщаніе сдѣлать при помощи Джермина современемъ. Адвокату вѣдь не слѣдъ быть черезъ-чуръ честнымъ, онъ долженъ быть отчасти пройдохой, чтобы умѣть провести и вывести, въ случаѣ надобности, и самому никогда не попасться въ просакъ. Такимъ образомъ и въ дѣлахъ Тренсомовъ было стараньями адвокатовъ столько нагорожено разныхъ огородовъ, что вы ровно ничего не поняли бы, еслибъ вздумали заглянуть въ ихъ архивы... При этомъ Самсонъ (кто въ Ломшайрѣ не знаетъ ямщика Самсона?) корчилъ гримасу, выражавшую полный нейтралитетъ, и норовилъ хлеснуть лошадь непремѣнно въ правый бокъ. Если пассажиръ изъявлялъ желаніе узнать еще что нибудь насчетъ Тренсомовъ, Самсонъ покачивалъ головой, и говорилъ, что въ его время многонько-таки ходило разныхъ интересныхъ исторій; но какія именно были эти исторіи -- не сказывалъ. Одни приписывали это умалчиваніе благоразумной осторожности, другіе-безпамятсву, третьи-просто незнанію. Но Самсонъ былъ правъ, говоря, что было много интересныхъ исторій, подразумѣвая иронически исторіи, не дѣлавшія чести тѣмъ, кто въ нихъ участвовалъ.
А между тѣмъ многія изъ этихъ исторій были интересны и не въ ироническомъ смыслѣ; потому что рѣдко дурныя, темныя дѣла не влекутъ за собой разрушенія слѣпыхъ надеждъ, горькихъ страданій, неудовлетворенныхъ желаній, застарѣлыхъ, хроническихъ болѣзней, проклятій въ видѣ жалкаго, убогаго потомства,-- какой-нибудь трагической связи между кратковременной жизнью дѣтей и предшествовавшею долгою жизнью отцовъ -- связи, поражавшей состраданіемъ и ужасомъ людей съ тѣхъ поръ, какъ они стали различать произволъ отъ рока. Но все это часто остается неизвѣстнымъ міру; потому что большая часть страданій безмолвна, и вибрація человѣческихъ мукъ -- только шепотъ въ общемъ ревѣ и гулѣ жизни. Взгляды ненависти не вызываютъ криковъ помощи; грабежи, оставляющіе людей навсегда лишенными покоя и радости, не вызываютъ никакого протеста, кромѣ тихихъ стоновъ по ночамъ, не видны ни въ какихъ письменахъ, кромѣ тѣхъ іероглифовъ, которыми испещряютъ лицо долгіе мѣсяцы сдержанной тоски и тайныхъ слезъ.
Поэты разсказываютъ о заколдованномъ лѣсѣ въ подземномъ царствѣ. Кусты терновника и заплѣснѣвѣлые пни кроютъ въ себѣ человѣческія скорби и преступленія; въ безстрастныхъ на видъ вѣтвяхъ сдержаны крики и стоны, и алая, горячая кровь питаетъ трепетные нервы неотступнаго воспоминанія. Это -- притча.