Лайонъ, послѣ ухода Христіана, поспѣшилъ сообщить. Феликсу, что порученіе его исполнено. Во весь остальной день его отчасти отвлекала отъ тревожныхъ мыслей необходимость исполнять обычныя служебныя обязанности, въ число которыхъ вошелъ и выговоръ непокорнымъ пѣвчимъ; а послѣ вечерняго митинга, онъ былъ такъ утомленъ, что отправился спать, ничего не замѣчая и не припоминая, Но когда онъ всталъ на слѣдующее утро, умъ, возвратясь къ обычной своей дѣятельности, остановился на письмѣ Филиппа Дебарри, все еще лежавшемъ у него на столѣ, и остановился именно на той фразѣ, которая вчера, не обратила на себя особеннаго вниманія: -- Я буду считать себя вдвойнѣ счастливымъ, если вы; мнѣ современемъ укажете на какой-нибудь способъ доставить вами такое же живое удовольствіе, какое я теперь испытываю, благодаря скорому и полному устраненію тревоги, которымъ я обязанъ вашему предусмотрительному образу дѣйствія.
Чтобы понять, какимъ образомъ въ кризисѣ чисто личной тревоги и борьбы эти слова могли навести священника именно на ту мысль, которая въ немъ сложилась, мы должны имѣть въ виду, что его уже много лѣтъ терзало сознаніе промежутка въ жизни, въ которомъ онъ измѣнилъ тому, что считалъ высшимъ призваніемъ человѣка,-- призванію духовника. Во всякой возвышенной, благородной душѣ временное отступничество отъ идеи, положенной въ основу жизни, влечетъ за собою всегда реакцію болѣе сильнаго и болѣе чистаго самоотверженія, сопровождаемаго самоуничиженіемъ и страстнымъ укоромъ совѣсти. Такъ было и съ высокой идеей, воодушевлявшей маленькаго Руфуса Лайона. Разъ въ жизни мятежное увлеченіе сдѣлало его слѣпымъ и глухимъ: онъ отдался личнымъ своимъ человѣческимъ желаніямъ, и далъ угаснуть пламени на жертвенникѣ; но какъ душа, преисполненная истиннаго раскаянія, ненавидитъ свое недостойное заблужденіе и проситъ отъ всей предстоящей жизни суроваго долга вмѣсто радостей, и тяжкаго труда вмѣсто покоя, такъ Руфусъ постоянно выжидалъ случая пожертвовать какою-нибудь личной выгодой, какимъ-нибудь личнымъ благомъ великому общественному благу.
И вотъ явился случай комбинаціей такихъ неисповѣдимыхъ событій, въ которыхъ какъ будто сказалось указаніе Божества не оставлять безъ особеннаго вниманія даже самыхъ мелочныхъ словъ и поступковъ,-- случай возстановить драгоцѣнную для Руфуса Лайона правду. Ничего не могло быть болѣе тяжелымъ и непріятнымъ для ревностнаго проповѣдника, терпѣвшаго недостатокъ не въ аргументахъ, а только въ противникахъ и слушателяхъ,-- ничего не могло быть для него прискорбнѣе мысли, что въ отечествѣ его есть тысячи тысячъ каѳедръ, гораздо выгоднѣе поставленныхъ въ зданіяхъ несравненно шире и больше Мальтусова подворья -- въ зданіяхъ, которыя могутъ собирать въ себя огромныя массы людей, и что эти каѳедры заняты, или, правильнѣе, обременены людьми, получившими высшее образованіе въ древнихъ педагогическихъ центрахъ и разсыпающихъ плоды этого высшаго образованія въ проповѣдяхъ, разведенныхъ жиденькой моралью или безобразными выводами изъ данныхъ, лѣпящихся на гнилыхъ подмосткахъ. И всякому сердечному сокрушенію, всякой искренней, глубокой досадѣ свойственно постепенно сосредоточиваться. Искренняя антипатія собаки къ кошкамъ вообще непремѣнно принимаетъ форму негодующаго лая на сосѣднюю черную кошку, какъ только та вздумаетъ перешагнуть на чужіе предѣлы. Сарказмъ Лайона былъ довольно рѣзокъ, когда онъ вообще принимался распространяться о высшемъ образованіи проповѣдниковъ, проявляющемся въ минимумѣ ихъ проповѣдей. Но главнымъ его оселкомъ былъ примѣръ такой пагубной системы въ липѣ ректора Треби Магна. Мудрено было бы сказать что-нибудь положительное противъ достопочтеннаго Августа Дебарри; его можно было бы только упрекнуть въ отрицательныхъ свойствахъ. И добрый Руфусъ былъ слишкомъ простъ и чистъ душею, для того чтобы особенно радоваться этому. Онъ не видѣлъ ничего особенно пріятнаго въ изобличеніи противника въ какомъ-нибудь коренномъ дурномъ качествѣ или порокѣ; онъ избѣгалъ останавливаться на картинахъ грубости или жестокости, и негодованіе его обыкновенно возбуждалось только тѣми нравственными и умственными промахами и заблужденіями, которые помрачаютъ душу, но не искажаютъ и не унижаютъ ее. Еслибы ректоръ былъ менѣе почтеннымъ человѣкомъ, Руфусъ вѣроятно не сталъ бы съ нимъ тягаться; по въ настоящемъ случаѣ, видя въ немъ только воплощеніе помрачающаго душу заблужденія, чуждаго впрочемъ низкихъ пороковъ, пятнаемыхъ презрѣніемъ въ мірской жизни, онъ находилъ необходимымъ и даже пріятнымъ вступить съ нимъ въ діалектическій поединокъ на глазахъ всего требіанскаго общества и разослать затѣмъ письменнный отчетъ объ этомъ главнѣйшимъ органамъ диссентерскаго толка. Порокъ но существу своему тупъ -- это глухое, слѣпое чудовище, недоступное доводамъ: но Духъ можетъ бороться съ нимъ и одолѣвать его незримыми путами. Безхитростная вдохновенная проповѣдь бываетъ часто стрѣлою, пронзающей и пробуждающей спящую загрубѣлую совѣсть. Но блестящая мысль и утонченная діалектика -- избранныя орудія небеснаго промысла, и потому тѣ, которымъ ввѣрено такое орудіе, не имѣютъ права предаваться праздности.
Такъ вотъ онъ, давно желанный случай. Вотъ обѣщаніе -- выраженіе искренняго желанія -- со стороны Филиппа Дебарри доставить посильное удовольствіе Руфусу Лайону. Какъ избранникъ Божій и примѣрный индепендентскій священнослужитель, Энсворсъ, поступилъ въ подобномъ случаѣ въ Амстердамѣ? Онъ непрестанно думалъ только о преуспѣяніи великаго дѣла, и предложеніе личнаго возмездія превратилъ въ гласное состязаніе съ евреемъ о главныхъ таинствахъ вѣры. Вотъ ему примѣръ, вотъ несомнѣнно указаніе свыше. Онъ, Руфусъ Лайонъ, воспользуется случаемъ, чтобы потребовать публичнаго состязанія съ ректоромъ объ устройствѣ истинной церкви.
Что за дѣло, что его внутренно терзала тревога относительно личныхъ, частныхъ дѣлъ и фактовъ прошлой жизни? Опасность погрязнуть въ узенькой трущобѣ личныхъ интересовъ -- только еще сильнѣе побуждала его къ дѣлу съ болѣе широкимъ смысломъ и затрогивавшему благосостояніе всей Англіи вообще. Онъ окончательно рѣшился. Прежде чѣмъ сойдти въ это утро къ завтраку, онъ написалъ Филиппу Дебарри слѣдующее письмо:
"Сэръ, перечитывая ваше вчерашнее письмо, я нашелъ въ немъ слѣдующія слова: Я буду считать себя вдвойнѣ счастливымъ, если вы мнѣ современемъ укажете на какой-нибудь способъ доставить вамъ такое же живое удовольствіе, какое, я теперь испытываю, благодаря скорому и полному устраненію тревоги, которымъ я обязанъ вашему предусмотрительному образу дѣйствія.
"Мнѣ не безъ извѣстно, сэръ, что въ обычаяхъ свѣта есть формулы такъ называемой вѣжливости, которымъ высказывающіе и выслушивающіе ихъ не придаютъ точнаго значенія, хотя считаютъ ихъ непремѣнно своею обязанностью. Я не стану теперь утверждать, что это не что иное какъ злоупотребленіе слова, потому что не думаю, чтобы, высказывая вышеприведенныя мною слова, вы подлежали упреку въ употребленіи фразъ, невидимому имѣющихъ специфичное значеніе, но на дѣлѣ составляющихъ не больше, какъ то, что называется учтивой формальностью. Я вполнѣ увѣренъ, сэръ, что вы употребили эти слова по зрѣломъ размышленіи, совершенно искренно и съ твердымъ намѣреніемъ привести ихъ въ случаѣ надобности въ исполненіе. Никакое другое предположеніе съ моей стороны не могло бы соотвѣтствовать вамъ, какъ молодому человѣку, стремящемуся -- хотя ошибочнымъ и ложнымъ путемъ -- привить прекрасные плоды общественныхъ добродѣтелей къ народу и къ государственнымъ учрежденіямъ.
"Такимъ образомъ, основываясь на твердой вѣрѣ въ искренность написанныхъ вами словъ, я прошу васъ доставить мнѣ (такъ-какъ безъ сомнѣнія это зависитъ отъ васъ) случай вступить въ публичное состязаніе съ вашимъ родственникомъ, ректоромъ здѣшняго прихода, достопочтеннымъ Августомъ Дебарри, въ большой залѣ школы для приходящихъ или въ пріемной комнатѣ маркиза Гренби, такъ-какъ это два наибольшія крытыя пространства въ нашемъ околоткѣ. Я полагаю, что онъ низачто не позволитъ ни мнѣ говорить въ его церкви, ни самъ не рѣшится говорить въ моей капеллѣ; а вѣроятная суровость приближающейся холодной поры не позволяетъ возлагать слишкомъ положительныхъ надеждъ на возможность бесѣдовать на открытомъ воздухѣ. Предметы, о которыхъ я намѣренъ диспутировать, суть: устройство истинной церкви, а во-вторыхъ -- отноше" кія къ ней англійской реформаціи. Вполнѣ увѣренный въ томъ, что вы соблаговолите поспособствовать требованію, которое есть не что иное какъ логическій выводъ изъ выраженнаго вами желанія, остаюсь, сэръ, вашимъ покорнѣйшимъ слугою
"Руфусъ Лайонъ."
"Мальтусово Подворье."
Написавъ это письмо, добрый Руфусъ почувствовалъ ясность и возвышенность духа, нераздѣльныя съ болѣе широкимъ и глубокимъ отношеніемъ къ вопросамъ жизни. Онъ немедленно принялся начертывать ходъ аргументаціи въ предстоящемъ состязаніи, мысли его разбѣгались въ сентенціяхъ и останавливались на осторожныхъ исключеніяхъ въ скобкахъ. Онъ сошелъ внизъ и сѣлъ къ завтраку совершенно автоматически, не думая ни о кофе, ни о поджаренномъ хлѣбѣ. Голосъ и прикосновеніе Эсѳири возвратили его къ внутренней борьбѣ инаго рода, въ которой онъ сознавалъ себя гораздо слабѣе. Опять возсталъ передъ нимъ холодный, свѣтскій человѣкъ съ суровымъ взглядомъ, который можетъ быть отцомъ его милаго дѣтища, и отцомъ, на право котораго онъ непростительно посягнулъ. И опять Лайонъ вознесъ сердечную мольбу о ниспосланіи ему указанія, но никакого опредѣленнаго указанія не представилось. Напротивъ, въ немъ говорило искушеніе:-- брось, не доискивайся ничего больше, дѣлай свое дѣло. Мысль о томъ, что во время своего отступничества онъ добровольно оставался въ невѣдѣніи фактовъ, которые могъ бы развѣдать, усилила убѣжденіе въ непремѣнной необходимости искать и добиться какъ можно болѣе полнаго знанія. И можетъ быть изслѣдованіе приведетъ къ полному успокоенію, опровергнувъ всѣ его подозрѣнія. Но чѣмъ живѣе, жизненнѣе возставали передъ нимъ всѣ обстоятельства, тѣмъ болѣе чувствовалъ онъ себя неспособнымъ наводить какія бы ни было справки насчетъ человѣка, называющаго себя Морисомъ Христіаномъ. Онъ не могъ надѣяться на совѣтъ или помощь между "братьями"; онъ вполнѣ сознавалъ, что членамъ его церкви, съ которыми онъ расчитывалъ пойдти въ небеса, нельзя говорить о такихъ тайнахъ его жизни, а. еслибъ даже и можно было, то они не съумѣли бы дать ему мудраго совѣта въ такомъ высоко-щекотливомъ дѣлѣ -- въ сношеніяхъ съ человѣкомъ свѣтскимъ, съ тщательно подстриженными бакенбардами и въ модномъ костюмѣ. Въ первый разъ въ жизни священнику подумалось, что хорошо было бы имѣть подъ рукою совѣтника, болѣе опытнаго въ мірскомъ отношеніи, и что заимствоваться свѣтомъ у человѣка, изучившаго практическую жизнь, еще не значитъ отступать отъ своихъ принциповъ. Но эту мысль надобно обдумать; а между тѣмъ можетъ подвернуться какое-нибудь другое указаніе.
Эсѳирь замѣтила, что отецъ задумчивъ, разсѣянъ, что онъ глоталъ кОфе и хлѣбъ почти безсознательно и что у него вырывались время отъ времени тихія восклицанія, что обыкновенно бывало съ нимъ, когда онъ увлекался внутреннимъ анализомъ. Она не безпокоила его распросами и только подумала, что вѣроятно въ воскресенье вечеромъ случилось что-нибудь необыкновенное. Но наконецъ она нашла необходимымъ сказать:
-- Помнишь, папа, что я тебѣ сказала вчера?
-- Нѣтъ, дитя мое, не помню, отвѣчалъ Дайонъ, приходя въ себя.
-- Что Джерминъ спрашивалъ у меня, будешь ли ты дома сегодня утромъ до чаю?
Эсѳирь удивилась, замѣтивъ, что отецъ вздрогнулъ и измѣнился въ лицѣ, какъ будто его что поразило.
-- Конечно буду; я только отдамъ это письмо Захару, а потомъ буду все сидѣть въ кабинетѣ.
-- Не сказать ли Дидди, чтобы она ввела его къ тебѣ, какъ только онъ придетъ? А не то мнѣ придется сидѣть въ своей комнатѣ, потому что я сегодня все утро буду дома,-- а сидѣть безъ огня ужасно холодно.
-- Да, милая, пускай его введутъ ко мнѣ; если только съ нимъ не придетъ еще кто-нибудь, что весьма можетъ статься, потому что онъ по всей вѣроятности придетъ потолковать насчетъ выборовъ. А двухъ посѣтителей мнѣ. негдѣ было бы помѣстить наверху.
Пока Дайонъ ходилъ къ Захару, церковному сторожу, чтобы вторично отправить его съ письмомъ въ Треби, Эсѳирь наказывала Лидди, въ случаѣ если придетъ одинъ господинъ, проводить его наверхъ,-- а если придутъ двое, попросить ихъ въ пріемную внизъ. Но ей пришлось разрѣшить нѣсколько отвѣтовъ, прежде чѣмъ Лидди поняла толкомъ, чего отъ нея ожидали,-- уже не того ли господина проводить наверхъ, что приходилъ въ четвергъ въ сѣромъ пальто? Или того, который приходилъ вчера изъ усадьбы и ушелъ насвистывая что-то про себя? Мало ли всякаго люда стало ходить на Мильтусово подворье, съ тѣхъ поръ какъ зашла рѣчь о выборахъ; но вѣдь большая часть изъ нихъ жалкія, пропащія созданья. Тутъ Лидди покачивала головой и стонала, подъ гнетомъ благочестиваго соболѣзнованія о горькой долѣ, ожидающей впереди джентльменовъ, собирающихся участвовать на выборахъ.,
Эсѳирь избѣгала распрашивать Лидди, которая за отвѣтами всегда лазила какъ за ключами въ карманъ, биткомъ набитый всякой всячиной. Но она по многимъ признакамъ видѣла, что случилось что-нибудь, что вызвало въ отцѣ необычайное волненіе, которое она никакъ не могла не связывать съ приходомъ посѣтителя изъ усадьбы, о которомъ онъ не сказалъ ей ни слова.
Она сѣла въ темную, мрачную пріемную и принялась за филе; съ самаго воскресенья она утратила способность читать. Ей волей-неволей все думалось d Феликсѣ Гольтѣ,-- думалось, какой именно онъ хотѣлъ въ ней перемѣны, и чтотакое онъ нашелъ въ жизни, что дѣлало ее въ глазахъ его цѣнной безъ роскоши, безъ веселаго смѣха, безъ романовъ? Думалъ ли онъ съ тѣхъ поръ, что онъ обошелся съ нею сурово въ воскресенье? Можетъ быть нѣтъ. Можетъ быть онъ такъ ее презираетъ, что ниразу съ тѣхъ поръ и не вспомнилъ о ней. При этой мысли Эсѳири пребольно защемило глаза, такъ больно, что она должна была перестать работать. А она любила вязать филе, потому что при этомъ выставлялись на видъ и ея ручка и ножна. Сквозь образъ равнодушнаго, презирающаго Феликса Гольта, проглядывалъ смутный образъ кого-то, кто бы сталъ удивляться ея рукамъ и ногамъ, восхищаться ея красотой и желать, хотя и не смѣть, поцѣловать ее. Жизнь при такой любви была бы гораздо легче. Но Феликсъ нападалъ въ ней именно на это стремленіе къ самодовольству, къ людской похвалѣ. Онъ вѣроятно хочетъ, чтобы она была героиней? Но вѣдь для этого необходимъ какой-нибудь особенный, исключительный случай. Жизнь ея была грудой отрывковъ, и мысли у нея были все отрывочныя, безсвязныя: чтобы связать ихъ, сдѣлать изъ нихъ стройное цѣлое, необходима была бы какая-нибудь сильная воля. Эсѳирь начинала переставать тѣшиться своимъ остроуміемъ и критическими выходками, начинала утрачивать самолюбивое сознаніе своего превосходства, начинала ощущать потребность въ поддержкѣ души съ болѣе широкими взглядами, въ сочувствіи натуры болѣе чистой и сильной, чѣмъ ея собственная. Но вмѣстѣ съ тѣмъ она думала, что эта душа должна быть нѣжной къ ней, не суровой и не деспотичной. Человѣкъ, съ рыцарскимъ тактомъ въ душѣ, никогда низачто не принялъ бы рѣзкаго, браннаго тона съ женщиной -- и особенно хорошенькой женщиной. Но въ Феликсѣ не было ровно ничего рыцарскаго. Онъ такъ любилъ давать совѣты и читать проповѣди, что въ сердцѣ у него не могло быть мѣста для какой бы то ни было другой любви.
Такимъ образомъ Эсѳирь старалась убѣдить себя, что Феликсъ, былъ кругомъ виноватъ -- если только онъ не придетъ нарочно съ повинной головой.