На слѣдующее утро, когда всѣ Дебарри, включая и ректора, пріѣхавшаго въ усадьбу рано утромъ, сидѣли за завтракомъ, вошелъ Христіанъ съ письмомъ, говоря, что его принесъ человѣкъ съ Мальтусова подворья, что священникъ приказалъ ему доставить его какъ можно скорѣе и непремѣнно дождаться отвѣта.
Письмо было адресовано на имя сэра Максима.
-- Постойте, Христіанъ, это можетъ быть что нибудь насчетъ потеряннаго бумажника, сказалъ Феликсъ Дебарри, уже начинавшій чувствовать состраданіе къ своему повѣренному, вслѣдствіе реакціи послѣ первой вспышки негодованія и подозрѣнія.
Сэръ Максимъ распечаталъ письмо и поискалъ-было очковъ возлѣ себя на столѣ, но потомъ сказалъ:
-- Ну-ка, прочти Филь: у него почеркъ точно мелкій шрифтъ.
Филиппъ пробѣжалъ письмо глазами и потомъ прочелъ его громко съ видимымъ удовольствіемъ: --
"Сэръ,-- посылаю это письмо, чтобы увѣдомить васъ, что у меня находятся въ настоящее время нѣкоторыя вещи, найденныя вчера вечеромъ около половины восьмаго, въ травѣ, на западной оконечности вашего парка. Эти вещи суть: 1) толстый бумажникъ коричневой кожи, обвязанный черной лентой и припечатанный краснымъ сургучемъ; 21 маленькая записная книжка, въ золоченомъ переплетѣ, съ оборванной застежкой, изъ которой наполовину выглядываетъ маленькая золотая цѣпь съ печатями и медальономъ; на оборотной сторонѣ медальона девизъ, а на лицевой женское имя.
"Надѣюсь, что вы не откажетесь способствовать моимъ стараніямъ возвратить эти предметы въ руки дѣйствительнаго ихъ владѣтеля, и, удостовѣрившись, нѣтъ ли въ домѣ вашемъ кого-нибудь, кто бы предъявилъ на нихъ права, препроводите таковую личность ко мнѣ, потому что я твердо намѣренъ передать эти вещи только въ руки того, кто, заявивъ себя ихъ владѣтелемъ, будетъ въ состояніи объяснить мнѣ значеніе буквъ на печатяхъ и сказать, какой девизъ и какое имя находятся на медальонѣ.
"Пребываю, сэръ,
"вашимъ слугою на всякое правое дѣло
"Руфусъ Лайонъ"'.
"Мальтусово Подворье. Октябрь 3-й 1832 годъ".
-- Молодецъ старина Лайонъ! сказалъ ректоръ; я никакъ не ожидалъ, чтобы какое-нибудь изъ его произведеній могло доставить мнѣ столько удовольствія.
-- Эка, старая лиса! сказалъ сэръ Максимъ. Отчего бы ему просто не послать вещи вмѣстѣ съ письмомъ?
-- Нѣтъ, нѣтъ, Максъ; онъ очень хорошо сдѣлалъ, что поступилъ такъ осторожно, сказалъ ректоръ, болѣе величественный и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣе строгій слѣпокъ съ брата, съ оттѣнкомъ авторитета и рѣшимости въ голосѣ, приводившимъ въ ужасъ робкихъ людей и строптивыхъ дѣтей.-- Что жъ ты хочешь дѣлать, Филь? прибавилъ онъ, видя, что племянникъ всталъ.
-- Писать, разумѣется. Другія вещи вѣроятно ваши, сказалъ Дебарри, глядя на Христіана.
-- Ну, такъ я пошлю васъ съ письмомъ къ проповѣднику. Вы сами опишите ему свою собственность. А печать, дядя, вѣроятно была ваша гербовая?
-- Нѣтъ, я вотъ припечаталъ этой ахиллесовой головой. Я могу снять перстень и дать вамъ его съ собою, Христіанъ. Только пожалуйста не потеряйте, потому что онъ у меня еще съ восьми-сотыхъ годовъ. Я непрочь послать ему кстати поклонъ, продолжалъ ректоръ, глядя на брата, и попросить его мудрую предусмотрительность, сказавшуюся въ этомъ случаѣ, примѣнять отчасти и къ общественной своей дѣятельности, вмѣсто того чтобы разжигать мой приходъ и подзадоривать углекоповъ и ткачей вмѣшиваться въ государственныя дѣла.
-- Дядя, откуда взялись диссентеры и методисты, и квакеры и всѣ подобныя секты? спросила миссъ Селина, блестящая двадцатилѣтняя дѣвушка, посвящавшая большую часть времени арфѣ.
-- Боже мой, Селина! сказала ея старшая сестра Герріетъ, пикировавшаяся обширными познаніями,-- неужели вы не помните Вудстокъ? Вѣдь это было во времена Кромвеля!
-- О! Да! Гельденевъ и всѣ прочіе? Да; но вѣдь они проповѣдывали по церквамъ: у нихъ не было своихъ капеллъ. Скажите же, дядя, мнѣ хочется быть умной, сказала Селина, лукаво поглядывая въ лицо, благосклонно ей улыбавшееся.-- Филь говоритъ, что я ничего не знаю.
-- Сѣмена нонконформистскаго ученія были посѣяны, милая моя, во времена реформаціи, когда нѣсколько упрямыхъ, тупоумныхъ людей стали препираться съ церковью изъ-за подробностей въ одеждѣ священнослужителей, изъ-за мѣста жертвенника и другихъ подобныхъ мелочей. Но квакеры возникли во времена Кромвеля, а методисты только въ прошломъ столѣтіи. Первые методисты были изъ духовнаго званія, и это тѣмъ болѣе жаль.
-- Но зачѣмъ же правительство допустило такія вещи?
-- Вотъ это дѣльно сказано, вставилъ сэръ Максимъ громогласно.
-- Оттого что зло часто бываетъ очень сильно, а правительство -- слабо, милая моя. Ну что, Филь, ты кончилъ?
-- Да, я вамъ прочту сейчасъ, сказалъ Филиппъ, оборачиваясь и опираясь на спинку кресла.
Въ Треби, въ господскомъ донѣ до сихъ поръ есть еще портретъ Филиппа Дебарри, и очень хорошій бюстъ его сохранился въ Римѣ, гдѣ онъ умеръ пятнадцать лѣтъ спустя, обращенный въ католицизмъ. Лицо у него было довольно ординарное, но на этомъ лицѣ были прекрасные темные глаза, самаго изящнаго разрѣза,-- глаза, возбуждавшіе изумленіе даже въ дворовыхъ собакахъ. Другія черты, хотя незначительныя и неправильныя, были ограждены отъ тривіальности печатью солидности умственной работы. Когда онъ читалъ громко, голосъ его былъ такимъ, какимъ могъ быть голосъ дяди его, еслибъ онъ былъ не такимъ здоровымъ, крѣпкимъ, чуждымъ всякому анализу человѣкомъ.
"Сэръ,-- въ отвѣтъ на письмо, которымъ вы меня удостоили сегодня утромъ, честь имѣю довести до вашего свѣдѣнія, что предметы, описанные вами, были утрачены моимъ слугою -- подателемъ этого письма и владѣтелемъ записной книжки съ золотой цѣпочкой- Большой кожаный бумажникъ принадлежитъ мнѣ, а печать -- голова Ахиллеса въ шлемѣ -- была наложена дядею моимъ, достопочтеннымъ Августомъ Дебарри, который позволяетъ мнѣ предъявить вамъ свой перстень въ доказательство справедливости моего притязанія.
"Я чувствую себя глубоко обязаннымъ вамъ, сэръ, за безпокойство и заботу, которымицвы утрудили себя въ видахъ передачи настоящему владѣтелю собственности, для меня особенно важной. И я буду считать себя вдвойнѣ счастливымъ, если вы мнѣ современемъ укажете на какой-нибудь способъ доставить вамъ такое же живое удовольствіе, какое я теперь испытываю, благодаря скорому и полному устраненію тревоги, которымъ я обязанъ вашему предусмотрительному образу дѣйствія.
"Пребываю, сэръ, вашимъ признательнымъ и преданнымъ слугою"
"Филиппъ Дебарри".
-- Ты конечно лучше знаешь, сказалъ сэръ Максимъ, отталкивая отъ себя тарелку, въ легкомъ порывѣ нетерпѣнія. Но, мнѣ кажется, ты напрасно такъ преувеличиваешь всякую маленькую услугу, какую тебѣ случайно оказываютъ. Съ какой стати ты дѣлаешь ему такое неопредѣленное предложеніе? Почемъ ты знаешь, чего онъ отъ тебя потребуетъ? Все это вздоръ и пустяки! Скажи-ка лучше Виллису, чтобы онъ ему послалъ нѣсколько головъ дичи. Надобно дважды подумать, прежде чѣмъ давать такого рода чекъ кому-нибудь изъ этой пронырливой, задорной шайки радикаловъ.
-- Вы боитесь, чтобъ я не скомпрометировалъ себя пустой формулой вѣжливости? сказалъ Филиппъ, улыбаясь и оборачиваясь къ столу, чтобы запечатать письмо. Но я думаю, что вы ошибаетесь; во всякомъ случаѣ я бы не могъ сказать ничего меньше. А я твердо увѣренъ въ томъ, что онъ посмотрѣлъ бы на присылку дичи, какъ на оскорбленіе. Покрайней мѣрѣ я на его мѣстѣ обидѣлся бы.
-- Да, да, ты; но вѣдь, надѣюсь, что ты не указъ диссентерскимъ проповѣдникамъ, сказалъ сэръ Максимъ сердито. Что ты на это скажешь, Августъ?
-- Филь правъ, сказалъ ректоръ тономъ авторитета. Я бы не хотѣлъ имѣть дѣло съ диссентеромъ или класть въ карманъ радикала то, что я могъ бы положить въ карманъ кроткаго и смирнаго члена церкви, Но еслибъ даже величайшій негодяй въ свѣтѣ уступилъ мнѣ дорогу или снялъ передо мною шляпу, я поблагодарилъ бы его и поклонился бы ему. Такъ сдѣлалъ бы и ты, Максъ, разумѣется.
-- Ба! я конечно не хотѣлъ сказать, чтобы не слѣдовало вести себя всегда джентльменомъ, сказалъ сэръ Максимъ не безъ нѣкотораго смущенія. Онъ очень гордился превосходствомъ сына даже надъ самимъ собою, но онъ не любилъ, чтобы его мнѣнія опровергались такъ рѣзко. Онъ съ безмолвной досадой посмотрѣлъ, какъ письмо передали Христіану, съ приказаніемъ немедленно отправиться на Мальтусово подворье.
А между тѣмъ на Мальтусовомъ подворьѣ владѣтеля записной книжки и цѣпочки поджидали въ тревожномъ волненіи. Лайонъ сидѣлъ у себя въ кабинетѣ, совсѣмъ разбитый и сильно постарѣвшій послѣ безсонной ночи. Онъ такъ боялся, чтобы волненіе не лишило его присутствія духа, необходимаго при предстоящемъ свиданіи, что безпрестанно поглядывалъ и дотрогивался до предметовъ, которые расшевелили бездну нетолько воспоминанія, но и смертельнаго страха. Онъ опять открылъ маленькій ящикъ, стоявшій на одномъ углу его письменнаго стола, вынулъ изъ него опальный медальонъ и сравнилъ его съ медальономъ, висѣвшимъ на золотой цѣпочкѣ. На оборотной сторонѣ обоихъ былъ одинъ и тотъ же девизъ: сложенныя руки, окруженныя голубыми цвѣтами. На лицевой сторонѣ обоихъ виднѣлось имя золотымъ курсивомъ но голубому полю: на медальонѣ, вынутомъ изъ ящика, было Maurice; имя на медальонѣ, висѣвшемъ вмѣстѣ съ печатками, было Annette; въ медальонѣ подъ этимъ именемъ была прядка свѣтло-карихъ волосъ -- волосъ, хорошо ему знакомыхъ. Волосы въ медальонѣ подъ именемъ Maurice были очень темнаго коричневаго оттѣнка, и прежде чѣмъ положить ихъ обратно въ ящикъ, Лайонъ внимательнѣе чѣмъ когда-либо замѣтилъ цвѣтъ и качество волосъ. Потомъ онъ обратился къ записной книжкѣ: вѣроятно за именами Maurice Christian, какъ будто нарочно полустертыми, было еще какое-нибудь третье имя; и даже послѣ перваго осмотра въ ризницѣ, Лайонъ невольно составилъ себѣ мысленное представленье объ этомъ третьемъ имени, выступавшемъ слабыми чертами на потертой кожѣ. Листки записной книжки очевидно были недавно перемѣнены; они были изъ чистой бѣлой бумаги, и только на нѣкоторыхъ изъ нихъ виднѣлись вычисленія карандашемъ. Сравненіе цифръ въ книжкѣ съ почеркомъ пожелтѣвшихъ писемъ, лежавшихъ въ ящичкѣ, ровно ни къ чему не привело: полустертое имя было напечатано и потому нисколько не походило на подпись въ письмахъ; а цифры, начертанныя карандашемъ, были сдѣланы такъ наскоро, что не могли бы служить достаточнымъ доказательствомъ.-- Я заставлю его писать -- написать примѣты медальона,-- мелькнуло-было въ головѣ Лайона; но онъ почти тотчасъ же отказался отъ этого намѣренія. Нельзя ничего рѣшать, не видавъ посѣтителя. Но желаніе видѣть боролось въ немъ со смертельнымъ страхомъ. Требуя этого свиданія, онъ повиновался голосу строгой совѣсти, которая не давала ему покоя за сознательный обманъ -- скрыванье отъ Эсѳири того, что онъ не былъ ей отцомъ и предъявлялъ на нее недѣйствительныя права.-- Надобно перейдти наконецъ на путь чести и правды, говорилъ онъ себѣ въ тревогѣ этой ночи; -- надобно и самому узнать всю правду и если можно -- и ей все сказать. Если ему дѣйствительно предстоитъ встрѣтиться лицомъ къ лицу "въ Анетинымъ мужемъ и отцомъ Эсѳири -- онъ молилъ Бога дать ему силъ вынести всѣ послѣдствія преступной сдѣлки совѣсти, какъ бы они ни были для него тяжелы. Но онъ предвидѣлъ еще другія возможныя случайности относительно владѣтеля книжки и цѣпочки. Нѣкоторыя подробности въ исторіи Анетъ побуждали думать, что онъ увѣрилъ ее въ своей смерти только для того, чтобы избавиться отъ тяжелой отвѣтственности, но можетъ быть онъ и въ самомъ дѣлѣ умеръ, и эти предметы пошли на уплату долга или просто были проданы ихъ теперешнему владѣтелю. И въ самомъ дѣлѣ, почемъ знать, черезъ сколько рукъ прошли эти хорошенькія бездѣлушки? Наконецъ владѣтель ихъ можетъ быть не имѣетъ ничего общаго съ Дебарри; можетъ быть онъ былъ у нихъ случайно, по какому-нибудь дѣлу, и не придетъ ни сегодня, ни завтра. Такъ что впереди еще много времени дли раздумья и молитвъ.
Лайонъ представлялъ себѣ всѣ эти вѣроятности, способныя отсрочить или вовсе устранить тяжелый для него шагъ, но съ дѣйствительности вовсе не вѣрилъ въ нихъ;вѣра въ немъ всегда была сильнымъ порывомъ чувства, а въ эти моменты страхъ подавилъ въ немъ всѣ другія чувства. Онъ изнемогалъ подъ бременемъ предстоящаго испытанія, добровольно взваленнаго на плечи въ добавокъ къ прежнимъ проступкамъ, онъ предчувствовалъ себя на очной ставкѣ съ отцомъ Эсѳири. Можетъ быть онъ окажется джентльменомъ, пріѣхавшимъ гостить къ Дебарри. Старикъ повторялъ себѣ съ мучительною тоскою:
-- Она будетъ рада оставить этотъ убогій домъ, и я окажусь кругомъ виноватымъ въ ея глазахъ.
Онъ расхаживалъ между рядами книгъ, когда въ наружную дверь кто-то сильно стукнулъ. Стукъ этотъ такъ поразилъ его, что онъ упалъ на стулъ, совсѣмъ обезсилѣвъ. На порогѣ показалась Лидди.
-- Тамъ пришелъ къ намъ изъ усадьбы какой-то красивый баринъ. Господи, что же это съ вами-то! А-а-а, хъ! Ужъ не сказать ли ему, что вы нездоровы и не можете принять его?
-- Введи его сюда, сказалъ Лайонъ, дѣлая усиліе. Когда появился Христіанъ, священникъ привсталъ, опираясь объ ручку кресла и сказалъ: -- Потрудитесь присѣсть, сэръ,-- видя только, что въ комнату вошелъ высокій человѣкъ.
-- Я принесъ вамъ письмо отъ м. Дебарри, сказалъ Христіанъ очень развязно. Странный маленькій человѣчекъ въ бѣдной комнаткѣ показался Улиссу лакейскихъ какимъ-то жалкимъ куріозомъ, съ которымъ свѣтскій человѣкъ непремѣнно долженъ говорить очень громко, считая такую эксцентричность нераздѣльною съ глухотою. Нельзя быть совершенствомъ во всѣхъ отношеніяхъ; еслибъ Христіанъ тратилъ время и способности на пріобрѣтеніе своеобразныхъ и проницательныхъ воззрѣній на міръ, онъ быть можетъ носилъ бы иногда непарные или плохо вычищенные сапоги и не умѣлъ бы такъ мастерски играть въ экарте и во всякія другія игры, приличныя особѣ въ его положеніи.
Когда онъ сѣлъ, Лайонъ распечаталъ письмо и поднесъ его совсѣмъ близко къ глазамъ, такъ что лицо его было закрыто. Но при словѣ слуга, онъ невольно вздрогнулъ и посмотрѣлъ на подателя. Христіанъ, зная содержаніе письма, заключилъ, что вѣроятно старикъ удивленъ тѣмъ, что такой изящный и величественный господинъ можетъ быть слугою; онъ оперся локтемъ о колѣно, побалансировалъ тросточку на указательномъ пальцѣ и принялся потихоньку насвистывать. Священникъ между тѣмъ прочелъ письмо, медленно и нервически надѣлъ очки, чтобы разсмотрѣть хорошенько человѣка, съ которымъ ему предстояло, быть можетъ, придти въ страшное столкновеніе. Слово слуга было для него новымъ предостереженіемъ. Не слѣдуетъ ни на что рѣшаться безъ оглядки. Дѣло идетъ объ участи Эсѳири.
-- Вотъ печать, о которой упомянуто въ письмѣ, сказалъ Христіанъ.
Лайонъ вынулъ бумажникъ изъ письменнаго стола и, сравнивъ печати, сказалъ:
-- Печать несомнѣнно одна и та же: позвольте вамъ вручить бумажникъ.
Онъ подалъ его вмѣстѣ съ печатью, и Христіанъ всталъ, чтобы взять вещи изъ рукъ священника, говоря при этомъ небрежно: -- Остальныя вещи -- цѣпочка и маленькая книжка -- мои.
-- Васъ стало быть зовутъ?...
-- Морисъ Христіанъ.
Спазма сдавила Лайону грудь. Онъ могъ услышать какое-нибудь другое имя и избавиться разомъ отъ худшей половины своей тревоги. Слѣдующія его слова были несовсѣмъ благоразумны, но вырвались у него невольно.
-- И у васъ нѣтъ другаго имени?
-- Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ рѣзко Христіанъ.
-- Потрудитесь присѣсть.
Христіанъ не сѣлъ.
-- Мнѣ некогда, сэръ, сказалъ онъ, вполнѣ овладѣвъ собою.-- Если вамъ угодно возвратить мнѣ немедленно эти мелочи, я буду очень радъ; но я лучше готовъ оставить ихъ у васъ, чѣмъ терять время на мелочные и ни къ чему не ведущіе распросы.
Онъ подумалъ, что священникъ просто мелочный, старый чудакъ, и всѣ эти распросы не могутъ имѣть никакого серіознаго значенія. Но м. Лайонъ поставилъ себѣ непремѣнной задачей разузнать теперь же, былъ ли этотъ человѣкъ мужемъ Анеты, или нѣтъ. Что онъ отвѣтитъ передъ Богомъ, если добровольно уклонится отъ разъясненія истины?
-- Нѣтъ, сэръ, я не стану васъ задерживать напрасно, сказалъ онъ болѣе твердымъ голосомъ, чѣмъ прежде.-- Давно ли эти вещи находятся у васъ?
-- О, болѣе двадцати лѣтъ, сказалъ Христіанъ безпечно. Ему было далеко не но себѣ подъ настойчивыми распросами священника, но именно потому онъ старался подавлять въ себѣ нетерпѣніе.
-- Вы вѣроятно бывали и во Франціи и въ Германіи?
-- Я бывалъ въ большей части континентальныхъ государствъ.
-- Потрудитесь написать мнѣ ваше имя, сказалъ Лайонъ, макая перо въ чернилицу и подавая его вмѣстѣ съ листомъ бумаги.
Христіанъ очень удивился, но нисколько не встревожился. Перебирая мысленно разныя предположенія, чтобы объяснить себѣ любопытство священника, онъ остановился на одномъ изъ нихъ, и на такомъ, въ которомъ для него собственно не могло быть ничего непріятнаго или невыгоднаго. Но онъ все-таки боялся выдать себя.
-- Прежде чѣмъ исполнить ваше желаніе, сэръ, сказалъ онъ, кладя перо и глядя Лайону въ лицо, мнѣ бы хотѣлось знать причину, почему вы обращаетесь ко мнѣ съ такими вопросами. Вы для меня человѣкъ чужой -- отличный человѣкъ, я въ этомъ не сомнѣваюсь,-- но всѣ мои отношенія къ вамъ должны ограничиться полученіемъ отъ васъ найденныхъ предметовъ. Вы все еще сомнѣваетесь, что они принадлежатъ мнѣ. Вы можетъ быть желаете, чтобы я сказалъ вамъ примѣты медальона. На одной сторонѣ его сложенныя руки и голубые цвѣты, а на другой имя Анетъ вокругъ пряди волосъ подъ стекломъ. Больше мнѣ вамъ сообщать нечего. Если вамъ угодно знать что-нибудь больше обо мнѣ, вы потрудитесь объяснить мнѣ, почему именно вы этого желаете. Ну-съ, сэръ, что же вы мнѣ на это скажете?
Рѣзкій тонъ этихъ словъ и холодный взглядъ, которымъ они сопровождались, произвели на Лайона такое впечатлѣніе, какое производитъ ледяная вода на воспаленную голову больнаго. Онъ откинулся назадъ на спинку кресла въ крайней нерѣшимости и безпомощности. Есть ли какая-нибудь возможность говорить о печальномъ и священномъ прошломъ въ отвѣтъ на такое воззваніе? Страхъ, съ которымъ онъ ожидалъ прихода этого человѣка, сильно подтвержденное подозрѣніе въ томъ, что онъ дѣйствительно былъ мужемъ Анеты, увеличивали антипатію, вызванную его взглядами и манерами. Впечатлительный, нервный священникъ предчувствовалъ инстинктивно, что слова, которыя будутъ ему стоить страшныхъ мучительныхъ усилій, подѣйствуютъ на этого человѣка не болѣе, какъ прикосновеніе нѣжныхъ пальцевъ подѣйствовало бы на желѣзную перчатку. А если этотъ человѣкъ отецъ Эсѳири -- всякое лишнее слово поведетъ къ безвозвратнымъ и, можетъ быть, тяжелымъ для нея послѣдствіямъ. Густымъ туманомъ заволокло передъ Лайономъ стезю долга: трудный вопросъ, почти рѣшенный въ теченіе долгихъ размышленій ночи, снова сдѣлался темнымъ и смутнымъ. И все это сложилось въ возможный призракъ грознаго бѣдствія. Ничего не слѣдуетъ дѣлать сегодня; нужно отложить и еще подумать. Онъ отвѣчалъ Христіану тихо и кротко:
-- Вы правы, сэръ; вы мнѣ сказали все, что я спрашивалъ. Я не имѣю никакого права задерживать дольше вашу собственность. Онъ передалъ Христіану записную книгу и цѣпочку. Христіанъ посмотрѣлъ на него очень внимательно и, опуская вещи въ карманъ, сказалъ равнодушнымъ тономъ:
-- Очень хорошо, сэръ. Затѣмъ прощайте.
-- Прощайте, сказалъ Лайонъ. Но когда за гостемъ заперлась дверь, онъ почувствовалъ то смѣшеніе досады и удовольствія, которыя испытываютъ при отсрочкѣ какого-нибудь затрудненія всѣ умы нерѣшительные. Все дѣло было еще впереди. Возможность развѣдать все что нужно объ отношеніяхъ этого человѣка къ нему и къ Эсѳири была все еще передъ нимъ.
Христіанъ, идя домой, думалъ:-- У этого старья какая-нибудь тайна въ головѣ. Едва ли онъ знаетъ что-нибудь обо мнѣ; скорѣе о Байклифѣ. Но Байклифъ былъ джентльменъ: что же у него могло быть общаго съ этимъ старымъ сумасбродомъ?