Между тѣмъ Феликсъ Гольтъ шелъ обратно изъ Спрокстона въ Треби не безъ нѣкоторой досады и горечи на сердцѣ. Онъ сперва пошелъ-было медленно по примой дорогѣ, надѣясь, что Джонсонъ догонитъ его, и что въ такомъ случаѣ онъ будетъ имѣть удовольствіе посчитаться съ нимъ и сказать ему, что онъ думаетъ объ его продѣлкѣ въ Сахарной Головѣ. Но онъ скоро одумался и повернулъ опять къ каналу, чтобы избѣгнуть искушенія выдти изъ себя безъ всякой пользы.
Съ какой стати, думалъ онъ, приплетать еще такой спутанный мотокъ къ избирательнымъ продѣлкамъ. Пока три четверти населенія края не видятъ въ выборахъ ничего кромѣ личнаго интереса, а подъ личнымъ интересомъ подразумѣваютъ какую-нибудь форму корысти,-- лучше облагороживать нравы рыбъ и говорить голодной трескѣ: воздержись любезный другъ, не таращь такъ глазъ, не разѣвай такъ глупо прожорливаго рта и не думай, что мелкая рыба создана только для твоихъ внутренностей. Я непремѣнно вспылилъ бы, говоря съ этимъ болваномъ, и можетъ быть кончилъ бы тѣмъ, что вздулъ бы его. Во мнѣ есть доля здраваго смысла, пока я владѣю собой, но вспыльчивость моя то же опьяненіе безъ вина. Я не удивлюсь, если онъ разстроитъ всѣ мои планы насчетъ углекоповъ. Разумѣется онъ станетъ подчивать ихъ, чтобы задобрить окончательно въ свою пользу. Они всѣ перепьются и низачто не пойдутъ ко мнѣ въ субботу вечеромъ. Я не знаю хорошенько, что за человѣкъ Тренсомъ въ дѣйствительности. Но еслибъ мнѣ удалось столкнуться съ нимъ гдѣ-нибудь, я бъ его уговорилъ положить этому конецъ. Впрочемъ, зло ужъ наполовину сдѣлано. Чертъ побери либеральную треску! Я бы не сталъ такъ волноваться, еслибъ онъ былъ тори....
Феликсъ шелъ впередъ въ сумеркахъ, ломая такимъ образомъ голову надъ путаницей обстоятельствъ. Когда онъ миновалъ общій выгонъ и вступилъ въ паркъ, высокія деревья значительно усиливали темноту вечера; напрасно было бы искать торной дороги, ему оставалось только стараться не сбиться съ направленія къ воротамъ. Онъ пошелъ быстрѣе, насвистывая что-то въ полголоса, въ акомпанинентъ внутреннему разсужденію, какъ вдругъ его непріятно поразило ощущеніе чего-то мягкаго подъ ногой. Онъ остановился разсмотрѣть, на что онъ наступилъ, и увидѣлъ большой кожаный бумажникъ, обвязанный лентой, концы которой были припечатаны. При внимательномъ разсмотрѣніи, онъ замѣтилъ въ темной травѣ на разстояніи ярда еще что-то бѣловатое и квадратное. То была очень красивая записная книжка свѣтлой кожи, тисненной золотомъ. Вѣроятно она открылась при паденіи, и изъ кармана, находившагося въ верхней оболочкѣ, выпала маленькая золотая цѣпочка, вершка четыре длиною, съ нѣсколькими печатями и другими брелоками. Феликсъ вложилъ цѣпочку въ книгу и замѣтилъ при этомъ, что застежка записной книжки была сломана. Онъ опустилъ находку въ боковой карманъ, досадуя, что случай заставилъ его найдти вещи, по всей вѣроятности принадлежавшія семейству изъ Треби, Ему сильно не хотѣлось вступать въ какія бы то ни было сношенія съ этими господами и еще больше непріятно было бы имѣть дѣло съ ихъ прислугой. Надо было придумать что-нибудь, чтобы избавиться отъ необходимости относить эти вещи въ усадьбу самому: онъ думалъ-было сперва занести ихъ въ швейцарскую, но потомъ побоялся передать съ чужія руки собственность, хозяинъ который былъ ему еще не извѣстенъ. Очень могло быть, что въ большомъ бумажникѣ заключались весьма важныя дѣловыя бумаги, вовсе не принадлежащія семейству Деберри. Онъ рѣшился наконецъ передать находку Лайону, который можетъ быть согласится избавить его отъ непріятной необходимости вступать въ сношенія съ жителями усадьбы. Придя къ этому рѣшенію, онъ прямо отправился на Мальтусово подворье, подождалъ внѣ капеллы, пока не разошлась конгрегація, и затѣмъ прошелъ въ ризницу, чтобы поговорить съ священникомъ наединѣ. Но Лайонъ былъ не одинъ, когда вошелъ Феликсъ. Нутвудъ бакалейщикъ, исправлявшій должность діакона, жаловался ему на упрямство пѣвчихъ, которые низачто не хотѣли соображать тона съ содержаніемъ гимновъ изамѣняли коротенькія паузы длинными чисто изъ упрямства, непочтительно пересыпая самые священные стихи множествомъ трелей, сочиненныхъ должно быть какимъ-нибудь музыкантомъ, который больше думалъ о свѣтской гармоничности, чѣмъ объ истинномъ духѣ псалмопѣнія.
-- Войдите, другъ мой, сказалъ Лайонъ улыбаясь Феликсу и потомъ продолжалъ слабымъ голосомъ, отирая потъ съ высокаго плѣшиваго лба: -- братъ Нутвудъ, что же дѣлать! Надо мириться съ неизбѣжностью. При настоящемъ положеніи церковнаго дѣла, мы не можемъ обойдтись безъ отдѣльнаго хора пѣвчихъ, спеціальной обязанностью котораго должно быть пѣніе, не потому чтобы они были болѣе способны къ возвышенному духовному пѣснопѣнію, но потому что у нихъ хорошіе голоса и что они знаютъ музыку. Пѣвчіе, правду сказать, аномалія въ нашемъ кругу, стремящемся возвратить церковь къ первобытной простотѣ и отвергать все, что можетъ препятствовать непосредственному общенію духа съ духомъ.
-- Они такъ упрямы, сказалъ Нутвудъ въ грустномъ недоумѣніи,-- что если мы не примемъ строгихъ мѣръ, они кончатъ тѣмъ, что введутъ разладъ въ церковь, особенно теперь, когда у насъ число прихожанъ увеличилось. Братъ Кемпъ станетъ съ ними заодно и увлечетъ за собою половину членовъ. По-моему христіанину, неприлично то даже имѣть такой басъ, какъ у брата Кемпа. Это побуждаетъ его искать людской похвалы; но слабая пѣснь нищихъ духомъ иногда больше значитъ предъ Господомъ.
-- А развѣ не также суетно и тщеславно воображать, что Богъ слушаетъ васъ охотнѣе, чѣмъ другихъ людей? сказалъ Феликсъ съ непозволительной рѣзкостью. Медоточивый бакалейщикъ былъ готовъ оскорбляться всякимъ замѣчаніемъ Феликса Гольта. Подобно многимъ прихожанамъ Мальтусова подворья, онъ былъ сильно предубѣжденъ противъ молодаго человѣка, который завѣдомо позволялъ себѣ пересуждать вопросы, не подлежащіе людскому толкованію. Старый Гольтъ былъ членомъ церкви и вѣроятно, составляя и продавая свои снадобья, имѣлъ "основанія", которыя заслуживали большіго уваженія, чѣмъ хвастливы г., суетныя познанія его сына. Го всякомъ случаѣ легенькое кишечное разстройство и желудочная боль потребителей сомнительныхъ лекарствъ гораздо меньше: посягали на божественный промыслъ, чѣмъ выставка такой чопорной нравственности въ человѣкѣ, который не былъ "профессоромъ". Да и наконецъ почемъ знать: можетъ быть лекарство и сподобилось бы благословенія свыше, еслибы его принимали съ достодолжной вѣрой въ высшее вліяніе? Христіанинъ долженъ смотрѣть на лекарства нетолько по ихъ отношенію къ нашему бренному тѣлу, но видѣть въ нихъ Божіе всемогущество. Изъ этого слѣдовало, что благочестивому продавцу необходимо руководствоваться тоже " основаніями "; онъ вѣроятно находилъ ихъ въ уменьшеніи спроса на тотъ или другой предметъ и въ непропорціональномъ отношеніи прихода и расхода. Бакалейщикъ былъ такимъ образомъ сильно предубѣжденъ противъ самонадѣянаго противника.
-- М. Лайонъ можетъ быть понимаетъ васъ, сэръ, отвѣчалъ онъ. Онъ, кажется, любитъ вашу бесѣду. Но въ васъ слишкомъ много суетной, человѣческой учености для меня. Я не слѣжу за новыми свѣточами...
-- Такъ слѣдите за старыми, сказалъ Феликсъ, подзадориваемый злымъ желаніемъ перечить уклончивому торговцу.-- Такъ слѣдуйте примѣру старомодныхъ пресбитеріанъ, которыхъ мнѣ довелось слышать въ Глазговѣ. Проповѣдникъ затягиваетъ псаломъ, и всякій поетъ его на свой ладъ, какъ кому Богъ на душу положитъ. Вѣдь и въ самомъ дѣлѣ несправедливо навязывать другимъ свой тонъ и требовать, чтобы пѣли на вашъ ладъ. Вѣдь это значитъ отрицать права на самостоятельное сужденіе.
-- Тише, тише, другъ мой, сказалъ Лайонъ, не менѣе дьякона возмущенный легкомысленнымъ тономъ молодаго человѣка.-- Не шутите парадоксами. Это орудіе острое, и, желая оцарапать другихъ, вы рискуете притупить собственные свои пальцы и сдѣлать ихъ нечувствительными ко множеству вещей. И безъ того довольно трудно намъ видѣть путь свой и держать факелъ прямо въ темномъ лабиринтѣ жизни; а вертѣть факеломъ и дразнить взоры ближнихъ -- страшный рискъ и можетъ привести къ совершенной тьмѣ. Вы сами поклонникъ свободы и смѣлый боецъ противъ самоуправнаго авторитета. Но право на возстаніе обусловливается обязанностью искать высшаго закона, высшаго руководящаго начала, а не блуждать въ жалкомъ, безразличномъ произволѣ. Вотъ почему умоляю насъ не говорить ни въ какомъ случаѣ, что свобода заключается въ своеволіи, и я понимаю -- хотя я не одаренъ способностью слышать ту земную гармонію жизни, которая нѣкоторымъ набожнымъ душамъ кажется эхомъ небесныхъ даровъ,-- я понимаю, что въ музыкѣ есть законъ, уклоненіе отъ котораго поставило бы наше пѣніе на одинъ уровень съ крикомъ идіота или поемъ животныхъ. Изъ этого примѣра очевидно, что настоящая свобода -- не что иное какъ подчиненіе воли одного или нѣсколькихъ людей той водѣ, которая составляетъ норму или правило для всего человѣчества. И хотя иногда такое подчиненіе можетъ быть только блуждающимъ исканіемъ, но исканіе необходимо для окончательнаго обрѣтенія. И какъ въ музыкѣ, гдѣ всѣ повинуются одной волѣ, споспѣшествуютъ одной цѣли, каждый содѣйствуетъ цѣлому, которое, его же самаго приводитъ въ восторгъ, такъ будетъ и въ ту пору обѣтованнаго блаженства, когда наши ежедневныя молитвы будутъ исполнятся, когда одинъ законъ будетъ начертанъ по всѣхъ сердцахъ, когда одна мысль, одинъ принципъ лягутъ основой во всѣ дѣйствія.
Священникъ, казавшійся такимъ утомленнымъ, даже измученнымъ, когда Феликсъ вошелъ,-- все больше воодушевлялся, ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, останавливался, опять принимался расхаживать и кончилъ глубокимъ задушевнымъ largo, а въ темныхъ глазахъ его засверкала безсмертная юность восторженной мысли и любви. Но тому, кто самъ былъ чуждъ энергіи, трепетавшей въ его маленькомъ, худенькомъ тѣлѣ, онъ долженъ былъ казаться крайне страннымъ, если не смѣшнымъ.
Окончивъ восторженную рацею, онъ протянулъ руку дьякону и сказалъ прежнимъ слабымъ, усталымъ голосомъ:
-- Господь съ вами, братъ. Мы увидимся завтра и потолкуемъ, какъ бы угомонить этихъ упрямцевъ.
Когда дьяконъ вышелъ, Феликсъ сказалъ:
-- Простите меня, м. Лайонъ; я кругомъ виноватъ, а вы правы.
-- Такъ, такъ, другъ мой; въ васъ несомнѣнна благодать Божія, потому что вы всегда готовы увидѣть и признать истину. Садитесь; вы хотѣли сказать мнѣ что-нибудь. Что это такое?
Они присѣли къ маленькому столу, и Феликсъ вынулъ изъ кармана записную книгу и бумажникъ, говоря:
-- Я имѣлъ несчастье найдти вотъ эти вещи въ паркѣ Дебарри. По всей вѣроятности онѣ принадлежатъ кому-нибудь изъ семейства, живущаго въ усадьбѣ Треби. Я терпѣть не могу имѣть дѣло съ такими людьми. Они сейчасъ сочтутъ меня за нищаго, и предложатъ денегъ, Вы съ ними знакомы и, надѣюсь, не откажетесь избавить меня отъ этой обузы. Напишите Дебарри, не называя меня, и попросите его прислать кого-нибудь за вещами. Я нашелъ ихъ въ травѣ, въ паркѣ, сегодня вечеромъ, около половины восьмаго, въ углу, черезъ который мы ходимъ въ Спрокстонъ.
-- Позвольте, сказалъ священникъ,-- книжка открыта и можно посмотрѣть, нѣтъ ли въ ней какихъ-нибудь примѣтъ хозяина. Вѣдь кромѣ Дебарри, у насъ есть много людей достаточныхъ и посѣщающихъ паркъ.
Когда онъ открылъ записную книжку, изъ нея опять выскользнула цѣпочка. Онъ удержалъ ее рукой, разсматривая какія-то буквы, по всей вѣроятности имя, на внутренней сторонѣ кожанной обложки. Онъ смотрѣлъ пристально и долго, какъ будто стараясь разобрать что-нибудь полустертое, и руки его начали замѣтно дрожать. Онъ сдѣлалъ тревожное, порывистое движеніе, какъ бы желая разсмотрѣть цѣпь и брелоки, бывшія у него въ рукѣ, но тотчасъ же снова зажалъ руку и опустилъ ее на столъ, другою рукою торопливо закрывая записную книжку.
Феликсъ замѣтилъ его волненіе, и очень удивился, но съ деликатностью, въ которой не было недостатка подъ его внѣшней грубостью, только сказалъ:
-- Вы очевидно изнемогаете отъ усталости, сэръ. Глупо и сдѣлалъ, что пришелъ безпокоитъ васъ къ воскресенье вечеромъ, послѣ трехъ проповѣдей.
Лайонъ ничего не отвѣчалъ въ первую минуту. Немного погодя, онъ сказалъ:
-- Это правда. Я усталъ. Я увидѣлъ мое... мое разбудившее прошлое горе. Не безпокойтесь; я распоряжусь этими вещами какъ слѣдуетъ. Вы смѣло можете довѣрить ихъ мнѣ.
Онъ положилъ дрожащими пальцами цѣпочку обратно въ книжку и завязалъ бумажникъ и книжку въ носовой платокъ. Онъ видимо дѣлалъ надъ собою страшное, усиліе. Но когда узелъ платка былъ сдѣланъ, онъ сказалъ:
-- Дайте мнѣ руку, другъ мой. Помогите мнѣ дойдти до двери. Мнѣ нездоровится. Должно быть отъ усталости.
Дверь была уже открыта, и Лидди дожидалась хозяина. Феликсъ простился съ нимъ у порога и ушелъ, думая, что старику лучше остаться одному. Ужинъ священника былъ приготовленъ въ кухнѣ, гдѣ онъ любилъ сидѣть въ воскресные вечера за трубкой, возлѣ широкаго очага -- единственное наслажденіе, которое онъ позволялъ себѣ. Куренье, по его мнѣнію, должно быть отдыхомъ послѣ умственнаго труда; но курить во всякое время дня значило поддаваться недостойнымъ узамъ чувственнаго наслажденія. Эсѳирь обыкновенно ложилась по воскресеньямъ раньше въ постель -- чтобы не слыхать отцовской трубки. Но въ этотъ вечеръ она не ушла къ себѣ и, когда услышала его шаги, выбѣжала къ нему навстрѣчу.
-- Папа, ты нездоровъ, сказала она, увидя, съ какимъ трудомъ добрелъ онъ до плетенаго кресла, Лидди только покачивала головой.
-- Нѣтъ, милая, отвѣчалъ онъ слабо, когда она сняла съ него шляпу и посмотрѣла ему тревожно -- въ лицо,-- я усталъ.
-- Дай, я положу эти вещи, сказала Эсѳирь, дотрогиваясь до узелка.
-- Нѣтъ; тутъ вещи, которыя мнѣ надо разсмотрѣть, сказалъ онъ, кладя ихъ на столъ и прикрывая рукою.-- Ступай спать, Лидди.
-- Нѣтъ, сэръ. Не могу ложиться спать, когда на васъ лица нѣтъ. Ей-Богу, краше въ гробъ кладутъ.
-- Вздоръ, Лидди, сказала Эсѳирь съ досадой. Ступайте спать, если папа велитъ. Я останусь съ нимъ.
Лидди была такъ поражена этой небывалой выходкой миссъ Эсѳири, что взяла молча свѣчку и вышла.
-- Ступай и ты, милая, сказалъ Лайонъ, нѣжно протягивая Эсѳири руку. Ты привыкла ложиться рано. Отчего ты такъ засидѣлась?
-- Позволь мнѣ подать тебѣ ужинъ, папа, и посидѣть съ тобою. Ты воображаешь, что я такая злючка, что не хочу ничего для тебя дѣлать, сказала Эсѳирь, глядя на него съ печальной улыбкой.
-- Дитя, что съ тобою? Ты сегодня точно покойная мать твоя, сказалъ священникъ шепотомъ и залился слезами. Эсѳирь опустилась на колѣни возлѣ кресла и смотрѣла ему въ лицо.
-- А она была, добрая? спросила она тихо.
-- Очень добрая. Она не отвергла моей привязанности. Она не презирала моей любви. Она простила бы меня, еслибъ я даже провинился противъ нея. А ты простила бы?
-- Я была тебѣ не доброй дочерью до сихъ поръ, папа; что теперь -- не буду больше, никогда больше не буду, говорила Эсѳирь, клади голову ему на колѣни.
Онъ поцѣловалъ ее въ голову.
-- Ступай спать, милая; мнѣ хочется остаться одному.
Когда Эсѳирь легла въ постель, маленькое объясненіе съ отцомъ показалось ей цѣлымъ событіемъ. Самыя поверхностныя слова и дѣйствія могутъ имѣть для насъ значеніе торжественнаго священнодѣйствія, если, приступая къ нимъ, мы отбрасываемъ всякое самолюбіе. И совершенно справедливо и основательно старинное убѣжденіе въ томъ, что съ началомъ угрызенія совѣсти начинается иногда новая жизнь; что душа, считающая себя безупречной, можетъ быть смѣло названа мертвой къ любви, мертвой ко всѣмъ великимъ требованіямъ жизни нравственной.
Но Эсѳирь настойчиво твердила себѣ, что она не станетъ обращать вниманія на замѣчанія Феликса. Она глубоко негодовала на него за рѣзкость и еще глубже и сильнѣе досадовала за слишкомъ поспѣшное и суровое опредѣленіе ея характера. Она рѣшилась держать себя отъ него какъ можно дальше.