Базарная площадь Большаго Треби представляла въ этотъ ясный осенній день такую оживленную картину, какую можно было бы увидѣть развѣ только во время лѣтнихъ ярмарокъ. На каждомъ шагу попадались синія кокарды или развѣвающіяся ленты, во всѣхъ окнахъ виднѣлись любопытныя лица, а вокругъ избирательныхъ подмостокъ, возвышавшихся противъ "гостинницы Барана", толпилась густая жужжащая толпа. Наискось отъ этого плебейскаго убѣжища виднѣлась болѣе внушающая вывѣска аристократическаго "Маркиза Грэнби". По временамъ въ этой толпѣ пробѣгали крики негодованія или, подобно шумящему водопаду, сыпались аплодисменты или, наконецъ, раздавалась одинокая пронзительная нотка грошеваго свистка. Но всѣ эти мелкіе отрывочные звуки покрывались густыми, дрожащими въ воздухѣ, тонами, которые посылалъ изъ-за задка, каждые четверть часа, съ высоты величайшей старинной церковной башни ея большой колоколъ -- "благовѣрная королева Гессъ"
Хотя населеніе Большаго Треби не играло особенно видной роли въ политической жизни страны, однако оно твердо и заранѣе рѣшило кого слушать, кого нѣтъ. Никому, кромѣ Гарольда Трансома и его дяди Линтона, ректора малаго Треби, не позволила толпа говорить съ платформы, хотя до ихъ появленія не одинъ либералъ пытался обращаться къ народу съ рѣчью. Въ числѣ потерпѣвшихъ неудачу и встрѣтившихъ самый энергическій отпоръ, былъ Руфусъ Лайонъ, диссидентскій проповѣдникъ. Это пожалуй можно было принять за косвенный намекъ духовному лицу, которое, не довольствуясь церковной каѳедрой, желаетъ еще съ политической платформы поучать своихъ слушателей; но подобное объясненіе было невозможно, въ виду шумнаго и дружественнаго пріема, котораго удостоился пасторъ Линтонъ.
Ректоръ Малаго Треби былъ съ начала столѣтія любимцемъ всего околодка. Онъ въ своихъ взглядахъ, въ своихъ привычкахъ имѣлъ очень мало духовнаго; онъ былъ весельчакъ, добродушный человѣкъ. Его звали по просту Джекъ Линтонъ, или пасторъ Джекъ, а въ доброе старое и веселое время -- "Джекъ пѣтушиный боецъ". Онъ не прочь былъ кстати побожиться, когда того требовала шутка, носилъ цвѣтной галстухъ и высокіе кожаные штиблеты, говорилъ простымъ, понятнымъ для народа, языкомъ, умѣлъ смѣшить, а главное не страдалъ тѣмъ общимъ всѣмъ духовнымъ лицамъ недугомъ -- спѣсью, которую обыкновенно называютъ достоинствомъ. Словомъ, это была пріятная личность. Никого не удивила внезапная перемѣна его политическихъ мнѣній, она, казалось, была въ порядкѣ вещей, составляя часть этой эксцентричной личности, называемой пасторъ Джекъ. Когда его красная орлиная физіономія и развѣвающіеся сѣдые волосы показались на платформѣ, диссиденты весьма холодно привѣтствовали этого весьма сомнительнаго новообращеннаго радикала; за то старые его сторонники, торійскіе фермеры, встрѣтили его дружественнымъ ура?-- "Послушаемъ, что-то намъ скажетъ про себя старый Джекъ," -- было господствующее впечатлѣніе въ толпѣ.-- Ужь вѣрно посмѣшитъ; готовъ побиться объ закладъ."
Одни только молодые помощники адвоката Лаброна, пріѣхавшіе изъ Лондона, на время выборовъ, и ихъ сторонники, были на столько глухи къ требіанскимъ преданіямъ, что встрѣтили пастора рѣзкими междометіями, въ родѣ орѣховыхъ скорлупъ и протяжныхъ "ку-ка-ре-ку"!
-- Слушайте, ребята, что я вамъ скажу,-- началъ онъ полнымъ, торжественнымъ, но веселымъ голосомъ, запуская руки въ оттопыренные карманы своего пальто,-- я вѣдь пасторъ. Я долженъ платить добромъ за зло. Нате-жь вамъ орѣшки въ обмѣнъ на вашу скорлупку,-- щелкайте на здоровье.
Единодушный взрывъ хохота и рукоплесканій былъ отвѣтомъ пастору, когда онъ началъ швырять въ толпу пригоршнями орѣховъ.
-- Ну, слушайте же. Вы скажете, что я вѣкъ свой былъ тори и многіе изъ васъ, которыхъ лица знакомы мнѣ какъ набалдашникъ моей палки, пожалуй, прибавятъ, что потому только я и порядочный человѣкъ. Такъ вотъ что я вамъ скажу. Именно потому что я былъ тори и есть порядочный человѣкъ, потому самому я стою за того, вонъ моего племянника, который завзятый либералъ. Или можетъ кто изъ васъ скажетъ: "человѣкъ не долженъ вилять, а идти одной дорогой?" Да нѣтъ, такого олуха между вами не найдется. Что хорошо въ одно время, никуда негодно въ другое. Если кто въ этомъ сомнѣвается, пусть поѣстъ соленой вѣтчины, когда ему захочется пить, или выкупается въ Лаппѣ, когда на ней плаваютъ ледяныя иглы. И вотъ почему самые лучшіе либералы тѣ, которые были прежде самыми лучшими тори. Дрянная та лошадь, которая пятится и кружится и встаетъ на дыбы, когда передъ ней лежитъ одна только прямая дорога.
-- А этотъ вонъ мой племянникъ кровный тори, сами знаете -- ужь я за Линтоновъ отвѣчаю. Въ былое время ни одинъ щенокъ, принадлежавшій Линтонамъ, не могъ слышать и духу Линтоновъ, чтобъ не приняться выть. Кровь Линтоновъ -- добрая старая торійская кровь -- все равно, что густое хорошее молоко. И вотъ почему, когда пришло время, она дала такія славныя либеральныя сливки. Первый сортъ тори даетъ первый сортъ радикаловъ. А между радикалами есть много пѣнокъ,-- берегитесь этихъ пѣнокъ, лучше держитесь сливокъ. Вотъ мой племянникъ -- онъ-ли не сливки, не какой-нибудь вигъ, не росписанная на декораціи вода, которая словно и течетъ, а на дѣлѣ не двигается съ мѣста; не какой-нибудь фабрикантъ, наживающійся ткацкими станками. Джентльменъ, но на всякое дѣло мастеръ. Я и самъ не дуракъ. Я принужденъ иной разъ и сморгнуть, чтобъ не увидать лишняго: чтобъ ужиться съ людьми, нужно иной разъ позволить себя и за носъ провести. Я не выѣзжалъ изъ страны, а знаю меньше его. Да что тутъ говорить, довольно взглянуть на нею, чтобы видѣть, какой онъ человѣкъ. Есть одинъ сортъ, который не видитъ ничего дальше своего носа, а другой опять видитъ только изнанку луны. Но мой племянникъ, Гарольдъ, не изъ такихъ: онъ видитъ все, до чего можно достать и ужь промаху не дастъ. Здоровенный молодецъ, въ самой порѣ! Не молокососъ, и не старый сморчокъ, который захочетъ говорить вамъ, да спохватится, что забылъ дома свои зубы. Гарольдъ постоитъ за васъ, не ударитъ въ грязь. Когда вамъ скажутъ, что радикалы негодяи, нищіе, мошенники, которые хотятъ распоряжаться чужою собственностью, вы отвѣтьте: "посмотрите на представителя сѣвернаго Ломшира". Слушайте только, что онъ намѣренъ сдѣлать. Онъ хочетъ искоренить всѣ злоупотребленія,-- онъ хочетъ реформы во всемъ, въ законахъ о бѣдныхъ, въ общественной благотворительности, въ церкви, во всемъ. Но, можетъ быть, вы скажете: "Каковъ этотъ Линтонъ -- самъ пасторъ, самъ принадлежитъ къ высокой церкви, а туда же толкуетъ о реформѣ въ церкви". Погодите немного, и вы услышите, что старый пасторъ Линтонъ совсѣмъ измѣнился -- пересталъ стрѣлять, пересталъ острить, выпилъ послѣднюю бутылку; собаки, старые понтеры, пожалуй, загрустить и вы услышите, что въ Маломъ Треби ужь новый пасторъ. Вотъ какая реформа ждетъ вскорѣ нашу церковь. И такъ, вотъ вамъ еще орѣшковъ, я уступлю мѣсто вашему кандидату. Вотъ онъ самъ -- крикните-ка ему дружное ура. Я начну: "Уррра"!
Гарольдъ сначала сомнѣвался, произведетъ ли рѣчь дяди желаемое впечатлѣніе, но вскорѣ ободрился. Тори стараго покроя, столпившіеся у "Маркиза Грэнби", не отличались ожесточеннымъ духомъ партіи, а потому рѣчь пастора Джека возбудила въ нихъ самое добродушное настроеніе. Гарольдъ встрѣтилъ единственное препятствіе со стороны своей же партіи. Велерѣчивый дьячокъ диссидентской часовни, считая себя трибуномъ диссидентовъ, вздумалъ-было допрашивать Гарольда, что поставило бы послѣдняго въ большое затрудненіе; но счастью, его рѣзкій пронзительный голосъ такъ непріятно поражалъ рядомъ съ сильнымъ, полнымъ голосомъ Трансома, что публика нетерпѣливымъ крикомъ прервала этотъ вопросъ. Рѣчь Трансома удалась, она не была изъ числа тѣхъ пустыхъ и отдѣланныхъ, а также и не изъ числа тѣхъ тяжелыхъ, безсвязныхъ, какими обыкновенно угощаютъ слушателей кандидаты; выражался онъ свободно, не пріискивалъ выраженій, другими словами, его рѣчь выходила изъ ряда обыкновенныхъ британскихъ рѣчей. Появившись на слѣдующій день въ газетахъ, она показалась бы водянистой и неубѣдительной, и это только служило доказательствомъ, что въ ней не было никакихъ чрезвычайныхъ достоинствъ. Какъ бы то ни было, рукоплесканія, ко всеобщему удовольствію, заглушили оппозицію.
Но едва ли не самая пріятная минута, какую можетъ доставить публичное говореніе, это та, когда ораторъ кончилъ и слушатели могутъ предаться критикѣ и комментаріямъ. Иной разъ одна рѣчь, произнесенная подъ отвѣтственностію и страхомъ града метательныхъ снарядовъ и другихъ, болѣе или менѣе важныхъ послѣдствій, давала пищу двадцати ораторамъ, не несшимъ уже никакой отвѣтственности. Даже во дни процвѣтанія дуэлей, человѣка не вызывали за то только, что онъ докучливъ, что онъ надоѣдаетъ, а въ нашъ просвѣщенный вѣкъ, это качество не лишаетъ человѣка даже приглашеній на обѣды, эти наиболѣе отвѣтственныя общественныя служенія.
Безъ сомнѣнія и толпа, покрывавшая базарную площадь Малаго Треби, вполнѣ наслаждалась этимъ удовольствіемъ, когда рѣчи съ платформы замолкли. Не менѣе трехъ ораторовъ за-разъ обратились къ ней съ высоты первыхъ попавшихся экипажей, что впрочемъ нисколько не мѣшало оживленной бесѣдѣ между простыми смертными, не занимавшими такихъ возвышенныхъ постовъ. Всѣ слушатели были въ отличномъ расположеніи духа, потому что "королева Бессъ" звонила безъ четверти два, а пріятный запахъ, долетавшій изъ кухни гостинницы, напоминалъ имъ, что ораторы только помогали имъ пріятно убить время до обѣда.
Двѣ или три кучки партизанокъ Гарольда разговаривали между собою. Джерминъ поспѣвалъ вездѣ; вездѣ раздавался его то вкрадчивый, то внушительный голосъ. Наконецъ онъ вспомнилъ, что время распорядиться лошадьми, почему отправился къ экипажамъ, чтобы отдать необходимыя приказанія кучерамъ. Шелъ онъ быстро и уже готовился крикнуть зычнымъ голосомъ возницу Трансома, но встрѣтилось одно обстоятельство, побудившее хитраго стряпчаго дѣйствовать самымъ таинственнымъ образомъ. Его заинтересовалъ м-ръ Христіанъ, высунувшійся изъ окна трактира "Маркизъ Грэнби" и разговаривающій съ Доминикомъ. Джерминъ могъ извлечь изъ случайно-подслушаннаго разговора новыя, необходимыя для него свѣденія.
Христіанъ говорилъ:
-- Вы совсѣмъ не перемѣнились, нисколько не постарѣли, вы почти тотъ же, какимъ были шестнадцать лѣтъ тому на задъ. Сѣдина васъ не коснулась. А л?... Ничего нѣтъ удивительнаго, что вы меня не узнали, я побѣлѣлъ какъ высушенная кость.
-- Не совсѣмъ такъ, отвѣчалъ Доминикъ съ явнымъ иностраннымъ акцентомъ въ произношеніи.-- Правда, я задумался сперва, но всмотрѣвшись внимательно, тотчасъ же узналъ, что вижу предъ собой м-ра Христіана, того самого, съ которымъ встрѣчался въ Неаполѣ. И такъ вы живете теперь въ замкѣ, а я поселился въ Трансомъ-Кортѣ.
-- Пообѣдаемъ сегодня вмѣстѣ въ "Маркизѣ", сказалъ Христіанъ.-- Вы согласны, но правда-ли? прибавилъ онъ робко, какъ бы не вѣря, что получитъ согласіе.
-- Благодарю васъ, но я не могу оставить мальчика. Гэй, Арри, не бей бѣднаго Моро.
Пока говорилъ Доминикъ, его собесѣдникъ осмотрѣлся вокругъ себя и глаза его внезапно остановились на Эстеръ, пристально разглядывающей сынишку м-ра Гарольда Трансома. Встрѣтивъ съ своей стороны пристальный взглядъ Христіана, миссъ Лайонъ покраснѣла и отвернулась.
-- Кто такія эти барыни, быстро спросилъ Христіанъ, обращаясь къ Доминику.
-- Это дочери м-ра Джермина, отвѣтилъ Доминикъ, который мало зналъ семейство стряпчаго и не подозрѣвалъ, что въ ихъ экипажѣ, вмѣстѣ съ ними, помѣстилась посторонняя особа.
Христіанъ еще минуту или двѣ разсматривалъ занявшую его дѣвушку.
-- До свиданія, сказалъ онъ, кивая головой Доминику и цѣлуя концы своихъ пальцевъ, когда кучеръ, слѣдуя приказанію Джермина, тронулъ лошадей.
"Вѣроятно, онъ нашелъ сходство въ дѣвушкѣ, подумалъ Джерминъ -- Хорошо, что я пригласилъ ее въ свой экипажъ".