Лѣтъ тридцать пять тому назадъ, старыя почтовыя дороги были еще въ полной славѣ: гостинницы блистали рядами тщательно вычищенныхъ пивныхъ кружекъ, хорошенькими прислужницами за выручкой и весельчаками трактирщиками; почтовыя кареты возвѣщали о своемъ появленіи веселыми звуками трубы; поселянинъ, подстригавшій изгородь или метавшій стогъ невдалекѣ отъ дороги, могъ безошибочно опредѣлять время по неизмѣнному, но во всѣхъ другихъ отношеніяхъ метеорическому появленію свѣтлозеленаго или желтаго дилижанса; почтенный старый джентельменъ, тащившійся въ колясочкѣ на парѣ маленькихъ лошадокъ не безъ нѣкотораго нервнаго безпокойства спѣшилъ уступить дорогу катившей ему на встрѣчу громадѣ, замѣчая, какъ измѣнились времена съ тѣхъ поръ, какъ на этой самой дорогѣ можно было встрѣтить вьючныхъ лошадей съ колокольчиками.
Въ то время существовали гнилыя мѣстечки съ представителями и рядомъ съ ними Бирмингамы, лишенные представительства въ парламентѣ и вынужденные дѣлать энергическія демонстраціи внѣ его; въ то время отправка письма стоила три шиллинга шесть пенсовъ,-- то было время процвѣтанія хлѣбныхъ законовъ и могучаго плодовитаго пауперизма и многихъ другихъ уже минувшихъ золъ; но за то минуло невозвратно и многое такое, что можно помянуть добромъ. Не всѣмъ ваше время взяло, о юноши! и у старика есть свои пріятныя воспоминанія и не послѣднее мѣсто занимаетъ въ нихъ воспоминаніе о длинномъ путешествіи въ прекрасный лѣтній или осенній день на открытомъ мѣстѣ почтовой кареты. Быть можетъ, наше потомство будутъ выстрѣливать, какъ пули, изъ Винчестера въ Ньюкастлъ черезъ трубы посредствомъ атмосферическаго давленія -- это очень пріятная надежда въ будущемъ; но въ прошломъ, какъ воспоминаніе, старинный способъ передвиженія изъ края въ край страны имѣетъ свои достоинства. Путешествіе въ трубѣ не дастъ матеріала ни карандашу, ни перу, оно также мало говоритъ сердцу и уму, какъ пустое восклицаніе: о! Между тѣмъ счастливый путешественникъ, въ былое время, сидя съ зари до зари на козлахъ дилижанса, могъ набраться разсказовъ объ англійскомъ житьѣ-бытьѣ, о трудовой жизни въ городахъ и селахъ, могъ наглядѣться видовъ земли и неба въ количествѣ достаточномъ для современной Одиссеи.
Представимъ себѣ, что его путь пролегаетъ черезъ срединную равнину, омываемую на одномъ краю Авеномъ, на другомъ Трентомъ. Первые лучи зари освѣтили передъ его глазами зеленѣющіе луга съ длинными рядами раскидистыхъ ивъ, означающихъ направленіе безчисленныхъ ручейковъ; они озолотили скирды хлѣба, собранные но близости какой нибудь фермы стараго покроя съ остроконечной крышей, а на встрѣчу идетъ стадо, которое загоняютъ домой для утренняго удоя. За стадомъ идетъ пастухъ главный работникъ на фермѣ, а за нимъ его овчарка, и съ безпечнымъ, нисколько не офиціальнымъ, видомъ, словно частное лицо, какой нибудь педель въ партикулярномъ платьѣ. Пастухъ идетъ медленно, переваливаясь съ ноги на ногу, принаравливаясь къ шагу скотины, мирно пощипывающей дорогой траву. Онъ нехотя сворачиваетъ въ сторону, бросая своему стаду какой-то односторонній намекъ; его взоръ, привыкшій скользить по землѣ, повидимому съ трудомъ переносится на кучера. Дилижансъ въ его понятіяхъ относится къ таинственному отдаленному порядку вещей, извѣстному подъ общимъ именемъ "правительства" -- и какое бы оно тамъ ни было это правительство, ему до него было также мало дѣла, какъ до самого отдаленнаго туманнаго пятна или звѣзды-мухи въ южномъ полушаріи; его солнечная система ограничивалась приходомъ. Нравъ хозяина да случайности составляли всѣ его жизненныя невзгоды. Онъ справлялся съ своимъ хлѣбомъ и вѣтчиной при помощи карманнаго ножа и не горевалъ ни о чемъ, кромѣ развѣ о горемычной долѣ иныхъ изъ своей братьи нищихъ работниковъ,-- о дурной погодѣ, да о падежѣ на скотъ. Но вотъ и онъ и его скотъ остались позади, миновала и ферма съ ея прудомъ, окруженнымъ кустами бузины, ея некрасивымъ огородомъ, ея бесѣдкой, осѣненной коническимъ тиссомъ. Уже повсюду тянутся изгороди, отнимающія пространство у полей и луговъ; они придаютъ столько прелести, осѣняя ихъ сережчатымъ орѣшникомъ и ежевикой, далеко простирающей свои цѣпкія плети. Быть можетъ, онѣ бѣлѣютъ маемъ или испещрены розовыми цвѣтами шиповника; быть можетъ, ребятишки собираютъ тамъ, за ними орѣхи или дикіе яблоки. Стоило право прокатиться хоть для того только, чтобъ полюбоваться этими изгородями, убѣжищами неподражаемой красоты,-- тутъ и пасленъ съ своими фіолетовыми цвѣтами и красными ягодами и вьющаяся повилика, сплетающая цѣлыя стебли свѣтло-зеленыхъ сердечекъ и бѣлыхъ трубочекъ и жимолость, напояющая воздухъ своимъ тонкимъ ароматомъ. Даже зимой изгороди щеголяютъ по своему въ кораловомъ нарядѣ изъ ярко-красныхъ ягодъ шиповника и боярышника и запоздавшей пестрой листвы, осыпанной алмазнымъ огнемъ. Порою кусты почти также высоки какъ маленькія хижины рабочихъ, то стоящія одиноко на концѣ аллеи, то столпившіяся въ кучку, и своими тусклыми окнами, словно помутившимися глазами, свидѣтельствующія о мракѣ царящемъ внутри. Путешественникъ, сидѣвшій на козлахъ, видѣлъ только крыши домовъ этихъ мѣстечекъ, да и тѣ, по всей вѣроятности, лежали задами къ дорогѣ, какъ бы не желая ничего знать кромѣ своею клочка земли и неба, избѣгая всякого сношенія съ внѣшнимъ міромъ, кромѣ развѣ какого нибудь случайно зашедшаго бродяги. Впрочемъ и лицевая ихъ сторона вѣроятно не отличалась опрятностью, но эта грязь была протестантская грязь -- и плечистые, нахальные, отзывающіеся водкой бродяги были протестантскіе бродяги.
Съ другой стороны жители этихъ мѣстечекъ были спасены отъ крайностей протестантизма незнаніемъ грамоты; отсутствіе ткацкихъ станковъ и коней избавило ихъ отъ бездны раскола; они при всеобщей переписи могли отличаться крупнымъ чернымъ знакомъ, какъ вѣрные сыны господствующей церкви.
Но встрѣчались и опрятныя хорошенькія деревушки съ позеленѣвшей отъ вѣтхости церковью, красивымъ пасторскимъ домомъ; тамъ слышались пріятные звуки кузнечнаго молота, фермерскія телѣги стояли въ ожиданіи у дверей кузницы, торговецъ плетеными корзинами на солнышкѣ чистилъ ивовые прутья, экипажный мастеръ кончалъ окраску голубого кабріолета на красномъ ходу; тамъ и сямъ виднѣлись домики съ блестящими прозрачными окнами, выставлявшими на показъ горшки бальзаминовъ и герани и хорошенькими садиками съ клумбами иванъ-да-марій и маргаритокъ; у колодезя красиво, опрятно одѣтыя женщины суетились съ ушатами воды на коромыслѣ,-- а около школы весело собирались юные Бриты, пересчитывая марбельзы {Каменные шарики для игры.} въ карманахъ своихъ незаплатаныхъ, украшенныхъ мѣдными пуговками, панталончиковъ. Окрестная почва жирна и плодородна; на дворахъ около фермъ стоятъ высокія скирды хлѣба,-- поджигатели скирдъ еще не нашли сюда дороги и зажиточные фермеры, владѣльцы этихъ домовъ, или вовсе не платящіе ренты или пользующіеся рѣдкимъ преимуществомъ держать свой хлѣбъ пока не возвысятся цѣны. Дилижансъ навѣрное повстрѣчалъ бы нѣсколькихъ изъ нихъ, скачущихъ на отдаленное поле или въ городъ въ базарный день, верхомъ на акуратно вычищенной лошади, или на оливково-зеленомъ гигѣ {Одноколка}. Они вѣроятно относились къ дилижансу не безъ нѣкотораго презрѣнія, какъ къ перевозочному средству людей, не имѣющихъ собственныхъ гиговъ, или принадлежащихъ къ подвижному, менѣе степенному сословію купечества и принужденному таскаться по такимъ отдаленнымъ мѣстамъ, какъ Лондонъ и прочіе крупные города. Путешественникъ съ высоты своихъ козелъ могъ угадать, что это страна крайнихъ оптимистовъ, твердо убѣжденныхъ, что добрая старая Англія идеалъ государства и что если и существуетъ на свѣтѣ что нибудь такое, о чемъ они по имѣютъ понятія, то оно и не заслуживаетъ вниманія: страна чистенькихъ маленькихъ городковъ съ еженедѣльными базарными днями, безъ мануфактуръ, но съ доходными синекурами, аристократическимъ духовенствомъ и ничтожнымъ налогомъ въ пользу бѣдныхъ. Но когда солнце склонялось къ вечеру, картина уже была не та; -- земля чернѣла угольными копями; изъ мѣстечекъ и деревушекъ долетало жужжаніе ткацкихъ станковъ. Тутъ попадались плечистые молодцы съ какими то странно-искривленными ногами отъ постоянной привычки ходить скорчившись въ подземныхъ галлереяхъ; они торопились домой, чтобы не умывшись, какъ есть въ почернѣлой отъ угля рубашкѣ, броситься на убогую постель, проспать до половины слѣдующаго дня, и потомъ встать чтобы пропить большую часть своего трудоваго жалованья въ кабакѣ, съ своими товарищами по "клубу взаимнаго вспомоществованія"; тутъ можно было встрѣтить блѣдныя, тревожныя лица ткачей и ткачицъ, изнуренныя отъ поздняго сидѣнія, чтобы поспѣть съ недѣльной работой едва только начатой въ среду. Дома грязны, дѣти неопрятны, потому что ихъ вялыя матери отдаютъ всѣ свои силы ткацкому станку. Остроконечныя готическія кровли диссентерскихъ молитвенныхъ домовъ наглядно свидѣтельствовали о религіозномъ духѣ населенія. Если порою случалось увидѣть двухъ старыхъ вѣдьмъ, сцѣпившихся въ дракѣ, то это только служило успокоительнымъ признакомъ, что хотя онѣ и не принадлежатъ господствующей церкви, за то по крайней мѣрѣ свободны отъ ереси Волунтаріизма. Атмосфера мануфактурнаго города, туманнаго днемъ, освѣщеннаго унылымъ заревомъ по ночамъ, распространялась и на всю окрестную страну, заражая воздухъ какимъ-то гнетущимъ чувствомъ безпокойства. Здѣсь жило населеніе не вполнѣ убѣжденное, что добрая старая Англія образцовая во всѣхъ отношеніяхъ страна. Здѣсь были и старинныя готическія церкви, кладбища съ зелеными насыпями и надгробными плитами, залитыми теплыми лучами солнца; здѣсь были и широко раскинувшіяся поля и фермы и почтенные старые лѣса на скатѣ холма или на краю дороги, а въ просвѣтахъ этихъ густыхъ лѣсовъ и парковъ мелькали дачи и замки, тщательно прятавшіеся отъ этого трудоваго, будничнаго міра. Путешествующій по средней Англіи быстро переходилъ отъ одной фазы англійской жизни къ другой; только-что оставивъ за собою деревеньку, почернѣвшую отъ угольной пыли, шумную отъ жужжанія ткацкихъ станковъ, онъ въѣзжалъ въ приходъ весь подъ полями, высокими изгородями и каменными дорогами; только-что дилижансъ прогремѣлъ по мостовой мануфактурнаго городка, театра рабочихъ стачекъ, какъ уже онъ катилъ по совершенно сельскому округу, гдѣ сосѣдство города ощущалось только выгодными цѣнами на хлѣбъ, сыръ и сѣно, и гдѣ люди съ почтеннымъ состояніемъ имѣли привычку говорить, что "они никогда сами не вмѣшиваются въ политику". Суета и шумъ ревущей печи, шахтъ и блоковъ, образовали какъ бы болѣе тѣсно-населенныя гнѣзда, среди простора медленно текущей жизни фермъ, отдаленныхъ хижинъ и осѣненныхъ столѣтними дубами парковъ. При видѣ этихъ жилищъ, разсѣянныхъ по лѣсистой равнинѣ или по вспаханнымъ склонамъ холмовъ, при видѣ этого вѣчно сѣраго нависшаго неба, своею неизмѣнностью возбуждавшаго подозрѣніе, что здѣсь самое время летитъ не какъ въ другихъ мѣстахъ, а спокойно стоитъ,-- путешественникъ могъ убѣдиться, что деревня и городъ не имѣли между собою ничего общаго; что до движенія въ пользу католиковъ въ 29-мъ году сельскіе обыватели Англіи знали такъ же мало о католикахъ, какъ и объ ископаемыхъ млекопитающихъ, что въ ихъ понятіяхъ реформа была какою-то комбинаціею поджоговъ, рабочихъ ассоціацій, ноттингамскихъ безпорядковъ и вообще всего такого, что дѣлаетъ необходимымъ сознаніе народной милиціи. Еще легче было увидѣть, что они по большей части противились многопольному хозяйству и крѣпко держались трехпольнаго: кучеръ могъ бы разсказать, какъ одного фермера, начавшаго было толковать о Гумфрей Деви, чуть было не выгнали изъ прихода, словно какого нибудь окаяннаго; -- или какъ одинъ пасторъ, взявъ текстомъ для проповѣди слова: "не орите залежи души вашей", возбудилъ въ прихожанахъ подозрѣніе, что онъ самъ сочинилъ этотъ текстъ, иначе бы онъ не былъ такъ "къ дѣлу". На другой день съ пасторомъ сдѣлался ударъ; это совпаденіе такъ подѣйствовало на умы прихожанъ и такъ предубѣдило ихъ противъ дерзкаго фермера и его сѣвооборота, что онъ не могъ долѣе оставаться въ этихъ краяхъ.
Кучеръ былъ превосходный дорожный спутникъ и коментаторъ постоянно смѣнявшагося ландшафта; онъ могъ сообщить имена мѣстъ и лицъ, равно какъ и значеніе той или другой кучки, того или другого сборища, не хуже тѣни Виргилія въ другомъ болѣе знаменательномъ странствіи; у него въ запасѣ была куча разсказовъ о цѣлыхъ приходахъ и объ отдѣльныхъ лицахъ; онъ первоначально смотрѣлъ на жизнь весьма добродушно и благосклонно, какъ и подобало человѣку, которому тепло и снутри и снаружи, авторитетъ котораго ничѣмъ не оспаривается, но введеніе желѣзной дороги ожесточило его; передъ его глазами постоянно рисовалась мрачная картина раззоренной страны, усѣянной изуродованными трупами; по его мнѣнію смерть мистера Гускиссона есть признакъ божьяго гнѣва на Стефенсона. "Да послѣ этого всѣ гостинницы закроются!", и при этихъ словахъ онъ устремлялъ тревожный взоръ въ неопредѣленное пространство, словно онъ выѣхалъ съ своей каретой на край вселенной и его переднія лошади летятъ стремглавъ въ бездну. Но и тутъ онъ легко переходилъ отъ пророческаго тона къ простому повѣствовательному. Онъ всегда зналъ, на чьей землѣ онъ ѣдетъ, какой знатный землевладѣлецъ разорился отъ картъ, у кого были знатные доходы, кто былъ въ раздорѣ съ своимъ старшимъ сыномъ. Онъ знавалъ отцевъ современныхъ баронетовъ и любилъ разсказывать объ ихъ расточительности и скупости, о томъ, на комъ они переженились, кого наказали въ порывѣ негодованія, какъ они дорожили своего дичью, или какія они имѣли дѣла съ компаніями, проводившими каналы. О каждомъ современномъ землевладѣльцѣ онъ могъ сказать, стоитъ ли онъ за или противъ реформы. Это различіе появилось на свѣтъ только въ позднѣйшія времена, а вмѣстѣ съ нимъ полнился и непонятный для него парадоксъ, что существовали люди знатнаго рода и крупные владѣльцы, подававшіе голосъ въ пользу билля. Онъ рѣшительно не могъ справиться съ этимъ парадоксомъ и потому, съ тактомъ опытнаго богослова или ученаго схоластика, обходилъ его и останавливалъ свое вниманіе и кончикъ своего кнута на предметахъ, не возбуждавшихъ сомнѣнія.
Никакой парадоксъ, напримѣръ, не смущалъ нашего возничаго, когда, миновавъ городокъ Большой Треби, проѣхавъ съ милю между двухъ высокихъ изгородей и переправившись черезъ оригинальный длинный мостъ на рѣкѣ Лаппъ, онъ пускалъ своихъ лошадей вскачь въ гору мимо приземистой деревушки Малый Треби, пока наконецъ не выбирался на прекрасную ровную дорогу, осѣненную лиственницами, дубами и вязами, въ промежуткахъ между которыми виднѣлся отличный паркъ.
Сколько разъ въ году, проѣзжая мимо запущенныхъ, полуразвалившихся сторожевыхъ домиковъ, прерывавшихъ рядъ деревьевъ и открывавшихъ видъ на извивавшуюся лентой рѣку и прекрасный старинный домъ, сколько разъ поровнявшись съ этимъ мѣстомъ, онъ отвѣчалъ и даже самъ замѣчалъ обычной фразой: Это?-- это Трансомъ-кортъ -- помѣстье, надѣлавшее не мало шуму въ судахъ. Нѣсколько столѣтій тому назадъ наслѣдникъ имени Трансомовъ продалъ это имѣнье Дурфейямъ, дальнимъ своимъ родственникамъ, принявшимъ имя Трансомъ вслѣдствіе пріобрѣтенія ими имѣнія. Но право Дурфейовъ на имѣніе было неоднократно оспариваемо и кучеръ скорѣе упалъ бы мертвымъ на мѣстѣ, чѣмъ упустить этотъ удобный случай, чтобы замѣтить, что собственность не всегда попадала въ настоящія законныя руки. Однако юристы находили въ этомъ свою выгоду и люди, наслѣдовавшіе помѣстья съ процессами, жили въ нихъ также незавидно, какъ мышь въ выѣденномъ сырѣ,-- такъ случилось и съ этими Дурфей или Трансомами, какъ они себя называли. Самъ мистеръ Трансомъ былъ полуумный, но она была настоящимъ хозяиномъ, она происходила отъ знатнаго рода и была съ характеромъ; это можно было замѣтить по ея глазамъ и по тому, какъ она сидѣла на лошади. Старшій сынъ былъ совсѣмъ въ отца, только еще похуже -- какой-то порченый, да еще попавшій въ дурное общество. Разсказывали, что мать ненавидитъ его, только и ждетъ его смерти, потому что у нея есть другой сынъ совсѣмъ инаго разбора, онъ еще мальчикомъ уѣхалъ въ чужіе края и мать хотѣла оставить своего любимца наслѣдникомъ. Былъ еще тутъ какой-то адвокатъ Джерминъ; имѣлъ ли онъ какое право на наслѣдство или нѣтъ -- неизвѣстно, но всѣмъ завѣдомо, что онъ запустилъ свою лапу въ это имѣнье. Каждая дверь въ его большомъ домѣ была сдѣлана изъ стараго дуба трансомскаго парка. Никому не запрещалось думать, что онъ платилъ за это дерево. Однако этотъ самый адвокатъ Джерминъ не разъ сиживалъ на этомъ самомъ мѣстѣ на козлахъ. Онъ составлялъ духовныя завѣщанія для большинства смертныхъ въ этомъ околодкѣ, и кучеръ никогда не сказалъ бы, что не желаетъ поручить ему и свое завѣщаніе; адвокату и нельзя быть черезъ мѣру честнымъ, иначе ему будутъ не подъ силу чужія продѣлки. Что же касается до дѣла Трансомовъ, то оно претерпѣло столько превратностей судьбы, что никакъ нельзя было составить себѣ яснаго о немъ понятія. При этомъ мистеръ Самсонъ (каждый человѣкъ въ сѣверномъ Ломширѣ зналъ карету Самсона) корчилъ гримасу, выражавшую полнѣйшую нейтральность и наровилъ попасть кнутомъ въ одну опредѣленную точку на спинѣ лошади. Если пассажиръ разспрашивалъ о дальнѣйшихъ подробностяхъ трансомскаго дѣла, Самсонъ моталъ головою и прибавлялъ, что много ходило про нихъ хорошихъ исторій, но въ чемъ именно заключались эти исторіи, онъ никогда не снисходилъ объяснять. Одни приписывали это благоразумному сомнѣнію въ истинѣ разсказываемаго, другіе недостатку памяти, третьи просто незнанію. Но Самсонъ былъ по крайней мѣрѣ на столько правъ, что исторіи эти были дѣйствительно хорошія,-- разумѣя подъ этимъ иронически, такія, которыя не дѣлали чести сторонамъ въ нихъ заинтересованнымъ.
Но подобныя исторіи частенько оказываются хорошими и не въ одномъ ироническомъ, презрительномъ смыслѣ. Рѣдко случается, чтобы преступное дѣяніе не влекло за собою сокрушенія тѣхъ самыхъ надеждъ, которыя въ тайнѣ лелѣялъ преступникъ, рѣдко случается, чтобы плодъ поспѣшно удовлетворенной безпорядочной страсти не призывалъ проклятія на голову виновниковъ своего позора. Но эти стороны дѣла часто остаются тайной; много на свѣтѣ безмолвныхъ страданій; звуки, возбуждающіе сердечную агонію, частенько бываютъ заглушены въ общемъ хорѣ стремглавъ летящей жизни; взгляды ненависти, поражающіе въ самое сердце, не вызываютъ воплей о помощи,-- есть воровства, лишающія человѣка навѣки спокойствія и веселья и однако тщательно хранимыя въ тайнѣ самимъ пострадавшимъ,-- эти страданія не выливаются въ другихъ звукахъ, кромѣ ночного стона, не выражаются другими письменами, кромѣ тѣхъ, которыя запечатлѣютъ на челѣ страдальца длинные мѣсяцы затаеннаго отчаянія и подавленныхъ слезъ. Не одно наслѣдованное горе, разбившее свѣтлыя надежды молодой жизни, осталось на вѣки тайной, неповѣданной человѣческому слуху.
Поэты описывали очарованный лѣсъ, въ которомъ каждый иглистый кустъ терновника, каждый древесный стволъ таитъ въ себѣ повѣсть человѣческой жизни; отъ этихъ повидимому безстрастныхъ сучьевъ несутся беззвучные стоны, темная кровь питаетъ трепещущій нервъ и постоянно будитъ неусыпную память. Все это только присказка.