Вечеряло. Время стояло теплое; каштаны уже начинали цвѣсти. Магги, выставивъ стулъ на крыльцо, сидѣла съ книгою въ рукахъ; ея черные глаза блуждали въ отдаленіи и давно уже не глядѣли въ книгу. Яркіе лучи заходившаго солнца просвѣчивали сквозь кусты жасмина, прикрывавшаго правую сторону крыльца, и бросали легкія тѣни на ея блѣдную, пухленькую щечку, но она этого не замѣчала, и глаза ея, казалось, искали чего-то, что солнце не въ состояніи было освѣтить своими лучами. День прошелъ хуже обыкновеннаго: отецъ ея, въ припадкѣ бѣшенства, вслѣдствіе посѣщенія Уокима, приколотилъ мальчика, служившаго на мельницѣ, за самый незначительный проступокъ. Какъ-то давно, еще до его болѣзни, въ такомъ же припадкѣ онъ избилъ свою лошадь, и сцена эта оставила дурное впечатлѣніе въ умѣ Магги. Она боялась, что, въ минуту бѣшенства, когда-нибудь онъ прибьетъ и мать, если той случится, съ ея слабымъ голосомъ, противорѣчить ему. Всего болѣе безпокоило ее, чтобъ отецъ, изъ малодушія, не увеличилъ своего несчастья какимъ-нибудь безчестнымъ, неизгладимымъ поступкомъ. Раскрытая учебная книга Тома, которая лежала у ней на колѣняхъ, не могла ей внушить твердости противъ гнетущаго ее горя. Глаза ея безпрестанно наполнялись слезами и безсознательно глядѣли въ даль. Она не замѣчала каштановыхъ деревъ, ни отдаленнаго горизонта; воображеніе рисовало ей только грустныя домашнія сцены.
Вдругъ шумъ отворенной калитки и скрипъ шаговъ по песку пробудили ее отъ мечтаній. Человѣкъ, который вошелъ, не былъ Томъ; на немъ была фуражка изъ тюленьей кожи и синій плисовый жилетъ; онъ несъ на спинѣ мѣшокъ, и пестрый бульдогъ, съ наружностью, невселявшей большаго довѣрія, слѣдовалъ за нимъ.
-- А, это ты, Бобъ! самодовольно улыбнувшись, вскричала Магги, вскочивъ со стула. Великодушіе Боба еще было свѣжо въ ея памяти.-- Какъ я рада тебя видѣть!-- Благодарю васъ, миссъ, сказалъ Бобъ, приподымая фуражку и открывая сіявшее радостью лицо; но тутъ же, сконфузившись, опустилъ глаза, нагнулся къ собакѣ и сердитымъ голосомъ прикрикнулъ на нее: "Пошла вонъ, ну! Ахъ, ты стерво!"
-- Братъ еще не пришелъ домой, Бобъ, сказала Магги: -- онъ днемъ всегда ходитъ въ Сент-Оггсъ.
-- Хорошо, миссъ, отвѣчалъ Бобъ: -- я бы очень былъ радъ видѣть вашего брата, но я не за этимъ теперь пришелъ. Взгляните сюда!
Бобъ снялъ съ себя мѣшокъ, положилъ его на порогъ двери и съ нимъ вмѣстѣ пачку маленькихъ книгъ, связанныхъ веревкой. Оказалось, однакожь, что онъ не этимъ хотѣлъ привлечь вниманіе Магги, но сверткомъ, принесеннымъ имъ подъ-рукой и завернутымъ въ красный платокъ.
-- Посмотрите, сказалъ онъ опять, кладя красный свертокъ на остальные и развертывая его: -- посмотрите, миссъ, мнѣ попались какія книги. Я думалъ, не пригодятся ли онѣ вамъ вмѣсто тѣхъ, которыя вы потеряли. Я слышалъ, кажется, вы говорили, онѣ были съ картинками. Ну, а что касается картинокъ, взгляните-ка сюда!
Сдернувъ красный платокъ, онъ открылъ старинный кипсекъ и шесть или семь нумеровъ "Галереи портретовъ" въ королевскомъ octavo. На первомъ планѣ виднѣлся портретъ Георга Четвертаго, во всемъ величіи его сплющеннаго черепа и громаднаго галстуха съ полнымъ титуломъ внизу.
-- Вотъ смотрите: всякіе господа. Бобъ началъ вертѣть листы съ нѣкоторымъ увлеченіемъ: -- все съ разными носами; ишь, одни плѣшивые, а другіе въ парикахъ; изъ парламента все господа -- я полагаю. А вотъ, прибавилъ онъ открывая кипсекъ: -- глядите: вотъ вамъ дамы, однѣ въ локонахъ, а другія съ гладкими волосами. Вотъ эта голову на сторону держитъ да смѣется, а вотъ эта будто плакать хочетъ. Глядите-ка сюда: на землѣ сидитъ, за воротами -- ишь ты, разодѣта какъ! точно какъ тѣ дамы, которыхъ я видѣлъ въ Олд-Голлѣ, когда онѣ изъ каретъ вылѣзали. Ей-богу, эти франты всѣ придворными смотрятъ! Я сидѣлъ вчера за полночь и все на нихъ любовался -- право такъ, до-тѣхъ-поръ, пока они сами стали на меня глядѣть изъ картинъ, точно будто хотѣли понять мой разговоръ. Да, впрочемъ -- я бы не зналъ, что имъ сказать. Вы бы съ ними лучше объяснились, чѣмъ я, миссъ. Лавочникъ сказалъ мнѣ: онъ знаетъ толкъ въ картинкахъ, что онѣ первый сортъ.
-- И вы ихъ для меня купили, Бобъ? сказала Магги, глубоко тронутая его вниманіемъ.-- Какъ это мило съ вашей стороны! Но я боюсь, вы очень-дорого за нихъ заплатили.
-- Нисколько! отвѣчалъ Бобъ.-- Я готовъ за нихъ втрое дать, если онѣ могутъ сколько-нибудь замѣнить тѣхъ, которыя у васъ пропали, миссъ. Я никогда не забуду, какъ вы тосковали, когда книги были увезены -- я это помню, какъ-будто я видѣлъ все это гдѣ-нибудь на картинѣ. Ну, а когда я увидѣлъ въ лавкѣ книгу съ этой дамой, которая такъ печально смотритъ, и у которой глаза похожи на ваши -- вы извините мою смѣлость, миссъ -- я подумалъ, что хорошо сдѣлаю, если куплю ее вамъ... Ну, а съ ней вмѣстѣ я купилъ вотъ и эту, съ господами. Ну, а потомъ (тутъ Бобъ поднялъ маленькую связку книгъ) я думалъ, можетъ, вы тоже полюбите печатанныя такъ же, какъ и картинки, ну, вотъ я и эти захватилъ. Взгляните, какъ они полны печати. Ну, я и думалъ, что съ другими-то, съ хорошими-то, они и пригодятся. Я надѣюсь, вы ихъ возьмете отъ меня и не скажете, что вамъ ихъ ненужно, какъ мистеръ Томъ сдѣлалъ съ соверенами.
-- Нѣтъ, я этого не скажу, Бобъ, сказала Магги.-- Я вамъ очень благодарна, что вы обо мнѣ подумали и были такъ добры ко мнѣ и Тому. Я не помню, чтобъ кто-нибудь мнѣ сдѣлалъ такое удовольствіе. У меня немного друзей, которые обо мнѣ заботятся.
-- Заведите собаку, миссъ: онѣ гораздо-лучшіе друзья, нежели крещеные люди, сказалъ Бобъ, спуская съ плечъ мѣшокъ, который онъ-было поднялъ съ намѣреніемъ поспѣшно удалиться, потому-что онъ чувствовалъ значительную неловкость, разговаривая съ такою молодою дѣвушкою, какъ Магги, хотя, отзываясь о себѣ, онъ всегда говорилъ, что у него языкъ болталъ безъ умолку, когда онъ разъ начиналъ говорить.
-- Я не могу вамъ отдать Мумиса: онъ не пойдетъ отъ меня; онъ меня слишкомъ любитъ,-- Ну, что Мумисъ, что ты на это скажешь, мошенникъ? (Мумисъ отложилъ до другаго раза изліяніе своихъ чувствъ, а теперь только помахалъ хвостомъ), но я вамъ достану щенка, Миссъ, а теперь до свиданья.
-- Нѣтъ, благодарю васъ, Бобъ, у насъ есть дворовая собака и. я не могу держать еще другую, для себя.
-- Эхъ, жалко! а то у меня на примѣтѣ щенокъ, если вамъ все-равно, что онъ нечистой крови. Его мать играетъ въ собачей комедіи -- необыкновенно-умная собака! Она вамъ своимъ лаемъ больше разскажетъ, нежели другіе ребята, болтая языкомъ съ утра до вечера! Есть тутъ одинъ парень -- горшки разноситъ: не важное ремесло, такъ-себѣ, какъ всякое разнощицкое -- что говоритъ: "Тоби просто ублюдокъ, не на что посмотрѣть". А я ему сказалъ: "Ты, братецъ, самъ ублюдокъ. Нечего носъ-то задирать; твой отецъ да мать тоже не изъ кровныхъ были", не потому, чтобъ я особенно гнался за кровными, а такъ, просто, не люблю, чтобъ псы другъ на друга зубы скалили. Добраго вечера, миссъ, прибавилъ Бобъ, поспѣшно подымая на плечи свой мѣшокъ и чувствуя, что языкъ его расходился и забылъ всякую дисциплину.
-- Не зайдете ли вы когда-нибудь вечеркомъ, повидаться съ братомъ, Бобъ? сказала Магги.
-- Непремѣнно, миссъ, благодарю васъ, зайду непремѣнно. Вы ему передайте мой поклонъ, пожалуйста. Эхъ! онъ молодецъ-мужчина, мистеръ Томъ; онъ меня порядочно переросъ.
Мѣшокъ опять былъ спущенъ на землю; крючокъ на палкѣ какъ-то не приходился, какъ слѣдуетъ.
-- Вы Мумиса не называете псомъ -- я надѣюсь? сказала Магги, хорошо угадывая, что всякое вниманіе, оказанное Мумису, будетъ крайне-пріятно его хозяину.
-- Нѣтъ, миссъ, далеко отъ этого, сказалъ Бобъ съ презрительной улыбкой.-- Мумисъ отличная собака; вы такой не встрѣтите по всему Флосу -- я это знаю: я не разъ на баркѣ ѣзжалъ вдоль по немъ. Небойсь, всѣ прохожіе останавливаются, чтобъ на него полюбоваться; а Мумисъ немного обращаетъ вниманія на прохожихъ -- нѣтъ! онъ знаетъ свое дѣло. Мое почтеніе!
Выраженіе физіономіи Мумиса, которое обыкновенно оставалось равнодушно ко всему постороннему, казалось, въ этотъ разъ-сильно подтверждало похвалу, высказанную на его счетъ.
-- Онъ ужасно сердито смотритъ, сказала Магги.-- Что, можно его погладить?
-- Ахъ, конечно! Благодарю васъ за это. Онъ знаетъ приличія; Мумисъ умѣетъ себя вести въ обществѣ. Онъ не изъ такихъ, которыхъ можно пряникомъ сманить -- нѣтъ; онъ скорѣй вора пронюхаетъ, нежели пряникъ -- право такъ. Я иногда съ нимъ часами цѣлыми разговариваю, когда гуляю въ пустыхъ мѣстахъ; и если мнѣ случится напроказить, я ему всегда все разскажу. У меня нѣтъ секретовъ, которыхъ бы Мумисъ не зналъ. Онъ и о моемъперстѣ все знаетъ.
-- О вашемъ перстѣ? Что это такое, Бобъ? сказала Магги.
-- А вотъ это кто, миссъ, отвѣчалъ Бобъ, скорчивъ гримасу и выкинувъ одну изъ тѣхъ штукъ, которыя такъ рѣзко отдѣляютъ обезьяну отъ человѣка: -- онъ дѣлаетъ дѣло, когда я отмѣриваю фланель -- видите ли. Я ношу продавать фланель, потому-что это легкій и, вмѣстѣ съ тѣмъ, дорогой товаръ; ну, а мой перстъ тутъ себя и показываетъ. Я перстомъ-то прихлопну на одномъ концѣ, а отрѣжу съдругаго, а старухамъ это не въ догадъ.
-- Но, Бобъ, сказала Магги, серьёзно глядя на него: -- это значитъ плутовать. Мнѣ непріятно отъ васъ это слышать.
-- Вамъ непріятно это, миссъ? сказалъ Бобъ, жалѣя о томъ, что онъ сказалъ.-- Ну, такъ мнѣ очень-жаль, что я вамъ объ этомъ говорилъ. Я такъ привыкъ разговаривать съ Мумисомъ, а онъ не обращаетъ вниманія на плутовство, когда оно касается до этихъ скупыхъ бабъ, которыя торгуются-торгуются и, кажется, хотѣли бы купить фланель задаромъ. Имъ, небойсь все-равно, заработаю ли я себѣ на обѣдъ или нѣтъ. Я никогда не обманываю тѣхъ, которыя меня не хотятъ надуть, миссъ, потому-что я честный малый; только надо же мнѣ чѣмъ-нибудь позабавиться, вѣдь я не хорьковъ показываю, и, вѣдь, я это дѣлаю только съ этими бабами-торговками. Добраго вечера миссъ.
-- Прощайте, Бобъ. Благодарю васъ за книги. Приходите опять повидаться съ Томомъ.
-- Хорошо, миссъ, сказалъ Бобъ и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ опять остановился и прибавилъ: -- Я брошу эту штуку съ моимъ перстомъ, если вы за это на меня сердитесь, миссъ, но это жалко будетъ, право жалко. Я нескоро такую хитростную штуку придумаю. И что за польза, послѣ этого, имѣть толстый перстъ? Все-равно хоть бы его вовсе не было.
Магги, возведенная такимъ образомъ на степень Мадоны, распорядительницы поступковъ Боба, не могла удержаться отъ смѣха, на который голубые глаза ея обожателя отвѣчали радостнымъ блескомъ. Подъ этимъ пріятнымъ впечатлѣніемъ, онъ дотронулся до фуражки и пошелъ далѣе.
Дни рыцарства еще не прошли, несмотря на великій плачъ по нимъ Борка; они процвѣтаютъ еще между многими юношами и даже взрослыми людьми, у которыхъ разстояніе, раздѣляющее ихъ отъ предмета ихъ страсти, такъ велико, что имъ никогда и во снѣ не приснится возможность коснуться маленькаго пальчика или края одежды возлюбленной. Бобъ, съ своимъ мѣшкомъ на плечахъ, питалъ такое же восторженное чувство къ своей черноокой красавицѣ, какъ-будто онъ былъ рыцарь въ полномъ вооруженіи, и съ именемъ красавицы на устахъ бросался въ бой.
Веселая улыбка скоро пропала на лицѣ Магги и прежнее горе, еще усиленное контрастомъ, замѣнило веселость. Она слишкомъ была разстроена, чтобъ обратить вниманіе на подарокъ Боба и обсудить его, и потому отнесла книги къ себѣ въ спальню, сложила ихъ тамъ, а сама усѣлась на своемъ стулѣ, не обращая болѣе на нихъ вниманія. Прислонясь щечкой къ окошку, она предалась своимъ мечтамъ: участь веселаго Боба показалась ей гораздо-счастливѣе ея собственной.
Одиночество, грустное настроеніе духа и совершенное отсутствіе всякихъ удовольствій стали еще невыносимѣе для Магги съ наступленіемъ весны. Всѣ любимыя дорожки и закоулки въ окрестностяхъ отцовскаго дома, напоминавшіе ей прошедшія счастливыя минуты, когда ее холили и лелѣяли, казалось теперь, носили отпечатокъ общей грусти, общаго горя, и даже лучи весенняго солнца свѣтили какъ-то не. весело на нихъ.
Всѣ сердечныя привязанности и пріятныя воспоминанія бѣднаго ребенка были для нея теперь источниками горя. Она была лишена возможности заниматься музыкою: фортепьяно не существовало болѣе, и гармоническіе звуки прекраснаго инструмента своими страстными напѣвами не потрясали болѣе нѣжныхъ фпбръ молодой дѣвушки. Отъ школьной жизни остались у нея кой какія учебныя книги, которыя она читала и перечитывала, и которыя, представляя весьма-мало занимательнаго, уже ей крѣпко надоѣли. Даже во время ея пребыванія въ школѣ она всегда желала имѣть книги посерьёзнѣе, подѣльнѣе. Все, чему ее тамъ учили, казалось ей концами длинныхъ нитей, которыя, когда она до нихъ дотрогивалась, отрывались. И теперь, когда школьное самолюбіе и соревнованіе не подстрекали ее болѣе, "Телемакъ" и сухіе догматы христіанскаго ученія стали для нея невыносимы: въ нихъ не было ни характера, ни яркихъ красокъ. Были минуты, въ которыя Магги думала, что будь у ней всѣ романы Вальтера Скотта и поэмы Байрона, она могла бъ насладиться вполнѣ, предаваясь сладкимъ мечтаніямъ и не обращая вниманія на вседневную безцвѣтную жизнь. Впрочемъ, не въ этихъ авторахъ нуждалась она. Мечтать и строить воздушныя башни она умѣла и сама; но ни одна фантазія не въ состояніи была ей помочь въ настоящую минуту. Магги хотѣла объясненія этой тяжелой дѣйствительности. Пораженный несчастіемъ отецъ, сидѣвшій у скучнаго чайнаго стола; мать, какъ ребенокъ, растерявшая разсудокъ; маленькія грязныя работы, продолжавшіяся часами, или тяжелые, пустые и грустные часы досуга; потребность какой-нибудь нѣжной привязанности; горестное сознаніе, что Томъ не заботился болѣе о томъ, что она думала и чувствовала и что они уже не были товарищами, какъ прежде; отсутствіе всякихъ удовольствій, которыми она была такъ избалована -- все это требовало объясненія и порядочнаго запаса характера, чтобъ вынести тяжесть, гнетущую ея бѣдное, юное сердце. "Еслибъ (думала Магги) вмѣсто всѣхъ этихъ пустяковъ, меня бъ учили настоящей премудрости, истекающей изъ науки, которою занимались всѣ великіе люди, я бы поняла, можетъ-быть, загадку жизни; еслибъ даже у меня были книги, то, можетъ-быть, я бы и сама могла дойти до этого безъ посторонней помощи". Святые и мученики никогда столько не интересовали Магги, какъ поэты и философы. Свѣдѣнія ея о святыхъ и о мученикахъ ограничивались весьма-малыми подробностями; изъ всего, что она про нихъ учила, она вынесла весьма-смутное понятіе. По ея мнѣнію, они были ни что иное, какъ необходимое противодѣйствіе католицизма и всѣ кончали свое существованіе на Смитфидьдѣ.
Однажды, въ часы мечтательства, ей пришло на умъ, что она совсѣмъ позабыла о книгахъ Тома, которыя онъ привезъ домой изъ школы въ своемъ чемоданѣ. Онѣ немедленно были отъисканы и разобраны, но оказались разрозненны и, порядочно попорчены. Латинскій словарь съ грамматикой, Делектусъ, разорванный "Эвтропій", затасканый "Вергилій", "Логика" Альдриха и несносный "Эвклидъ" -- вотъ все, что оказалось. Однако жь, несмотря на все это, съ помощью латини, "Эвклида" и "Логики" можно было сдѣлать большой шагъ на поприщѣ мужскаго образованія, образованія, которое мыслящимъ людямъ указываетъ цѣль въ жизни и миритъ ихъ съ нею. Нельзя сказать, чтобъ страсть, которую Магги получила къ наукамъ, было чувство совершенно-безкорыстное: въ немъ проглядывала нѣкоторая примѣсь самолюбія и гордости: фантазія, уносившая ее далеко впередъ, рисовала ей яркія картины будущаго благополучія, обѣщая почетъ и славу. Такимъ-образомъ бѣдное дитя, съ жаждавшей развитія душой, обольщенное своими грёзами, предалось тѣломъ и душой изученію людской премудрости. Она посвящала всѣ досужіе часы латини, геометріи, различнымъ формамъ и силлогизмамъ, и торжествовала, когда, отъ времени до времени, умъ ея могъ обнять и разрѣшить нѣкоторые вопросы изъ науки, созданной спеціально для мужчинъ. Недѣлю или двѣ Магги шла впередъ довольно-рѣшительно, хотя сердце у ней билось тревожно; ей казалось, будто она шла въ обѣтованную землю, одна, безъ посторонней помощи, и дорога казалась ей тяжелой, трудной и невѣрной.
Съ самаго начала своего предпріятія она, бывало, брала Альдриха и отправлялась съ нимъ въ поле: тогда глаза, ея глядѣли на небо, покидая книгу; вниманіе ея обращено было то на ласточекъ, летавшихъ и игравшихъ подъ облаками, то на ручеёкъ отражавшій береговые кусты въ своихъ свѣтлыхъ водахъ, которыя, насколько шаговъ далѣе, журчали и пѣнились на каменистомъ порогѣ. Далеко и непонятно для нея было родство, которое могло существовать между Альдрихомъ и веселой природой. Современемъ рвеніе и рѣшимость ея стали ослабѣвать и пылкое сердце все сильнѣе-и сильнѣе начинало брать верхъ надъ терпѣливымъ разсудкомъ. Частенько, бывало, когда она сидѣла съ книгою у окна, глаза ея устремлялись въ даль, освѣщенную лучами солнца; тогда они наполнялась слезами, а иногда, когда матери не случалось въ комнатѣ, занятія кончались горькими рыданьями. Она роптала на свою горькую участь, на скуку, ее окружавшую, иногда даже чувствовала злобу и ненависть къ отцу и къ матери за то, что они не были такими, какими бы она желала ихъ видѣть; сердилась на Тома, который порицалъ ее на всякомъ шагу и отвѣчалъ на выраженія ея чувствъ и мыслей обиднымъ пренебреженіемъ. Все это выводило ее изъ себя и, заглушая голосъ сердца и совѣсти, разражалось потоками злобы, которые пугали ее самоё, угрожая демонскимъ направленіемъ характера. Тогда въ умѣ ея рождались дикія фантазіи; ей приходило въ голову бѣжать изъ дома, бросить всѣ этй дрязги и мелочи и искать чего-нибудь лучшаго. Она думала обратиться къ какому-нибудь изъ великихъ мужей, къ Вальтеру Скотту, напримѣръ, открыть ему свои несчастія, свое превосходство надъ всемъ окружавшимъ, и тогда, вѣроятно, онъ бы сдѣлалъ что-нибудь для нея. Но часто случалось, что посреди ея мечтаній возвратившійся домой отецъ входилъ въ комнату и, удивленный, что она его не замѣчаетъ, обращался къ ней съ недовольнымъ жалобнымъ голосомъ: "Ну что жь, мнѣ самому придется искать свои туфли?" Голосъ этотъ, какъ кинжалъ, пронзалъ сердце Магги. Она вдругъ вспоминала о другомъ несчастьи, идущемъ рука-объ-руку съ ея собственнымъ въ ту самую минуту, когда она была готова отвернуться отъ него, бросить его.
Въ этомъ вечеръ, испещреное веснушками, веселое лицо Боба дало новый оборотъ неудовольствію Магги. Ей казалось, что на ея долю въ жизни выпало болѣе нуждъ и лишеній, нежели на остальныхъ смертныхъ; что она должна была безнадежно томиться и страдать о чемъ-то великомъ и прекрасномъ на землѣ, непонятномъ для большинства; она завидовала участи Боба, его беззаботному, счастливому незнанію; завидовала Тому, который имѣлъ серьёзныя, полезныя занятія, могъ предаться имъ тѣломъ и душою, не обращая вниманіе на все остальное. Бѣдное дитя! она сидѣла, прислонясь головой къ окну; руки ея были стиснуты въ судорожномъ положеніи; нога безпокойно стучала объ полъ; она чувствовала такое уединеніе въ своемъ никѣмъ нераздѣленномъ горѣ, что ей казалось, будто она была единственная дѣвушка въ образованномъ мірѣ, которая, окончивъ свою школьную жизнь, вышла въ свѣтъ съ душой, неприготовленной на неизбѣжную борьбу. Изъ всѣхъ гигантскихъ трудовъ и открытій, которые родъ человѣческій вѣками сдѣлалъ въ области науки, на долю Магги достались лишь несвязные отрывки слабыхъ литературныхъ произведеній и крайне-сомнительной исторіи, исторіи, съ множествомъ безполезныхъ подробностей объ англо-саксонскихъ и другихъ короляхъ, весьма-двухсмысленаго поведенія; но, къ несчастью, совершенно лишенные того ученія, основаннаго на неизбѣжныхъ законахъ разсудка, которое, управляя страстями и развивая чувства покорности судьбѣ и надежду на будущее, есть нравственность и религія. Она горевала въ одиночествѣ, воображая, что всѣ остальныя дѣвушки ея лѣтъ были взлелѣяны и сбережены людьми опытными, незабывшими еще свою молодость, когда они сами нуждались въ посторонней помощи, сами стремились впередъ.
Наконецъ глаза Магги опустились на книги, лежавшія на полкѣ близь окна, и, прервавъ на половину свои мечтанія, она лѣниво начала перелистывать "Галерею потретовъ", которую, однакожъ, скоро оттолкнула отъ себя и принялась разбирать маленькую связку книгъ, перевязанныхъ веревкой. "Прелести спектатора", "Радегласъ", "Экономія человѣческой жизни", "Письма Грегори" -- все это было ей, болѣе или менѣе, знакомо; она знала содержаніе этихъ книгъ. "Христіанскій годъ" -- это, вѣроятно, была книга съ гимнами; она ее отложила въ сторону. Но вотъ "Томасъ Кемпійскій", имя это попадалось ей какъ-то въ книгахъ, которыя она читала, и потому она почувствовала особенное удовольствіе, понятное для всѣхъ, припоминать кой-какія подробности, относящіяся до имени одиноко-стоявшемъ въ ея памяти.
Она приподняла маленькую старую, грязную книгу съ нѣкоторымъ любопытствомъ.
Углы страницъ во многихъ мѣстахъ были загнуты и чья-то рука, теперь навсегда-замолкнувшая, подчеркнула нѣкоторыя строчки чернилами, поблекшими уже отъ времени. Магги вертѣла листъ за листомъ и читала подчеркнутыя мѣста:
"Знай, что любовь къ самому себѣ будетъ причиной страданій для тебя самого, болѣе всего на свѣтѣ... Если ты ищешь то или другое, желаешь быть здѣсь или тамъ, чтобъ пользоваться своей волею и удовольствіями, ты никогда не будешь покоенъ и безопасенъ, ибо во всемъ тебѣ будетъ недоставать что-нибудь, вездѣ ты встрѣтишь препятствія... И наверху и внизу, куда бы ты ни взглянулъ, вездѣ тебя ждетъ крестъ. Въ нуждѣ имѣй терпѣніе, если хочешь пользоваться внутреннимъ спокойствіемъ и наслѣдовать вѣчное блаженство... Если ты хочешь достичь этой высоты, возьмись за дѣло съ рѣшимостью, руби топоромъ корень, вырви зло и уничтожь это затаенное, скверное чувство себялюбія и влеченіе ко всему земному и постороннему. Этотъ грѣхъ, то-есть безпорядочная любовь человѣка къ самому себѣ, всему помѣха, всему, гдѣ нуженъ твердый характеръ, чтобъ превозмочь свои слабости. Зло это когда разъ одолѣешь и поборешь, послѣдуетъ великое благо и спокойствіе... Ты еще мало страдаешь въ-сравненіи съ тѣми, которые такъ много страдали, противостояли всякаго рода соблазнамъ, претерпѣли глубокое горе и были подвергнуты всякаго рода испытаніямъ. Ты долженъ помнить тяжкія страданія другихъ -- тогда тебѣ легче будетъ переносить свои собственныя, маленькія. И если они тебѣ не кажутся маленькими, повѣрь, это оттого, что у тебя недостаетъ терпѣнія переносить ихъ... Блаженны тѣ, которые внемлютъ шопоту божественнаго голоса и не обращаютъ вниманія на то, что имъ свѣтъ нашептываетъ. Блаженны тѣ, которые глухи къ голосу, звучащему извнѣ, а внемлютъ голосу правды, раздающемуся изъ глубины души".
Странное чувство, исполненное благоговѣнія, наполняло душу Магги. Покуда она читала, ей казалось, что она была пробуждена въ глухую ночь волшебными аккордами какихъ-то неизвѣстныхъ существъ, души которыхъ жили и чувствовали въ то время, какъ она находилась въ какомъ-то забытьѣ. Она безсознательно переходила отъ одной фразы къ другой, помѣченной давно уже почившею рукой. Она, не читала, но, казалось, прислушивалась къ тихому голосу, который говорилъ:
"Зачѣмъ ты глядишь съ любовью на все окружающее тебя земное? Ты здѣсь не долго останешься: на небѣ должно быть твое жилище, а на земное должно смотрѣть равнодушно, какъ на предметъ, мелькающій на пути твоемъ. Все на свѣтѣ преходящее, и ты тоже, какъ и все остальное. Не прилепляйся къ земному, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ не погибнуть... Пусть человѣкъ отдастъ все существо свое -- и все-таки жертва его будетъ невелика. Всѣ пожертвованія его -- бездѣлица. И если онъ пріобрѣтетъ всѣ знанія земныя, все-таки онъ далекъ отъ истинной мудрости. Хотя бъ онъ достигъ высшей добродѣтели и безпримѣрной набожности, все-таки ему будетъ недоставать одной вещи, необходимой для спасенія. Чего жь недостаетъ ему? того, чтобъ, покинувъ все земное, онъ отвергся самого себя, отвергся отъ своего я, отбросилъ свое самолюбіе... Неоднократно говорилъ я тебѣ, и теперь повторяю то же: смирись, отвергнись себя, и ты будешь наслаждаться великимъ внутреннимъ блаженствомъ. Тогда увянутъ всѣ суетныя желанія, злыя помышленія, излишнія земныя заботы; тогда неумѣстный страхъ не станетъ тревожить тебя и безпорядочная любовь утратитъ свою силу".
Магги тяжело вздохнула и отбросила назадъ густые локоны, будто мѣшали они ей всмотрѣться въ отдаленное видѣніе. Такъ вотъ тайна, какъ жить на свѣтѣ, которая даетъ ей силу отказаться отъ всѣхъ ея завѣтпыхъ мечтаній! вотъ высота, которой можно достигнуть безъ помощи наружнаго блеска! вотъ источникъ истинной мудрости, силы и торжества надъ всѣми соблазнами, источникъ, живущій въ ней самой, въ ея душѣ, готовой принять высокое ученіе! Въ умѣ ея блеснула мысль, внезапно-разрѣшившая трудную для нея задачу, что, быть-можетъ, всѣ душевныя муки ея прежней жизни происходятъ именно отъ того, что она ставила выше всего собственное свое удовольствіе,будто она средоточіе вселенной; она впервые увидѣла возможность измѣнить свой узкій взглядъ на вещи, не смотря долѣе на удовлетвореніе своей прихоти, какъ на исходную точку своихъ поступковъ и помышленій, а считать себя только незначительнымъ звеномъ въ ряду божественнаго творенія. Она углублялась все болѣе-и-болѣе въ старинную книгу, съ жадностью поглощая всѣ ученія невидимаго учителя, покровителя страждущихъ. Когда ее отзывали за какимъ-либо дѣломъ, она спѣшила назадъ, и тогда только переставала читать, когда солнце скрывалось уже за горизонтомъ.
Со всею пылкостью юнаго воображенія, которое не въ силахъ оставаться въ настоящемъ, но стремится всегда въ будущее, сидѣла Магги въ сумеркахъ и составляла уже плоды собственнаго униженія и благочестія.
Въ первомъ порывѣ своего открытія, отреченіе отъ свѣта показалось ей верхомъ блаженства, обѣтованной землей, благополучіемъ, по которомъ она такъ долго томилась напрасно. Она не понимала -- и какъ она могла понять, такъ мало живши на свѣтѣ?-- сокровенную истину изреченій стараго монаха, что отреченіе отъ свѣта остается скорбью, хотя бы и скорбью охотно-переносимою. Магги все еще стремилась къ счастью, и была въ восхищеніи, что нашла ключъ къ нему. Она ничего не смыслила въ доктринахъ и системахъ мистицизма, спокойствія души и т. д.; но этотъ голосъ изъ отдаленныхъ среднихъ вѣковъ былъ простымъ отголоскомъ вѣрованій и испытаній человѣческой души. Магги приняла его какъ радушное посланіе.
Вотъ почему, я полагаю, маленькая, стародавняя книга, за которую платятъ не болѣе сикспенса {15 коп. сер.} въ книжной лавкѣ, производитъ въ наши дни чудеса, превращаетъ горькія воды въ сладкія, между-темъ, какъ дорогія проповѣди и трактаты недавно-изданные не измѣняютъ хода дѣлъ на семъ свѣтѣ. Это было написано рукой человѣка, который выждалъ время, когда душа его заговорила; это -- хроника отшельника затаенной грусти, борьбы, надежды и торжества, написанное не людьми, покоющимися на шелковыхъ подушкахъ и пропоаѣдующихъ утешѣніе тѣмъ, которые ходятъ по каменьямъ съ окровавленными ногами -- голосъ брата, вѣка тому назадъ чувствовавшаго и страдавшаго, отрекшагося отъ свѣта, заключеннаго въ монастырѣ, съ власяницей на плечахъ и пепломъ на головѣ, въ постоянномъ постѣ и молитвѣ:-- все это выраженное стариннымъ, сильнымъ языкомъ, переживаетъ вѣка, какъ постоянное воспоминаніе людскихъ нуждъ и утѣхъ человѣка, который жилъ подъ тѣмъ же отдаленнымъ и безмолвнымъ небомъ, съ такими же страстями и желаніями, съ такимъ же рвеніемъ, съ такими же пороками и немощами. Описывая исторію несвѣтскихъ и немодныхъ семействъ, часто приходится писать тономъ высокопарнымъ и напыщеннымъ, тономъ далеко-непринадлежавшимъ хорошему обществу, гдѣ всѣ принципы и вѣрованія не только весьма-умѣренны, но обыкновенно лишь подразумеваемы, и гдѣ рѣшаютъ только такіе вопросы, на которые можно отвѣчать легкой и граціозной ироніей. И можно ли требовать отъ хорошаго общества времени и потребности вѣровать и восторгаться? хорошее общество имѣетъ свой кларетъ и бархатные ковры, свои обѣды, съ приглашеніями за шесть недѣль впередъ, оперу и волшебныя бальныя залы; оно катается, отъ скуки, на кровныхъ лошадяхъ, шатается по клубамъ, должно оберегать себя отъ вихря кринолинъ, ищетъ образованія въ наукѣ Фарадэ и религіи въ разговорахъ высшаго духовенства, которое посѣщаетъ лучшіе домы. Хорошее общество съ своимъ ироническимъ взглядомъ на вещи дорого стоитъ остальному классу людей: для него трудится купецъ въ своей конторѣ, рудокопъ, разработывая мины, стучитъ, колотитъ въ душномъ и смрадномъ подземельѣ; для него фермеръ въ потѣ лица обрабатываетъ свои хлѣбныя поля, выводитъ скотъ, а самъ претерпѣваетъ нужду въ одинокихъ домишкахъ или избахъ. Эта обширная народная дѣятельность -- дѣятельность, напряженная, вслѣдствіе нуждъ. Нужда заставляетъ народъ трудиться и напрягать всѣ свои силы для поддержки избраннаго общества, годами терпѣть холодъ и голодъ и семейные раздоры. При такихъ обстоятельствахъ найдутся многіе изъ числа этого несметнаго количества людей, которымъ необходима напряженная вѣра; ибо жизнь даже при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ требуетъ объясненія для людей, хотя бы и вовсе-непредпріимчивыхъ. Точно такъ же, когда у насъ постель непокойна, мы ищемъ причину въ набивкѣ матраца; это не касается, конечно, пуховыхъ перинъ и матрацовъ съ французскими пружинами. Нѣкоторые имѣютъ энергичную вѣру въ алкоголь и ищутъ себѣ точку опоры въ джинѣ. Большая же часть нуждается въ томъ, что въ хорошемъ обществѣ называется энтузіазмомъ. Это чувство представляетъ побужденія человѣка независимыми отъ корыстныхъ цѣлей; оно даетъ намъ терпѣніе и пищу нашей наклонности къ любви, когда люди отъ насъ отворачиваются и намъ скучно и грустно -- словомъ, это нѣчто такое, что изгоняетъ всякія личныя желанія блага, заставляетъ забывать себя и съ жаромъ любить ближнихъ. Повременамъ этотъ энтузіазмъ слышится въ какомъ-то внутреннемъ голосѣ, порожденномъ неотлагательною необходимостью. И такой-то тайный, невѣдомый голосъ былъ для Магги источникомъ силы и надеждъ, которыя поддерживали ее въ часы грусти и уединенія. При посредствѣ этого внутренняго голоса въ Магги родилось и получило развитіе чувство вѣры, неодолженное своимъ существованіемъ никакимъ внѣшнимъ, установленнымъ авторитетамъ или назначеннымъ руководствамъ: ихъ не было у нея подъ-рукой, а необходимость вѣры была неотступная. При вашемъ знакомствѣ съ ея характеромъ вы не удивитесь, читатель, что у ней чувство самоотреченія приняло нѣсколько-утрированный и отчаянный видъ, въ которомъ проглядывали гордость и своенравіе. Ея жизнь ей казалась все-таки драмой, и она хотѣла заставить себя играть свою роль съ силой и энергіею; потому часто она дѣлала много совершенно-противно духу смиренія, оттого, что она заботилась болѣе о внѣшности. Часто она стремилась за недостижимымъ, брала слишкомъ-высоко; ея маленькія, едва-оперившіяся крылышки не выносили ея и она падала въ грязь. Напримѣръ, она не только рѣшилась посвятить свое время грубому, простому житью, чтобъ этимъ внести и свою копейку въ семейную кассу; но, въ излишней ревности къ самоуниженію, она отправилась прямо въ магазинъ въ Сент-Оггсъ и, отвергая всѣ окольные, болѣе-спокойные пути, сама просила себѣ работы. Томъ сдѣлалъ ей выговоръ за этотъ ненужный, неприличный поступокъ; но Магги полагала, что это съ его стороны совершенно-дурно, недружественно и даже отзывалась преднамѣреннымъ ея преслѣдованіемъ. "Я не люблю, чтобъ моя сестра занималась такими вещами" говорилъ Томъ "я постараюсь выплатить долги и безъ того, чтобъ ты такъ унижалась". Конечно, въ этихъ словахъ проглядывало и нѣсколько нѣжности и храбрости на ряду съ свѣтскостью и хвастовствомъ. Но Магги видѣла въ этой рѣчи одну, какъ-бы только одну нечистоту, не замѣчая въ ней зерна золота. Она приняла выговоръ Тома какъ крестъ, посланный свыше. "Томъ былъ жестокъ съ ней", думала она въ длинныя, безсонныя ночи, а она его вѣдь такъ любила. И она старалась себя увѣрить, что она довольна этой жестокостью и не требуетъ ничего. Этотъ путь мы большею частью избираемъ, когда отрѣкаемся отъ себя; мы предпочитаемъ этотъ путь, путь мученическій, усѣянный страданіями и покрытый лаврами, тому скалистому широкому пути терпѣнія, снисхожденія къ другимъ, и самопорицанія, на которомъ лавры не ростутъ.
Она кинула всѣ свои старыя книги "Виргилія", "Эвклида" и "Альдриха", эти первые, уже покрытые морщинами плоды древа познанія; она отвернулась съ негодованіемъ отъ чувства тщеславія раздѣлять мысли мудрецовъ. Въ первую минуту рвенія она далеко забросила эти книги съ какимъ-то торжествомъ, полагая, что она возвышалась до того, что въ нихъ не нуждается. Еслибъ онѣ были ея собственностью, то она тотчасъ бы ихъ сожгла, въ твердой увѣренности, что она въ этомъ никогда не раскаялась бы. Она читала съ жаромъ и часто свои три книги "Библію", "Ѳому Кемпійскаго" и "Годъ Христіанина" (уже болѣе неотвергаемаго, какъ книжку съ гимнами). Ея голова была полна этими книгами и она знала на память многія мѣста изъ нихъ. Она слишкомъ-горячо желала научиться смотрѣть на природу, на жизнь глазами ея новой вѣры, чтобъ нуждаться въ другихъ матеріалахъ для умственной работы. Такія думы и размышленія наполняли ея голову когда она сидѣла за работой, за шитьемъ рубашекъ и другихъ замысловатыхъ тряпокъ, работой, называемой "простой". Особливо для Магги это была вовсе не простая работа; она часто такъ углублялась въ свои мысли, что вшивала навыворотъ рукавъ, или тому подобное. Можно было заглядѣться на нее, когда она сидѣла пристально, нагнувшись надъ своей работой. Новая внутренняя ея жизнь, несмотря на временныя вспышки прежнихъ страстей, просвѣчивалась въ ея лицѣ и придавала ему какой-то нѣжный оттѣнокъ, какую-то прелесть чертамъ и розовымъ щечкамъ юной красавицы. Мистрисъ Тёливеръ съ удивленіемъ замѣчала перемѣну въ своей дочери: ей было непостижимо, почему Магги дѣлалась такой доброй и покорной. Магги часто поднимала глаза съ своей работы и постоянно встрѣчала взглядъ своей матери. Мать ждала съ нетерпѣніемъ взгляда дочери, полнаго юности, какъ-будто ея старая жизнь нуждалась въ немъ, какъ въ живительномъ свѣтѣ. Она начинала горячо любить высокую, смуглую дѣвочку, единственную вещь, на которую она могла еще обратить свою привязанность и свои попеченія. Магги потому, несмотря на все свое аскетическое желаніе лишить себя всякаго украшенія, должна была согласиться, чтобъ мать даже заботилась о ея волосахъ, и даже позволить сдѣлать изъ ея густыхъ, чудныхъ волосъ корону на головѣ, по тогдашней безобразной модѣ.
"Доставь хоть это удовольствіе своей матери" говаривала мистрисъ Тёливеръ; "довольно я, кажется, возилась съ твоими волосами". Магги, съ радостью пользуясь всякимъ случаемъ, чтобъ утѣшить и успокоить мать, согласилась охотно носить такое суетное украшеніе, но никакъ не хотѣла, при всемъ томъ, поглядѣть на себя въ зеркало въ этой коронѣ и старыхъ, изношенныхъ платьяхъ. Мистрисъ Тёливеръ любила повременамъ обращать вниманіе мужа на маггины волосы или на другія ея непредвидѣнныя качества. Онъ всегда рѣзко отвѣчалъ: "Я зналъ гораздо прежде, что она будетъ за дѣвочка: это для меня не новость. Но, право, жаль, что она не хуже; она будетъ, вѣрно, заброшена и не найдетъ себѣ достойнаго мужа".
Утонченность маггина ума и ея красота возбуждали постоянно въ немъ унылое чувство. Онъ терпѣливо сидѣлъ и слушалъ, когда она читала или говорила ему наединѣ о томъ, что несчастье часто обращается въ благословеніе Божіе. Онъ принималъ это какъ выраженіе сердечной ея доброты и несчастія дѣлались ему еще нестерпимѣе, ибо они уничтожили всякую надежду ея на счастливую жизнь. Въ умѣ, обращенномъ на одинъ предметъ, обремененномъ неудовлетвореннымъ чувствомъ мести, нѣтъ мѣста другимъ чувствамъ. Мистеръ Тёливеръ не желалъ духовнаго утѣшенія -- нѣтъ онъ жаждалъ освободиться отъ позорныхъ долговъ и отомстить врагу.