Переходы чувствъ въ томъ первомъ разговорѣ Тома съ Филиппомъ обозначали и дальнѣйшія отношенія между ними впродолженіе нѣсколькихъ недѣль. Томъ никогда совершенно не позабывалъ, что Филиппъ, какъ сынъ мошенника, былъ его естественнымъ врагомъ, и не могъ также совершенно побѣдить отвращенія къ его безобразію. Онъ крѣпко держался разъ полученныхъ имъ впечатлѣній; и внѣшность представлялась ему всегда въ одинаковомъ свѣтѣ, какъ при первомъ взглядѣ, что всегда бываетъ съ людьми, у которыхъ впечатлительность господствуетъ надъ мыслью. Но невозможно было не находить удовольствія въ сообществѣ Филиппа, когда онъ бывалъ въ хорошемъ расположеніи духа: онъ такъ хорошо помогалъ въ латинскихъ упражненіяхъ, которыя казались Тому совершенною загадкою, только наудачу отгадываемою, и онъ умѣлъ разсказывать такія чудесныя исторіи про Уинда, напримѣръ, и другихъ героевъ, особенно-уважаемыхъ Томомъ за ихъ тяжелые удары. О Саладдинѣ онъ не имѣлъ высокаго мнѣнія; онъ могъ, конечно, своею саблею разрубать подушку пополамъ; но что за польза рубить подушки? Это была глупая исторія, и онъ не хотѣлъ слышать ее вторично. Но когда Робертъ Гэрнесъ на своемъ черномъ пони подымался на стременахъ и разбивалъ своимъ топоромъ шлемъ и черезъ слишкомъ-рьянаго рыцаря Банакбёрна, Томъ приходилъ въ восторгъ отъ симпатіи; и еслибъ ему тутъ попался кокосовый орѣхъ, Томъ непремѣнно разбилъ бы его кочергою. Филиппъ, когда онъ бывалъ въ особенно-счастливомъ расположеніи духа, тѣшилъ Тома, передавая весь громъ и жаръ битвы съ самыми краснорѣчивыми эпитетами и сравненіями. Но это счастливое расположеніе находило рѣдко и бывало непродолжительно. Раздражительность, слегка-обнаружившаяся у него при первомъ свиданіи, была признакомъ нервнаго разстройства, постоянно-возвращавшагося, и которое было отчасти слѣдствіемъ горькаго сознанія своего безобразія. Когда находила на него эта раздражительность, каждый посторонній взглядъ, ему представлялось, былъ полонъ или оскорбительнаго сожалѣнія или отвращенія, едва-сдерживаемаго, или, по-крайней-мѣрѣ, это былъ равнодушный взглядъ; а Филиппъ чувствовалъ равнодушіе, какъ дитя юга чувствуетъ холодный воздухъ сѣверной весны. Неумѣстныя услуги бѣднаго Тома, когда они гуляли вмѣстѣ, возбуждали въ немъ гнѣвъ противъ этого добродушнаго мальчика и его спокойные, печальные взоры вдругъ загорались злобнымъ негодованіемъ. Неудивительно, что Томъ попрежнему подозрѣвалъ горбуна.
Но искусство рисованія, пріобрѣтенное Филиппомъ самоучкою, было новою связью между ними. Томъ, къ своему неудовольствію, нашелъ, что новый учитель заставлялъ его рисовать, вмѣсто собакъ и ословъ, ручейки, сельскіе мостики и развалины, съ мягкою, лоснящеюся поверхностью отъ свинцоваго карандаша, которая вамъ указывала, будто вся природа была атласная; увлеченіе живописностью пейзажа оставалось пока неразвитымъ въ Томѣ: не удивительно, поэтому, что произведенія мистера Гудрича казались ему очень-неинтереснымъ родомъ искусства. Мистеръ Тёливеръ, имѣвшій неопредѣленное намѣреніе пріискать для Тома какое-нибудь занятіе, въ которое бы входило рисованье плановъ и картъ, жаловался мистеру Райлэ, когда онъ встрѣтился съ нимъ въ Мёдпортѣ, что Тома этому не учатъ, и обязательный совѣтникъ далъ ему идею, чтобъ Томъ бралъ уроки рисованья. Мистеръ Тёливеръ не долженъ былъ жаловаться на лишніе расходы: если Томъ будетъ хорошимъ рисовальщикомъ, то онъ можетъ приложить свое искусство ко всякой цѣли. Итакъ было приказано, чтобъ Томъ бралъ уроки въ рисованіи; и кого жь могъ выбрать мистеръ Стеллингъ учителемъ, какъ не мистера Гудрича, который считался первымъ мастеромъ своего дѣла въ разстояніи двѣнадцати миль около Кингс-Лартона? Томъ, подъ его руководствомъ, выучился заострять необыкновенно-тонко свои карандаши и рисовать ландшафты въ общихъ чертахъ, которые, безъ сомнѣнія, вслѣдствіе узкаго направленія его ума, искавшаго только подробностей, онъ находилъ чрезвычайно-скучными.
Какъ бы то ни было, и при такомъ воспитаніи Томъ сдѣлалъ замѣтные успѣхи.
Напримѣръ, онъ держалъ себя гораздо-лучше, и въ этомъ отношеній онъ былъ обязалъ отчасти мистеру Паультеру, деревенскому школьному учителю, которому, какъ старому воину, участвовавшему въ испанской войнѣ, было поручено выправить Тома. Мистеръ Паультёръ, по мнѣнію всѣхъ собесѣдниковъ въ "Черномъ Лебедѣ", нѣкогда вселялъ ужасъ въ сердца всѣхъ французовъ; но теперь его личность была вовсе-неужасна. Онъ весь высохъ и по утрамъ обыкновенно дрожалъ -- не отъ старости, а отъ чрезвычайной испорченности кинг-лортонскихъ мальчишекъ, которую онъ выдерживалъ съ твердостью только при помощи джина. Все-таки Онъ ходилъ прямо, повоенному; платье его было тщательно вычищено, панталоны туго подтянуты, и по середамъ и субботамъ, послѣ обѣда, когда онѣ являлся къ Тому, онъ былъ всегда вдохновенъ прежними воспоминаніями и джиномъ, что придавало ему особенно-одушевленный видъ. Выправка всегда перемежалась эпизодами изъ жизни военной, интересовавшими Тома гораздо-болѣе, нежели разсказы Филиппа, заимствованные изъ Иліады: въ Иліадѣ нѣтъ пушекъ и, кромѣ того, его очень огорчило, когда онъ узналъ, что Гекторъ и Ахиллесъ, можетъ-быть, никогда не существовали. Но герцогъ Веллингтонъ былъ живъ дѣйствительно, и Бони {Бонапартъ.} недавно только-что умеръ: воспоминанія мистера Паультера о войнѣ испанской нельзя было, слѣдственно; заподозрить въ баснословіи. Мистеръ Паультеръ, очевидно, игралъ замѣчательную роль въ сраженій подъ Талавера и наводилъ съ своимъ полкомъ особенный страхъ на непріятеля. Послѣ обѣда, когда память его бывала разогрѣта болѣе-обыкновеннаго, онъ припоминалъ, что герцогъ Веллингтонъ выражалъ особенное уваженіе къ этому храброму Паультеру (разумѣется, онъ дѣлалъ это потихоньку, чтобъ не возбудить зависти). Самый докторъ, лечившій его въ гошпиталѣ отъ ранъ, глубоко сознавалъ превосходство мяса мистера Паультера; другое мясо никогда не зажило бы въ такое короткое время. О другихъ предметахъ, относящихся до знаменитой войны, но некасавшихся его личности, мистеръ Паультеръ выражался гораздо-осторожнѣе, чтобъ не придать особеннаго вѣса своимъ авторитетамъ, какимъ-нибудь отдѣльнымъ фактамъ военной исторіи. Люди, знавшіе, что происходило подъ Бадайозомъ, особенно были предметомъ безмолвнаго сожалѣнія для мистера Паультера; онъ желалъ бы, чтобъ лошадь переѣхала черезъ такого болтуна и выбила изъ него копытомъ послѣднее дыханіе, какъ это случилось съ нимъ: пусть тогда онъ попробуетъ бахвалить про осаду Бадайоза! Томъ случайно раздражалъ своего наставника своими разспросами о военныхъ дѣлахъ, невходившихъ въ кругъ личнаго опыта мистера Паультера.
-- А генералъ Уольфъ, мистеръ Паультеръ, знаменитый былъ онъ воинъ? сказалъ Томъ, представлявшій себѣ, что всѣ герои, прославленные на вывѣскахъ кабаковъ, участвовали въ войнѣ противъ Бони.
-- Вовсе нѣтъ, сказалъ мистеръ Паультеръ презрительно.-- Голову вверхъ! прибавилъ онъ тономъ строгой команды, которая особенно приводила въ восторгъ Тома, чувствовавшаго, какъ-будто цѣлый полкъ соединялся въ его лицѣ.
-- Нѣтъ, нѣтъ! продолжалъ мистеръ Паультеръ, остановивъ на минуту ученье:-- лучше ужь и не говорите мнѣ про Уольфи. Ну, что онъ сдѣлалъ? Только умеръ отъ своей раны: неважный подвигъ, по моему мнѣнію. Всякій другой умеръ бы отъ ранъ, которыя я получилъ. Одна изъ моихъ палашныхъ ранъ покончила бы разомъ такого молодца, какъ генералъ Уольфъ.
-- Мистеръ Паультеръ, говаривалъ Томъ, при всякомъ намекѣ на палашъ:-- еслибъ вы принесли вашъ палашъ и показали, какъ имъ дѣйствовать!
Долгое время мистеръ Паультеръ только покачивалъ головою съ многозначительнымъ видомъ на эту просьбу и улыбался, подобно Юпитеру, когда Семела докучала ему своимъ слишкомъ-честолюбивымъ требованіемъ; но въ одно послѣобѣда сильный дождь задержалъ его долѣе обыкновеннаго въ "Черномъ Лебедѣ", и онъ принесъ палашъ, такъ только, показать Тому.
-- И это тотъ самый палашъ, съ которымъ вы дѣйствительно дрались во всѣхъ сраженіяхъ, мистеръ Паультеръ? сказалъ Томъ, ощупывая эфесъ.-- Срубилъ ли онъ когда-нибудь голову французу?
-- Не одну, а три, пожалуй, еслибъ французы были о трехъ головахъ.
-- Но у васъ, кромѣ того, есть еще ружье со штыкомъ? сказалъ Томъ.-- Я лучше люблю ружье и штыкъ: вы съ нимъ сперва можете застрѣлить человѣка и потомъ приколоть его. Пафъ! пс-с-с-ъ! и Томъ сдѣлалъ необходимое движеніе, чтобъ показать и спускъ курка и приколъ штыкомъ.
-- А, да палашъ самая нужная вещь, когда дѣло пошло на рукопашную, сказалъ мастеръ Паультеръ, невольно раздѣляя энтузіамъ Тома и внезапно обнажая палашъ, такъ-что Томъ отскочилъ назадъ съ поразительною быстротою.
-- О! мистеръ Паультеръ, если вы начнете ученье, сказалъ Томъ, стыдясь немного, что онъ не устоялъ, какъ подобало англичанину:-- позвольте мнѣ позвать Филиппа: я знаю, ему будетъ пріятно на васъ посмотрѣть.
-- Какъ, этому горбуну? сказалъ мистеръ Паультеръ презрительно.-- Что за польза ему смотрѣть?
-- О! да онъ много знаетъ про войну, сказалъ Томъ: -- и какъ прежде дрались съ луками и стрѣлами, и топорами.
-- Пусть же онъ придетъ. Я ему покажу здѣсь кой-что почище стрѣлъ, сказалъ мистеръ Паультеръ, прокашливая и вытягиваясь.
Томъ побѣжалъ за Филиппомъ, который въ это послѣобѣда занимался музыкою въ гостиной, напѣвая про-себя разныя арійки. Онъ былъ необыкновенно-счастливъ, сидя за фортепьяно, на высокомъ табуретѣ, откинувъ голову назадъ, съ глазами, устремленными на противоположный карнизъ, и фантазировалъ на мотивъ аріи, ему особенно-понравившійся.
-- Поди сюда, Филиппъ, сказалъ Томъ, врываясь въ комнату.-- Ну, полно ревѣть ла-ла-ла, пойдемъ посмотрѣть на стараго Паультера, какъ онъ дѣлаетъ палашные пріемы въ сараѣ!
Такая непріятная помѣха, далеко-негармоническій крикъ Тома, перервавшій напѣвы, въ которыхъ выливалась вся душа и тѣло Филиппа, были достаточны, чтобъ вывести его изъ терпѣнія, еслибъ даже здѣсь шло дѣло и не о Паультерѣ. Томъ, искавшій только предлога, чтобъ мистеръ Паультеръ не заподозрилъ его въ трусости, побѣжалъ позвать Филиппа, зная, что тому было непріятно даже слышать про выправку. Никогда онъ не сдѣлалъ бы такого необдуманнаго поступка, еслибъ къ тому не побудила его личная гордость.
Филиппъ задрожалъ, когда его музыка была прервана такимъ образомъ. Потомъ, покраснѣвъ, онъ сказалъ съ сердцемъ:
-- Убирайся, косолапый дуралей! Ну, что ревѣть на меня? Только съ ломовою лошадью и пристало тебѣ говорить!
Онъ еще въ первый разъ разсердилъ такъ Филиппа; но и Тома никогда еще такъ не огорашивали подобною бранью, которая была для него очень-хорошо понятна.
-- Я говорю съ людьми и почище тебя, бездушный бѣсёнокъ! сказалъ Томъ, мгновенно разгорячившись.-- Вы знаете хорошо, я васъ не трону пальцомъ, потому-что вы не лучше дѣвочки. Но я сынъ честнаго человѣка, а вашъ отецъ мошенникъ -- всѣ говорятъ это.
Томъ выскочилъ изъ комнаты и хлопнулъ дверью, совершенно забывшись отъ гнѣва; потому-что хлопать дверьми подъ носомъ у мистрисъ Стелингъ, которая, вѣроятно, была недалеко, было страшнымъ преступленіемъ, и за него пришлось бы Тому выучить по-крайней-мѣрѣ двадцать лишнихъ строчекъ изъ Виргилія. Дѣйствительно, эта леди вышла сейчасъ же изъ своей комнаты, удивляясь шуму и прекращенію музыки Филиппа, котораго она нашла въ углу, на скамеечкѣ въ горькихъ слезахъ.
-- Что это такое Уокимъ? Что это за шумъ? Кто хлопнулъ дверью?
Филиппъ поднялъ глаза и поспѣшно осушилъ слезы.
-- Тёливеръ здѣсь былъ и звалъ меня съ собою.
-- Отчего жь вы въ такомъ горѣ? сказала мистрисъ Стелингъ.
Филиппъ не былъ ея фаворитомъ, потому-что онъ былъ менѣе обязателенъ нежели Томъ, который разнымъ образомъ услуживалъ ей. Но отецъ Филиппа платилъ болѣе, нежели мистеръ Тёливеръ, и ей хотѣлось теперь дать ему почувствовать, что она была теперь очень-добра. Филиппъ, однакожъ, встрѣтилъ ея расположеніе какъ улитка, которую ласками приглашаютъ показаться изъ своей раковины. Мистрисъ Стелингъ не была любезною, нѣжною женщиною; платье на ней сидѣло очень-хорошо; талья была какъ облитая и, она приглаживала свои локоны съ необыкновенно-дѣловымъ видомъ, спрашивая о вашемъ здоровьи. Безъ-сомнѣнія, эти вещи обладаютъ большею силою въ обществѣ; но только это не сила любви, а всякою другого силою невозможно было привлечь Филиппа.
-- У меня опять поднялась зубная боль, сказалъ онъ ей въ отвѣтъ на ея вопросъ:-- и разстроила меня.
Дѣйствительно это случилось разъ, и Филиппъ былъ радъ, что вспомнилъ объ этомъ -- такая оговорка явилась какъ вдохновеніе. Ему оставалось поблагодарить за о-де-колонъ, отказаться отъ креозота; но это было нетрудно.
Между-тѣмъ Томъ, въ первый разъ еще пустившій такую отправленную стрѣлу въ сердце Филиппа, возвратился въ сарай, гдѣ онъ нашелъ мистера Поультера, выкидывавшаго различные пріемы палашомъ, на удивленіе однимъ крысамъ. Но мистеръ Поультеръ самъ-по-себѣ былъ цѣлый легіонъ и восхищался собою, конечно, болѣе, нежели цѣлая армія зрителей. Онъ не замѣтилъ возвращенія Тома, такъ онъ былъ поглощенъ различными ударами, финтами и парированьемъ и Томъ, потрухивая, однакожь, слегка строгаго взгляда мистера Поультера и голоднаго палаша, повидимому, такъ алкавшаго разрубить что-нибудь посущественнѣе воздуха, восхищался зрѣлищемъ, повозможности издалека. Только когда мистеръ Поультеръ кончилъ и отеръ испарину на лбу, Томъ почувствовалъ всю прелесть палатныхъ пріемовъ и попросилъ ихъ повторить.
-- Мистеръ Паультеръ, сказалъ Томъ, когда палашъ былъ окончательно вложенъ въ ножны: -- одолжите мнѣ на-время вашего палаша.
-- Нѣтъ, нѣтъ, молодой человѣкъ! сказалъ мистеръ Паультеръ, покачивая головою рѣшительно: -- вы еще себѣ надѣлаете съ нимъ бѣды.
-- Нѣтъ, право, не надѣлаю, право, я буду съ нимъ остороженъ и не надѣлаю себѣ никакого вреда. Я не стану часто вынимать изъ ноженъ; я только буду откладывать имъ на-плечо -- вотъ и все.
-- Нѣтъ, нѣтъ! сказалъ мистеръ Паультеръ, собираясь идти.-- Что сказалъ мистеръ Стелингъ?
-- Сдѣлайте одолженіе, мистеръ Паультеръ, я вамъ дамъ пять шилинговъ, если вы оставите мнѣ палашъ на недѣлю. Посмотрите сюда! сказалъ Томъ, вынимая привлекательную серебряную монету. Молодой щенокъ, вѣрно, разсчиталъ онъ дѣйствіе, какъ-будто онъ былъ глубокимъ психологомъ.
-- Ну, сказалъ мистеръ Паультеръ, съ важностью:-- только, знаете, держите его такъ, чтобъ не видѣли.
-- О, да! я его спрячу подъ кровать, сказалъ Томъ съ жаромъ:-- или въ моемъ большомъ сундукѣ.
-- И дайте-ка мнѣ посмотрѣть, можете ли вы его обнажить не обрѣзавшись.
Этотъ процесъ былъ повторенъ нѣсколько разъ; а мистеръ Паультеръ теперь чувствовалъ, что онъ поступилъ съ совершенною добросовѣстностью и сказалъ:
-- Ну, мистеръ Тёливеръ, я возьму эти пять шилинговъ, только чтобъ увѣриться, что вы себѣ не сдѣлаете никакого вреда палашомъ.
-- О, нѣтъ, мистеръ Паультеръ, сказалъ Томъ, съ наслажденіемъ и, подавая ему монету, схватился за палашъ, который, ему казалось, могъ бы быть по легче.
-- Но если мистеръ Стелингъ поймаетъ васъ съ нимъ? сказалъ мистеръ Паультеръ, запрятывая пока деньги въ карманъ.
-- О! по субботамъ послѣ обѣда онъ всегда сидитъ наверху, въ своемъ кабинетѣ, сказалъ Томъ, который не любилъ скрытничать, но не пренебрегалъ, однакожь, маленькою хитростью въ дѣлѣ достойномъ.
Итакъ онъ унесъ палашъ съ торжествомъ въ свою спальню, не безъ страха, однакожь, чтобъ не попасться на встрѣчу мистеру или мистрисъ Стелингъ, и спряталъ, послѣ нѣкотораго размышленія, въ чуланѣ, за платьемъ. Онъ заснулъ въ эту ночь съ мыслью, какъ удивитъ онъ имъ Магги, когда она пріѣдетъ, какъ онъ привяжетъ его къ себѣ краснымъ шарфомъ и станетъ увѣрять ее, будто это его собственный палашъ и что онъ намѣренъ идти въ солдаты. Только одна Магги могла быть такъ глупа, чтобъ ему повѣрить, или кому бы онъ осмѣлился объявить, что у него былъ палашъ; а Магги дѣйствительно должна была пріѣхать на слѣдующей недѣлѣ повидаться съ Томомъ, до своего поступленія въ пансіонъ, вмѣстѣ съ Люси.
Если тринадцатилѣтній мальчикъ вамъ покажется черезчуръ ребенкомъ, то вы, должно быть необыкновенно какой благоразумный человѣкъ, коуорый посвятилъ себя призванью гражданскому, требующему болѣе-кроткаго, нежели грознаго вида, и никогда не остановился въ воинственную позицію, не хмурилъ бровей передъ зеркаломъ. Сомнительно, чтобъ наша армія могла существовать, еслибъ между нами ре было миролюбивымъ людей, которымъ пріятно представляться воинами. Война, какъ и всѣ театральныя зрѣлища, могла бы прекратиться за недостаткомъ публики.