Тонкий Слух, или Куга-Гандэ по-индейски, был главным вождем той деревни, к которой направлялись оба отряда после обычных приветствий, которыми они обменялись в момент встречи.
Сахем принял на себя командование отрядом. Поместившись во главе колонны, он сейчас же предложил Бержэ, а равно графу де Виллье и барону де Гриньи занять места рядом с ним.
Это предложение занять место рядом с сахемом, считающееся очень почетным, поставило обоих офицеров высоко в глазах краснокожих, которые вообще очень строго относятся ко всему, что касается этикета и чинопочитания.
Молодые люди, оба еще так недавно попавшие во французские колонии, не имели до сих пор возможности познакомиться с жизнью индейцев в их деревнях. Те индейцы, которых они видели мельком в форте Дюкэне, будучи вынужденными подчиняться требованиям европейской цивилизации, не представляли из себя ничего особенно интересного для наблюдателя-европейца.
Их манеры и даже их костюм, составлявший странную смесь всевозможных одеяний, выменянных у солдат и колонистов, нисколько не удивляли обоих молодых людей.
Теперь же им представлялся в первый раз случай, пожалуй, даже заняться серьезным изучением нравов и обычаев краснокожих, которых большинство европейцев в то время почему-то считали существами низшей расы, чуть ли не получеловеками.
Французские офицеры с живейшим интересом следили за всем происходившим у них перед глазами и забрасывали вопросами канадца, который сейчас же спешил объяснить им все, что могло им казаться неясным.
Он словоохотливо объяснял офицерам все, что в поведении индейцев с первого раза могло казаться им не только странным или смешным, но даже, пожалуй, угрожающим их личной безопасности.
Что же касается Золотой Ветви и Смельчака, то они очень быстро сумели найти себе друзей между канадцами благодаря той насмешливой беспечности, которая так свойственна французскому солдату.
Они смеялись и разговаривали с ними, точно знали их целые двадцать лет, отвечая прибаутками на прибаутку, шуткой на шутку.
При выходе из леса путешественники снова очутились на берегу реки.
Перед ними расстилалась обширная равнина, покрытая зеленой густой травой; равнина эта шла, постепенно поднимаясь, до самых контрфорсов горной цепи, которые замыкали горизонт с этой стороны.
Почти на две мили впереди виднелась деревня индейцев, раскинувшаяся по обоим берегам реки.
Деревня эта, довольно значительная, состояла не меньше как из двухсот домов или, правильнее сказать, хижин.
Как с той, так и с другой стороны деревню защищала ограда из кольев высотой футов в двенадцать, вбитых в землю и связанных между собой веревками из древесной коры; перед оградой тянулся ров шириной в двадцать футов, глубиной в восемь Двое ворот, из которых одни выходили на север, а другие на юг, давали доступ во внутренность атепетля-деревни; древесные стволы, перекинутые через ров, которые было легко убрать, служили подъемными мостами для сношения с внешним миром.
В противоположность большинству туземного населения, ведущего кочевую жизнь, окружающие деревню поля были хорошо обработаны, что следовало, конечно, приписать влиянию канадских метисов, составлявших довольно большой контингент населения деревни.
Немного правее деревни и не больше как в расстоянии двух миль от нее виднелись два отдельных кладбища: одно кладбище лесных бродяг, а другое -- индейское.
На первом, окруженном живой изгородью, виднелись скромные могилы, увенчанные крестами, выкрашенными в черную краску.
На втором виднелись те возвышенные подмостки, куда туземцы имеют обыкновение класть своих покойников, которых они оставляют таким образом превращаться в мумии под влиянием воздуха, солнца и дождя.
Индейское кладбище давало о себе знать еще издали зловонным запахом от разлагавшихся трупов, который ветер разносил во все стороны.
Этот атепетль, могущий служить прототипом большинства центров туземного населения (во время наших путешествий по Северной Америке мы встречали много таких же) по всей вероятности, был построен по планам и указаниям канадских метисов.
Тут виднелась даже претензия на некоторую правильность, указывавшую на цивилизующее влияние прогресса. Улицы его были широки и прямы и все сходились радиусами к обширной площади, занимавшей центр деревни.
Среди этой площади возвышалась большая хижина врачевания, куда собирались во время совещаний вожди племени.
Ее окружали другие хижины.
Эти хижины по фасаду имели вид длинных четырехугольников в один этаж; материалом для их постройки служили громадные ветви и древесные стволы с ободранной корой, сложенные в срубы опять-таки по европейскому образцу.
Индейцы, кроме того, обмазывали еще эти стены глиной, смешанной с сеном.
Крыши были покрыты корой каштанового дерева.
Каждая хижина внутренними перегородками делится таким образом, что получаются три комнаты, сообщающиеся одна с другой посредством дверей из дубленой кожи лани, натянутой на деревянную раму.
Затем к хижине примыкало маленькое коническое здание, покрытое землей, так называемый теплый кали, или зимний кали.
Эти вспомогательные постройки находятся, обыкновенно, в нескольких туазах от главного жилища и почти всегда прямо против входной двери.
Большая хижина врачевания или, лучше сказать, хижина совета, по своей странной форме заслуживает особенного описания.
Эта хижина имела вид ротонды, куда могло поместиться не сколько сот человек.
Находясь, как мы уже говорили, в центре деревни, она была выстроена на вершине искусственного холма высотой в двадцать пять футов.
Собственно хижина врачевания имела больше тридцати футов высоты, что придавало ей, в известной степени, величественный вид.
Здесь мы заметим, что искусственный холм был гораздо древнее хижины, которая стояла на нем.
По всей вероятности, холм этот был насыпан раньше и с другой целью.
Словом, индейцы не больше нашего знают, каким народом и с какой целью были насыпаны все эти искусственные горы.
Впрочем, на этот счет существует предание, которое одинаково рассказывают все индейские племена Северной Америки.
На основании этого предания они уверяют, что эти холмы и другого рода памятники в том самом состоянии, в каком они существуют и сейчас, предки их нашли в то время, когда, прибыв с запада, завладели всей страной, предварительно прогнав или победив племена краснокожих туземцев.
Эти искусственные горы или холмы имеют очень много сходства с пирамидами, рассеянными по Мексике и построенными чичимэками во время их переселений.
По этому же образцу, между прочим, построены пирамиды майя, и это заставляет предполагать, что народ, воздвигнувший эти искусственные памятники, предназначал их первоначально для какой-нибудь религиозной цели.
Они служили храмами или заменяли собой храмы по обычаю древних народов, воздвигавших жертвенники на возвышенных местах в надежде, что, чем ближе они будут к небу, тем лучше услышат их боги и тем скорее исполнят их прошения.
Теперь мы расскажем, каким образом строят краснокожие свою великую хижину врачевания и как поступили в свое время предки Тонкого Слуха, соорудившие ее на вершине искусственного холма. Сначала они вбили в землю, на одинаковом расстоянии один от другого, ряд столбов или свай около шести футов вышиной; на верхушках этих столбов они сделали небольшие выемки или пазы, куда легли затем большие перекладины, которые связали сваи между собой.
Внутри этого круга они поместили второй ряд более крепких и большего размера свай, около двенадцати футов высотой, также с выемками и соединенных перекладинами. Затем внутри второго круга поместился третий ряд столбов еще выше предыдущих; наконец, в самом центре этих концентрических кругов поставили громадный столб. Все это, за исключением верхушки центрального столба, было сначала обрешечено, и уже на этот подрешетник легла крыша. Материал для крыши дала березовая кора, наложенная в несколько рядов с целью не пропускать дождя.
Очень часто на такого рода крыши насыпают еще слой земли в предохранение от пожара; но в селении гуронов эта предосторожность почему-то была признана излишней.
В хижину врачевания или совета вела одна только дверь; она была очень широка и очень высока, выходила на восток и служила одновременно для пропуска света и для выхода дыма, когда в хижине разводили огонь совета. Но так как огонь разводят небольшой, такой, который давал бы только достаточно света в продолжение ночи, и на топливо употребляют сухие дрова, очень мелко наколотые и очищенные от коры, то огонь этот дает очень мало дыма.
Наружные стены были сложены, как и во всех остальных хижинах в деревне, из грубо обтесанных древесных стволов.
Внутри хижины совета между первым и вторым рядом столбов устроены были амфитеатром два или три ряда лавок, на которых вожди и наиболее знаменитые воины усаживались или ложились по желанию во время торжественных собраний Лавки эти покрывались циновками или коврами, сделанными с большой тщательностью из маленьких переплетенных между собой тонких лубков ясеня и дуба.
Направо от большого центрального столба в землю был вбит тотем, или отличительная эмблема племени, а налево от него на двух колах, оканчивавшихся в виде вил, покоилась великая священная трубка мира, которую ни в каких случаях не разрешалось класть на землю.
У подножия этого столба разводится во время собрания огонь, освещающий хижину; тут же вблизи столба помещаются и музыканты.
Вокруг этого же столба исполняются священные танцы во время торжественных заседаний, которые, заметим мимоходом, происходят почти ежедневно в течение целого года, так как индейцы никогда не приступают к совещанию до тех пор, пока не будут выполнены все требуемые по их понятиям формальности, а в том числе и мистические танцы, имеющие целью расположить к ним Великого Духа.
Прием, сделанный краснокожими французским офицерам, был прост, радушен и гостеприимен; женщины, дети и старики высыпали на улицы и приветствовали прохождение отряда радостными криками и различными пожеланиями.
Выражение этой радости было вполне чистосердечно и естественно; видно было, что эти люди и в самом деле говорили то, что думали, и с истинным удовольствием принимали у себя французов, к которым чувствовали искреннюю дружбу и глубокую благодарность за те благодеяния, которые они получали от французов со времени поселения последних в их стране.
Эти наивные доказательства благодарности и любви, пользующейся первым удобным случаем откровенно высказаться, очень трогали молодых офицеров и наполняли сердца их радостью: каждый из них с гордостью думал в эти минуты про себя, что они -- представители той великой нации, которой так симпатизировали эти бедные индейцы.
Граф де Виллье и его спутники, оказавшись одинокими в дикой стране в нескольких тысячах лье от своей родины и на громадном расстоянии от самых незначительных поселений бледнолицых, невольно испытывали тайную боязнь, видя себя изолированными в первый раз со времени своего приезда в Америку и к тому же среди людей, языка и нравов которых они совсем не знали. Правда, их сопровождали несколько человек таких же бледнолицых как и они сами, но, за исключением Бержэ, люди эти были им совершенно чужды, а образ их жизни, столь непохожий на их собственный, был далек от того, чтобы успокоить их, невзирая на все их уверения.
Но радушная встреча сразу успокоила их и вернула им беспечную веселость и смелость, свойственную французской нации, и они, уже не боясь ничего и не думая ни о каких опасностях, всем сердцем отдались охватившему их радостному настроению.
Тем временем небольшой отряд достиг деревенской площади и здесь по знаку предводителя остановился. После обмена еще целым рядом приветствий жители деревни, по новому знаку начальника, разошлись по своим хижинам и этим дали понять своим гостям, что не желают стеснять их своим присутствием.
Затем вождь взял графа де Виллье за руку и повел к большой, красивой хижине, в которую ввел его вместе с остальными спутниками.
-- Брат мой у себя дома, -- сказал вождь, делая легкий поклон.
Потом, не прибавив больше ни одного слова, он ушел, предоставив французам делать что им угодно.
Прошло несколько дней, в течение которых французы отдыхали после утомительного путешествия.
Индейцы относились к ним в высшей степени почтительно.
Бержэ точно сквозь землю провалился.
В самый вечер прибытия графа де Виллье в деревню охотник вдруг исчез, не предупредив никого ни одним словом.
Такое продолжительное отсутствие, совершенно к тому же непонятное, очень сильно беспокоило капитана, который, лишившись возможности посоветоваться с опытным и преданным ему канадцем, поневоле должен был, к великому своему неудовольствию, оставаться в полном бездействии среди индейцев, языка которых он не знал. Кроме того, он боялся вступать в переговоры с канадскими охотниками, жившими в деревне, так как довериться им казалось ему очень рискованным.
Однажды утром, между десятью и одиннадцатью часами, недели две спустя после прибытия в деревню краснокожих, в ту минуту, когда капитан оканчивал свой завтрак с глазу на глаз со своим другом бароном де Гриньи, дверь в хижину неожиданно отворилась, и веселый голос крикнул:
-- Здравствуйте, как изволите поживать?! Капитан при звуке этого голоса, который он тотчас же узнал, быстро повернулся лицом к двери.
-- Бержэ, -- крикнул он, -- наконец-то ты нашелся!
-- Я сам собственной своей персоной и готов служить вам, господин Луи, -- продолжал охотник весело. -- Разве вы меня не ждали?
-- Наоборот, я с нетерпением жду тебя и очень давно.
-- Я так и думал. Ну, вот и я, господин Луи, весь к вашим услугам!
Охотник затворил за собой дверь, взял скамью и уселся перед капитаном.
-- Ты голоден? -- спросил его граф де Виллье.
-- Нет, благодарю! Я завтракал часа два тому назад. Ну, да дело не в этом... вас, если не ошибаюсь, очень беспокоило мое долгое отсутствие, не так ли, господин Луи? Будьте откровенны.
-- Признаюсь, старина Бержэ, и это тем более беспокоило меня, что время не терпит... Мы и так много его потеряли.
-- Это правда! К несчастью, я не мог, несмотря на все мое желание, окончить скорей дело, которое...
-- Как окончить? -- вскричали с удивлением молодые люди.
-- Да так, -- добродушно отвечал канадец. -- Впрочем, надеюсь скоро доказать вам, что я с пользой употребил время.
-- Но отчего же вы не предупредили нас о том, что уходите? -- спросил барон.
-- Неужели вы находили это почему-нибудь неудобным?
Охотник покачал головой и улыбнулся одному только ему свойственной тонкой улыбкой:
-- Господин барон, -- отвечал он, -- не забывайте никогда, что в пустыне деревья имеют уши, а листья -- глаза.
-- Я не понимаю, зачем вы мне это говорите?
-- А затем, что хотя мы находимся и довольно далеко от колоний, однако, около нас есть люди, которые наблюдают за нами и здесь, слушают наши слова, подстерегают наши малейшие движения и не задумались бы донести на нас нашим врагам.
-- Вы думаете?
-- Я в этом уверен. А вам известно, что в каждом деле самый лучший товарищ тот, который ничего не знает, потому что не только не может поступить неосторожно, но даже и думать это про себя. Вот почему я и ушел из деревни, не сказав вам ни слова... вы довольны моим объяснением?
-- А теперь?
-- Теперь другое дело. Вы сейчас все узнаете и сами решите -- потерял я время даром или нет.
-- В таком случае, говорите скорее! -- с нетерпением вскричал барон.
-- Здесь? О, нет, это уже извините, слишком много ушей нас подслушивает. Возьмите ружья и пойдемте пройтись, а дорогой во время охоты поговорим.
Оба офицера последовали за охотником; деревенские улицы были почти пустынны; женщины, сидя в своих хижинах, занимались домашними делами; что же касается воинов, способных носить оружие, то они отправились два дня тому назад в экспедицию под командой вождя, немногие же оставшиеся дома были большей частью старики и лениво лежали на пороге своих жилищ и грелись на солнце, следя в то же время за играющими детьми. Поэтому никто, по-видимому, не заметил и не заинтересовался уходом трех бледнолицых, спокойный шаг которых не имел к тому же ничего такого, что могло бы обратить на себя внимание.
Вскоре они скрылись под деревьями и вошли в чащу леса. Через несколько минут граф де Виллье остановился и, поставив свое ружье прикладом на землю, спросил охотника.
-- Ну что же! Будешь ты теперь говорить, наконец?
-- Молчите! -- отвечал последний тоном, не допускавшим возражения, -- мы еще слишком близко.
Прогулка или, скорей, шествие продолжалось. Они достигли берега реки, где на песке лежала пирога. Бержэ спустил на воду легкое суденышко и сделал знак своим спутникам занять в ней места. Последние, заинтригованные поступками канадца, молча повиновались.
Тогда охотник оттолкнулся от берега, схватил весла и направился к островку, акров около двенадцати величиной, сплошь заросшему лесом и походившему на корзину цветов, точно вынырнувшую из лона вод.
Через несколько минут лодка уже достигла островка.