Трое людей высадились на островок, вытащили пирогу на берег и тотчас же углубились в лес.
Вскоре они достигли места, походившего на природную прогалину. Там охотник остановился.
-- Теперь, -- сказал он, повернувшись к французам и опираясь о дуло ружья, -- нам нечего бояться нескромных ушей.
-- В таком случае, милейший Бержэ, позволю себе надеяться, что ты уже не станешь отказываться объяснить нам все, что...
-- Мне нечего сказать вам, господин Луи, -- перебил он, -- в настоящую минуту я не более, как посланный... Подождите того, кто один может все вам объяснить; он, поверьте мне, скоро появится. Подождите!
Затем охотник, бросив вокруг себя испытующий взор, вложил в рот два пальца правой руки и стал подражать крику голубой канюки.
Подражание это было настолько хорошо, что, хотя оба офицера и знали, кто именно подражает крику птицы, тем не менее они машинально подняли глаза к густолиственным вершинам деревьев.
Почти тотчас же на недалеком расстоянии раздался крик, подобный только что изданному охотником; в кустарнике послышался довольно сильный шум, кусты раздвинулись, и на прогалину вышел человек.
Увидев этого человека, граф не мог сдержать крика удивления.
Он видел перед собой таинственного отшельника хижины на Огио, отца Анжелы.
Это и в самом деле был Изгнанник. Костюм его был все тот же и только более глубокий оттенок меланхолии омрачал его лицо, черты которого обыкновенно были такими энергичными.
Почти в ту же минуту второй человек появился на прогалине и молча встал рядом с первым.
Это был Змея.
Изгнанник, делая вид, что не узнает капитана, холодно ему поклонился.
-- Вы граф Луи Кулон де Виллье? -- спросил он его отрывисто.
-- Мне кажется, сударь, -- отвечал граф удивленно, -- что я уже имел честь...
-- Извините, сударь, -- продолжал Изгнанник, -- но я настойчиво прошу вас сделать мне честь ответить на мой вопрос. Мне положительно запрещено продолжать этот разговор, если...
-- Хорошо, сударь, -- высокомерно отвечал граф. -- Я граф Луи Кулон де Виллье, капитан королевского морского полка, а это вот барон де Гриньи.
-- Очень хорошо, сударь, -- отвечал Изгнанник спокойным голосом, -- благодарю вас. А я имею дело именно к вам и к вашему другу. Согласны вы меня выслушать?
-- Мы вас слушаем, сударь, -- проговорил граф, видимо, сильно оскорбленный странным поведением своего собеседника. -- Потрудитесь сообщить мне то, что вам поручено.
-- Я это именно и хочу сделать, господа, -- сказал Изгнанник с поклоном.
Наступила минута молчания.
Оба офицера вопросительно посматривали на своего собеседника.
Поведение Изгнанника могло удивлять, конечно, только одного графа де Виллье.
Эти странные вопросы и такое официальное обращение к нему, казались ему необъяснимыми.
Между тем, канадский охотник, ненадолго исчезнувший в высокой траве, снова появился около троих собеседников.
-- Ну? -- спросил Изгнанник.
-- Мы одни на острове, -- отвечал Бержэ, -- но какому-нибудь нескромному наблюдателю может прийти в голову мысль попытаться застигнуть вас врасплох и поэтому я, буду наблюдать за окрестностями. Когда вы окончите беседу вы меня позовете.
-- Хорошо.
Бержэ взял ружье под мышку и снова проскользнул в траву. Едва он исчез, как Изгнанник сделал два шага вперед, снял шапку и, почтительно кланяясь графу, сказал ему с благодушной улыбкой:
-- Извините меня, господин граф, за тот, по меньшей мере, странный способ, с каким я держал себя до сих пор. Но осторожность требовала, чтобы я говорил с вами именно таким образом. Я не знал, какие уши могли бы меня услышать, а для нас в особенности очень важно, чтобы никто не знал, что мы знакомы.
-- В добрый час, сударь, -- весело отвечал молодой человек. -- Теперь я узнаю вас; признаюсь вам, что ваш холодный и официальный тон удивил и оскорбил меня сначала. Но теперь об этом не может быть и речи... Значит, вы боитесь, что нас даже и здесь могут подслушать враги ваши... или наши?
-- Да, граф. Я уверен, что за мной следили с самого моего отъезда из форта Дюкэна. Кто? Этого я не знаю, потому что, несмотря на все употребленные мной средства, на все мои хитрости для того, чтобы обмануть этого невидимого шпиона, мне невозможно было от него отделаться. И, сказать вам правду, хотя Бержэ и уверял меня, что мы здесь одни, я в этом совсем не убежден и боюсь нечаянного нападения...
-- Здесь? Ну, это было бы довольно трудно, чтобы нас захватили здесь врасплох, -- перебил его барон, улыбаясь.
-- Вы еще не знаете, как хитры и изобретательны индейцы, граф; но мне пришла в голову идея, которая, если только не встретится с вашей стороны препятствий, сразу решит вопрос, и в случае, если бы нас даже подслушивали, нам все-таки нечего было бы бояться ушей любопытных!
-- Нам очень интересно, что вы такое придумали, -- сказали оба офицера.
-- Вы говорите на каком-нибудь иностранном языке?
-- Гм! -- произнес граф, -- я знаю несколько английских слов.
-- Я тоже, -- добавил барон.
-- Здесь нельзя употреблять английского языка -- это было бы одно и то же, что говорить по-французски.
-- Это верно. Тогда я не знаю...
-- Погодите. Вы, без сомнения, изучали словесность?
-- Конечно, -- отвечал граф, смеясь, -- у отцов иезуитов, но что тут общего?
-- Значит, вы понимаете по-латыни?
-- Довольно хорошо; я думаю, что, в случае надобности, я мог бы даже разговаривать на этом языке.
-- А ваш друг?
-- Что касается меня, -- сказал барон, -- то, хотя в свое время меня и очень старались напичкать классической премудростью, но я с грехом пополам могу только понимать разговор на этом языке, в чем и сознаюсь откровенно.
-- Достаточно, если вы будете понимать хоть наполовину, сударь, а затем уже граф де Виллье объяснит вам то, чего вы не поймете.
-- Неужели вы собираетесь говорить со мной по-латыни?
-- А почему бы нет? -- отвечал Изгнанник грустно, с легким оттенком иронии.
-- Вы, граф, новый человек в этой стране и вам предстоит еще многому научиться; между прочим, не судить о людях по первому впечатлению.
-- Это правда, сударь, извините меня, я не хотел вас обидеть. Но, я думаю, вы и сами согласитесь, что мое изумление до известной степени вполне извинительно.
Изгнанник пожал ему руку, улыбаясь, и затем, перейдя на латинский язык, продолжал:
-- Но мы уже и так потратили много времени на праздную болтовню, и пора приступить к делу.
Слова эти были произнесены таким правильным латинским языком, что оба молодых офицера в себя не могли прийти от восторга и изумления.
Отец Анжелы являлся им в стольких различных видах!
Но, несмотря на это, они все-таки даже приблизительно не могли сказать себе, что это за человек и к какому классу общества он принадлежал на самом деле.
-- Я слушаю вас, -- сказал граф.
-- Граф, -- продолжал Изгнанник, -- комендант форта Дюкэна отправил меня сообщить вам, что отряд английских охотников, истребить который вам приказано, стоит лагерем не более как в нескольких милях от того места, где мы находимся; не позже как через трое суток он пройдет в расстоянии выстрела от вас. Комендант надеется, что вы примете все зависящие от вас меры к успешному выполнению возложенного на вас поручения и добьетесь желаемого результата.
-- Я тоже надеюсь на это, сударь. Бержэ сказал мне, что необходимые для этой экспедиции люди им уже собраны и ждут только приказания выступать.
-- Отлично! По окончании этой экспедиции вы как можно скорее отправитесь к Огио.
-- Я должен немедленно вернуться в форт?
-- Отнюдь нет... Вы отправите пленников и товар в форт Дюкэн, а сами будете ожидать дальнейших приказаний от коменданта.
-- Хорошо. Ну, а кто же передаст мне эти приказания?
-- Этого я не знаю. Может быть, я, а может быть, и ваши знакомые. Граф, я не счел нужным передать вам предварительно мои полномочия. Теперь же на всякий случай потрудитесь, пожалуйста, ознакомиться с ними.
При этом Изгнанник достал из-за пазухи письмо, зашитое в мешочек из кожи лани, и подал его графу.
Молодой человек распечатал письмо и быстро пробежал его глазами.
Оно заключало в себе следующие слова:
"Податель сего письма пользуется моим полным доверием. Верьте и вы всему тому, что он вам скажет от моего имени. У меня нет тайн от него.
Де Контркер".
-- Отлично, сударь, -- приветливо отвечал граф, возвращая письмо, -- но я не нуждался в этом новом доказательстве для того, чтобы знать, что я могу верить вам безусловно.
-- Благодарю вас, граф, -- отвечал Изгнанник, складывая письмо и снова пряча его в мешочек.
-- Вы ничего не хотите прибавить?
-- Ничего, касающегося дел колонии, граф.
-- В таком случае, потрудитесь передать господину де Контркеру, что я сделаю все, что только в силах сделать человек, чтобы оправдать доверие, которое ему угодно было оказать мне назначением начальником экспедиционного отряда.
-- Я слово в слово передам ему ваш ответ, граф. А теперь, прошу извинить меня, я хочу сообщить вам нечто очень важное, касающееся лично вас и господина де Гриньи.
-- Я вас не понимаю, сударь.
-- Я сейчас объясню вам все... насколько возможно подробно.
Барон де Гриньи, до сих пор довольно рассеянно прислушивавшийся к разговору, пододвинулся к ним с любопытством.
-- О чем же идет речь? -- спросил он.
-- Вы сейчас это узнаете. Хотя вы и очень недавно появились в колонии, но вы уже нажили себе в ней неумолимых врагов.
-- Я!? -- вскричал граф с удивлением.
-- Что такое? -- проговорил барон, еще более удивленный, чем его друг.
-- Не было ли у вас неприятного столкновения накануне вашего отъезда на берегу Огио? -- продолжал Изгнанник невозмутимо.
-- Да, как же, я это отлично помню. Какой-то долговязый негодяй подозрительного вида затеял со мной ссору, хотя я и сам не знаю, из-за чего. Мне даже кажется, что я проткнул его своей шпагой насквозь и, наверное, убил его.
-- К несчастью, нет, граф, вы его не убили.
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Я хочу только сказать, что человек этот не был вами убит, а только ранен, и теперь снова жив и здоров, клянусь вам.
-- Ну, что ж, тем лучше! Я в душе даже жалел, что расправился с ним так жестоко.
-- Виноват, граф, -- перебил его Изгнанник, -- вам следовало бы сказать: тем хуже.
-- А почему?
-- Потому что этот субъект, бывший морской разбойник и торговец неграми, самый отчаянный негодяй из всех когда-либо существовавших, и он за плату обязался убить вас... Впрочем, он это, наверное, еще сделает, если только ему представится удобный случай.
-- Да, -- сказал граф, хмуря брови, -- я и сам думал так.
-- А теперь вы можете в этом быть уверены, и я советую вам держаться настороже. Ваши враги, я это знаю точно, пока отказались от мысли об убийстве; но они больше, чем когда-нибудь, жаждут мести и решились добиться этого всеми средствами.
-- А вы знаете этих врагов? -- холодно спросил граф.
-- Знаю, но успокоитесь, граф, тайна эта хранится в моем сердце, она выйдет оттуда только по вашему приказанию.
-- Благодарю вас. Что бы ни предпринимали против меня враги, о которых вы говорите, я, со своей стороны, никоим образом не хочу им вредить.
-- Напрасно, граф, если вы не будете убивать змей, которые станут бросаться на вас, эти змеи убьют вас безжалостно и беспощадно.
-- Бог милостив! Я ни за что не изменю своего решения. Я удовольствуюсь тем, что буду защищаться в случае нападения; но сам, что бы там ни случилось, не перейду в роль нападающего. Бывают такие враги, оскорбления которых должен презирать порядочный человек и нападать на которых -- подлость. Я в этом случае признаю одно только отражение ударов.
-- Чувство это достойно уважения, граф, но позвольте мне заметить вам, что в настоящем случае действовать таким образом было бы чистейшем безумием.
-- Может быть.
-- А ваш друг тоже держится такого же мнения на этот счет?
-- Вполне, сударь, -- поспешно проговорил барон, -- я назвал бы себя бесчестным, если бы поступил иначе.
-- Если так, я не считаю себя вправе больше настаивать, господа, и в заключение позволю себе только заметить вам, что, хотя у вас и есть враги, желающие во что бы то ни стало добиться вашей гибели, у вас есть также и друзья и, когда наступит время, они вам это докажут.
-- Кто бы ни были эти друзья, барон де Гриньи и я, мы искренне благодарим их за участие к нам, но потрудитесь передать им от нас, что если они станут пытаться защищать нас против нашего желания, то смертельно нас оскорбят. Мы усердно просим их оставаться нейтральными и спокойными зрителями этой борьбы.
-- Граф, я передал вам только слова ваших друзей, как посланный, и теперь передам им точно так же и ваши слова, хотя и сомневаюсь в том, что они согласятся исполнить ваше желание.
Молодые люди с удивлением взглянули на невозмутимое и холодное лицо Изгнанника, тщетно стараясь прочесть в его мраморно-суровых чертах мысли, которые он скрывал так ловко.
-- Впрочем, в конце концов, -- продолжал граф с напускным равнодушием, -- будущее покажет нам, чего мы должны бояться и на что можем надеяться. Скоро я с вами опять увижусь, сударь?
-- Не знаю, все будет зависеть от обстоятельств. Затем они собирались уже проститься и расстаться, как вдруг на недалеком расстоянии в высокой траве послышался довольно сильный шум, похожий на быстрый бег тяжелого и могучего животного.
Что это такое? -- вскричал граф.
-- Стойте, -- сказал Изгнанник, внимательно прислушиваясь; потом, жестом приказав офицерам не двигаться с того места, где они стояли, кинулся в сопровождении Змеи по направлению шума и почти тотчас же исчез, покинув графа и его друга на произвол судьбы.
Между тем, молодые люди, не зная, что происходит вокруг них и боясь засады, зарядили свои ружья, чтобы быть готовыми ко всяким событиям.
Прижавшись друг к другу, чтобы иметь возможность поддержать один другого в случае надобности, они ждали.
Полная тишина сменила предшествовавший шум. Глубокое молчание царило на острове. Оба офицера, не видя Изгнанника, уже собирались покинуть свое место и пуститься на поиски Бержэ, как вдруг из кустов, окаймлявших прогалину, раздался пронзительный и насмешливый крик водяного голубятника, повторенный два раза.
Почти сейчас же пронесся ужасный воинственный крик.
Семь или восемь краснокожих воинов выскочили наподобие диких зверей из высокой травы и кинулись на молодых людей, которых они окружили, размахивая пиками и томагавками.
Французские офицеры не потеряли присутствия духа. Внезапное нападение, вместо того, чтобы испугать их, вернуло им, напротив, хладнокровие. Теперь, когда опасность стала видима, у них пропала всякая боязнь, и они весело готовились встретить лицом к лицу своих свирепых врагов.
Между тем, последние, хотя у них и не было огнестрельного оружия, вовсе не были ничтожными противниками, они, по-видимому, решили храбро сражаться. Число их, все увеличивавшееся с минуты на минуту, делало их еще смелее; следом за первыми, на прогалине появилось еще более двадцати воинов.
Борьба грозила быть ужасной, и, несмотря на всю свою храбрость, оба француза должны были неминуемо погибнуть, если не явится откуда-нибудь помощь.
-- Черт возьми! -- смеясь, сказал граф своему другу, -- мне кажется, что мы не мало перережем... этих красавцев.
-- Весьма возможно, -- отвечал барон в том же тоне. -- Нельзя сказать, чтобы молодцы эти были красивы и, по-видимому, они настроены далеко не дружелюбно по отношению к нам.
Ба! Кто знает? Они очень некрасивы, это правда, но, может быть, вовсе не так злы, как кажутся. Все дело сводится к тому, чтобы сдерживать их до появления наших друзей.
-- И главное, не отступать ни в коем случае, -- продолжал барон насмешливо.
-- Соединим оба корпуса нашей армии.
Этими немногими словами молодые люди быстро обменялись друг с другом; затем они стали плечом к плечу, и, выставив дула ружей вперед, ждали, чтобы враги начали атаку, потому что до сих пор последние довольствовались только криками, жестикуляциями и потрясанием оружия.
-- Они придумывают какую-нибудь дьявольскую штуку, -- вполголоса проговорил барон.
-- Ладно! Увидим! Пусть их, -- отвечал граф. -- Время, которое они на это неизбежно потеряют, -- для нас самое главное; это даст нашим друзьям возможность явиться на помощь в нужную минуту.
-- Где же они, однако, могут быть?
-- Не знаю, но я убежден, что они очень скоро явятся к нам на помощь; мне кажется, что они должны быть недалеко от нас.
-- Их всего только трое.
-- Это правда, но и этого довольно, их даже слишком много.
В эту минуту индейский вождь, узнать которого можно было по орлиному перу, вставленному в его военный плюмаж, сделал знак рукой: крики смолкли точно по волшебству.
Краснокожие отошли на два или на три шага назад, расширяя таким образом круг, среди которого стояли молодые люди.
Вождь бросил свое копье на землю и, скрестив руки на груди, сказал гортанным голосом:
-- Пусть бледнолицые откроют свои уши: сейчас будет говорить вождь.
Граф молча кивнул головой.
-- Слушают ли меня белые воины? -- продолжал вождь.
-- Слушаем.
-- Хорошо! -- сказал краснокожий. -- Вот что говорит Голубая Лисица: Великий Дух дал своим красным детям эту землю, чтобы они владели ею. Зачем же бледнолицые хотят ее у них украсть? Мои воины храбры, они не хотят, чтобы мокасины бледнолицых оставляли следы на их земле. Они убьют их и сделают себе военные свистки из их костей.
Голубая Лисица умолк, без сомнения, затем, чтобы видеть, какой эффект произвели слова его на французских офицеров. Последние презрительно пожали плечами, но молчали.
Минуту спустя вождь продолжал:
-- Бледнолицых только двое, пусть они посчитают краснокожих воинов, и они узнают, что сопротивление невозможно... они бросят оружие и отдадутся в руки моих молодых людей. Я сказал. Голубая Лисица ждет.
-- А что сделают с нами краснокожие, -- спросил граф, -- если мы положим оружие и отдадимся воинам Голубой Лисицы?
-- Бледнолицые умрут, -- напыщенно отвечал вождь. -- На закате солнца они будут привязаны к столбу пыток.
-- Клянусь Богом! -- смеясь, проговорил молодой человек, -- уж если нам не миновать смерти, то мы предпочитаем пасть храбро, с оружием в руках.
-- Мой бледнолицый брат сказал нет? -- холодно спросил вождь.
-- Черт возьми! Да ты с ума сошел, краснокожий, если можешь серьезно делать нам такие предложения, -- весело проговорил барон.
-- Хорошо! -- отвечал Голубая Лисица все так же невозмутимо.
Он поднял с земли свое копье и повернулся к индейцам, по всей вероятности, затем, чтобы подать последним сигнал к атаке, как вдруг раздались два выстрела.
Вождь подпрыгнул и упал лицом на землю. Он был мертв.
Около него другой индеец хрипел и катался в предсмертных конвульсиях.
В ту же минуту два человека выскочили на прогалину, набросились на индейцев, колотя и опрокидывая всякого, кто попадался им под руку. Они проложили себе дорогу и с решительным видом стали рядом с молодыми офицерами.
Последние, при виде их, вскрикнули: они узнали Золотую Ветвь и Смельчака.
Оба храбрых солдата были мокры до костей: чтобы добраться скорее, они переплыли реку. Но какое им было до этого дело, раз им счастливо удалось исполнить свое намерение.
-- Добро пожаловать, храбрые мои друзья! -- вскричал граф. -- С вашей помощью нам больше нечего бояться, теперь нас четверо. Краснокожие узнают, что значит нападать на французов.
-- Через десять минут нас будет целая сотня, капитан, -- отвечал Золотая Ветвь.
-- Да, -- прибавил Смельчак, -- мы явились в качестве передовых... вплавь.
-- Молодцы! -- похвалил их барон, -- и вы начали с того, что избавили нас от несносного болтуна.
-- Молчите, -- остановил его граф, -- мы поговорим потом. Теперь смотрите в оба! Индейцы готовятся к нападению. Самое главное, что бы ни случилось, надо стараться держаться всем вместе.
Краснокожие, застигнутые врасплох неожиданным нападением солдат и пораженные смертью своего вождя, сначала, по обыкновению своему, в беспорядке отступили, так как не знали, с каким количеством врагов они имели дело; но затем, убедившись, что на них с такой смелостью напали только двое солдат, им стало стыдно отступить перед таким ничтожным числом противников; кроме того, они желали отомстить за смерть вождя, и это вернуло им всю их храбрость.
Через несколько минут они снова окружили французов и, издав свои ужасный воинственный клич, кинулись на своих врагов.
Французы ждали этой атаки и были готовы встретить ее. Разрядив свои ружья прямо в лицо нападающим, которых этим они снова заставили отступить, они взяли свои ружья за дула и, действуя, как дубинами, стали вертеть ими вокруг головы с поразительной быстротой и ловкостью. Их защищал круг из железа и дерева.
Французы, спокойные и, по-видимому, невозмутимые, защищались с непоколебимой энергией, не отступая ни на шаг, противопоставляя слепой ярости врагов хладнокровие людей, твердо решивших бороться до последней капли крови.
Индейцы, доведенные до отчаяния понесенными ими серьезными потерями, взбешенные тем, что такое ничтожное число врагов заставило их отступить, воодушевляли друг друга дикими криками и удваивали свои усилия, неестественные для того, чтобы победить четверых людей, спокойствие и храбрость которых превосходили всякие пределы.
Битва продолжалась уже несколько минут; уже целая дюжина индейцев валялись мертвыми или опасно раненными на земле, покрасневшей от их крови; невозможно было предвидеть, за кем останется победа, потому что, несмотря на усталость, начинавшую овладевать французами, они с удвоенной энергией продолжали храбро сопротивляться, как вдруг непредвиденное обстоятельство изменило ход битвы и заставило краснокожих признать себя побежденными.
Толпа индейцев, во главе которых находились Бержэ и Тонкий Слух, внезапно выскочила на поляну со всех сторон и с яростью устремилась на индейцев, нападавших на французов.
Помощь явилась как раз вовремя, потому что французы выбились из сил и через несколько минут они пали бы, побежденные не врагами, а усталостью.
Стычка была ужасна. Опрокинутые индейцы напрасно пытались искать спасения в бегстве: преследуемые, как дикие звери, они были безжалостно уничтожены своими свирепыми противниками.
Напрасно оба офицера пытались воспрепятствовать этому избиению все были убиты и скальпированы.
-- О! Это ужасно! -- вскричал граф, обращаясь к Бержэ, -- убивать несчастных, которые уже не защищаются.
-- Ба! -- проговорил последний, пожимая плечами, -- это вам так только кажется, господин Луи! А что же вы стали бы делать?
-- Разве нельзя было взять в плен этих несчастных?
-- К чему! Мы были, напротив, милостивы, вы не знаете нравов этой страны. Поверьте мне, гораздо лучше было убить этих несчастных, чем брать их в плен!
-- О! Как можете вы говорить это, Бержэ?
-- Ей-ей! По крайней мере, они не страдали. Переход от жизни к смерти совершился для них с быстротой молнии; тогда, как если бы мы пощадили их сегодня, завтра их привязали бы к столбу и в течение нескольких дней подвергали бы пыткам и в конце концов сожгли бы живьем.
Граф ужаснулся.
-- Впрочем, -- продолжал неумолимый охотник, -- если вам нравится быть милосердным, ничего не может быть легче; здесь по близости у меня есть пленники, которых я сберег нарочно для вас.
-- Какие еще такие пленники?
-- Их отдал мне тот человек, с которым вы здесь так долго разговаривали.
-- А где этот человек?
-- Ушел. Для него очень важно, чтобы его здесь никто не видел.
-- А пленники?
-- Вы хотите их видеть?
-- Конечно, и даже сейчас.
-- Хорошо! Это нетрудно, подождите! -- и Бержэ знаком подозвал к себе вождя Гуронов.
Тонкий Слух поспешил к нему.
Они поговорили несколько секунд шепотом, затем вождь сделал знак согласия и в ту же минуту исчез в лесу.